Панжинский Николай Поликарпович, 1917г., г.Анжеро-Сужденск, призван Анжеро-Судженским РВК, красноармеец, шофер, 205 отдельный артиллерийский дивизион, 166 СД, пропал без вести 04.08.1941 (ЦАМО РФ оп. 818884, д.19, лист 163)
Хрип-скрип.
Глямк-блюмк.
Брямс-хрясь.
Полуторку было жалко, как животинку. Машине и трех месяцев не исполнилось. Вспомнилось, как Николай, вернувшийся в полк, стоял в шеренге выпускников шоферских курсов на торжественном построении полка. Отслужившую свой срок конную тягу торжественно передали в подшефный колхоз, а потом стали зачитывать списки по батареям. Тут-то он и услышал свою фамилию при распределении новеньких Газ-ММ. Машины Панжинский, любил до самозабвения, с тех пор, как увидел в своём, богом забытом Томске, как сгружают с платформы, пришедшей по железной дороге, грузовой Фиат. Услышав краем уха от комполка, что батареи переведут на механизированную тягу, он остался в армии-то на сверхсрочную чтобы получить профессию шофёра, толково рассудив, что за автомобилями будущее, в котором его, Николая, место рисовалось ему именно за рулём железного коня.
Газик надрывался, грузно переваливаясь по грунтовке с наспех засыпанными воронками от бомб. А вокруг, всё, что когда-то могло двигаться по шоссе само, теперь было стащено на обочины. Там - сгоревший танк, там - разбитые подводы вперемешку со вздувшимися трупами лошадей, там - разорванный надвое автобус. И холмики. Холмики. Холмики вдоль лесополосы. Свежие могильные холмики... Даже без крестов. Полуторка пронзительно скрипела бортами перегруженного кузова, наспех отремонтированного после столкновения с Т-26. Гнать её по такой дороге было жалко, но ещё жальче было ребят на батарее, которая перекрыла шоссе на танкоопасном направлении. Снарядов при орудиях было от силы - четверть от боекомплекта, а грузовик Николая был в лучшем состоянии из всего, чем располагал изрядно потрёпанный полк - его-то и послали в тыл. От самой батареи за месяц отступления остались лишь три орудия. Потери были обидные, не боевые - на марше. Попали при отступлении под бомбёжку, и прощай три расчёта с передками. Единственный бой, который они приняли позже, вселил надежду и уверенность в бойцов. Им попалась заплутавшая немецкая автоколонна с прикрытием из одного лёгкого танка и двух броневиков.
Объезжая обгоревший остов ЗиСа, Николай скрипнул зубами... Тот бой был какой-то не взаправдашний что ли... Лёгкий. Первый же залп батареи тогда поджег головной танк и вывел из строя броневик. Со второго ухнуло в колонне так, что заложило уши у всех. Снаряд влетел в кузов грузовика, который, по всей видимости, вёз взрывчатку. Расстрелять запаниковавших немцев было делом несложным... Даже свободные номера расчётов расстреливали расползавшихся фашистов из винтовок.
До излучины реки, где замаскировались окопавшиеся в засаде три сорокапятки, оставалось не больше пяти километров. Место выбрано было удачно, можно сказать - любовно. Там шоссе, повторяя береговую линию, выскакивало из-за близко подступившего к повороту реки холма, как из горлышка бутылки. Потом выходило на неширокий заливной луг и промеж двух огромных валунов уходило дальше на Вязьму. Любой враг, попавший на этот луг, оказывался как на ладони, не имея возможности быстро проскочить узкие места впереди или вернуться назад.
Пикирующий бомбардировщик Николай заметил поздно. Очень поздно. Лишь тогда, когда вой входящего в пике самолёта пересилил завывание мотора. Спрятать машину на глазах у немца было невозможно. Но шанс уйти от него, перехитрить, обмануть маневром всё же был. Да и не оставалось Панжинскому ничего иного. Бросить машину нельзя - накроют стоячую бомбами, как пить дать накроют. Вот тогда и батарее без боеприпасов конец придёт. Никогда раньше он не чувствовал, что от принятия им решения, от его опыта и умения, так сильно зависит жизнь людей, конкретных людей, тех, с кем пуд соли съел и столько же пОтом отдал. Не ставила раньше жизнь перед ним таких задач. Ни в детдоме им.Карла Маркса, ни в доме отчима, одинокого, израненного и телом, и душой героя Гражданской войны, бывшего командира эскадрона, ни в школе-семилетке, ни на службе в армии в мирное время. И так вдруг стало жалко это "мирное время", что коротко взвыл он, как волк-подранок, почуявший неумолимое приближение смерти. Но сжав в тонкие струнки губы, раздувшись желваками, крепче ухватил баранку и окунулся в страшную игру самолёта и автомобиля, ставкой в которой была его жизнь и возможно, жизнь его товарищей. Выглядывая из кабины в перегретое, обесцвеченное августом небо, и одновременно стараясь не упустить из виду дорогу, не съехать в заваленный мёртвой техникой кювет, он продолжал свой путь. Дождался момента, когда из под изломанного профиля крыла отделилась чёрная точка бомбы, а сам самолёт стал выправлять своё почти вертикальное падение, и резко остановил измученно скрипнувшую машину. Снарядные ящики в кузове глухо стукнулись о передний борт. Земля, метрах в двадцати перед грузовиком, встала дыбом и осыпалась на капот, увлекая за собой осколки разбитого ветрового стекла. Мотор продолжал ровно работать. Николай сглотнул ставшую вдруг вязкой слюну, ощутил вкус пыли в ней и тронулся дальше, стараясь не упускать из виду "Юнкерс". Того, видимо, не на шутку раздразнил единственный грузовик на пустом шоссе. Он забрался высоко в небо и, став с виду почти игрушечным, полого развернулся и зачем-то, перевалившись через крыло, устремился вниз. Теперь его было видно лучше. Самолет и полуторка шли встречными курсами. Фюзеляж пикировщика окутался дымом По дороге, взметывая короткие фонтанчики пыли, ударили пули и побежали навстречу, дробно постучали молотками по кузову. Николай прибавил газу. Машина, осев назад, завывая передачей, нехотя стала прибавлять скорость, когда ее подтолкнуло ударной волной от разрыва бомбы сзади. Пикировщик уходил вверх, чтобы снова вернуться.
- Черта тебе лысого! - закричал солдат.
- За грош не возьмешь! - торжествовал он.
Шутка ли - два раза увернуться от самолета, который охотится только на тебя! Николай оглянулся назад. Некоторые ящики в кузове были разбиты пулями. Из них торчали щепки. Но большая часть груза не пострадала. Хорошо, что снаряды не взорвались, а то летела бы сейчас его душа в небо быстрее немецкого самолета.,. Опять накатил вой стремящейся к земле крылатой машины. Опять потянулись от нее мохнатые шнуры трассирующих пуль... Полуторка, нырнув в небольшую воронку, встала, как вкопанная. Фонтанчики убежали вперед, но облегченно вздохнуть парень уже не успел. Газик встал дыбом, задирая в небо кабину, как будто он был игрушечным грузовиком на веревочке, и злой гигантский мальчик дернул его за эту веревочку вверх. Светлая голубизна неба с промелькнувшим в ней крестиком самолета и зелень земли поменялись местами, и для Николая настала звенящая тишина.
Песок был в глазах, во рту, в носу, в горле и, наверно, даже в легких. Кашель выворачивал наружу до тех пор, пока Николая не вырвало на землю прямо перед лицом. Только тогда солдат осознал, что все еще жив. Он стоял на четвереньках, упираясь руками в собственную блевотину. В ушах стоял непрерывный звон, а на лужу рвотной массы капали редкие капли крови, окрашивая розовым их безлико-серый фон. Пшенка ... -вспомнил Николай. Повар со склада навалил ему полкотелка этой каши, видимо втайне мучаясь от того, что сам вынужден оставаться в тылу, а не бить врага с винтовкой на передовой. Хотел было доложить доверху, но Николай, вдруг смутившись от виновато- жалостливого выражения на лице кашевара, отвел котелок в сторону.
Панжинский с трудом встал на ноги и выпрямился. Голова кружилась и болела. Он посмотрел в небо. Там, где-то высоко висела точка, то увеличиваясь в размерах, то опять сжимаясь. Чуть встряхнет крыльями и снова распрямит их в стороны, опять встряхнет, опять расправит. Не самолёт... жаворонок. Николай несколько успокоился.
Полуторка, страшно изогнувшись рамой, лежала на противоположной стороне дороги. Она напоминала разломанное кресло-качалку или остов детской деревянной лошадки. Как грузовик она прекратила свое существование. Николай сорвал пучок полыни, обтер руки и только тут вспомнил о батарее, о грузе. Снаряды рассыпало и разметало по дороге, по обочине, гильзы многих из них были со вмятинами, согнуты. Уцелели лишь три ящика.
Слух вернулся, когда Николай в десятый, наверное, раз, перешел с тяжелого бега на шаг. Ящики за спиной, связанные веревкой из "Сидора", натерли хребет. Не спас от этого даже подложенный вещмешок. Сквозь неумолчный звон в ушах он разобрал звук мотора самолетов. Это были такие же "Юнкерсы". Восемь пикировщиков вели неустанную карусель в небе, пикируя, поднимаясь, и снова, перевалившись через крыло, как коршуны, падая вниз , чтобы возле, казалось, самой земли вновь взмыть в небо, оставляя за собой тучи взрывов. Они бомбили то место, где стояла в засаде батарея Николая, тщательно замаскированная для взгляда с земли, но не с воздуха. Вот "Юнкерсы", поднявшись в небо очередной раз, сделали круг и, удовлетворенные содеянным, ровным строем ушли на запад.
Позиция батареи представляла из себя изрытое месиво из обломков орудий , ящиков и мокрых красных кусков мяса, бывшего совсем недавно красноармейцами. Живых не было. В кустах неподалеку догорали полуторки. В тех ячейках, что уцелели, на дне с виду целые, невредимые, скрюченно и расслабленно лежали мертвецы, побитые пулеметным огнем с неба. Николай сидел на ящиках и плакал, когда его тронули за плечо. Опираясь на винтовку, рядом стоял Михась - еще один шофер с курсов. Бледность его лица была заметна, несмотря на грязь и копоть.
- Так и не нашел ногу-то... - как то обыденно посетовал он. Перетянутый ниже колена обмотками обрубок ноги сочился кровью сквозь бинты.
- Я того... один остался живой после этой карусели - мотнул он головой вверх... И не болит ведь...Сначала только ожгло и все... Вот и гости дорогие пожаловали - сказал он и опустился на четвереньки. Николай удивленно смотрел, как он , высоко задирая обрубок ноги, удивительно быстро, по-собачьи потрусил к более или менее уцелевшей "сорокапятке", подволакивая за собой на ремне трехлинейку. В колесах орудия не хватало доброй трети спиц, покрышка с одного обода слетела, щиток погнуло, но орудие все еще могло стрелять. Вместе с теми, что Николай дотащил на себе, набралось 19 снарядов. Из-за холма выползали серые машины с крестами.
- Мне на четырех костях удобнее заряжать, а ты там командуй, Колюшка...И не проси, никуда я не пойду, ни в какой тыл! Нет у нас теперь тыла. И некому больше их остановить... Некому! Только мы с тобой и остались. Давай, Колюшка, ты можешь, ты наводчиком был...
Николай вынул из ослабших рук Михася снаряд и дослал его в казенник. В ящике оставался еще один бронебойный... А по лугу, маневрируя между такими же, но уже навсегда застывшими, дымящимися бронированными боками чудищами, тявкая малокалиберными скорострельными пушками, ползли 3 броневика. Прячась за чудными и с виду неуклюжими четырехосными бронетранспортерами, короткими перебежками подбиралась вражеская пехота. Снарядов оставалось только два...