Сказать, что было страшно - значит не сказать ничего. Кровавыми лезвиями ужас вгрызался в самые потаенные уголки душ, а пустые, бездонно-черные глаза, принуждали захлебываться страхом даже бывалых путников. Кларк ходил этим маршрутом дважды, но для многих его ровесников он становился могилой еще на первом пути. Лишь только нога человека становилась на путь к южному тоннелю, другие отворачивали от него, знали, что он - не жилец. Даже если бы он остался жив, то, несомненно, сошел бы с ума. Хотя первые путешественники обматывались веревками, когда прокладывали этот маршрут, но чаще всего, веревки не приносили назад тихих, с пустыми глазами, людей, чьи побелевшие губы едва ворошились в беззвучном шепоте. Иногда, они возвращались с кусками мяса и крови на конце, иногда, с торчащими из узлов, костями, или же обрывками одежды. И тишина. Молчаливая, гробовая, она пугала больше, чем вечно мерцающий свет в сотне метров от входа в тоннель. Кларк остался жив. Он вернулся через неделю, обратно, тем же самым путем и чуть не попал под расправу. Ему целых два часа отказывались верить, что он - тот самый Кларк, живой Кларк, что ушел в тоннель неделю назад.
Он рассказывал историю больше суток. Леденящие кровь ужасы проникали в сердца людей, словно раскалённые иглы в горячее масло. Тоннель был без конца. Самые сильные страхи, которые когда-то испытывали люди, были ничем, по сравнению с тем, что поведал Кларк. Руки, словно щупальца умерших ведьм, высушенные и искривленные, тянулись в отчаянии, в поисках прощения. Искупления своих бесчисленных грехов. Ритуальными ножами вырезали сердца и глаза, неверующих и еретиков, предлагая отведать их пьянящего вкуса крови и сырого мяса распятому мертвому богу. Исхудавший, со светящимися костями, обтянутыми тонкой кожей, он невидящими глазами взирал на всех, кто проходил мимо по тоннелю, а его последователи, с таким же мученическим выражением лица, ждали, кого бы еще схватить и казнить. Но Кларк прошел мимо. В его глазах таилась такая грусть и тоска, что спрятанные под балахонами, монашеские головы беззвучно кивнули, показав, что он может идти, а женщины зашлись немым криком, когда он осенил крестным знаменем распятого спасителя, и фигура чуть дернулась. Из ее глаз потекли слезы.
Солдаты в окопе у стены тоннеля курили дешевые папиросы. Война давно укоренилась в их прогнивших, но довольно храбрых сердцах. Проржавевшие штыки винтовок смотрели вверх, а исшитые пулями каски и шинели болтались на живых трупах. Там, вдали, шел бой. На грязных носилках два медика несли раненного бойца. С оторванной ногой, которую он сжимал в руках и просил прощения. Он кричал, словно маленький ребенок, и успокоился, лишь, когда один из докторов протянул ему обгорелую, засаленную фотографию. На фотографии улыбалась девушка. Он смотрел на ее белоснежные зубы, как на самое дорогое сокровище мире. Бросив его под стенку окопа, они отправились дальше, чтобы поднять очередного несчастного и отнести сюда. Продлить, настолько возможно его муки, пока он не рухнет бессильно на пол, а его очки не разобьются в мельчайшие осколки вечности. Кровь, боль и мертвая надежда. Надежда, которую присыпали грудой денег, баррелями и бочками нефти, ядерным пеплом. Никто не помнил, как началась война, но воевали даже здесь, на последнем кусочке земли, балансирующем на краю мироздания. Оставив кисть и два ребра на алтаре жестокости и гнева, Кларк протиснулся дальше, идя вперед. Туда, где не дошла Любовь, оступившись, она упала подстреленной, а ее белоснежные зубы, рассыпались о холодный гранит, как алмазы на черном бархате, в свете ночных огней.
Туда, где не дошла Надежда, омертвлённая коварным временем и отчаянием. Смакуя победу, распинали они ее на струнах людских душ и пороков, грехи танцевали свою дьявольскую плясу, взявшись за руки, а змей Эдема полз все глубже, зарываясь в норы, проделывая путь туда, где живут существа старше богов и самого мира. Грызут вечность и запивают временем.
Кларк искал Веру. Ту, что когда-то обещала место на земле обетованной. Указывала изогнутыми дряхлыми пальцами путь к раю и смеялась детским смехом, а улыбка ее напоминала легкое дуновение ветра. Теперь же, очень редко его фонарик тоже мог выхватить из темноты улыбку. Улыбку человека в черной форме с молниями на груди, что жег в печах людей, улыбку доктора, отправляющего пленника в иной мир, где того ждал рок. Улыбку пьяницы, лежавшего в луже и смеющегося перед старым фонарем.
Тоннель вился дальше, зовя внутрь, маня еще большими обещаниями, что шелестели в ушах, подобно паданью муравьем на листья в лесу.
Но в самом конце тоннеля, Кларк не нашел той девушки, которую он когда - то видел. Он нашел окровавленную, искалеченную женщину, что лежала в куче тряпья и ее глаза и рот были зашиты. Красно-бурые слезы катились у нее из-под век, а руки были похожи на утопающего - они сжимались и разжимались. Они хватались за все, что могли подтянуть к себе.
Кларк достал нож и, изловчившись, разрезал швы. Впрочем, почувствовав его прикосновение, женщина сама терпеливо дождалась, пока он не освободит ее. Под веками оказались глаза. Простые, измученные, синие глаза, которыми она, стараясь, как можно нежнее, взглянула на него.
- Я ищу то, что когда - то обещали мне, - сказал Кларк.
- Беги назад, пожалуйста, молю тебя, - заломила руки женщина, - ведь даже во мне веры больше не осталось.
И Кларк повиновался. Не делая попыток даже приблизиться к двери у женщины за спиной, он вздрогнул, и мигом бросился бежать назад. А женщина зашлась в плаче от ужаса, услышав тихое позвякивание цепей по граниту. Оно приближалось и приближалось. Одна рука несла иглу, другая разматывала нитки. Скоро опять ей нужно будет замолчать, но пока был голос и она закричала. Закричала на весь тоннель и земля задрожала....