Аннотация: Печальная история, иллюстрация к песне Александра Городницкого. Почти что документальная...
Разве может любовь называться любовью,
если она не является тайной?
(Автор)
Ты слагаешь сонет за сонетом, наяву ли, в бреду ли шепча это девочке, твоей Беатриче - кому же ещё? Ведь кого же, скажи мне, ты можешь любить с такою неистовой силой, как не ту, что встречаешь случайно, наперёд уже зная, что нет?..
Свою Беатриче, всё верно, которую величаешь на Вы - хотя ей всего-то, представьте! - в традиции Данте, да-да, Алигьери, называвшем её Donna Biche. Чисто в скобках замечу, что в 1274 году - не поленитесь загуглить - мой флорентийский предшественник в такое же впал состояние. Лестно. И тайно любил её, слагая сонеты, в коих числа 9 (девять) и 18 (восемнадцать) наш автор ласкал по-особому влажно. Губами.
Сама ж Беатриче, как, впрочем, любая из многих, кроваво терзавших сердечную мышцу художника, сказала бы просто: прикольно. И тут не поспоришь: ведь если любовь не является тайной, то это ваще-не-прикольно, ни разу!
А как вам такая гипотеза: любая Божественная комедия ли, трагедия ли - в принципе Божественный текст - инспирирован тайной любовью? Да-да-да, он и есть тот самый трагически-тайный ребёнок, у которого родителей, естественно, двое, но зарегистрирован только один. Один, в нашем случае спевший: Ждите нас, Невстрече!..
***
...Сашку Баранкина замели на выходе из метро, где назревала протестная акция после объявления мобилизации. В конце сентября дело было. Ночь продержали в ментовке, а наутро вручили повестку. 'Ну, боец, блядь, считай, ты сам к нам явился... Так что отсюда автобусом прямо - на призывной пункт!..' С призывного отправили в область на так называемый карантин. А где-то через неделю Сашку в команде таких же мальчишек перебросили на сбор резервистов в Белгородскую область. Мальчишек - это условно, поскольку некоторым его товарищам по несчастью было уже под полтинник. Отсюда, из казармы учебного лагеря, Сашка и прислал мне то видео, где он поёт под гитару песню полярных лётчиков Александра Городницкого:
Кожаные куртки, брошенные в угол,
Тряпкой занавешенное низкое окно...
Сашка был моим постоянным читателем. Я знал, что он тоже из Питера, но мы никогда не встречались, а лишь изредка переписывались. В одном из писем сорокалетний Сашка Баранкин поведал мне тайну своей запретной любви, где фигурировали те же самые числа: девять и восемнадцать, - в точности, как у Данте и Беатриче восемь с лишним веков назад.
***
...Тогда он учился на первом курсе Политехнического. А его девятилетняя N. (имя возлюбленной он мне не назвал) гостила в Петербурге у родственников на летних каникулах. Он увидел её на детской площадке, куда ходил готовиться к сессии, прихватив учебники и конспекты, - на открытом воздухе под гомон летнего города заниматься ему нравилось больше, нежели в тесной квартирке под вечный бубнёж сериалов, которыми увлекалась бабуля. Да и отношения с грандматью у него были сложные - Сашка с ней имел расхождения по всем актуальным вопросам: на предмет одежды, причёски, еды и даже походки. Поэтому предпочитал уходить, оставляя её наедине с телевизором.
N. приходила в тот сквер качаться на высоких железных качелях, которые обожала. Несколько дней они играли в гляделки. Сашкино сердце сжималось, когда девочка взлетала над его головой, замирало вместе с ней в верхней точке, а затем камнем падало вниз, чудом не разбиваясь о землю, удерживаемое советскими стальными цепями. Казалось, он чувственным образом постигает переход потенциальной энергии в кинетическую, подымаясь и опускаясь слитно с её маленьким тельцем, массой около двадцати килограммов, на вскидку. А во взгляде её он читал отчаянный страх, вдруг переходивший в решимость, - невозможно было глаз оторвать от этой девчонки.
После нескольких сеансов наблюдения за N. в нём что-то сместилось и натянулось, словно он сам взлетел на качелях и замер в крайней точке своей траектории, не вернувшись обратно, как должно нормальному маятнику, - накопленная потенциальная энергия не перешла в кинетическую, а сжатой пружиной застряла в груди, в области солнечного сплетения. Удивительно, но это напряжённое состояние не помешало ему сдать в пятницу на отлично экзамен - преподаватель по матанализу с удовольствием вывел каллиграфически отл., со словами: Можете ведь, Баранкин... Концентрация - великое дело!.. Он занимался йогой, их математик...
А в субботу N. не пришла. Сашка до восьми вечера просидел на своей неизменной лавочке возле кустов шиповника. После долго бродил по окрестностям, ругая себя плохими словами, что не выследил, в каком она доме живёт. Взглядом сканировал окна: вдруг мелькнёт в каком-то случайно её силуэт, лёгкий, как тень стрекозы. Домой вернулся только к полуночи, есть не стал, а сразу завалился в постель. Ему хотелось заплакать.
Он впал в полудрёму, крутился-вертелся со спины на живот и обратно, но так и не смог забыться совсем. Наконец он вскочил, накинул одёжку и вышел на улицу, в молочно-белую ночь. Было часа три-четыре, когда город весь замирает перед полным рассветом, накапливая покапельно то, что скоро взорвётся кинетической энергией дня, когда загрохочут грузовики и трамваи, загундосят в свои мегафоны рекламные зазывалы, и в полуденное июньское небо пальнёт холостым плевком пушка на Петропавловке, обозначая, что всё как обычно: день кипит, пузырясь. Но пока что стояло затишье - мутное преддверье нового летнего супа.
Сашка сел на свою скамейку, прохладно-влажную от росы, ощутил свежесть ночи, и тут ему в голову прилетела шальная мысль: испытать то же самое, что и она, та девочка на качелях. Он взобрался на доску промеж железных тяжей и начал раскачку - сначала легонько, потом всё сильней и сильнее. Качели скрипели в ночи, но Сашка работал ногами, взлетая всё выше и выше, - ему было на всё наплевать. Он совершал сейчас некое действо, которое по неизвестным причинам дарило ему осколочки счастья, недополученного накануне. Сашка раскачался настолько, что почти достигал верхней точки, переворачиваясь вниз головой. Он готов был выполнить 'солнце', совершив полный оборот на триста шестьдесят, но тут качели вдруг стукнулись о преграду и основание содрогнулось - это заставило Сашку остановиться. В тот же момент кто-то рявкнул в окно что-то нечленораздельное и хлопнул фрамугой. Потом Сашка вспомнил - ему крикнули: Эй, какой там мудак, блядь!.. - эта фраза эхом стояла в ушах.
Вернувшись в свою конуру, Сашка лёг и наконец-то заснул: ему снилось что-то очень щекотное, милое, тёплое и трогательное просто до слёз, но он никак не мог вспомнить, что именно...
***
N. пришла на площадку только во вторник, пропустив целых три дня. Сашка думал, что больше никогда уже её не увидит. Соскучился по гляделкам. По её выражению глаз: от дикого страха до отчаянной шалой решимости. По её оголённым коленкам и худеньким бёдрам, где трепыхается на ветру подол простого летнего платьица. Накануне, в ночь с воскресенья на понедельник Сашка проснулся опять на рассвете и записал строчки стиха, пришедшего во сне:
Убеги от меня, девчонка,
Сил моих не хватает смотреть,
Как по голени этой тонкой
Хлещет розгами юбки плеть...
Наутро он удивился своему лирическому озарению, но листочек тот сохранил. Что-то в этих словах казалось странным, чудным, принадлежащим не его сознанию, а кому-то вовне. Как если б ему их надуло каким-то нечаянным ветром - и он лишь формально зафиксировал эти несколько строчек как дежурный регистратор погод.
С утра во вторник у Сашки была консультация, и он пришёл на площадку только после обеда. Он увидел N. издали - девочка находилась на своём рабочем месте и перекачивала потенциальную энергию в кинетическую, используя мощность маленьких мышц. Сашка чуть было не бросился прямо к качелям, но вовремя укротил свои чувства и сел на скамейку. Она же, заметив его и рядом стопку конспектов, вдруг почему-то расхохоталась. Чего раньше за ней не водилось. Сашка даже опешил: как будто он не страдал все эти три дня, не плакал ночами - чего тут смешного!..
Он уткнулся в конспекты, словно совсем не соскучился по гляделкам.
Скрип качелей тут прекратился. Не поднимая глаз он всё-таки видел, что N. находится в нижней точке своей траектории, касаясь ногами земли. Сашка продолжал водить глазами по строчкам, не понимая смысла написанного. И тут случилось невероятное: она опустилась рядом с ним на скамейку и тихонько спросила:
- Обиделся что ли?..
У него не нашлось даже слов, кроме каких-то дурацких:
- Да ну ещё, обижа... - начал Сашка и тут же добавил: - И куда ты пропала?
- Никуда не пропала, мы ездили на дачу в Мартышкино.
- Фффх... Сама ты Мартышкина!
- Я не Мартышкина. А наоборот... - она назвала фамилию, опровергающую схожесть с обезьяноподобными.
Так они познакомились. Оказалось, что N. приехала из какого-то Лисичанска и скоро уедет обратно. Что она тут гостит у двоюродной сестры Валентины и её мужа Юры. Которые сейчас на работе. И что в выходные они все едут в Петродворец смотреть фонтаны и парк...
- Хочешь с нами? - просто спросила она.
Сашка пожал плечами:
- А кто меня приглашал?
- Я тебя приглашаю.
- И что ты скажешь своим? Кто я?
- Эмм... скажу, что ты... садовник этого сквера.
- Да уж, садовник из меня... Тогда уж лучше - механик по этим качелям. Кстати, их бы смазать невредно. А то скрипят... особенно ночью!
- Ага, здорово! Правда, давай я тебя познакомлю с моими Юра-Валями. Они хорошие, вот увидишь! А что ты тут учишь, в этих тетрадках?
- Сейчас вот физику. А на прошлой неделе учил математику...
- Ух ты! А можешь математикой позаниматься со мной? Мне на лето задание дали... по устному счёту...
- Это идея! Позанимаюсь, конечно! Ну сосчитай-ка: двести шестьдесят четыре минус сто тридцать девять?
- Нее, мы такое не проходили! Мне надо... девять умножить на два равно восемнадцать!
Сашка закрыл свой конспект и стал задавать ей простые примеры на сложение и вычитание, умножение и деление в пределах ста. N. подолгу смотрела на небо, после чего отвечала - не всегда правильно, но всегда восхищённо таращась на своего молодого учителя. Они ещё долго занимались устным счётом, забыв о качелях и о грядущем экзамене по физике. И вообще обо всём на свете, быть может, оттого, что гляделки с дальней дистанции сделались ближними. По факту - в упор. (Так в точности написал мне сам Сашка Баранкин - не хочется даже менять).
На другой день занятия были продолжены. А вечером N. настояла, чтобы Сашка пришёл к ним в гости знакомиться с Юра-Валями. Последние оказались типичными неформалами диссидентского вида - Сашкина бабушка таких называла патлатыми. Работали чёрт знает где, но в нескольких сразу местах: в одном - художниками-оформителями, в другом - ресторанными музыкантами; не брезговали, впрочем, сыграть и на похоронах, особенно новых русских - тут платили изрядно. Их нисколько не удивило, что N. привела в дом какого-то парня, студента, с которым познакомилась в скверике у качелей, - для них это было нормально. А уж занятия математикой с их маленькой подопечной были восприняты на ура. Юра-Вали не пили спиртного, зато курили какую-то дурь; предложили и Сашке.
- Не знаю даже, - отвечал он, - я никогда не пробовал...
- Ну тогда и не надо. Не начинай, - сказали они.
В итоге Сашка весь вечер занимался с N. устным счётом - и, конечно, гляделками, - уединившись с ней в крохотной комнатушке, половину которой занимала тахта; сейчас она находилась в распоряжении гостьи, а сами хозяева спали в гостиной - прямо на полу, на матрасе.
В субботу и воскресенье у Юры-Вали подвернулась шабашка: то ли свадьба, то ли какой-то там юбилей. Да и Сашка в субботу как раз сдавал физику - получил, между прочим, трояк, поскольку готовиться было некогда: занимался в основном арифметикой по программе третьего класса. В следующие выходные поездка опять сорвалась по каким-то причинам: то ли работа, то ли погода. Наконец во второе воскресенье июля они все вместе двинули в Петродворец на Ракете. N. нарядилась в шелковистое белое платье, а в косички вплела атласные белые ленты. Сашка тоже привёл себя в божеский вид: надел новые джинсы и белоснежную отглаженную рубашку с тёмно-синим брендовым галстуком; плюс тёмные очки на глаза. Но Юра-Вали отнеслись к его прикиду критически:
- Снял бы ты эту селёдку!.. Прям придушить тебя хочется!.. Как будто активист комсомольский...
Сашка смутился, снял галстук и оставил его в комнатушке у N. на тахте.
- Ну вот, так-то лучше, - прокомментировали Юра-Вали, - ещё три верхних пуговки расстегни! А лучше все пять...
На Ракету выстроилась огромная очередь, пришлось постоять. N. придумала развлечение:
- Саш, а можешь меня покрутить? Заместо качелек...
- Эмм... Хорошо, давай так, три оборота за каждый верный ответ, - предложил он, имея в виду устный счёт. Так они умственные упражнения совместили с физическими. Получалось неплохо. И Юра-Вали были довольны.
- Запусти её в космос, Санёк! Наша ракета не хуже...
Сашка крутил N., обнимая её руками и соединив ладони в замок на животике. И в один напряжённый момент, когда её тельце вращалось, приняв почти горизонтальное положение, случился конфуз: N. во всеуслышание пукнула, - видимо, он ладошкой надавил на кишечник. И тут вдруг девочка громко-громко начала хохотать - точно так же, как тогда на качелях, увидев Сашку после трёхдневной разлуки. Она хохотала, а он ужасно смутился, как если бы пукнул он сам: опустил глаза, покраснел и не мог говорить - слова застревали во рту. Тогда ещё Сашка не знал, что этот стыд за другого называют испанским.
Однако же удивительно, что данный пассаж послужил их физическому сближению. После этой неловкости он как бы сделался её старшим братом, если не больше. Теперь она его признала своим и запросто прыгала к нему на колени, обнимала за шею и даже запускала руки в карманы штанов со словами:
- Ну-ка проверим, что ты тут прячешь?.. Ааа, какие-то ключики! От чего?..
- От квартиры, где деньги лежат, - с ухмылкой шутили Юра-Вали.
При этом N. вся светилась, сияла - это Сашка почувствовал сразу, как только они оказались на палубе теплохода. Её глаза говорили: как же мне хорошо!.. мы с моим Сашкой летим в Петергоф, где веером радужных брызг фонтанирует счастье!.. и вокруг нас и море, и солнце, и ветер, и мы сидим на Ракете!.. на верхней палубе сказочно белого корабля!..
Гуляли по парку, болтали, галдели; купили N. раскидайчик на длинной резинке - играли им в мини-пятнашки. Особенно задержались на фонтанах-шутихах: 'Скамейке', 'Дубке' и 'Водной дорожке', - тут и Сашка и N. промокли до нитки, хоть отжимай. Пришлось действительно отжиматься, укрывшись в полудиком кустарнике. Здесь Сашка впервые увидел N. в одних трусиках, без всего остального. Трусы были бежевые, цвета топлёного молока и, будучи влажными, практически повторяли все выпуклости и вогнутости её девчачьего тельца - выглядела она как голенькая. Сашка невольно загляделся на её ладненькую фигурку: длинные ножки, маленькую круглую попку без единого признака жирности, идеальную талию и волшебную складочку на рельефном лобке, уводящую в невинность межножья. Захотелось её поласкать.
Сашка вспомнил, что такое же точно желание испытывал в детстве, когда дошколёнком ходил с мамой в женскую баню. Тогда он тайком засматривался на маленьких девочек с чистенькими лобками - натуральными ангелочками. Куда привлекательней взрослых раздавшихся тёток, имевших густую поросль в низу живота и подмышками. Эти чёрные и рыжие кущи его почему-то пугали. Да и жирные ляжки он считал безобразными - разве можно хотеть погладить такое?!..
- Ты не замёрзла? - спросил Сашка N. Они стояли под сенью высоких акаций в одном нижнем белье, а за зелёной стеной шумела аллея, где они оставили Юру и Валю сидеть на скамейке.
- Н-н-неа... - отвечала она, легонько подрагивая.
- Давай я тебя отогрею... - сказал он и обнял N. сзади, двумя руками за плечи, прижимая к себе.
Она и в самом деле дрожала. И её детская дрожь передалась вдруг ему, как если бы два колокольчика, один из которых звенит, прислонили к другому. И тот воспринял вибрации первого, зазвенев своим голосом, более низким по тону. Низким - в смысле наверное взрослым.
Сашка помог N. выжать мокрое платье, а она ему - рубашку и джинсы. Потом натянули влажное на себя и присели на солнышке с Юра-Валями, чтобы подсохнуть. Те предусмотрительно успели купить всем по картонному стаканчику сладкого молочного кофе и огромный кулёк с горячими пышками - согрелись и подкрепились.
Возвращались уже поздним вечером, электричкой. N. притомилась и тихонько дремала, притулившись к Сашкиному плечу. Юра-Вали слушали какую-то музыку, развалясь на ободранных старых сиденьях. Все были довольны поездкой - день прошёл превосходно. Настолько прекрасно, что, видимо, полагалось за него заплатить. Сашка понял это уже на Балтийском вокзале, когда, похлопав себя по карманам, глухо буркнул:
- Ключи...
- Что, посеял? - откликнулись Юра-Вали.
- Ага. Наверное, пока отжимался...
Вся скрытая прелесть сей неприятности состояла в том, что Сашка накануне проводил своих родичей в санаторий и без ключей попасть в квартиру не мог. Узнать об этом поздним вечером было, разумеется, шоком. Ну не возвращаться же в Петергоф, чтобы ползать в кустах полудикой акации, пытаясь отыскать потерянные ключи! Пусть даже и белой июльской ночью. Да и электрички уже не ходили...
Позже Сашка, вспоминая тот досадный момент, когда он не на шутку расстроился, приходил к логичному выводу, что если бы этого всего не случилось, историю с потерей ключей стоило бы просто придумать. Но это ему и в голову не пришло. Тем самым подтвердилась старая истина: реальность замысловатее всякого вымысла. А то и умнее.
- Ну чо, давай тогда к нам, - невозмутимо отреагировали Юра-Вали. - Одним человеком меньше, одним больше, не суть... наша квартира, как известно, резиновая...
Сашке предложили поставить раскладушку на кухне. Но N. категорически возражала:
- Никаких раскладушек! У меня на тахте полно места! Ну пожалуйста, Саша! Ложись, пожалуйста, тут, я тебя очень прошу! А если ляжешь на кухне, я буду плакать, честное слово! - горячо причитала она и при этом тёрла глаза, выдавливая настоящие слёзы.
- Да ладно, чёрт с ней, - заключил мудрый Юра, пока Валя чистила зубы. - Ложись уже на тахту. Всё равно, я гляжу, придётся жениться... - со вздохом шепнул он Сашке и хитро подмигнул. Сашка залился краской, почти как тогда, когда N. нечаянно пукнула. Только там это был стыд за другого, испанский, а сейчас - стыд за двоих, названия которому ещё не придумали.
Девятилетняя и восемнадцатилетний - что они делают вместе в постели?
Не знаете? Я вам скажу: обнимаются и засыпают. Особенно после фонтанов, искупавшись в радужных брызгах. Сашка напрочь не помнил, что ему снилось в ту чудесную ночь. Зато в подробностях описал мне, какие эротические картины рисовались в его акварельно-влажных сновидениях постфактум, когда N. уже не было рядом. Она являлись к нему регулярно и изумляла бедного Сашку Баранкина своими придумками.
***
...По первости они спали в трусах. Причём в тех же самых, намокших в фонтанах-шутихах. И эти мокренькие тряпицы по умолчанию требовали прижиматься друг к дружке как можно более тесно, чтобы между телами не оставалось никакого зазора для ветра - ведь на ветру немудрено и замёрзнуть, а после простыть в одночасье! И они прижимались, обнявшись. Когда же от напряжения немели их руки, N. ложилась сверху на Сашку и так засыпала, пока он ладонями гладил ей спинку и попку - это её усыпляло, как кошку, когда её ласкает хозяин.
Но со временем стало замечено, что что-то мешает - вздуваясь бугром - сплочению их тел. И это что-то хотелось куда-то пристроить. Однако пристроить мешают как раз эти тряпки. Которые кому тут нужны?!
В последующих Сашкиных сновидениях этот досадный косяк был устранён: прежде чем лечь в постель и обняться с N., он намыливал всё их бельё, полоскал его в тазике и развешивал на кустах акации или шиповника. А под кустом делал 'охрану' - детский секретик: ямку, накрытую стёклышком, под которое прятал ключи от квартиры. В некоторых сновидениях, особо тревожных, сверху появлялась красная трафаретная надпись: В СЛУЧАЕ ОПАСНОСТИ РАЗБИТЬ СТЕКЛО!
Трудно сказать, в чём состояла опасность и от чего зависела степень тревожности текущего сновидения, но зато теперь ничто не мешало прижаться друг к дружке безо всяких щелей и зазоров, поскольку при появлении набухания N. прятала эту помеху к себе между бёдер и сжимала как только могла, сильно-сильно. Благо силы было полно - спасибо качелям. Собственно, это тоже были почти что качели или похожий на них тренажёр, от которого дух захватывает реально, особенно если во сне. Настолько даже, что страшно проснуться. Ибо только проснувшись ты можешь узнать, во сне ли всё это было или, чем чёрт не шутит, быть может, и наяву?! А пока всё это продолжается во времени и пространстве, и ты являешься актором запретного действа, ты повисаешь в неведении: чем всё это для тебя обернётся?..
Так вот Сашка и жил, зависнув - как тогда на железных качелях в петербургской белой ночи. И конечно в тревоге - читай, в ожидании окрика: эй, какой там мудак, блядь!..
***
Через несколько дней N. вернулась домой в Лисичанск - с Сашкой они не успели толком и попрощаться. Она писала ему милые детские письма, он прислал мне одно (если не забуду, в конце приложу). В августе грянул экономический кризис, и письма от N. прекратились. А Сашкины сновидения продолжались, становясь всё тревожнее и даже навязчивее - ему казалось, они заменяют всё то, что N. хочет ему рассказать, но не может.
Сашка об этом всерьёз призадумался, обсуждал и со мной. Мы пришли к странному выводу, что его сновидения предлагают более сильные и интересные вещи, нежели реальная жизнь. И он стал их фанатом: с нетерпением ждал, что случится следующей ночью, а утром записывал на диктофон подробности произошедшего. У него накопилась коллекция этих утренних бредовых пассажей, часто путаных и местами бессвязных - ими он со мной поделился. Это собрание звуковых файлов и стало побуждающей силой настоящего текста.
Нашлось в них место и устному счёту. Так N. сказала:
- А ты знаешь, что этот год у меня особенный?
- Чем же?
- А вот смотри, 1998. 1+9+9+8=27. 2+7=9. И мне как раз 9 лет!
- Нет, это не год у тебя особенный. Это ты такая особенная, - отвечал Сашка. - В прошлом году тебе было восемь, правильно?
- Да.
- А год был 1997. 1+9+9+7=26. 2+6=8.
- Ух ты, точно!
- А на будущий год тебе будет десять, да?
- Ага.
-1+9+9+9=28. 2+8=10.
- Обалдеть!
- А ещё смотри, что у нас получается. Мне сейчас 18. 1+8=9. И девять как раз тебе! Больше того, у нас всегда будет так! На будущий год тебе будет 10, а мне 19. 1+9=10.
- Правда?.. Так у нас будет всегда?! Это точно? Всегда-всегда?..
- Нет, не всегда. Когда мне стукнет 99, я наверно умру. А тебе только исполнится 90.
- Нет! Я тогда тоже умру!..
***
Многие годы Сашку терзала тоска по его Беатриче, мучали сладкие сновидения, усугубляемые скрипом качелей, когда он ходил тем памятным сквериком - их сквериком, как он его называл про себя. Всякий раз, слыша жалобный скрип, он испытывал чувство вины: ведь дал себе слово смазать ржавые втулки, да так и не смазал, хренов механик!.. Другие девочки качались на них, он снова сидел на лавочке под шиповником, листая конспекты. Но никто не играл с ним больше в гляделки - его Беатриче была и осталась единственной. Неповторимой.
И что ему стоило выяснить, где находится Лисичанск? Но быт завсегда заедает: то одно, то другое. Тем более Лисичанск рифмовался у него с Мухосранском, простите. И годы, между прочим, летели. На пятом курсе Сашка вынужденно женился на почти случайной знакомой: она залетела после одной вечеринки и недвусмысленно намекнула, что он отец её будущего ребёнка. Девушка в тот вечер была с ним изумительно милой; очевидно, сильно хотела, на ухо нежно шептала: хочу тебя очень! - и они действительно тогда переспали...
Сашка поступил сугубо по-джентльменски: женился и через какое-то время сделался папой. Правда, сравнительно ненадолго: вскоре его благоверная предложила развод, поскольку познакомилась с иностранцем, за которого в итоге вышла замуж. Тот оказался солидным финским бизнесменом, он усыновил годовалого малыша, и они все уехали в Хельсинки, прихватив в придачу и тёщу. А Сашка остался один.
В сущности, это не было для него трагедией - будучи самодостаточным, он привык к одиночеству. Тем более тут было ясно, что речь не о высоком чувстве с большой буквы Л, а о благородстве мужчины: не может же мальчик расти без отца! В самом деле, к детям Сашка относился с удивительной нежностью. Возможно, не меньшей, чем финн, усыновивший чужого ребёнка. Но возможностей тех не имел. И единственной отдушиной Сашки стал интернет. Так он сделался постоянным читателем сайта alokis.com.
Многие скажут, что ничто ему не мешало жить нормальной жизнью в реале - это всё так, безусловно. Но он предпочёл виртуальную жизнь: писал мне письма и рассказывал о своих сновидениях. А в реальной оставил себе гитару и грустные песни о том, чего не случилось: тайная любовь отличается тем, что она небанальна и самодостаточна; ты живёшь одной ею, она высасывает из тебя все твои соки и вновь напитывает сладкой негой... Да-да-да, такова твоя запретная страсть к Беатриче. И она, эта волнующаяся биологическая жидкость в твоём домашнем аквариуме равна становится жизни - ты готов пожертвовать жизнью, если жизнь угрожает тебе утратой этой остро-сладкой горячей субстанции, лишив тебя главного - твоей тайной любви. Тебе никак без неё - она и есть ты со всеми своими пожитками и манатками, явью и снами.
***
Сашка имел по географии тройку, а после школы, в Политехническом географии не было вовсе. Поэтому он имел смутное представление о маленьких асфальтовых южных городках, упомянутых в 'Песне полярных лётчиков'. Но фраза о школьницах-невестах, которые ждут где-то там, на солнечных газонах и детских площадках со скрипучими, очевидно, качелями грела его дождливую петербургскую душу. Песню эту он знал наизусть и пел её, когда тосковалось.
Сейчас наступило то самое - тосковалось изрядно. Который день их держали в неведении: когда?.. куда?.. с какой целью?.. Впереди зияла абсолютная неизвестность. Сидя на койке Сашка тихонечко пел, подыгрывая себе на гитаре:
- Завтра, - сказал тот гулко и почти что торжественно. - Одних в Мариуполь, других в Лисичанск.
Услышав последнее слово, Сашка тут вздрогнул и на полуслове осёкся:
Ждите нас, невстрече...
Недопетым осталось:
...не встреченные школьницы-невесты
В маленьких асфальтовых южных городках.
Так вот они, оказывается, где - эти маленькие южные городки: Лисичанск, Мариуполь, Бердянск...
Да, это был город его Беатриче, тот самый, асфальтовый, где-то в полной тьмутаракани. Слово Лисичанск обожгло его сердце адским огнём - внутри полыхнуло и оставило горечь чёрной золы. Ибо вдруг оказалось - когда это слово взорвало слух после долгого перерыва, - что с Лисичанском у него связаны некие смутные мысли и, быть может, надежды. Не названные ни разу, а разве что приснившиеся в ночи, но так и не вспомненные потом.
***
Их подняли в четыре тридцать утра и сразу погрузили в машины. Сашка всем телом ощутил тревожную дрожь, когда взвыли моторы и колонна тентованных студебекеров двинулась на аэродром. Добрались сравнительно скоро; потом долго ждали, сидя на вещмешках в огромном железном ангаре; каждому бойцу выдали по сухому пайку: запечатанный гамбургер и картонный стаканчик тёплого кофе с торчащей пластмассовой трубочкой, через которую пить. Наконец, когда уже забрезжил рассвет, стали выкрикивать поимённо, кого в первый борт, кого во второй; первый на Мариуполь, второй - Лисичанск. Сашка не сомневался, что его во второй. Но всё-таки нервничал: вдруг перепутают. И успокоился, когда прозвучало: 'Баранкин! - Я! - Во второй!' В самолёте дремал - видимо, после еды разморило.
...Очнулся непосредственно в бронетранспортёре. Тут была теснотища, жарища и духотища: густо воняло мужскими подмышками и портянками, как если бы спёртый воздух казармы спрессовали до размеров этого бэтээра. Сашкин взвод был заброшен на освобождение района Щемиловка. После вонючей жёсткой бронемашины было приятно укрыться в зелёнке - тут пахло травой и цветами каких-то южных растений, названий которых Сашка не знал. Но ощущал эти запахи как из далёкого детства - будто бы вспомнил. Он пробирался вдоль улочки, другая сторона которой была застроена двухэтажными жёлтенькими домишками с облупившейся штукатуркой - уютными, как обложка потрёпанной детской книжки.
Воспользовавшись занятостью командира, который по рации разговаривал со штабным руководством, Сашка рванул резко вправо и перебежал на нечётную сторону улочки - туда, где домишки. Мгновенно его охватили знакомые тихие звуки: где-то пилили дрова, где-то плакал младенец, где-то ритмично скрипели качели. Опа, да тут есть чем поживиться! - мгновенно мелькнуло в мозгу. Сашка с ходу нырнул во дворик и притаился за углом дровяного сарая. Прислушался. Затем крадучись начал двигаться в сторону вожделенного скрипа. Вот уроды, смазать не могут качели, - ворчал он шёпотом по мере усиления звука. - Так до сих пор и скрипят... Старые, ржавые, никудышные... Всем всё похер, бесхозяйственность и разруха... - Чем громче становился металлический скрип, тем жарче вскипала Сашкина злость, распространявшаяся уже и на ту, что раскачивала эту хреновину. - Это ж надо быть такой дурой, чтоб во время войны!.. Нет чтоб делом заняться!..
- Ну-ка быстро слезла отсюда! - скомандовал Сашка. - Занимаемся устным счётом! Считаю до трёх! Раз, два, два с половиной...
Через секунду девчонка стояла пред ним по стойке смирно и отдавала пионерский салют.
- Что это за салют?!! Локоть должен быть под сорок пять градусов к горизонту, кисть прямая, пальцы крепко сжаты и вытянуты, как струна! Куда ты их растопырила?! Ну-ка быстро: двести шестьдесят четыре минус сто тридцать девять?
- Сто двадцать пять.
- Сто двадцать пять - сука и блядь! - сострил Сашка и громко заржал, как казарменный балагур.
- Ты чо? - она подняла на него изумлённо-испуганный взгляд.
- Хуй через плечо! А ты думала чо, автомат Калашникова?! - в ответ рявкнул он. Тут она попыталась отпрыгнуть, но Сашка крепко схватил девочку за запястье и резко привлёк к ноге. - Стоять нах!.. - Накрыл ладонью маленький рот, другой рукой обхватил её тельце и поволок в дровяной сарай, за которым только что прятался. - Тока пикни, убьюю! - прохрипел он ей в ухо. Девочка жалобно заскулила, почти что беззвучно. Одним ударом приклада Сашка сбил малюсенький ржавый замок, висевший на двери. Тот обречённо звякнул и рухнул в густую траву - тут давно не косили.
В сарае был сумрак, терпко пахло сухой древесиной. В дальнем левом углу валялся видавший виды матрас. Подтянув к нему жертву, Сашка бросил её на нечистое лежбище, всё в опилках и фантиках от конфет. Рядом положил автомат и повторно сказал:
- Один только звук - и ты трупик! Пришью как козявку!..
По лицу девочки текли горячие слёзки. Скинул куртку вместе с заплечным мешком; рассупонил штаны - из них пружинисто выскочил член. Рядом с жертвой встал на колено, запустил под платье ладонь и сгрёб её исподнее одним сильным движением вниз. Средним пальцем нащупал мокрую щель и, обнаружив целевое отверстие, всадил в него с ходу свой жестокий стояк. От боли она заорала, но он закрыл её ротик рукой, и крик утонул под ладонью. Там стало сыро и жарко от детской слюны. Продолжая затыкать жертве рот, он начал долбить её мокрую щель, как мясник, - бывалые армейские ёбари называют такое: готовил бифштекс с кровью.
Девочка извивалась всем тельцем, корчась от боли, и от этого конечно хотелось насаживать её всё глубже и глубже, по самое некуда. Вскоре влагалище было раздолбано, и он принялся за тугой узкий анус - его в казарме называли тухлая вена. Девчонка уже не орала, а только глухо стонала, вероятно, теряя сознание. Маленькие упругие булочки тесно сжимали его твёрдый фаллос, проникший промеж них в горячую дырочку. Трудно было сдерживать приступ оргазма - он едва стопорил рвавшийся наружу фонтан. Но в самый последний момент, когда уже взорвались плотины, он выскочил членом из попки и вставил ей в ротик, воткнувшись по самые гланды, - и заключительный втык пришёлся жертве в гортань. Захлёбываясь, она захрипела...
Сашка проснулся за пять минут до подъёма. Все трусы были в сперме и густо воняли грибницей - пришлось их снять и надеть камуфляж на голое тело. Но Сашку это не волновало - он уже принял решение и точно знал, что надо делать. Что надо делать сегодня, в его последний день жизни.
***
P.S. Свой последний сон Сашка назвал... предсмертная казнь.
Но это моя догадка.