Элль Надя : другие произведения.

Родственники

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В жизни Сергея все было стабильно. Отличная работа, дом, любимая девушка, но страшная автокатастрофа полностью перевернула его жизнь. Ему везде начинает мерещиться чей-то пристальный взгляд... И этот взгляд не принадлежит человеку, это что-то потустороннее... Сергей думает, что начинает сходит с ума. Чтобы избавиться от своей мании преследования, он начинает ходить к психоаналитику, но, кажется, это не очень помогает. Галлюцинации становятся все более реальными и пугающими. ОНИ сводят с ума, наблюдая за живыми из своего мертвого небытия. ОНИ высасывают душу, наполняя ее ужасом. Они питаются страхом. В каждой тени, в каждом сне, в закрытых глазах, ОНИ рядом. ОНИ не остановятся, пока он не станет одним из них. ОНИ - это его мертвая семья... В отчаянии Сергей принимает решение уехать из Москвы, сбежать от самого себя. Он покупает билет на первый попавшейся поезд. Под мирный стук колес ему, чуть ли не впервые за последний год, удается уснуть. Однако утром Сергей с ужасом обнаруживает, что поезд идет в никуда. Он не находит ни маршрутного листа, ни проводников, ни других пассажиров, в билете не указана ни станция, ни время прибытия поезда...
  Глава первая
  О тайне.
  
  Я их не знаю. Никого из них. Никогда не видел. Только слышал кое-что. Ну, и фотографии, конечно. Фотографий много. Черно-белые снимки, с желтыми пятнами фиксажа - исторический след, оставленный нерадивым фотографом, который промыл после закрепителя фотокарточки не особо тщательно. Фотокарточки... Слово с жирным налетом времени. Слово из такого же прошлого, как и кокаин в аптеках, продающийся, как средство от насморка. "О, доктор, у меня инфлюэнца! Нельзя ли выписать кокаина?" Давно это было. Давно. И время то покрыто тайной, которое и существовать-то в качестве тайны вначале не собиралось. Просто так уж сложилось. Время то, в период бытности своей юности, когда еще считалось настоящим и не состарилось до состояния прошлого, просто шло своим чередом. А потом - раз и все. Покрылось тайной, как пылью покрывается все на свете. Раз - и все, привет. Время больше не жизнерадостное настоящее, а седовласое древнее прошлое, страдающее амнезией. Что было в том прошлом - теперь уже тайна даже для самого времени. Остается только догадываться. Ну и фотокарточки, разумеется. Немые свидетели истории. Впрочем, не только они. Есть еще предметы. Большой коричневый сундук, например. Еще шкатулка. Простенькая и неказистая с виду. Есть много чего. Несколько медяков времен царя Николая, завернутые в носовой платок. Две бумажные купюры того же периода - пятерка и червонец. Есть еще купюра в пять сотен рублей, но на них уже красуется опозоренный орел, поникший обеими своими головами. Короны на них больше нет. Как и Российской империи, как и царя-батюшки... 1918-ый, потому что.
  Я держу в руках эту злосчастную банкноту, и думаю о том, хватит ли этой суммы для того, чтобы заново выкупить свою душу у Сатаны. Выкупить все их души, что были помимо воли владельцев проданы в рабство красному дьяволу. Не хватит. Ничтожно мало. Скупо. Да и не в ходу сейчас эти деньги. А впрочем, никаких купюр на это не хватит. Тридцать сребреников и те вернулись к владельцу с запозданием. Чего уж тут бисер метать? Остается лишь бесплодно и безнадежно ждать искупления. С отчаянной верой ждать. С верой отчаявшихся. Последней верой. Без надежды, без любви... Просто и долго. Бесконечно - вечно.
  Оглядываюсь через плечо и оказываюсь на пляже. Нет, не так. Закрываю глаза и оказываюсь на пляже. Снова не так. Помню один дурацкий тест, который мне предложила пройти подруга. Ей это для какого-то занятия по английскому нужно было. Значится так. Нужно закрыть глаза и представить себе, что ты идешь по саду или по лесу, это как кто видит. Идешь себе, идешь, потом смотришь себе под ноги и видишь сосуд с жидкостью. Потом нужно выйти на полянку и представить себе на этой полянке здание. Ну, а уж затем нужно представить себе за этим зданием высокую сплошную стену. Обойти эту стену или перелезть через нее никак нельзя. Вопрос вот в чем: хочется ли посмотреть, что за этой стеной или нет. Прислушиваешься к ощущениям. Так. И вот - о чудо! В этой стене обнаруживается маленькая дверка, в которую ну никак не пролезть, зато посмотреть - это, пожалуйста. Если изначально разбирало любопытство, то ты смотришь. Видишь водоем. Все. Тест закончен. Впрочем, нет. Есть еще одно. Нужно решить для себя, хочется ли тебе очутиться рядом с этим водоемом, может, поплавать в нем или нет?
  Итак. Я закрываю глаза. Вдыхаю полной грудью и открываю глаза. Я в летнем лесу. Солнечный свет золотыми прозрачными лентами падает на землю, пробиваясь сквозь добрые столетние сосны. Есть еще лиственные деревья. Трава зеленая. Небо голубое. Земля влажная и теплая. Тишина просто оглушает. Воздух пьянит насыщенной чистотой. Я делаю шаг.
  Они все смотрят на меня. Те, которых я никогда не знал. Те, о которых я только слышал. Они смотрят. Ждут, что будет дальше. Ждут, куда я их приведу. Точнее, куда приведет меня мое ощущение жизни. Им не интересно. Они абсолютно сторонние наблюдатели, хотя я им не чужой. Я им - свой в доску, родной. Хотя они не знают меня, так же, как и я не знаю их. Более того, обо мне они даже слышать ничего не могли, потому что ушли, так и не узнав о моем существовании.
  Поднимаю руки и растопыриваю пальцы. В ярком солнечном свете они, словно окружены красным светящимся ореолом. Кожа кажется прозрачной. Фаланги среднего и безымянного пальцев у меня каплевидной формы, а фаланга указательного - канонической. Привет всем хиромантам мира. Я не совсем безнадежен. Не без таланта, то есть. Хотя в этом нет моей заслуги. В дремлющем таланте, который я в себе еще не обнаружил, виновен лишь Бог.
  Опускаю руки и иду по тропинке. Лес постепенно превращается в яблоневый сад. Что ж. Именно так я представляю себе свою жизнь. Светлой и прекрасной. Спасибо тесту. Кто бы мог подумать, что я оптимист. Более того - жизнелюб. Однако, раз лес солнечный, летний, а сад цветущий, значит, что это так. Мысли мои текут плавно, как лебедушки плывут. А по сути своей мои мысли - облака. Такие же мягкие, как вата. Ни одной грозовой тучи на небе. Ни одной дурной мысли у меня в голове.
  Опускаю голову вниз. В лесу-саду нужно идти так, чтобы не споткнуться ненароком. Или не наступить на что-то живое. В общем, смотреть нужно под ноги.
  Удивленно приподнимаю брови. Большая псевдоантичная ваза стоит прямо на дорожке, по которой я иду, насвистывая что-то вроде "тарам-пам-пам". В таких вазах любят сажать цветы. Петуньи, например. Летом, где-нибудь рядом с беседкой, они вполне неплохо смотрятся. Получается, что это даже не ваза, а вазон. Вот только цветов в ней - в нем никаких нет. Даже земли нет. Ваза-вазон до краев наполнена-наполнен дождевой водой, которая успела застояться. В ней - в нем плавает черный, подгнивший лесной мусор. Веточки, листочки.
  Это моя любовь. Данная небесами и оскверненная земным бытием. Это потому, что все, кого я любил, в моей любви не нуждались. Она не утоляла их жажду жизни. Так и вышло, что небесная влага любви протухла и теперь не в состоянии утолить даже меня самого.
  Я зачерпнул воды полную пригоршню и с грустью смотрел, как влага, просачиваясь сквозь пальцы, выливается на землю. Что ж, может так хоть что-то вырастет, напоенное моей любовью. Хоть сорняк какой-нибудь. Впрочем, в моей выжженной любовью душе - пустыня. В ней уже ничего не растет. Даже сорняки. А значит, в моей душе больше не осталось теней. Один лишь сплошной свет. Интересно, а если бы на месте вазы-вазона я увидел хрупкий бокал с вином - в моей жизни все было бы по-другому? Проще? Сосуд моей любви настолько громоздкий, что его без посторонней помощи и с места не сдвинешь. Наткнуться на него можно. Споткнуться тоже. Обойти стороной - это, пожалуйста. Но взять в руки и напиться - нет. Нельзя. Не получится, если ты не Геракл. Вот тут и возникает сам собой закономерный вывод - большая любовь не нужна никому. Она просто людям не под силу. Куда как проще взять в руки легкий бокал, наполненный пьянящим ароматным вином, кружащим голову, осушить его до дна, насладиться и жить себе дальше. То есть идти дальше по своему саду-лесу, никуда не сворачивая с тропинки.
  Грустно усмехнувшись своим мыслям, продолжаю путь, оставив любовь в прошлом. От всей души надеюсь, что больше любви мне в жизни не встретится. "Вперед, Макдуф, и пусть проклят будет тот, кто первым крикнет: "Хватит, стой!"
  Они, те, кого я никогда не знал, а только слышал о них кое-что, пожимают плечами. То ли осуждают меня, то ли им все равно. Мне их очень трудно бывает понять. Они не могут со мной заговорить. Могут лишь наблюдать за мной из прошлого, жить там, потому что прошлое для них - настоящее. А я сейчас не в их настоящем - в своем. Черте какая неразбериха, хотя по сути все предельно ясно. Эту ситуацию не нужно анализировать, пытаться осознать, что там и как, ее нужно просто принять. Что я и делаю. Просто принимаю. И моя жизнь от этого становиться более светлой. Они же не делают ничего особенного. Просто наблюдают, смотрят - и все. Так происходит со всеми, живущими в моем настоящем людьми, но не все знают о том, что за их жизнями наблюдают те, кого они никогда не знали. Хоть, рано или поздно, все люди из моего настоящего и сами становятся такими же молчаливыми и беспристрастными наблюдателями. Когда-нибудь все узнают, что значит стать наблюдателем, узнают каково это - познать все на свете.
  Смотрите? Ну, смотрите! Вот я иду дальше, иду, никуда не сворачивая. Тропинки ответвляются, серыми лентами катятся, как весенние ручьи в разные стороны. Я запрокидываю голову вверх и долго стою, улыбаясь. Это, что? Какая-то нелепая хитрость? Бесхитростная хитрость - вот что! Я же знаю, что путь мой лежит к поляне со зданием, а это значит, что куда бы я не свернул, все равно я приду на эту поляну. Хоть с закрытыми глазами, хоть бегом, хоть по-пластунски, даже если развернусь на 365 градусов и пойду назад, все равно я приду на эту поляну. Потому что путь человека, как бы он ни жил, куда бы он ни шел, все равно этот путь лежит к Богу. Какие бы цели и задачи человек себе не ставил, как бы не жил. Все равно, рано или поздно, он придет к своему создателю. Я не исключение.
  Вот она поляна. Светлая, с разноцветными огоньками полевых цветов. Красные маки - не конфеты, тюльпаны, васильки, одуванчики, фиалки, ромашки и горицветы. Это ничего, что цветы из разных промежутков весны. Нормально. Интересно, почему садовых цветов нет, а только полевые? Не эстет я. Что ж, обидно. И оттого, что мне стало обидно, понимаю еще одну правду о себе: я - ханжа и сноб. Мещанин во дворянстве. Смешной и нелепый в своем желании быть эстетом. Я, вообще-то, хризантемы люблю, пионы, нарциссы... Люблю! Упрямство не порок, если знаешь, о чем говоришь. У хризантем такой аромат потрясающий! В смысле потрясающий иммунную систему аллергиков. Но, поскольку я не аллергик, то я могу себе позволить взъерошенность пионов и прозрачную белоснежность нарциссов. Ну да ладно. Васильки тоже неплохо.
  Здание на поляне похоже на заброшенный то ли бункер, то ли военный завод. Пустота черных окон без стекол смотрит в меня неизведанной доселе жутью. Есть вероятность, что те, кого я никогда не знал, а только слышал о них кое-что, как раз и засели в этом здании и смотрят на меня именно из этих черных, пустых наблюдательных пунктов. Пока я стою и думаю над возможностью этого, здание начинает расти. В прямом смысле слова. Оно растет, как гриб, быстро и непонятно как. Я становлюсь все меньше, а пустота в окнах уже не заглядывает в душу, а просто взирает на меня, как на поверхность земли - свысока. Не успев почувствовать себя полным ничтожеством, я, наконец, соображаю, что здание не растет, а просто приподнимается над землей, медленно потягивается на двух куриных ногах, как внезапно разбуженное животное. Не изжить, не изжить из славянского сердца сказок про избушку на курьих ножках. Ни-ког-да!!! Правильно. А что еще за здание может находиться в лесу? Только домик Бабы-яги! И это есть мое представление о Боге? Чушь! Он, что, куриный бог, что ли? Я слышал, камень такой есть. Или я его видел где-то? В смысле, камень? Само по себе словосочетание "куриный бог" кажется до боли знакомым.
  Мне становится скучно. Вначале, как только я подошел к зданию, у меня в башке еще крутилась идея исследовать каждый темный закуток этого странного дома, но, как только я увидел две длинные куриные ноги, похожие на "окорочка Буша", вмиг расхотел. И не потому, что испугался. Напротив. Пока здание казалось заброшенным, я думал о том, что все на свете о Боге забыли. И я в том числе. И я подумал, если попытаюсь зайти внутрь Бога, это меня и все человечество реабилитирует. Но две куриные ноги - это уж слишком. Это было похоже на глумление и я, забыв, что этот Бог живет в моей реальности, а не я в Его, решил оставить свои исследования до лучших времен. А те, кто сидит сейчас внутри Бога и наблюдает за мной, те, для кого уже в мироздании не осталось тайн - они подождут. Они знают, что я обязательно вернусь.
  Короче, потеряв к Богу всяческий интерес, я обошел здание кругом и вышел, наконец, к стене, которая тянулась по всему периметру леса. Стена была слишком высокой и слишком длинной для того, чтобы можно было мечтать о том, чтобы перелезть через нее или обойти. Я даже думаю, что не просто лес был огорожен этой стеной по периметру, а весь мир. То есть жизнь. А лес - это и есть моя жизнь. Не нужно быть гением, чтобы понять, что находится за этой стеной. За этой стеной - другой мир, познать который можно лишь после того, как закончится жизнь. Я так сказал, будто жизнь - это диск с фильмом, который может раз и закончится.
  Я представил себе Бога в огромном зале, до бесконечности наполненном телевизорами и DVD - проигрывателями. Вот Бог берет диск с моей жизнью и вставляет его в проигрыватель. Нажимает на кнопочку "Play". И понеслась. Параллельно с моим диском, Он просматривает еще пять миллиардов жизней. Иногда выходит из зала, чтобы вздремнуть и тогда, как по мановению волшебной палочки сотни дисков начинают глючить, изображение с телеэкранов пропадает раньше времени - то на земле происходят всяческие катастрофы: цунами, землетрясения и прочее. Вообще-то Богу нельзя спать, но выдерживать всю эту какофонию жизни миллионами лет без отдыха невозможно, потому я прощаю Бога за эту слабость. Получается, что Бог в моем понимании всего лишь человек.
  Но это я отвлекся немного. Итак, стена.
  Мне не страшно. Мне любопытно. Но я чувствую не простое кошачье любопытство, которое по сути своей - зло, от которого умирают. Я чувствую почти необходимость заглянуть и посмотреть, что же находится по ту сторону стены. Посмотреть и успокоится, если там смотреть нечего. Ну, а если есть на что, то я хочу, чтобы мир по ту сторону стал частью моего мира. Я хочу расширить границы своего восприятия мироздания. Может быть, я не терплю тайн? Я, что же, настолько испорчен, что абсолютно нетерпим к любым секретам, если, конечно же, это не мои собственные секреты?
  Иду параллельно стены, трогая ее рукой. Стена старая. Где-то местами она похожа на Великую Китайскую стену, где-то на Берлинскую, кое-где даже на Кремлевскую. Только намного выше, шире, больше. Берлинская часть стены не разнесена в клочья, Кремлевская, как и положено, с кирпичными заплатами из разных времен, на Великой Китайской в ряд стоит недавно откопанное терракотовое войско.
  Я запрокидываю голову вверх, надеясь разглядеть терракотовых воинов. Всегда мечтал съездить и посмотреть на них. А сейчас и ехать никуда не нужно. Вот они, красавцы. Стоят молчаливые и суровые свидетели истории, прекрасные в своей непохожести друг на друга. Мертвые и живые одновременно. Вечные. Самые долгожительные долгожители во всем подлунном мире. Эти точно не пропустят меня через стену. Даже если я превращусь на миг в человека-паука и окажусь на вершине стены, воины внезапно оживут. Оживут лишь для того, чтобы сбросить меня со стены вниз, угрожая своим терракотовым оружием.
  Я опустил голову вниз, делая вид, что рассматриваю какую-то травинку. Это для того, чтобы терракотовые воины не догадались о моих намерениях. Впрочем, они же вояки, хоть и ненастоящие. Им думать по штату не положено. Но все же, на всякий пожарный, я отхожу от китайской стены подальше, оставляя воинов позади.
  Граффити на Берлинской стене - из настоящего, а ее целостность-неразрушенность - из прошлого. Может подкоп сделать? Знаю, чувствую, что за стеной что-то невероятно чудесное, что-то прекрасное. Что-то, без чего моя нынешняя жизнь скудна. Я должен ЭТО увидеть! Должен!
  Я присел на колени перед стеной, взял в руки маленькую саперную лопатку и начал копать. Не знаю, откуда здесь взялась лопата. Наверное, все, в чем я по-настоящему нуждаюсь, появляется из ниоткуда. Что ж, я и раньше знал, что все желания имеют особенность исполнятся, а если что-то не сбывается, значит я не достаточно сильно этого хотел. Впрочем, ни удивляться внезапному появлению лопаты, ни радоваться мне долго не приходится. Почва оказалась мягкой и податливой, так, что я довольно быстро выкопал яму в свой рост, но мне это абсолютно ничего не дало. Стена оказалась вросшей в землю настолько глубоко, насколько это только можно вообразить. Я даже подумал о том, что стена живая и специально растет вглубь, почувствовав, что я пытаюсь обмануть ее и проникнуть за ее пределы. Думаю, что если бы я набрался смелости и попытался перелезть через нее, вооруживший альпинистским снаряжением, стена стала бы расти вверх, сводя все мои попытки добраться до вершины на нет.
  Я вылез из ямы. Сижу на земле расстроенный и чумазый, как гном из шахты. С остервенением смотрю на здание на поляне. Оно переминается с ноги на ногу, словно хочет мне что-то сказать, да не решается. И в этом все Твое величие - спрашиваю. Прям смешно!
  Плюю на землю и поднимаюсь на ноги. Идти совершенно некуда. Что делать - неизвестно. Это тупик.
  Конечно, я знаю, что за стеной - начало нового мира, но попасть туда не могу. Впрочем...
  Я замечаю, что прямо перед моим носом в стене начинает формироваться маленькая дверца. Она с круглым верхом, деревянная с коваными прибамбасами. Издав вопль радости, я растягиваюсь на земле и моя голова оказывается на одном уровне с дверкой. Она, в смысле дверь, размером с мою голову, даже, по-моему, чуть меньше. Кукольная такая дверь. Для кукольных существ. Или для белых кроликов. Где он, кстати, этот белый кролик? Чего-то его давно не было.
  Кролика нет. Зато я увидел, невесть откуда взявшийся кукольный столик с маленькой кукольной же бутылочкой. "Выпей меня" - закономерно гласила надпись на бутылочке. Стоит ли говорить, что рядом с бутылочкой лежал крохотный миниатюрный ключик?
  Так. Кладу ключик на землю. Выливаю содержимое бутылочки на язык и глотаю. На вкус, как клубничный сироп. Сладко, но не мерзко. Закрываю глаза в ожидании метаморфоз. Я полностью готов повторить путь Алисы. Только я умнее. Я ключ предусмотрительно на землю положил. А то еще уменьшусь, как она, до размера молекула. Кукольный столик Эверестом покажется...
  Ничего не чувствую, поэтому осторожно приоткрываю один глаз, словно подглядываю за чудом. Надо же. Дверь была самого обычного размера, в человеческий рост. Интересно, это я уменьшился, или все-таки дверь выросла? Ключ лежит там, где я его оставил. Наклоняюсь и поднимаю его.
  Настроение просто отличное. Вставляю ключ в замочную скважину и поворачиваю его два раза. С легким скрипом дверь приоткрывается. Из того мира, что за стеной и за дверью вырывается ослепительный свет. Он яркий, как счастье.
  Я спешу распахнуть дверь на полную. Мгновение я стою ослепленный светом и счастьем. Потом глаза привыкают, и я вижу перед собой море. Мой водоем - это море.
  Я даже не задаюсь вопросом - хочу ли я искупаться в своем водоеме. Естественно, да! С восторженным криком новорожденного левиафана я с разбегу ныряю в лазурные теплые воды моего, только моего, родного, сказочного моря.
  - Что вы чувствуете? - спрашивает меня мой психиатр, красивая брюнетка в интеллигентных очках.
  Не открывая глаз, отвечаю:
  - Ничего.
  Ее голос отвлекает меня от моих ощущений. Отвлекает от счастья. Отвлекает от моря. Я хочу, чтобы она заткнулась.
  - Совсем ничего? - немного удивленно, но, черт, как настойчиво продолжает допрос истинная наследница учения доктора Фрейда.
  - Вы хотите поговорить об этом? - отвечаю ей в тон.
  Мне хорошо. Было хорошо, до тех пор, пока меня не потревожили. Я чувствовал себя на курорте, пока в мой мир не вторглись таким бесцеремонным образом.
  - Нет, я не хочу. Это вы хотите.
  - Да нет, - говорю. - Не очень.
  - Но все же немного хотите, - мягко продолжает настаивать мой врачеватель душевных мук.
  Иногда спорить с ней бесполезно.
  - Ладно.
  Я переворачиваюсь со спины на бок и теперь лежу, подперев голову рукой. У нее просто потрясающие ноги, и мечтать о них, то есть об их обладательнице мне не возбраняется. Хотя иногда мне кажется, что эта дивная женщина с садистскими наклонностями маньяка на самом деле умеет читать мысли. Говорить с ней - это все равно, что в зеркало смотреть. В кривое.
  - Когда вы нашли способ проникнуть за стену, что при этом делали наблюдатели?
  Я задумался. Действительно, что при этом делали те, кого я никогда не знал, а только слышал о них кое-что? Были ли они? Или их не было? И если они все-таки были, то где? Почему я их не чувствовал? Не чувствовал их взглядов?
  - Не знаю, - честно признался я. - Но я точно знаю, что за стеной мне больше ничего не угрожало. Словно за стеной и есть мой настоящий дом. Как бы вам это описать?
  Я на мгновение задумался.
  - За стеной я не чувствовал наблюдателей, потому что они были органической частью того мира. А в том мире, что находился до стены - они были чужаками. Я чувствовал их присутствие в своем мире, как собака чувствует чужих людей. А за стеной они переставали быть чужаками, становились своими. Вы понимаете, о чем я?
  Я с надеждой воззрился на своего доктора, но она отгородилась от меня щитом диоптрий, не позволяя мне заглянуть в свою душу. Хотя, мне показалась, на кончиках ее губ притаилась всепонимающая улыбка. Мне показалось, что в этот момент она стала похожа на меня, как сестра.
  - Вы мне объясните.
  Сладкоголосая лгунья! Можно подумать, что мания преследования - такая редкая вещь, что ей слушать мой бред и впрямь интересно. Да у соседа по купе в поезде и то заинтересованности в голосе больше. Правда, соседа по купе я вряд ли стал бы грузить своими тараканами в голове. Я бы лучше чего-нибудь вдохновенно соврал.
  - Кто они, эти наблюдатели? - раковая опухоль ее настойчивости начинает выводить меня из равновесия. Я мысленно представил себя внутри стеклянного стакана, чтобы эта вампирша не смогла добраться своими щупальцами до моей ауры. Я не ее пища. Я сам по себе. Она чуть заметно бледнеет. Что, выкусила?
  - Я их никогда не знал лично, - радостно сообщаю ей прописную истину.
  - Тогда откуда они взялись?
  - Я о них слышал.
  - Что именно вы о них слышали и от кого?
  Создается впечатление, что она уже знает ответ.
  - От родителей слышал.
  Я ей не соврал. Пусть теперь ищет всякие там эдиповы комплексы. Она проглотила наживку со скоростью голодной акулы.
  - Не хотите поделиться, каким образом наблюдатели связаны с Вами? - спрашивает.
  - Они мои родственники, - отвечаю я, вздыхая. - Родственники, которых я никогда не знал лично, потому что все они умерли еще задолго до моего рождения.
  - Вот видите, - почти радостно восклицает она. - Вы уже можете спокойно говорить о смерти! Все не так уж безнадежно!
  - Ага, - саркастически киваю я. - И стену я преодолел. Стену между мирами. Значит мое восприятие смерти не такое уж депрессивное.
  - Вы же сами говорили, что почувствовали себя защищенным по ту сторону. Наше подсознание мудрее нас. И Ваше уже дало Вам понять, что смерти боятся не стоит.
  - Вы говорите это таким тоном, будто бы мне не то что бояться смерти не следует, а и напротив - нужно стремиться к ней, - ворчу я, хотя, конечно же, основная ее мысль мне ясна. Я возражаю ей просто потому, что привык возражать.
  - Никто не хочет умирать, - говорит она. - Но смерть грозит абсолютно всем. И Вам повезло оттого, что теперь Вы знаете о том, что со смертью ничего страшного не произойдет. Это всего лишь переход из этой Вашей жизни в вечную жизнь.
  - Вы, что же, верите в загробную жизнь?
  Мое удивление искреннее, неподдельное. Я всегда считал ее атеисткой. Впрочем, как и, вообще, всех врачей. Честно говоря, атеизм врачей вполне закономерен. Трудно верить в Бога и полагаться на чудо, если ты сам в состоянии вытащить человека с того света.
  Она, как всегда, прочла мои мысли.
  - Врачи не всегда совершают чудеса. Иногда и они оказываются бессильны. Неужели Вы думаете, что это врачи сами так моделируют ситуацию? Это же очевидно, что так ситуацией распорядился кто-то другой, тот, кто несоизмеримо могущественней врачей.
  - Где-то я уже это слышал.
  Она пожимает плечами и улыбается снисходительно.
  - Прописная истина.
  - Да, это так, - отвечаю я, и откидываюсь назад, тупо уставясь в потолок.
  Наше время истекло. Она поднимается из своего кресла, давая мне понять, что сеанс закончен. Она говорит, что ждет меня через неделю. Я киваю. Конечно, конечно. Через неделю. Поднимаюсь с удобного дивана и иду восвояси.
  По дороге домой думаю о том, нужно ли мне все это? Так ли уж необходимо мне ходить на эти ее сеансы, и какая мне от них польза? Пользы никакой. Честно говоря, никогда особенно не верил в то, что психоаналитики - это настоящие врачи. Разговоры разговаривать - это просто. А вот натянуть на себя шкуру пациента - это невозможно. Ну, что толку, что мы встречаемся каждую неделю вот уже два года? Это, что избавило меня от ощущения, что за мной наблюдают мертвецы? Нет. Я и сейчас чувствую их взгляды. Они смотрят мне в спину, куда бы я ни шел, чтобы я не делал. Даже во сне они не оставляют меня в покое. И никакой психиатр тут не поможет, потому что заставить их уйти не может никто на земле. Потому что они уже давно ушли из земного мира и не подчиняются его законам. Избавить меня от их взглядов может только тот, кто построил стену.
  Глава вторая
  Тайна существует
  
  Удивительно, как воображаемые вещи становятся реальными. Всегда мечтал заметить эту грань, этот тонкий переход. Все начинается с идеи. Для того, чтобы создать что-то великое, вначале должна появиться идея. А уже потом начинают работать невидимые механизмы, которые помогают человеку осуществить задуманное. Так происходило, происходит и будет происходить в мире. Не даром говорят, что мысли наши материальны. Самолет для братьев Райт вначале тоже был просто мыслью. Подводная лодка для Леонардо да Винчи вначале тоже была просто идеей, а стала реальностью для всего человечества. И это неважно, что Леонардо не дожил до этого. Его идея оказалась бессмертной и продолжает жить даже после кончины своего отца.
  Это я все к тому, что те, кто за мной наблюдает - реальны. И хотя меня пытаются убедить в том, что они живут всего лишь в моей голове - они реальны. Даже если это правда, и они - всего лишь плод моей фантазии, они реальны. Это самое страшное. Если они - плод моего воображения, то очень скоро начнут существовать в одном мире со мной, они материализуются. Это также очевидно, как то, что ночь сменяется днем. Даже если ты живешь за полярным кругом, ночь все равно рано или поздно сменяется днем. Так что, появление наблюдателей в реальном мире всего лишь вопрос времени.
  Я не заметил, как пришел домой. Со мной иногда так бывает. Я настолько погружаюсь в свои мысли, что время перестает существовать для меня. Это похоже на телепортацию. Я совсем не помню, как спустился в метро, как ехал до Проспекта Мира, как делал пересадку с кольцевой на радиальную. Черт, я настолько был сосредоточен на том, что ОНИ прожигают своими взглядами мою спину, что все, что я помню, это то, как изо всех сил старался не выдать своей паники, старался быть нарочито небрежным и естественным. Уж не знаю, насколько хорошо это у меня получалось. Но люди в метро от меня не шарахались. Уже хорошо. Я помню, что даже специально задержался возле палатки с газетами, чтобы проверить: если стоять на месте, стану ли я ощущать наблюдателей особенно остро. На что я надеялся? Может, думал, что если перестану от них убегать, то они смогут подойти ко мне поближе? Ну, хорошо. А чтобы я делал дальше, если на секунду допустить, что родственники стали бы дышать мне в самое ухо? В смысле, не так дышать, как все люди, ведь они же давно мертвы, поэтому вряд ли им нужен воздух, да и легких у призраков не бывает. Точнее будет сказать, что бы я стал делать, если бы ощутил дыхание смерти у себя за спиной? Готическая патетика момента была бы смазана моим исказившимся от ужаса лицом и воплями о помощи, как в дурацком фильме ужасов. Собственно, сама по себе идея была идиотской. Стоять на месте и ждать, когда потусторонний мир прикоснется к тебе? По аналогии с восточной мудростью по поводу счастья. Мол, если ты всю жизнь гоняешься за счастьем, а его все нет и нет, попробуй остановиться, и оно само тебя настигнет. Только у меня все по-другому. Я не гоняюсь за потусторонним, я от него убегаю, так что стоять на месте мне явно не стоит. Только глупая дичь стоит на месте и т.д. и т.п. Панический страх навалился на меня, как внезапный сон, сковал движения невидимыми цепями, но я постарался стряхнуть с себя ужас и почти бегом припустил домой. Остановился я, только закрыв за собой дверь на все замки. Даже цепочку накинул. Словно замки и двери смогут остановить обитателей невидимого мира.
  Я какое-то время стоял, прислонившись к двери. Когда я немного отдышался, то снял обувь и прошел прямо на кухню, открыл шкаф, достал начатую бутылку рома и плеснул себе полстакана. Выпил черное пиратское пойло почти залпом. Потом налил себе еще и уже немного успокоенный прошел в гостиную, где и растянулся на диване перед телевизором. Я включил ящик, быстренько пролистал каналы, убедился, что ничего интересного нет, и выключил.
  Ром мягким теплом разливался по телу, подавляя все страхи. Я почувствовал себя почти хорошо. Почти так же, как чувствовал себя до той злосчастной аварии.
  Чувство, что за мной наблюдают умершие, появилось у меня два года назад, когда я попал в автомобильную катастрофу и чуть не погиб в ней.
  А началось все с того, что моя девушка Ольга решила, что нам пора обзавестись собственным авто. Я не очень-то дружу с техникой, мне приобретение машины казалось зряшной идеей. Я вполне комфортно чувствовал себя и в метро. Тем более, что стоять в вечный московских пробках занятие абсолютно невеселое и неблагодарное. Впрочем, одна молодая леди с моей работы умудрилась стоя в пробках выучить английский. В пробках она стояла в среднем по четыре часа. Два часа, когда ехала на работу из Чертаново на Преображенскую Площадь и столько же, пока ехала в обратном направлении. Она обзавелась аудио-курсом и просто вместо того, чтобы слушать радио занималась в машине языком. Мол, все равно в пробках больше заняться ей было нечем. Так и овладела языком Шекспира на отличном разговорном уровне. Но поскольку я английский знаю сносно, то никакой пользы от стояния в пробках я не видел. Попытался донести эту здравую мысль до сознания Оли, но она только фыркнула. На метро передвигаться, конечно, быстрее, но на машине - круче. Вот и все ее аргументы. Логика пуленепробиваемая. К тому же, стремясь меня окончательно добить, Оля вела бесконечные разговоры о том, что все знакомые уже по несколько машин сменили, а мы, как придурки все на метро, да на метро. Она говорила об этой машине почти все свободное время. В конце концов, мне эти разговоры осточертели так, что домой после работы идти не хотелось. И я сдался.
  Собственно, я решил купить машину только для того, чтобы Оля успокоилась, и ездить на авто сам не собирался. Ее прихоть - пусть она и получает от машины удовольствие. Радостная новость не застала Олю врасплох. Она уже, оказывается, вовсю ходила на курсы вождения, не сомневаясь, что рано или поздно добьется своего. Права она должна была получить в течении месяца. Естественно, что сажать новичка за руль крутого авто - полная глупость, все равно в ближайший год, пока учится ездить, машина потеряет товарный вид, потому решил ей подарить то, что разбить и поцарапать не жалко, то есть автомобиль отечественного производства. Я подобрал для Оли вишневую, почти из песни, "девятку" 2001 года выпуска. Правда, машина была с наворотами: тонировка, литые диски, магнитола, короче, все, что нужно для того, чтобы совсем уж не позориться.
  В общем, машина Оле не понравилась, поскольку она так и не научилась правильно выжимать сцепление. Она надеялась, что я куплю ей машину с автоматической коробкой передач, поэтому, когда мы впервые выехали на собственной машине за город, Олина нервозность достигла апогея. Машину дергало всякий раз, когда она трогалась с места. Именно тогда я узнал, что в лексиконе моей нежной и трепетной барышни присутствуют слова, которые я никогда бы не рискнул произнести в присутствии дам. Не скажу, что не злорадствовал в душе. Я изначально был против покупки автомобиля, потому вовсе не стремился поменяться с Олей местами, хоть права у меня и были. Получил их около года назад. Права были необходимы мне для выезда за границу по обмену, и там одним условием в договоре было наличие водительского удостоверения, причем впоследствии оказалось, что этот пункт был абсолютной формальностью. Ну да ладно. В общем, права у меня были, но автомобилистом я так и не стал. И даже если бы решился на то, чтобы побыть джентльменом и поменяться с подругой местами, вряд ли мне удалось бы справиться с автомобилем лучше. К тому же, ездить на машине я не собирался, так что пусть уж Ольга тренируется.
  С горем пополам мы катили на базу отдыха, арендованную фирмой, в которой я работал, для небольшого корпоратива. Уже находясь далеко за МКАДом, я внезапно почувствовал неладное. Это было необъяснимое чувство опасности, которое я никак не мог контролировать. Скажу честно, я всегда с большой долей скепсиса относился к людям, преимущественно женского пола, которые в своих решения руководствуются интуицией, а не здравым смыслом. Я не верил в существование шестого чувства, а тут на тебе. Сам ощутил необъяснимый страх, это, как холодок по всей коже.
  - Осторожней, - проворчал я.
  Дальше по дороге была горка, достаточно крутая, а в конце был плавный поворот.
  Оля кивнула и перешла на нейтралку, но машина внезапно стала набирать скорость. Оля что есть силы стала давить на тормоза, которые неизвестно почему вдруг встали колом. Поняв, что не вписывается в поворот на своей полосе, Оля перешла на встречную, но этот маневр она стала выполнять достаточно поздно, нашу машину стало заносить в конце спуска все дальше и дальше влево, прямо на дорожный знак, установленный для встречных машин. Чтобы не врезаться в него, Оля крутанула руль вправо, но все равно зацепила знак сначала крылом, затем зеркалом бокового вида и, наконец, дверью. От удара машину вынесло на встречную полосу, по которой на нас несся автомобиль, отчаянно сигналя. Мы оба дико заорали, но Оля, крепко зажмурившись и вцепившись в руль мертвой хваткой, выкрутила его влево, но было поздно. Встречная машина все-таки зацепила нас. Мы полетели в кювет, где сначала ударились о какой-то камень так, что машину подбросило, а затем со всей дури врезались в столб.
  Все!
  Боли я не почувствовал. Напротив, ощутил какую-то свободу, легкость во всем теле. Мне показалось, что мир стал ослепительно ярким. Это как оказаться внутри солнца и радуги. Я увидел весь мир в его целостности. Весь мир сразу. Это было абсолютное знание и абсолютная же свобода. Я мог контролировать свое местонахождение одним только желанием, потому мгновенно побывал во всех местах, в которых хотел быть. Я увидел Эйфелеву башню и Парфенон, я побывал на Бали и в Сахаре. Я, подобно ракете, промчался по подводному миру и взлетел в космические просторы. И везде, куда бы я не мчался, со скоростью мысли, краски и свет, и необычайная яркость всего перехватывала дух. Все это происходило в какие-то секунды, а может даже доли секунд. Потом тревога за Олю заставила меня вновь оказаться в машине. Она была жива, но ее сильно порезало осколками лобового стекла. Она безуспешно пыталась открыть изувеченную дверь, чтобы выбраться на улицу. Рядом с нами остановилось несколько машин.
  - Не надо, - прошептал я, удивляясь тому, что мой голос звучит хрипло, несмотря на то, что я не был простужен. - Наверняка уже вызвали скорую и МЧС. Тебе нельзя двигаться.
  Я с трудом поднял свою руку и положил ее Оле на плече. Мне показалось, что рука была сломана в нескольких местах, однако боли я не чувствовал. Просто рука меня плохо слушалась, будто была чужой. Видимо шок еще не прошел. От моего прикосновения Оля сильно вздрогнула, ее лицо исказилось, и из глаз покатились крупные горошины слез. Она сделала инстинктивное движение, словно хотела сбросить мою руку.
  - Сережа, - почти простонала она. - Нет!
  - Все будет хорошо, - заверил я ее и как только я это сказал, понял, что так и будет. Все будет хорошо.
  Потом была больница. Оля пострадала сильнее, чем я. То, что я считал переломами, оказалось просто ушибами, так что мне даже гипс не накладывали. А вот у Оли были сломаны два ребра и левая рука, плюс сильные ушибы и порезы по всему телу, и еще сотрясение мозга.
  Я проводил в ее палате почти все время, но она, видимо, винила в аварии меня, потому демонстративно молчала все время. Хотя в чем я был виноват? Только в том, что повелся на ее уговоры и купил-таки ей эту дурацкую машину. В общем, я списывал ее нежелание общаться на посттравматический стресс, и надеялся, что вскоре, когда она выйдет из больницы, наши отношения войдут в прежнюю колею. Но этого не произошло. После аварии мы с Олей стали совершенно чужими. Словно осколки лобового стекла покалечили не наши тела, а наши жизни и души. Мы были едины, а после аварии превратились в две отдельные части некогда единого целого. Нас как будто разрезало пополам.
  Я и сам почувствовал отчуждение к ней. Наверное, моя душа слишком быстро приняла ее депрессию. В этом я, пожалуй, был виновен. В том, что ничего не сделал, когда она забрала все вещи из моей квартиры и ушла. Больше Олю я никогда не видел. Попытался однажды позвонить ей по пьяни, но ее номер оказался заблокированным. Но тогда я даже не расстроился. Просто удалил ее номер из памяти своего мобильного и все.
  Наверное, зря. Удалив ее номер из памяти телефона, я словно стер ее из собственной жизни. Это, как навечно забыть ее запах, забыть все, что было связано с ней. Не осталось никаких воспоминаний. Даже мимолетных. Уже на следующий день я не мог вспомнить о том, как мы с ней познакомились. Не мог вспомнить ее лица. Всякий раз, когда я пытался вспомнить о том, что нас связывало, я ничего не чувствовал. Не мог даже вспомнить, как выглядела моя любимая женщина. Оля вся, словно утопала в тумане, и я не знал, сожалею ли о том, что мы больше не вместе, или мне все равно. Я помнил только эту злосчастную аварию и ничего больше. Эта катастрофа перечеркнула всю мою прежнюю жизнь, растоптала ее, срезала под корень. Чистый лист. Словно до этой аварии я писал черновик, а теперь мне предстояло проживать свою жизнь набело, начисто, снова, с самого начала, принимая духовную амнезию, как данность. И все же подспудно я знал, я чувствовал неправоту, неправильность всего происходящего. Подсознательно я испытывал какой-то голод по всему, что происходило в прошлом. Мне этого прошлого не хватало для полноценности нынешнего бытия. К тому же, отпущенная в свободное плаванье шизофрения, разгулялась, окрепла, выросла, став не просто полноценной частью моего второго я, а стала мной. Так в моей жизни появились наблюдатели. Так в моей жизни появились те, которых я никогда не видел, а только слышал о них кое-что.
  Но к чести моей будет сказано, что я не сидел сложа руки. Я пытался с этим бороться, поэтому и стал ходить к психоаналитику. Мое состояние не вызывало у нее особенной тревоги, потому что никаких медикаментов, вызывающих анемию души, я не принимал. Она мне их не прописывала, пытаясь лечить меня словом. Черт ее знает. Может, она какой-нибудь свой медицинский эксперимент на мне ставила, может, еще чего, но, так или иначе, никакого облегчения я не чувствовал. Ей я об этом не говорил, чтобы не расстраивать. А, может, подсознательно, мне надоела роль подопытного кролика, и я не говорил ей о своем состоянии, чтобы поиграть с ней, втянуть в свой спектакль жизни, чтобы понаблюдать за ней. По крайней мере, пока она играла хорошо, я верил в то, что она ни о чем не догадывается, и меня это развлекало. Не мог же я добровольно лишить себя развлечения! У меня и так слишком мало радостей в жизни. Краски потускнели, моя жизнь - это черно-белое кино иногда Феллини, иногда Тарковского. Больше, конечно, на Тарковского тянет. Смысл где-то глубже, не на поверхности. Его следует отыскивать в знаках, в юродивых, в ослепленных и казненных, в иноках и зонах, в сталкерах и в ностальгии, в... в... - не знаю даже где, но точно чую, что где-то он есть, этот проклятый смысл... К тому же, Тарковский в цвете тоже снимал!
  
  Глава третья
  Ловля гольянов
  
   Я проснулся среди ночи. Не от кошмара, нет. Вовсе нет. Я проснулся от, уже ставшим привычным, ощущения, что на меня пристально смотрят. Впрочем, привыкнуть к этому нельзя, ибо если ты к чему-то привыкаешь, то перестаешь обращать на это внимание. От привычного не просыпаешься, даже если это могучий храп твоей второй половинки. Кстати, недавно рядом с кроватью я обнаружил тщательно спрятанные беруши. Может, Ольга храпела по ночам? Не помню. Наверное. Иначе зачем мне бы понадобилось прятать рядом с кроватью затычки для ушей? Все правильно. Беруши были, потому что она храпела, а спрятал я их, чтобы ее не обидеть. Ни одной женщине не понравится, если ей прямо сказать о том, что она храпит. Для женщин это какая-то больная тема. Впрочем, недавно мне пришла в голову одна мысль, от которой мне сделалось очень не по себе. А что, если мою бывшую звали вовсе не Оля? Что, если я просто выдумал ей это имя? Я ведь совсем, совсем ее не помню. Она, как белое пятно в истории, или, лучше будет сказать, пятно на солнце? Да, так, наверное, лучше. Красивее. Солнце - это все-таки светило. Солнце - это звезда. Так и Оля. Она моя потухшая, омертвевшая звезда, погубившая мою вселенную. Я ЗАМЕРЗАЮ без нее. Моя душа замерзает без нее. Или все-таки я пропадаю не без Оли, а без кого-то другого? Какой-то другой женщины, которую не помню. Без иной женщины? О, Господи! Ведь, если это так, то та, другая, не заслуживает моего забвения. Не заслуживает. Или все-таки Оля - это, пусть прошедшая, но все-таки до боли, моя, моя реальность?
   - Знаешь, как ловить гольянов?
   Я буквально оцепенел. Нет, то, что я проснулся от ощущения, что на меня кто-то смотрит, это ничего. Такое уже случалось. К тому же, родственники следят за мной почти постоянно. Но никто из них никогда со мной не заговаривал. Никто и никогда. Может, хватит мне с психоаналитиком в игры играть? Одно дело - мания преследования. Совсем другое - слуховые галлюцинации. Это уже серьезно.
   - Так знаешь или нет?
   Настойчивость слуховой галлюцинации поражала.
  Я крепко зажмурился, лихорадочно пытаясь сообразить, что делать дальше. С одной стороны, объедки моего разума совместно со здравым смыслом, утверждали, что бояться нечего. Мол, галлюцинации - это вещь нематериальная и никоим образом навредить физически не может. Ага, расскажи это наркоману, который решил вместе с птичками в небе полетать и выбрал в качестве старта крышу небоскреба. К тому же, страх был не такой, который можно объяснить логикой. То был страх перед потусторонним, чужим. Что мне от этого голоса ждать? Ясно, что ничего хорошего. Ведь принадлежал этот голос покойнику.
  Я лежал в кровати, не в силах даже пошевелиться, чтобы, как в детстве, натянуть на себя одеяло, укрыться с головой от всех бед и неприятностей, от всех враждебностей окружающего и стремительно взрослеющего мира. Я даже дышать старался как можно тише, боясь - чего? Словно бы мое дыхание, эта неотъемлемая часть жизни, может оскорбить или разозлить непрошенного гостя потустороннего мира, в котором дышать уже нет необходимости? Отчего-то я думал, что мертвых жизнь должна раздражать, иначе чего же им не сидится в своем мире? Но дышать потише не получалось. Я дышал реже, зато глубоко и судорожно, покрывшись холодным липким потом.
  Я услышал, что кто-то подошел к моей кровати и встал у изголовья.
  Боже! Спаси и помилуй! Господи! Я так хотел крикнуть, открыть глаза, вскочить с кровати и убежать неизвестно куда, но не мог. Беспомощный и жалкий, как брошенный плюшевый мишка, которого больше никто не кладет рядом с собой в кровать.
  Кто-то наклонился надо мной, низко, низко, почти касаясь моего лица своей ледяной сутью.
  Кто-то рассмеялся. Этот смех, эхом отраженный от стен и потолка, и пола моей квартиры, был похож на лунный луч, прекрасный и гипнотизирующий душу. К человечку, к человечку на луне. Вперед! Это и есть твой путь...
  Громко шлепая босыми ногами, кто-то подбежал к моим ногам и взялся за край одеяла. Играя, потянул на себя. Мгновение - и между мной и моим ночным гостем нет больше никакой преграды. Мы - наедине.
  То, чего я так боялся и одновременно с этим ждал - свершилось. ОНИ больше не галлюцинации. ОНИ, наконец, проникли в земной мир, воспользовавшись мной, как дверью. ОНИ, наконец, взломали меня, как тайный код. И вот - жизнь вновь доступна ИМ. Ее цвет, ее запах, ее вкус. И звуки... Такие реальные. Все реально. У НИХ есть самые настоящие тела. И это пока, только пока, безжизненные тела. Но скоро, очень скоро ОНИ вновь наполнятся жизнью, высосав ее из меня... ОНИ хотят поменяться со мной местами, потому что завидуют, бесконечно завидуют мне и вообще, всем живым... ОНИ...
  - Ты же не спишь. Зачем притворяешься?
  Какое коварство! Украсть для своей мерзкой мертвой сущности голос какого-то ребенка, пытаясь убедить меня в том, что пришельцы бывают милые и пушистые.
  - Я покажу тебе, как ловить гольянов, если ты не умеешь, - настаивал украденный голос неизвестного мне несчастного мальчика, который отныне, с этой самой ночи, стал нем.
  Неизвестно как и откуда у меня взялись силы, но я смог открыть глаза.
  Рядом с моей кроватью стоял мальчик лет семи, одетый в какую-то ситцевую распашонку в горошек. Широкие короткие штанишки на лямке. Ребенок из какого-то довоенного прошлого казался таким реальным, таким настоящим. Его хотелось покормить. Выглядел он голодным. И я бы, честное слово, повелся, если бы не знал, что он из себя представляет, этот пострел, который даже в мир живых поспел. И был этот мальчик, словно сошедший со старой фотокарточки, сделанной одному Богу известно, сколько лет назад. Лицо его было не в фокусе, черты расплывались. И сам он был плоский, как черно-белый блин.
  Мальчик стоял и жмурился, глядя на меня, словно глаза его слепило солнце, хотя в комнате было темно. Мальчик сам, неизвестно, правда, как являлся источником света. Это, как в кинотеатре. Вроде темно, но плоская живая картинка на экране - источник света. Так и мальчик. Он стоял напротив меня и жмурился, а за ним стоял его фон. То есть, фон той самой старой черно-белой фотографии. Я уже говорил, что мальчик-призрак был в свое время сфотографирован не в фокусе, так вот фон за ним - был еще хуже. С большим трудом я разглядел деревья и какой-то водоем. Наверное, речка. А деревья - это березы. Наверное, и по сей день растут на том же самом месте, как и сотню, а может чуть меньше, лет назад. Деревья умирают гораздо медленней людей. Наверное, поэтому каждый человек стремиться в жизни посадить хотя бы одно дерево. Чтобы оно пережило его и напоминало потомкам о том, что вот жил на свете такой-то и такой-то. Если, конечно, сажать настоящее дерево, а не, скажем, персик какой-нибудь. Персики, они еще меньше людей живут. Лет десять, я читал где-то, и все. Надо новый персик сажать.
  Почему-то я не мог вспомнить этой фотографии, а мне казалось, у меня есть фото всех умерших членов моей семьи.
  - Ты кто? - неожиданно сам для себя спросил я. Наверное, так и бывает с любыми страхами. Нужно просто у этого страха спросить имя.
  - Илья, - шмыгнул носом постреленок. - Так умеешь гольянов ловить или нет?
  Илья... Илья... Что-то знакомое...
  - Нет, не умею, - ответил я призраку, удивляясь тому, что голос мой не дрожит.
  - Это просто, - пустился в объяснения мальчик. - У тебя толь есть?
  - Откуда?
  - А банка?
  - Можно поискать.
  Призрак довольно заулыбался одним ртом. Глаза его были похожи на две черные ямы, сливались в нечеткие пятна с бровями. Я же говорил, что снимок был некачественный. Так что разглядеть, улыбаются ли его глаза, я не мог.
  - Вторую банку мама бы не дали. А толь у меня есть.
  Процесс ловли гольянов был прост, как все гениальное. Из толи нужно было вырезать пластинку с маленькой дырочкой посередине. Из этой пластинки потом делали воронку. Воронку вставляли внутрь литровой или пол-литровой банки и крепко привязывали к горлышку на длинную веревку. К концу веревки привязывали крепкую палку. "Чтоб гольяны шибче ловились", на дно банки насыпали отруби для приманки.
  - А палку зачем?
  - Дурак ты! Чтоб в лабзу втыкать. Втыкнешь ее в лабзу, а банка на дно опустится. Рыбки, они-то в банку заплывают, заплывают, чтоб отруби, значится, есть, а назад в озеро не могут потом выбраться.
  - Там озеро есть? - спросил я, с трудом соображая. - Я думал, там речка.
  - Не-е, - махнул рукой пострел. - Мы ж на озере живем.
  Мальчик сделал шаг вперед. Его фон шагнул вслед за ним. Часть его реальности, его дом. Он протянул мне руку. Я автоматически вжался в кровать и, что есть силы, замотал головой.
  - Нет, - выдавил я из себя. - НЕТ!
  Мальчик хищно осклабился.
  - Ты пойдешь, - металлическим голосом спокойно ответствовал он, словно прописную истину и сделал еще один шаг. Изображение за мальчиком изменилось. Послышался непонятный шум, как радиопомехи. Картинка вместе с самим мальчиком дернулась. На секунду пропала, чтобы вновь появиться у самого изголовья кровати. Плоский призрачный мальчик и его черно-белая размытая временем реальность, кое-где поцарапанная, кое-где нечеткая исказились непонятными помехами, растягиваясь и уезжая куда-то вбок. Мальчик по-прежнему тянул ко мне руки, открывая и закрывая рот, однако я его уже не слышал. Его украденный голос заглушал громкий треск, сквозь который что-либо разобрать уже не представлялось возможным. Однако я ни на секунду не усомнился в его намерениях. Не нужно быть гением, чтобы догадаться. Он хотел затянуть меня в свой плоский загробный мир. Он хотел поменяться со мной местами. Высосать мою жизнь. Стать мной.
  А я лежал, пригвожденный ужасом к собственной кровати, неподвижный, как мертвец, не в силах воззвать к Богу, не в силах отогнать от себя это видение. В этот момент мне казалось, что процесс обмена уже давно начался. Ибо в тот момент я был более мертв, чем призрак. Меня убивал страх, и этот же страх, с которым я не мог совладать, давал жизненные силы мертвому мальчику.
  Сколько времени длилась эта пытка не знаю. Мне казалось, что бесконечно. Я чувствовал холод, который давил на меня, заставляя кровь все медленней и медленней бежать по венам. Чувствовал развивающуюся из зародыша смерть в ее целостности, всю целиком. От самого начала и до конца. Совершенную, как круг, смерть, которая разрушала каждую сраную молекулу моего тела и моей души. Конечно, если у души есть молекулярная структура. Кстати, интересно, а есть ли она? Наверное, нет, иначе бы душу можно было собрать и разобрать, как леговские конструкторы. И пока я лежал и думал о том, есть ли у души молекулярная структура, все закончилось. Как-то внезапно закончилось. Начиналось постепенно, как зарождающееся цунами, а закончилось внезапно, как сон, прерванный звонком будильника. Кстати, о звонках... Если я прямо сейчас позвоню своему психоаналитику, то она наверняка скажет мне, что это был страшный сон, а затем начнет расшифровывать мое, якобы, сновидение, по методу Фрейда.
  - Это был сон, - говорила она мне на следующий день. Среди ночи я ей так и не позвонил. Дождался утра и приехал к ней в офис, вынудив перенести все назначенные встречи, мотивируя это тем, что, мол, все равно я для нее, как Святой Грааль, для тамплиеров. Просто мечта любого психиатра.
  Она сидела напротив меня, закинув ногу на ногу и слегка подергивая кончиком туфельки. Ну, вот кто в здравом уме носит зеленые туфли? Она явно нервничала. Может, даже поболее моего. Я-то как раз уже немного пришел в себя после ночной встречи и даже внутренне был готов к тому, чтобы дать убедить себя в нелепости и невероятности всего произошедшего, дать себя убедить в том, что мне на самом деле все приснилось. Но вот ей было явно не по себе. Может, даже она всерьез задумалась о целесообразности медикаментозного лечения меня.
  - Дорогая, это не так, - фамильярно заявил я, каким-то внутренним чутьем улавливая, что ее уже давно никто не называл "дорогая". Невидимыми внутренними радарами я улавливал ее глобальное, как гибель светила в черной дыре, одиночество, которое может продолжаться миллионы лет, потому что одиночество, как и пожирание черной дырой звезд, неотвратимо. И с этим ничего нельзя поделать. Только медленно умирать от него, мучительно умирать. Самая страшная смерть на свете - это смерть от одиночества.
  Она судорожно сглотнула. Разозлилась. Этим своими "дорогая" я наступил ей на любимую мозоль.
  - Мы оба знаем, что это был сон, - ровным голосом сказала она, мобилизовав остатки своей интеллигентности. "Дорогую" она-таки съела. Может, это она гравитационная аномалия? Поглощает в себя любую эмоцию. А я-то думал! А она-то оказалась!
  - Расскажите мне подробно про этих, как их... гольянов.
  - Я не рыбак, вообще-то.
  - Ну, - настаивала она. - Что это за рыбка такая? Гольян. На что он похож, это гольян?
  Зачем ей это? На нее посмотришь, и сразу видно, что она даже карпа в рот не возьмет. Наверное, дешевле форели, или тунца, вообще, ничего из рыбы не ест. Даже не так. Тунца ест наверняка, потому что на вечной диете, а форель, она жирная, форелью она побрезгует.
  - Да я даже не знаю, как правильно написать слово "гольян", - отвечаю.
  - Не знаете, как написать?
  - Ну, через "а" - гальян, или через "о" - гольян. Не знаю, как правильно.
  - А в словаре посмотреть?
  Я пожал плечами. Сообщил ей, что уже смотрел.
  - У Ожегова вообще такого слова нет. Наверное, это диалект. Может, эта рыбка как-то по-другому правильно называется.
  Да и какая, в сущности, разница? Какая? Я же знал каждое ее последующее слово! Я знал все, что она скажет! Знал, к чему она подводит меня всеми этими разговорами о морской, речной или озерной фауне. Она считает, что я видел сон, и теперь разбирает его на составляющие. Вот зачем ей понадобились эти рыбины!
  - Я думаю, что Вам приснилась рыбалка оттого, что Вы не можете отключиться от мыслей о текущих делах во время занятий любовью. Собственно, Ваш сон просто говорит о том, что в данный момент Вы не в состоянии получить сексуальное удовольствие. Равно как и доставить его, - последнее предложение она произнесла после чуть заметной паузы и, явно, с тем самым пресловутым удовольствием. Не так уж я и безнадежен!
  Как по нотам, честное слово!
  - Вы знаете, что если мужчина во сне ест рыбу, это значит, что для него самое главное - это удовлетворение собственных инстинктов. Никогда не задумывались над этим? Может быть, Ваша Ольга ушла именно поэтому?
  - Я не уверен, что ее звали именно Ольга, - вяло напомнил я, но моего психиатра явно несло. Она меня или не слушала, или не слышала. Честно говоря, особой разницы я не видел.
  - Ольга не могла оставить Вас просто так. На это была причина.
  - Да не ел я во сне эту проклятую рыбу!
  О, Господи, она меня сейчас с ума сведет!
  - Думаете, что все дело именно в рыбе? Если бы Вам не приснилось, что Вы ели рыбу, Ольга осталась бы с Вами? Но поедание во сне рыбы всего лишь следствие, а нам с Вами необходимо докопаться до причины...
  - Я думаю, что Ольга ушла из-за того, что мне приснилось, как я рыбу ем? Вы в своем уме?
  - Признайтесь себе!
  - Да в чем?
  - В том, что Вы ели во сне рыбу, но стесняетесь мне об этом сказать. Ваше сознание не принимает истины, которая известна Вашему подсознанию. Вы боитесь себе признаться!
  - В чем? - взмолился я.
  - В том, что Вы эгоист в постели!
  Господи, да даже если это и так, ей-то до этого какое дело!
  - Я не ел рыбу!
  - Не ели? - повысив голос, переспросила она. Даже намека на сожаление!
  - Не ел!
  - Но ловили?
  - Не ловил!
  Какой-то театр абсурда, ей-богу!
  - Знаете, если Вы ловили во сне рыбу и ничего не поймали, это простительно. В смысле, что первый сексуальный опыт мало у кого оказывается удачным. Не казните себя.
  - Вы о чем? - я был окончательно сбит с толку.
  - Просто Вы из-за первого неудачного сексуального опыта подсознательно боитесь опозориться в постели! Вот и все! Поэтому Вы ловили, ловили рыбу, да ничего не поймали!
  - Да я вообще на рыбалку не пошел!
  - А почему?
  - Сами с мертвецами ходите! А я - пас.
  - Ну, Серега, ты не рыбак, - протянула она разочарованно и уставилась на свою зеленую туфельку. Она ее спустила с пятки, и теперь туфелька болталась на большом пальце ее непростительно длинной и преступно привлекательной ноги.
  Последнюю фразу я прочел у нее на лбу. На самом деле она просто как-то презрительно скорчила свой римский нос, отчего он стал похож на луковицу, и скептически поджала губы, но ничего не сказала.
  Она молчала, играя своей туфелькой и, казалось, что она полностью поглощена этим занятием. Я тоже молчал. В полумраке ее офиса, ядовито-зеленый цвет ее туфли помимо воли притягивал взгляд. Я подумал о том, что бы хотел сделать с ней, будь у меня хоть маленький шанс. М-да... Дай я себе волю, пришлось бы искать себе другого психиатра, а мне было лень. В общем, как всегда, на пути к осуществлению желания, непробиваемой стеной встала этика, мать ее! Ну, и лень, разумеется... Впрочем, может я просто пока не готов к отношениям.
  - Даже не мечтай! - прочел я ее мысли.
  Вслух она сказала:
  - Возможно, Вам следует начать с малого. Заведите себе растение, например. У Вас имеются дома растения?
  - Кактус возле компьютера, - автоматически бросил я, не отводя взгляда от ее ног.
  - Нет, - сказала она. - Кактус не подходит. Нужно завести растение, требующее постоянного ухода. Азалию или, там, фиалку. Если растение не погибнет у Вас в течении года, можете завести себе животное. Если и животное не погибнет, тогда Вы можете задуматься о серьезных отношениях с человеком!
  - Я заботился об Ольге, или, как там ее? - возразил я.
  - Вы понимаете, что я хотела сказать!
  - Нет, - покачал я головой. - Не понимаю.
  - Заведите себе растение, - улыбнулась она. - А там видно будет.
  
  
   ЧИТАТЬ СКОРО НА САЙТЕ
  http://nadiaelle.com.ua
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава первая
  О тайне.
  
  Я их не знаю. Никого из них. Никогда не видел. Только слышал кое-что. Ну, и фотографии, конечно. Фотографий много. Черно-белые снимки, с желтыми пятнами фиксажа - исторический след, оставленный нерадивым фотографом, который промыл после закрепителя фотокарточки не особо тщательно. Фотокарточки... Слово с жирным налетом времени. Слово из такого же прошлого, как и кокаин в аптеках, продающийся, как средство от насморка. "О, доктор, у меня инфлюэнца! Нельзя ли выписать кокаина?" Давно это было. Давно. И время то покрыто тайной, которое и существовать-то в качестве тайны вначале не собиралось. Просто так уж сложилось. Время то, в период бытности своей юности, когда еще считалось настоящим и не состарилось до состояния прошлого, просто шло своим чередом. А потом - раз и все. Покрылось тайной, как пылью покрывается все на свете. Раз - и все, привет. Время больше не жизнерадостное настоящее, а седовласое древнее прошлое, страдающее амнезией. Что было в том прошлом - теперь уже тайна даже для самого времени. Остается только догадываться. Ну и фотокарточки, разумеется. Немые свидетели истории. Впрочем, не только они. Есть еще предметы. Большой коричневый сундук, например. Еще шкатулка. Простенькая и неказистая с виду. Есть много чего. Несколько медяков времен царя Николая, завернутые в носовой платок. Две бумажные купюры того же периода - пятерка и червонец. Есть еще купюра в пять сотен рублей, но на них уже красуется опозоренный орел, поникший обеими своими головами. Короны на них больше нет. Как и Российской империи, как и царя-батюшки... 1918-ый, потому что.
  Я держу в руках эту злосчастную банкноту, и думаю о том, хватит ли этой суммы для того, чтобы заново выкупить свою душу у Сатаны. Выкупить все их души, что были помимо воли владельцев проданы в рабство красному дьяволу. Не хватит. Ничтожно мало. Скупо. Да и не в ходу сейчас эти деньги. А впрочем, никаких купюр на это не хватит. Тридцать сребреников и те вернулись к владельцу с запозданием. Чего уж тут бисер метать? Остается лишь бесплодно и безнадежно ждать искупления. С отчаянной верой ждать. С верой отчаявшихся. Последней верой. Без надежды, без любви... Просто и долго. Бесконечно - вечно.
  Оглядываюсь через плечо и оказываюсь на пляже. Нет, не так. Закрываю глаза и оказываюсь на пляже. Снова не так. Помню один дурацкий тест, который мне предложила пройти подруга. Ей это для какого-то занятия по английскому нужно было. Значится так. Нужно закрыть глаза и представить себе, что ты идешь по саду или по лесу, это как кто видит. Идешь себе, идешь, потом смотришь себе под ноги и видишь сосуд с жидкостью. Потом нужно выйти на полянку и представить себе на этой полянке здание. Ну, а уж затем нужно представить себе за этим зданием высокую сплошную стену. Обойти эту стену или перелезть через нее никак нельзя. Вопрос вот в чем: хочется ли посмотреть, что за этой стеной или нет. Прислушиваешься к ощущениям. Так. И вот - о чудо! В этой стене обнаруживается маленькая дверка, в которую ну никак не пролезть, зато посмотреть - это, пожалуйста. Если изначально разбирало любопытство, то ты смотришь. Видишь водоем. Все. Тест закончен. Впрочем, нет. Есть еще одно. Нужно решить для себя, хочется ли тебе очутиться рядом с этим водоемом, может, поплавать в нем или нет?
  Итак. Я закрываю глаза. Вдыхаю полной грудью и открываю глаза. Я в летнем лесу. Солнечный свет золотыми прозрачными лентами падает на землю, пробиваясь сквозь добрые столетние сосны. Есть еще лиственные деревья. Трава зеленая. Небо голубое. Земля влажная и теплая. Тишина просто оглушает. Воздух пьянит насыщенной чистотой. Я делаю шаг.
  Они все смотрят на меня. Те, которых я никогда не знал. Те, о которых я только слышал. Они смотрят. Ждут, что будет дальше. Ждут, куда я их приведу. Точнее, куда приведет меня мое ощущение жизни. Им не интересно. Они абсолютно сторонние наблюдатели, хотя я им не чужой. Я им - свой в доску, родной. Хотя они не знают меня, так же, как и я не знаю их. Более того, обо мне они даже слышать ничего не могли, потому что ушли, так и не узнав о моем существовании.
  Поднимаю руки и растопыриваю пальцы. В ярком солнечном свете они, словно окружены красным светящимся ореолом. Кожа кажется прозрачной. Фаланги среднего и безымянного пальцев у меня каплевидной формы, а фаланга указательного - канонической. Привет всем хиромантам мира. Я не совсем безнадежен. Не без таланта, то есть. Хотя в этом нет моей заслуги. В дремлющем таланте, который я в себе еще не обнаружил, виновен лишь Бог.
  Опускаю руки и иду по тропинке. Лес постепенно превращается в яблоневый сад. Что ж. Именно так я представляю себе свою жизнь. Светлой и прекрасной. Спасибо тесту. Кто бы мог подумать, что я оптимист. Более того - жизнелюб. Однако, раз лес солнечный, летний, а сад цветущий, значит, что это так. Мысли мои текут плавно, как лебедушки плывут. А по сути своей мои мысли - облака. Такие же мягкие, как вата. Ни одной грозовой тучи на небе. Ни одной дурной мысли у меня в голове.
  Опускаю голову вниз. В лесу-саду нужно идти так, чтобы не споткнуться ненароком. Или не наступить на что-то живое. В общем, смотреть нужно под ноги.
  Удивленно приподнимаю брови. Большая псевдоантичная ваза стоит прямо на дорожке, по которой я иду, насвистывая что-то вроде "тарам-пам-пам". В таких вазах любят сажать цветы. Петуньи, например. Летом, где-нибудь рядом с беседкой, они вполне неплохо смотрятся. Получается, что это даже не ваза, а вазон. Вот только цветов в ней - в нем никаких нет. Даже земли нет. Ваза-вазон до краев наполнена-наполнен дождевой водой, которая успела застояться. В ней - в нем плавает черный, подгнивший лесной мусор. Веточки, листочки.
  Это моя любовь. Данная небесами и оскверненная земным бытием. Это потому, что все, кого я любил, в моей любви не нуждались. Она не утоляла их жажду жизни. Так и вышло, что небесная влага любви протухла и теперь не в состоянии утолить даже меня самого.
  Я зачерпнул воды полную пригоршню и с грустью смотрел, как влага, просачиваясь сквозь пальцы, выливается на землю. Что ж, может так хоть что-то вырастет, напоенное моей любовью. Хоть сорняк какой-нибудь. Впрочем, в моей выжженной любовью душе - пустыня. В ней уже ничего не растет. Даже сорняки. А значит, в моей душе больше не осталось теней. Один лишь сплошной свет. Интересно, а если бы на месте вазы-вазона я увидел хрупкий бокал с вином - в моей жизни все было бы по-другому? Проще? Сосуд моей любви настолько громоздкий, что его без посторонней помощи и с места не сдвинешь. Наткнуться на него можно. Споткнуться тоже. Обойти стороной - это, пожалуйста. Но взять в руки и напиться - нет. Нельзя. Не получится, если ты не Геракл. Вот тут и возникает сам собой закономерный вывод - большая любовь не нужна никому. Она просто людям не под силу. Куда как проще взять в руки легкий бокал, наполненный пьянящим ароматным вином, кружащим голову, осушить его до дна, насладиться и жить себе дальше. То есть идти дальше по своему саду-лесу, никуда не сворачивая с тропинки.
  Грустно усмехнувшись своим мыслям, продолжаю путь, оставив любовь в прошлом. От всей души надеюсь, что больше любви мне в жизни не встретится. "Вперед, Макдуф, и пусть проклят будет тот, кто первым крикнет: "Хватит, стой!"
  Они, те, кого я никогда не знал, а только слышал о них кое-что, пожимают плечами. То ли осуждают меня, то ли им все равно. Мне их очень трудно бывает понять. Они не могут со мной заговорить. Могут лишь наблюдать за мной из прошлого, жить там, потому что прошлое для них - настоящее. А я сейчас не в их настоящем - в своем. Черте какая неразбериха, хотя по сути все предельно ясно. Эту ситуацию не нужно анализировать, пытаться осознать, что там и как, ее нужно просто принять. Что я и делаю. Просто принимаю. И моя жизнь от этого становиться более светлой. Они же не делают ничего особенного. Просто наблюдают, смотрят - и все. Так происходит со всеми, живущими в моем настоящем людьми, но не все знают о том, что за их жизнями наблюдают те, кого они никогда не знали. Хоть, рано или поздно, все люди из моего настоящего и сами становятся такими же молчаливыми и беспристрастными наблюдателями. Когда-нибудь все узнают, что значит стать наблюдателем, узнают каково это - познать все на свете.
  Смотрите? Ну, смотрите! Вот я иду дальше, иду, никуда не сворачивая. Тропинки ответвляются, серыми лентами катятся, как весенние ручьи в разные стороны. Я запрокидываю голову вверх и долго стою, улыбаясь. Это, что? Какая-то нелепая хитрость? Бесхитростная хитрость - вот что! Я же знаю, что путь мой лежит к поляне со зданием, а это значит, что куда бы я не свернул, все равно я приду на эту поляну. Хоть с закрытыми глазами, хоть бегом, хоть по-пластунски, даже если развернусь на 365 градусов и пойду назад, все равно я приду на эту поляну. Потому что путь человека, как бы он ни жил, куда бы он ни шел, все равно этот путь лежит к Богу. Какие бы цели и задачи человек себе не ставил, как бы не жил. Все равно, рано или поздно, он придет к своему создателю. Я не исключение.
  Вот она поляна. Светлая, с разноцветными огоньками полевых цветов. Красные маки - не конфеты, тюльпаны, васильки, одуванчики, фиалки, ромашки и горицветы. Это ничего, что цветы из разных промежутков весны. Нормально. Интересно, почему садовых цветов нет, а только полевые? Не эстет я. Что ж, обидно. И оттого, что мне стало обидно, понимаю еще одну правду о себе: я - ханжа и сноб. Мещанин во дворянстве. Смешной и нелепый в своем желании быть эстетом. Я, вообще-то, хризантемы люблю, пионы, нарциссы... Люблю! Упрямство не порок, если знаешь, о чем говоришь. У хризантем такой аромат потрясающий! В смысле потрясающий иммунную систему аллергиков. Но, поскольку я не аллергик, то я могу себе позволить взъерошенность пионов и прозрачную белоснежность нарциссов. Ну да ладно. Васильки тоже неплохо.
  Здание на поляне похоже на заброшенный то ли бункер, то ли военный завод. Пустота черных окон без стекол смотрит в меня неизведанной доселе жутью. Есть вероятность, что те, кого я никогда не знал, а только слышал о них кое-что, как раз и засели в этом здании и смотрят на меня именно из этих черных, пустых наблюдательных пунктов. Пока я стою и думаю над возможностью этого, здание начинает расти. В прямом смысле слова. Оно растет, как гриб, быстро и непонятно как. Я становлюсь все меньше, а пустота в окнах уже не заглядывает в душу, а просто взирает на меня, как на поверхность земли - свысока. Не успев почувствовать себя полным ничтожеством, я, наконец, соображаю, что здание не растет, а просто приподнимается над землей, медленно потягивается на двух куриных ногах, как внезапно разбуженное животное. Не изжить, не изжить из славянского сердца сказок про избушку на курьих ножках. Ни-ког-да!!! Правильно. А что еще за здание может находиться в лесу? Только домик Бабы-яги! И это есть мое представление о Боге? Чушь! Он, что, куриный бог, что ли? Я слышал, камень такой есть. Или я его видел где-то? В смысле, камень? Само по себе словосочетание "куриный бог" кажется до боли знакомым.
  Мне становится скучно. Вначале, как только я подошел к зданию, у меня в башке еще крутилась идея исследовать каждый темный закуток этого странного дома, но, как только я увидел две длинные куриные ноги, похожие на "окорочка Буша", вмиг расхотел. И не потому, что испугался. Напротив. Пока здание казалось заброшенным, я думал о том, что все на свете о Боге забыли. И я в том числе. И я подумал, если попытаюсь зайти внутрь Бога, это меня и все человечество реабилитирует. Но две куриные ноги - это уж слишком. Это было похоже на глумление и я, забыв, что этот Бог живет в моей реальности, а не я в Его, решил оставить свои исследования до лучших времен. А те, кто сидит сейчас внутри Бога и наблюдает за мной, те, для кого уже в мироздании не осталось тайн - они подождут. Они знают, что я обязательно вернусь.
  Короче, потеряв к Богу всяческий интерес, я обошел здание кругом и вышел, наконец, к стене, которая тянулась по всему периметру леса. Стена была слишком высокой и слишком длинной для того, чтобы можно было мечтать о том, чтобы перелезть через нее или обойти. Я даже думаю, что не просто лес был огорожен этой стеной по периметру, а весь мир. То есть жизнь. А лес - это и есть моя жизнь. Не нужно быть гением, чтобы понять, что находится за этой стеной. За этой стеной - другой мир, познать который можно лишь после того, как закончится жизнь. Я так сказал, будто жизнь - это диск с фильмом, который может раз и закончится.
  Я представил себе Бога в огромном зале, до бесконечности наполненном телевизорами и DVD - проигрывателями. Вот Бог берет диск с моей жизнью и вставляет его в проигрыватель. Нажимает на кнопочку "Play". И понеслась. Параллельно с моим диском, Он просматривает еще пять миллиардов жизней. Иногда выходит из зала, чтобы вздремнуть и тогда, как по мановению волшебной палочки сотни дисков начинают глючить, изображение с телеэкранов пропадает раньше времени - то на земле происходят всяческие катастрофы: цунами, землетрясения и прочее. Вообще-то Богу нельзя спать, но выдерживать всю эту какофонию жизни миллионами лет без отдыха невозможно, потому я прощаю Бога за эту слабость. Получается, что Бог в моем понимании всего лишь человек.
  Но это я отвлекся немного. Итак, стена.
  Мне не страшно. Мне любопытно. Но я чувствую не простое кошачье любопытство, которое по сути своей - зло, от которого умирают. Я чувствую почти необходимость заглянуть и посмотреть, что же находится по ту сторону стены. Посмотреть и успокоится, если там смотреть нечего. Ну, а если есть на что, то я хочу, чтобы мир по ту сторону стал частью моего мира. Я хочу расширить границы своего восприятия мироздания. Может быть, я не терплю тайн? Я, что же, настолько испорчен, что абсолютно нетерпим к любым секретам, если, конечно же, это не мои собственные секреты?
  Иду параллельно стены, трогая ее рукой. Стена старая. Где-то местами она похожа на Великую Китайскую стену, где-то на Берлинскую, кое-где даже на Кремлевскую. Только намного выше, шире, больше. Берлинская часть стены не разнесена в клочья, Кремлевская, как и положено, с кирпичными заплатами из разных времен, на Великой Китайской в ряд стоит недавно откопанное терракотовое войско.
  Я запрокидываю голову вверх, надеясь разглядеть терракотовых воинов. Всегда мечтал съездить и посмотреть на них. А сейчас и ехать никуда не нужно. Вот они, красавцы. Стоят молчаливые и суровые свидетели истории, прекрасные в своей непохожести друг на друга. Мертвые и живые одновременно. Вечные. Самые долгожительные долгожители во всем подлунном мире. Эти точно не пропустят меня через стену. Даже если я превращусь на миг в человека-паука и окажусь на вершине стены, воины внезапно оживут. Оживут лишь для того, чтобы сбросить меня со стены вниз, угрожая своим терракотовым оружием.
  Я опустил голову вниз, делая вид, что рассматриваю какую-то травинку. Это для того, чтобы терракотовые воины не догадались о моих намерениях. Впрочем, они же вояки, хоть и ненастоящие. Им думать по штату не положено. Но все же, на всякий пожарный, я отхожу от китайской стены подальше, оставляя воинов позади.
  Граффити на Берлинской стене - из настоящего, а ее целостность-неразрушенность - из прошлого. Может подкоп сделать? Знаю, чувствую, что за стеной что-то невероятно чудесное, что-то прекрасное. Что-то, без чего моя нынешняя жизнь скудна. Я должен ЭТО увидеть! Должен!
  Я присел на колени перед стеной, взял в руки маленькую саперную лопатку и начал копать. Не знаю, откуда здесь взялась лопата. Наверное, все, в чем я по-настоящему нуждаюсь, появляется из ниоткуда. Что ж, я и раньше знал, что все желания имеют особенность исполнятся, а если что-то не сбывается, значит я не достаточно сильно этого хотел. Впрочем, ни удивляться внезапному появлению лопаты, ни радоваться мне долго не приходится. Почва оказалась мягкой и податливой, так, что я довольно быстро выкопал яму в свой рост, но мне это абсолютно ничего не дало. Стена оказалась вросшей в землю настолько глубоко, насколько это только можно вообразить. Я даже подумал о том, что стена живая и специально растет вглубь, почувствовав, что я пытаюсь обмануть ее и проникнуть за ее пределы. Думаю, что если бы я набрался смелости и попытался перелезть через нее, вооруживший альпинистским снаряжением, стена стала бы расти вверх, сводя все мои попытки добраться до вершины на нет.
  Я вылез из ямы. Сижу на земле расстроенный и чумазый, как гном из шахты. С остервенением смотрю на здание на поляне. Оно переминается с ноги на ногу, словно хочет мне что-то сказать, да не решается. И в этом все Твое величие - спрашиваю. Прям смешно!
  Плюю на землю и поднимаюсь на ноги. Идти совершенно некуда. Что делать - неизвестно. Это тупик.
  Конечно, я знаю, что за стеной - начало нового мира, но попасть туда не могу. Впрочем...
  Я замечаю, что прямо перед моим носом в стене начинает формироваться маленькая дверца. Она с круглым верхом, деревянная с коваными прибамбасами. Издав вопль радости, я растягиваюсь на земле и моя голова оказывается на одном уровне с дверкой. Она, в смысле дверь, размером с мою голову, даже, по-моему, чуть меньше. Кукольная такая дверь. Для кукольных существ. Или для белых кроликов. Где он, кстати, этот белый кролик? Чего-то его давно не было.
  Кролика нет. Зато я увидел, невесть откуда взявшийся кукольный столик с маленькой кукольной же бутылочкой. "Выпей меня" - закономерно гласила надпись на бутылочке. Стоит ли говорить, что рядом с бутылочкой лежал крохотный миниатюрный ключик?
  Так. Кладу ключик на землю. Выливаю содержимое бутылочки на язык и глотаю. На вкус, как клубничный сироп. Сладко, но не мерзко. Закрываю глаза в ожидании метаморфоз. Я полностью готов повторить путь Алисы. Только я умнее. Я ключ предусмотрительно на землю положил. А то еще уменьшусь, как она, до размера молекула. Кукольный столик Эверестом покажется...
  Ничего не чувствую, поэтому осторожно приоткрываю один глаз, словно подглядываю за чудом. Надо же. Дверь была самого обычного размера, в человеческий рост. Интересно, это я уменьшился, или все-таки дверь выросла? Ключ лежит там, где я его оставил. Наклоняюсь и поднимаю его.
  Настроение просто отличное. Вставляю ключ в замочную скважину и поворачиваю его два раза. С легким скрипом дверь приоткрывается. Из того мира, что за стеной и за дверью вырывается ослепительный свет. Он яркий, как счастье.
  Я спешу распахнуть дверь на полную. Мгновение я стою ослепленный светом и счастьем. Потом глаза привыкают, и я вижу перед собой море. Мой водоем - это море.
  Я даже не задаюсь вопросом - хочу ли я искупаться в своем водоеме. Естественно, да! С восторженным криком новорожденного левиафана я с разбегу ныряю в лазурные теплые воды моего, только моего, родного, сказочного моря.
  - Что вы чувствуете? - спрашивает меня мой психиатр, красивая брюнетка в интеллигентных очках.
  Не открывая глаз, отвечаю:
  - Ничего.
  Ее голос отвлекает меня от моих ощущений. Отвлекает от счастья. Отвлекает от моря. Я хочу, чтобы она заткнулась.
  - Совсем ничего? - немного удивленно, но, черт, как настойчиво продолжает допрос истинная наследница учения доктора Фрейда.
  - Вы хотите поговорить об этом? - отвечаю ей в тон.
  Мне хорошо. Было хорошо, до тех пор, пока меня не потревожили. Я чувствовал себя на курорте, пока в мой мир не вторглись таким бесцеремонным образом.
  - Нет, я не хочу. Это вы хотите.
  - Да нет, - говорю. - Не очень.
  - Но все же немного хотите, - мягко продолжает настаивать мой врачеватель душевных мук.
  Иногда спорить с ней бесполезно.
  - Ладно.
  Я переворачиваюсь со спины на бок и теперь лежу, подперев голову рукой. У нее просто потрясающие ноги, и мечтать о них, то есть об их обладательнице мне не возбраняется. Хотя иногда мне кажется, что эта дивная женщина с садистскими наклонностями маньяка на самом деле умеет читать мысли. Говорить с ней - это все равно, что в зеркало смотреть. В кривое.
  - Когда вы нашли способ проникнуть за стену, что при этом делали наблюдатели?
  Я задумался. Действительно, что при этом делали те, кого я никогда не знал, а только слышал о них кое-что? Были ли они? Или их не было? И если они все-таки были, то где? Почему я их не чувствовал? Не чувствовал их взглядов?
  - Не знаю, - честно признался я. - Но я точно знаю, что за стеной мне больше ничего не угрожало. Словно за стеной и есть мой настоящий дом. Как бы вам это описать?
  Я на мгновение задумался.
  - За стеной я не чувствовал наблюдателей, потому что они были органической частью того мира. А в том мире, что находился до стены - они были чужаками. Я чувствовал их присутствие в своем мире, как собака чувствует чужих людей. А за стеной они переставали быть чужаками, становились своими. Вы понимаете, о чем я?
  Я с надеждой воззрился на своего доктора, но она отгородилась от меня щитом диоптрий, не позволяя мне заглянуть в свою душу. Хотя, мне показалась, на кончиках ее губ притаилась всепонимающая улыбка. Мне показалось, что в этот момент она стала похожа на меня, как сестра.
  - Вы мне объясните.
  Сладкоголосая лгунья! Можно подумать, что мания преследования - такая редкая вещь, что ей слушать мой бред и впрямь интересно. Да у соседа по купе в поезде и то заинтересованности в голосе больше. Правда, соседа по купе я вряд ли стал бы грузить своими тараканами в голове. Я бы лучше чего-нибудь вдохновенно соврал.
  - Кто они, эти наблюдатели? - раковая опухоль ее настойчивости начинает выводить меня из равновесия. Я мысленно представил себя внутри стеклянного стакана, чтобы эта вампирша не смогла добраться своими щупальцами до моей ауры. Я не ее пища. Я сам по себе. Она чуть заметно бледнеет. Что, выкусила?
  - Я их никогда не знал лично, - радостно сообщаю ей прописную истину.
  - Тогда откуда они взялись?
  - Я о них слышал.
  - Что именно вы о них слышали и от кого?
  Создается впечатление, что она уже знает ответ.
  - От родителей слышал.
  Я ей не соврал. Пусть теперь ищет всякие там эдиповы комплексы. Она проглотила наживку со скоростью голодной акулы.
  - Не хотите поделиться, каким образом наблюдатели связаны с Вами? - спрашивает.
  - Они мои родственники, - отвечаю я, вздыхая. - Родственники, которых я никогда не знал лично, потому что все они умерли еще задолго до моего рождения.
  - Вот видите, - почти радостно восклицает она. - Вы уже можете спокойно говорить о смерти! Все не так уж безнадежно!
  - Ага, - саркастически киваю я. - И стену я преодолел. Стену между мирами. Значит мое восприятие смерти не такое уж депрессивное.
  - Вы же сами говорили, что почувствовали себя защищенным по ту сторону. Наше подсознание мудрее нас. И Ваше уже дало Вам понять, что смерти боятся не стоит.
  - Вы говорите это таким тоном, будто бы мне не то что бояться смерти не следует, а и напротив - нужно стремиться к ней, - ворчу я, хотя, конечно же, основная ее мысль мне ясна. Я возражаю ей просто потому, что привык возражать.
  - Никто не хочет умирать, - говорит она. - Но смерть грозит абсолютно всем. И Вам повезло оттого, что теперь Вы знаете о том, что со смертью ничего страшного не произойдет. Это всего лишь переход из этой Вашей жизни в вечную жизнь.
  - Вы, что же, верите в загробную жизнь?
  Мое удивление искреннее, неподдельное. Я всегда считал ее атеисткой. Впрочем, как и, вообще, всех врачей. Честно говоря, атеизм врачей вполне закономерен. Трудно верить в Бога и полагаться на чудо, если ты сам в состоянии вытащить человека с того света.
  Она, как всегда, прочла мои мысли.
  - Врачи не всегда совершают чудеса. Иногда и они оказываются бессильны. Неужели Вы думаете, что это врачи сами так моделируют ситуацию? Это же очевидно, что так ситуацией распорядился кто-то другой, тот, кто несоизмеримо могущественней врачей.
  - Где-то я уже это слышал.
  Она пожимает плечами и улыбается снисходительно.
  - Прописная истина.
  - Да, это так, - отвечаю я, и откидываюсь назад, тупо уставясь в потолок.
  Наше время истекло. Она поднимается из своего кресла, давая мне понять, что сеанс закончен. Она говорит, что ждет меня через неделю. Я киваю. Конечно, конечно. Через неделю. Поднимаюсь с удобного дивана и иду восвояси.
  По дороге домой думаю о том, нужно ли мне все это? Так ли уж необходимо мне ходить на эти ее сеансы, и какая мне от них польза? Пользы никакой. Честно говоря, никогда особенно не верил в то, что психоаналитики - это настоящие врачи. Разговоры разговаривать - это просто. А вот натянуть на себя шкуру пациента - это невозможно. Ну, что толку, что мы встречаемся каждую неделю вот уже два года? Это, что избавило меня от ощущения, что за мной наблюдают мертвецы? Нет. Я и сейчас чувствую их взгляды. Они смотрят мне в спину, куда бы я ни шел, чтобы я не делал. Даже во сне они не оставляют меня в покое. И никакой психиатр тут не поможет, потому что заставить их уйти не может никто на земле. Потому что они уже давно ушли из земного мира и не подчиняются его законам. Избавить меня от их взглядов может только тот, кто построил стену.
  Глава вторая
  Тайна существует
  
  Удивительно, как воображаемые вещи становятся реальными. Всегда мечтал заметить эту грань, этот тонкий переход. Все начинается с идеи. Для того, чтобы создать что-то великое, вначале должна появиться идея. А уже потом начинают работать невидимые механизмы, которые помогают человеку осуществить задуманное. Так происходило, происходит и будет происходить в мире. Не даром говорят, что мысли наши материальны. Самолет для братьев Райт вначале тоже был просто мыслью. Подводная лодка для Леонардо да Винчи вначале тоже была просто идеей, а стала реальностью для всего человечества. И это неважно, что Леонардо не дожил до этого. Его идея оказалась бессмертной и продолжает жить даже после кончины своего отца.
  Это я все к тому, что те, кто за мной наблюдает - реальны. И хотя меня пытаются убедить в том, что они живут всего лишь в моей голове - они реальны. Даже если это правда, и они - всего лишь плод моей фантазии, они реальны. Это самое страшное. Если они - плод моего воображения, то очень скоро начнут существовать в одном мире со мной, они материализуются. Это также очевидно, как то, что ночь сменяется днем. Даже если ты живешь за полярным кругом, ночь все равно рано или поздно сменяется днем. Так что, появление наблюдателей в реальном мире всего лишь вопрос времени.
  Я не заметил, как пришел домой. Со мной иногда так бывает. Я настолько погружаюсь в свои мысли, что время перестает существовать для меня. Это похоже на телепортацию. Я совсем не помню, как спустился в метро, как ехал до Проспекта Мира, как делал пересадку с кольцевой на радиальную. Черт, я настолько был сосредоточен на том, что ОНИ прожигают своими взглядами мою спину, что все, что я помню, это то, как изо всех сил старался не выдать своей паники, старался быть нарочито небрежным и естественным. Уж не знаю, насколько хорошо это у меня получалось. Но люди в метро от меня не шарахались. Уже хорошо. Я помню, что даже специально задержался возле палатки с газетами, чтобы проверить: если стоять на месте, стану ли я ощущать наблюдателей особенно остро. На что я надеялся? Может, думал, что если перестану от них убегать, то они смогут подойти ко мне поближе? Ну, хорошо. А чтобы я делал дальше, если на секунду допустить, что родственники стали бы дышать мне в самое ухо? В смысле, не так дышать, как все люди, ведь они же давно мертвы, поэтому вряд ли им нужен воздух, да и легких у призраков не бывает. Точнее будет сказать, что бы я стал делать, если бы ощутил дыхание смерти у себя за спиной? Готическая патетика момента была бы смазана моим исказившимся от ужаса лицом и воплями о помощи, как в дурацком фильме ужасов. Собственно, сама по себе идея была идиотской. Стоять на месте и ждать, когда потусторонний мир прикоснется к тебе? По аналогии с восточной мудростью по поводу счастья. Мол, если ты всю жизнь гоняешься за счастьем, а его все нет и нет, попробуй остановиться, и оно само тебя настигнет. Только у меня все по-другому. Я не гоняюсь за потусторонним, я от него убегаю, так что стоять на месте мне явно не стоит. Только глупая дичь стоит на месте и т.д. и т.п. Панический страх навалился на меня, как внезапный сон, сковал движения невидимыми цепями, но я постарался стряхнуть с себя ужас и почти бегом припустил домой. Остановился я, только закрыв за собой дверь на все замки. Даже цепочку накинул. Словно замки и двери смогут остановить обитателей невидимого мира.
  Я какое-то время стоял, прислонившись к двери. Когда я немного отдышался, то снял обувь и прошел прямо на кухню, открыл шкаф, достал начатую бутылку рома и плеснул себе полстакана. Выпил черное пиратское пойло почти залпом. Потом налил себе еще и уже немного успокоенный прошел в гостиную, где и растянулся на диване перед телевизором. Я включил ящик, быстренько пролистал каналы, убедился, что ничего интересного нет, и выключил.
  Ром мягким теплом разливался по телу, подавляя все страхи. Я почувствовал себя почти хорошо. Почти так же, как чувствовал себя до той злосчастной аварии.
  Чувство, что за мной наблюдают умершие, появилось у меня два года назад, когда я попал в автомобильную катастрофу и чуть не погиб в ней.
  А началось все с того, что моя девушка Ольга решила, что нам пора обзавестись собственным авто. Я не очень-то дружу с техникой, мне приобретение машины казалось зряшной идеей. Я вполне комфортно чувствовал себя и в метро. Тем более, что стоять в вечный московских пробках занятие абсолютно невеселое и неблагодарное. Впрочем, одна молодая леди с моей работы умудрилась стоя в пробках выучить английский. В пробках она стояла в среднем по четыре часа. Два часа, когда ехала на работу из Чертаново на Преображенскую Площадь и столько же, пока ехала в обратном направлении. Она обзавелась аудио-курсом и просто вместо того, чтобы слушать радио занималась в машине языком. Мол, все равно в пробках больше заняться ей было нечем. Так и овладела языком Шекспира на отличном разговорном уровне. Но поскольку я английский знаю сносно, то никакой пользы от стояния в пробках я не видел. Попытался донести эту здравую мысль до сознания Оли, но она только фыркнула. На метро передвигаться, конечно, быстрее, но на машине - круче. Вот и все ее аргументы. Логика пуленепробиваемая. К тому же, стремясь меня окончательно добить, Оля вела бесконечные разговоры о том, что все знакомые уже по несколько машин сменили, а мы, как придурки все на метро, да на метро. Она говорила об этой машине почти все свободное время. В конце концов, мне эти разговоры осточертели так, что домой после работы идти не хотелось. И я сдался.
  Собственно, я решил купить машину только для того, чтобы Оля успокоилась, и ездить на авто сам не собирался. Ее прихоть - пусть она и получает от машины удовольствие. Радостная новость не застала Олю врасплох. Она уже, оказывается, вовсю ходила на курсы вождения, не сомневаясь, что рано или поздно добьется своего. Права она должна была получить в течении месяца. Естественно, что сажать новичка за руль крутого авто - полная глупость, все равно в ближайший год, пока учится ездить, машина потеряет товарный вид, потому решил ей подарить то, что разбить и поцарапать не жалко, то есть автомобиль отечественного производства. Я подобрал для Оли вишневую, почти из песни, "девятку" 2001 года выпуска. Правда, машина была с наворотами: тонировка, литые диски, магнитола, короче, все, что нужно для того, чтобы совсем уж не позориться.
  В общем, машина Оле не понравилась, поскольку она так и не научилась правильно выжимать сцепление. Она надеялась, что я куплю ей машину с автоматической коробкой передач, поэтому, когда мы впервые выехали на собственной машине за город, Олина нервозность достигла апогея. Машину дергало всякий раз, когда она трогалась с места. Именно тогда я узнал, что в лексиконе моей нежной и трепетной барышни присутствуют слова, которые я никогда бы не рискнул произнести в присутствии дам. Не скажу, что не злорадствовал в душе. Я изначально был против покупки автомобиля, потому вовсе не стремился поменяться с Олей местами, хоть права у меня и были. Получил их около года назад. Права были необходимы мне для выезда за границу по обмену, и там одним условием в договоре было наличие водительского удостоверения, причем впоследствии оказалось, что этот пункт был абсолютной формальностью. Ну да ладно. В общем, права у меня были, но автомобилистом я так и не стал. И даже если бы решился на то, чтобы побыть джентльменом и поменяться с подругой местами, вряд ли мне удалось бы справиться с автомобилем лучше. К тому же, ездить на машине я не собирался, так что пусть уж Ольга тренируется.
  С горем пополам мы катили на базу отдыха, арендованную фирмой, в которой я работал, для небольшого корпоратива. Уже находясь далеко за МКАДом, я внезапно почувствовал неладное. Это было необъяснимое чувство опасности, которое я никак не мог контролировать. Скажу честно, я всегда с большой долей скепсиса относился к людям, преимущественно женского пола, которые в своих решения руководствуются интуицией, а не здравым смыслом. Я не верил в существование шестого чувства, а тут на тебе. Сам ощутил необъяснимый страх, это, как холодок по всей коже.
  - Осторожней, - проворчал я.
  Дальше по дороге была горка, достаточно крутая, а в конце был плавный поворот.
  Оля кивнула и перешла на нейтралку, но машина внезапно стала набирать скорость. Оля что есть силы стала давить на тормоза, которые неизвестно почему вдруг встали колом. Поняв, что не вписывается в поворот на своей полосе, Оля перешла на встречную, но этот маневр она стала выполнять достаточно поздно, нашу машину стало заносить в конце спуска все дальше и дальше влево, прямо на дорожный знак, установленный для встречных машин. Чтобы не врезаться в него, Оля крутанула руль вправо, но все равно зацепила знак сначала крылом, затем зеркалом бокового вида и, наконец, дверью. От удара машину вынесло на встречную полосу, по которой на нас несся автомобиль, отчаянно сигналя. Мы оба дико заорали, но Оля, крепко зажмурившись и вцепившись в руль мертвой хваткой, выкрутила его влево, но было поздно. Встречная машина все-таки зацепила нас. Мы полетели в кювет, где сначала ударились о какой-то камень так, что машину подбросило, а затем со всей дури врезались в столб.
  Все!
  Боли я не почувствовал. Напротив, ощутил какую-то свободу, легкость во всем теле. Мне показалось, что мир стал ослепительно ярким. Это как оказаться внутри солнца и радуги. Я увидел весь мир в его целостности. Весь мир сразу. Это было абсолютное знание и абсолютная же свобода. Я мог контролировать свое местонахождение одним только желанием, потому мгновенно побывал во всех местах, в которых хотел быть. Я увидел Эйфелеву башню и Парфенон, я побывал на Бали и в Сахаре. Я, подобно ракете, промчался по подводному миру и взлетел в космические просторы. И везде, куда бы я не мчался, со скоростью мысли, краски и свет, и необычайная яркость всего перехватывала дух. Все это происходило в какие-то секунды, а может даже доли секунд. Потом тревога за Олю заставила меня вновь оказаться в машине. Она была жива, но ее сильно порезало осколками лобового стекла. Она безуспешно пыталась открыть изувеченную дверь, чтобы выбраться на улицу. Рядом с нами остановилось несколько машин.
  - Не надо, - прошептал я, удивляясь тому, что мой голос звучит хрипло, несмотря на то, что я не был простужен. - Наверняка уже вызвали скорую и МЧС. Тебе нельзя двигаться.
  Я с трудом поднял свою руку и положил ее Оле на плече. Мне показалось, что рука была сломана в нескольких местах, однако боли я не чувствовал. Просто рука меня плохо слушалась, будто была чужой. Видимо шок еще не прошел. От моего прикосновения Оля сильно вздрогнула, ее лицо исказилось, и из глаз покатились крупные горошины слез. Она сделала инстинктивное движение, словно хотела сбросить мою руку.
  - Сережа, - почти простонала она. - Нет!
  - Все будет хорошо, - заверил я ее и как только я это сказал, понял, что так и будет. Все будет хорошо.
  Потом была больница. Оля пострадала сильнее, чем я. То, что я считал переломами, оказалось просто ушибами, так что мне даже гипс не накладывали. А вот у Оли были сломаны два ребра и левая рука, плюс сильные ушибы и порезы по всему телу, и еще сотрясение мозга.
  Я проводил в ее палате почти все время, но она, видимо, винила в аварии меня, потому демонстративно молчала все время. Хотя в чем я был виноват? Только в том, что повелся на ее уговоры и купил-таки ей эту дурацкую машину. В общем, я списывал ее нежелание общаться на посттравматический стресс, и надеялся, что вскоре, когда она выйдет из больницы, наши отношения войдут в прежнюю колею. Но этого не произошло. После аварии мы с Олей стали совершенно чужими. Словно осколки лобового стекла покалечили не наши тела, а наши жизни и души. Мы были едины, а после аварии превратились в две отдельные части некогда единого целого. Нас как будто разрезало пополам.
  Я и сам почувствовал отчуждение к ней. Наверное, моя душа слишком быстро приняла ее депрессию. В этом я, пожалуй, был виновен. В том, что ничего не сделал, когда она забрала все вещи из моей квартиры и ушла. Больше Олю я никогда не видел. Попытался однажды позвонить ей по пьяни, но ее номер оказался заблокированным. Но тогда я даже не расстроился. Просто удалил ее номер из памяти своего мобильного и все.
  Наверное, зря. Удалив ее номер из памяти телефона, я словно стер ее из собственной жизни. Это, как навечно забыть ее запах, забыть все, что было связано с ней. Не осталось никаких воспоминаний. Даже мимолетных. Уже на следующий день я не мог вспомнить о том, как мы с ней познакомились. Не мог вспомнить ее лица. Всякий раз, когда я пытался вспомнить о том, что нас связывало, я ничего не чувствовал. Не мог даже вспомнить, как выглядела моя любимая женщина. Оля вся, словно утопала в тумане, и я не знал, сожалею ли о том, что мы больше не вместе, или мне все равно. Я помнил только эту злосчастную аварию и ничего больше. Эта катастрофа перечеркнула всю мою прежнюю жизнь, растоптала ее, срезала под корень. Чистый лист. Словно до этой аварии я писал черновик, а теперь мне предстояло проживать свою жизнь набело, начисто, снова, с самого начала, принимая духовную амнезию, как данность. И все же подспудно я знал, я чувствовал неправоту, неправильность всего происходящего. Подсознательно я испытывал какой-то голод по всему, что происходило в прошлом. Мне этого прошлого не хватало для полноценности нынешнего бытия. К тому же, отпущенная в свободное плаванье шизофрения, разгулялась, окрепла, выросла, став не просто полноценной частью моего второго я, а стала мной. Так в моей жизни появились наблюдатели. Так в моей жизни появились те, которых я никогда не видел, а только слышал о них кое-что.
  Но к чести моей будет сказано, что я не сидел сложа руки. Я пытался с этим бороться, поэтому и стал ходить к психоаналитику. Мое состояние не вызывало у нее особенной тревоги, потому что никаких медикаментов, вызывающих анемию души, я не принимал. Она мне их не прописывала, пытаясь лечить меня словом. Черт ее знает. Может, она какой-нибудь свой медицинский эксперимент на мне ставила, может, еще чего, но, так или иначе, никакого облегчения я не чувствовал. Ей я об этом не говорил, чтобы не расстраивать. А, может, подсознательно, мне надоела роль подопытного кролика, и я не говорил ей о своем состоянии, чтобы поиграть с ней, втянуть в свой спектакль жизни, чтобы понаблюдать за ней. По крайней мере, пока она играла хорошо, я верил в то, что она ни о чем не догадывается, и меня это развлекало. Не мог же я добровольно лишить себя развлечения! У меня и так слишком мало радостей в жизни. Краски потускнели, моя жизнь - это черно-белое кино иногда Феллини, иногда Тарковского. Больше, конечно, на Тарковского тянет. Смысл где-то глубже, не на поверхности. Его следует отыскивать в знаках, в юродивых, в ослепленных и казненных, в иноках и зонах, в сталкерах и в ностальгии, в... в... - не знаю даже где, но точно чую, что где-то он есть, этот проклятый смысл... К тому же, Тарковский в цвете тоже снимал!
  
  Глава третья
  Ловля гольянов
  
   Я проснулся среди ночи. Не от кошмара, нет. Вовсе нет. Я проснулся от, уже ставшим привычным, ощущения, что на меня пристально смотрят. Впрочем, привыкнуть к этому нельзя, ибо если ты к чему-то привыкаешь, то перестаешь обращать на это внимание. От привычного не просыпаешься, даже если это могучий храп твоей второй половинки. Кстати, недавно рядом с кроватью я обнаружил тщательно спрятанные беруши. Может, Ольга храпела по ночам? Не помню. Наверное. Иначе зачем мне бы понадобилось прятать рядом с кроватью затычки для ушей? Все правильно. Беруши были, потому что она храпела, а спрятал я их, чтобы ее не обидеть. Ни одной женщине не понравится, если ей прямо сказать о том, что она храпит. Для женщин это какая-то больная тема. Впрочем, недавно мне пришла в голову одна мысль, от которой мне сделалось очень не по себе. А что, если мою бывшую звали вовсе не Оля? Что, если я просто выдумал ей это имя? Я ведь совсем, совсем ее не помню. Она, как белое пятно в истории, или, лучше будет сказать, пятно на солнце? Да, так, наверное, лучше. Красивее. Солнце - это все-таки светило. Солнце - это звезда. Так и Оля. Она моя потухшая, омертвевшая звезда, погубившая мою вселенную. Я ЗАМЕРЗАЮ без нее. Моя душа замерзает без нее. Или все-таки я пропадаю не без Оли, а без кого-то другого? Какой-то другой женщины, которую не помню. Без иной женщины? О, Господи! Ведь, если это так, то та, другая, не заслуживает моего забвения. Не заслуживает. Или все-таки Оля - это, пусть прошедшая, но все-таки до боли, моя, моя реальность?
   - Знаешь, как ловить гольянов?
   Я буквально оцепенел. Нет, то, что я проснулся от ощущения, что на меня кто-то смотрит, это ничего. Такое уже случалось. К тому же, родственники следят за мной почти постоянно. Но никто из них никогда со мной не заговаривал. Никто и никогда. Может, хватит мне с психоаналитиком в игры играть? Одно дело - мания преследования. Совсем другое - слуховые галлюцинации. Это уже серьезно.
   - Так знаешь или нет?
   Настойчивость слуховой галлюцинации поражала.
  Я крепко зажмурился, лихорадочно пытаясь сообразить, что делать дальше. С одной стороны, объедки моего разума совместно со здравым смыслом, утверждали, что бояться нечего. Мол, галлюцинации - это вещь нематериальная и никоим образом навредить физически не может. Ага, расскажи это наркоману, который решил вместе с птичками в небе полетать и выбрал в качестве старта крышу небоскреба. К тому же, страх был не такой, который можно объяснить логикой. То был страх перед потусторонним, чужим. Что мне от этого голоса ждать? Ясно, что ничего хорошего. Ведь принадлежал этот голос покойнику.
  Я лежал в кровати, не в силах даже пошевелиться, чтобы, как в детстве, натянуть на себя одеяло, укрыться с головой от всех бед и неприятностей, от всех враждебностей окружающего и стремительно взрослеющего мира. Я даже дышать старался как можно тише, боясь - чего? Словно бы мое дыхание, эта неотъемлемая часть жизни, может оскорбить или разозлить непрошенного гостя потустороннего мира, в котором дышать уже нет необходимости? Отчего-то я думал, что мертвых жизнь должна раздражать, иначе чего же им не сидится в своем мире? Но дышать потише не получалось. Я дышал реже, зато глубоко и судорожно, покрывшись холодным липким потом.
  Я услышал, что кто-то подошел к моей кровати и встал у изголовья.
  Боже! Спаси и помилуй! Господи! Я так хотел крикнуть, открыть глаза, вскочить с кровати и убежать неизвестно куда, но не мог. Беспомощный и жалкий, как брошенный плюшевый мишка, которого больше никто не кладет рядом с собой в кровать.
  Кто-то наклонился надо мной, низко, низко, почти касаясь моего лица своей ледяной сутью.
  Кто-то рассмеялся. Этот смех, эхом отраженный от стен и потолка, и пола моей квартиры, был похож на лунный луч, прекрасный и гипнотизирующий душу. К человечку, к человечку на луне. Вперед! Это и есть твой путь...
  Громко шлепая босыми ногами, кто-то подбежал к моим ногам и взялся за край одеяла. Играя, потянул на себя. Мгновение - и между мной и моим ночным гостем нет больше никакой преграды. Мы - наедине.
  То, чего я так боялся и одновременно с этим ждал - свершилось. ОНИ больше не галлюцинации. ОНИ, наконец, проникли в земной мир, воспользовавшись мной, как дверью. ОНИ, наконец, взломали меня, как тайный код. И вот - жизнь вновь доступна ИМ. Ее цвет, ее запах, ее вкус. И звуки... Такие реальные. Все реально. У НИХ есть самые настоящие тела. И это пока, только пока, безжизненные тела. Но скоро, очень скоро ОНИ вновь наполнятся жизнью, высосав ее из меня... ОНИ хотят поменяться со мной местами, потому что завидуют, бесконечно завидуют мне и вообще, всем живым... ОНИ...
  - Ты же не спишь. Зачем притворяешься?
  Какое коварство! Украсть для своей мерзкой мертвой сущности голос какого-то ребенка, пытаясь убедить меня в том, что пришельцы бывают милые и пушистые.
  - Я покажу тебе, как ловить гольянов, если ты не умеешь, - настаивал украденный голос неизвестного мне несчастного мальчика, который отныне, с этой самой ночи, стал нем.
  Неизвестно как и откуда у меня взялись силы, но я смог открыть глаза.
  Рядом с моей кроватью стоял мальчик лет семи, одетый в какую-то ситцевую распашонку в горошек. Широкие короткие штанишки на лямке. Ребенок из какого-то довоенного прошлого казался таким реальным, таким настоящим. Его хотелось покормить. Выглядел он голодным. И я бы, честное слово, повелся, если бы не знал, что он из себя представляет, этот пострел, который даже в мир живых поспел. И был этот мальчик, словно сошедший со старой фотокарточки, сделанной одному Богу известно, сколько лет назад. Лицо его было не в фокусе, черты расплывались. И сам он был плоский, как черно-белый блин.
  Мальчик стоял и жмурился, глядя на меня, словно глаза его слепило солнце, хотя в комнате было темно. Мальчик сам, неизвестно, правда, как являлся источником света. Это, как в кинотеатре. Вроде темно, но плоская живая картинка на экране - источник света. Так и мальчик. Он стоял напротив меня и жмурился, а за ним стоял его фон. То есть, фон той самой старой черно-белой фотографии. Я уже говорил, что мальчик-призрак был в свое время сфотографирован не в фокусе, так вот фон за ним - был еще хуже. С большим трудом я разглядел деревья и какой-то водоем. Наверное, речка. А деревья - это березы. Наверное, и по сей день растут на том же самом месте, как и сотню, а может чуть меньше, лет назад. Деревья умирают гораздо медленней людей. Наверное, поэтому каждый человек стремиться в жизни посадить хотя бы одно дерево. Чтобы оно пережило его и напоминало потомкам о том, что вот жил на свете такой-то и такой-то. Если, конечно, сажать настоящее дерево, а не, скажем, персик какой-нибудь. Персики, они еще меньше людей живут. Лет десять, я читал где-то, и все. Надо новый персик сажать.
  Почему-то я не мог вспомнить этой фотографии, а мне казалось, у меня есть фото всех умерших членов моей семьи.
  - Ты кто? - неожиданно сам для себя спросил я. Наверное, так и бывает с любыми страхами. Нужно просто у этого страха спросить имя.
  - Илья, - шмыгнул носом постреленок. - Так умеешь гольянов ловить или нет?
  Илья... Илья... Что-то знакомое...
  - Нет, не умею, - ответил я призраку, удивляясь тому, что голос мой не дрожит.
  - Это просто, - пустился в объяснения мальчик. - У тебя толь есть?
  - Откуда?
  - А банка?
  - Можно поискать.
  Призрак довольно заулыбался одним ртом. Глаза его были похожи на две черные ямы, сливались в нечеткие пятна с бровями. Я же говорил, что снимок был некачественный. Так что разглядеть, улыбаются ли его глаза, я не мог.
  - Вторую банку мама бы не дали. А толь у меня есть.
  Процесс ловли гольянов был прост, как все гениальное. Из толи нужно было вырезать пластинку с маленькой дырочкой посередине. Из этой пластинки потом делали воронку. Воронку вставляли внутрь литровой или пол-литровой банки и крепко привязывали к горлышку на длинную веревку. К концу веревки привязывали крепкую палку. "Чтоб гольяны шибче ловились", на дно банки насыпали отруби для приманки.
  - А палку зачем?
  - Дурак ты! Чтоб в лабзу втыкать. Втыкнешь ее в лабзу, а банка на дно опустится. Рыбки, они-то в банку заплывают, заплывают, чтоб отруби, значится, есть, а назад в озеро не могут потом выбраться.
  - Там озеро есть? - спросил я, с трудом соображая. - Я думал, там речка.
  - Не-е, - махнул рукой пострел. - Мы ж на озере живем.
  Мальчик сделал шаг вперед. Его фон шагнул вслед за ним. Часть его реальности, его дом. Он протянул мне руку. Я автоматически вжался в кровать и, что есть силы, замотал головой.
  - Нет, - выдавил я из себя. - НЕТ!
  Мальчик хищно осклабился.
  - Ты пойдешь, - металлическим голосом спокойно ответствовал он, словно прописную истину и сделал еще один шаг. Изображение за мальчиком изменилось. Послышался непонятный шум, как радиопомехи. Картинка вместе с самим мальчиком дернулась. На секунду пропала, чтобы вновь появиться у самого изголовья кровати. Плоский призрачный мальчик и его черно-белая размытая временем реальность, кое-где поцарапанная, кое-где нечеткая исказились непонятными помехами, растягиваясь и уезжая куда-то вбок. Мальчик по-прежнему тянул ко мне руки, открывая и закрывая рот, однако я его уже не слышал. Его украденный голос заглушал громкий треск, сквозь который что-либо разобрать уже не представлялось возможным. Однако я ни на секунду не усомнился в его намерениях. Не нужно быть гением, чтобы догадаться. Он хотел затянуть меня в свой плоский загробный мир. Он хотел поменяться со мной местами. Высосать мою жизнь. Стать мной.
  А я лежал, пригвожденный ужасом к собственной кровати, неподвижный, как мертвец, не в силах воззвать к Богу, не в силах отогнать от себя это видение. В этот момент мне казалось, что процесс обмена уже давно начался. Ибо в тот момент я был более мертв, чем призрак. Меня убивал страх, и этот же страх, с которым я не мог совладать, давал жизненные силы мертвому мальчику.
  Сколько времени длилась эта пытка не знаю. Мне казалось, что бесконечно. Я чувствовал холод, который давил на меня, заставляя кровь все медленней и медленней бежать по венам. Чувствовал развивающуюся из зародыша смерть в ее целостности, всю целиком. От самого начала и до конца. Совершенную, как круг, смерть, которая разрушала каждую сраную молекулу моего тела и моей души. Конечно, если у души есть молекулярная структура. Кстати, интересно, а есть ли она? Наверное, нет, иначе бы душу можно было собрать и разобрать, как леговские конструкторы. И пока я лежал и думал о том, есть ли у души молекулярная структура, все закончилось. Как-то внезапно закончилось. Начиналось постепенно, как зарождающееся цунами, а закончилось внезапно, как сон, прерванный звонком будильника. Кстати, о звонках... Если я прямо сейчас позвоню своему психоаналитику, то она наверняка скажет мне, что это был страшный сон, а затем начнет расшифровывать мое, якобы, сновидение, по методу Фрейда.
  - Это был сон, - говорила она мне на следующий день. Среди ночи я ей так и не позвонил. Дождался утра и приехал к ней в офис, вынудив перенести все назначенные встречи, мотивируя это тем, что, мол, все равно я для нее, как Святой Грааль, для тамплиеров. Просто мечта любого психиатра.
  Она сидела напротив меня, закинув ногу на ногу и слегка подергивая кончиком туфельки. Ну, вот кто в здравом уме носит зеленые туфли? Она явно нервничала. Может, даже поболее моего. Я-то как раз уже немного пришел в себя после ночной встречи и даже внутренне был готов к тому, чтобы дать убедить себя в нелепости и невероятности всего произошедшего, дать себя убедить в том, что мне на самом деле все приснилось. Но вот ей было явно не по себе. Может, даже она всерьез задумалась о целесообразности медикаментозного лечения меня.
  - Дорогая, это не так, - фамильярно заявил я, каким-то внутренним чутьем улавливая, что ее уже давно никто не называл "дорогая". Невидимыми внутренними радарами я улавливал ее глобальное, как гибель светила в черной дыре, одиночество, которое может продолжаться миллионы лет, потому что одиночество, как и пожирание черной дырой звезд, неотвратимо. И с этим ничего нельзя поделать. Только медленно умирать от него, мучительно умирать. Самая страшная смерть на свете - это смерть от одиночества.
  Она судорожно сглотнула. Разозлилась. Этим своими "дорогая" я наступил ей на любимую мозоль.
  - Мы оба знаем, что это был сон, - ровным голосом сказала она, мобилизовав остатки своей интеллигентности. "Дорогую" она-таки съела. Может, это она гравитационная аномалия? Поглощает в себя любую эмоцию. А я-то думал! А она-то оказалась!
  - Расскажите мне подробно про этих, как их... гольянов.
  - Я не рыбак, вообще-то.
  - Ну, - настаивала она. - Что это за рыбка такая? Гольян. На что он похож, это гольян?
  Зачем ей это? На нее посмотришь, и сразу видно, что она даже карпа в рот не возьмет. Наверное, дешевле форели, или тунца, вообще, ничего из рыбы не ест. Даже не так. Тунца ест наверняка, потому что на вечной диете, а форель, она жирная, форелью она побрезгует.
  - Да я даже не знаю, как правильно написать слово "гольян", - отвечаю.
  - Не знаете, как написать?
  - Ну, через "а" - гальян, или через "о" - гольян. Не знаю, как правильно.
  - А в словаре посмотреть?
  Я пожал плечами. Сообщил ей, что уже смотрел.
  - У Ожегова вообще такого слова нет. Наверное, это диалект. Может, эта рыбка как-то по-другому правильно называется.
  Да и какая, в сущности, разница? Какая? Я же знал каждое ее последующее слово! Я знал все, что она скажет! Знал, к чему она подводит меня всеми этими разговорами о морской, речной или озерной фауне. Она считает, что я видел сон, и теперь разбирает его на составляющие. Вот зачем ей понадобились эти рыбины!
  - Я думаю, что Вам приснилась рыбалка оттого, что Вы не можете отключиться от мыслей о текущих делах во время занятий любовью. Собственно, Ваш сон просто говорит о том, что в данный момент Вы не в состоянии получить сексуальное удовольствие. Равно как и доставить его, - последнее предложение она произнесла после чуть заметной паузы и, явно, с тем самым пресловутым удовольствием. Не так уж я и безнадежен!
  Как по нотам, честное слово!
  - Вы знаете, что если мужчина во сне ест рыбу, это значит, что для него самое главное - это удовлетворение собственных инстинктов. Никогда не задумывались над этим? Может быть, Ваша Ольга ушла именно поэтому?
  - Я не уверен, что ее звали именно Ольга, - вяло напомнил я, но моего психиатра явно несло. Она меня или не слушала, или не слышала. Честно говоря, особой разницы я не видел.
  - Ольга не могла оставить Вас просто так. На это была причина.
  - Да не ел я во сне эту проклятую рыбу!
  О, Господи, она меня сейчас с ума сведет!
  - Думаете, что все дело именно в рыбе? Если бы Вам не приснилось, что Вы ели рыбу, Ольга осталась бы с Вами? Но поедание во сне рыбы всего лишь следствие, а нам с Вами необходимо докопаться до причины...
  - Я думаю, что Ольга ушла из-за того, что мне приснилось, как я рыбу ем? Вы в своем уме?
  - Признайтесь себе!
  - Да в чем?
  - В том, что Вы ели во сне рыбу, но стесняетесь мне об этом сказать. Ваше сознание не принимает истины, которая известна Вашему подсознанию. Вы боитесь себе признаться!
  - В чем? - взмолился я.
  - В том, что Вы эгоист в постели!
  Господи, да даже если это и так, ей-то до этого какое дело!
  - Я не ел рыбу!
  - Не ели? - повысив голос, переспросила она. Даже намека на сожаление!
  - Не ел!
  - Но ловили?
  - Не ловил!
  Какой-то театр абсурда, ей-богу!
  - Знаете, если Вы ловили во сне рыбу и ничего не поймали, это простительно. В смысле, что первый сексуальный опыт мало у кого оказывается удачным. Не казните себя.
  - Вы о чем? - я был окончательно сбит с толку.
  - Просто Вы из-за первого неудачного сексуального опыта подсознательно боитесь опозориться в постели! Вот и все! Поэтому Вы ловили, ловили рыбу, да ничего не поймали!
  - Да я вообще на рыбалку не пошел!
  - А почему?
  - Сами с мертвецами ходите! А я - пас.
  - Ну, Серега, ты не рыбак, - протянула она разочарованно и уставилась на свою зеленую туфельку. Она ее спустила с пятки, и теперь туфелька болталась на большом пальце ее непростительно длинной и преступно привлекательной ноги.
  Последнюю фразу я прочел у нее на лбу. На самом деле она просто как-то презрительно скорчила свой римский нос, отчего он стал похож на луковицу, и скептически поджала губы, но ничего не сказала.
  Она молчала, играя своей туфелькой и, казалось, что она полностью поглощена этим занятием. Я тоже молчал. В полумраке ее офиса, ядовито-зеленый цвет ее туфли помимо воли притягивал взгляд. Я подумал о том, что бы хотел сделать с ней, будь у меня хоть маленький шанс. М-да... Дай я себе волю, пришлось бы искать себе другого психиатра, а мне было лень. В общем, как всегда, на пути к осуществлению желания, непробиваемой стеной встала этика, мать ее! Ну, и лень, разумеется... Впрочем, может я просто пока не готов к отношениям.
  - Даже не мечтай! - прочел я ее мысли.
  Вслух она сказала:
  - Возможно, Вам следует начать с малого. Заведите себе растение, например. У Вас имеются дома растения?
  - Кактус возле компьютера, - автоматически бросил я, не отводя взгляда от ее ног.
  - Нет, - сказала она. - Кактус не подходит. Нужно завести растение, требующее постоянного ухода. Азалию или, там, фиалку. Если растение не погибнет у Вас в течении года, можете завести себе животное. Если и животное не погибнет, тогда Вы можете задуматься о серьезных отношениях с человеком!
  - Я заботился об Ольге, или, как там ее? - возразил я.
  - Вы понимаете, что я хотела сказать!
  - Нет, - покачал я головой. - Не понимаю.
  - Заведите себе растение, - улыбнулась она. - А там видно будет.
  
  
   ЧИТАТЬ СКОРО НА САЙТЕ
  http://nadiaelle.com.ua
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"