Лист бумаги постоянно съезжает с книги, которую я подложила. Поправляю его, следя, чтобы бумага не мялась.
Я пишу быстро, отрывисто, почти не думая - так, словно боюсь потерять мысль, упустить смысл. Так, словно кто-то может застать меня за чем-то порочным, чем-то совершенно недопустимым.
Фразы пляшут перед глазами, и я перечитываю их, перебираю, пробую на язык. Думаю, как бы они звучали произнесенными вслух.
В окно любопытно заглядывает луна. Иногда мне кажется, что бледная чертовка надо мною смеется. Еще бы: часто ли сейчас люди пишут друг другу? Нет, не пару ничего не значащих предложений в соцсетях. А настоящие письма. На настоящей бумаге. Настоящими ручками. Такими, как в школе, как в институте. Помните?
Раньше я часто писала письма: бабушке, подругам, друзьям. Это трепетное чувство, когда ты складываешь пополам тетрадный лист, а потом еще немного - так, чтобы поместился в конверт. Облизываешь клейкий слой. Запечатываешь письмо. Опускаешь его в ящик. И ждешь: порой совершенно неторопливо, а иногда - каждый день проверяя, не прилетел ли ответ. И когда находишь белый прямоугольник в почтовом ящике, достаешь его - о, какая буря внутри. Нетерпение, любопытство, радость. Разрезаешь ножницами конверт или просто отрываешь край - осторожно, чтобы само письмо не задеть. Читаешь. Сначала очень быстро, поверхностно, потом более вдумчиво, аккуратно, продлевая удовольствие. Пишешь ответ. И так по кругу.
Я пишу письмо.
Кажется, я хотела сделать его совсем другим. Кажется, будто все слова не те. Кажется, что само оно смешно и не может вызвать ничего, кроме легкого недоумения. Может быть, это потому, что я долго не писала писем. Может быть, оттого, что это особенное письмо. Может быть, во всем виновато полусухое красное. Может быть, оно сговорилось с луной. И теперь тоже надо мной смеется.
Я пишу письмо. И так страшно, и так волнующе складывать этот прямоугольник в конверт. И ждать ответ.