Аннотация: Рассказ основан на реальных фактах. Фамилия изменена, любое совпадение с реальными носителями данной фамилии случайно.
Кубань, 50-е годы ХХ века.
Герда была отличной сторожевой собакой. Щенка немецкой овчарки Григорий привёз с собой после демобилизации, таких немцы использовали для караульной службы. Не чета многочисленным станичным пустобрёхам Полканам, Волчкам и Шарикам, Герда никогда не лаяла ни на проезжавшие мимо машины, ни на лошадей. Сейчас она заходилась в лае уже минут пять.
Григорий вышел за калитку. Дом стоял на околице, на холме, вид отсюда открывался отличный, вся станица как на ладони, хотя на что там смотреть, досадливо отмахивался он на комплименты гостей, раньше украшением станицы была церковь, а теперь...
Так что случайные прохожие сюда не заходили. Да и не похож этот мужчина на случайного прохожего. Григорий спокойно ждал, пока незнакомец поздоровается первым.
- Полыневский Григорий Пантелеевич? - спросил незнакомец, с каким-то напряжением разглядывая хозяина.
- Он самый, - ответил Григорий.
Незнакомец, похоже, просто не знал, что еще сказать. Наконец, хмурое, худощавое лицо его преобразилось. Незнакомец широко улыбнулся.
- Служили мы вместе. В Севастополе. Точнее... в госпитале одном лежали. Вот занесла нелёгкая в эти края... - незнакомец снова замолчал.
- Не признал. Ну раз такое дело, заходи. Звать то как? - выжидательно смотрел Григорий на гостя.
- Тёзки значит? - Григорий открыл калитку перед гостем и прикрикнул на Герду, та наконец, замолчала.
- Значит тёзки...
Катя, поспешно поправляя прядь волос, поздоровалась с гостем, а сама за его спиной, прижавшись тёплой грудью к плечу мужа, зашептала на ухо:
- Не нравится он мне... Глаза как льдинки, лицо волчье...
- Не болтай. Лучше стол накрой, - спокойно ответил Григорий.
Первую опрокинули не чокаясь, за тех, кто не вернулся. Катя неодобрительно косилась, но молчала, вышколенная не хуже Герды. После второй, незнакомец, явно чувствовавший себя не в своей тарелке, чуть оттаял. Разговор пошёл. Вспоминали Севастополь, рассказывали, куда кого война потом закинула. По проскользнувшему в разговоре обращению 'братишка' Григорий вычислил флотского еще раньше, чем тот сам об этом сказал.
- С эвакуацией, конечно, то еще веселье было. Я многое пропустил, в 35-й батарее, в потерне валялся, потом в сознание пришёл и сил нет там находится, это подводники к тесноте привыкшие, а вот я не могу больше, и всё. Стены давят. Говорю им, мол, братишки, не хочу здесь подыхать, вытащите под открытое небо, а там я уже сам... так и ныл, как баба, пока не вытащили. Тогда 'Дугласы' еще летали, забирали наших... и то только моряков, пехоту отказывались... уже все знали, что немцы моряков расстреливают. Дескать, потому что моряки немцев тоже в плен не брали... увидят тельняшку, сразу стреляют. Ладно хотя бы тельняшку, её то снять можно, коли не шибко гордый, так они по татуировкам научились опознавать. Хорошо хоть, у меня их не было. Впрочем, пИхоте в плену тоже кофей не наливали... В общем, скоро и 'Дугласов' не стало. Многие на прорыв шли, по ночам. В горы к партизанам. Кто поумней, под обрывом вдоль моря пробирался, кому уже всё равно было, так, по равнине, пёрли... Кого жалко, так это девчат медсестричек, тяжко им пришлось. Одну еще в госпитале приметил, думаю, вот подлечусь чуток, тогда держись у меня, красавица... какое там. Помню, она мне еще пару раз воду приносила... халатик уже не белый, а серый был. Потом пропала. Надеюсь, всё-таки эвакуировалась. Может, офицерик какой своё место уступил. Потом самые отчаянные ребята плоты мастерили из покрышек, и на них в открытое море... Робинзоны, мать их, - тут гость осёкся, глянув на Катю.
- А я, значит, по сравнению с тобой вовремя оттуда успел... В Сухуми нас отправили. В общем, вытащили мне осколок там, прям из брови торчал, помнится, почти привыкнуть успел к нему... а потом как на курорте. Мандарины прямо под окнами росли. Медсёстры опять же... пока Катерина Батьковна вышла, скажу я тебе, была там одна, чернобровая... гречанка вроде... вообще, в этом городе столько народностей, в глазах пестрело. А еще запомнил, смешно сказать, обезьяний питомник. Частенько туда заглядывал. Интересно было за этими мартышками наблюдать... одна мне рожицы всё время корчила. Помню, как-то не удержался, вокруг никого, достал мандарин из кармана, и по ней. Получай, фашист, гранату. Как она заверещала! Ну, я значит оттуда быстрым шагом... - рассказал в свою очередь Григорий, оба посмеялись
- Чай будете? Молоко с медом? Или Гриша кавун разрежет, сейчас принесу, - заглянула Катя, и снова ушла.
- В Севастополе, в госпитале людей было не протолкнуться... не мудрено, что я тебя не запомнил. Фамилия то хоть как? - спросил Григорий, сообразив, что до сих пор не спрашивал, всё равно гостя он так и не вспомнил, хоть убей.
Тот внезапно помрачнел.
- Так это... Иванов я. Гришка Иванов, - гость провёл ладонью по коротко остриженным волосам.
- Ну ладно, благодарствую, красавице хозяюшке спасибо. От арбуза пожалуй откажусь, ехать в автобусе долго. Хозяин, а налей-ка еще своей терновки, хороша она у тебя. На посошок, как говорится...
Севастополь, наши дни.
Во время очередной прогулки по Приморскому бульвару, любуясь на закат, мы остановились напротив Памятника затопленным кораблям, и Яна с нотками гордости сказала:
- А мой дед участвовал в обороне Севастополя.
- Мой тоже, - с некоторым удивлением ответил я.
Тогда мы эту тему развивать не стали, хотя тогда у меня и мелькнула мысль свозить Яну на 35-ю батарею или Диораму. Мы недавно познакомились, как никак гостья нашего города, и главное, она мне действительно нравилась, так что приходилось думать над "развлекательной программой". Впрочем, большую часть свободного времени мы проводили на море. Ради него Яна и приехала сюда, почти как в известном фильме, у неё традиция, день рождения, 7 июля, встречать обязательно на море. Поскольку Яна из Питера, обычно это была Балтика, но на сей раз она выбралась с подружкой в солнечные края.
Думать о её отъезде не хотелось. Разумеется, у меня были знакомые местные девушки, вполне подходящие, чтоб скрасить времяпрепровождение в перерывах между рейсов, но Яна казалась лучшей из всех. Клюнув, как обычно, на внешность, я только порадовался когда узнал что девушка приезжая, обычно это означало уменьшение времени на ухаживания, иногда весьма существенное... Последнего с Яной не получилось, но как оказалось, мне приятно с ней общаться, да и просто быть рядом. Причем, что самое главное, это было взаимно.
Но день расставания приближался. Когда мы лежали на скалистом "диком" пляже, Яна предложила обменяться адресами электронной почты, и своими данными в социальных сетях. Я достал мобильный, чтоб записать то, что не сумею запомнить.
- Полыневская Яна, - она сказала год выпуска и название ВУЗа.
- Помоему ты немного торопишь события, но намёк понят, - улыбнулся я.
- Ты о чем?? - по глазам Яны я понял, что та и не думала шутить.
- Вот те раз, подумал Штирлиц... значит, мы однофамильцы. Я просто решил, что ты где-то подсмотрела мою фамилию, - хотя фамилия довольно редкая, но каких только совпадений не бывает, и в тот момент я не особо удивился.
- То есть, мы оба Полыневские, и у нас обоих деды участвовали в обороне Севастополя. Как звали твоего деда? - спросила Яна, катая в ладошке гладкий камешек.
- Григорий. Был тогда шофером ЗИСа, грузовичок такой, - ответил я.
- Я, к своему стыду, не знаю, кем служил мой дед. Но его тоже звали Григорий, - Яна запустила "блинчик" по воде. Мы смотрели, как камешек подпрыгнул четыре раза и пошёл ко дну.
В тот же день Яна позвонила своим родителям, а я связался со своими, со столь внезапно вспыхнувшим интересом к подробностям биографий своих родственников. Дата и место рождения совпадали. Также как и отчество. Вероятность, что в станице Новосветская, в один день родились два Полыневских Григория Пантелеевича, приближалась к нулю. Нет, само по себе такое было возможно, но мой дед обязательно рассказывал бы о таком курьёзе моему отцу.
Не буду описывать свои эмоции. Я убеждал себя, что с двоюродной сестрой это не инцест, но всё равно, чувствовал себя, мягко говоря, неловко.
Выходило так, что отец Яны - сын деда от первого брака. Но по рассказу Яны её отец родился в Одессе, и был младше моего отца. Теперь получалось, что дед жил двойной жизнью, и был двоеженцем... что, конечно, звучало полным бредом.
Потом Яна упомянула про то, что дед прошёл через плен.
- Погоди, - я уже потерял способность удивляться, - он никогда не был в плену.
- Я деда никогда не видела. Он умер еще до моего рождения. Но как-то, за праздничным столом по поводу 9 мая, папа рассказывал, что хотя дед крайне неохотно об этом говорил, но всё-таки упоминал, что попал в плен под Севастополем, раненым. Тяжело, в голову. Когда город пал, он остался на мысе Херсонес, в толпе тех кого не успели вывезти наши. Рассказывал еще, как приходилось пить морскую воду... ждать эвакуации... А потом немецкий плен. О нём дед ничего не говорил. Своего рода табу. Освободили его примерно через год, и по его словам как раз успел поучаствовать в боях за освобождение Севастополя. Как говорится, взять реванш, - мы растерянно смотрели друг на друга.
- Тебе могут скинуть на имейл его фото? - наконец сказал я.
Деды у нас оказались всё-таки разные. Ни капельки внешнего сходства. Я испытал чувство облегчения, и нашим с Яной отношениям, во всем их столь манящем многообразии, снова зажёгся зелёный свет. Но ситуацию в целом это только больше запутало.
По просьбе Яны выслать всё, что касается деда, её отец, к счастью более-менее разбиравшийся в теме, прислал отсканированное донесение о потерях. Там была запись о Полыневском Григории Пантелеевиче, причем указанная дата призыва в РККА и военкомат совпадали с данными моего деда, кроме месяца (в паспорте моего деда записано 17 апреля, а в донесении стояло 17.05, что вполне очевидно объяснялось ошибкой писаря). Далее следовало, что попал он в плен 30.06.1942, в день падения Севастополя, а освобожден в начале апреля 1944, после чего практически сразу прошёл фильтрацию, и в том же месяце снова был призван в ряды РККА. Обратила моё внимание запись в графе "Где служил до попадания в плен". Там стояла пометка "Не помнит".
Согласно военному билету моего деда, который бережно хранился, он был тяжело ранен в голову в первых числах июня 1942го, и эвакуирован плавучим эвакогоспиталем в город Сухуми, нынешний Сухум. Отец рассказывал, что дед упоминал и обстоятельства своего ранения, и показывал место в Голубой бухте под Севастополем, где находился причал, с которого проводилась эвакуация, а особенно часто вспоминал полюбившийся ему Сухуми. В том же году, по выздоровлении, дед снова был зачислен в РККА, прошел всю войну, закончив её комвзвода, где-то в Венгрии
Я попытался сопоставить всю эту мешанину фактов. Итак, в донесении была записана дата призыва, но в графе "где служил" стояло "не помнит". Это выглядело странно. Допустим, амнезия после ранения в голову, плюс год в плену, который едва ли способствовал медицинской реабилитации, там и выживали то единицы... Но как он тогда запомнил дату и место призыва (пусть и перепутав месяц)?
Причин назваться чужой фамилией у деда Яны могло быть много. В момент попадания в плен он мог скрывать, к примеру, национальность (хотя из-за обрезания евреи обычно выдавали себя за мусульман), или еще что-то.
В момент освобождения возможных причин было не меньше... Но, если предположить, что он сделал это сознательно, то почему при освобождении он назвал эту фамилию, а не фамилию какого-либо погибшего бойца? Ведь выбор у него был богатый, сомневаться не приходилось...
Подводя итоги, скорее всего дед Яны был однофамильцем, или человеком с похожей фамилией, тоже служил под Севастополем, и тоже был ранен в голову, что действительно привело к амнезии. Поскольку его называли по имени-фамилии после ранения, в госпитале, их он запомнил. Но эвакуировать его, в отличие от моего деда, уже не успели, и в числе десятков тысяч других, преимущественно рядового состава, он остался на мысе Херсонес, где и попал в немецкий плен.
НКВД было в курсе обстоятельств падения Севастополя, и тех, кто попал в плен здесь, особо не проверяло, а уж тем более взятых в плен ранеными. Вероятно, проверяющий сверился с госпитальными списками (возможно, моего деда, в хаосе тех дней, даже не вычеркнули из них) и по схожести фамилии, плюс ранение в голову, ничтоже сумняшеся, идентифицировал его как моего деда, на тот момент бывшего в строю РККА, и сражавшегося где-то на Украине... что и записали по итогам фильтрации.
Так у моего деда появился двойник.
Уже не получится узнать, догадывался ли об этом дед Яны. Вполне возможно да. Ведь амнезия обычно проходит. Но попыток вернуть себе свою настоящую личность он, похоже, так и не предпринимал... или, во всяком случае, делал это тайно.
Мы с Яной сидели в кафе. Я размышлял о превратностях человеческих судеб на необъятных просторах этой страны, с её, то героической, то мученической историей.
Первый бокал севастопольского шампанского мы пригубили, не чокаясь, за наших дедов, да и за всех, кто погиб под Севастополем.
- Кстати, мой дед рассказывал, что с пресной водой была напряжёнка, и водители заливали в радиаторы машин шампанское из инкерманских штолен, - "обновляя" содержимое бокалов, начал я.
- Уфф... хватит на сегодня истории, - вздохнула Яна.
- А я вот всегда думала, менять или нет, фамилию после свадьбы, - она улыбнулась, демонстрируя милые ямочки на щеках.
Я не знал, дойдёт ли дело до свадьбы, но в одном появилась радостная уверенность... у нас с Яной, несмотря на её отъезд, всё только начинается. В конце концов я давно хотел побывать в Питере.