Совершенно невероятным представляется мне сейчас тот факт, что когда то я не считал выкуренных сигарет. Даже фактически невозможным. Мало того, сигарет, - пачек не считал. А теперь что? Останавливаюсь посреди улицы, чтоб отдышаться, толстыми непослушными пальцами вытаскиваю сигарету, зажигалкой чирка, и сразу же, почти мгновенно все мое нелепое, толстое тело складывается пополам, в жестком приступе кашля. Слезы выступает на глазах, кажется будто кислорода совсем нет. Тягуче и черно смотрится этот город в такие моменты. Но я уверен, - это не астма. Это такая реакция на бытие, если хотите - аллергия.
Так происходит и в этот раз. Чуть отдышавшись, я жадно выкуриваю половину сигареты, смотрю на часы. Время еще есть. Эти магазины работают сейчас почти все время. Лихорадочно вспоминаю название. Нет, все из головы вылетело. Только этот октябрьский ветер. И дождь, уставший и надоевший сам себе. А, черт с ним, с названием, увижу - не ошибусь.
Сегодня день рождения моей дочери. Ей 19 лет. Может она уже спала с мужчиной. Или читала Маркеса. Или варила борщ. В этом возрасте почти все поступки лежат в одной плоскости. Она живет с матерью. Вот уже как 5 лет. С Ниной я встретился совершенно случайно, в маршрутке. Она попросила передать плату за проезд. Я взял холодные монеты и смятую десятирублевку, чуть сжал ее руку. Рука была холодной, впрочем, как и всегда. После ничего не значащих фраз она умолкла и даже будто просто уставилась в окно. Улицы сливались в одну непроглядную серую ленту, хотелось как то их разграничить, хотелось курить. Хотелось сказать что то, что обдумывалось, вынашивалось все эти долгие пять лет. А, если быть честным, первый год после развода. Первый год без дочери. Первый год без ответственности и без криков на жалкой полуразвалившейся кухне. Я мял шапку, лоб под ней чертовски потел, постоянно откашливался. А потом понял, что сижу растворенный в терпком аромате ее духов. Тех самых, что так хорошо знал. Перед выходом она сказала, что я стал хуже выглядеть. Я улыбнулся и сказал ей про духи. А она мне в ответ про то, что и Аня их полюбила тоже.
И вот теперь я отдаю деньги на кассе большого магазина полного всяческих коробочек, флакончиков, бутылочек. Полного сотнями разных запахов, сливающихся в один, универсальный. По нему женщины определяют, что там можно купить то, что им нужно. По нему мужчины догадываются, что будут тратить деньги, потому что нужно. Так как третьего пола не дано, эти магазины вполне оправдывают свое существование. Красивая продавщица спрашивает меня про подарочную упаковку. Я киваю. Красивая продавщица спрашивает меня про красивую упаковочную бумагу, красивую оберточную ленту. Я киваю. Ее красивые пальцы ловко заворачивают подарок. Меня тошнит. Зеркала отражают мое потное лицо, очки в дешевой оправе. Нелепый пуховик, серые брюки без каких либо признаков стрелок. Это место не для меня. Совсем. Наконец она заканчивает и протягивает мне сверток. Я говорю ей спасибо. Она широко улыбается и просит зайти еще. Обряд завершен.
Еще надо купить цветы. Верней я не знаю, надо ли, но решаю перестраховаться. Последний раз мы покупали дочери подарок вместе с Ниной. То есть как покупали... Она пришла с кухни и назвала сумму. Я полез в брюки, в задний карман, - кошельки я вечно теряю, из него выпала вся мелочь, двухрублевая монета закатилась за шкаф. Я полез поднимать злосчастную двушку, но проворно это сделать мне мешал живот, - уже тогда я весил девяносто с лишним килограмм. Вообщем, я услышал как жена прошипела, что зайдет за деньгами позже. Это была отличная видимость брака. Брака забракованного сразу после рождения Ани. Но тогда я хотя бы представлял, что интересно дочери, что ей необходимо. А сейчас иду выбирать цветы. Потому что все мужчины, когда не знают, как сделать приятное, покупают цветы. Или коньяк. Но коньяк я не люблю. А Ане он скорей всего нужен еще меньше цветов.
Вечер проходит натужно, как будто нам троим приходится делать неимоверные усилия, для того, что бы открывать рот и произносить слова. Дочь сидит похорошевшая, ее губы плотно сжаты, взгляд избегает моего. Я все понимаю, не виню. А еще у еды нет вкуса. Весь праздничный ужин наполнен ароматом того парфюмерного магазина, и традиционная запеченная с картошкой курица превращается для меня в настоящее испытание. Нина, будто замечая это, спрашивает, не положить ли добавки. Я вежливо отказываюсь. Как только мы поженились, она очень трепетно относилась к своей кухне. Ей всегда было приятно, когда я хвалил ужин.
- Ты живешь с женщиной? - дочь вытирает рот безмятежно бежевой салфеткой и откидывается на спинку скрипящего стула.
- Аня! Тебе то зачем знать?
- А я не тебя спросила! - по ее интонации я чувствую, что эту фразу ей приходится повторять матери достаточно часто. - Мне интересно, трахает ли кого - нибудь мой бывший отец. Готовят ли ему завтрак утром, стирают ли трусы.
- Дура! - Нина собирает тарелки и уходит на кухню.
Я не знаю, что ей ответить. Конечно правду, это и так понятно. Но какой тон выбрать? Иногда совершенно не важно что сказать, важно как. Хотя я номинально все еще ее отец, что то внутри меня подсказывает, что надо избрать совсем иную манеру общения.
- Нет, я живу один. Между прочим, у глагола трахать есть множество иных, более приятных синонимов.
- Зачем?
- Что зачем?
- Зачем синонимы? Мы взрослые люди, можем себе позволить упростить хотя бы это. Сложностей мне хватило в детстве. Да и сейчас хватает.
- Что за сложности? - внутри проблескивает надежда на то, что я смогу показать себя настоящим отцом. Вот прямо сейчас. Она мне все расскажет, выложит как на духу, может, голос ее дрогнет в конце, глаза увлажнятся. И тогда я...
- Ничего особенного. Ничего, на что бы ты мог повлиять.
- Аня. Откуда ты можешь знать?
- А что тут знать? Достаточно посмотреть на тебя. - По голосу я слышу, что она начинает злиться. - Господи, да ты даже не представляешь, насколько ты жалок. Я не виню тебя, что ты ушел от матери. Скорей, я тебя прекрасно понимаю. Но почему именно ты? Почему именно ты стал моим отцом? Все, что я наследовала от тебя это склонность быть жирной. И теперь я вынуждена тратить кучу времени на высчитывание калорий и подбор одежды, в которой не будет угадываться твоя великолепная наследственность! То же мне великая радость, быть дочерью учителя литературы. Даже в этом я не смогла почувствовать прелесть твоего отцовства, - ты сам захотел, чтоб я училась в другой школе.
- Весьма лестный отзыв, спасибо.
- Не за что. - Она встала из за стола, давая понять, что наш диалог закончен. - Увидимся через пять лет?
Я не отвечаю ничего. В ней много от матери, слишком много, что бы я мог оправдываться. Когда Аня скрывается в своей комнате, я еще некоторое время сижу один. Взгляд рассеянно блуждает по когда то родной мне комнате. Почти ничего не изменилось. Вот только книг стало еще меньше. Нина извиняется за дочь, за свою идею пригласить меня на этот день рождения. Я киваю. Мы пьем полуостывший чай.
- Знаешь, жена откидывает непослушную прядь со лба, - я бы могла приходить к тебе, помогать в чем нибудь. Например...
- Не надо. Это ведь ты из жалости. Будем честными. В наших отношениях было все, кроме лжи. Это хорошая традиция. Не будем ее нарушать.
Проходит еще четверть часа и я ухожу. На улице все тот же дождь. Я прикуриваю сигарету, затягиваюсь жадно и глубоко. Это был хороший день. Лучший, за последние несколько месяцев.
2
Холодный воздух сжимает горло, заставляя вновь и вновь прикладываться к ингалятору. Это не астма, это аллергия. На работу, на детей, на этот город, на самого себя в конце концов. Хорошо, что уже поздно, - людей в вагоне метро не так много, и я могу сесть. Стоять в последнее время все трудней. Ехать долго, - но без пересадок. Открываю портфель, достаю книгу. Это "Уединенное" Розанова. Листы испещрены карандашными пометками, знаками восклицания. Еще со времен написания диплома в университете. Кто то сказал, что мудрец не читает книги, а перечитывает их. Розанов для перечитывания хорош как никакой иной автор. Откуда не начни, с какого предложения не возьмись за его мысли, - всегда найдется с чем согласиться и с чем поспорить.
Вчера вечером, когда я искал этот томик в своей, мягко говоря, не маленькой библиотеке, впервые за все сорок с лишним лет жизни возникла ужасная мысль, - выкинуть несколько книг. Мысль до того варварская и невозможная, что я в растерянности повалился на кресло и заплакал. Это бесчеловечно, это возвращение к животному состоянию, - выкидывать книги. Но мысль уже была обдумана, то есть, она уже созрела и была выношена, пусть и без моего прямого ведома. И от этого стало еще страшней. Ночью, на потных и застиранных простынях мне виделись костры из книг, и внутри меня копошились отчаяние и восторг.
Первым должен быть уничтожен Розанов. Как первопричина, как повод для развязывания страшной войны. Все время, пока длилось репетиторство, пока я заученными фразами рассказывал о художественных особенностях малой прозы Пушкина, в голове моей перебирались различные способы уничтожения. Подобно Герострату я представлял суд потомков над собой, и оттого было невероятно сладко. В конце концов, было решено "Уединенное" положить на рельсы вблизи железнодорожного вокзала. Конечно, для такого действа гораздо больше подходил известный роман Толстого, но то ли мое варварство было еще далеко от совершенного, то ли просто было жаль расставаться с академическим собранием сочинений ради одного, пусть и весьма эпатажного поступка.
Я поднял глаза от страниц, которые все это время держал открытыми, не прочтя при этом ни строчки. Напротив меня сидела женщина, на вид около сорока. В ногах ее мирной горочкой сложились пакеты из супермаркета, сквозь тонкие стенки которых просвечивали этикетки упаковок. "Добропорядочная мать семейства", - подумал я. В руках, натруженных, но ухоженных она держала книгу. В мягком переплете, один из тех нескончаемых циклов про сыщиков и преступников, что тиражируются стотысячными экземплярами. Она дочитывала. Глаза ее бегали слева направо, чуть полноватые губы, не успевая за взглядом, шептали слова. Оставалось страницы две или три до конца, когда она почувствовала на себе мой взгляд и улыбнулась. Будто спортсмен, перед финальным рывком она вздохнула и, перелистнув последнюю станицу, энергичным движением затолкала томик себе в сумочку. И с этой минуты ее взгляд, до того отражавший всю важность происходящего, всю глубокую степень переживания, на которую способны такого рода женщины, стал холодным и несколько отрешенным. Может, переживания заменились более насущными проблемами, вроде приготовления ужина, или плохими оценками нерадивых детей. Я сидел несколько ошеломленный такой яркой переменой, и одновременно таким разительным сходством этой женщины с Ниной и, в дальнейшем, с Аней. Несомненно, с Аней. Потому что она дочь своей матери. Потому что мать ее может не читать по полгода, но еженедельно просматривать новости о скидках и акциях. Нет, Розанову уготовлена иная участь. Я пересаживаюсь к женщине, она смотрит на меня и ее рыбьи глаза выражают самую невероятную степень недоумения.
- Извините, что за книгу вы сейчас читали? - Я решаю не ходить долго вокруг да около, в конце концов, в моих планах не значится женить ее на себе, или затащить в постель. Она смотрит на меня и натужно улыбается. Руки поспешно перехватывают сумочку, плотней прижимая ее к груди. Я повторяю вопрос. Она молча вытаскивает ее и протягивает мне. Я решаю разрядить обстановку.
- Меня зовут Александр - кричу я сквозь шум тормозящего вагона - А вас?
- Лена...
- Отлично, Лена. Вы дочитали эту книгу?
- А в чем собственно...
- Да не волнуйтесь вы. Я хочу с вами обменяться. Вы мне свою книгу, а я вам свою. Я ее тоже уже прочитал, и хотел швырнуть на рельсы, под проходящий поезд.
Она молчит и разглядывает мое небритое лицо, в очередной раз вспотевший под шапкой лоб. Я снимаю очки, достаю из кармана носовой платок и начинаю протирать стекла.
- Вы вроде не пьяный?
- Нет.
- Я в первый раз в такой ситуации...- Я отчетливо чувствую, как она подбирает нужные слова. - Мы просто обменяемся и все?
- Да. В этом нет ничего ужасного, правда?
- Это конечно да...
Я протягиваю ей Розанова. Она берет неуверенно, будто пробуя книгу на ощупь. Затем спрашивает:
- А кто это?
- Это философ. Жил в начале прошлого века. Он очень легко читается, правда.
- Но мне это неинтересно. Я медсестра...
- Ну и что? Про медицину там тоже есть, вам будет занимательно. Я вас уверяю.
Затем надеваю очки и выхожу из вагона. Она сидит все еще в каком то недоумении, лицо ее похоже на лицо первоклассника, который столкнулся с трудной, но одновременно увлекательной задачей. Электричка скрывается в тоннеле. Я достаю сигарету и направляюсь к эскалатору. Я улыбаюсь.