Я открываю дверь твоей парадной - я помню код. Я здороваюсь за руку с консьержем - он, наверное, и не знает, что мы давно расстались. Я поднимаюсь вверх по лестнице, то рождая себя в улицу, то убивая себя в тускло освещённые жаркие помещения высотного дома на берегу Невы. Я считаю этажи - их как и прежде пять. Ровно 79 ступеней и кишка коридора подсвечивает твой чёрный Форпост со слепым глазком, который я ещё в прошлый декабрьский визит замазал тушью, подобранной возле мусорки.
Я стою и тупо пялюсь в дверь. Мыслей нажать на звонок, как и прежде, - нет. Стою и тупо пялюсь. Прислушиваюсь к голосам за ней. Ничего не разобрать, это лишь интонации, фонетические обрывки - но в этом и их плюс: я могу сконструировать из них всё, что душе угодно. Любой сюжет вообразить за этой дверью.
Мне нравится думать, что ты смеёшься. И я, кажется, прямо сейчас слышу этот милый гномий смешок. Я закрываю глаза и вспоминаю нас, выходящих из этой двери и входящих в неё. Я вспоминаю нас, смеющихся и целующихся здесь, по пути из длинного коридора в лифтовую.
Карман выпячивает недоеденная слойка с вишней. Я купил её у азербайджанцев в ларьке неподалёку. Ты так любила эти слойки. А я любил тебя.
Я - твой персональный Рэдрик Шухарт. Стою на костях трагедии, которая кажется такой масштабной, что даже трагедией перестаёт быть. Ты, то есть - она - расслаивается на отдельные элементы, автономные смыслы. Ты, то есть - она - живёт в этом инфернальном пространстве независимо от твоей и чьей-либо воли. Ты, то есть - она - уже совсем не та, что ты, то есть - она, - есть. Есть ли теперь ты, то есть она, где-то ещё кроме этого инфернального пространства, кроме как расслоённой на автономные смыслы и элементы.
Есть ли, нет ли, но:
Я - твой персональный Рэдрик Шухарт, трагический исследователь великой трагедии, ставшей уже вовсе не трагедией, но смыслообразующим центром.
Я - твой персональный Кайдановский, чья Фрейндлих распластана на полу в протяжном вопле всеобъемлющей безысходности.