Понедельник, 06.05.9.., аэродром ПВО РФ, г. Волхов, московское время 11:10
Солнечное майское утро неторопливо переходило в ясный весенний день, но его чуть более мягкое дыхание не ощущалось пока на этой северной широте, где тепло всегда было лишь мимолетным гостем. Лёгкий ветер с близлежащего Ладожского озера нес дополнительную прохладу, бодрящую и освежающую. В окружении безмятежной погоды, на аэродроме н-ской дивизии ПВО царила привычная рутина. Даже самый привередливый взгляд, знакомый с устройством здешнего быта, не смог бы найти нечто, выбивающееся из привычного, ежедневного течения событий. Сегодня это радовало и успокаивало майора Хорева, хотя обычно навевало скуку и ощущение некоей безысходности. Но наступивший день был совершенно особым. Через несколько часов он должен был включить в себя столько событий, чье безупречное течение зависило от заранее предусмотренного графика, что любая необычность могла стоить слишком дорого. Не говоря уже о нервах, чье натянутое подрагивание майор Хорев ощущал почти физически. Когда час назад в столовой офицерского состава из чьей-то неловкой руки выпал стакан и разбился вдребезги о бетонный пол, он с такой силой непроизвольно сжал зубы, что затем не без усилия открыл рот. Собственно, майор не совершил ещё никакого преступления или даже проступка, так что в данный момент ожидать неприятностей не приходилось. Но он абсолютно отчетливо знал, что не станет, хоть это и в его власти, останавливать давно заведенный механизм принятого решения, невидимый внутренний Рубикон давно перейден. Хорев был уже полностью там, в своем предстоящем полете и это несколько отстраняло его от всего, происходящего вокруг. Нервозность не была следствием страха, она являлась частью рефлекса самосохранения, дающего невероятную четкость мысли и быстроту реакции. Талантливому боевому летчику он был хорошо знаком и даже приятен, сигнализируя, что всё в порядке, всё идет как надо... То, что предстоящие события, вне зависимости от их исхода, навсегда и полностью изменят его судьбу, мало волновало майора. В конце-концов, такие последствия для судьбы может иметь самый заурядный полет, такова уж жизнь военного пилота. Вышколенный профессионализм четко управлял рефлексами и степень своей готовности к полету Хорев оценивал безупречно высоко. А то, что события последующих часов вполне могут оставить свой маленький след в современной истории, даже забавляло. „Вот и мне, маленькому человеку, выпал шанс бросить миру в лицо несколько собственных слов“ - пробормотал он с иронией себе под нос.
Да, он действительно талантливый боевой летчик. Талант несомненен. Не так уж часто простых служак привлекают к выполнению испытательных полетов, но дело даже не в том. В отличии от многих других, он не рассматривал свой истребитель как орудие труда, на котором приходилось отрабатывать рабочую смену. Хорев даже редко думал о нем как о современном и смертоносном оружии. Для него это было олицетворением собственной индивидуальности, кисть в руке мастера, которой он мог выписывать самые невероятные и вдохновляющие мазки. И каждая имитация воздушного боя являлась для него собственноручным произведением искусства на холсте всегда безоблачного в стратосфере неба. Конечно, как и великим маэстро приходится зарабатывать на жизнь размалевыванием балаганов, так и Хорев выполнял неизбежные патрульные полеты. Но корни своих профессиональных успехов он видел именно в этом священном отношении к своему ремеслу. Да, он талантливый летчик. Приставка же „боевой“ всегда вызывало в нем усмешку. Желание испытать себя в настоящем деле было в нем столь же неистребимым, сколь же и нереализованным. Он неизменно писал заявления об отправки во все горячие точки планеты, куда только совала свой нос советская военная машина. Эти рапорты приносили ему расположение и милость командования, но оставались без удовлетворения. Некоторые сослуживцы даже считали их хитрым тактическим ходом для продвижения по службе. Но это было не так. Хорев совершенно не был ожесточенным человеком или фанатиком войны. Но его профессионализм несколько стеснялся себя самого в отсутствие реального противника и боя. Своим, имевшим богатый опыт после войны в Заливе, американским коллегам он искренне завидовал. Впрочем, вышеупомянутые рапорты как-то дали совершенно неожиданный эффект. В 1987г. афганские повстанцы получили ПЗРК и советская авиация начала нести чудовищные потери. Ещё более печальным был факт, что изрядная часть летчиков, спасшихся из подбитых машин, погибала впоследствии не от рук партизан, а от неумения выживать в горах и пустыне. Хорев в Афганистан не попал, но соответствующую подготовку прошел и иногда, в хорошем подпитии, делился с сослуживцами приобретенным опытом, повергая всех в уважительное оцепенение. Навыки выживания также могли оказаться небесполезными через считаные часы и майор уверенно улыбнулся. Всё складывалось совсем неплохо.
Вылет должен состояться через три четверти часа, в 12:00. Так оно и будет, никаких неожиданностей нет. Хорев с удовлетворением отметил, что зависящая от него часть тонкого и сложного плана соблюдается безупречно и через несколько минут он отправит оговоренный сигнал. Майор уже прошел медицинский контроль и, надев летный комбинезон, тщательно осмотрел себя в зеркале. Широкий и плоский пояс совершенно не выделялся под объемным противоперегрузочным костюмом ППК-15, как впрочем ранее он не выделялся и под летным кителем, когда Хорев через КПП проходил на аэродром. Содержимое пояса, если всё пойдет как запланированно, могло ему пригодиться в самом недалеком будущем. Неторопливо и тщательно отмечая вокруг себя все детали, майор вышел к ангару. Его СУ-27, в особой комплектации, как и полагалось, стоял уже под открытым небом. Хорев приблизился к механику.
- Всё в порядке, Юра?
Механик неторопливо повернулся к Хореву и, с учетом скорее не своего младшего звания, но старшего возраста, лениво откозырял.
- Да, шеф, аппарат в норме. Оружейники, правда, немного задержали, ну да я ещё вчера подсуетился. Они тут всё выверяли, как бы новые подвесные баки не создавали помех при пуске ракет.
- Утрясли? - невольно вырвалось у Хорева, за что он выругал себя, хотя вопрос был весьма невинный.
- Дают гарантию - Юра улыбнулся - так что надевайте шлем, через 20 минут старт.
- Успеется - спокойно ответил Хорев, - надо ещё в туалет сходить, там - он показал пальцем на небо - негде будет.
Юра рассмеялся и снова откозыряв, вошел в ангар. Хорев развернулся и почти бегом вернулся в здание диспетчерской. В душе он очень желал, чтобы никто не встретился ему на пути и к счастью так оно и получилось. Он быстро заперся в мужском туалете и, ругнувшись про себя, достал из внутреннего кармана новомодную игрушку - спутниковый телефон и записку с номером. „Представляю, как психанул бы Матвеев увидев эту бумажку!“- усмехнулся он. Номер Хореву строго-настрого велели заранее выучить наизусть, а записку сжечь, чтобы в случае провала какой-нибудь Интерпол не смог через него выйти на тех, с кем майор должен был сейчас связаться. Но не особенно доверяя собственной памяти, Хорев листочек сохранил. На секунду он задумался. Ведь именно сейчас, да-да, сейчас, а не изменив через полчаса курс своего истребителя, он, майор Хорев, переходит свой Рубикон, рвет со своим прошлым. Но мысль о том, чтобы остановиться даже не пришла ему в голову. Слишком убого в этом прошлом, слишком безотрадно в настоящем. Конечно, отдел радиоперехвата из части охраны аэродрома засечет этот разговор, но столь короткую связь они не смогут точно запеленговать, содержание её кодированное, самое невинное, а пока особисты доложат о столь странном инциденте своему начальству да додумаются какие меры принять, пройдут драгоценные минуты, в течении которых мощная машина вознесет его на высоту в тысячи метров и сблизит с другим самолетом, что сделает его, Хорева, неуязвимым. „Только бы у тех, на той стороне, всё было хорошо“ - бормотал он про себя, набирая на предательски попискивающем при каждом нажатии кнопки телефоне длинную комбинацию цифр.
Запланированный на сегодня учебно-испытательный полет истребителя-перехватчика СУ-27, пилот майор Хорев, был и сам по себе необычным, не говоря уж о намерениях майора. Распад СССР и экономический кризис не обошли стороной и армию, которая страдала ныне не только от отсутствия военной доктрины и мотивации, но и материальных средств. В связи с этим конструкторская и исследовательская работа в авиации почти прекратилась, что лишь делало сегодняшний полет ещё более примечательным. За счет модернизированных двигателей АЛ-31Ф-2 и увеличенных топливных баков на наружной подвеске, истребитель-перехватчик СУ-27 получал возможность находиться в воздухе до девяти часов, поддерживая скорость несколько меньше 1М. Всё это повышало дальность полёта машины с 3900 до почти 8500 километров. Сегодняшний полет должен был проходить через Северо-Запад и Юг России, затем вернуться к Волхову, где Хореву предписывалось атаковать две учебные (опять учебные!) цели, проверив тем самым, не окажут ли новые подвесные баки отрицательного влияния на запуск ракет AA-15 (по классификации НАТО) класса воздух-воздух. В случае удачных испытаний ВВС России получали истребитель, который мог выполнять боевые задачи на значительном удалении от государственных границ. В свете новой военно-политической ситуации, складывающейся в мире, подобная машина могла оказаться весьма небесполезной.
После первого же гудка на том конце сняли трубку.
- У нас хорошая погода - сказал Хорев, стараясь, непонятно зачем изменить голос.
- У нас тоже - невыразительным тоном ответила трубка и связь тотчас прервалась.
Сердце в груди майора дрогнуло, но уже без особого напряжения. Всё. Пеленгаторы аэродрома засекли этот разговор и обратный отсчет времени начался. Хорев опустил в карман исполнивший первую часть своей миссии радиотелефон и, стараясь не торопиться, вышел из диспетчерской. Руководитель полетов уже стоял возле самолета вместе с механиком.
- Давай, давай, пора - буркнул он, помогая майору надеть гермошлем и взобраться в кабину. Хорев осторожно покрутил головой: на шлеме была размещена система целеуказания НСЦ-1, что делало пилота чем-то похожим на средневекового рыцаря. Юра задвинул фонарь и на секунду наступила тишина, полностью отгородившая Хорева от остального мира. Сейчас тишина исчезнет, но вместо неё мир будет скрыт огромными пространствами пустоты вокруг. Заговорила рация, ещё умеренно-громко взревели на холостом ходу двигатели. Юра, стоя в наушниках на почтительном удалении прослушал оба агрегата, в то время как руководитель полетов занял своё место в стеклянном возвышении диспетчерской.
- Я Волга, к старту готов - спокойно доложил Хорев.
- Волга,, следуйте к точке старта - раздался в шлемофоне голос диспетчера, искаженный переговорным устройством.
Изящный и элегантный несмотря на свой тридцатитонный вес, с высокими шасси, бело-серебристый как разряженная невеста, истребитель выкатился на рулежную дорожку и взял курс к стартовой позиции в начале необъятной взлетной полосы. Яркое солнце приближалось к зениту и в его непобедимом свете сама мысль о ночи и тьме казалась святотатством. Редкие строения аэродрома и бескрайние поля вокруг, изредка украшенные разбросанными поодиночке березами, были пронизаны его всепроникающими лучами. Ощущение умиротворения и блаженства явственно висело над миром. Хорев любил эту природу, но, сознавая, что скорее всего видит её в последний раз, не испытывал большого сожаления. Она принадлежала к его былой жизни, которую он покидал сейчас тоже без сожаления. Всё это оставалось позади. Впереди было безграничное небо, наполненное риском и неизвестностью. Но то, что он ожидал получить взамен, стоило этого риска. Да и подготовка была первоклассной. Новые документы, деньги, грим, масса важных мелочей - всё было уложено в тщательно сработанном поясе. „ПМ“ и без того являлся легальной частью пилотского снаряжения, а если придется приземлиться в пустынной местности, то тёплая летняя погода и навыки выживания здорово повышают его шансы на жизнь.
Майор взглянул на часы. 11:59
- Волга, к старту готов - спокойно, как и сотни раз в прошлом, произнес он в микрофон.
- Волга, старт разрешаю - последовал незамедлительный ответ и как реакция на это разрешение, двигатели истребителя взревели на полную мощность.
Понедельник, 06.07.9.., международный аэропорт г.Стокгольма, местное время 10:45
Это северное утро в шведской столице было не менее прозрачным и безмятежным, чем в лежащем на тысячу километров восточнее и мало кому известном городе Волхове. В залах международного аэровокзала господствовали типичные для таких мест беспорядочное движение и суета. Последние пассажиры, зарегистрированные на рейс „САС 3314“ Стокгольм - Токио проходили на посадку. Среди довольно разношерстной публики преобладали японцы, всем своим видом олицетворяющие очередной процент населения этой страны, удовлетворивший неистребимую страсть к познанию Запада. Среди немногочисленных европейских лиц выделялся статью и благородной сединой американский сенатор Джон Ф. Робертс. Обычно он весьма гордился и даже наслаждался своей внешностью, особенно припоминая ещё не столь отдаленные молодые годы и впечатление, производимое им на вашингтонских и провинциальных дам. Однако сейчас сенатор дорого бы дал за возможность нацепить фальшивую бороду или даже чулок с прорезями для глаз. Его лицо слишком часто мелькало в газетах, что при определенных условиях могло сорвать всю порученную миссию. К счастью, иные соотечественники, садящиеся на этот рейс ему не встретились, но какое-то смутное беспокойство сенатора не покидало. Более всего ему хотелось побыстрее пройти в первый класс авиалайнера, отвернуться к окну и сосредоточенно подумать о предстоящих переговорах. Сенатор чрезвычайно не любил таких кульбитов судьбы, но карьера государственного мужа иногда делала их неизбежными. Секретные переговоры с китайцами действительно должны были проходить в Токио, но отправиться туда должен был сенатор Райт, который, однако, уже второй день балансировал на грани жизни и смерти в столичном военном госпитале после позавчерашней автокатастрофы. Сенатор Райт был известен широкой общественности как убежденный демократ и борец за права человека, поэтому его переговоры с китайцами могли рассматриваться как угодно, но только не в качестве пролога к заключению широкомасштабного договора о военном сотрудничестве. В последнее время слухи об этом просачивались в вашингтонскую прессу и достаточно было одного смышленого журналиста, увидевшего инкогнито летящего в Токио известного сторонника сближения с Китаем сенатора Робертса, как утечка информации может стать решающей, что совершенно излишне при нынешнем раскладе политических сил. Поэтому о его отъезде знал в Вашингтоне строго ограниченный круг лиц, да и маршрут сенатор выбрал не самый ближний. Официально сей почтенный законодатель находился на кратковременном отдыхе на своем ранчо в Нью-Мексико.
Втайне радуясь тому, что он не встретил никого из своих болтливых и приставучих соотечественников, уже в третий раз избравших сенатора в Капитолий, мистер Робертс протянул свой паспорт шведскому пограничнику и тотчас невольно вздрогнул. Два мужских голоса, внезапно прозвучавших позади, не могли принадлежать никому иному, как только уроженцам Среднего Запада США. Сенатор быстрым движением схватил протянутый ему обратно паспорт и, втянув голову в плечи, почти бегом направился в зал ожидания.
Впрочем, два человека, стоящих позади не обратили на сенатора ни малейшего внимания. Им не угрожала опасность быть узнанными, но и они всячески старались избегать любых посторонних контактов, ибо сама специфика их работы подразумевала необходимость оставаться неизвестными широкой общественности. Сотрудники ЦРУ США Майкл Траст и Филип Браун с шифрованными инструкциями и 500000 долларов наличных денег летели в Токио для встречи с представителями китайских политических эмигрантов, чьи некоторые коллеги-диссиденты выполняли для США разведывательную работу на континенте.
По сути предстоящей деятельности два джентельмена и сенатор являлись антиподами, но они ничего не знали ни об этом, ни друг о друге вообще, восходя на борт полностью готового к вылету авиалайнера „Боинг-747-400“ скандинавских авиалиний.
На неприметного таможенного чиновника, схватившегося при его появлении за телефонную трубку, сенатор не обратил ни малейшего внимания.
г.Мадрид, вечером накануне.
Ресторан „Мистраль“ был далеко не самым скверным местом этого древнего города, но высоким представлениям о комфорте Василия Петровича Моргунова явно не соответствовал. Отметил он это с некоторой иронией, порожденной ожиданием предстоящих и желанных перемен. Нельзя сказать, что прошлая жизнь Василия Петровича слишком баловала его роскошью, чаще наоборот, но все предыдущие взлеты и падения уже изрядно утомили его к нынешним тридцати четырем годам. Хотелось спокойствия и стабильности. Впрочем то, что сейчас полностью заполняло жизнь Моргунова являлось самой полной противоположностью и спокойствию и комфорту. Идя на задуманный шаг он полностью отдавал себе отсчет в степени риска, но так же и в степени самоокупаемости оного риска. К риску как таковому Моргунов был давно приучен, а в случае успеха начинаемой операции можно полностью избавить себя от риска на все оставшиеся земные годы. Если рассудить здраво и непредвзято, то и сам факт нахождения его в этом ресторане, в этом городе, в этой стране, был следствием того постоянного риска, что сопутствовал Василию Петровичу все последние десять лет. Поздним европейским вечером, накануне самого безумного в жизни поступка, воспоминания о прошлом как-то особенно легко текли через голову широким и плавным потоком...
В бурных российских реалиях минувшего времени ему удался если и не взлет, то восхождение в когорту заметных предпринимателей его родного Новосибирска. Это требовало определенной ловкости, которая в избытке имелась у всю жизнь готовившего себя к работе в идеологических структурах коммунистической партии выпускника ГФ НГУ. Недаром же большинство первых российских банкиров имели филологическое образование. Заглядывая в прошлое, Моргунов непроизвольно улыбался себе, наивному и циничному продукту незаметно издыхающей коммунистической системы. Идеология уже давно не воспринималась как святыня, но лишь средство продвижения по службе, вся громадная страна нетерпеливо подрагивала в ожидании чего-то нового, неизвестного, пьянящего. Для него, как и для многих его сверстников, уже не существовало понятий добро и зло, хорошо или плохо. В оное время все они подминались революционной необходимостью, ныне - необходимостью и выгодой личной. Это считалось нормальным, потому что не с чем было сравнивать, не было иной альтернативы. Парадокс, но первый слой самых жадных и цепких дельцов, беспринципных и жестоких, как владельцы средневековых мануфактур, являлся последним ублюдочным эмбрионом, выброшенным из чрева издыхающего коммунизма. Теория эвоюции блестяще подтвердилась; последним поступком уходящего биологического вида было вскармливание собственного могильщика. Так несостоявшийся советский идеолог стал вполне удачливым российским бизнесменом. Детство в нищей Каменке, неистребимое желание выбраться из этой грязи наверх, умение вкалывать и беспощадно работать над собой сослужили хорошую службу на новом поприще. Политика же интересовала его лишь в свете собственных импортно-экспортных операций с сырьем и продуктами питания. Но однажды эта самая политика здорово вмешалась в его жизнь и полностью её перевернула. Фирма „Глок“ (символически названная именно так во славу одноименного 17-зарядного австрийского армейского пистолета), творение и любимое чадо Моргунова, помимо цветных металлов не гнушалась поставлять на Запад заинтересованным клиентам радиоактивные материалы, достать которые на обломках советской военной индустрии труда не составляло. Дальнейшая судьба этой продукции Василия Петровича не интересовала, но вот личный счет в люксембургском банке пополнялся, да и обороты новосибирской фирмы росли. Правоохранительные органы, от которых активность подобного рода скрыть было невозможно, шума не поднимали, довольствуясь своей скромной долей в доходах. Моргунов даже подозревал иногда, что таможенными и прочими чиновниками двигают патриотические соображения, дабы побольше всякой радиоактивной дряни покинуло Россию. Но вот однажды эта милая идиллия была безвозвратно нарушена. На очередной встрече „большой семерки“, куда наконец был допущен в качестве гостя так стремившийся туда российский президент, оному была высказана обеспокоенность ряда западных держав участившимися случаями контрабанды из России радиоактивных веществ. Западные партнеры тут же получили заверения, что соответствующие меры будут незамедлительно приняты. И - редкий случай! - действительно были. Моргунова спас случай и предчувствие. Десять месяцев назад, весенним утром, внимание Василия Петровича по пути на работу привлек свернувший к офису милицейский фургон. Он попросил шофера остановиться, прошел сотню метров пешком и сердце его дрогнуло от открывшейся картины. Свежевыстроенное двухэтажное здание фирмы было оцеплено милицией, повсюду царила непривычая суета. Моргунов повернулся и быстро направился к машине. Что ж, и такой поворот событий был предусмотрен, без подобной предусмотрительности любая приносящая доход деятельность бессмысленна в этой стране. Садиться в тюрьму - об подобном Моргунов не мог и помыслить. Он не был трусом, но он не был и блатным, вором или убийцей. Тюрьма являлась тем местом, где любитель маслин и классической музыки не мог существовать или даже просто выжить. Тюрьма не принадлежала к его миру и чтобы избежать встречи с ней, можно было применить и последнее средство - Моргунов невольно коснулся пальцами воронёной стали под пиджаком. Отношение к смерти было у него философским. Василий Петрович хорошо знал историю своей страны и прекрасно отдавал себе отчет, что иная жизнь может быть много хуже любой смерти. Но пока вопрос ещё так не стоял. Домой возвращаться нельзя, это ясно, его там ждут. И через полчаса Моргунов был в снятой через подставное лицо квартире, о которой не знал никто и в которую он не водил даже своих подружек. Там в сейфе лежали деньги, грим, фальшивые российские паспорта и основной его отныне документ - немецкий загранпаспорт, неотличимо от настоящего сварганенный ушлыми соотечественниками, проживающими в Берлине и принимавшими деятельное участие в импортно-экспортных операциях Василия Петровича. Через четыре дня именно с этим паспортом невыбритый и немытый, но спасенный и счастливый Моргунов прописался в мадридском отеле „Эль Парадизо“. Заработанных прежде и помещенных на Западе средств вполне хватило бы не на один десяток лет скромной жизни в Испании в личине господина Вальтера Регенсдорфа, гражданина ФРГ, но деятельная натура Моргунова не могла довольствоваться столь примитивным времяпрепровождением, да и прививать своей жизни скромность он не собирался. Но не это даже являлось главным. Василий Петрович не был патологическим везунчиком, не раз ему приходилось в жизни много терять и проигрывать. Однако он никогда не забывал своих поражений, он преследовал их годами с настойчивостью одержимого, ища сатисфакции, и мстил им не разбираясь в средствах. Оказавшись сейчас выброшенным на шикарные субтропические задворки жизни, он не получал ни малейшего удовольствия от созерцания теплого моря, вечнозеленых пальм и голубого неба. Правда, взглянув на Европу ему не слишком хотелось возвращаться в вечно простуженный Новосибирск, однако вывернуть с обочины в гущу движения, вновь почувствовать себя человеком, с мнением которого должен считаться окружающий мир, было просто необходимо. Иначе не стоило и жить. Попытки наладить бизнес с бывшими партнерами оказались неудачными. Со своим российским менталитетом Моргунов плохо вписывался в местные рамки. Грязным криминалом типа наркотиков и оружия он никогда не занимался, считая это ниже своего достоинства, а легальный бизнес на Западе был слишком медлителен, скучен и зажат в рамки фискуса. Да и средств было недостаточно, чтобы развернуться по-настоящему. Ну а главным являлось иное. У Василия Петровича имелась ныне ахиллесова пята, его фальшивый немецкий паспорт, который серьезной проверки, конечно, не выдержал бы. А то, что в случае конфликта интересов бывшие партнеры тут же его заложат, Моргунов не сомневался. Таковы правила игры, он и сам поступил бы так же. Итак, жизнь нужно было начинать по-новому и мысль сия многие месяцы терзала голову новоявленному герру Регенсдорфу, отбивая охоту наслаждаться главными радостями курортной жизни - вином и женщинами. Жил он достаточно одиноко, понимая, что в его положении любой лишний контакт с окружающим миром может представлять смертельную угрозу. К такому образу жизни Моргунов не привык и он злил его, ещё твёрже убеждая во мнении, что перемены назрели. Ко всё чаще встречающемся в Испании соотечественникам, а более к русской речи его тянуло и он нередко заводил с кем-нибудь ничего не значащий разговор, выдавая себя за такого же курортника. Беглец приобрел себе подержанный „Фольксваген-Пассат“, при покупке которого лишний раз убедился, что резервы его средств отнюдь не неисчерпаемы. Сделать более солидные накопления помешала в своё время неотягощенная экономией жизнь и скоропалительное бегство. По той же причине он поменял свой отель на небольшую квартирку, где многим далекоидущим планам и мыслям, временами возникавшим в голове, было как-то уютнее.
И однажды, как ни банально (но от этого лишь более правдоподобно) звучит, в дело вмешался случай, которому и принадлежала заслуга принятия окончательного решения.
Туманным февральским утром Василий Петрович, удобно сложив ноги на перила своего маленького балкончика, пил кофе и просматривал первую на сегодняшний день газету. Его познания в испанском ещё оставляли желать много лучшего, но это беспокойства не доставляло. Больше проблем было с немецким, который он вроде бы обязан был знать в качестве гражданина ФРГ. На уровне новосибирского предпринимателя эти, полученные в университете, знания были хороши, но не более того. Почти сразу по прибытии в Испанию он попал в неприятную историю, когда какой-то немец, завидев знакомые красные корочки, обратился к нему с вопросом на родном языке. Моргунов сконфуженно пробормотал: „Я переселенец из России“ и чуть не бросился бежать. С тех пор, благодаря значительным усилиям, Василий Петрович весьма продвинулся в изучении немецкого и налегал на испанский. Благо, свободного времени имелось много больше, чем того хотелось бы.
Пробежав вялым взглядом заголовки на обложке, он перелистнул страницу и его внимание привлекло объявление следующего содержания: „Русские сезоны в Испании. Выставки живописи и скульптуры из лучших российских музеев. Первая из шести преполагаемых выставок открывается через неделю в Севилье коллекцией французской живописи 18 века из собрания Эрмитажа.“ Моргунов отложил газету и лениво подумал, что подобное культурное событие пропускать грех. Кое-какие мысли касающиеся искусства давно уже тревожили его лишенную покоя душу. Неделя, не отмеченная ничем примечательным, пролетела быстро и в первый день открытия выставки красный „Пассат“ Василия Петровича уже стоял запаркованный недалеко от исторического центра древнего города. Экспозиция открылась всего несколько часов назад и Моргунов сначала походил по центру, не испытывая желания толкаться в неизбежной первоначальной суете. Некоторая сентиментальность не была ему чужда и хорошая камера сопутствовала Моргунову издавна во всех путешествиях. Он сделал несколько снимков, но не почувствовал прежней радости от созерцания и запечатления прекрасного. Столь убого дальше жить невозможно. Абсолютно невозможно. А раз так, то в самом скором времени очень многое должно измениться. Подсознательно Моргунов чувствовал, что его затянувшиеся европейские каникулы подходят к концу. Вот и прекрасно. Просидев ещё полчаса в небольшом кафе со стаканом вина, он наконец вошел в выставочный зал и тотчас был заворожен почти физически осязаемым запахом и духом искусства. Моргунов был человеком жестким, но свою коммерцию в прошлом совершенно не считал преступной, для России она являлась нормальным предпринимательством. Однако ему пришлось бежать, бросив всё и это было несправедливо. А каждая несправедливость в свой адрес порождала в нем неистребимую жажду отстоять собственные позиции и отомстить. Но сейчас Василий Петрович гнал эти мысли прочь. Он пришел сюда смотреть издавна знакомые картины и с удовольствием предавался одному из любимейших занятий. Русской речи вокруг было много, это воспринималось как нечто совершенно привычное и приятное, на что можно даже не обращать внимания. Он подолгу останавливался перед каждым полотном, ибо в последнее время научился ценить действительно редкие удовольствия, да и спешить было некуда. Настолько абсолютно некуда, что сначала это чуждое для Моргунова состояние доводило его едва ли не до истерик. Сейчас он к нему попривык, но решимость кардинально изменить свою жизнь крепла с каждым днем.
- Василий... Ты?! - эта оброненная кем-то с немалыми нотками удивления, безобидная фраза мгновенно повергла Моргунова в панику. Голос был отдаленно знаком и шел откуда-то сбоку, но за то время, что Моргунов поворачивал голову, он уже не думал о безысходности своей нынешней жизни, зато те чувства, которые он испытывал, скрываясь из России, вернулись к нему полностью. Всё. Нашли. Тюрьма. Рука его непроизвольно потянулась за пазуху, к вороненому стволу, но лицо, попавшее в поле зрения, лицо, которое должно было получить первую пулю, оказалось настолько знакомым, что он замер.
- Иван?! - его вмиг охрипший голос произнес это имя с удивлением, облегчением, но без особой радости. Каждый знакомый человек мог, сам не желая того, оказаться губительным для него. На такой случай существовала давно разработанная, надежная легенда, но волна напряжения ещё не прошла, покрывая лицо мельчайшими блестками пота.
- Узнал! - узкое и смуглокожее лицо Ивана отражало лишь безмятежную радость от встречи со старым приятелем. Моргунов сначала протянул ему руку, но завороженный искренним удивлением в глазах Ивана, позволил ему обнять себя. Теперь следовало определить, что этот человек знает о нем, а значит насколько он может быть опасен. Или полезен.
Иван Алексеевич Рогов, тридцать четыре года, холост, уроженец города Москвы, принадлежал к тому же поколению, что и Моргунов, но и по происхождению, и ходу течения жизни являлся полным антиподом Василия Петровича. Его отец в застойно-цветущие времена Великой Империи был секретарем одного из московских районных комитетов партии, что предопределило и без того смышленому сыночку учебу в элитарном институте международных отношений, автомобиль и личную квартиру в „папином“ районе столицы. Всё это совершенно не сделало его плохим человеком, разве что сами собой разумеющиеся материальные и прочие блага окончательно придушили в отпрыске и без того скромные волевые качества, которые бы совсем не помешали в контексте грядущих в стране перемен. Сладкая жизнь была повседневной реальностью, от чего её сладость почти совсем переставала ощущаться. В числе десяти лучших выпускников своего года он закончил МГИМО и по воле и протекции папы даже успел поработать на мелкой должности в МИДе, хотя самому очень хотелось на Запад, в Европу, на теплое местечко в какое-нибудь посольство. Отчасти эта мечта осуществилась позднее, хотя при довольно неожиданных и более чем неприятных обстоятельствах. Перестройка поначалу мало затронула существование Рогова, хотя нарастающие как снежный ком события требовали адекватной реакции. КПСС всё более теряла власть, авторитет в обществе, а вместе со всем этим и привелегии для своих руководящих работников и их домочадцев. В противовес ей, молодой и жадный российский бизнес выше и выше поднимал голову. На папину материальную поддержку и связи более рассчитывать не приходилось, да и созерцая всё происходящее старик совсем сдал и был в конце-концов отправлен на пенсию. А тут и Великая Империя приказала долго жить, что окончательно замутило некогда блестящие перспективы Рогова-младшего. Он остро почувствовал, что настала пора действовать самостоятельно и, сделав первые шаги, имел определенный успех. То было время, когда после долгих и бессмысленных запретов началась повальная компьютеризация России, импорт в страну компьютеров приносил наибольшую прибыль из всех возможных. Конечно, организовать свой бизнес на этом поприще Рогов не мог, не тот был масштаб и характер. Но папино наследство ещё могло приносить свои плоды. Иван уже поднялся на пару ступенек по служебной лестнице и даже имел собственный закуток в одном из отделов. Часть разворачивающейся волны западной благотворительной помощи оформлялась через МИД, а точнее, через тот самый отдел, где работал Рогов. И ему ничего не стоило оформить закупленную где-нибудь на Тайване партию компьютеров как безвоздмездный дар заречинскому детскому дому, тем самым почти полностью избавив её от налогообложения. Естественно, человек с такой должностью как Рогов не мог долго оставаться без дела и солидного побочного заработка в условиях нарождающегося российского капитализма. Он и не остался. В начале 1992 года старые институтские друзья познакомили его с В.П.Моргуновым, известным в своих заполярных далях деловым человеком. Так началось их короткое, но продуктивное партнерство и знакомство, превратившееся немного позднее даже в некое подобие дружеских отношений. Тогда, в начале, они два дня пили с роговскими подружками в ресторане „Прага“ и гостинице „Россия“, и расстались, очень довольные друг другом, обговорив все условия сделок и причитавшиеся Рогову проценты. В течении первого полугода всё шло прекрасно и вспоминая ушедшие времена Иван только посмеивался над былыми папиными подачками, разъезжая по первопрестольной на „Вольво“ и превращаясь постепенно в убежденного апологета рыночной экономики. Но судьбе отчего-то было угодно зло над ним подшутить и папу вновь пришлось вспомнить. Иван как-то не очень задумывался над криминальностью своих дел и уж во всяком случае полной несовместимостью их с выполняемой работой в МИДе. Но однажды, после бурно проведенной ночи, Иван попросту не смог прийти на работу и это сыграло весьма зловещую и роковую роль в его жизни. В самом факте прогула ничего из ряда вон выходящего не было, в МИДе, жившем ещё вполне по нормам совучреждений к таким вещам привыкли. Но так или иначе, МИД являлся организацией, где сосредоточены государственные тайны и специальное подразделение контрразведки периодически устраивало облавы, обыскивая на выходе сотрудников и вороша бумаги в их столах. Будь Рогов на месте, он бы уж нашел способ припрятать пару фальшивых накладных, спустил бы их в унитаз или проглотил в конце-концов. Но увы - Рогов в это время валялся без сил на диване с бутылкой пива в руке и был не в состоянии проглотить даже ложку сметаны. Итак, вышеупомянутые накладные приземлились не в его желудке, а на столе начальника отдела. На следующий день с Иваном никто из коллег не поздоровался, а шеф молча указал пальцем на дверь своего кабинета. Через 15 минут бледный и дрожащий Рогов из будки телефона-автомата истерично умолял папу что-нибудь, что-нибудь, что-нибудь предпринять, а иначе дело пойдет в прокуратуру, там крушение карьеры, суд и даже тюрьма, он просто сойдет с ума! Папа проникся. Его отношения с сыном последнее время не были блестящими, особенно когда сынок повадился зашибать деньги и и открыто смеялся над по-прежнему святыми для отца партийными идеалами. Но видеть сына на скамье подсудимых Рогову-старшему тоже не хотелось. Некоторые его бывшие коллеги сумели неплохо устроиться и при новых порядках, но менее удачливых соратников по борьбе не забывали. Через неделю всё так же трясущийся Иван был вызван в отдел кадров МИДа, где ему вручили приказ о назначении его помощником культурного атташе посольства России в одной малозначительной североафриканской стране. Ещё не верящий в своё спасение Рогов долго рассыпался в благодарностях отцу и безропотно подставил зад под все причитающиеся ему прививки от коварных тропических болезней. Случившиеся события произвели на Ивана столь неизгладимое впечатление, что он предпочел исчезнуть из Москвы тихо-тихо, не попрощавшись даже с ближайшими друзьями, не говоря уже о далеком сибирском партнере, сотрудничество с которым едва не стоило ему свободы. Мысль о том, что Моргунов понес из-за его внезапного отъезда серьезные убытки, не пришла Ивану в голову, сам же Василий Петрович не счел нужным сейчас об этом напоминать. Дело прошлое. Что те убытки, когда немного спустя пришлось бросить в Энске вообще всё! А этот Рогов может оказаться полезным...
Деятельность Рогова в непривычном для него качестве помощника культурного атташе также развивалась вполне успешно. С новым шефом находить общий язык было много легче чем со старым, работа была нетяжелой, а жизнь относительно спокойной. Климат, конечно, отвратительный, но на Колыме много хуже. Богемная жизнь была для него самой естественной, а культура и искусство с ней вполне успешно гармонировали. То, что произошедший в Москве инцидент лег на всю его будущую карьеру несмываемым пятном, не долго печалило Ивана, человека по природе легкого и отходчивого. В его новой жизни тоже было много приятного. Очень скоро он обзавелся хорошими связями в местных деловых и культурных кругах и мог позволить себе роскошь в любое время отправиться к кому-нибудь на коктейль. Отношение к России было в Северной Африке позитивным ещё со времен совместной борьбы с империализмом и во многих престижных домах веселый и доброжелательный помощник культурного атташе был желанным гостем. Хорошо напуганный московским уроком, Иван не ввязывался ни в какие махинации, но средств, конечно, не хватало. Однако ничего стоящего пока не подворачивалось, да и заряд осторожности был теперь в нем много сильнее, чем ранее.
На открытие выставки в Испании он приехал с целью составить подробный отчет, опубликовать его в бюллетене своего посольства и распространить в местных правящих кругах, а по возможности и в прессе. Вполне вероятно, что это может содействовать организации подобного мероприятия в стране, где он работал, сие повысит престиж России, укрепит дружбу между народами и так далее и тому подобное. Именно в таких выражениях изъяснялся сам культурный атташе, который занимал свой пост почти два десятка лет, сам стал удивительно похож на аборигена и на чей словарный запас все произошедшие в России события не оказали ни малейшего влияния. И вот сейчас, допуская возможность встретить на открытии выставки кого угодно, особенно из своих московских знакомых, он внезапно столкнулся нос к носу с тенью самой мрачной части своего прошлого. С Моргуновым. Сначала помощник культурного атташе хотел прошмыгнуть мимо, но любопытство взяло верх, да и прошлое это было уже давно позабыто и обезопасено. Иван уверенно шагнул навстречу Моргунову, отметив про себя, что тот весьма изменился. По сравнению с Роговым, Василий Петрович всегда был человеком волевым и жестким. Но сейчас ко всему этому прибавилась прядь седых волос, какое-то ожесточение в выражении лица и легкий оттенок усталости в движениях и фигуре.
Обменявшись удивленными приветствиями, Иван схватил Моргунова за руку:
- Ну пойдем скорее, поговорим, сколько лет не виделись, сколько зим, успеем тут всё ещё посмотреть! Я тут одно милое кафе нашел, приглашаю... Помнишь, как мы с тобой в Москве зависали - Рогов хихикнул - да, было времечко...
Моргунов внимательно присматривался к старому приятелю. Такой же болтун как и раньше, никакой серьезной опасности в нем Моргунов не ощущал.
- Ты вообще чего здесь делаешь, Василий? В отпуске, в командировке? - продолжал выспрашивать Рогов, нагибаясь вперед и заглядывая Моргунову в лицо.
- В отпуске - выдал Василий Петрович первую часть разработанной легенды. - А ты здесь как, с выставкой? И вообще, куда ты тогда пропал?
- Да вот пришлось, чуть не повязали меня тогда. А на выставке я по делу, работаю тут недалеко, за проливом. - Рогов рассмеялся - Ты-то тогда, когда я смылся, не пролетел? - спросил он несколько напряженно.
- Ладно, нормально - Моргунов плотнее сжал тонкие губы. - Давай, рассказывай как там у тебя сейчас и что.
Они разместились за крайним столико уличного кафе неподалеку и заказали аперитив. Рогов, чувствуя волевое превосходство бывшего партнера и некоторое ощущение своей вины перед ним, подробно и довольно красочно поведал ему о былой истории и о нынешнем поприще. Моргунов слушал внимательно, не перебивая. Трудно сказать, начал ли уже тогда вызревать конкретный план, но очевидно, что ход его мыслей начал приобретать определенное направление.
- Значит, искусством занимаешься - обратился он к Рогову. Ну и как там, в твоей Африке, ценят европейскую живопись?
- Да, конечно - ещё более оживился Рогов. - Они же долго под французской колонизацией были, их феодалов там и воспитали соответственно. Есть действительно богатые люди, которые живут вполне по-европейски, дома себе обставили и понастроили, от Парижа не отличишь. Живопись коллекционируют, это сейчас у них модно. Ну а я вот скромный труженик на ниве культурных связей...
- А ты-то сам таких богатых феодалов-коллекционеров знаешь? - оборвал его Моргунов, удерживая разговор в интересующем его русле.
- Да есть такие. А что, ты предложить им чего хочешь? - взглянул Иван на него вопросительно и с пониманием - это только давай. Я же знаю, сейчас из России много везут.
- Предложить мне сейчас нечего, но кто знает, может и появится.
Моргунов бросил на Ивана внимательный и испытующий взгляд. Он и раньше знал устройство этого человека, а сейчас окончательно понял, что в значительной степени тот не изменился. Незлой, по сути, парень, Рогов привык к высоким жизненным стандартам и имел немалое самомнение. Такие люди обычно падки на лесть и легко управляются более сильной волей и интеллектом даже не будучи глупы сами. „Если совместить его связи и мои идеи, может и выйдет что-то дельное“ - подумал Моргунов.
- Ну а ты-то, о себе собираешься рассказывать? - прервал его размышления Рогов, который окончательно успокоился, поняв, что коварно покинутый прежде партнер зла не затаил, и элегантным движением поднес к губам чашечку кофе.
- Да о себе и рассказывать особо нечего. - Моргунов вновь вернулся к отработанной легенде - Компьютерами уж сто лет не занимаюсь, навезли их столько, что за каждым углом торгуют, невыгодно стало, да ты и сам знаешь. Теперь полностью сосредоточился на продуктах. Квартиру поменял, жениться пока не собираюсь. Здесь вот в отпуске, в первый раз за два года выбрался. Ты бы хоть раз открытку прислал из своей Африки! - намеренно пошутил он, дабы ещё немного смутить Рогова и сделать его сговорчевее.
- Мне тогда такое грозило, что когда я из Москвы уехал, то себя не помнил. Аж три статьи обещали воткнуть, до семи лет в общей сложности. Тут уж не до открыток было, даже и думать о прошлом не хотелось.
- Ну а сейчас ты как, отошел, очко больше не играет? - иронично полюбопытствовал Моргунов.
- Что-то много ты интересных вопросов задаешь, али замыслил чего? - огрызнулся Рогов, который отнюдь не был ограниченным человеком - Уж говори прямо, не стесняйся!
Моргунов понял, что был слишком нахрапист и пошел на попятную. Собственно, предлагать ему было нечего, так, отдельные смутные мысли, мелькающие в мозгу.
- Пока всё покрыто мраком неизвестности - отчетливо проговорил Василий Петрович, внимательно глядя на собеседника - Но я думаю, нам с тобой обоим есть что поправить в жизни, не так ли?
- Для меня всё верно. Но уж у тебя-то наверняка везде порядок, чего ты дергаешься?
- Хорошо там, где нас нет - возразил Моргунов - А чего я дергаюсь, тебе потом объясню, если договоримся.
- О чем договоримся, ты мне втолковать можешь?! - психанул Рогов - Всё ходишь вокруг да около, ясного слова от тебя не услышишь! И учти, криминалом заниматься я не хочу, опыт такой у меня есть, ты один раз меня уже подставил, хватит!
Моргунов отреагировал на эту вспышку спокойно, она не свидетельствовала о силе и уверенности его собеседника.
- Ты бы уж помолчал о своем опыте - негромко ответил он - На том как ты тогда смылся, меня не предупредив, я потерял пятнадцать тысяч баксов, а в нашей нищей стране это более чем достаточная сумма, чтобы получить пулю.
- Ты мне сейчас не грози, сам сказал - дело прошлое - взвизгнул Рогов.
- Правильно - спокойно согласился Василий Петрович - дело прошлое. Поэтому давай по-новому подумаем, как бы тебе выбраться из этой Африки раз и навсегда. В Австралию куда-нибудь. Глядишь, и я тебе компанию составлю. - Моргунов улыбнулся Ивану уже совсем дружески и похлопал его по руке - Ну да не будем пока говорить о деле, лучше отметим хорошо нашу встречу. Искусство отложим до завтра!
Говоря, что искусство нужно отложить до завтра, Моргунов имел в виду лишь выставку, на которую ещё собирался вернуться. О том искусстве, которое интересовало его ныне в наибольшей степени, он ещё собирался очень подробно побеседовать с Роговым сегодня вечером, предварительно хорошо накачавшись алкоголем. Общеизвестно, что свои проблемы русские наилучшим образом решают именно так. Рассказать, если понадобится, Рогову свою настоящую историю, Моргунов уже не опасался. Он был уверен, что просто так тот его не заложит, ибо во-первых, Иван не дурак, чтобы попытаться сдать приятеля, ничего от этого не имея, а во-вторых, он и не храбрец. Сделать же так, чтобы отныне благосостояние Рогова зависело от его собственного, Моргунов считал совершенно необходимым. Это был и его собственный шанс тоже. Первый за все эти месяцы изгнания и единственный пока шанс. Трудно представить, во что всё выльется конкретно, невозможно предсказать реакцию Рогова, но это шанс. И упустить его недопустимо. Дикая, сумашедшая мысль, мелькнув не исчезла, а плотно застряла в голове, пугая и восхищая одновременно. Давно не приходившее к нему и столь сладостное чувство напряженного восторга, как перед заключением каждой большой сделки, вновь вернулось к Моргунову и теперь его уже ничто не могло остановить.
Постепенно напряжение оставило и Рогова. Его партнеру было что скрывать, явно, а это делало Моргунова неопасным. К тому же Рогов всегда уважал деловые способности Василия Петровича и был вовсе не против, чтобы тот предложил ему какое-нибудь интересное дельце. В конце-концов, отнюдь не моргуновская, а его собственная вина послужила причиной былых неприятностей. В этом Рогов, несмотря на недавнюю вспышку, полностью отдавал себе отчет.
Время приближалось к обеду и партнеры отправились в ресторан гостиницы, которая приютила Рогова. Заказали бифштекс, красную рыбу и много водки. Рогов подсознательно чувствовал, что намечается серьезный разговор и ещё не зная его содержания, тщательно просчитывал все варианты. Беседа началась обычно - о России и деньгах. Моргунов прекрасно видел, что собеседник теряется в догадках, но в начале лишь подогревал его нетерпение малозначащими фразами и намеками. После третьей рюмки уже столько времени непробованной водки - ибо пить водку в одиночестве скверно, а компании у Моргунова последние месяцы не было - Василий Петрович решил, что можно заводить разговор о деле.
- Слушай, Иван - Моргунов посмотрел ему прямо в глаза - ты говорил, что в твоей песочной стране любители искусства есть?
- Есть. И они покупают.
„Неужели он всё-таки хочет что-то предложить?“ - терялся в догадках Рогов.
- Так всё же у тебя что-то есть? - переспросил он.
- Вот об этом сейчас и пойдет у нас речь - Моргунов снова разлил по рюмкам „Столичную“ - Давай! - Оба залпом выпили.
- Я хочу - поморщившись продолжил Моргунов и вдруг сделал паузу. Он поднял на Рогова взгляд своих стальных и абсолютно трезвых глаз. - Я хочу такую выставку взять.
Рогов подавился рыбной костью и несколько минут кашлял. Василий Петрович смотрел на него не отрываясь. Наконец Иван передохнул и отрицательно покачал головой.
- Ты спятил - сказал он тоже спокойно. - Думаешь, я не думал об этом? Да я уже который год таскаюсь по таким выставкам, глаза смотреть устали, а прикоснуться нельзя! Я смотрел по каталогам, рыночная стоимость лишь дюжины самых дорогих картин, что стоят сегодня там - он ткнул пальцем в сторону, где примерно находился выставочный зал - порядка тридцати миллионов долларов! Но их всё равно никто никогда не продаст, да и никто официально не купит. Вообще, конечно, покупателя найти можно. Но я к чему тебе всё это говорю, ты хоть представляешь своей башкой, как охраняются подобные ценности?! - Рогов раскраснелся от своего длинного монолога, швырнул на скатерть вилку и лоснящимися от жира пальцами дернул себя за галстук, чтобы ослабить узел.
Моргунов смотрел на него внимательно и молча. Открывающаяся картина не могла не радовать его сердце. Себя обманывать он не пытался. Если он сам за месяцы субтропической ссылки из безпринципного, но в общем некриминального бизнесмена оказался способным деградировать до чистой уголовщины, то от мелкого, но преуспевающего чиновника Рогова, которому вдобавок ничего не угрожало, ждать подобного так легко не приходилось. А вот ведь нет, оказалось в нем что-то такое, что смело любые моральные преграды. Теперь проблема состояла только в том, чтобы побороть его патологическую трусость, но это много, много легче, чем бороться против совести человека. Нужен был просто убедительный и надежный план и первые его наброски с каждым часом размышлений обрастали у Моргунова все более густой паутиной подробностей и деталей.
- Там охрана, электроника, видеокамеры всякие - уже спокойнее продолжал Рогов, пожав плечами - Так что продавал бы ты лучше свои „Сникерсы“ в Энске.
- Энск у меня уже в прошлом. Нельзя мне туда ныне, хоть и с удовольствием съездил бы на недельку посмотреть кое на кого. Так что я хочу дернуть здесь денег и рвануть куда-нибудь за океан, там развернуться.
Рогов смотрел на него с изумлением.
- Вот это да! - пробормотал он. И ты так спокойно мне всё это рассказываешь?
- А чего мне тебя стесняться - улыбнулся Моргунов - ты же мне сам сейчас рассказал, как вместо Лубянки в Африку поехал. Так что если меня по твоей милости отсюда на эту самую Лубянку вышлют, то и ты там скоро приземлишься. И тебе хана, и твоей карьере. Так что давай не будем думать, как нам друг другу подгадить, а лучше о том, как вместе в люди выбиться. Тебе небось тоже не хочется ходить в помощниках атташе или кого там ещё.
Василий Петрович наслаждался моментом. Нить судьбы он снова держал в своей руке и чувствовал, как живительная волна возбуждения переполняет его. В торге с Роговым он сумел обезопасить свои позиции и фактически не сомневался, что ему удастся побудить того выполнить свою часть работы.
- Ты, Иван, не забивай себе голову. Конкретного плана у меня ещё нет, но в любом случае твоя забота одна - найти надежного покупателя. А проблему охраны мы будем решать с другого конца. Штурмовать дворец в масках и с пулеметами я не собираюсь, не мой стиль, не бандиты же мы с тобой какие-нибудь - он успокаивающе улыбнулся Рогову - Подходить к делу будем иначе. Подготовиться, чтобы взять сегодняшнюю выставку мы всё-равно не успеем, а в одну из последующих нам нужно будет поставить её организаторам такие условия, чтобы они сами отдали полотна и позаботились о том, чтобы шума было поменьше.
- И что же это за условия такие? - рассмеялся Иван и потянулся к бутылке.
- Безвыходные условия - подчеркнул Моргунов, пододвигая рюмку - а какие - об этом мы с тобой должны подумать вместе.
- В общем, ты предлагаешь шантаж... - Рогов задумчиво покрутил в руке столовый нож и вдруг, улыбаясь, резко откинулся к спинке стула - Слушай! Ну вот чего это я, честный и законопослушный в последнее время гражданин, рассиживаю тут с тобой, беглым жуликом, и обсуждаю какие-то совершенно невероятные вещи, крупномасштабный шантаж! Бред чистейший!
На столь нелестное определение Моргунов не обиделся. Чувством юмора он и сам обладал, тем паче ценил его в других. К тому же Василий Петрович прекрасно понимал, что Рогов никогда не откажется участвовать в деле, если ему только предложат внушающий доверие план. Рогов старался выудить сейчас побольше информации, а в душе он уже решился, это выдавали лихорадочно поблескивающие, и не только от выпитого, глаза Ивана...
- Вкратце я думаю вот что - Моргунов понизил тон и наклонился поближе к столу - Ты находишь в своей Африке покупателя и изыскиваешь нам убежище там на первое время. Во время одной из следующих выставок мы ставим перед организаторами, то есть перед Москвой, условия, которые они не могут не выполнить. Пригрозить мы должны чем-то очень серьезным, чтобы полотна отдали без разговоров и не организовывали преследования и слежки. Переговоры я буду вести сам, не бойся, о тебе вообще никто не узнает. А когда заберем картины, то вскочем на подготовленный мини-джет и рванем в твою Африку. Всё должно быть быстро и неожиданно, пока они тут разберутся и разработают адекватные меры, мы будем далеко - Моргунов не заметил, что его речь стала всё более быстрой и хриплой, щеки горели. Только перехватив ошарашенный взгляд Рогова, он несколько спохватился.
- В общем, так - Василий Петрович подался назад и вытер взопревший лоб салфеткой - с тебя покупатель, встреча в Африке, убежище и самолет. Я буду вести переговоры и заберу картины. Постараемся других людей в дело не вовлекать или уж обойтись самым минимумом. Ну и главное наконец - он опять успокаивающе улыбнулся Рогову - ценность полотен должна быть таковой, чтобы все наши проблемы решить до конца жизни.
Рогов, казалось, молчал целую вечность. Моргунов взглянул на него с некоторой обеспокоенностью, опасаясь, уж не ошибся ли он в своих выводах, но наконец тот подал голос.
- Оригинально - Иван задумчиво созерцал лепной потолок в ресторане - действительно оригинально... Ты считаешь, что сумеешь поставить такие условия, что они - он неопределенно мотнул головой - выполнят все твои требования? Ты ведь отдаешь себе отчет, что если просто пригрозишь им взорвать выставку, то ничего не добьешься. Только через полчаса тебя будет искать вся испанская полиция. Да и сопровождающие выставку ничего не решают, уж поверь мне, я знаю эту кухню. Условия должны быть такими, чтобы вопрос решался в Москве, в правительстве, в ФСБ. Только они могут принять соответствующее решение и обеспечить секретность. А шантаж должен быть долгодействующим, дабы нам скрыться... Ты учел всё это?! Ты в состоянии соблюсти все эти и ещё тысячи других условий?!
- Знаю не хуже тебя - Моргунов опять разлил водку - сколько уже об этом думаю. И, честно говоря, окончательное решение мне ещё не известно. Одно могу тебе сказать, идея сама по себе хороша. Поставить их в безвыходные, ещё раз тебе говорю, в по-настоящему безвыходные условия. Чтобы никто и слова поперек сказать не осмелился, чтобы от начала и до конца игру определяли мы и только мы - Моргунов скрипнул зубами - вот так.
- Да что же это может быть - Рогов недоуменно развел руки - атомную электростанцию взорвать хочешь? Или нашего родного президента похитить?
- Не знаю ещё - Моргунов вздохнул - к тому же не уверен, что наш президент представляет такую уж ценность.
Рогов рассмеялся. В принципе он ничего не имел против предложения партнера, просто очень мало верил в реальность его воплощения. Говорил и выглядел Моргунов серьезно, ничего не скажешь. Но рассудив здраво, всё это бред, какие такие условия он может выставить, что в его власти, сам в бегах и небось от каждого шороха вздрагивает... Оглушенного предложением Моргунова и выпитой водкой Ивана не покидало ощущение некоей нереальности происходящего.
- И вообще... Угрозы угрозами, но если кто-нибудь погибнет, имей ввиду, я этого не хочу! Остаток дней за решеткой провести? Нет, спасибо!
- Погибнуть никто не должен, я сам этого не допускаю. Всё должно быть чисто, идеальное преступление, если хочешь. Моргунов не лукавил, жертвы были действительно крайне нежелательны, в первую очередь потому, что в этом случае много труднее замять дело, а конфиденциальность была важнейшим условием. Ему вовсе не улыбалось всю жизнь и по всему миру скрываться от полиции...
- Ну в общем ты понял, что я имею ввиду. Я не уголовник и в тюрьму не пойду, поэтому за дело будем браться только в том случае, если абсолютно точно всё надежно. Ты когда собираешься уезжать?
- Послезавтра - ответил пришедший в себя Рогов.
- Прекрасно. Завтра хоть эту выставку наконец посмотрим - Моргунов расхохотался - а потом присматривай покупателя. План я тебе представлю - картинка, пальчики оближешь!
План у Моргунова появился недели через две. Это время было наполнено мучительными раздумьями, обработкой различных вариантов и размышлениями. Василий Петрович необычно много курил, и ночами, будучи не в состоянии уснуть, мерил шагами свою квартирку. Он был настолько погружен в свои мысли, что его уже мало волновало, работает ли Рогов над своей частью операции или нет. Иван действительно уехал на следующий день, после того как они вместе часа четыре бродили по выставочным залам и Рогов шепотом называл ему ориентировочную стоимость картин, отчего у Василия Петровича по спине пробегали невольные мурашки. С момента своего отъезда Рогов не звонил, но Моргунов точно знал, что он сам исполнит тот план, что с каждым днем всё более отчетливо складывался у него в мозгу. С Роговым или без, раньше или позже. Ещё через неделю, поздно вечером, Рогов позвонил. Поговорив минут пять на малозначительные темы, он откашлялся и осторожно сказал:
- Слушай, Василий, я тут разыскал человека, коллекционера... Телефон у тебя, кстати, не прослушивается? Надеешься нет? Ну ладно, слушай. Он действительно очень богат и много покупает... Ну а поскольку он араб, происхождение товара его мало интересует, кроме галереи в его дворце это нигде не выставляется, а туда ни одна живая душа не проберется без его разрешения. С местным правительством у него очень хорошие контакты, я подозреваю, что немалая часть похищенных в последние годы во всем мире шедевров осела у него. Своими глазами не видел, но зная этого человека... Я с ним по работе знаком, он видишь ли меценат, устраивает выставки произведений искусства. Очевидно тех, что не может пока украсть или купить. Если хочешь посмотреть на его рожу, возьми последние отчеты с „Сотби“, звать его Хасан, Али Хасан... - голос Рогова постепенно потерял напряженные интонации - с самолетом он также сможет помочь, если заинтересуется. Должен заинтересоваться, судя по испанским выставкам. Я, конечно, прямо ни о чем не говорил, но он прекрасно всё понял и проявил явный интерес. Ну а исходя из тех денежек, что он на нефти да газе делает, самолет для него не проблема, даже если мы его угробим - Иван хмыкнул в трубку - убежище и прочее он тоже поможет устроить, особенно если мы ему дальнейшее сотрудничество пообещаем. Так что приятель - в голосе Рогова прозвучали торжествующие интонации - дело за тобой! Буду ждать месяц. Если что-нибудь разыщешь, знаешь как выйти на связь!
Не проронив почти ни слова, Моргунов положил трубку и перевел дух. Ну вот и случилось. Значит, можно начинать. Он специально не стал говорить Рогову о подробностях, не желая его и шокировать, и посвещать в излишние детали. Те размышления о предстоящей операции, что не давали ему спать долгими, теплыми весенними ночами, принесли свои плоды. Несмотря на всю шокирующую необычность, Моргунов был уверен, что нашел оптимальный, может быть даже единственный вариант, для того, чтобы добиться задуманного с соблюдением всех мер безопасности и конфеденциальности. Но совершенством план являлся пока лишь на бумаге и Василий Петрович прекрасно понимал это. Определенный риск наличествовал для всех участников дерзкого предприятия, но риск очень неравномерный. Одному, ещё неизвестному участнику группы придется идти на риск близкий к смертельному, ему не удастся соблюсти инкогнито и действовать на территории той страны, которая более всего будет заинтересована в поимке заговорщиков, которая - Моргунов не сомневался в этом - бросит на их поимку все силы не только из-за ценности похищенного, но и из-за невероятной дерзости задуманного, во избежание любых подражаний и прецедентов... Удастся ли найти такого человека, будет ли он надежен - оставалось неизвестным. Но эта идея, именно этот вариант настолько увлекли Моргунова, что любой другой ход событий казался ему изначально порочным и примитивным. Чтобы найти необходимого человека ему самому придется пойти на громадный риск, но одержимость идеей уже охватила Моргунова настолько, что он сейчас совершенно не думал об этом. „Итак - размышлял Василий Петрович - нужен третий. Тот, который возьмет на себя львиную долю риска, кто решится поставить крест и разрушить всю свою прошлую жизнь, даже в случае успеха абсолютно всё начать сначала...“ Моргунов прекрасно знал, что на его сумасбродной Родине хватает разочарованных людей и просто авантюристов, которые с удовольствием бы ухватились за подобную идею, особенно с учетом величины вознаграждения. Но необходимый человек помимо этого должен обладать ещё целым рядом разнообразных качеств и квалификаций, а на поиск его оставалось совсем немного времени. Все выставки пройдут в течении нескольких месяцев, а второй такой возможности можно дожидаться годами. Переносить же операцию из Испании в любую другую страну означало бы отрыв от привычной среды и невероятное увеличение риска, покушение не на российскую собственность с предьявлением подобных условий было бы фактически смерти подобно, ибо означало международную огласку. Да и реакцию руководства иных держав Моргунов предсказывать не решался, а играть вслепую было не в его правилах. Вывод из всех размышлений мог быть только один - поторапливаться.
Сомнений в единственности и правильности избранного пути у Моргунова не было. Сама идея казалась ему совершенной, а колебаться уже приняв решение он не позволял себе никогда. Это было просто не присуще его натуре. Тем не менее, когда он снял телефонную трубку и набрал код России и Новосибирска, рука его дрогнула. Это был единственный номер, по которому был смысл звонить в эту страну и тот план, который он разработал сам, оборвет и эту последнюю ниточку. Он звонил туда всего один раз, на следующий день по прибытии в Испанию, чтобы окончательно убедиться в правильности сделанного шага и необратимости произошедшего. Старый университетский друг, доверенное лицо, с которым предусмотрительный Моргунов заранее обговорил возможность подобного развития событий, подтвердил самые худшие предположения: фирма опечатана, сотрудники разбежались и в страхе сидят по домам, в квартире был обыск и всё перевернуто кверх дном. Городская пресса уже успела разразиться обличительной дешево-сенсационной статьей. Моргунов, который при звонке не назвал ни имя, ни место пребывания, а только условный код, молча повесил трубку в полной уверенности, что никогда более не воспользуется этим номером, столь велико и испепеляюще было тогда внутреннее опустошение. Но вот прошло несколько месяцев и он опять набирает цифры, которые навсегда отпечатались в его памяти... Когда осталось нажать последнюю кнопку на клавиатуре, Моргунов вдруг резко швырнул трубку на рычаг.
„Ну совсем оборзел тут в своих размышлениях“ - с досадой проговорил он про себя и добавил несколько ещё более выразительных слов. Затем набросил на плечи пиджак и вышел на улицу, к телефонной будке у перекрестка. Весенняя испанская ночь не была холодной, хоть небо и скрывали плотные тучи, растворившие в себе все небесные светила. Василий Петрович взглянул на часы - „Таг Хойер“, один из немногих остатков былой роскоши - и прикинул, сколько же времени в Новосибирске. Выходило, что раннее-раннее утро, что может быть и невежливо, но удобно, в полпятого утра его абонент ещё явно не мог исчезнуть из дому. „Если только жив да не переехал, да мало ли что ещё...“ - мелькнула на секунду в нем беспокойная мысль и Моргунов ускорил шаги, стараясь скорее внести ясность в свои сомнения.
Алексей Логинов был дома и снял трубку после третьего гудка. Услышав условный пароль его голос окончательно избавился от остатков сна и приобрел вполне бодрые интонации. Один из ближайших друзей Моргунова по университету, Алексей работал на заметном посту в отделе управления коммунальным строительством местной мэрии и помимо этого был просто надежным человеком, на которого Моргунов вполне мог положиться и уже проделывал это неоднократно. В лучшие для Василия Петровича времена их сотрудничество носило взаимовыгодный характер, ибо Логинов был человеком информированным, а Моргунов денежным, что прекрасно сочеталось и самым непосредственным образом повышало благосостояние обоих. Но их отношения отнюдь не замыкались на материальной сфере. Присутствовал и какой-то неотслеживаемый, но действенный человеческий контакт, который ещё в студенческие годы породил у них глубокое доверие друг к другу. До сей поры это доверие не было ни разу нарушено ни одной стороной и Моргунов очень надеялся, что несмотря на всю необычность его просьбы, добрая традиция продолжится и ныне.
- Телефон надежен - Алексей понял и сразу прояснил один из наиболее щекотливых для Василия Петровича вопросов - я ныне честный чиновник и моё государство меня охраняет. В том числе и от себя самого. Что у тебя стряслось?
Логинов без долгих проволочек перешел к делу и лишних вопросов не задавал. Такое начало разговора устраивало Моргунова в наибольшей степени.
- Дело есть к тебе - осторожно начал Моргунов - большое и прибыльное.
- Да уж просто так ты бы не позвонил - ухмыльнулся Алексей - давай дальше.
План разговора и все его основные пункты Василий Петрович продумал заранее и сейчас гладко и без лишних слов выкладывал суть.
- Мне нужен человек, военный летчик-истребитель, состоящий на действительной службе и на всё готовый. Я имею в виду, готовый порвать с прошлым и выполнив моё задание, обосноваться за кордоном. Прикрытие, новые бумаги и прочее мы ему обеспечим. Я должен буду встретиться с ним лично и обговорить детали. Его гонорар миллион баксов, твой - сто тысяч. Время у нас в обрез так что лучше всего уложиться за месяц - он помедлил секунду - Ну что, берешься? - голос Моргунова прозвучал тревожно, он абсолютно не был уверен, возьмется ли Алексей за такое дело. Ранее ему самому всё казалось безупречным, но когда он сейчас вслух излагал Логинову свою просьбу, вся авантюрность затеи поразила его самого. Конечно, остановиться он не остановится, но если Алексей откажется, а это немудрено, никакого иного варианта пока не было. Сумму предлагаемого гонорара он прикидывал долго, но отнюдь не от жадности. Мелочиться в таких вещах более чем бессмысленно. Но называть сейчас реальную сумму, которую он хотел предложить пилоту при личном разговоре, опасно, за боевые летные задания (такова вероятная версия Логинова, что же он может ещё подумать?) столько не платят. В то же время искушение должно быть максимальным. Василий Петрович назвал миллион - невероятно много по российским меркам, но достаточно реально по западным.
- Ну ты даешь - сказал Алексей, впрочем без большого удивления - похоже, круто развернулся на диком Западе...
Моргунов ничего не ответил, понимая, что услышит сейчас окончательное решение.
- В общем, всё это мне странно - продолжал Алексей - но помочь тебе попытаюсь. Кое-какие возможности у меня есть, однако обещать не могу. Скажи, что мне в принципе предложить нужному человеку?
- Боевые полеты за границей - заранее придуманная ложь далась Моргунову легко. Все нити представления должны находиться у него, даже прочие участники не должны иметь полной картины, это не блажь, это безопасность...
- Лихо, лихо - пробормотал Логинов - ладно, если что-то выйдет, позвоню тебе через две недели, говори телефон и время.
Охрипшим от волнения голосом Моргунов назвал номер телефонной будки в которой сейчас находился и условное время, предутренний час, когда пустели даже темпераментные улицы испанской столицы. Обронив вместо прощания короткое „Жду“ он медленно опустил трубку на рычаг. О способе и гарантиях выплаты гонорара вопрос даже не поднимался. Обманывает друг друга только мелкая рыбешка, только полные идиоты. Все годы сотрудничества и просто общения с Логиновым они не обманули друг друга ни разу и это являлось совершенно нормальным состоянием вещей. Если бы хоть раз было иначе, Алексей бы никогда не откликнулся на его предложение, да Моргунов бы и не решился обратиться к нему со столь деликатным и попросту необычным поручением. Честность, по крайней мере среди своих, всегда себя оправдывала и являлась для Василия Петровича добродетелью как ранее в большом бизнесе, так и ныне в чисто криминальной операции.
Домой идти не хотелось и Моргунов, взяв сигареты, опустился на скамейку недалеко от своего подъезда. Город умиротворенно спал и покой его почти не нарушался ни порывами ветра, ни далекими полицейскими сиренами. Даже в периоды самого мрачного настроения Моргунов всегда восхищался этим городом, но сейчас, когда первые колесики тщательно сооружаемой им машины будущей операции потихоньку начали делать свои первые робкие обороты, он почувствовал, что скоро, вне зависимости от исхода предприятия, может потерять город, ставший частью его мира и поглотивший кусочек его жизни, навсегда. Потерять ещё один город... Либо бегство из Европы, скорее всего окончательное, либо... Возможности ареста Василий Петрович не допускал. „Браунинг“ в наплечной кобуре стал как будто органичной частью его тела и не мешал абсолютно. Иногда, приводя к себе проститутку, Моргунов сначала давал ей раздеться и лишь затем, убедившись в отсутствии подвоха, выходил в туалет и прятал оружие вместе с кобурой за сливной бачок унитаза. Дамы как правило не удивлялись, клиенты со странностями в их работе отнюдь не редкость. Вязкий коктейль из напряжения, осторожности и страха, коктейль, побуждавший постоянно иметь при себе оружие, стал постоянным и даже привычным компонентом его жизни, хотя бесконечной своей утомительности от этого не терял. Но в любом случае, так или иначе, скоро всё должно быть позади. Василий Петрович вытянул ноги и от окурка поджег новую сигарету. Если только всё удастся... Он заберется в такую глушь, где никто его никогда не достанет, организует какое-нибудь дело, вернет прежнюю нужность и значимость для себя самого. Готовность идти ради этого на громадный риск он не ставил себе в особую заслугу. В Моргунове говорил чистый и холодный расчет. Его нынешнее существование ни материально, ни как-то иначе не обеспечено и не подстраховано. Перемены необходимы в любом случае, а тот план, что он так стремительно пытался провести в жизнь наилучшим образом уравновешивал риск с ожидаемыми выгодами. Василия Петровича только несколько раздражало, что сейчас судьба столь тщательно лелеемого им плана находится в руках тоже заинтересованных, но всё же других людей. В действительно ответственных и важных мероприятиях Моргунов не любил полагаться на кого бы то ни было кроме себя и до сей поры ни разу в этом не разочаровался. Но обстоятельства ныне стояли превыше его воли и в грядущие, длинные и невыразительные дни и часы ему оставалось только пестовать своё терпение. Чтобы хоть чисто внешне скрасить ожидание он уехал на атлантическое побережье, в Кадис, и часами бродил по одиноким ещё в эту пору вызревающей весны пляжам ни о чем особенно не задумываясь, а лишь наслаждаясь созерцанием игривой силы вечного океана.
Через десять дней после своего отъезда, загорелый и посвежевший, он вновь стоял у заветной телефонной будки, от всей души надеясь, что в этот поздний, а скорее ранний час никто не составит ему конкуренции в обладании ею. Назначенный час, а за ним и ещё один, прошёл безрезультатно. Город медленно просыпался, вступая в обычный свой день. В окнах начинали шуршать поднимаемые жалюзи, кое-где хлопали дверцы ночевавших на улице автомобилей. Нужно было уходить, чтобы не привлекать внимание своей длинной, бесцельно топчущейся в этот динамичный час фигурой. Моргунов с досадой смял опустошенную за ночь пачку сигарет и швырнул её на тротуар, чего обычно никогда себе делать не позволял. Что ж, под дверью этой телефонной будки вполне может пройти ещё не одна ночь и Василий Петрович решительным шагом отправился домой - спать.
Но коротать ночи под открытым небом, да ещё поминутно озираясь в ожидании неведомых опасностей и вполне конкретной мадридской полиции, рыщущей в поисках боевиков ЭТА и всматривающейся ночами в глаза каждому прохожему, Моргунову не пришлось. Следующей же ночью, едва через пять минут от начала условного времени, в телефонной будке раздался звонок, который, как показалось Моргунову, должен своей мощью разбудить жителей целого квартала. Василий Петрович ворвался в будку, не дав телефону шанса разразиться второй трелью.
- Отель „Эльдорадо“ - срывающимся голосом он назвал пароль по-испански, отметив про себя, что издаваемые им хриплые звуки в любом случае не похожи на профессионально-вежливые интонации портье одного из лучших отелей города.
- Соедините меня с господином Педросом - по-английски Логинов произнес свою часть пароля.
- Ну что? - не тратя время на приветствия быстро спросил Моргунов, переводя дух.
- Ситуация следующая - в тон ему ответил Алексей - я нашел человека, с которым ты можешь поговорить. Гарантии дать не могу, но мне он внушает доверие и кажется вполне перспективным, насколько я могу догадываться о твоих планах. Но если даже вы не найдете общий язык, он будет молчать. Мои люди предупредили его о последствиях, да он и сам - Логинов сделал паузу - как-то очень озлоблен на всё, что тут у нас происходит. Не может смириться с новым положением вещей, такой вот ас старой закалки. Крутой мужик, ничего не скажешь. Думаю, по морально-волевым качествам он способен на многое.
- Как я могу с ним встретиться? - быстро спросил Моргунов
- Это уж твоё дело. Военных за границу, как известно, не выпускают, но у него через неделю начинается отпуск и проводить он его будет в Киеве. Вот его тамошний телефон - Алексей назвал несколько цифр, которые сразу же намертво запечатлелись в тренированном моргуновском мозгу - назовешься Васильев, отзыв „привет, дядя“. Так что смотри сам... Когда мои люди на него вышли, он попросил два дня на раздумье и только сегодня позвонил им, сказал что готов поговорить. Так что вчера мне ещё было нечего тебе сказать.
- Окей, окей - Моргунов уже лихорадочно обдумывал свои будущие действия - В общем так - продолжил он - Скажи этому асу, что я его найду. Будь здоров.
Примерно через полчаса, сидя на потертой кушетке в своей квартире, он пил обжигающий, щедро сдобренный коньяком кофе и мог думать только об одном: то, что некогда было не более чем безумной идеей, постепенно обретало всё более реальные очертания, причем то, как гладко протекали до сего времени все его замыслы, вносило в душу некую сверхъестественную убежденность, что операция жизнеспособна и реальна вне зависимости от её исхода. Моргунов, уже столько времени отстраненный от крупномасштабной коммерческой деятельности, которой он посвятил самую творческую часть своей жизни, иногда получал просто эстетическое наслаждение, планируя операцию такого масштаба и уровня дерзости. Волны эйфории захлестывали его, сменяя одна другую и тот факт, что ему лично предстояло совершить сейчас самый рискованный шаг из всех предыдущих, мало заботил Василия Петровича в момент наставшего маленького триумфа. Тот аспект, что теперь уже окончательно сформировавшийся в его мозгу план ставит на карту в конечном счете судьбы и жизни десятков, даже сотен людей, мало волновал Моргунова. В конце-концов, лично он никому не желал зла и этих людей рассматривал не иначе как условие достижения своих целей и гарантию собственной безопасности. Да и на пресловутую кнопку в случае чего придется нажимать не ему... Что ж, теперь предстоит лететь в Киев. Украинских влатей Василий Петрович опасался не особенно, после кончины Великой Империи сотрудничество между полицейскими структурами новорожденных независимых государств было фактически парализовано. Все вспоминали свои мелкие обиды из времен общего советского прошлого, политики интенсивно обеспечивали собственное благополучие, чем талантливо пользовался преступный мир. „Вот и моя очередь настала“ - усмехнулся Василий Петрович. Приобщение к этому миру не шокировало Моргунова, хотя может и оскорбляло несколько его эстетические чувства. Большие или малые столкновения с законом были в той стране вообще, а в его среде особенно, повседневностью, не вызывающей удивления. Недаром именно в России сочинили пословицу: „Законы пишут для того, чтобы их нарушать“. Моргунов привык к тому, что будучи в бегах фактически находился вне закона, а теперь его карьера делает новый шаг - на карту ставятся жизни людей. „Ну что ж“ - сказал себе Василий Петрович - „надеюсь, что всем нам повезет.“
Моргунов фактически исключал, что его фотопортрет, пересланный из Новосибирска находится в оперативной разработке на Украине. Да и несколько легких мазков грима, которые он намеревался обновлять каждое утро перед тем, как выйти на улицу, придавая себе сходство с фотографией, вклеенной в паспорт, изменяли его былую внешность почти неузнаваемо. Определенные опасения внушал этот самый паспорт, но по заявлению его изготовителей, даже немецкая погранохрана не допускала ни малейших сомнений в подлинности, что там уж говорить об украинских самостийщиках! Чтобы выявить фальшивку требовалась серьезная проверка, для которой Моргунов постарается не дать никакого повода.
Последующие дни прошли в сборах. Добрых полчаса из всё той же телефонной будки он разговаривал с Берлином, после чего, вложив в конверт несколько тщательно упакованных в плотную бумагу тысячемарковых купюр, отправил их с почты заказным письмом. Через несколько дней на его имя "до востребования" пришла посылка, чье содержимое он тщательно спрятал в чемодане, подпоров подкладку. „Надеюсь, серьезного таможенного досмотра мне удастся избежать“ - подумалось ему. Затем он посетил магазин театрального реквизита, где был постоянным клиентом. Но на этот раз Василий Петрович совершил покупки, превышающие его личные потребности. Самым волнующим моментом был условный звонок в Киев. Моргунов назвал пароль и голос на том конце провода без запинки и малейшего удивления произнес отзыв.
- Поговорим? - спросил Василий Петрович
- Поговорим - спокойно ответил голос, сразу понравившийся Моргунову своей внутренней силой и уравновешенностью, которой временами здорово не хватало ему самому.
- Жди - коротко бросил Моргунов, избегая всё же называть какие-либо подробности своего приезда. „Ничего, скоро и так всё станет ясно...“
Украинское консульство в Мадриде без особых проволочек выдало туристическую визу господину Вальтеру Регенсдорфу, гражданину ФРГ, намеревающемуся совершить индивидуальную туристическую поездку в Киев и Львов. Нашелся и прямой авиарейс, и места в гостинице „Украина“, но когда Василий Петрович рассчитывался за приобретенный билет, ему в голову пришла сначала показавшаяся забавной мысль, от которой, однако, мурашки всё-таки пробежали по спине: а вдруг нашелся ещё такой умник, который решит именно твой рейс использовать в своих целях? Моргунов посмеялся, но в душе сказал себе, что ни за что не согласился бы оказаться на месте тех людей, которые долгие часы будут находиться под прицелом и вопрос жизни и смерти которых зависит от столь многих обстоятельств... Хотя, если всё пройдет как задумано гладко, они ни во время полета, ни после ничего не узнают о своём невольном и смертельно опасном приключении. А оно должно, обязано быть смертельно опасным, иначе цели Моргунова и иных участников операции могут оказаться под угрозой, а этого нельзя, никак нельзя допустить... И так слишком много зависит от неизвестного летчика, встречу с которым Василий Петрович приближал с каждой преодоленной ступенькой трапа, ведшего его на борт „Аэробуса“ в мадридском аэропорту. „Ну давай уж, ас, не подведи“ - усмехнулся Моргунов, поудобнее устраиваясь в кресле и расправляя на коленях свежую газету. Однако прочитанное в голову не лезло и как только двигатели самолета взревели на полном взлетном форсаже, Василий Петрович откинул спинку сиденья и прикрыл глаза. Перед глазами стояло небо. Безоблачное, пустое, синее небо.
Прибыв в Киев вечером и переночевав в гостиничном номере со странным, подзабытым казенным запахом, Моргунов на следующий день не стал сразу же звонить по заветному телефону. В СССР все прибывающие в страну иностранцы постоянно находились под контролем и наблюдением секретных служб, а особенно плотным был этот контроль вначале, когда устанавливалось, не имеет ли дорогой гость какой-нибудь скрытой миссии. Даже делая скидку на хаос, царящий средь обломков Великой Империи, Моргунов не думал, что в этом смысле многое изменилось. В спецслужбах работали прежние люди, а новым властителям жизни зачастую было ещё поболее что скрывать, нежели старым. Поэтому первые два дня пребывания в Киеве Василий Петрович мужественно осматривал запущенные и обветшалые достопримечательности древней славянской столицы, подавляя желание поскорее уладить приведшее его сюда дело и отбыть на уютный и опостылый Пиринейский полуостров. Но нужно было выждать. Вряд ли украинская контрразведка будет в восторге от того, что скромный немецкий турист, к тому же якобы не владеющий ни одним из общеупотребительных в этих краях языков, бодро обсуждает что-то с российским военным летчиком. Так что весь первый и весь последующий день Моргунов очень тщательно изображал восторженного туриста, пытаясь одновременно выяснить, не ведется ли за ним скрытое наблюдение. Ничего подозрительного заметить не удалось, однако Василий Петрович прекрасно отдавал себе отчет, что действительно профессиональную слежку его неопытным взглядом выявить никогда не удастся.
Шока или каких-то особых эмоций от встречи с „почти Родиной“ Моргунов не испытал. Общее запустение, невероятные даже по испанским меркам цены, пустота и безысходность в глазах людей - всё это он помнил по Энску и ничего нового для себя не открыл. Но восхитительный вкус понятной и узнаваемой речи, неказистая, но знакомая архитектура городских окраин, ослепительно красивые женщины на улицах, наполняли его сердце легкой щемящей тоской, для которой его родной язык давно подобрал себе латинское определение - ностальгия. Некоторой сентиментальности Моргунов был не чужд и это новое чувство от себя не гнал. Ни одна из многочисленных проституток, наполняющих гостиницу, не заинтересовала его, не хотелось портить впечатление от чистой и неприкасаемой красоты киевлянок, да и осторожность брала своё. Все проститутки, имеющие дело с иностранцами, являются осведомителями спецслужб, это общеизвестно. Было бы слишком глупо, если одно неосторожное слово или иная мелочь выдаст его с головой. Но время шло не принося с собой никаких сюрпризов и не покидающее его ощущение опасности заметно притупилось. Пора было выходить на связь и в замызганной телефонной будке на станции метро Моргунов набрал семизначный номер. На другом конце провода послышался тот же спокойный и уверенный голос. Василий Петрович назвал пароль и услышав отзыв, произнес:
- Я в городе. Когда и где мы можем встретиться?
- Встретимся завтра в полдень, в парке возле Сергиевской Лавры.
- Прекрасно - легко согласился Василий Петрович, отметив про себя, что Лавра вполне подходящее для туриста место - как я тебя узнаю?
- Ну... - его собеседник несколько секунд помедлил - я буду одет в серый двубортный костюм, а в руке держать дипломат с наклейкой „Кэмэл-Трофи“. Пойдет?
- Вполне - согласился Моргунов - я подойду к тебе сам и раз такое дело спрошу: „Вы курите исключительно Кэмэл?“ Твой ответ: „Нет, я предпочитаю „Лакки Страйк“.
„Дилетанство чистейшей воды“ - мелькнуло у него в голове - „но выдумывать какие-то особо изощренные хитрости... Зачем?“
- Ну ты конспиратор - в трубке послышалась усмешка - ладно, договорились.
Человек на том конце провода не прощаясь повесил трубку. Василий Петрович огляделся. Нет, ничьего внимания он не привлек. Что ж, остается лишь ждать завтрашнего дня. Моргунов усмехнулся. Вся жизнь его ныне состоит из ожидания, всплесков напряжения и нового ожидания. „Утомительно, но в конце-концов должно окупиться“ - заключил он и отправился в свою гостиницу. Утром он в который раз пожалел, что не имеет при себе верного „Браунинга“, который пришлось оставить в испанской квартире и несколько раз отхлебнул коньяк прямо из горлышка бутылки. В конце-концов сегодня самый важный день с момента зарождения его идеи и многое, очень многое должно ныне проясниться. До Лавры он добрался в переполненном автобусе и прибыл на место за четверть часа до условленного срока. Побродил по немноголюдным в этот час аллеям с таким рассчетом, чтобы без двух минут двенадцать выйти на прямую, ведущую к главному входу в Лавру. Человека, встречи с которым он так искал, Моргунов заметил издалека и с удовольствием отметил его пунктуальность. Хотя если это ловушка, то он и не может не быть пунктуальным. Но на этот случай вместо привычного „Браунинга“ под воротник рубашки несколькими наспех сделанными стежками была подшита крохотная ампула с цианистым калием, с которой он не расставался ещё в Энске, с тех самых пор, как его бизнес перешел деликатную границу уголовного кодекса. Дешевый трюк из старых детективов, но он же и не был профессионалом! А тюрьма - нет, спасибо! Моргунов медленно брел по аллее и его контрагент в таком же неторопливом темпе приближался навстречу. Василий Петрович внимательно присматривался к возможному будущему партнеру. До сорока лет, худощавый, среднего роста, но крепкий и подвижный. Каким-то непонятным образом вид его внушал уважение и Моргунову это понравилось. Приближающийся человек смотрел ему прямо в глаза. Василий Петрович остановился.
- Вы курите исключительно „Кэмэл“? - немного насмешливым голосом спросил он.
- Вообще-то я предпочитаю „Лакки Страйк“ - в тон ему ответил человек и, пошарив в кармане действительно вытянул пачку сигарет этой марки. Он взял одну для себя и протянул остальные Моргунову.
- Вон там скамеечка, пойдемте присядем - Василий Петрович прикурил от протянутой ему зажигалки и указал рукой в сторону. Мартовская погода в Киеве была не в пример холоднее, чем в уже цветущей Испании и помимо уединения, необходимого для их беседы, Моргунов был просто рад укрыться от пронизывающего ветра за стволами вековых деревьев.
- Что ж, будем знакомы - человек доброжелательно улыбнулся и протянул ему руку. Теперь, когда очевидно никакого подвоха не ожидалось, предполагаемый партнер нравился Моргунову всё больше. „Неплохо было бы с ним договориться“ - мелькнула мысль.
- Хорев. Александр Николаевич. Майор ВВС. - представился незнакомец.
- Борис Матвеев - ответил ему Василий Петрович. Называть своё настоящее имя, или то, под которым он сюда приехал не было никакого смысла.
- Ваши люди, разговаривавшие со мной, очень туманно выражались. Я хочу исчерпывающе и подробно знать о чем идет речь - не теряя даром времени, Хорев сразу перешел к делу.
- А вот об этом, Александр Николаевич, - Моргунов, не узнав человека ближе старался быть максимально вежливым, это часто себя оправдывало - мы подумаем с Вами вместе. Я, знаете ли, в летном деле профан и мне понадобится Ваша профессиональная консультация. Но прежде чем я изложу Вам свою идею, мне хотелось бы знать, насколько далеко Вы готовы идти. Итак?
- Те, кто говорили со мной выразились таким образом: опасный полет, после которого придется порвать с прошлым и осесть за границей. Оснащение, деньги, документы - всё будет улажено, так?
- Совершенно верно.
- В таком случае я согласен на очень многое - Хорев сказал это совершенно будничным голосом, но решение его было продуманным и серьезным. В какой-то степени он даже поскромничал - на самом деле он был готов не на многое, а на всё. Свою жизнь он хотел изменить кардинально. В армии царил бардак, карьера майора достигла своей высшей точки, можно даже сказать зашла в тупик. Брак его распался несколько лет назад и они с женой расстались с таким скандалом, что она ни разу не позволила увидеть обоих его детей. Какой-то ярко выраженной причины для развода не было - так, материальные проблемы, убогий военный быт, упадок авторитета армии вообще... Быть офицерской женой стало непрестижно. Да и некогда пылкая и хмельная их любовь уже очень давно абсолютно ничем о себе не напоминала. Но самое скверное было то, что теперь жена настроила детей таким образом, что они отказывались поддерживать с отцом хоть какие-то отношения и неизменно вешали трубку, когда он с великим трудом умудрялся дозвониться в Подмосковье из своего далекого гарнизона. Потом он плюнул и уже не звонил. Жена исправно получала от него алименты и это было единственным свидетельством того, что он некогда был женат. Одним словом, в тридцать шесть лет жизнь приходилось начинать сначала и Хорев хотел хорошо к этому подготовиться. Те загадочные люди, что в компании общих знакомых завели с ним полную намеков и недосказанностей беседу, пришлись как нельзя кстати. Он дал им явно понять, что не прочь хорошо рискнуть за хорошее вознаграждение, написал киевский телефон своего школьного друга, у которого собирался провести грядущий отпуск и почти забыл об этом разговоре. И вдруг неожиданно с ним вышли на связь. Стоящий напротив человек производил впечатление серьезное, не бандитское. „Предприниматель какой-нибудь, не иначе... ну и что может ему от меня понадобиться?“ - гадал Хорев.
- Ну что ж - Моргунов поиграл мощными желваками на выразительном лице - тогда слушайте. Но прежде хорошо запомните то, что я сейчас скажу - он нарочито повысил на полтона голос - если моё предложение Вам не подойдет, можете идти себе служить дальше ничего не опасаясь и никогда более обо мне не услышите. Но если начнешь болтать - Моргунов незаметно для себя самого перешел на „ты“ - или попытаешься погреть руки на полученной информации, помни - найдутся люди, которые тебя достанут даже из стратосферы. Запомнил?
На лице Хорева не дрогнул ни один мускул, его губы попрежнему очерчивали доброжелательную улыбку. Он ожидал услышать нечто в таком роде и нисколько не удивился. Болтать лишнее или кого-то закладывать он бы всё-равно не стал - не так был устроен, да и слишком много ненависти к новым порядкам в России накопилось в нем. От пламенного некогда патриотизма не осталось и следа, его место в душе заняла испепеляющая ярость к новым хозяевам жизни. Черные, глубокие, безумные и бездумные приступы гнева наваливались всё чаще, пугая его самого. До развода их не было... И те, кто наверху виноваты в этом тоже. Ни на какой сговор с нынешней властью он никогда бы не пошел. А подложить ей свинью не отказался бы даже бесплатно.
- Я такие вещи помню с детства, мог бы и не напоминать - ответил он также доброжелательно и не переставая улыбаться. Майор был даже доволен, что его собеседник в эмоциональном порыве перешел на „ты“, ибо с людьми, не носящими военную форму он привык разговаривать именно так.
- Тогда - Моргунов тоже улыбнулся, этот парень нравился ему всё больше и больше - приступим к делу. Я буду тебе излагать мой план, а ты его по ходу комментировать с технической стороны - Василий Петрович закурил очередную сигарету и наклонился поближе к собеседнику - значит так. В одной европейской стране сейчас и в ближайшем будущем состоится серия выставок живописи из лучших российских музеев. Ценность полотен невероятная, десятки миллионов. Мой напарник нашел человека, который тайно такие вещи скупает и хорошо платит. Просто ограбить подобную выставку невозможно, да и не в нашем стиле. Необходимо организаторам выставки, а при необходимости и российскому правительству выставить такие условия, чтобы ценности они отдали сами и даже на первых порах позаботились, чтобы не было шума. Мысль неплоха - Моргунов тряхнул головой и отметил, что Хорев слушает его внимательно и сосредоточено, наверно так он выслушивает боевые задания, почему-то подумалось ему - но как её воплотить с наименьшим риском? Вот тут и начинается самое интересное - он торжествующе улыбнулся - мне нужен военный пилот, который в определенное время сможет поднять в воздух вооруженный истребитель и взять на прицел пассажирский лайнер, лучше западный, наши власти тогда вообще в штаны наложат. Взять на прицел и вести несколько часов, а за это время я предъявлю в посольстве ультиматум - либо они выдают картины, либо ты, не получив через определенное время моего сигнала, разносишь этот самолет к херам собачьим со всеми кто там есть. Времени у нас будет всего несколько часов, поэтому я не требую ни денег, ни золота. Мало того, что деньги обязательно пометят, а золото слишком тяжелое, так пока они их будут собирать, сколько времени уйдет. А так получается всё тихо и быстро. Я звоню в посольство или являюсь туда лично, в гриме конечно - Моргунов хитро и ободряюще подмигнул Хореву, который, казалось, по примеру жены Лота обратился в соляной столб - и объявляю им положение вещей и наши условия. Сначала они посмеются, но всё же проверят, что к чему. А ты уже будешь висеть у лайнера на хвосте. И вот тогда-то они забегают... Арестовывать меня им смысла нет, поскольку ты получишь сигнал уходить, только когда картины будут в полной безопасности. А за недостатком времени они не успеют организовать полноценную слежку. Для эвакуации - Моргунов сознательно избегал слова „бегство“, чтобы не нервировать собеседника - будет приготовлена маленькая скоростная машина, знаешь бизнесс-джет, на котором я не привлекая внимания уйду в одну милую и совершенно дикую африканскую страну. По моим рассчетам, на всё уйдет от пяти до шести с половиной часов. И когда я там приземлюсь, - Моргунов достал из внутреннего кармана прихваченный из Испании спутниковый телефон последней модели - ты получишь от меня сигнал, что можно сваливать... Конечно, они поднимут перехватчики, тебя будут вести, но мы подгадаем так, чтобы дело было ночью и ты сможешь катапультироваться. Грим, деньги, документы - всё здесь - Моргунов похлопал по небольшому плотному свертку, лежащему у него на коленях. В российском загранпаспорте стоит немецкая виза, пригодная для всей Европы, и ещё тут для тебя приготовлен американский паспорт. Все подделки первый класс. В оба вклеишь свои фотографии, в гриме уже. Твой гонорар - пять миллионов баксов наличными, я гарантирую. Здесь аванс, тоже не маленький по нашим меркам. Остаток получишь в Европе, потом скажу как, если договоримся - Моргунов сделал паузу и выразительно помолчал - а теперь я хочу услышать твоё решение и профессиональный комментарий - после столь долгой и напряженной речи Моргунов смог наконец податься назад и перевести дух. Он размял в пальцах плотно набитую сигарету и, прикурив, жадно затянулся. Теперь всё его внимание сосредоточилось на Хореве, на его реакции. Моргунов играл ва-банк и, честно говоря, плохо представлял свои действия, если его собеседник откажется от авантюрного предложения. „И не мудрено“ - самоиронично подумал Василий Петрович, однако выжидал, стараясь подавить все внешние проявления беспокойства.
Хорев попрежнему молчал и внешне выглядел глубоко задумавшимся человеком, что впрочем полностью соответствовало действительности. Весь его сформировавшийся в армии уклад выступал против нарушения присяги, угона боевой машины, которая впоследствии обречена на уничтожение и против шантажа посредством жизней мирных людей, которых его всю жизнь обучали защищать. Но желание изменить свою жизнь было сильнее. И к тому же это та настоящая боевая операция, о которой он мечтал всю долгую карьеру. И пять миллионов долларов, и западные документы - с этим воистину можно начать жизнь с начала! И эти паскуды в Кремле... уж попляшут!
Сидящему рядом с ним человеку Хорев подсознательно доверял. Военная служба и почти ежедневный смертельный риск учат хорошо разбираться в людях, потому что от многих из них прямо зависит собственная жизнь, будь то механик или руководитель полетов. К тому же, какие бы меры предосторожности ни принимал этот „Борис“ (Хорев догадывался, что имя не имеет ничего общего с его собеседником) гарантии у него были. Если его сдадут и он попадет в лапы милиции или военной контрразведки, то Хорев сумеет их вывести на тех посыльных, что заводили с ним туманные разговоры, ну а там уж дело техники, повяжут всех. Особенно с учетом резонанса, который вызовет в спецслужбах подобная наглость. „Да они там землю носом рыть будут“ - с мстительной радостью подумал Хорев. Итак, подвоха от будущих подельников он не ожидал. Волновало другое. Очевидно, из всех участников операции он рисковал больше всех. Спору нет, вести переговоры о передачи картин тоже не очень приятно, однако с многочасовым полетом в окружении эскорта у которого есть приказ сбить его при первой же возможности (что так будет, Хорев не сомневался) это не сравнится. Не говоря уже о том, чтобы катапультироваться в темноте и приземлившись неведомо где начать долгий путь к спасению. Торговаться он не собирался. Сумма в пять миллионов его вполне устраивала, а сколько получат подельники, Александра волновало мало. С этими деньгами и американским паспортом он спокойно осядет где-нибудь в Мексике и начнет эту проклятую жизнь сначала. Хорева мало взволновало, что ему, возможно, придется влепить ракету в беззащитный пассажирский лайнер, настолько мало, что он сам этому удивился. „Приступы ярости порождают равнодушие“ - почему-то подумал он и был в этом уверен, хотя причины объяснить не мог. И не хотел.
- Так - Хорев мотнул головой, будто отходя ото сна и прямо взглянул на неотводившего от него напряженных глаз Моргунова - лихо задумано. Но сразу видно, в авиации ты ни хрена не шаришь.
- А что такое?! - встревоженно встрепенулся его собеседник.
- Поэтому тебе очень повезло - продолжал Хорев, не обращая внимания на то, что его перебили - что ты наткнулся именно на меня. Чрезвычайно тебе повезло...
- Так в чем дело? - настойчиво переспросил Моргунов.
- А дело в том, что ни один нормальный истребитель, даже самый новейший, то есть ни МИГ-29, ни мой СУ-27 не продержится в воздухе нужных тебе семи-восьми часов. Это истребитель, а не дальний бомбардировщик. Так что в обычных условиях пришлось бы многое в твоих планах менять. Но ты наткнулся на меня, а я очень кстати облетываю сейчас машину, чей радиус действия в два с лишним раза больше стандартного.
- Своего решения я ещё не сказал - резко осадил его Хорев - мне нужны самые мельчайшие детали, потому что от них зависит моя жизнь - голос его более не был доброжелательным, но деловым и сосредоточенным - ты хоть понимаешь, что такое катапультироваться ночью с высоты десять тысяч метров? Это пять минут лететь вниз головой при нераскрытом парашюте! - летчик пристально взглянул на поморщившегося от таких откровений Моргунова - Какой рейс ты собираешься брать?
- Пока не знаю, но он должен максимально долго проходить над территорией России. Международная огласка и нарушение чужих государственных границ - Моргунов усмехнулся своему способу выражаться - нам ни к чему. Ты где служишь?
- В Волхове.
- Прекрасно, совсем недалеко от границы... Тогда возьмем какой-нибудь рейс из Скандинавии на Дальний Восток.
- Верно. - Хорев плотно сцепил пальцы рук в замок и хрустнул суставами - Мыслишь здраво. Предлагаю рейс САС 3314 из Стокгольма в Токио. Для наших целей он годится идеально, проходит почти над головой, причем во время моих обычных полетов. И это „Боинг-747“, минимум триста пассажиров, лучшего объекта для шантажа не придумаешь - сам того не замечая, Хорев стал употреблять в отношении операции притяжательные местоимения, что с удовлетворением отметил про себя Василий Петрович.
- А ты что, все полеты совершаешь при оружии? - осторожно осведомился Моргунов.
- Сейчас да, но это не твоя забота. Самое позднее после того, как ты предъявишь ультиматум они меня обнаружат и станут устанавливать связь. Зенитные ракеты они не применят из боязни зацепить лайнер, пошлют перехватчики. Я должен буду предупредить их, что если они включат радары наведения, я стреляю без предупреждения. И буду стрелять.
- Это твоё право - пожал плечами Моргунов - чем правдоподобнее всё будет выглядеть, тем быстрее они раскошелятся - Василий Петрович давно убедился, что Хорев внутренне готов к операции и старался скрыть свою радость, чтобы не спугнуть собеседника. - Как ты считаешь - вдруг спросил он - те, кто на земле поставят в известность экипаж лайнера?
- Не думаю - помолчав ответил Хорев - командир лайнера на такие ситуации не тренирован и может сделать роковую глупость. Для всех будет лучше оставить его в неведении.
- Ладно, я подал тебе идею. Теперь обьясни мне, как ты, профессионал, представляешь себе этот полет? Твой полет - начал Моргунов, сделав ударение на слове „твой“.
Формального согласия Хорева на эту операцию уже не требовалось. Василий Петрович заметил, что собеседник увлекся идеей едва ли не больше него самого и видел, что тому причиной не только алчность, но и какой-то внутренний энтузиазм, чьи корни оставались Моргунову неизвестными, да и были в данный момент безразличны. „Вот если всё обойдется, тогда и спрошу, чего это он так радостно впрягся в дело, которое грозит ему вышкой“ - отметил он про себя.
- Предположительно всё должно быть так - задумчиво проговорил Хорев - я меняю после взлета курс и сажусь на хвост „Боингу“, это ясно. Иду я за ним на расстоянии метров двести-пятьсот и чуть выше, чтобы не глотать его дюзы. Выйти на цель нужно будет аккуратно, чтобы он меня не заметил и как только я устанавливаю с ним визуальный контакт, то включаю радары ракетного наведения. Это моя гарантия и что ещё важно - Хорев сделал паузу, затягиваясь сигаретой - те перехватчики, которые будут посланы за мной, сумеют засечь, что я его облучаю и доложат на землю, что я в любой момент могу произвести пуск. И это правда.
Василий Петрович смотрел на летчика во все глаза. Он от рождения обладал богатым воображением и ясно представил себе все детали прежде абстрактного плана. Громадный, сверкающий огнями в ночи „Боинг“ и маленький, но смертоносный истребитель, готовый в любую секунду повергнуть его на землю, оборвав сотни человеческих жизней...
- Я могу сопровождать его до китайской границы - сухо и по-деловому продолжал Хорев, не замечая произведенного на Моргунова впечатления - это как раз нужные тебе восемь часов. Дальше идти не могу, потому что китайцы в такой ситуации церемониться не будут, собьют меня, а могут долбануть и „Боинг“, подумают, что это спланированная провокация. Но и как мы с тобой уже говорили, международная огласка нам ни к чему. Так что будь любезен, в восемь с половиной часов уложись.
- Ты говорил про девять - встрепенулся Моргунов.
- Послушай - насмешливо прищурился Хорев - ты бы хотел катапультироваться над китайской границей, не зная в какую сторону тебя ветром сдует? Кажется, китайский паспорт ты мне не приготовил, или? К тому же если мой самолет упадет на узкоглазые головы, мы с тобой получим такой международный скандал, что тошно станет. А вдруг наше правительство после этого сачканет и выложит всю правду? За нами всю жизнь будет охотиться Интерпол и все спецслужбы мира. В общем, у тебя есть восемь с половиной часов. Максимум.
Василий Петрович согласно кивнул, аргументация была неоспоримой. Буквально его собственной! Но Моргунов не подозревал, что важнее всех вышеприведенных доводов для Хорева существовала ещё одна причина, называть которою он считал неуместным - это касается только его, дело сугубо личное.
- Так что жду твоего сигнала. - летчик дружески похлопал Василия Петровича по плечу, коснувшись кончиками пальцев кармана, в котором лежал радиотелефон - Ну ладно - сменил он тему - мы уже много о моих действиях говорили, теперь расскажи, как ты будешь крутиться.
Моргунов устроился поудобнее, отгородившись воротником пальто от холодного мартовского ветра. Этому человеку он теперь доверял полностью и скрывать какие-то принципиальные вещи от него бессмысленно. А доверие, напротив, как известно, обязывает. Василий Петрович закурил бессчетную сигарету и выпустил задумчиво колечко дыма.
- Значит так - он сосредоточено посмотрел на тлеющий пепел - ты связываешься со мной перед взлетом, когда всё будет готово. Это - сигнал для меня. Я выжидаю то время, которое тебе нужно, чтобы сменить курс и приблизиться к лайнеру...
- Полчаса - вставил Хорев.
- Полчаса - согласился собеседник - затем я звоню в посольство, доходчиво объясняю им ситуацию и предъявляю наши условия. Очевидно, они мне не поверят, но проверить информацию будут должны, не могут не проверить, терроризм стал ведь частью нашей повседневной жизни, как пишут в газетах, не так ли? - Моргунов улыбнулся - проверят хотя бы для того, чтобы снять с себя ответственность. И когда они получат полное подтверждение моих слов - Василий Петрович не скрывал своего торжества - через примерно ещё полчаса появлюсь я лично!
Хорев посмотрел на него не скрывая удивления.
- Имея информацию о серьезности наших намерений они не тронут меня и пальцем. Явиться туда без предварительного звонка было бы большим риском, сочтут за психа и сдадут в полицию. Потом конечно, когда триста человек лишатся жизни, они об этом пожалеют, но легче никому не станет. А так... Нет, я ничем не рискую - Моргунов отрицательно покачал головой. Загримироваться, правда придется, но это мелочи. То, что я явлюсь лично, окажет очень сильное психологическое давление, они поймут, что мы рискуем всем и терять нам нечего. Так что картины они отдадут... Ну об этом я тебе уже говорил. Теперь слушай дальше. Слежка нам не грозит, я сумею её обрубить. Меня будет ждать маленький самолет с пилотом и мы летим в Африку, через пролив. Там подготовлено убежище, там же поменяем картины на бабки - Моргунов раздраженно отметил, что в его лексиконе стали мелькать жаргонные словечки - „очевидно бытие определяет сознание“ - и немного переждем, не будет ли огласки. Ты приедешь в Европу, скажем, в Италию, и обоснуешься там где-нибудь с американским паспортом, на первых порах тебе хватит тех денег, что ты получишь от меня сейчас. Свяжешься со мной по номеру, который сейчас дам и я привезу тебе твою долю. Обманывать друг друга нам смысла нет. Если ты не получишь денег, то очень скоро окажешься в полиции, а это потянет всех. Играем честно - Моргунов взглянул летчику в глаза.
- По плану огласки быть не должно - задумчиво произнес Хорев - а если всё же будет?
- Тогда - помолчав, ответил Моргунов - от нас потребуется только большая осторожность. Документы надежны.
- Ты тут всё говорил „мы“. Кто задействован ещё?
- Человек, который нашел покупателя и ведет с ним переговоры.
- Ты в нем уверен? - будучи знаком с Моргуновым едва ли час, Александр чувствовал с ним удивительное единство. Очевидно, они оба слеплены из одного теста...
- Он трус, но далеко не дурак. Да и рискует меньше всех - вопрос летчика совершенно не удивил Моргунова. Подсознательно он тоже чувствовал куда большую близость с этим человеком, чем со своим старым партнером. Находить общий язык с Роговым было куда сложнее.
- Ну что ж - к некоторому ещё удивлению Моргунова, летчик взял инициативу на себя - я думаю, стоит рискнуть. По рукам?
Моргунов удовлетворенно кивнул и пожал протянутую руку.
- Я чувствовал, что мы с тобой поладим. Итак?
- У меня краткосрочный отпуск, награда за хорошие летные показатели. Через неделю я возвращаюсь в часть.
- Прекрасно. Скоро у тебя будут такие летные показатели, что твоё начальство враз поседеет - Моргунов уже совсем по-дружески ткнул Александра кулаком в плечо.
Хорев ответил ему загадочной улыбкой. Василий Петрович достал из дорожной сумки пакет с деньгами и документами и прикрыв всё это от посторонних взглядов полою пальто, приложил туда же спутниковый телефон с зарядным устройством.
- Здесь всё, что тебе нужно. Сможешь пронести это на базу и в самолет?
Хорев бросил оценивающий взгляд.
- Смогу.
- Ещё одна проблема - Моргунов потер ладонью небритую со вчерашнего дня щёку - какие условия для выхода на связь?
- С базы я говорить не могу, только единственный раз, перед вылетом. Там всё пеленгуется. Но воскресенье у меня всегда свободно и я бываю в городе. К радиотелефонам у нас ещё не очень привыкли, так что ты мне не звони, ещё заметит кто-нибудь. Выходить на связь буду сам.
- Вот номер - Моргунов протянул летчику заранее надписанную бумажку.- Выучи наизусть и спали. Трепаться во время полета нам всё-равно нельзя будет. Никто не должен знать, что у нас вообще есть такая возможность.
- Естественно. Частота будет к тому моменту уже запеленгована, к тому же чёрный ящик в кабине отмечает любые звуки. Какая разница во времени с твоей европейской резиденцией? - Хорев смотрел на него с легкой издевкой и Василий Петрович понял намек.
- Я в Испании сейчас болтаюсь, там же будет выставка - это откровение далось Моргунову легко, они и без того уже наговорили по российскому законодательству на пятнадцать лет тюрьмы каждый, а лишний кредит доверия всегда себя окупит.
- Ну и как там? Тепло?
- Тепло - хмыкнул Василий Петрович и поёжился.
- Ты в искусстве-то шаришь? Знаешь, что брать? - из чистого любопытства поинтересовался Хорев.
- Знаю. Там на каждой экспозиции есть ценности на десятки миллионов.
- Когда примерно планируется операция? Имей в виду, рейс „САС 3314“ летает по понедельникам, средам и пятницам.
- Я через три дня улетаю в Испанию, ты на следующей неделе уже будешь в части, так?
Хорев молча кивнул.
- По возвращении сразу свяжусь с напарником, обговорим конкретную выставку. Пошлю ему список выставляемых там полотен, чтобы они с покупателем могли обсудить цену и составить заказ. Потом нужно будет подготовить самолет, временное укрытие, заказчик соберет наличные деньги... Что-что, а торговаться мой напарник умеет.
- Понял - Хорев хлопнул себя ладонями по коленям, давая понять, что разговор закончен - может пойдем ко мне и обмоем такую грандиозную сделку?
- Я бы с удовольствием - совершенно искренне ответил Моргунов- но не забывай, я здесь иностранец и вряд ли местная контрразведка посмотрит сквозь пальцы на то, что я с тобой шляюсь. Если всё получится - Василий Петрович далеко отбросил щелчком недокуренную сигарету - тогда и посидим. Хоть разок, когда деньги тебе повезу.
- Должно получиться - решительно сказал Хорев - иначе хана нам. Позвоню тебе как договорились, в воскресенье. Надеюсь, тогда уже многое прояснится.
- Хорошо бы - согласился Моргунов - буду ждать. Ты сейчас уходи, а я ещё покурю и минут через десять тоже двину. Нечего нас вместе видеть.
- Понял - летчик поднялся и стараясь быть незаметным, пожал Василию Петровичу руку - жду.
Моргунов долго смотрел вслед его растворяющейся в прохладной весенней дымке невозмутимой фигуре, размеренно отмеряющей широкие шаги. Хорев ни разу не оглянулся, даже не повернул головы и Василий Петрович ему мысленно апплодировал. Если так всё пойдет и дальше, лучшего партнера и пожелать себе невозможно. Планируемая операция всё чаще представлялась Моргунову в виде сложного станка из средневековой мануфактуры со множеством рычагов, колесиков и приводных ремней. И с каждым следующим его шагом эти колесики двигались всё быстрее и быстрее, вовлекая в орбиту своего вращения всё новых и новых людей. Он поймал себя на мысли, что даже если бы и захотел, уже не смог бы так просто остановить этот набирающий обороты механизм. Породив идею он заинтересовал ею слишком много людей, и все они связывали своё будущее с претворением её в жизнь. И в этот миг Моргунову показалось, что не он держит в руках нити управления разворачивающимся спектаклем, а сам, как марионетка, подчиняется властным движениям управляющей им судьбы.
Он тряхнул головой, отгоняя эти мысли. С излишнего философствования толку мало, а вот на денек во Львов надо съездить, дабы прилежно исполнить все пункты туристической программы. Ещё пару дней поиграть в туриста и назад, в ожидании звонка Рогова, а затем и Хорева. И если результат их действий позволит связать всё воедино... Тогда и наступит его звездный час. На мгновение он снова почувствовал себя в роли дирижера, управляющего сложным многоголосьем оркестра и подчиняющего его легкому движению своей руки. Это ощущение наполнило его почти блаженством и уверенностью в благополучном исходе предприятия. Что ж, если он дирижер, то многое, очень многое зависит от него. И все его качества и способности получат ныне свою истинную оценку. Внезапно операция показалась ему пиком собственного творческого взлёта, а вся предыдущая жизнь, весь накопленный опыт - ступенями к этой именно вершине. „Может быть, это и есть судьба? Может, так оно всё со мной и должно было произойти?“ - мелькнула мысль. „Во всяком случае“ - Моргунов улыбнулся сам себе - „я больше никогда не буду корить себя за совершенные ранее ошибки.“ Операция, ещё не состоявшись, принесла её организатору и вдохновителю большую пользу - сделала его на порядок более счастливым человеком.
Последующие два дня он самым тщательным образом разыгрывал свою роль туриста. Какая-либо ошибка была бы сейчас абсолютно неуместна. Теперь у него был план, реальный, почти готовый к воплощению план, и ради этого стоило жить. Моргунов много и с совершенно искренним удовольствием фотографировал, улыбался мелькающим за окнами автобуса людям и перед отъездом в аэропорт раздал щедрые чаевые персоналу. Он мог гордиться собой, никто и ни разу не заподозрил, что носимая им личина может быть фальшивой. Щепетильность в деталях, начиная модным в Европе одеколоном и заканчивая манерой держать себя за столом, всё было продумано до мелочей ещё перед поездкой и его тщательность и аналитические способности заслуживали самой высокой оценки. Василий Петрович немного самодовольно улыбнулся, но тут же оборвал себя. Настоящая игра начинается только сейчас. Если ему удастся продолжить ныне добрую традицию первоклассной предусмотрительности и предосторожности, когда на карту ставится всё...
Аэробус оторвался от взлётно-посадочной полосы и через полчаса мягкий голос бортпроводницы объявил, что они пересекли государственную границу Украины. Опыт удался. В голове Моргунова мелькнула мысль, не посетить ли потом, после удачно проведенной операции, Новосибирск, но от неё пришлось с явным неудовольствием отказаться. Чем сильнее тебя куда-нибудь тянет, тем больше в этом коварства и яда. Слишком много знакомых лиц, каждое из которых может оказаться иудиным. Нет, Энск действительно в прошлом, придется обживать иные места. Европой он уже сыт, спасибо. Её красоты неоспоримы, но отнюдь не самые радостные дни его жизни прошли средь её исторических ландшафтов. Моргунова тянуло дальше, туда где можно найти просторы и уединение, как в покинутой навсегда Сибири... Австралия, пусть там вместо зимы лето, вполне подошла бы ему. Да, Австралия. Моргунов улыбнулся и прикрыл глаза. На волне нынешней эйфории до неё, казалось, остался лишь шаг.
Затем мысли Василия Петровича приняли иное направление. „А отчаянный мужик этот летчик“ - внезапно подумалось ему. „И не дурак“. Предложенный план он схватывал с полуслова и ухватив первые контуры идеи фактически сам довел её до конца. Представить себя на месте Хорева Василий Петрович при всем старании не мог. Мало того, что он с детства терпеть не мог высоту и сама мысль о том, чтобы катапультироваться с нескольких тысяч метров в пропасть ночной темноты, заставляла его неуютно поёживаться. Не говоря уже о том, чтобы выбраться с Дальнего Востока за границу, спасаясь от неминуемого преследования. Да, самому Моргунову однажды пришлось проделать подобный путь, но кто тогда его искал? Неповоротливая и плохо оплачиваемая милиция, к тому же он был тщательно подготовлен к такому повороту событий, и, в свою очередь подготовил всё, что только было в его силах. А было немало... В грядущем же деле все спецслужбы России, а при огласке и за границей, встанут на уши и выскочить из ловушки будет куда труднее. Ну что ж, летчик знает на что идет. Моргунов играл честно: профессиональный грим с составленной им инструкцией по его применению, первоклассные документы, хороший аванс в долларах, не фальшивых притом. Василий Петрович хотел провести блестящую операцию, а не губить людей - ни сообщников, ни тех, что в самолете. „Ну эти в случае чего на совести Хорева“ - успокоил себя он - „тот у нас профи, пусть решает сам, по обстоятельствам.“ Обманывать Моргунов тоже никого не собирался. Выберется летчик из России - получит свои лимоны. Не выберется - виноват сам.
- Пусть ему повезет - совершенно искренне проворчал Василий Петрович - настоящих храбрецов ныне на свете немного, а денег хватит на всех...
Моргунов поймал себя на мысли, что действительно не отказался бы встретиться с летчиком в иной обстановке и выпить пару бутылок водки по хорошей русской традиции. Может быть и получится. Вряд ли они когда-нибудь увидятся после того как поделят деньги, слишком разные они люди, наверняка их взгляды на жизнь здорово друг от друга отличаются. Но сейчас, в канун всех событий не приходится сомневаться, что этот пилот представляет собой лучший вариант изо всех возможных.
- Теперь нужно приняться за Рогова, пусть пошевеливается - взял себе на заметку Василий Петрович и провалился в глубокий сон, который снял львиную долю усталости и напряжения проведенных в Киеве дней. Проснулся он только перед самой посадкой в Мадриде.
Получив свой багаж, Моргунов сел в такси и назвал шоферу адрес в нескольких кварталах от своего жилья. Там он расплатился и подхватив чемодан окольной дорогой отправился домой. В полсотни метров от подъезда он остановился, скрытый ограждающими аллею кленами. Долго и внимательно, стараясь не привлечь ничьего внимания, присмотрелся к собственным окнам. Всё в порядке, особым образом расправленная занавеска безупречно сохранила свою прежнюю форму. Трюк был старый, но надежный: уезжая, он оставил форточку чуть приоткрытой и и если кто-нибудь даже очень осторожно раскрывал дверь в квартиру, неизбежный сквозняк вполне невинно шевелил штору, сминая свидетельствующие о неприкосновенности жилища складки. Но повода для беспокойства не нашлось и уже не таясь Моргунов поднялся в свою квартиру. Заметный слой пыли на предметах на этот раз не раздражал, а придавал дополнительное ощущение безопасности. Василий Петрович сел на кушетку, удобно вытянул затекшие ноги и достал из комода радиотелефон, чья абсолютная копия осталась в тысячах километрах отсюда, но позволяет всегда отыскать себя посредством нажатия всего нескольких кнопок. Несколько минут Моргунов заворожено созерцал дорогую игрушку с массивной навинчивающейся антенной. Один-два сеанса связи и затем Хорев даст сигнал начала операции... Василий Петрович на секунду задумался. Да, за исключением нескольких мелочей, у него почти всё готово. Теперь должен дать зеленый свет Рогов и тогда... Скорее бы - Моргунов нетерпеливо передернул плечами - вновь наступивший в его жизни период ожидания, едва начавшись, уже раздражал. Начать операцию можно было бы уже очень скоро - буквально в любой понедельник, среду, или пятницу... Но летчик догуливал отпуск, а Рогов позвонит лишь через неделю. Выйти на связь самостоятельно Василий Петрович избегал - личные телефоны служащих посольства стопроцентно прослушиваются службой безопасности того же посольства, а может быть и тамошней контрразведкой. И то, и другое в данном случае может быть одинаково опасно. Пусть уж Рогов воспользуется в условленное время телефоном-автоматом. Моргунов протянул руку и взял с журнального столика прихваченный ещё в Севилье каталог всей серии предполагаемых выставок. Так, скульптура в Барселоне никчему, слишком тяжело и громоздко... Сарагоса, Валенсия.. Вот, Мадрид, с 1-го по 30-е мая, импрессионисты из собраний Эрмитажа и Русского музея. Этот товар обычно идет хорошо, стоит только посмотреть, что творится на „Сотби“ и „Кристи“. Если Рогов договорится, будем иметь в виду именно это собрание. „Что поделать“ - Моргунов улыбнулся - „придется организаторам выставки как-то объяснить местной публике срочное изъятие самых известных картин. Москва ведь тоже будет крайне незаинтересована в огласке. Это же надо, настолько не контролировать собственные ВВС, что возникает угроза международной безопасности полетов!“ - Моргунов уже в голос расхохотался, предвосхищая мстительно переполох в российских спецслужбах и правительственных кругах. Почти год назад они выгнали его под эти пальмы, а хотели и вообще в тюрьме сгноить, так нате теперь, получите. Если бы не их политика, сидел бы и дальше Моргунов в своем тихом офисе и выпроваживал из страны всякую радиоактивную дрянь. Ан нет - хотели стереть меня в порошок, не вышло! А теперь настал мой черед предъявить вам счет, расплачивайтесь, господа! В прямом и переносном смысле слова, платить вам теперь по гамбургскому счету. Василий Петрович почувствовал как учащенно забилось сердце, стало глубже дыхание, все мышцы напряглись в жажде реванша. „А то и хер с ними с деньгами“ - с яростью подумал он - „завалят вам самолет собственной ракетой, позора во все мире не оберетесь, паскуды! Думали, можно безнаказанно загнать меня сюда, чтобы я остаток дней по крысиным норам провел? Вот вам!“ - Моргунов вскинул над собой международно известную комбинацию пальцев. Судьбы ничего не подозревавших и уж вовсе не повинных в упомянутых бедах пассажиров рейса „САС 3314“ сейчас абсолютно не волновали его. Такова логика борьбы, усвоенная ещё в детстве в родной Каменке. Если на всех оглядываться и думать „а что же мне за это будет“, то не победишь никогда. Нужно бить первым и бить наверняка, особенно с учетом того, что противник много сильнее тебя. На его стороне полиция, спецслужбы, деньги и техника. И для победы нужно быть на голову выше их всех. Если нет возможности заставить врага платить кровью, пусть платит слезами.“ Месть, вот что!“ - Моргунов даже в волнении вскочил с кушетки - „вот что было главной движущей силой моего поведения всё время изгнания! Деньги? Да, не помешают. Но я бы начал эту операцию, даже если она не принесла бы мне ни копейки.“ Не обязательно сбивать несчастный „Боинг“, но показать этим тупым и спесивым идиотам в Москве всё их ничтожество и глупость перед его, моргуновским интеллектом, энергией и страстью отомстить!
В это мгновение жизнь для Василия Петровича вновь стала светлой, легкой и понятной. Он отомстит, даже если ценой этой мести будет собственная жизнь, не говоря уже о тех трехста. Терять ему нечего. Семьи у него нет, родители давно умерли. Друзья в России? Только партнеры по бизнесу и собутыльники. ФСБ бессильно перед ним. Они никому не смогут испортить жизнь после его смерти, если операция не удастся. Вот только бы не подвел летчик, но Моргунов хорошо помнил его бездонные глаза и знал, что тот не подведет. „Если ему только удастся вовремя взлететь, можно быть в нем уверенным более, чем в себе самом.“
Моргунов захлопнул каталог и швырнул его обратно на стол. С этого момента главным его занятием стала отработка до последних мелочей собственных действий. Быстрых и точных действий, когда Хорев будет уже в воздухе.
Предупредительный звонок, который к тому же должен был подтвердить надежность связи, летчик сделал как и обещал, в воскресенье.
„Си, Мендоса?“ - назвал Василий Петрович пароль, который Хорев получил вместе с телефоном.
„У меня всё в порядке, жди следующего звонка“ - коротко и невыразительно проговорил летчик.
Связь оборвалась. Слышимость оказалась приемлемой, оставалось надеяться, что и в кабине истребителя она будет не намного хуже.
Спутниковая телефонная связь уже была известна в России, так что переговоры на её частоте не должны кого-то особенно заинтересовать. Но Хорев осторожничал и был прав. Если этот звонок и был прослушан, то извлечь из него ничего не удастся.
Затем позвонил Рогов, в условленное время, ночью и в качестве дополнительной предосторожности во всё ту же телефонную будку. Чем ближе становилось время оговоренного разговора с ним, тем больше волновался Моргунов. „Иван, конечно, большой хитрец, но хватит ли у него храбрости...“ Однако алчность Рогова оказалась сильнее его страхов, а относительно скромная роль посредника убеждала в собственной безопасности. Сам план был ему не известен, только принципиальная идея, да и поменьше знать он считал для себя самым разумным. Он нашел человека, который готов хорошо заплатить за всемирно известные произведения искусства и оказать определенную техническую помощь. Остальное забота Моргунова, он генератор идей.
После своей неожиданной встречи с Моргуновым и всем, что за этим последовало, Рогов отнюдь не сразу взялся за дело. Пороть горячку, вновь рискуя тюрьмой он не собирался. Однако Василий Петрович обещал доставить картины прямо сюда, а если это ему удастся, то значит операция прошла успешно и опасности больше нет. Если же Моргунов провалится, то его не заложит - Рогов был уверен в этом - ну а если и заложит, то доказать его сопричастность никому и никогда не удастся. Это мог бы сделать покупатель, но до него никто не доберется. Да и вообще... Сей почтенный господин играет не последнюю скрипку в судьбах этой страны, факт общеизвестный. Иван живо восстановил в памяти свою последнюю встречу с Али Хасаном.
Этот тучный и почти всегда улыбающийся человек потоянно носил безупречно пошитые белые пиджаки, что должно было напоминать балахоны почтенных бедуинских предков и смягчить воздействие на его организм почти беспрерывной местной жары. Очевидно, такое средство плохо помогало и лицо Хасана покрывалось испариной тотчас, как он покидал кондиционированный воздух своей виллы или автомобиля. Громадное состояние его рода было сколочено за счет колониальной торговли с французами и англичанами, а полвека назад она уступила место куда более прибыльному предприятию: добыче нефти, затем и газа. Отец Хасана заложил основы этого бизнеса, но на истинную высоту поднял дело сам Али. Жизненный путь, сформировавший этого человека и сделавший его тем, кем он теперь был, включал в себя множество забавных поворотов. Воспитываясь в своей семье, ребенком и юношей он не знал недостатка ни в чем - ни в средствах, ни в родительской любви. Обучали его дома специально приглашенные из столицы и даже из Европы учителя, так что посещать примитивную местную школу ему не пришлось. Отец, уже во всю профитировавший на нефти, мечтал дать сыну специальное образование, дабы сделать из него не просто делового человека в смысле старой арабской традиции, но и высококлассного профессионала, который сможет на равных общаться с европейскими покупателями своего товара. До отъезда двадцатилетнего Али в Париж, где он своими успехами и должен был воплотить волю горячо любимого отца, оставалось всего несколько дней, как разразилась вторая с момента раздела Палестины арабо-израильская война. Все предыдущие планы его родителей показались Али мелкими и ничтожными по сравнению с великой миссией всего арабского мира, вернуть Родину своим угнетаемым братьям по вере. Когда он объявил родителям о своем решении отправиться добровольцем на эту войну, мать упала в обморок, а отец, также не думавший ничего хорошего об этой безумной затее своего единственного сына, сохранил мужество и, не сумев переубедить наследника, смог предложить ему компромиссный вариант. Через три дня вместо Парижа молодой Али Хасан с группой других добровольцев отправился в далекую Россию, в её северную столицу, называющуюся ныне Ленинград, в ВВКУ им. Жукова. Война на Ближнем Востоке, а вскоре после неё и панарабский энтузиазм юноши быстро улетучились. Однако отступать было поздно, и, смертельно, до слез устающий Али был вынужден постигать военную науку, равно как и русский язык. Постепенно он к своей новой жизни привык и благодаря врожденному честолюбию стал одним из лучших курсантов роты. Но понимание того, что военная служба абсолютно не соответствует утонченному устройству его души твердо укоренилось в нем. Поняв это Али нетерпеливо ожидал окончания учебы и возвращения к родительскому очагу и семейному бизнесу. Может быть он и не получил квалификацию инженера-нефтяника, зато стал настоящим мужчиной! Ну а поскольку время в казарме тянулось медленно, Али стал внимательно присматриваться к той жизни, что его окружала, благо иностранные курсанты пользовались в училище куда большей свободой, чем их советские коллеги. Превозносимый ранее как избавление для арабского мира „реальный социализм“ при ближайшем рассмотрении всю свою привлекательность быстро потерял. В представлении Али мечты о социализме как-то очень уютно сочетались с избытычествующей роскошью отцовского дома и глубокой религиозностью, чему в текущей вокруг него жизни места совершенно не находилось. Когда он после долгих поисков пришел в единственную в Ленинграде мечеть, то на следующий же день был вызван в политотдел училища и руководитель их группы, арабский офицер, которого они знали под именем „полковник Хабиб“ два часа орал на него, стоявшего навытяжку и не смеющего шелохнуться курсанта. Советские офицеры молчаливо сидели позади за длинным столом. Али написал отцу письмо с требованием забрать его отсюда и через три дня увидел его вновь, в руках начальника политотдела. Голос он не повышал, но доходчиво и толково пояснил, что следующий такой случай будет расцениваться как попытка дезертирства и антисоветская деятельность, за что курсант Хасан попадет под суд военного трибунала. А пока ему полагается тридцать суток ареста. Итак, дороги назад не было и Али смирился. За месяц на хлебе и воде он похудел на семь килограммов, но вышел оттуда прилежным курсантом, терпеливо дожидающимся завершения своего образования. Однако у его нынешней жизни была и другая сторона. Совершенно неожиданно он открыл для себя европейское искусство. Ленинград был для этих целей наиболее подходящим местом в Советском Союзе и никогда не бывавший прежде в Европе Али с разинутым от удивления и восхищения ртом посвещал короткие увольнительные неторопливому созерцанию скульптуры и живописи. Сначала эта страсть к чужому, незнакомому и даже враждебному, как он всегда полагал, искусству удивляла и пугала его. Воспитанному в строгих исламских традициях юноше,о чем безумно скучающий по нему отец уже пожалел, поначалу просто любое изображение человека казалось попиранием священных канонов ислама, но он, сознавая свой грех, не мог оторвать взгляд от великих голландцев или Босха. Его товарищи по училищу вечерами после отбоя рассуждали о девушках и грядущих сражениях, а Али завороженно и испуганно вспоминал устремленные на него с полотен кроткие взгляды христианских святых. К окончанию учебы он был уже настоящим знатоком и ценителем европейского искусства. Он стал много лучше понимать окружающую его жизнь и людей, а говорил по русски во всяком случае не хуже любого кавказского торговца с рынка. Али с нетерпением готовился ко встрече с давно покинутым домом, но ощущение, что частичка его души навсегда принадлежит ценностям этого бездуховного и грешного, как его всегда учили, мира, прочно укоренилось в нем.