Пряча сигаретку в рукаве, я внимал степному ветродую, зная, что вовек не расколдую эту несусветно раскладную и целенаправленную высь.
Ветродуй орал:"Посторонись!", свиристел расхристанной белугой и хлестал мне по сердцу... Убогий, я шатался хлипкою фелюгой, опрощая сотрясённый дух.
Я лопух, положим, и пентюх... Ветродуй же -- хам и прощелыга, анархист, антихрист, поп-расстрига... Только в том, товарищи, интрига, что исход гармонии -- дебош.
Бог -- ублюдок, сирота и бомж, соглядатай нежилой Структуры, пасынок слепой фортуны-дуры, fiction фолка и литературы и сквозняк межатомных пустот.
Безучастен взор Его с высот, а точнее, призрачно участен, не по-человечески участен: ко всему на свете Он причастен, но нигде на свете не живёт...
Он -- природы ветреной оплот, нами допридуманный искусно, дабы ублажать нам наши чувства, жаждущие ясности Прокруста вдалеке от страхов и забот.
Много дум гуляет в голове, вскормленных природными дарами, -- всех стихий нам не переупрямить: так пойдём, гонимые ветрами, по непредумышленной канве, пряча сигаретку в рукаве.
2.
Я слышал, как плачут коровы, точнее, не плачут -- ревут, стенают, как сирые вдовы во славу тиранов и смут.
Я слышал, как плачет позёмка, терзая мозги и нутро, куда заунывно и тонко её проникает сверло.
Я слышал, как плачет опёнок -- один под холодным дождём, -- когда из последних силёнок он смеет стоять на своём пеньке...
3. ПИСЬМО ИЗ БУТЫЛКИ
Здравствуйте, царствуйте, люди, коли вы живы пока, выгнув матёрые груди гордого материка.
Нас разделяют широты долгих земель и морей, горы мудрёной работы горних поводырей.
Годы, быть может, просвищут, канут в утиль и на слом, прежде чем кто-нибудь сыщет эту бутылку с письмом.
Но просвищу издалёка несколько стакнутых нот, чтобы не так одиноко ждать от ворот поворот.
В узкое горлышко песни из моего далека выдохну что-нибудь, если, если живу я пока.
4. БЫТИЕ К СМЕРТИ
Раздрызганы слово и дело, устали каркасы нутра, которое воли хотело, а также немного добра.
Изверены мера и сила, измерены вера и твердь: и нам остаётся, вестимо, -- гостеприимная смерть.
Вершить своё вышнее право ей, право, не стоит труда: её бесшабашная прана стезёй Люцифера тверда.
А мы, ослеплённые светом уже не людской темноты, у дьявола просим совета, а Господа молим: прости...
5.
Табу и тотемы культуры пурпурной разбиты размахом исхода... Продлись, густая эпоха пещер и котурнов под бархатом пыльным дремотных кулис!..
Разброд и шатания -- сердцу помеха, -- но бдительный разум от них не скорбит: он знает -- сквозь эту культуры прореху родится опять ренессанса кульбит.
Кровавая смута -- сознанья простуда, духовной Структуры межфазовый сон... Но всякая муха летает, покуда плетёт паутину паук-фармазон.
6. ПАУК
Паук -- Робинзон угловых средоточий, ночной партизан притязаний Луны -- тончайшими нитями древние очи плетёт, вызволяет без лишней возни.
А после ему предстоит на приколе стоять, ожидая удачи с небес, терпению цепкому вторя и воле, и воле надежды, которой в обрез...
7. МОРАЛИТЕ
Терпение, братцы, терпенье! Неспешная поступь нужна, когда кочевряжится тренье тупого наждачного дня.
Когда ускользают владенья судьбы, обладанье собой -- высокого лада воленье, стоящего над судьбой.
Всякая сущность на свете слишком подобна лучу. Всё, что ни есть в мирозданье, -- это любовь и война, это сплошное взыванье, или, по сути, -- волна.
Это сплошное хотенье -- клёкот, бурление, страсть, бденье и поползновенье не пропадая -- пропасть.
Воля, волнение, образ, а также объект любой, Бог, Провидение, Логос -- это пакет волновой.
Ждать ли у моря погоды, или бутылки с письмом -- волны, вольготные волны ведают время и знак: всё, что мешает им ведать, лихо отправят на слом, дабы успел обнажиться неумозрительный зрак.
13. МУЗЫКА РЕВОЛЮЦИИ (ЛАМЦА-ДРИЦА-ЦА)
Да здравствуют слюни и сопли и сладкие вишни любви, привычные грабли и вопли, что выше, увы, головы.
Меж арфою и тетивою распяты живые тела... Не нашей, увы, головою варганятся наши дела.
14. ЧТО ЗНАЧИТ ЛЮБИТЬ: ВЕРСИЯ ПЕРВАЯ
Любовь -- это онтологическое понятие
П. Тиллих
Любить -- не то же, что давить, не пожирать, а исполать земле и воле, доли нить в косицы духа заплетать.
Любить -- познать сырую плоть всех измерений бытия, чтоб смертью смерть преобороть, лохмотья смеха теребя;
посметь сразить себя и смять, попридержать лихой замах, дырой безумия зиять в уже слежавшихся умах;
лежать и знать, что выход есть у входа в чрево и ярмо, что всё всегда -- теперь и здесь -- любовью преоборено,
что всё объято всем и вся до той кромешной слепоты, когда, на ниточке вися, скулят сожжённые мосты.
15. ЧТО ЗНАЧИТ ЛЮБИТЬ: ВЕРСИЯ ВТОРАЯ
Любить -- растягивать культуру, тянуть резину -- исполать! Мгновенье -- с умыслом иль сдуру -- за глотку взять и оседлать.
Присочинить непроизвольно, интуитивно, наугад продольный ряд первопрестольных энергетических наград.
Людскому богу быть угодным, рядиться в рубища надежд, уподобляться псам голодным, борзо?му скопищу невежд.
Дрожать и складывать в копилку животно-жадного нутра побед железные опилки на фоне смертного одра.
16. ВСЯКАЯ ВСЯЧИНА
Всякая безделица ничтожная -- чудо непреложно-невозможное. Всякая законченная зга -- бытия забытого лузга, бытия, забитого стопой Бога или же толпой слепой.
Всякая случайная нелепица к толстому стволу Структуры лепится. Всякий целомудренный сучок копит повелительный молчок и телескопический простор, революционный перекор, прикол.
Всякое ОДНО уже ДРУГОЕ, ежели безвременье дугою на него сурово поглядит, аки скалозуб и троглодит: всякий непредвзятый идиот, любящий паэлью и компот, -- поэт.
17. БИОМЕХАНИКА МЕЙЕРХОЛЬДА
Лохмотья ритора устали в седой крови, едрёна вошь! Иерархические дали профилактируют падёж.
Не потому, что был придурок, чай, истомился Чайлд-Гарольд... Биомеханику придумав, нащупал выход Мейерхольд.
Нам витаминов нужен выбор, и минералов, и кислот, трудов, страстей, спортивных игр на фоне видов и красот.
А Бога явная подмога нас в этой жизни вряд ли ждёт: судьба живущего убога -- ей правит смерть, а не живот. Хоть ты тресни!
18.
Любимое слово моё -- "наплевать", ах, не устаю я его повторять, когда на людишек смотрю издаля, их страсти, амбиции и кренделя.
19. ИСЧИСЛЕНИЕ ПЕСЧИНОК
На крохотном отшибе чего ещё терять, где все ветра сошли бы за тишь и благодать.
На рифовом огрызке чего ещё искать, помимо рифмы к риску себя перескакать.
Суша мозги и вёсла, пуская пузыри, о том, что будет после, мы знали чёрта-с-три.
Затверживая тупо забытые слова, родной отчизны путы мы рвали чёрта-с-два.
Мы с Пятницей в субботу почли себе за честь найти себе заботу -- песчинки перечесть.
Чтоб мысли не погасли в кондовой ерунде, мы их на постном масле докушаем одне.
20.
Ибо я не надеюсь вернуться...
Г. Кавальканти
Веским робинзоновым резоном инвентаризировать зеро я обрезан и обеспризорен, созерцая смерти серебро.
Растекаясь мыслию по древу островного недобытия, постигаю распорядок бреда, где себя совсем забуду я.
Уловляя в облаке степенном бледные лохмотья чепухи, я уже не думаю о бренном и о наказанье за грехи.
Я уже плюю легко и смачно и чихаю весело и зло на свою ладью с высокой мачтой и своё правильное весло.
21.
На острове -- остове хляби, заброшенной зяби и зги -- Зыбучие сны о халяве измучили злые мозги.
Лукаво-ехидные Парки, суча прихотливую нить, несут нам ковры и подарки, чтоб нас, дураков, подразнить.
Но дикое царство системы слепыми когтями судьбы наносит весёлые схемы на слишком суровые лбы.
Невежды рисуют надежды на сумрачных стенах пещер... О вечном подумаешь, прежде чем сдохнешь во славу химер.
Засохшее зёрнышко хлеба нашедши в табачной трухе, вздохнёшь о житейских потребах в убыток иной чепухе.
Она же -- иная -- сякая, такая же злая, увы, -- безумным архаром сигает и зыркает зраком совы.
22. СЕКРЕТ СТРУКТУРЫ
Листа резной рисунок, травы простая плоть... Чудовищное буйство ядрёных биомасс. Природы ватерпас блазнит пусканьем слюнок, когда шестое чувство нам говорит: "погодь"...
Но жизни и нежизни накопленный запас сплетением верховным крушит нас -- плюс на плюс, лишают узы уз и родина отчизны, и выход безысходно нас бьёт не в бровь, а в глаз.
Здесь, на большой дороге, всяк организм -- орган: гудит и хороводит, бессмертием грозя. Но разума стезя -- топтаться на пороге, он, в некотором роде, -- и пастырь, и баран.
В кипучей этой буче сознание -- лишь гость стеснительный и редкий... Другое дело -- кровь наития -- не в бровь, а в глаз вопьётся круче она, чем табуретка или собачья кость.
Судьбой и Провиденьем всяк нувориш согрет -- есть адекватный кукиш на всякий выпендрёж. Падёшь ли ни за грош, иль сонное паренье себе на небе купишь -- не выкупишь секрет.
23.
Я видел внутренность коровы -- гора тяжёлых потрохов... Пока живёшь ты за здорово, своих не ведаешь грехов.
Пока тебя за носопырку не привели на Страшный Суд, ты лишь облатка или бирка, или почти пустой сосуд.
Мы все бредём по белу свету, Бог весть, откуда и куда, ища ответа и привета в ежовых зарослях труда.
Не звери мы и не святые, нам нужен хлеб, семья, укром -- мы только жители простые, пока однажды не помрём.
Однако сердцу не прикажешь -- клянёшь судьбу и дальше прёшь свою житейскую поклажу, превозмогая брешь и дрожь.
24. НАШ HAUS -- ПОРЯДОЧНЫЙ ХАОС
Где стол был яств...
На месте жизни -- брешь, на месте сердца -- дрожь, за шевелюрой -- плешь, за правдой жизни -- ложь.
Свет пожинает тьму, тьма дышит, свет избыв: смерть ведома тому, кто жив -- покуда жив.
Нам сердце греет -- лёд, нам лучший дом -- шалаш. Зеро -- зерна оплот, несуетности -- блажь.
25. МИРОВАЯ ДУША
Сидит на голой ветке, ни капли не дыша, проста, как табуретка, тишайшая душа.
Суха и безысходна, бессмертна и слепа, наивна, доброхотна, бесхитростна, глупа.
Поёт она, поэту забвение даря: её почти что нету, но ей до фонаря...
Безмозглая певичка, что пела мне тайком, она -- всего лишь птичка с весёлым хохолком.
26. ИДИ И СМОТРИ
Откуси себе язык.
А. Матисс
Живой козёл трезвее и точней придуманного нами козленизма: не западло ль рассол ядрёных дней подслащивать объедками от тризны?!
Обманет и пройдёт любовь и страсть -- трусливая житейская халтура: лишь только то имеет вес и власть, что порождает вечная Структура.
Обманет ни за грош и дух и плоть, когда разделишь их перегородкой: когда мы тщимся мир переполоть, у мира с нами разговор короткий.
Судьбы расклад безумен и суров, -- её вершит, однако, Высший Разум, что охватил заведомо и разом всю полноту оброков и даров.
Художник, откуси себе язык, чтоб голый зрак в себе не растрезвонить, чтоб не замылить и не замозолить козлиной песни судорожный лик.
27.
За незнамо какие провинности обретается ваш покорный слуга в некоей дохлой провинции на фоне безродной расейской скабрезности... Но и там над башкою плывут облака и гиблую землю хоронят снега, и дожди поливают из вредности.
А ей, стороне стоеросовой, по барабану и с гуся вода, шестисотовой, резаной, бросовой, затаившей блажные щедроты из бедности, растерявшей гордыню в лохмотьях труда, измочалившей вдосталь свои невода, колготящей в постылой оседлости.
Бесполезности нашей обычности представляют собой естество, что в привычные прячется околичности утвари, веры, застиранных тряпочек, одеяльцев лоскутных... Одно баловство -- это бегство в побочное с жизнью родство, в робость каких-нибудь стоптанных тапочек.
28. DERFASCHING
Это всё ерунда, чепуха, чепуховина, лебеда ерихонская, чертополох, это в космосе космы глухого Бетховена, что Сатурна коснулись уже, видит Бог.
Это хохота пепельный холод, сливовицы нутряной и медвяный уют и улёт, это всё пофигизма пустая пословица и лохматого ритора липовый мёд.
Это всё популяция здравой прострации, распластания ради раздольный престол, это всё проституция злой аберрации, преломления лени, ядрёный рассол.
Это всё сквозняковые признаки ясности, пустяковые призраки звончатых фраз, лупоглазые трепеты зрелой бессвязности, для которой юродствует глаз-ватерпас.
29. СОБЛАЗН
Как хотса, ох, договорить до золотого промежутка, где людям головы дурить и соблазнительно, и жутко.
Им только сердце обнадёжь и сорок лет води кругами, -- они всю душу ни за грош тебе доверят с потрохами.
30. ТЕКУТ РУЧЬИ -- НЕ ЗНАЮ ЧЬИ
Шалые, талые, впалые в ямы воды кружатся и крутят динамо всем нашим горестям и передрягам, вон они, вон они, там, за оврагом -- те буераки и раки, что свистом к нам зазывают святую конкисту -- воинство тех снеговых укреплений, что залегли за оврагом, от лени не торопящихся таять и ведать водный закон старика Архимеда, бреда бурлящее-горланящих вод, что совершают судьбы разворот в сторону лирики, в сторону эврики, Волги, Оки, Ориноко и Терека, в сторону света, чей солнечный пляс потчует наш растопыренный глаз!
31.
Ни сло?ва, ни среды?... лишь пятницы и сре?ды надежды и труды грызут в порядке бреда.
Выстраивает хор гульба анахорета -- судьбе наперекор из голого куплета.
Выскрёбывая честь и скрадывая участь, учась свою учесть падучесть и летучесть.
32.
Робинзону Робинзон говорит, как водится: сломан синхрофазотрон, крокодил не ловится;
крыша съехала, зерно не молотит мельница, и душа моя давно не мычит, не телится.
33. С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ВЕЧНОСТИ
Коли сущности холками сходятся острыми и расходятся тут же словами пустыми, -- не на острове я, а выходит -- на острове, не в пустыне тупой, а выходит -- в пустыне.
Коли видимость -- это причуды рецепции, прирождённые прихоти веры и нрава, -- значит виза и поза любой референции лишены изначально бытийного права.
Значит всё и всегда лишь теперь начинается, только обозначая себя на сетчатке, значит с нами одна лабуда приключается и одна чепуха остаётся в остатке.
34. ВЕРЕТЕНО
Воды глубокие плавно текут, люди премудрые тихо живут.
Поздняя ночь. Но не гаснет одно в дальней избе слюдяное окно.
Тени колышутся, тает свеча, мышка от кошки даёт стрекача.
Где-то за кладбищем ухает сыч. Старый храпит на завалинке хрыч.
Нитку уныло старуха сучит -- прялка скрипит, а старуха молчит:
слушает, как проплывают века, а за веками бегут облака,
как безнадёжно, протяжно, давно крутится, вертится веретено...
35.
Теплее, теплее, теплее, О Боже, почти горячо!.. Игры этой чудо лелея, недетское чую плечо.
Левее, левее, левее, правее, правее... каюк! Чем воздух отчизны вольнее, тем круче возмездия крюк.
36.
Меж подворотней, войной и тюрьмой бошку волною накрыло: "Знай своё место, дикарь островной, спрячь своё гордое рыло!"...
Злую гордыню урыл я легко, стал как последнее быдло, что же до места -- оно далеко слишком -- отсюда не видно.
Корень и крышу на острове я рыл и мастырил, тем паче -- жил, никого ни о чём не прося, рыло от смерти не пряча.
37. ARS POETICA
Элегический цоколь сподручней стихоплётному ремеслу: оды петь -- это чуть ли не круче, чем собаке мослу жадной пастью по-детски предаться, истекая слюной, чем припасть к оголтелому братству -- всею клетью грудной -- сочных трав и дерев, многородных и безродных зверей... Щукой проще болтаться подлёдной -- холоднее и злей...
Продуктивней всего и дороже настоящий восторг, как легковосприимчивой кожи от касания вздрог, как прощанья последняя милость, всепрощения пульс, что умноженный минусом минус исправляет на плюс.
38.
Один дурак прикуривал от спички, другой балбес -- от зажигалки, а результат один -- огонь и дым... Неуследим источник случки-смычки, иль, ёлки-палки, перепалки первостихий... На этом погодим.
39. ЧТО БЫВАЕТ ПО ВЕСНЕ
?
По весне выползают собаки-бомжи из укрытий, побрехав меж собой о судьбе на собачьем иврите, и, тряся худобой, удивляются -- кожа да кости! -- и трусят вразнобой на охоту, на свадьбу и в гости.
??
По весне смятенно, заморочено тело подменой, ибо слишком давно избегало оно ойкумены, не киряло терновый нектар, а в заначке скрывало, как скрывала кораллы от Карла суровая Клара.
???
По весне просыпается нюх на случайные вести, слух о старых друзьях, о невесте, о проданной чести и о том, как, разливши по двести, забивши мастырку, два юнца в самоволке искали от бублика дырку...
IV
По весне вся Россия настырно сажает картошку -- и посадит её, а не то разобьётся в лепёшку! На корню прокартошено каждое русское тело -- присной памяти рабочее-крестьянского продотдела...
V
Полевая она и таёжная, наша сторонка, от которой спирает дыхание, а перепонки прошибает насквозь турбулентная тяга простора, на которой печётся просфора девятого термидора...
40.
А я-то думал, дурачок, что захотят меня понять лет через десять или пять, а вместо этого -- молчок.
Когда-то думал я, простак, что в жизни есть какой-то прок, что неприкаянность -- порок, цена которому -- пятак.
Ещё я думал, что за мрак небытия платить не след, не знал я, что простой куплет живорождённый -- это зрак
и что вопрос похож на крюк, что всё на свете, каждый лик -- есть только судорожный крик пустот, где царствует каюк.
41.
Возможно ли освобожденье от корней телесных и теснот? -- лишь сей единственный вопрос успел поставить нам Христос.