Аннотация: Всё просто. В город пришла чума. Но это не стихийное бедствие, как может показаться на первый взгляд. Пришла она не просто так. У нее была цель. И да, раз чума приходит, значит это кому нибудь нужно.
Портовый город Триассо беспокойно спал, погрузившись в липкую ночную тьму. Только, наверное, в нижнем городе, в гавани, в паре самых низкопробных таверн не смолкал пьяный ор и визг расстроенных скрипок. Люди, не знающие наверняка, встретят ли они следующий рассвет, торопились взять от жизни то, что она может им дать. Здесь и сейчас. И пусть это будет слюнявое лобзание уже не способной себя продать престарелой портовой шлюхи, или глоток грошового горлодёра, помогающий на некоторое время отгородиться стеной пьяного угара от осознания того, что жизненный путь уже скоро, может быть даже завтра, завершится в этом или любом другом, но таком же заплёванном, тупике. Пусть. Главное, это продолжать ощущать хоть что-то, и, благодаря этому, поддерживать в себе иллюзорную уверенность в том, что всё еще жив.
А равнодушные морские волны размеренно покачивали плавающие на их поверхности объедки, трупики мелких животных и прочие нечистоты. Волны вяло облизывали покрытые ракушками и грязными подтёками противно-скользкие камни пирса и негромкий плеск этих ленивых волн почему-то напоминал сейчас сладострастные причмокивания вампира, склонившегося над одурманенной и беспомощной жертвой, предвкушающего скорую трапезу и упивающегося своей полной безнаказанностью. Волны бесстрастно наблюдали, как с борта шхуны "Анохель" совершенно бесшумно, паря над досками грубо сколоченного трапа, спускалась на берег тощая долговязая фигура, укутанная в бесформенный лоскутный плащ с глубоким капюшоном. Волнам было всё безразлично.
Из редких прогалин в ковре кудлатых туч, нависавших над гаванью, подобно гранитному своду пещеры, временами проглядывал лик Иньянги, ночного светила. И бледно-лиловые пятна мертвенного света тут же начинали хаотично переползать по выщербленным камням загаженных и усыпанных различным мусором волноломов, карабкались на облупленные стены ветхих зданий портовых служб и порождали гнилостно-зеленоватые отблески в зловонной жиже, заполнявшей глубокие выбоины на мостовых.
В тот момент, когда Иньянга в очередной раз показалась из разрыва в плотной облачной завесе, странное существо, спустившееся в гнетущей тишине с корабля, откинуло капюшон на спину. В неверном, потустороннем свете, выплеснувшемся на гавань, стало видно, что его длинный плащ, ниспадающий до земли, сшит из многих десятков необработанных крысиных шкурок. Под плащом угадывалась грубая некрашеная дерюжная рубаха. Нижнюю же часть загадочной фигуры прикрывала юбка, сплетённая из крысиных хвостов.
В облаке невесомых пепельных волос, покрывавших голову пришельца, можно было разглядеть изящную резную диадему из кости зеленовато-серого цвета. А то, что люди, сморщившись от омерзения, назвали бы лицом, было покрыто тонкой, болезненно-серой, пергаментно-шершавой кожей, под которой угадывались даже самые мелкие мимические мышцы. Поверхность кожи была усеяна небольшими язвочками и гнойничками. Глаз, как таковых, не было. В глубине широких глазниц существа угадывалось яростное движение плотных жгутов живой тьмы, на поверхность которой ежесекундно пробивались алые всполохи, и в их беспорядочном танце можно было угадать контуры зрачка и хрусталика.
Рот существа разъехался в широкой, неподдельно-радостной улыбке. И скрипучие звуки слов, сорвавшихся с тонких червеобразных губ его, заставили ощутимо вздрогнуть самоё пространство.
- Теперь я ваш король. Ненадолго. Но вам хватит. Встречайте.
Ответом ему был мрачный перезвон городских часов, возвещавший о том, что после полуночи уже миновало три часа. Постояв у трапа еще минуту, в тишине, казавшейся особенно пронзительной после недавнего колокольного перезвона, загадочное существо понимающе хмыкнуло и углубилось в лабиринт узких, затопленных почти осязаемым мраком, проходов между пакгаузами.
В забранном чугунной решёткой подслеповатом слюдяном окошке допросной кельи, размещённой в толще стен цокольного этажа древнего замка, мерцали отблески света. Замок этот служил резиденцией миссии ордена "Меч предстоятеля". Тут, в этом захудалом приморском феоде Триассо, который и существовал-то, в основном, только благодаря доходам, приносимым одноимённым городом-портом, рыцари и послушники этого почтенного ордена, являющегося одним из столпов церкви Тринадцати Поводырей, обладали властью, наверное, даже в чём-то превосходящей власть номинального хозяина феода, фрайхарра Мальгера фан Триассо.
Сама келья была обставлена предельно аскетично. Стены были аккуратно побелены известью. Справа от двери стоял широкий добротный шкаф для документов, упиравшийся в низкий сводчатый потолок. Торцом к единственному узкому окошку, подоконник которого находился на уровне газона, разбитого во внутреннем дворе замка, куда, собственно, и выходило окно, был приставлен солидный стол. Верх столешницы стола был обтянут толстой, деревянно-жесткой коричневой кожей. Слева от него стоял простой деревянный стул. А у ближнего к входу в келью торца стола стояла крепко сколоченная дубовая табуретка.
На стуле восседал Вопрощающий второго круга посвящения, отец Вальгар, на вид было ему лет сорок. Судя по неширокому шраму, тянувшемуся от правого уголка рта через всю щёку к верхней части правого уха, верхушка которого, кстати, и вовсе отсутствовала, приходилось ему принимать участие и в боевых действиях, а не только в кабинетах сиживать. Облачён он был в черную форменную сутану, подпоясанную вервием, в полном соответствии с действующими орденскими уложениями. Тщательно выбритая тонзура, обрамленная кольцом жестких чёрных волос, отражала свет всех тринадцати (по числу Поводырей) небольших, и, в общем-то, довольно тускло горящих, свечек, вставленных в стандартный орденский напольный подсвечник, приютившийся в левом углу кельи, чуть сбоку и позади стула дознавателя. На столе перед отцом Вальгаром лежала стопка листов дешёвой сероватой писчей бумаги. Очиненные перья же ждали своего часа в тяжёлом бронзовом стакане письменного прибора, стоявшего чуть поодаль, и включавшего в себя также и объёмистую чернильницу.
Его водянистые, светло-голубые глаза уже почти минуту, не мигая, неотрывно смотрели в лицо относительно молодой, лет тридцати, женщины. Лицо её можно было бы назвать миловидным или даже привлекательным, если бы не слишком тонкие губы и колючий взгляд болотного цвета глаз.
Женщина эта сидела перед ним на табурете, выпрямив спину и чинно сложив руки на коленях. Одета она была в изрядно поношенное, но чистенькое тёмно-коричневое платье горожанки среднего достатка с глухо застёгнутым воротником-стойкой. Поверх платья был надет традиционный фартук. Обувь женщины - деревянные сабо, тоже была вполне себе ординарна.
- Фрукен Одгунд, так вы же не отрицаете, что практикуете богопротивное ясновидение, дабы внести смущение в души и сердца паствы, неуклонно ведомой Словом Поводырей путём Света,- устало проговорил Вопрошающий,- Так признайте и то, что делаете это по наущению Архиврага. И закончим с этим.
- Отец Вальгар, я просто предупреждала людей о надвигающейся опасности,- неожиданно мягким голосом, обращаясь к дознавателю, словно к неразумному ребенку, певуче произнесла женщина и умолкла. В молчании прошло секунд двадцать. Но, как только дознаватель собрался продолжить свои увещевания, так его намётанный взгляд отметил незначительные, но слегка пугающие перемены, происходящие с его собеседницей.
Та продолжала сидеть всё так же прямо, но что-то неуловимо изменилось в её лице. Черты его словно заострились, а взгляд устремился сквозь отца Вальгара, сквозь многометровую толщу стен орденской миссии, за пределы Триассо, куда-то в невообразимую даль, где она вдруг увидела нечто своими расширившимися, и вдруг резко потемневшими, глазами.
Совершенно другим, чужим, гулко-металлическим голосом она произнесла,- Грядёт мор великий. И горы трупов будут выситься на площадях пустых городов, и будет стоять зловоние великое. И ужас поселится в душах людских. И живые, обезображенные и изуродованные чёрным мором, будут завидовать мёртвым.
Последние её слова совпали с началом перезвона городских курантов, возвещавших о том, что уже три часа ночи. Куранты были установлены на башне городской ратуши почти двести лет назад, в качестве дара городу от гильдии "Молот Грома". Сама же ратуша находилась в десяти минутах неспешной ходьбы от орденского замка.
Одгунд вздрогнула всем телом, взгляд её обрёл на секунду некоторую осмысленность, а потом беспорядочно заметался по комнате. Но она быстро овладела собой и печально посмотрела в лицо дознавателя своими болотного цвета глазами.
- Вот и всё. Он уже здесь. Встречайте,- произнесла она своим певучим голосом, потом разом поникла, и как-то по-детски, пронзительно и, в то же время, жалобно заглянула в глаза дознавателя,- а можно я пойду спать?
- Охрана!- крикнул отец Вальгар.
В коридоре раздались шаркающие шаги, и в приоткрытую дверь протиснулся дюжий послушник, облачённый, подобно отцу Вальгару, в черную сутану, подпоясанную пеньковой верёвкой и вооружённый увесистой дубиной.
- Сопроводите подследственную в её келью.
- Во имя Демиурга.
- Во славу его,- ответил он послушнику, и подследственная под конвоем убыла в свою келью, что бы ненадолго забыться сном на жесткой дощатой лавке. Глядя в след уходящей, дознаватель поймал себя на мысли, что ему жаль эту, по всей видимости, искренне заблуждающуюся, женщину. Но служение требует твёрдости, он, как истинный подвижник, растоптал в своей душе едва появившиеся робкие ростки сочувствия к этой погрязшей в грехах ведьме. Легко поднялся со стула, послюнявив пальцы, затушил ими чадящие фитильки свечных огарков, умиравших в канделябре, и тоже покинул допросную.
Но, вместо того, что бы направиться спать, он пошел к донжону и начал подниматься по скрипучей винтовой лестнице, которая привела его в самую высоко расположенную точку замка, на просторную смотровую площадку, венчавшую башню донжона. Вообще-то, в донжон допускались далеко не все, но у него, как у второго после настоятеля лица миссии, была возможность находиться тут когда угодно и сколько угодно. Он подошел к ограждению и, опёршись локтями на изъеденные временем каменные перила, уставился в темноту, всё ещё окутывавшую город.
Он вспоминал прошедший день. С утра всё шло по накатанной. Подъём, утренняя литургия, затем лёгкий завтрак. Занятия с братией боевыми искусствами. Да, помимо того, что он был на хорошем счету, как въедливый и упорный дознаватель, он ещё и наставлял братию в искусстве обращения с копьем, в чём был, несомненно, признанным мастером.
Ведь когда-то, в миру, у нынешнего отца Вальгара было совсем другое имя - Джеро, и он не размышлял о высях горних и спасении души. Он был удачливым кондотьером и лихо орудовал и копьём, и тяжёлым палашом. Он любил вино, женщин, деньги и жизнь. Но всё изменилось, после того, как ему проткнули бок. Котерия, в составе которой он числился, принимала участие в штурме замка какого-то захудалого барона. И вот, когда он уже вскарабкался по скользким от крови предшественников перекладинам штурмовой лестницы на гребень стены, и до победы было уже рукой подать, его левый бок обожгла Боль...
Он провалялся в забытье больше месяца, страшная рана чуть не убила его. И, очнувшись, он понял, что безвозвратно изменился. Он уверовал. Уверовал слепо и беззаветно. И, как только к нему вернулась способность переставлять ноги, он покинул свою котерию, отдав все деньги, причитавшиеся ему за кампанию, женщинам-маркитанткам, выхаживавшим его и таки вытащившим с туманных равнин Нижнего мира. Он пешком отправился, куда глаза глядят. После многих дней пути его мятущаяся душа нашла приют в миссии рыцарей ордена Меча предстоятеля. И там кондотьер Джеро умер окончательно, а его место под дневным светилом Джуа занял брат Вальгар.
Подставив лицо шаловливому ночному ветерку, отец Вальгар продолжал освежать в памяти подробности дня минувшего.
После занятий с братией пришло время дневной трапезы. А вот спустя полчаса после начала сиесты орденский патруль, совершавший обход кварталов верхнего города, привёл эту нарушительницу. Она была задержана за то, что проповедовала у городского фонтана. Нет, не проповедовала. Прорицала. А от этого слова уже тянет дымом очистительного костра.
И ощутимо так тянет, аж ноздри щекочет, поскольку прорицание есть проникновение за завесу времени, которая призвана надёжно сокрыть от нас грядущее. То есть, прорицание есть деяние, выходящее далеко за рамки дозволенного доброму мещанину, истово стремящегося к Свету, и является ничем иным, как покушением на одну из исключительных прерогатив Демиурга - всеведение. А потому, не подлежит сомнению то, что задержанная патрулём горожанка Одгунд занималась этим по прямому наущению Архиврага.
Ибо все благие чудеса, кои являются нам, исходят только от Демиурга. И приходят эти благие чудеса в мир только через посредство священнослужителей Тринадцати. Так написано в канонических текстах священных книг, авторами коих и были в седой древности Тринадцать Поводырей, верные последователи и соратники Демиурга.
А вот всё чёрное колдунство, вся богопротивная магия, ведовство, некромантия и прочие прелести, всё это используется Лукавым (да, у Архиврага много имён, и это одно из них) для того, что бы смутить умы и души малых сих и отвратить их от пути следования Свету, заповеданного нам Демиургом. Потому все, кто поддаётся соблазну обретения силы и власти, приобщаясь к нечестивым дарам Про?клятого, суть потерянные души. И спасти эти заблудшие души можно, лишь добившись их искреннего покаяния и освободив от оков грешной плоти. Со всем милосердием. И без пролития крови.
Вырвать эти души из-под влияния Нечистого крайне важно, ибо, когда настанет Последняя Битва, он поведёт за собой бесчисленные легионы заблудших душ, чтобы смять и уничтожить Святое Воинство, ведомое Демиургом.
И чем больше душ будет спасено сейчас, тем легче придётся Святому Воинству в Последнем Бою.
Небо на востоке потихоньку светлело. К рассвету оно очистилось от туч, полностью закрывавших небосвод вечером. Свежий ветерок трепал полы сутаны Вопрошающего второго круга посвящения отца Вальгара.
Верхний край Джуа выплыл из-за горизонта, и небо на востоке в одно мгновение окрасилось алым, как будто кто-то щедро плеснул на небосклон свежей артериальной крови. Метаморфоза эта произошла столь быстро и неожиданно, что отец Вальгар вздрогнул. Зрелище залитого кровью неба вселяло иррациональный страх. Усилием воли дознаватель унял внутреннюю дрожь и начал спускаться вниз. Начало нового дня не предвещало ничего хорошего.
Молодая женщина проснулась. Сев, слегка сгорбившись, на лавку, которая служила ей и ночным ложем, она упёрлась застывшими глазами в противоположную стену, аккуратно побеленную, как, впрочем, и все вертикальные поверхности в замке, за исключением мебели, разумеется. Левую сторону её лица заливал кроваво-алый свет восходящего дневного светила, пробивавшийся сквозь слюдяную муть узкого, выходящего на восток, окошка кельи.
Одгунд действительно была хоть и слабой, но, всё-таки, ясновидящей. И прошедшей ночью, во сне, она увидела и прожила все линии своего будущего. Их было, до обидного, немного. И самая длинная из них протянулась аж на семь дней и тринадцать часов с минутами от сегодняшнего рассвета.
Каждая из них, кроме одной, были до краёв наполнены запредельной болью и невыносимым страданием. А протяжённости той линии её жизни, в которой было меньше всего боли, хватало лишь до завтрашнего утра.
И теперь, уставившись глазами в аккуратно побеленную стену, она выбирала себе не линию жизни, нет. Она выбирала себе смерть. Она выбирала лучшее из худшего. Взвешивала все "за" и "против". Она не хотела ошибиться в этом последнем для неё значительном выборе. Потом выбирать уже будет не из чего. И ничего переиграть уже не получится.
Послушник, тщедушного телосложения белобрысый парнишка, одетый, как и все тутошние обитатели в чёрную сутану, принёс миску жидкой ячменной каши. Одгунд даже не шелохнулась. Она, просто-напросто, не заметила его появления. Она выбирала. Послушник, потоптавшись немного в дверях с миской в руках, поставил её на кривой табурет, стоявший рядом со входом в келью и исчез. А Одгунд продолжала скрести взглядом побелку на противоположной стене. Кровь стучала в висках. Как же хочется жить. Но приходится выбирать из доступного.
В дверь заглянул охранник и нарочито грубым голосом, видимо, поднимая таким нехитрым способом свою самооценку, возвестил, что подозреваемая Одгунд должна немедленно проследовать на допрос.
Она выбрала. Решение принято.
Путь по коридору она проделала, как во сне. Сейчас она реализует свой выбор.
Дознаватель встретил её, сидя на стуле. Перед ним, как и вчера, лежала стопка серых листов писчей бумаги. Одгунд вошла в келью и без приглашения уселась на дубовую табуретку, ту самую, сидя на которой провела значительную часть вчерашнего дня.
- Доброе утро, Фрукен Одгунд,- отец Вальгар посмотрел в колючие глаза болотного цвета и вдруг с удивлением различил в них своё отражение.
Он приготовился к долгим часам увещеваний. Мало того, он, опасаясь, что это ничего не даст, и подследственная будет продолжать упорствовать в отрицании очевидного, дал поручение служкам привести в порядок пыточную камеру и развести огонь в жаровне, что бы угли давали надлежащий жар. И даже брат Фарульф, штатный садовник миссии, и, кроме того, заплечных дел мастер, по совместительству, ожидал его распоряжений, сидя в своей келье.
- Вчера мы остановились с вами на том, что вы отказываетесь признавать, что, занимаетесь ведовством и прорицанием по наущению Падшего, так ведь?- начал дознаватель, продолжая, тем временем, отвлечённо разглядывать собственное отражение в глазах болотного цвета. Хотя сейчас, отметил он про себя, на грязно-болотном фоне начали проскакивать яркие изумрудные искорки.
- Нет.
- Простите,- смешался отец Вальгар,- Что вы сказали?
- Я признаю, что занималась прорицаниями по прямому наущению Архиврага,- певуче произнесла женщина, - и готова подписать все необходимые письменные признания, покаяния, протоколы, или что там ещё у вас необходимо.
Вопрошающий второго круга посвящения отец Вальгар с трудом овладел лицевыми мышцами, которые непроизвольно начали расползаться, формируя торжествующую улыбку.
- Я искренне рад, фрукен Одгунд, что вы решили вернуться на путь Света, заповеданный нам Демиургом,- сказал он, отмечая про себя, что отпускать брата Фарульфа к его дражайшим растениям пока преждевременно, мало ли что, передумает ещё. Ибо хитроумен и коварен Про?клятый, и упорно цепляется за каждую заблудшую душу, раз угодившую в его сети. Да, определённо не стоит пока торопиться отпускать брата Фарульфа...
- Сейчас я оставлю вас, а сюда придёт брат Театвар, который запишет все ваши показания и составит все необходимые документы. Вам нужно будет подписать все эти бумаги перед началом заседания Трибунала Милосердных, который определит меру вашей вины и суровость наказания.
Одгунд сидела в своей келье на деревянной лавке, лёжа на которой ей предстоит провести свою последнюю ночь в мире живых. Трибунал Милосердных прошёл так, как она видела всё это в своем сне. Вплоть до мельчайших деталей. Так же, как и во сне, секретарь Трибунала, писарь Театвар, минут пять ползал в пыли под столом, накрытым тяжёлым небесно-голубым бархатным полотнищем с ядовито-жёлтой бахромою по краям, оглушительно чихая и стараясь найти лист протокола, который скинул со стола внезапный порыв сквозняка, в то время, как писарь отвлёкся на то, что бы всё-таки прихлопнуть большую назойливую муху, которая упорно стремилась присесть на его обширную тонзуру. И так же увлечённо и с таким же наслаждением, как и во вчерашнем её сне, ковырялся мизинцем в своём правом ухе седоватый председатель Трибунала, настоятель миссии отец Сахсмунт.
И приговор полностью соответствовал тому, с которым она уже ознакомилась минувшей ночью. Если отбросить все словесные кружева и оставить только суть, то завтра, после исповеди, она взойдёт на костёр.
И задохнётся от едкого дыма в течение трёх минут после начала экзекуции. А всё потому, что, несмотря на жаркую погоду, костёр сложат из скверного качества отсыревших дров. Видимо, отец келарь и тут решит немного сэкономить. В общем, огонь до неё, до живой, так и не доберётся. А что будет с её бренным телом потом, ей решительно наплевать.
Стемнело. Одгунд устроилась на узкой деревянной лежанке с твердым намерением увидеть сон о тех временах, когда она ещё была маленькой девочкой, её родители были живы и самым ужасным расстройством в её жизни был отказ мамы от того, чтобы отпустить её на рыночную площадь, где давал представление бродячий театр кукол. С этой мыслью она заснула, и на её спящее лицо медленно и нерешительно выползла мягкая детская улыбка.
Этим же вечером, часов около семи, была зафиксирована первая смерть от ранее не виданной в этом городе болезни. Случилось так, что двое нищих, слонявшихся в поисках того, кто угостил бы их дармовой выпивкой, заглянули в берлогу одного из своих коллег, если так, конечно, можно выразиться. Тот валялся без движения на своей лежанке, усланной грязным тряпьем, уткнувшись лицом в набитый соломой холщовый мешок, заменявший ему подушку. Они начали тормошить лежащего. В результате приложенных ими усилий, уже остывшее, к тому времени, тело было перевёрнуто на спину. И тут любителям бесплатной выпивки, даже не смотря на вязкую полутьму, царившую в этой норе, бросились в глаза пугающие детали. На шее и щеках их знакомого распустились огромные гнойные язвы, а посиневшие губы были покрыты какой-то субстанцией, напоминающей пену, которая обильно выделяется у животных на протяжении последней, терминальной стадии развития водобоязни. Пену эту пронизывали прожилки тёмной крови. Лицо покойника перекосила гримаса запредельного страдания. В широко распахнутых мутных бельмах его желтоватым желе застыла боль. И, в конце концов, до них дошло, что он не дышит. Когда в их иссохших мозгах, наконец, родилось понимание того, что они столкнулись с чем-то страшным, то они бросились бежать, кто куда. Справедливости ради следует отметить, что беготня эта оказалась совершенно для них бесполезна. Оба они стали смертниками с того самого момента, как вошли в душную тьму, прятавшую покойника. Всего несколько блох, запрыгнувших с ложа мертвеца на лохмотья, которыми они прикрывали свою наготу, сделали их обречёнными на такую же отвратительную и мучительную смерть, которая постигла их несостоявшегося собутыльника.
Еще дня три город сражался за жизнь. Усиленные наряды городской стражи перекрыли все выходы из города. Гавань была закрыта для входа и выхода кораблей. На башнях плескались на ветру чёрные флаги, увидев которые, всяк проходящий мимо стремился обойти по широкой дуге город, пораженный мором. Городские службы окуривали всё едким дымом, который в изобилии давали при сгорании еловый лапник или ветви сосен, растущих на прибрежных дюнах. Группы молчаливых, одетых в плотные просмоленные плащи и прячущих лица за гротескными птичьими масками, мужчин баграми вытаскивали трупы жертв морового поветрия из домов, грузили на телеги и отвозили к местам, где их предавали огню.
Страшная болезнь оказалась на диво демократична. Пред ужасным ликом её равны были все. Она не делала исключений ни для кого, будь то священнослужитель, рыцарь, городской нобиль или последний нищий. Но, редеющие с каждым днем команды инквизиторов из ордена Меча предстоятеля, продолжали круглосуточно жечь на очистительных кострах многочисленных ведьм и колдунов, которых оказалось вдруг удивительно много в этом, не сказать, чтобы очень большом, городе. Они рядились знахарками и врачами, проповедниками и пророками, обещающими избавление от страшной напасти. Но истинное чудо исцеления может быть явлено Демиургом только при посредстве верных служителей его. А значит, все эти шарлатаны суть пособники Падшего, и по всем по ним смолистыми слезами, источаемыми добротными сосновыми дровами, плачет очищающий огонь. Всех этих мнимых кудесников милосердные орденские дознаватели возвращали на путь Света с помощью дыбы и добрых, проникновенных слов.
Демиург не являл чуда истинного исцеления, а значит, чаша грехов жителей города была переполнена, и им надлежит истово молиться, искупать грехи самоистязанием и постами, жертвовать имущество, деньги и драгоценности на благо святейшей церкви Тринадцати Поводырей, дабы её служители неустанно, денно и нощно, возносили молитвы Демиургу об избавлении от моровой язвы. Примерно такие тезисы содержались в проповедях с амвона церкви Тринадцати Поводырей. Безумное стремление избежать ударов бича божьей кары и купить себе избавление, гнало прихожан к ящикам для пожертвований и к немногим, еще живым, нотариусам. Горожане спешили передать своё имущество и средства церкви в обмен на тень надежды.
Минула неделя с той злосчастной ночи, когда на истёртые камни мостовых города-порта Триассо с борта шхуны "Анохель" ступил Его Величество Король Чума, путешествующий инкогнито. Когда-нибудь этот день будет назван Днём Пришествия Короля. Город окончательно сдался ему. Организованного сопротивления мору более не оказывалось. Город пал. Город признал его своим Королём.
Редко-редко звуки неуверенных человеческих шагов нарушали кладбищенскую тишину, опустившуюся на город. Это мародёры, обшаривали дома погибших от болезни горожан. Жажда наживы оказалась у них сильнее инстинкта самосохранения, да и чего уж греха таить, жажда наживы у некоторых оказалась настолько сильна, что превозмогла даже смертельную болезнь.
Жужжание бесчисленных жирных мух, вьющихся над трупами, лежащими прямо на залитой светом равнодушного дневного светила мостовой, лишь подчёркивало и без того пронзительное ощущение запустения. Мёртвую тишину изредка нарушало сытое карканье отяжелевших от обилия поглощаемой пищи ворон, которые уже даже не пытались взлететь, а в развалку ходили между разлагающимися в тепле, щедро расточаемом Джуа, трупами в поисках особо лакомых кусков.
По залитым светом дневного светила мостовым не спеша плыла в знойном зловонном мареве тощая долговязая фигура, укутанная в бесформенный лоскутный плащ с глубоким капюшоном. Король двигался не торопясь, по-хозяйски оглядывая безлюдные улицы, осиротевшие и опустевшие дома, с явным наслаждением вдыхая миазмы смерти и разложения. Каменные горгульи, обитающие на городских крышах, провожали эту фигуру верноподданническими взглядами, с надсадным скрежетом и явной натугой поворачивая вслед торжественно шествующему Королю свои нетопырьи рыла. Король Чума держал путь к миссии ордена.
В жарком полумраке одной из келий ордена вдруг зашевелилась куча тряпья, пропитанная гноем и сукровицей. А ведь когда-то эти заскорузлые зловонные тряпки были хорошо накрахмаленными простынями.
После того, как этот вонючий ком свалился на давно не мытый пол, стало видно, что на скорбном ложе распростёрто изъеденное гнойными язвами тело брата Вальгара. Когда-то железный, организм бывшего солдата удачи всё-таки устал противостоять болезни. Жизненные силы исчерпаны до дна. Мутный взгляд умирающего шарил по келье. Горло его саднило нещадно. Перед глазами всё плыло и подпрыгивало. Но постепенно из бесформенного марева, заполнившего взбесившееся пространство кельи начал прорисовываться какой-то силуэт. У одра умирающего стояла женщина. Она была прозрачной, как будто сделанной из лучшего, чистейшего хрусталя. Тень улыбки осветила её тонкогубое лицо, и полыхнули изумрудом глаза, раньше бывшие болотного цвета. В правой руке она держала простой стеклянный стакан, наполненный прозрачной, и, наверное, безумно вкусной водой.
Она ничего не ответила ему, просто, продолжая улыбаться, поднесла к его растрескавшимся губам стакан, что держала в руке.
Ощущение прохладной влаги, впитывающейся в сухую корку, выстилающую ротовую полость было сродни приобщения к чуду.
-Пей,- зазвучал в мозгу брата Вальгара уже почти забытый певучий голос,- когда ты будешь готов, я покажу тебе тут всё. На самом деле всё и проще, и сложнее, и, главное, совсем не так, как тебе рассказывали и во что тебе предлагали верить. Пей.
И он пил, пил, закрыв глаза от удовольствия, пил, с трудом и болью проталкивая в горло капли влаги. Он знал, что это, почти наверняка, последние ощущения в его жизни. Последнее наслаждение и последняя боль. Наконец последняя капля была жадно впитана его иссушенной плотью, словно губкой.
Брат Вальгар приподнял веки, и встретил изумрудный взгляд. Пространство снова начало вращаться, сначала совсем медленно, но постепенно ускоряясь. Весь мир закрыла бездонная пропасть затягивающей изумрудной воронки. Его грудь последний раз опустилась, выдохнув, что бы больше никогда не сделать вдоха. Глаза его остановились. Он умер. И лишь гаснущее сознание уловило невесомые тени слов, произнесённых мягким певучим голосом.
- Ты поймёшь, как меня найти. Когда будешь готов,- сказав это, она еще раз ласково улыбнулась и лёгким движением прозрачной ладони закрыла мёртвые глаза брата Вальгара.
Заслышав на главной лестнице ритмичные шорохи, отец Сахсмунт, настоятель миссии ордена "Меч предстоятеля" бросил взгляд на часы, висевшие на стене кельи. Стрелки часов смотрели строго в зенит.
- Ну, что ж, контрагент пунктуален, это обнадёживает, - промурлыкал про себя отец настоятель. И приложился к ажурному фиалу, внутри которого плескалось зелье, изготовленное орденскими алхимиками для нейтрализации возбудителей чумы. Бережёного Демиург бережёт. Настроение его было приподнятым. Сделка, которую, как он надеялся, он сейчас закроет окончательно, уже принесла баснословный доход. Это увеличение ресурсной базы ордена. А, значит сделан еще один, пусть и маленький, если учитывать масштаб стоящих перед церковью Тринадцати Поводырей задач, шажок к достижению конечной цели - обретению власти над миром. Вернее, обретению власти над умами и желаниями людей. Обретению всеобъемлющего, тотального контроля паствы.
Странные шорохи приближались. И вот, наконец, в дверной проём кельи вплыла несуразная долговязая фигура, облачённая в неизменный плащ, пошитый из крысиных шкурок.
- Присаживайтесь,- настоятель гостеприимно-широким жестом указал визитёру на роскошное кресло, стоявшее чуть сбоку его рабочего стола.
- Спасибо,- Король Чума, не чинясь, плюхнулся в кресло, и, забавным жестом одёрнув свою омерзительную юбку, начал разговор, минуя стадию, преимущественно состоящую из разговоров о погоде и ритуальных вопросов о здоровье родственников,- я пришел завершить часть сделки с орденом, обязательства по которой касались территории этого феода.
- Замечательно, со своей стороны, я могу выразить, для начала, свое удовлетворение вашей пунктуальностью,- отец Сахсмунт сконструировал обаятельную улыбку, после чего задал вопрос, который впрямую относился к предмету разговора,- я надеюсь, у вас нет значительных претензий по поводу качества исполнения орденом своих обязательств по сделке на этой территории?
-Нет, что вы,- Король Чума решил тоже изобразить улыбку. И не преуспел. Но, не смотря на то, что "улыбка" Короля пробрала отца Сахсмунта до печёнок, на лице его ни один мускул из-под контроля не вышел. Он как улыбался, так и продолжил улыбаться, хотя удалось ему это не без труда.
- Напротив, ваши люди обеспечили мне наилучшие условия для работы. Они своевременно и эффективно устраняли все помехи с моего пути,- продолжил Король,- и, следует отметить, что двое или трое из тех, кто мешал мне, были действительно опасны и имели потенциальные возможности расстроить мои планы. А так, я восполнил тут свой энергетический резерв даже чуть больше, чем первоначально рассчитывал. Так что я готов перейти к расчёту за выполненные работы.
- Это замечательно,- заметно оживился отец Сахсмунт, и в его глазах пробежали алчные искорки.
- Вот это оплата оговоренного объёма жизненной энергии, полученной, гммм, от доноров, проживавших на этой территории,- Король Чума извлёк из-под своей юбки небольшой мешочек, и аккуратно положил его на стол.
Отец Сахсмунт, совершенно не задумываясь о тех потаённых и, по всей видимости, труднодоступных, местах, где мог храниться этот мешочек до того, как появился на его столе, решительно потянул завязки, и высыпал на столешницу два десятка совершенно одинаковых серых кристаллов, каждый из которых имел форму правильного икосаэдра.
- Ага, как в аптеке,- удовлетворенно проурчал отец настоятель,- так и было договорено, двадцать портативных накопителей маны большой ёмкости.
И он принялся нарочито аккуратно собирать накопители обратно в мешочек.
Покуда он этим занимался, Король Чума снова запустил свою костлявую конечность в свое, с позволения сказать, подъюбочное пространство, и извлёк оттуда еще один мешочек. Но передавать его отцу настоятелю не стал, а развязал его сам. Запустив во чрево пузатого мешочка свои тощие пальцы, он извлёк оттуда пять серых же кристаллов, которые размерами чуть уступали кристаллам из первого мешочка и имели форму правильных додекаэдров.
- А это, проскрипел Король Чума, пододвигая костлявым пальцем кучку додекаэдров по поверхности стола поближе к отцу Сахсмунту,- премия лично для вас, за превышение оговоренных объёмов и образцовое обеспечение хода выполнения сделки,- и он снова попробовал улыбнуться. Отца настоятеля чуть не стошнило,- а теперь мне пора. Меня уже ждёт ваш коллега в баронстве Эбер.
И растворился в воздухе, изошел зловонным чёрно-зелёным дымом.
- С вами было приятно работать,- растерянно промямлил в пустоту отец Сахсмунт, настоятель миссии ордена "Меч предстоятеля" в славном портовом городе Триассо, одновременно пряча серенькие додекаэдры портативных накопителей маны средней ёмкости в потайной карман сутаны.