Книш Степан Романович, __.__.1918, УССР Виницкая обл. Турчинский р-он с. Калинино, 142 СД, сержант, пропал без вести между 04.08.1941 и 17.08.1941 (донесение о безвозвратных потерях. ЦАМО)
Сколько можно бежать? Лёгкие уже почти разрывали грудную клетку. Надсадный кашель выворачивал наизнанку. Его уже давно вырвало бы от этого кашля, вот только в желудке уже почти два дня, как пусто. Ничего, кроме воды из ручья в рощице. Ух, какая же там была ледяная водица, зубы заломило сразу. Сейчас эта вода была уже тёплой и невкусной. Ещё один глоток, и он закрутил горлышко металлической немецкой фляги. Когда Степан наткнулся на этого мёртвого "ганса", он, не раздумывая, снял у того с пояса эту флягу, положив рядом с рукой убитого свою, тяжелую и стеклянную. Обшаривать немца в поисках еды побрезговал, от того уже явственно попахивало. Винтовку и патроны забрал и повесил на свободное плечо. Трёхлинейка без патронов оттягивала пустым грузом другое, но бросить оружие нельзя - прямая дорожка под трибунал.
А на следующий день, удобно устроившись на пригорке близ шоссе, выпулил из кайзеровской винтовки весь неполный трофейный боекомплект по вражеской автоколонне, с безопасного расстояния, метров в шестьсот. Попасть не надеялся, просто слишком велико было желание насолить проклятой немчуре. Отомстить за всё: и за крушение планов с женитьбой, и за несостоявшуюся демобилизацию, и за погибших ребят из роты, и за отступление, и за то, что они вот так спокойно едут по его земле в своих непривычных с виду грузовиках. Попасть не надеялся, но попал. После четвёртого выстрела остановился замыкающий автомобиль, в который он выстрелил вначале. Потом остановились остальные, и дисциплинированные немецкие вояки разом вываливались из кузовов, отбегали и падали в траву на обочине. Замешательство было недолгим, после третьей перезарядки они обнаружили его позицию и придавили Степана к земле плотным огнём. Защёлкали о ветки пули, улетавшие после удара в глубину леса противно вереща, осыпались срезанными листьями кусты. Быстро и неточно он разрядил в сторону залёгших фашистов оставшиеся патроны, злорадно отметив, как неуклюже упал, приподнявшийся было над дорогой серый силуэт, в попытке перебежать, и только, когда опустел магазин, отполз за пригорок.
Опустевший немецкий карабин безжалостно выбросил за ненадобностью, и, уже проклиная себя за этот дурацкий обстрел, поспешил уползти с опушки глубже в лес. Эх, не с одной единственной винтовкой надо было потрошить эту автоколонну. Но, всё же, успокаивал он себя, хоть одного врага, да вывел из строя, а может и убил, а может и не одного. Хотя бы на четверть часа да задержал, не позволил вовремя вступить в бой целой роте фашистов. А там, глядишь, наши успеют подготовиться получше, может, успеют вызвать танкистов или подтащить на позиции артиллерию. "Вставай страна огромная" и страна действительно поднимается, только не здесь, а где-то там, за Москвой, за Ленинградом, за Киевом. За полтора месяца этой войны Степан уяснил, что за четверть часа дорогого стоит, за эту малую толику времени может столько измениться, что даже саму войну можно выиграть... вот только знать бы, где эти победные пятнадцать минут, за которые и саму жизнь положить не жалко. А впрочем, всё же жалко, особенно, если это не чья-то, а именно твоя жизнь, единственная. И ещё жальче, если никто так и не узнает, что это его, Степана стараниями, была поставлена немцам преграда, которая и решила весь исход войны. Не приколет товарищ Калинин Звезду героя на грудь скромного солдата. Не будет восхищённых девичьих взоров...
А ведь это грех - гордыня, подумал он, наконец, переходя с бега на торопливый шаг. Сколько бойцов уже сложили свои головы, не думая ни о наградах, ни о почестях. Но каждый как мог, уничтожал, задерживал фашистов. Вот и я так же, сколь могу - столь и порчу врагу его планы.
Забирая к востоку, на заход солнца, он прошел небольшое болотце, размочив и заляпав грязью и без того заскорузлые обмотки так, что теперь, издалека они вполне могли сойти за сапоги. Быстро пересёк просёлочную дорогу на краю леса и вышел в поле. Огромное поле нескошенной пшеницы. Легкий ветерок обдувал потное лицо и шею в распахнутом вороте гимнастёрки, лишившейся пуговиц.
Местность полого опускалась к редкой полосе деревьев вдалеке - похоже, что к реке или ручью. За деревьями был виден взгорок с домишками на нём. Эх... жильё, банька, наши... Если эта река Ловать, то дальше по течению город Холм, глубокий тыл нашей обороны. Хотя теперь не такой уже и глубокий...
Возле дома показались люди, на таком расстоянии трудно было разобрать красноармейцы это или немцы, с трудом можно было лишь сосчитать их. Но за ракитами он разглядел знакомую цилиндрическую башню танка БТ. Ну, слава Богу, наши! Кто-то залез на эту башню и теперь, наверное, разглядывал в бинокль бойца в поле. Степан замахал ему руками. Кричать не стал, что толку рвать горло на таком расстоянии. Он же сейчас, как на ладони, для тех, кто смотрит на него от деревни, сверху. Чуть ли не плача от радости, Степан прибавил ходу. Саднили сбитые ноги, но это было уже всё равно. Он спешил и продумывал, как будет докладывать красному командиру о последнем бое, в котором полегли почти все, как передаст документы командира своего полка, все слипшиеся в запёкшейся крови. И как, самое главное, задрав гимнастёрку, размотает обёрнутое вокруг пояса знамя полка с обожженным уголком, простреленное в нескольких местах и пропитанное кровью того, кто прятал его на своём теле до Степана...
Степан устал, опять перешел на шаг. Уже с трудом волоча ноги, вышел на тропу, что вела к реке, до которой оставалось рукой подать - метров сто, уже виднелась вода, и веяло свежестью из-за прибрежных ив. Солнце почти било в глаза, и цвет формы был не виден, только тёмные силуэты возле дома.... Степан уже видел воочию, как после доклада пойдет в баньку. Кожа зазудела, предвкушая горячую воду, а ноздри, как будто уловили запах берёзового веника.
Сквозь шумное дыхание и топот ботинок по тропе, пробилось тарахтение мотоциклетов. От реки ехали три мотоцикла, один на Степана, другой забирал к северу, а третий к югу. Серый мотоцикл с коляской выскочил из-за поворота тропы. Крест на коляске и матовый белый кант погон на кителях мотоциклистов сомнений не оставили. Сидевший за водителем немец приподнялся на подножках в полный рост и махал рукой, подзывая Степана к себе. Вот тебе бабушка и Юрьев день. Красноармеец развернулся и побежал обратно. Лес, родненький, ну что же ты не там вырос? Ну, подступись чуть поближе к реке, дай добежать до тебя скорее. Укрой, укрой в себе родного, спрячь от врага, заплутай их тропами звериными...
Мотоциклы кружились вокруг Степана, как лошади в цирке, колясками вовнутрь, и в каждой коляске пулемёт с дырчатым стволом и круглым бачком сбоку, хищно держащий красноармейца на прицеле. Мотоциклы крутились всё ближе, всё медленнее. Немцы что-то кричали ему по-своему, стараясь перекричать рокот моторов. В центре кружащихся мотоциклов стоял невысокий красноармеец с перевязанной грязным бинтом головой и держал свой пропуск из вражеского тыла - "трёхлинейку", за ствол, как дубину...