Дикарь

  Три царапины от конских когтей, длинные, от запястья до локтя, затягивались, жгли и люто чесались от торопливого маминого бормотания.
  – И усвой ты, наконец, – сказал лян. – Если у зверя есть когти, рано или поздно он тебя порвёт. Если у него есть клыки, он тебя укусит. Если у него есть грива, он тебя ужалит.
  – Ну вот не ужалил же до сих пор, – пробурчал Паэтир. – Хожу, говорю...
  – Хорошо бы ты ещё думал, пустая голова, – возмущённо фыркнул вир. – Прикинул бы, во что обходится конь. На котором и ездить нельзя! Мы тебе Урга не для дармоедства дарили!
  – Но он не хочет, так сильно не хочет...
  Мама подула на зудящие шрамы и поцеловала Паэтира.
  – Ну не капризничай, малыш. Ведь всем только лучше станет. И нам, и тебе, и самому Ургу. Станет ласковым, работящим. Посмотри: все домашние кони стриженые, а разве им плохо? В довольстве, сытые, здоровые, хозяева их холят и балуют. Это диким нужна ядовитая грива, а нашим-то – от кого отбиваться?
  Мама вернулась к очагу, захлопотала над котлом, и оттуда запахло так вкусно, что вир взялся за хлебный нож, лян достал из подпола кувшин с ягодным взваром, Паэтир подтащил табурет к полке над столом, чтобы снять расписные миски, а с лежанки спрыгнул заспанный кот.
  – Мы и кусты стрижём, и у деревьев обрезаем дикие ветки, – продолжала мама, задумчиво помешивая в котле, – косим траву, жнём хлеб, сорняки выпалываем. И свои волосы держим в должном порядке.
  Она вскинула голову в хорошеньких коротких кудряшках, и вир с ляном улыбнулись, любуясь сестрой. Паэтир молчал, сопел. У него был довод, сильный довод, да только если лян по сей день не рассказывал... Да и не пристало Пату, младшему, заговаривать ни с того, ни с сего о пресветлых...
  – Потому и живём в центре Уттара, – ворковала мама, наполняя кошачью миску тушёной рыбой, – на благословенной Бриге. Потому и пресветлые аранты пришли не к подлым колдунам иллерам и не к мерзким магам шаддарам, а к нам. Потому что мы, честные джены, холим жизнь Уттара – и делаем дикое культурным.
  Она перенесла исходящий аппетитным паром котёл на стол. Вир разложил по мискам здоровенные куски судака, щедро залил густым соусом с луком, капустой, нутом и орехами лхаэ. Все сосредоточенно заработали ложками.
  Паэтир первым доел, глотнул сладкого, пахнущего солнцем и садом взвара. И, раз уж мама первой начала, решился:
  – А у аранта волосы длинные. И у его коня грива.
  Лян смущённо крякнул.
  – Это где ж ты аранта видел? – ахнула мама.
  – Да в порту, – сознался лян. – Давно. Когда Пат со мной на ярмарку выпросился. Интересно же, живой арант, из столицы! И я подумал – он сделает что-нибудь, чтобы парень подрос. А он говорит, мол, всё, что могу – болеть больше не будет, а чтоб его вытянуть до полного роста, это к целителю надо, а я, говорит, художник.
  – Ну я же подрос, – возразил Паэтир. – У него был настоящий живой корабль, представляешь, мам! Зелёный, со щупальцами, стра-ашный! И глазищи!
  – Дева трёхликая! Ты аранту в глаза смотрел?!
  – Нет, я же знал, что нельзя, лян сказал. У корабля! И конь втрое наших больше, и с вот такенной гривой! И я подумал – может, наши не летают, потому что стриженые? Ну аранты же говорят: конь не умеет летать, и человек не умеет летать, а всадник – летает!
  Вир хмыкнул, сдерживая смех. Лян обидно захохотал.
  – Какой же ты наивный, малыш, – вздохнула мама, гладя Паэтира по голове. – Разве можно равнять нас с пресветлыми арантами? Они, хранители наши – великие маги, им, наверное, и конский яд нипочём...
  – Да и баек вокруг пресветлых навертели немерено, – добил вир. – А ты любой сказке веришь, точно дитя малое. Как это – чтобы без крыльев летать? Ну как, сам подумай!
  Паэтир понуро молчал. И впрямь. Вир прав. Не просто старший в семье, отвечает за все жизни в хозяйстве – самый умный, самый опытный. А я – наивный малёк, поверил сказке...
  – А уж их поговорки... – хихикнул лян. – Правду говорят: слушать аранта – мозги сломаешь, а суть не поймаешь.
  – Ладно, – вир хлопнул ладонью по столу. – Аранты за нас сад не возделают. Я к угольщику. Пат, хватит дурить, бери секатор и отправляйся в конюшню. Не то завтра я сам Урга остригу – но тогда, не обессудь, и ездить на нём сам буду. А старую Чиин в упряжь поставлю.
  Ург, завидев хозяина, вжался в стену, предупреждающе поднял трёхпалую переднюю ногу, выпустил когти и встопорщился: иглы торчком по всей спине, одна нависает рогом надо лбом. «Привет, карлик, – сказал в Патовой голове. – Собрался, наконец, с духом?»
  – Нет, – Паэтир отбросил секатор, прижался к груди коня. Ург дохнул в затылок, легонько толкнул тёплой бархатной мордой и ласково уркнул. Паэтир, не выдержав, разревелся. – Не стану я... Но вир сказал, что заберёт тебя себе... И всё равно... А если я тебя отпущу... Ты разве выживешь на воле?
   «Отпусти».
  – Хорошо, – Паэтир утёр рукавом слёзы и сопли, вспомнил, вытащил из кармана грушу, протянул коню. Тот деликатно взял – словно поцеловал ладонь. – Идём.
   «Куда?»
  – За посёлок. Задами пройдём. А там я сниму узду. Там дальше поля и леса до самых гор, только надо обходить дороги, – пояснил Паэтир. – Ты ведь горный зверь, правда?
  Ург молча подставил голову уздечке.
  Тоска, тоска – в последний раз вести коня по тропинке меж огородами и лугом. И думать, как быстро, как легко он расстаётся с Патом. Выходит, Ургу нисколечко не жаль, что они больше никогда не увидятся, он и скучать не будет о своём мелком хозяине, и даже не вспомнит, наверное, в родных холмах, как Паэтир его растил, лечил, учил, как ловил ему лакомство – ящериц и собирал желтянику, как они бегали вдвоём по окрестным лугам...
  Он остановился на опушке леса. Снял с Урга уздечку. Сердито сказал:
  – Ну, всё. Прощай.
   «Влетит тебе?» – спросил Ург у него в голове.
  Паэтир только отмахнулся. Ну, влетит. Может, и выпорют. После того, как остался без коня – невелика беда.
  Ург вылизал ему мокрое лицо и заурчал, щекоча дыханием ухо. А в голове сказал:
   «Ты карлик. Это хорошо».
  – Что?! – отшатнулся Паэтир.
   «Я ведь тоже для людей мелкий. И не домашний. Просто прирученный дикарь. Вы, джены, не умеете делать нас домашними. И большими, себе под стать. Но тебя я подниму. Влезай».
  – Привет, – шмыгнул носом Паэтир. – Сяду на иголки и свалюсь, парализованный, с попой, как решето. Это у тебя шутки такие, лошадиные?
  В ответ Ург опустил гриву – иглы, только что такие грозные, мягко обвисли по шее и спине. Паэтир зажмурился, набираясь храбрости. Взялся за шею коня, пробежал два шага, оттолкнулся в витой прыжок – и с восторженным «ух!» впервые в жизни оказался верхом.
   «Держись!»
  Паэтир покрепче обнял Ургову шею, сжал ногами бока, собрался, готовый к скачке. Конь поднялся свечой, и вокруг него, вокруг коленей Паэтира распахнулся огромный, радужно мерцающий прозрачный диск. Пат от неожиданности и красоты этого дива пискнул, прильнув к шее коня. Трава под ними дрогнула, плавно ушла вниз, вслед за нею завалился горизонт, и навстречу Паэтиру ринулись облака, осиянные солнцем.