Завернув за угол, он замедлил шаг. Одышка утихла. Даже если и появится соблазн обернуться, ему уже не видеть её, стоящую на тротуаре с нелепо опущенным вниз раскрытым зонтом. Теперь, что бы он ни делал, ему всегда будет видеться именно такая она - с чуть приоткрытым от удивления и обиды ртом, с прилипшими к лицу мокрыми каштановыми прядями волос и сбегающими по щекам, вместо слёз, каплями дождя.
Как всё нелепо. А где же та девочка, которую он так любил? С её чудной кожей, слегка солоноватой от морской воды, едва уловимо пахнущей водорослями и прожаренным песком? Где заливистый смех, шершавые локти и, как обычно, сбитые коленки? Где??? И кто та женщина, за углом??? Откуда она взялась? Он не просил её так безобразно взрослеть!
Ведь он же совсем не изменился! Всё такой же нескладный, жутко боящийся выглядеть смешным, и оттого до сих пор являющийся поводом для хохота сослуживцев. У него всё так же не желает появляться растительность, правда, теперь не на подбородке, а на темечке. Он не умеет быть уклюжим и любезным, а наоборот, всегда в эпицентре всяческих каверзных падений самого себя со стульев, стаканов с подносов, пепельниц со столов, и вместо: "Как поживаете, любезный?" от него только и слышно: "Судя по всему, вы живы - здоровы". Что с того, что теперь он преподаёт на кафедре и занимает профессорскую должность?! Это же не делает его старше и взрослее?! А главное, не даёт ей права быть той оплывшей дамой, с вызывающе подведёнными глазами, и ртом, перекошенным от слетевших: "Володенька! Ты ли это?!"
Как жить после такого?!
Дождь всё не утихал...
И вдруг он вспомнил Люсю, аспирантку, которая всегда так мило и растерянно улыбается ему из-за своих толстенных очков, когда он заходит в лабораторию, сметая на пол мензурки с реактивами, то рукавом, то полой халата. У неё есть несомненное сходство с девочкой, которую он в тайне от всего света, не видя её, и не слыша о ней столько лет, любил...