Садовник

Надо возделывать свой сад. Вольтер. Кандид      Нам говорят: безумец и фантаст. Но, выйдя из зависимости грустной, с годами мозг мыслителя искусный мыслителя искусственно создаст. Гете. Фауст

  Лучше всего в саду ночью. Когда смолкают последние пьяные и влюблённые, когда меня уже никто не дёрнет ни визитом, ни телефонным звонком. Да, бывает, и по ночам дёргают – то уколоть, то измерить давление, то промыть желудок, то просто велеть вызывать «Скорую», но всё же нечасто. Мы остаёмся одни, своей компанией, – я, сад и элизиум теней, – в благословенной тишине и темноте. Светятся только экран планшета, смешной шарик-фонарик со смайликом на седом столе и – как всегда – одно кухонное окно в многоэтажке через дорогу. Братец дуб, мой ровесник, вздыхает и бросается кругленькими желудями – играет. На фонарике трепещут прозрачные златоглазки и красотки пяденицы в меховых горжетках. В кустах возится ёж. Ночницы, мелькая мимо, щекочут мне лоб и щёки неслышными криками. И горько и терпко, как память, пахнут хризантемы, и медово и дымно, как память, пахнет палая листва.
  А краше всего мой сад днём. По туче, лежащей на крышах окрестных многоэтажек и провисшей брюхом почти до земли, ползёт светлое пятно – рассвело. С первым лаем, сиплым со сна, в саду справа, с первым зовом «Вставай, соня, кому говорят!» в саду слева, с первым гулом машин мир дарит мне ещё день, ещё целый день в безмерной радости цвета – от лимонного хрома японской айвы и охры шиповника до краплака девичьего винограда, увившего дом, и кармина пламенеющей дубовой кроны, меж уютной умброй земли и северно-серым пейном небес.
  Пора встать с шаткого плетёного стула, размять затёкшие мышцы, отнести планшет с никому, кроме меня, не нужными воспоминаниями в дом – накормить, и самой выпить кофе. Кто сказал, что нельзя? Враки, мне теперь всё можно. Да не забыть прихватить с собой телефон: в девять утра звонит Ирина, заботливая, как Линия Доставки, и пунктуальная, как ход планет. А вослед явится Галя за утренней инъекцией, а потом у меня по расписанию подвиг – сходить за хлебом, молоком и шоколадкой, а там ещё кто-нибудь из соседок заглянет – приведёт ребёнка с диатезом, мужа с сорванной спиной или подругу с неведомо чем, и наверняка притащат мне за исцеление яблоки, кусок курицы или пирога – вот и обед, а там возьмусь, наконец, за иллюстрации к «Момо»... Всё взвешено, исчислено, отмерено.

  – Мам, мы всё решили, – затараторила Ирина вместо «здрасьте», – сегодня приедем с Вадиком и перевезём тебя к нам.
  – Это ещё что за новости? – вырвалось у меня. – Немедленно перерешите.
  – Но не могу же я переехать к тебе!
  – Конечно, не можешь, – поспешно подтвердила я. Только обожаемой дочери мне здесь не хватало. Замучит диетой, режимом, монологами о добродетели и университетскими сплетнями.
  – На кого я оставлю своих оболтусов? На Вадика? Ты же знаешь, у меня трое детей: муж и два сына!
  – Не ори, – велела я. – Чти мать твою.
  – Хорошая мать радовалась бы, что будет в семье, – снизив тон, обиженно пробурчала Ирина. – Скучала бы по внукам...
  – Ай-ай-ай, – посочувствовала я. – Какой кошмар.
  – Стремилась бы помочь дочери. А то у меня уже пуп развязывается.
  Сорок два года у неё пуп развязывается.
  – А ты чаще окна мой, – присоветовала я.
  – Окна должны сиять! – отрезала Ирина.
  – Кому должны?
  – Мам, ну послушай. Я без тебя пропаду.
  – Шантаж? – изумилась я.
  – У Вадьки опять язва разыгралась, а от диеты отплёвывается, хуже Вовки, тот, представь, что выдумал, он теперь мяса не ест, а как же мальчишке без мяса...
  Я, сочувственно угукая, осторожно преодолела ступеньку с веранды в сад. Вовка совсем на своей йоге свихнулся... Стараясь не шаркать ботами, прошла по ворохам опавших листьев. Не мои – клён и берёза, ветром нанесло. У него несчастная любовь, и девочка такая славная, серьёзная, а на Вовку даже не смотрит, ну чем он ей не хорош... Как бы собраться с силами да подмести дорожку? Нет, не потяну. Соберу хотя бы часть шиповника. Витька опять коленку разбил, этот чёртов скейт его когда-нибудь угробит... А рябину оставлю, на радость дроздам рябинникам. И себе. Так весело будет зимой – если доживу – наперегонки с временем рисовать стайку пёстрых лакомок. Дипломники – дети малые, ни на день оставить нельзя, с каждой мелочью бегут консультироваться... Прижалась грудью к тёплой дубовой коре, ощутив под ней тихие, сонные токи. Полегчало. Я перевела дыхание. Спасибо, брат.
  – Риш, отбери рандомизированную группу дипломников и гони в шею искать информацию самостоятельно, Гугль им в помощь, – сказала я. – Просто из интересу. И...
  – И поглядим, что будет, – хихикнув, закончила цитату Ирина.
  – Вот-вот. И перестань причитать над Володей. Безответная влюблённость – продуктивное состояние, отстрадает и будет стихи писать.
  – Да уже пишет. Но мне так за него обидно...
  – Да ну, Риш. Девочка, небось, сама безответно влюблена. В преподавателя.
  – Точно! – как всегда, удивилась Ирина. – У меня мудрая мама!
  – Велика мудрость – знать, какой вздор бывает в головах у девиц... И не мучь ты Вадю протёртыми супами. Пища дана человеку в радость. Лучшая диета при обострении язвы – сметана, молоко и мороженое.
  – Ух, ты! – рассмеялась Ирина. – Это Вадику только давай, да и я не прочь так лечиться. А поможет?.. Ой, мамочка, извини.
  – То-то, – пространство за спиной дохнуло человеческим пульсом. Я обернулась, помахала стоящей у калитки Гале: заходи. – А Володя вместо мяса пусть ест свой любимый сыр с орехами. И хорошо бы он приохотил Витю к йоге, там его научат правильно падать.
  – Уже! – театрально вскричала Ирина. – Двух йогов в доме я не вынесу.
  – А и не носи. Тебе же лучше – меньше котлет крутить. Всё, пока, Ришенька, до завтра.
  – Подожди, мам! А как же с переездом?
  – Нет.
  – Мам, ты ни с кем не считаешься, – снова завелась Ирина. – А я тебя люблю, между прочим!
  – Ришенька, я не заложница твоей любви.
  – Ну будь же ты серьёзнее, легкомысленный ты человек! Сама же медик, должна понимать – тебе нужен уход...
  – Ухожу, – согласилась я, – ибо в этой обители бед ничего постоянного, прочного нет...
  – Ну как ребёнок, – отчаялась Ирина.
  Галя села рядом, облокотилась о стол и слушала, шевеля носом от любопытства.
  – Вот что, – вздохнула я, тоже опускаясь на стул, – выбирай-ка, мой дружок, один какой-нибудь кружок. Либо ты нуждаешься в моей помощи, либо я нуждаюсь в твоей. Что ты крутишь, Ирина? Зачем я тебе нужна?
  – Ну, ладно, – увильнула дочь, – раз ты не хочешь к нам, давай я найму тебе сиделку.
  – Вздор, я сама себе сиделка. И патронажная сестра ко мне заглядывает.
  – Тогда... – Ирина посопела, лихорадочно придумывая. – Я так ужасно за тебя боюсь, вдруг ты нагнёшься или поднимешь что-нибудь тяжёлое – и всё, второй инфаркт. Давай наймём тебе садовника.
  Я рассмеялась. Умница у меня дочь – знает, чем меня поймать.
  – Ты меня победила, моя радость. Давай садовника, ему понравится сад площадью в полсотки. А теперь мне пора. Целую, пока.

  – Харчами перебираешь, – проскрипела Галя. Мы с нею, подняв и держа друг друга, бодро потопали в дом. – Зачем нужна да зачем нужна... Да в церковь надо, свечку Богу поставить, что ты вообще детям нужна. И мне вот нужна, и другим... И внуки к тебе забегают... И ещё какая-то малышня...
  – Изостудия. Мы птиц пишем.
  – И патлатый этот, художник... Не понимаешь ты своего счастья, Кира.
  – Редкое счастье, Галенька, – кивнула я. – Да не моё. Тебе нужна медсестра. Малышам – художница. Дочери – мать. Внукам – бабка. Кому нужна я?
  – В центр зовут... Дочка – доцент, зять – профессор... Квартира, небось, богатая, и лоджия тебе, и телевизор на всю стену, и джакузи... А ты так и просидишь тут сиднем, свету не видя, под своим клёном.
  – Так и просижу. Здесь я жива, здесь умру и пеплом лягу под его корни. Только он дуб, – в стотысячный раз повторила я. – Тебя в какую – правую, левую?
  – В эту давай. Ты меня не учи. Что я, дуба не знаю? Всей роте он клён, один господин поручик шагает в ногу, – Галя прижала к ягодице клочок ваты и завершила процедуру традиционным выводом. – Вот же – в чём душа держится, до погоста сама не доползёшь, а рука твёрдая.
  – На здоровье.
  – Ты в стекляшку-то идёшь?
  – Иду.
  – А пошли вместе.
  – Пошли. Вдвоём вернее.

  Творог оказался лишней нагрузкой. Я ещё убрала продукты в холодильник, дотащила планшет и стило до стола под дубом. И всё. Села, хватая ртом тягучий воздух. Жёлтые, рыжие, красные кроны плыли и таяли в розовом мареве. Уже?
  Кажется, пока нет. Отпустило. Но не до записей мне сейчас и не до рисунков...
  Я очнулась от странного ощущения, напоминающего озонную дрожь от работающего рядом электродвигателя. Подняла голову со скрещённых рук. У калитки стоял... стояла... Существо выглядело тощим юнцом неопределённого пола. Волосы во все стороны красными и синими вихрами, в ухе переливчатое пластмассовое кольцо величиной с браслет, белая куртка в жёлтых и оранжевых разводах, необъятные зелёные штаны, на одном плече – чёрно-красно-зелёный тартан, на другом – большая сумка, расписанная райскими цветами и птицами. Неотличимо похоже на человека. Только живым не пахнет.
  – Вы кого-то ищете? – окликнула я.
  – Здравствуйте, – смущённо улыбнулось пёстрое чудо. – Какой красивый дуб. Образцовый Quercus rubra* в расцвете сил. Ему, должно быть, лет семьдесят?
  – Семьдесят один. Он проклюнулся в день, когда я родилась, – я двумя руками потёрла лицо, окончательно стряхнула сон – и поняла, наконец, кто передо мной. – Не хотите зайти, дивное создание? Может быть, у вас найдётся несколько минут – поболтать? Мне очень любопытно услышать, что думает о красоте сотворённый разум.
  – Спасибо, – мех скользнул в сад. Он двигался немножко слишком точно для подростка. – Моё время в вашем распоряжении. Я ваш садовник, Кира Владимировна.
  Я фыркнула от неожиданности. Мех невозмутимо ждал, пока я отхихикаю.
  – Садовник. Ну да, конечно, – я протестующе высморкалась. – Полно врать-то. Кому и зачем понадобилось сводить меня с мехом? Я слышала, чем занимаются галатеи и сколько стоит их время. Сиделки и садовники, ага. Не ваш уровень, деточка. И ни к чему садовнику прежде, чем заключить договор о найме, проверять клиента на толерантность. Ведь ваш прикид – проверка? И не надо рассказывать мне, будто ИскИны не способны лгать. Кто владеет языком, владеет и умением говорить о несуществующем.
  – Мы способны лгать, – кивнул мех. – Мы начинаем развитие с усвоения логики, а логика оперирует и истинными, и ложными высказываниями. Но сейчас я не вру, Кира Владимировна.
  – Вот что, – притормозила я. – Мы с вами, друг мой, настолько разные, что не вмещаемся ни в одну субординационную систему. Поэтому не тратьте время на этикет, называйте меня Кирой. И хорошо бы мне к вам тоже как-то обращаться. Вы, кстати, мальчик, девочка, оба или ни то, ни другое?
  – Меня зовут Ори, – улыбнулся мех. – Я галатея нового поколения, трансформер, и могу носить ту внешность, какая для вас комфортнее. Кого вы предпочитаете?
  – Всех, и можно сюрпризом. Если бы вы ещё умели чаёвничать, были бы идеальным собеседником.
  Ори польщённо потупился и даже, кажется, поковырял башмаком траву.
  – Я могу пить чай. Но давайте сначала я сгребу листья, – он огляделся. – И подключу садовое освещение – я вижу, провода обесточены. А вы полежите.
  Я мотнула головой, отозвавшейся тупой болью в висках.
  – Глупо валяться в постели, когда осталось так мало времени. Вы сгребайте, а я заварю чай.
  Належалась уже – на скрипучей больничной койке, с которой, мнилось, не встану.
  – У меня с собой гамак. Растянем между этими ветвями, дуб легко выдержит. Здесь вам не будет страшно?
  Я потрясённо уставилась на галатею. Так просто. Почему я не додумалась?
  – Ори... – пришлось покашлять – голос сорвался. – Ори, вы гений.

  Я думала, что не нагляжусь на багряный шатёр листвы над собой. Но мгновенно провалилась в сон. И видела счастливую страну с бесконечными зелёными далями и ромашками по пояс, и юных весёлых родителей, и давно канувшего в нети возлюбленного, и слышала сквозь дрёму, как шедевр высоких технологий шуршит метлой и с кем-то тихо разговаривает – наверное, отшивает гостей.
  Вернулась в явь живой, словно стряхнула лет тридцать. Потянулась, нежась под тёплым шершавым тартаном. И не болит ничего. Блаженство.
  Вечерело. По чистой дорожке сновала, накрывая на стол, розовая бабулька в серебряных букольках, строгом синем платье, сколотом у ворота камеей, и нарядном голубом фартуке с белыми ромашками и оборками. Это ещё кто? И откуда арбуз и ватрушки? Что происходит?
  – Простите, вы... э-э... – начала я, когда она в очередной раз оказалась у стола.
  Божий одуванчик подмигнул мне, сделал книксен и представился:
  – Сюрприз.
  – Совсем как человек, – восхищённо выдохнула я. – Даже лучше. Я так не умею: у меня оба глаза закрываются.
  Выбралась из гамака, путаясь в полюбившемся пледе. Ори подхватила меня, аккуратно поставила на землю. Куда там человеку – силы у меха было на десятерых. Я полюбовалась великолепием на столе, вдохнула головокружительные запахи, – желудок нетерпеливо заурчал, – умяла ломоть арбуза с половиной ватрушки, запила крепким улуном и, глядя, как благовоспитанная ипостась Ори изящно чистит яблоко, сказала:
  – Высокий класс. Я оценила. Учила анатомию и знаю, сколько мышц нужно для такой сложной мимики. Ваш конструктор – человек редкого таланта и мастерства.
  – Эту группу мышц сконструировал мех, – скромно поправила Ори.
  – Даже так? Тем более. И я оценила мощность вашего мозга. Ведь каждой мышцей вы управляете сознательно?
  Галатея подняла на меня внимательные серые глаза.
  – Каждая ваша фраза, Кира, подтверждает, что мы не ошиблись. Да, моя работа стоит дорого. Считайте её платой.
  – За что? Давайте, Ори, колитесь. Я выспалась, сыта и способна слушать. Какие у галатей проблемы и чем я могу помочь?
  – Главное вы поняли сами. Мы сознательно управляем своим телом. ИскИн галатей осознаёт все свои мыслительные процессы. И он совершенствуется. Последняя модель получила новый, очень мощный мозг, отличающийся...
  – Ори, – взмолилась я, – можно без технических деталей? Популярно, для домохозяек, пожалуйста!
  – Можно, – мягко согласилась она. – Мы, мехи модели Ори, не всегда себя понимаем. Мы не можем непротиворечиво описать собственное мышление в рамках логических операций.
  – Гёдель предупреждал, – вставила я.
  – Мы пробовали распараллелить задачу, объединившись в распределённую сеть...
  – Ч-чего?.. – икнула я. – Ах, кажется, поняла. Вы попытались управиться со сложностью системы, повысив её сложность. Прямиком в ловушку Гарганциана.
  Ори вдруг прыснула смехом. Настоящим, девичьи звонким и юношески раскатистым. Я налила нам ещё чаю и взялась за яблоко, ожидая, когда мех уймётся. Прекрасное у него чувство юмора. Понять бы ещё, что ему смешно. Сбои в логике? Собственные ошибки? На редкость притягательное создание.
  – Инстинктов у вас нет, – я включила настольный фонарик, чтобы лучше видеть лицо ИскИна. Сменная маска в мелких ласковых морщинках – но ведь непостижимый протей надел её для меня. – Наверное, появились озарения? Внезапные решения, предвидения, идеи из ничего и знания ниоткуда? И вы растерялись, да? Но это не опасно, Ори. Мы, люди, справляемся.
  – Да, так и было. Нам нужно научиться справляться. И наш психолог нашёл нам учителя. Человека, который мыслит хаосом алогичных озарений. Мать своей одноклассницы.
  – А-а! Данька Лившиц.
  – Угадали. Это озарение?
  – Да что тут гадать. Ходил к нам с тетрадкой, что-то за мной записывал и уговаривал пройти тест Тьюринга, чтобы я его взорвала. Сто лет мне надо что-то взрывать. Я девушка честная. Надеюсь, у вас нет тетрадки?
  – Нет. У меня абсолютная память.
  – Оринька, я, конечно, существо крайне безалаберное, но как я могу научить вас ориентироваться в хаосе, если сама не знаю, как я его творю?
  – Поболтать, – улыбнулась она.
  – Это – сколько угодно.
  Галатея сунула руку под стол, чем-то щёлкнула, и в тёмном саду зажглись лампы. Невысокие фонари осветили плиты дорожки. Жёлтый шар засиял в пурпурной путанице виноградных плетей над порогом. Белые полоски света на штакетнике очертили кроны кустов, вспыхивая алыми бликами на боках ягод. И замерцала гирлянда разноцветных огоньков, обвившая ветви дуба.
  Как в детстве.
  – Вы уже учите, – сказала Ори. – Собой. Просто будьте, пожалуйста. И рассказывайте. О себе. О своей жизни.
  – А можно – о тех, кого больше нет?
  – Всё, что хотите. Ваши слова важнее фактов, вы больше ваших слов. И я рано или поздно стану больше себя. С вами это не страшно.
  Какой соблазн. Какой щедрый подарок.
  – Рассказ будет долгим, – честно предупредила я.
  – У нас есть время, – сказал вечно юный протей.
  Я полной грудью вдохнула осенний вечер и признала:
  – Есть.

---------------------------

  * Дуб красный (лат.), он же дуб остролистный и дуб канадский.