(Записи некоего Людвига Патрика оставленные случайно в одном из питейных заведений Страсбурга)
Стало доброй традицией, как я подметил, писать что-нибудь про авторов журнала Самиздат... Заболел я как-то гриппом, и явился мне такой жаркий бред... Будто некий господин А. (местный землемер) вызвался проводить меня до "литературной деревни" под названием Самиздат. Поскольку я люблю путешествовать, то я без колебаний согласился. Взяв фляжку с чернилами, несколько гусиных перьев и дневник я отправился туда, куда он меня повел. Занимательное, скажу я вам, получилось путешествие.
+
По дороге господин А. просветил меня немного, как была построена эта деревня. По его словам выходило, что придумал ее, а потом и усиленно занялся ее строительством некий мистер Джек. Тут г-н А. продекламировал даже стишок, из коего я запомнил одну часто-повторную фразу - "В доме, который построил Джек". По словам А. озарение построить деревню у Джека возникло после долгого блуждания по лесам, ибо Джек, оказывается, любил природу, и собирать грибы. Смотря как-то на муравейник, Джек вроде бы как подумал, что муравьи - они как люди, и даже больше, чем люди - литераторы. После чего Джек срубил березку, обстругал ее и возвестил всем птицам лесным, и зверям, и насекомым, что на этом месте скоро будет город. Ну, во всяком случае, деревня. Так и пошло строиться. Бревно к бревну, щепочка к щепочке. "Теперь вы можете сами посмотреть, что из этого вышло", - сказал господин А. и показал рукой. Мы как раз вышли на пригорок, и перед нами предстала, действительно, обширная деревня, почти город, который, как я заметил, тянулся далеко вдаль, и, судя по глухим ударам топоров, продолжал строиться.
+
И вот мы близко - входим. Первое, что бросается мне в глаза - это смешение стиля и архитектуры. Дома самые разные. Господин А. берет меня за рукав, и толкает на главную улицу, но я, как истинный летописец, хочу посмотреть сперва окраины. "Там нет ничего интересного", - уверяет меня А, но подчиняется. Он оказывается прав. На окраине я нахожу, что много домов просто пустуют, и где находятся их хозяева - неведомо. Помимо этого вижу, что несколько домов сгорели дотла - целая улица. На мои недоуменные восклицания А. разводит руками. Он не знает, куда делись литераторы, но знает, почему некоторые дома были сожжены. "К сожалению, некоторые из литераторов впали в ересь раскольничества и сожгли свои произведения вместе с собой". Однако улица пуста лишь на первый взгляд. Раздвигаются лопухи, и показывается чья - то голова. Человек пристально смотрит на нас. Он одет в грубую домотканую рубаху до колен, подвязанную пояском, и босоног. "Исполать вам, Кирилл Юрьевич", - господин А. картинно кланяется. Кирилл Юрьевич почему-то не отвечает, и опять скрывается в зарослях. До нас доносится таинственный шелест бумаги. "Что он там делает? - полушепотом спрашиваю, терзаемый догадками. "Как что? - удивляется А. - Пишет, конечно. Это ведь деревня литераторов. Тут все пишут". Мне хочется спросить, почему Кирилл Юрьевич так странно одет, но я не успеваю этого сделать. Откуда-то сбоку раздаются чьи-то громкие ругательства. Оглядываюсь и вижу господина в полосатом костюме и с цилиндром на голове. Он сидит на крыше дома и яростно плюет в колодец. Доносятся его слова: "Америка - параша, Россия - тож не наша, в Израиле - евреи, в Европе - брадобреи". Господин А. знает и его. Он, конечно, тут всех знает. Он поясняет, что это некто литератор Шленский - у него особая позиция по каждому вопросу, и поэтому он вот любит, особенно в полдень, сидеть на крышах. "Вы тут ничему не удивляетесь, - поясняет землемер. - Это только начало". Как я вскоре убеждаюсь - его слова пророческие. Ибо через полчаса, уже на других улицах, нас буквально чуть не растоптала толпа.
+
Как оказалось, толпа не имела цели пути, а просто спасалась. Какой-то малый с ужасом в глазах и с надписью на майке "Модус" все время повторял слово - модератор, модератор. Как только толпа пробежала, а мы с господином А. поднялись с земли и отряхнулись, в конце улицы появилась, обитая железом, карета. Ее волокли два ленивого вида осла. "Почему ослы!" - удивился я? "Видишь ли, это придумал Джек. Если бы тут были лошади, то вообще бы никому спасения не было. А ослы - животные неторопливые". "А что такое модератор?" Модераторы - это что-то вроде местной милиции". Правил каретой кучер в каске. Из самой кареты доносились чьи-то возмущенные вопли. Женские. "Кто явился нарушителем спокойствия нашего благочестивого городка на этот раз", - смиренно осведомился господин А. у возницы. "А, - махнул рукой модератор- возница. - опять мадам Ляшенко набуянила. Сходку, понимаешь, нелегальную организовала. Прокламации раздавала. Посадим ее на неделю-другую в чемодан. Что с ней еще делать-то?" "Не верьте, товарищи! - неожиданно раздалось из недр кареты. - Они - сатрапы!" "Вот видите, вздохнул модератор-возница, поправляя на поясе дубинку. - Диссидентка - она и есть диссидентка. А вы тоже тут не шалите". И он, удаляясь, погрозил нам пальцем. "Уехал?" - присвистнул кто-то сзади. Я оглянулся. Из-за угла дома выглядывал клок черной бороды. "Уехал, а вы кто?" "Я тот, за кем они охотятся в первую очередь, но я для них не досягаем - борода хихикнула. - Я - Гунин. Герой нашего времени". Следом за бородой показался нос, а потом и черный глаз. - Я борец с сионизмом, маоизмом, троцкизмом, дя ля голизмом, бушизмом и я так же против поедания человечеством креветок". "Однако", - только и сказал озадаченно я, совершенно не зная, что сказать, но Гунин уже исчез. Зато в конце улицы показался поп не поп, барин, не барин - но по виду человек важный. Часы с цепочкой пересекали его живот. Без труда, впрочем, можно было определить, хотя бы по широкой поступи, что это настоящий предводитель дворянства. Это и правда оказался предводитель дворянства, господин Марк Шкловер, и он пригласил нас к себе в дом - я уж было размечтался, на обед, но оказалось - почитать свои стихи. Что было логично для деревни литераторов.
2
Тут я опускаю, уважаемые читатели, целую главку, ибо она состоит сплошь из стихов М. Шкловера. Рекомендую обратиться любопытствующим непосредственно к книгам автора. Скажу только, что по окончании декламаций предводитель решил-таки напоить нас чаем, для чего отправился в амбар не то заваркой, не то за веником, но вскоре оттуда послышался самый настоящий пистолетный грохот. "Бог мой!" - не на шутку перепугался я, так как решил, что собственные стихи, наконец-то прочитанные вслух, произвели на автора удручающее впечатление, и он бабахнул себе из револьвера в лоб. Но, поскольку выстрелов было много, то я решил, что - либо поэт мажет в свой лоб, либо ведет с кем-то банальную перестрелку. Мы выскочили с господином А. во двор (даже не подумав об опасности) и увидели настоящее сражение. За околицей, укрывшись за ослом (бедное животное при этом по коровьи мычало) стрелял из карабина какой-то человек в узбекском халате и с узбекским лицом. Его поддерживал огнем человек, похожий на Фенимора Купера, как его рисовали в детских книгах. Сам Шкловер отстреливался из-за поленицы - из маузера. Пули так и свистели. Мы с господином А. залегли в траву и стали наблюдать схватку. А. быстро поведал, что нападение совершил некий Ходжа - выходец из далекой Азии, чье хобби, как он сам говорит - отстреливать графоманов. Есть литераторы, считающие его чуть ли не Робин Гудом, но есть и те, кто считает его сущим разбойником. Судя по всему, считали его разбойником большинство, потому что сразу несколько литераторов спешили предводителю дворянства на помощь. Один из них почему-то бежал с флагом, где был начертан родовой герб, и шла витиеватая надпись: "Артур. Армения. Арарат". Следом за ним скакал какой-то человек на тонких ногах, так что они походили на воробьиные лапки. И говорил человек, словно чирикал. Среди прочих я увидел даже Кирилла Юрьевича, и он нес на плече медную пехотную мортиру: "За Родину!" Кричал Кирилл Юрьевич, преображаясь на глазах и в глазах - глаза у него из-под бровей блистали. Ходжа понял, что влип, и пытался ретироваться. Тело несчастного осла было уже пробито в нескольких местах - из ран пенилась кровь. Несомненно, что только ослиное упрямство заставляло стоять осла на ногах - пока ему не догадались стрелять по этим самым ногам, и уж тогда осел рухнул. Вслед за ним рухнул и сам Ходжа. Не спас даже толстый ватный халат, которым он поначалу пытался отбиться от пуль. "Сечива, ловите, Сечива!" - крикнул кто-то, имея в виду, несомненно, помощника Ходжи, но Сечив успел уйти заблаговременно, пока его не окружили. "Да это же самый настоящий Ольстер!" - вскричал я, пораженный увиденным, на что господин А. вздохнул и сказал, что это "деревня Самиздат".
Потом было следующее: Явился участковый. Участковый в Самиздате - это что среднее между литератором и модератором. С планшетом в руках. На ногах - кирзовые сапоги. Фамилия его была чудна - не то Скодря, не то Скодра, не то Скурва. Он покружил вокруг места происшествия, что-то записал себе в папку и удалился. Вслед за Скурвой притопал местный могильщик с целлофановым мешком. На мешке была эмблема: "Похоронное бюро - В. Резников и стихи". Потом показался местный священник, на простонародном языке - поп, и он нес в руке кадило. Ему все любопытствующие, кто собрался на месте происшествия, стали кланяться в пояс. Некоторые при этом тут же пытались покаяться. "Отец наш Григорий, прости нас остолопов таких - опять мы тут дел натворили". Некоторые пытались поцеловать у батюшки край одежды, но он таких кадилом же и отгонял. Потом батюшка воздел к небу черные очи, вздохнул, перекрестил всех, даже пичужек на деревьях и жуков всяких по стволам ползающих - у ушел с миром.... Далее у меня сломалось перо, и пока я его чинил, стало смеркаться.
3
Переночевать господин А. предложил на деревьях. Там, среди ветвей, оказалось, тоже гнездились литераторы - философского склада. С парой из них я познакомился. Один рассматривал в телескоп звезды, его звали Шейда. Другой ел бутерброд и размышлял вслух о лучшем преобразовании мира под звездами. Его звали Обморшев. Оба они оказались, в сущности, мирными гражданами, и полночи мы провели в спокойной беседе. Где-то на соседнем дубу скрывался в листве и Гунин, но он нас ничем не побеспокоил. Перед тем, как уснуть, господин А. рекомендовал себя привязать к стволу покрепче, потому что в случае падения можно не только ушибиться, но и стать легкой добычей литераторов с нетрадиционной ориентацией. "Это, знаете ли, нечто вроде "ордена". - растолковывал мне господин А., позевывая. - В сущности, есть среди них и ласковые. Они вас попытаются уговорить, почитают вам что-нибудь для просвещения, а насиловать не будут. В литературе они придерживаются примерно того же направления, что и импортный автор Сороков - Белобоков. Местная же достопримечательность - Кончаловский. Его иногда путают с литератором Каневским. Но Каневский - это нечто другое. Короче, привязывайтесь покрепче". С тем господин А. и уснул. Обморшев в свою очередь (оказалось, что он в некотором роде старожил) рассказал мне, что есть и литераторы оборотни. "Днем они, значит, как все, а вечером превращаются в разных зверей или птиц. Или даже мух и стрекоз. Правда, сам я в это не верю".
Ночью мне приснилась Кошка, которая гуляла сама по себе, и норовила заглянуть мне в ухо. Засыпал я самый последний (даже Шейда перестал вертеть окуляры), и успел увидеть, как из дупла того дерева, где мы сидели, вышел странного вида человек. У него были в волосах еловые шишки, и он шептал под нос: "Литератору литераторово, зоолюбу - зоолюбово". Насобирав каких-то корешков, он опять скрылся в дупле. Спалось в целом нормально, если не считать, что кто-то на соседнем дереве о чем-то бубнил, чихал, и пыхтел. "Кто это? - спросил я господина А., слегка толкнув его. - Гунин?" "А-а, да не-е, - протянул А. - Это так. Колдун - бормотун. Обитает обычно в смешанных литературных лесах... Что-то вроде домового. Может, конечно, забормотать, но если с ним ласково, то он вреда не сделает". Так мы и провели ночь. Утром же нашли возле нашего дуба разбросанные охапки соломы. "Вот видите, - констатировал господин А. - Тут не иначе Кончаловский ночевал. Его почерк".
+
Тем же утром мы застали весьма интересную картину. По улицам двигалась торжественная процессия человек из 70-ти. Целая демонстрация. Все особи были мужского рода - и многие держали в руках баяны, лютни, губные гармошки, скрипки, а некоторые букеты цветов. Среди этой публики я приметил недавно виденного участкового. Сапоги его были тщательно надраены сапожным кремом. "Куда они?" "Не куда, а к кому! - назидательно поднял вверх палец господин А. - Это все почитатели женских романов, стихов и прочего, что выходит на Самиздате из-под пера женщин. Литературные кавалеры, так сказать. Я полагаю, сейчас они идут к мадам Чудновой. Она живет вон в том китайском домике - в центре. Они будут петь, играть, дарить ей цветы - потом разделятся и пойдут к другим дамам. К дамам в нашей деревне отношение особенное". "Это хорошо, что особенное, - сказал я, - А как же мадам, кою упекли в чемодан?" "И к ней не равнодушны, - господин А. кивнул. - Видите вон того печального бородатого юношу, что робко топчется возле околицы? Это Лёня Свердлов - ее самый главный воздыхатель. Поскольку он такой главный, то вмещает в себя все воздыхания, какие могут быть, поэтому его хватает и одного, но как за 70 воздыхателей". Не вполне поняв, что хотел сказать господин А., я указал, в свою очередь, на барышню с моноклем на деревянной ручке, что прохаживалась возле Лёни. "А это кто?" "О, это госпожа Маска, придворная почитательница госпожи Ляшенко, ее, так сказать, правый мизинец на левой руке. Вы с ней, вообще-то, поосторожней", - и А. выразительно постучал себя пальцем по виску.
Признаюсь, мне захотелось познакомиться с литераторшами и поэтессами поближе, тем более, что некоторые из них выглядывали из окон, и их головки в чепчиках смотрелись соблазнительно. "Там живет госпожа Тайганова. У нее в чулане есть мыши, - указывал мне господин А. - А там госпожа Розина. Если мы пойдем к ней, то непременно отведаем ее щей, и борщей. Герои ее рассказов очень часто что-нибудь такое едят. А вон там вам подадут "Курицу с яблоками", а там "Утку с яблоками". А там вам ничего не подадут, даже гороха, но зато прочитают стихи о Риме" "Спасибо - стихами сыт - со вчера". "А там во-он, видите, - продолжал указывать мне землемер. - там монастырь, а в монастыре мадам Дедюхова. Бывшая, понятно, мадам. А там живет Фатеева. Если Шейда смотрит на звезды, через телескоп, то она, как я сужу по ее рассказам, делает это особым образом - через печную трубу. Хотя женщина душевная, честно". Тут я испугался, что господин А. сейчас впадет в состояние почитателей женского таланта, тогда его будет не остановить, и поспешил сменить тему. Поскольку второе мое гусиное письмо истончилось, то о чем мы говорили дальше - я не записал. Укажу только, что в небе пролетал человек на воздушном шаре, и на шаре красовалась надпись: "Вася".
"Опять в свой Стокгольм полетел", - сказал кто-то рядом, и я увидел двух парней самого затрапезного вида - в косоворотках, и с ромашками в волосах. Это были местные душевные раздолбаи - Гайворонский и Ахматов. С ними мы, перемигнувшись, и пошли пить пиво в местный пивбар, где, между прочим, обнаружили Шленского. Он сказал, что его заедает скука, и скреб себя в разных местах. Был гул голосов, как всегда в таких заведениях, и кто-то рассказывал, что счастливо избегнувший участи Ходжи Сечив сейчас формирует "золотую роту", для дальнейшего нападения на графоманов, и с ним видели литератора со специфическим именем Шамиль. Никто себя из самиздатовцев графоманом не считал, поэтому нападения Сечива не боялись.
За отдельным столиком, со странными украшениями на голове в виде мини-планет на веревочках, восседала группа фантастов, во главе с Романовым. Поскольку вели они себя таинственно, как марсиане, то с ними господин А. меня знакомить не стал. Зато за соседним столиком вспыхнула потасовка. Человек, с толстой книгой в руке, лупил другого этой самой книгой по голове. "Они так часто, - констатировал господин А. - Который лупит - это литератор Тертый. А бьет он литератора Жмудя. Кстати, его же собственными сочинениями. Бывает, что еще заходит знакомый вам уже предводитель дворянства и тоже лупит Жмудя, но обычно зелеными плотными бутылками. В эти бутылки предводитель потом закладывает послания и посылает их по реке. Предводитель уверен, что он живет на необитаемом острове и надеется, что мореплаватели его бутылки выудят. Но он не знает того, что на том конце реки стоит модератор и иногда именно он эти самые бутылки и вылавливает". "Скажите, - обратился я к господину А. - А есть ли тут кто-нибудь, э-э-э, как бы не обидеть, кто без прибамбасов?" "Таких я не знаю, - честно сознался А. - Но зато есть человек в каске, и гуманоид. Я могу вам их показать".
+
Человека в каске мы не нашли. Точнее, мы подошли к его дому и слышали удары по каске хлыстом и реплики - получай, грешник, получай. Мы постучали, но нам не открыли. "Кого это он?" - спросил я. "Себя, родного" - ответил А. Больше мы в дверь не стучали и ушли от этого загадочного человека восвояси. Дом гуманоида представлял странное сооружение - как треугольный пакет из-под молока. Над домом висела надпись - домик гуманоида Даена. Зайдя внутрь мы обнаружили, что гуманоид стоит на голове, при этом удивительным образом не падают с носа его очки в тонкой оправе, и читает какие-то стихи. При этом ноги гуманоида выделывали в воздухе кренделя. Потрясенный увиденным я даже не уловил смысл стихов, но в них мелькали названия иностранных городов и иностранных улиц. "Он много, где побывал, - сообщил мне А. полушепотом. - И, похоже, совсем запутался. Но некоторые считают, что это пошло ему только на пользу. Говорят, что именно в таком состоянии он написал свое лучшее произведение - город Вертикальный. Видимо, сейчас он работает над второй частью". После чего мы покинули и этого странного, с моей, конечно, точки зрения, жителя деревни Самиздат. Вообще, я уже ничему не удивлялся. Даже тому, что несколько литераторов старательно трудились. Было это уже вечером - при свете лампадок. Например, я видел литератора по фамилии Ясюкевич. Он кропотливо что-то писал по тетрадке. Видели литератора Склярова... Он тоже что-то писал в блокнотик. И, вообще, еще в десятке домов вечером люди что-то кропотливо писали. "Это те литераторы, кто уверен, что их будут читать, - пояснил мне господин А. - Потом утром они сходятся между собой и обмениваются написанным. Уж не знаю, читают ли они друг друга. Но это, может, и не главное". Здесь я заметил, как мимо нас прошел человек с двумя девицами в розовых чулках. "Странно, в таких чулках в Голландии ходят дамы легкого поведения живущие на улице Розовых фонарей". "О - это господин Щипак или Щепак - я сейчас точно не помню. Особенность его творчества, что он ничего не выдумывает, пишет с натуры. Он написал уже два весьма популярных романа - про проституцию. По всей вероятности - решил писать третий".
На небо давно высыпали звезды. Светил месяц. В лесу снова, как в прежнюю ночь, забормотал Колдун.
"А когда же мы познакомимся с... " - спросил я, затачивая в темноте новое, четвертое перо - с самим господином Джеком!" "Как, - вскричал господин А. - разве вы не знаете?"
4
Да, дорогие друзья - я не знал. Оказывается, Джек, заложив первые фундаменты деревни, вскоре из нее ушел. Опять в леса. К мошкам, муравьям, к тихим ручьям, к рыбкам, к грибам, к зайчикам и пичужкам. Там он и живет - посреди лугов, и лесной зелени. Но это та самая тайна, какую господин А. просил меня местным жителям не открывать. Потому как они все уверены, что Джек всегда рядом с ними - живет в большом доме за большими воротами. Поэтому, дав слово господину А. - я и не буду больше ничего про это рассказывать. Напоследок скажу, что путешествие мое прошло относительно удачно, в чем-то разнообразно. Хотя до сих пор не знаю, было ли это все наяву или это следствие моего краткого недомогания.
Записано с 11.20 до 2. 57. 01-02 февраля (с перерывами на чай)
P.S. По прошествии недели (чуть более) автор намерен сию рукопись отправить в корзину, как несомненно графоманскую.