Лосевский Антон Павлович : другие произведения.

Ничего себе

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Жил был на реке лепесток плыл сколько смог потому что знал лепесток что сам был когда-то цветок возомнивший что возносясь разовьется в листок падкий обратно с плачущей ивы в реку без названия в срок. Что за бред имени сизой кобылы я натворил, отворяя объективы глаз, размышлял невыспанный, отовсюду выгнанный Никита. Хорошо ли, плохо ли, во саду ли, в огороде, долго ли, коротко ли, кто знает, поднимите мне веки. Решение задачки у доски почета окончилось раздвоением личности, что приятнее - расщеплением наличности: сдачей. Вас несет, сударь, вам стоит показаться врачам, прокатиться с ветерком перемен на карете скорой помощи, промыть овощи мозгов, жадно жуя жвачку, чтобы не пополнить собою тюрьму народов, поскольку жизнь ваша, если крепко свезет, пройдет под знаком тройки с минусом. Попомните мои слова, сударь. Государыня, мне ли, махровому троечнику, отбрехиваться, что бред мне к лицу, не я ли его проецирую на все, выдавая за субъективную реальность? Все, что вы скажите тоже, может быть использовано против вас на страшном суде родительского собрания сочинений. Я не в себе от всего, подумал он. Он вне себя от ничего, заявила Госпожа удача. Ничего себе... ухмылялся исподлобья Его величество случай. В те дни Никита, более не отягощенный общественными обязательствами, обстоятельствами и отклонениями, завел привычку видеть много снов: пророческих и простеньких, вещих и вечных, кошмарных и кошачьих, хороших и худых, здоровых и забывчивых. Где становилось реальным все, где отменялись все правильные исключения: гнать, держать, бежать, обидеть, слышать, видеть и вертеть, и дышать, и ненавидеть, и зависеть и терпеть. И пока веселая кампания рекламной компании зазывала "Развлекайтесь с нами", Никита развлекался снами, провалившись с головой в трясину газетных уток а-ля "Уснул и не вернулся".
  Жил был на реке лепесток плыл сколько смог потому что знал лепесток что сам был когда-то цветок возомнивший что возносясь разовьется в листок падкий обратно с плачущей ивы в реку без названия в срок.
  Что за бред имени сизой кобылы я натворил, отворяя объективы глаз, размышлял невыспанный, отовсюду выгнанный Никита. Хорошо ли, плохо ли, во саду ли, в огороде, долго ли, коротко ли, кто знает, поднимите мне веки. Решение задачки у доски почета окончилось раздвоением личности, что приятнее - расщеплением наличности: сдачей. Вас несет, сударь, вам стоит показаться врачам, прокатиться с ветерком перемен на карете скорой помощи, промыть овощи мозгов, жадно жуя жвачку, чтобы не пополнить собою тюрьму народов, поскольку жизнь ваша, если крепко свезет, пройдет под знаком тройки с минусом. Попомните мои слова, сударь. Государыня, мне ли, махровому троечнику, отбрехиваться, что бред мне к лицу, не я ли его проецирую на все, выдавая за субъективную реальность? Все, что вы скажите тоже, может быть использовано против вас на страшном суде родительского собрания сочинений. Я не в себе от всего, подумал он. Он вне себя от ничего, заявила Госпожа удача. Ничего себе... ухмылялся исподлобья Его величество случай.
  В те дни Никита, более не отягощенный общественными обязательствами, обстоятельствами и отклонениями, завел привычку видеть много снов: пророческих и простеньких, вещих и вечных, кошмарных и кошачьих, хороших и худых, здоровых и забывчивых. Где становилось реальным все, где отменялись все правильные исключения: гнать, держать, бежать, обидеть, слышать, видеть и вертеть, и дышать, и ненавидеть, и зависеть и терпеть. И пока веселая кампания рекламной компании зазывала "Развлекайтесь с нами", Никита развлекался снами, провалившись с головой в трясину газетных уток а-ля "Уснул и не вернулся".
  
   
  \Не в себе\
  
  Засыпая, Никита становился никем. Затем тем и кем. Потом котом, маячившим на побережье Финского залива, в доме, который построил Д. Обретаясь на подоконнике, где извечно прохладно и престранно, словом, прекрасно. И полезно прослыть очевидцем событий, в которых белеет парус одинокий, в тумане море волнуется раз, море волнуется два, волны волнуются... три. Весна - на себя посмотри.
  Никита-кот зырил в зеркало, в зеленые глаза причудливого зверя полосатого окраса, ничуть не подозревая в нем самое себя. И отражение так импонировало Никите-коту, что тот лишь безотчетно мурлыкал от удовольствия... просто так, как полный дурак, свернутый в клубок. Внезапно и вдруг вспоминая себя в перерыве ветра, в молчании молнии, в настигающем дожде, проливающемся на припозднившихся купальщиков и покупателей смешинки, что в рот попала. Смешинка. Смех сквозь грезы.
  Мутный туман уступал свои права мятному майскому дню. В нижнем этаже дома закудахтала тресками полена печь, готовясь к визиту господ и гостей. Никита-кот ощущал, что в одном из своих заблуждений-пробуждений тоже топил печи - пока не затопило. Соблюдая все правила безопасности наблюдений за тем как парус одинокий, белея, прибивает к обочине побережья, и оттуда, задорно и весело, отчаянно боясь промочить ноги, вываливает шумная компания из трех существ в скафандрах и цилиндрах, в коих не без труда угадывались люди Земли. Везет же людям\ помыслил кот. Они вольны спускаться на воду, или взлетать на воздух в устройствах собственного сочинения, а я гуляю сам по себе... не в себе. Куда глаза глядят, а у страха они велики, только пятки сверкают. Но постой-ка, матроскин, леопольдыч, котофеич, не ты ли всегда идейно тяготел к величавому одиночеству пуха и изысканному линянию? Да все бы ничего себе, но когда вместо подлинной духоподъемной жратвы подтасовывают путаницу из трески и тоски, то это порождает слишком много утренних противоречий. Простительно, но ты так юн и бос, что запамятовал, насколько на голодный желудок ясности больше в пудренице мозгов, а в животном положении тела так гладко спится. Но неизменная и низменная мечта сожрать без церемоний и этикетов всех этих золоченых рыб аквариума - так довлеет мной, что не могу молчать. Тогда некто крайне умозрительный руководствуется тобой как образом той свечи на ветру, которая делает светлей, но надолго ли? Иногда навсегда.
  С той поры как Никитокот впервые провалился в аквариум в порыве попытки осуществления мечты - утекло немало воды. И чья-то невыносимая рука принялась задвигать стеклянную крышку аквариума повесомее. Знать бы только, кто этот рукоплескатель! Хотя круг подозреваемых был узковат, поймать с поличным того самого, который крышевал рыб, им благоволя, покровительствовал, Никитокоту не удавалось еще всегда. Но преступник был здесь, в доме - растерялся в толпе, растворившись и став ее едкой единицей. Как славно бы уметь включать функцию Никиты-сущего пса, тот вмиг бы напал на бред, проследил всю пищевую цепочку, ведущую мокрыми следами вниз, к дворецкому. Но Никитокот был родом из другого склада ума. Тот вовсе не противоречил тому, что золотые рыбки не так уж и некрасивы, если трактовать красоту как нечто наносное и скоропортящееся. Но все это только разжигало желания и надежды съесть их раз и навсегда, бесследно, чтобы не было так мучительно вольно.
  А чем еще жить, когда мышей гонять становится с каждым годом все медленнее и безвкуснее, а птицы счастья завтрашнего дня залетают в окна все реже и выше. Только и остается, что жить-не тужить великой миссией о спасении очередного человечества от культа золотого дельца, понимаемого кошачьим глазом как золотые рыбы воды. Человечества - такого сытого, но все равно ненасытного, желающего все пометить своим. Никитокот своими зелеными глазами видел документы на здешние земли и дома. В бумагах утверждали, что земля принадлежит, обзывалась владениями и имениями. Иное дело, говоря по секрету всему свету, он чуял посредством травы, сколько таких землянок и владельцев уже предано земле. Эти полузабытые, замкнутые на себя подземные города с тысячелетними традициями ухода от налога под землю уже всеми заживо похоронены. Есть только миг - и вжик, как мать-сыра-земля пожирает своих сынков как губка, размахивая стихийной тряпкой, извергая ласку. Ай да матушка - ай да сукин сын. Махеча - воскликнет издалека блудный сын. Мамка - бережно погладит мотыгой крестьянский сын. Неплохой кусок, дорогого стоит - оценит взглядом землепродавчий сын. И всякий сын свой земной срок мотает, наматывая на ус вкус того, что по усам текло, да в рот не попало... Смешинка. Великие тенденции и традиции смехохота\ гласил сомкнутый на подоконнике эволюционный листок.
  Никитокот плыл... как умел, сколько смог, выкарабкиваясь из аквариума, боясь воды и самое себя, желая приоткрыть пролившуюся на него лунным светом истину уже вошедшим в комнату господам, велевшим слугам богопереизбранного народа распалять свечи, откупоривать бутылочку французского и подавать немедля карты игральные в крапинку. Но те, которые вошедшие господины, самонадеянно обзывавшие друг дружку избранными, кота в мешке не примечали, веселясь напропалую, прямиком через перевалы памяти, меряя время и пространство чем придется, черпая граммы стаканами. Тогда как дар речи был утрачен Никитокотом еще при выборе судьбинушки, став основным инстинктом, обетом молчания, когда из пасти-мордасти вырывалось только трехзначное мяу, то есть все, что вам будет угодно, откликнулся лакей.
  Из стены выползло чучело, закуковав заполночь. За окном плавали облака- белокрылые лошадки, предрекая белые ночи. Господам людям мерещилось привидение, но в азарте карточной игры те не придавали значения призрачности всего сущего, да и есть ли иной смысл жизни, когда на кону столько мертвых душ... Никитокот же предвидел привидение, как и каждую зазеркальную пятницу полнолунья. Привидение дружелюбно присело на подоконник по боку, а само подумало, что незаметных у нас нет, разве что... я. Привидение всегда было вторым я. Забродившей сквозь все сущностью, очень близкой по духу Никитокоту, который не понимал сам себя, забывая в зеркалах, топчась на месте, или смеясь всем коврам в лицо. Но все же помня чудные мгновенья, когда не в шутку занемог, а за окном уже улетучивался белый парус, на котором подходили к дому хозяева жизни, плывя кисельными берегами выходного дня - стоило только природе провести озеленительные работы на Финиковом заливе. Смеркнуло.
  Котоникита живо привел привидение в ужас сухим сообщением, что сегодня осуществил мечту. То, разумеется, знало о застарелой мечте своего дружка из семейства кошачьих-лапчатых. Значит... с золотистыми рыбами... того... все кончено, и они плещутся в океане его однокамерного желудка, не зная, что им делать, как плыть, томясь в бесконечных очередях на новое посещение. Возможно ли, что они теперь станут сторожами рыбных складов с перекошенной функцией сна, или тенями плачущих ив... Возможно. Все может быть, никто не застрахован от легковесности бытия, абсолютного счастья, но... Преступил Никитка, посягнул. Подумал ли ты, друг мой безбрежный, о неизбежных последствиях преступления и наказания? Ведь скоро хозяин-барин пронюхает о безвременном уходе священных в его представлении рыб, теперь он того и гляди начнет мелочно мстить: писать в тапки, портить твою дорогую обстановку, к тому ли ты стремился, сбывая мечту? Ведь тебя как пить дать без суда и шествия назначат в главные подозрительные. И будут приправы доставая, точить ножи в приступе противодействия действию, и тогда-то ты рискуешь очень измениться, став супом с котом. А помнишь, что эти солдаты удачи наделали с топором... кашу. Эти бледнорукие воротнички, аристократики, пустятся в любую авантюру, лишь бы выудить из тебя золотых рыб. Я бы на твоем месте, а я всегда на своем месте, уходил бы сегодня же по ночи, прихватив лейтмотив, пока тебя за хвост не хватятся, пока не переоценят от понимания, что все пошло коту под хвост. Беги. Куда? Туда, где не ждали. Ходят хорошие слухи, что с Дона выдачи нет, нет сдачи, разменяйте, говорят нам там. Или же, бормоча иначе, где сложнее всего найти лист - в лесу. Стань самим волной. И не волнуйся\ мягко подстелило, мямля, привидение, растворяясь, как кофе, прыгая с подоконника в пропасть зазеркалья окна, оставляя лишь вечную память.
  Стоило добродушному привидению померкнуть, как поведение господ людей переменилось до узнаваемости. Они отбросили карты напрочь и принялись толковать каждый о своем, сбиваясь с русского на прусский и этрусский, не слушаясь землемамку, выводя друг друга из равновесия, словно депутаты первого созыва, ничуть не приемля, переча, иначе говоря, для. Интересные все-таки организмы эти люди\ наматывал на ус Котоникита, взирая на картины упадка порядка. Однако и сам хорош, морда в сметане, губа не дура, что упал морально, оступился, поступившись принципами такта о ненападении на золотых, спускаясь до их уровня, и ниже. И сам есть чуйка, что получу теперь по всей строгости - сомнительное удовольствие стать человек, заключенный в тюрьме народов мира. У меня будет чело. У меня будет век. На все про все век. Меньше - столько не живот. Но ныне я кот, вот. Но если меня не поймут, не простят, то сделаюсь супом с котом. А они... не поймут, как простить. Хозяин-барин еще не ведает, что натворит, узнавая из утренних газет, что позолота с рыб опала как осенняя листва, что естественно, то небезобразно. Но что я сделал-то? Каково это, а? Иллюзорность золотых рыбок в том, что они якобы исполняют желания. Море волнуется... для. Зря. Но что с того, если мной самим овладело желание: раз, хоть раз в жизнях пожрать золотых рыбок. И больше ни-ни, никаких желаний, я брошу. Желания делают мучительно больно за бесцельно прожданные годы. Я же, напротив, из жизни в жизнь совершаю нечто, что делает меня сильней, но все равно убывает. Умопомрачительная круговерть - смерть. В силах ли я изменить себе, изменив себя. Я...кот. Звучит гордо. Так скажет Горький. Сам с усам. Гость из будущего литературы внеклассного чтения.
  Но разгоряченные голоса господ гостей говорили какую-то разницу. Россия - грозная стихия, где все бурлит, в ней всяк мессия\ декламировал свой свежий стих упавший поэт. Его друзья-товарищи, поднимая оратора с пола, обсуждали предмет перестановки бытия, что неплохо бы все взять и отменить, но не утратив ни капли в море благородных дворянских привилегий. Но народ-то... каков губошлеп, сам дурак, сколько его не тяни, а он все к земле склоняется, тяготится жизнью по закону всемирного, норовя в нее упасть, как перезрелое яблоко, то пьет беспробудно, а чуть очнется так режется в ножички, не бережет себя. И нас, придет время, не пощадит. Совсем.
  Дурен народ, подловат, что мой кот Никитка\ вступал в соглашение хозяин-барин. Сожрал по щучьему велению все мои сбережения рыб, сукин кот, и сидит теперь, зверь, впотьмах, впопыхах, как бы понарошку с воображаемым привидением хороводы-беседы водит. Это вам не домыслы-помыслы, поскольку он сам мне спросонья внушал нечеловеческим голосом, когда не в шутку занемог, что сам не свой, что не в себе, и лучше выдумать не мог.
  Какой же это тогда кот!\ воскликнул тот, всегда второй\. Его б ко мне, на огород, на круглый год, там дел всегда невпроворот. А то ишь... сотрясают устоявшийся уклад очевидным и невероятным, вредно! \ предсказуемо окончил мысль всегда второй.
  Не судите животное строго, господа присяжные, да не судимы пребудете в веках\ выступил за Котоникиту опальный поэт. Привычка жить второй жизнью до ужаса пленительна, рассудите хотя бы по мне. Вот я по целым дням сижу в Сенате, появляясь короткими перебежками в Синоде, делаю вид, что мыслю, следовательно, существую, а сам, чуть вечер пригреет, погоняя кучера, мчу в салоны, ложи, где просыпаюсь для существования в совсем других брегах и пристанищах. И когда же я, как вам кажется, пророк в своем отечестве? Где, укажите нам, отечества купцы, которых мы должны принять за образцы? Где еще научат ремеслу - как жить-поживать да добра наживать? Ответ лежит на поверхности реки времен. Это и есть двойная игра, когда внезапно, забыв снять маску в одном блеф-параде, вдруг оказываешься совсем в другом, потому как пространство и время играют злые шутки - там, над нами.
  Да... но, позвольте, ничуть не умаляя вечность ваших доводов, согласитесь, что терпеть перепады настроения этого котофея - это путь в неизвестность, от которой так и веет. Нетушки, видеть не желаю больше этого прохвоста - прихвостня вечности. Гнать его, обидеть, а не зависеть и терпеть, ненавидеть его надо, вовек не видеть - ни живым, ни смиренным\ возопил хозяин-барин. Гришка \воззвал он к лакею\ подать мне его к столу, живо: жареным, пареным, вареным, обмороженным, полуразмороженным, полукопченым, свежепосоленным, в яблоках, в желудях, в жаворонках - любо, братцы, любо! Лакей Гриша, на пару с истопником Дюшей, получив в кредит доверие и отмашку, бросились отлавливать Котоникиту по персидским коврам и хрустальным люстрам, но тот, волею Его величества случая, аккурат вышел на пик спортивной формы и отлову не поддавался. Но когда те, которые люди, закатав рукава косовороток, почти загнали зверя в безысходность угла, тот, подобно привидению, выпорхнув в окно вверх дном, улетел, обещая вернуться, всем смертям на смех. Господа хозяева и гости даже всплакнули, глядя в след улетающему прошлому, ускользающему навсегда, но воплощенному в коте, такому выстраданному за правду-землемамку. А господам только и оставалось, что принять весь груз проделанных ошибок над работами.
  А Котоникита вовсю летел, по ощущениям основательно и обоснованно, как мешок с костями, держа курс в просвет - через годы, через расстояния, сквозь коды, роды и невзгоды, сквозь моды, воды, непогоды, минуя цикличности революций и эволюций, аннексий и контрибуций, кризисов и тезисов, всепобеждая и всепрощая даже золотых рыб, которые, кстати, на зубок оказались весьма щекотливы. Немного сожалея, что оставил прибрежных детей залива без питомца, любимца и баловня, но все же открывая им глаза, не ведая, что творя, оставив себя в зеркалах, окнах и водяных знаках, отражениях и бульканьях. Плывя, как дурак, против течения аквариумных вод и водок, давая гладить себя против шерсти и выкручивать усы - до поры, но возвращаясь совсем другим, обновленной сущностью, как перевертыш и приемыш равнодушной вселенной. Вопреки всем законам шизики, становясь правильным исключением.
  
   
  |Вне себя|
  
  Исключение, поправшее все золотое, очухивалось в человечьем обличье, в одном из облачений, застывшим в заданную секунду пространства в задумчивости, посматривающим в окно - как бы там чего не вышло. Но ничего не вышло. Глядя в окно, он не любовался там ничем: панорама приводила в тупик глухонемой стены, заставляя по преимуществу помышлять о пошлом прошлом, назойливом настоящем, бурном будущем, выражающим враждебность времени по отношению ко всему, что дорого, а само только дешево тикающим-истекающим - времени, которого все вечно равно нет. На то, чтобы подумать о вечном, а не как обычно - о маломальском, молекулярном и млечном...
  Человек у окна опустил один глаз вниз, вторым и бровью не поведя. На внешней обертке пиджака болтался бейдж "Никита Лунный, директивный директор", что заставило человека усомниться в задумчивости и вернуться в так называемую реальность. Предвидеть затылком взгляды других, раскиданных за длинным столом, установленным в центре зала заседателей. Глаз, который и бровью не повел, наблюдал в окне отблеск неоновой вывески "Подсолнух и партнеры". В тот самый миг Никита особенно остро ощутил, что Подсолнух - это он самый, а люди, прозасидавшиеся позади - партнеры. И те, словно сговорившись, ждут от него спасения лица, каких-то нетривиальных ходов, выходок, продуманных и оптимальных разрешений, таких, чтобы не было мучительно бедно. Всем грезилась спасительная многоходовка. Но Никита лучше всех их вместе взятых ведал, чем кончился мед. Украдкой взглянув на пол, он видел в нем потолок прежнего этажа мироздания, где разыгрывались комичные сцены захватывающей погони озверевших лакеев, таких севших на хвост, но так и не умеющих догнать и перегнать кота. Что было, то прошлое. Так говорит Сладкий. Бытописатель современности и окрестностей. За окном стены звонко зацокала тройка, несущая на хвосте вести с той стороны зазеркалья залива.
  Возможно, отчасти тревога партнеров была не лишена. В последнее время метода поведения бизнеса у Лунного становилась подчас через край прогрессивной и неистовой. Так, где-то с полгода тому назад, тот без лживой скромности нарек себя повелителем мух, чем обрек своих подчиненных и партнеров на аэробику непрестижных телодвижений. В коридоры просочился слух, что Подсолнух уже не тот, что прежде, что его более не вернуть в осознание серьезности всего происходящего. Клиенты, посещавшие офис и наблюдавшие тут и там липкие ленты, на которых нашли свою последнюю посадку незадачливые мухи, а также символичные разводы и побои на обоях от применения мухобоек, выносили сор из избы, запуская слух за пределы. Но Лунный был неумолим, заверяя, что мухоборчество - важнейшее из искусств. Кто-то усматривал в этом лишь оголтелый популизм, кое-кто снобизм, а некто - даже и воинственный расизм. Ну а уж когда Подсолнух выложил квадратную сумму на основание и ускорение течения "Мир без мух", цели и задачи которого стали предметом всеобщего непонимания - слишком, видите ли, благородны - его прямо-таки обвинили в попытках утечки мозгов через благодарность потомков. Течение несколько замедлилось на повороте, когда в странах нищеторгового блока начались затруднения с котлетами и это напрямую связали с дефицитом мух. Тогда антимонопольный комитет поставил клан "Мир без мух" вне закона, в чем явно прослеживалась рука империалистических хищников и пауков. Однако и это не убило мысль. Постановка вне закона лишь повеселила скептиков страны, где законы, что филькина грамота, едва ли не ксерокопия с последней.
  Некоторая волнительная нелегальность лишь заставила активистов перейти в безупречное подполье. А Лунного заделаться эдаким масонствующим вожаком, разъясняющим глуповатой молодежи внутренние мотивы своего духовного мухоборчества, ведь мухи - это не духи... это не только грязь и слякоть, но и фактически фасетчатое восприятие мира, что, говоря между снами, феноменально фиктивно. И мухорганизмы - это не только печальное копошение в нечистотах, этим и мы, человеки, заняты по преимуществу, но те-то каковы - еще и подпитывают собой золотых рыб, которые при всей их внешней глянцевости, верите ли, не побрезгуют самой последней мухой. Рыбки золотые - вот подлинная мишень нашего течения, а все остальное мишура, да и мухи эти просто к слову пришлись, ширма для прикрытия настоящих целей, не больше. А я рыбак, поэтому и люблю рыбок. По-своему. Но наша миссия - не анархо-гламур, не вековечные настройки коммунизма, не дешевизна рыбных котлет по уверенным ценам... и даже не вялотекущее деньговоспроизводство у населения, а в чем? Правильно - минимизация пожеланий на секунду пространства. Так победим!.. Аудитория, все-таки аплодируя, изрядно терялась в загадках.
  А как понять и простить тот принужденный летний корпоратив, затеянный им в семь утра на брегах холодной Ижоры-реки, где Лунный, мол, с детства любил омывать свой корпус от нечистот городского окраинного сквернословия и центрального златолюбия. Собрав коллектив в предрассветной дымке он, задержав паузу, вдруг заявил, что деньги - это не главное. Когда их становится довольно, то перестаешь считать, запинаясь в подсчетах. Поэтому не стоит томить свой дух бедностью. Нужно просто взять и заработать разок и навсегда, чтобы больше не возвращаться к подобным вопросам. Вопросы? В противной случайности нарастает риск всю жизнь провести во грехе заработка денег, спустив ее на неловкие метания в крутящейся двери минимализма. Но к тому ли мы рождены |отеческим тоном| чтобы растрачивать себя на подобные глупости? |вопрошал он|. Мы же сами, видите ли, лепестки, плывущие по волнениям реки с подзабытым названием. А главное, чтобы костюмчик сидел - это не про нас, это, простите, фарс. Ухоженность уха, несносность носа, гордыня горла - все это промыслы того самого дельца, вавилонского у-божества Ухогорлоноса, который и толкает нас к безднам золотой лихорадки| надевая масонскую маску, заклокотал Никита, открывая глаза подслеповатым.
  Вам-то легко наводить тень на плетень, напитавшись пьянящими жидкостями, рассуждать о самом сокровенном |возражал один новенький молодой человек, хотевший быстро зашагать по карьерной лестнице вавилонской башни, а потому раздраженный риторикой о том, что 21 век на дворе, а вы все бедны, как маленькие, ей-ей. Вы-то |говорит| уже не одну старуху-процентщицу с жиру по нитке пустили по миру, а то и вовсе в лучшие миры. А нам, молодым да ранним, дороги не даете, а мы, между прочим, тоже мечтаем брать деньжат в государственных объемах и обвешивать легковерных. Хотим |так и сказал| чтобы нас побаивались и ублажали, ловя каждое выроненное слово, заглядывали в рот. Вы не таитесь, мы не расскажем им, как правильно украсть и бездельничать, осуществляя русскую мечту. Так дайте нам больше пятого-десятого, полномочий там всяких, инструментов, механизмов, уж тогда-то мы себя поднимем за шкирятник в полный рост | разоткровенничался вьюноша. Но Никита не стал смеяться или гневиться на вольнодумные вздоры юного золотодобытчика. И отвечать словами не счел, предпочтя тому бросок в беспокойное течение Ижоры. Прыгнул |так гласит летопись| и не вернулся. Всплыв только на следующий день, уже на рабочем месте, как ни в чем не пропало. Позже нехотя признавая, что решил тогда подарить всем надежду на свое таинственное исчезновение, но потом подумал и, передумав, решил продолжить работать по вере необходимости.
  Почему-то именно в ту минуту задумчивости при подоконнике Никите вспомнилась та чудная тройка с минусом по математике. Когда-то вроде так удручавшая аттестат статистики средних познаний. А ведь и на тройку ничего не знал наверняка, а все равно приплюсовывали, не подозревая, что стану видным математиком денежных потоков. Где теперь она, та давняя и беспомощная тройка с минусом и с грехом пополам, когда жизнь на твердую четверку будто бы уже озарилась зрелостью здравого заседания. Сию же минуту Никита развернулся фасадом наружности к партнерам и сообщил, что знает, что нам делать, как нам плыть. Ответ бы неожиданно простой как три копейки - ничего. Ничего не |укрупняя масштаб, выговорился он. Можно, известно, пуститься в обратные крайности, снимать штаны и бегать, но к чему потрясать воздух, терять присутствие духа, тогда как все не так уж и жухло| сказал, как отрезал, игнорируя охи.
  Своевременность, видневшаяся Никите за окном, за стеной, где расплескался взволнованный народными волнениями Финский залив, представлялась красивой картинкой, омрачаемой сушей и заселившими ее организмами о двух ногах. А настигающее понимание, что сам такой, вдруг придавало панораме четырехмерную завершенность. Кабы не было зимы, лишь бы не было войны... твердят. Пустое это, так заведено. Зато грачи налетели, не оставляя надежд на возвращение саблезубой зимы. Дело к лету. Опять закончатся котлеты. Но какая страшная сила тянет их, воздухоплавающих птиц, летучих без границ и таможен, туда, где не ждали, сюда - в страну рабов, страну господ? А там, за окном крайней стены, что-то менялось и творилось, но глухонепроницаемая стена, на которую установились пластмассовые окна, не выдавала секретов, не признавала авторитетов, не понимая современности, данной ей в ощущениях.
  Но ведь теперь все не важно, когда нужно только дать им понять, высокоделикатно сообщить партнерам по безбизнесью все, без дураков, а то сидят себе щеголи и франты: расфуфыренные, распахнутые, шелушатся будто ошпаренные, уже руку бы кто поднял, имея выступить с неофициальным хотя бы заявлением. Ан нет: помышляют только о том, как бы плавно вписаться в поворот выходного дня или пособия, как бы отсидеться в штабе, в штатском, думают - чего думать, сейчас нам Никита Леопольдыч что-нибудь придумает, поправит, и все образуется, враг образумится. Нырнет, думают они, с головой в ту реку идей и выкарабкается через пару часов с авоськой оптимальных решений и целым пакетом предложений. Тогда как дело наше, братцы - в кабак, потому как отрасль уходит в тенек, и надолго. Дело наше, понятно, бравое - импорт наличности из затмевающегося Запада, закачка денег с последующей заначкой, перераспределение по населению, оно, увы и ах, опередило свое время, затмило солнце и ничего тут не попишешь. Неспроста я всегда выступал против счетов в банке, тамошних счетоводов, звездочетов, заступаясь за старую добрую наличку, которая шуршит себе, шебуршит, так живительно щемит благородные сердца опасностью хранения, ношения и передачи. И что опаснее, спрашивается, ежели наши собственные счета как бы невзначай теперь взяли и обнулили сверхотуры мировых правительств при поддержке правительства РФ, полной и безоговорочной, как капитуляция. Марионетки! Шарлатаны! Сами не умеют Россию спасать, так и другим не дают, вот где драма. И не остается ничего, кроме как. Свалиться. Чтобы снова вознестись ввысь. В некотором даже смысле, испаряясь.
  Долгожданное решение, озвученное Лунным оседлым по столам партнерам, тех окончательно оболванило, обескуражило, ослепило. Пока те ждали чего-нибудь ароматного, безбедного, винтажного, тот взял и предложил категоричное, нечто исключительное из правил. Подсолнух, обернувшись в полглаза, вдруг всецело и уполномочено употребил, что не надо гнать, держать, бежать, обидеть, слышать, видеть и вертеть, и дышать, и ненавидеть, и зависеть, и терпеть. Вот те полезные умозаключения, которые надлежит гнать от себя как околесицу отсебятины. Назло тем злым языкам и мужикам, заблудшим сынам землематери. Тревожный звоночек был нами не услышан, это печально| выразил мнение Никита. И все уже слишком поздно. Ай да по домам. Свежесть утра расставит по местам дряхлость вечерних потуг. И пока есть еще пару часовых промежутков на движения вспять, вам нужно срочно почитать. Отца своего и мать свою, надо не убивать, не прелюбодействовать, не чревоугодничать, не украсть надо бы, не пожелать дома ближнего своего и жены его не возжелать. Но это вы все потом, когда-нибудь обязательно разберетесь, почитав узкоспециальную литературу, когда окончится соль для супа с котом и объявится голодовка, а сейчас есть идея к вам всем снять со стены, плача, мою любимую веселую картину собственного сочинения, которую смел я в прорыве вдохновения на выдохе окрестить "Золотые Рыбки В Сметане".
  Чем продиктовано, каким духом вызвано? Общеизвестны мои тяжелые чувства к златым рыбкам, которые стали настоящим проклятьем всей моей безутешной успешности. Но здесь и сейчас я официально предлагаю эту картину взять и отменить. Пустить на черный квадрат. Штука в том, что бизнес наш сконфузился и скукожился до размеров моих личных накоплений. Его забрали, как забирает верзила конфетку у первоклашки. Кто забрал? Госпожа удача, Его величество случай. Эвакуаторы, экономисты. Мировое самоуправство или Управление внутренних тел. Велика ли важность? Ну-ну, не будем дурака ваять в присутствии духа. За картиной - секрет Полишинеля - явный тайник с забытым паролем. Его не раз пытались уломать, заболтать, вывести из себя. Чего только не делали, пытаясь овладеть секретом. Но... фирменная тщета. Пароль был так задуман некогда моим умозрением, что я и сам подзабыл навзничь. Еще в те дни капиталов быстрого приготовления, когда я самоопределился директором ларька и не кисло преуспел в коммерческих упражнениях. И так продолжалось до тех пор, пока передо мной не осталась только одна светская задачка - куда девать эту чертову наличность?
  Тогда-то я как признанный негений, возомнив себя графином, начинающим натюрмортом, живописателем полотнищ, и, как принято, впав в приступ натворения, на радость своим недоброжелателям, спустя рукава написал небезызвестные "Золотые Рыбки В Сметане". Именно этих рыбок я обезображено изобразил, ненавидимых мною с детства, того самого, в котором я получал их в подарок всякое Рождество, Новый год, включая Старый Новый год, и прочие праздники жизни. После чего в тенденции года мне исправно подавали их на завтрак и полдник по любому подходящему случаю, а таковых хватало в продолжении детства-отрочества-юности. Теперь, когда ни один аукцион не пустит с молотка мою веселую картинку за истечением срока давности, которой я так искренне покрывал явный тайник, ее пора бы взять и изменить в качестве - снять насовсем, дерзайте. Ликуйте, беснуйтесь, знаю, как вы полюбили подтрунивать над моей тягой ко всему эдакому, к попыткам-не пыткам отобразить свой богатый внутренний пир духа на холстах именин сердца. Ведь именно моя художественная безударность одно время сделалась излюбленной темой перекуров, разве мне, скажите, как и всякому князьку не присуще любопытство переодевания в нищего клерка и узнавание анкетных мнений? Но судить строго не буду, а спрошу.
  К чему я клоню? К тому, что я и сам на долгие годы разлюбил свой пароль, позабыв его. Хаживал украдкой под покровительством ночи по врачам-мозгоправам, дубам-колдунам и шаманкам, возвращающим участь памяти, но те были беспомощны и бессильны. И нагло не справляясь с поставленными вопросами, возвращали мои стопроцентные предоплаты... И тут я на днях, знаете ли, предопределив по звездам, что дело наше швах, возомнил пароль... Здесь я попрошу сохранять всех чудовищное спокойствие. Когда я озвучу пароль, вы содрогнетесь от его естественности, чтобы не сказать тривиальности.
  Давеча, гуляя возле работы и после нее, весь осатанелый, расхристанный, сутулясь от усталости, мысля о жизнесмысле, сводя себя с ума от суммарности благоглупостей, но от сумы и судьбы не зарекаясь, я набрел на церковь, куда я, человек ученый, с тремя подкупленными дипломами наивысшего образования - не заглядывал с прыщавого юношества. Когда меня затянуло в пучины бизнеса и процесс пошел, то я перестал навещать церкви, считая, что и сам с усам. Что в лоб, что по лбу мне все как бы, что ничего не страшно мне, ведь смешинка всегда со мной. А тут, дабы передохнуть от особенностей ветра, свежевыпадающего дождя, сбивающего с ног, ища покоя и перемирия, я забрел внутрь, осторожно перекрестившись, даже не помня наверняка, а правильно ли обозначил движения. Бродя в тени и тиши, я всматривался в лики святых и чудотворцев, отмечая про себя, как не сильно я на них похож. Совсем другими мотивами я жил-поживал да добра наживал. Когда я уловил на себе взгляд Иисуса нашего Христа, который строго и непонимающе смирял меня взором, я сразу как-то призадумался - добра ли? И тут же, осененный, вспомнил, что забыл не столько пароль, сколько кое-что еще - миссию мессии. А пароль всплыл между строк, он даже как-то беспечно простоват: 0000НЭотРХ, а вы - бошки ломали. Чего уж теперь таиться, жеманиться, когда моя человечность подходит к концу - началу начал.
  Тут как-то как по заказу, тяжело стуча и ступая, в переговорный зал проник меняла ковровых покрытий, и, прихватив истоптанный, сменил его на новый - спонтанный. Тот, кого прежде и замечать было как-то непринято, да и неприятно, как трагедию маленького человека, вдруг осмотрев собравшихся заседателей удивился: вы что, еще не в курсе правительственного часа? Я же сегодня пришел к вам в последний раз! Ведь час тому назад, по моим оценкам, свершился эволюционный переворот. Теперь все будет, как при бабушке. Старая власть спала, еле отползла от своих завоеваний, новая уже к корыту припала, свершилась. Врачи-вредители теперь будут нами заправлять и править нас. Все станет быстрее, выше, сильнее, словом, еще хуже. Мне доводилось на их кружках бывать. Они там прямо заявляли, что вся власть - зевакам. И что наша цель - конформизм. Теперь будет по-ихнему. Ничего, стерпится-слюбится. Человек привыкает ко всему. Режимы падают как снег; меняются как перчатки, подружки, потом дряхлеют и падают... как листья. Мордоворот вещей в природе называется, где-то я читывал. Но не стоит горевать: мы будем наблюдать, а они умирать. Каждому е-мое. Такое случается даже с лучшими иногда...
  Не унывай, дружище, живы будем-не помрем |обрывал его Подсолнух| и никогда не говори "иногда". Ведь именно сегодня я, употребив вспомненный пароль, раздам его открытия вам - беднякам духа и заложникам пуза. Там денежных единиц - каждой твари по паре лямов. Это высшая математика. Хватит на первое время. Да и на третье, при правильном решении уравнения. Но есть мнение и опасение, что распорядитесь вы ими... безобразно. Пуститесь во все тяжкие: начнете перепрятывать по банкам, склянкам, заграницам, рыть себе ямы с бассейнами, нет-нет, а станете заказывать самые громадные пиццы сквозь интернет, в общем, известное дело. Да и хватит бегать глазками, да нет, конечно, я раздаю свои сокровища капиталов безвозмездно, их вы попилите поровну или сообразно воображаемым заслугам - не мой головняк. Вы вольны распоряжаться заполученной наличностью исключительно, правильно, долго ли, коротко ли, кто во что горазд. Лично я же всей личностью выхожу туда, где нужды в капиталах и драгметаллах нет, поскольку биография моя вилами по воде писана, как мне бабушка надвое и сказала. Когда на ухо села однажды в автобусе. Еле отмазался, откупился. Сам я ее тогда не слишком-то и понял. Но почел за лучшее не обращать, сколько смог, внимания. Так уж воспитан, стараясь к гадалке не ходить. Но теперь что... когда я утрачиваю чело-вечность, сдаю дела, возвращаюсь, говоря прямиком, к корням, первоисточникам. Устал я ухожу.
  И, действительно, над дверью в стене, где долгие годы без смысла пылилась табличка "Порошок уходи", под неизвестно откуда разразившуюся классику музыки и застучавшую победную барабанную дробь, возгорелась невиданная прежде таблица "Выход", дополнившаяся манящей мелькающей стрелочкой, куда и впрямь взял и вышел Подсолнух - не прощаясь, не обольщаясь, не обещая вернуться. Взял и вышел. Не оставляя ничего себе.
  
   
  /Ничего себе/
  
  Выспавшись не в себе, восхрапев вне себя, осознавая себя сейчас на безответственном посту, проветриваемом механическими сквозняками, навеянными компьютерными облаками, он терпеливо ждал восхождения солнца, чтобы поднять голову, и, напитавшись биологически активненькой водичкой, пролитой в электронно-лучевую вазу, понять себя как подсолнечник масляный, в давно ставшем нормой просторечии - подсолнухом. Как когда-то тогда, в междуречии Тигра и Ефрата, в просторечии Леты и Стикса, на заре цивильности, между небесами и небоскребами. Доскреблись тогда. До сих пор разгребают.
  Ныне Никита воплотил мечту и, прямо говоря, перестал говорить, как великий слепоглухонемой. И никогда больше так не делал, даже иногда, заделавшись подсолнухом, утратившим дар речи, но нашедшим место под солнцем, застыв в вазе на базе безналичных спецопераций, куда каждое утро вторгались люди новейшего поколения с актуальными настроениями вшитых микрочипов, обслуживающих махину всемирной экономики, за что получая зарплату и расплату в размере твердой бессмыслицы. Времени поразмышлять о главном у подсолнечника масляного Никиты было не так уж и много: жизнь коротка, зато всю ее можно плыть, распуская на размышления и наблюдения - все время. Только небо+только ветер = только радость впереди. И никаких себе сложносочиненных пространственных лабиринтов и временных петель, подумать только.
  Так, проводя жизнь в мечтаниях и мышлениях, и не заметишь, как заоткрывались окна и двери, столы и шкафчики. Комната, стоило только веселому солнцу запасть в поле зрения, заполнялась физическими телами, занятыми химическими делами. Никитаподсолнух, весь оболганный, обозванный нынешними Семеном, но удачно подставленный на подоконник, свернул голову к солнцу, чтобы дольше оставаться цел. Пусть всегда будет солнце/ мыслил он. Пусть всегда буду я/ вторило оно. Диалог ладился, внутренний волос волокнисто вился. А в отсвете мелькали тени - люди. Как люди, еще только борющиеся за место под солнцем, превосходно разбирающиеся во все увеличивающихся сортах дерьма, грузящие обновленные сводки морали себе на панели с прибором, сменяя социальные статусы по зову природы моды. Никитаподсолнух и думать про них всех почти позабыл, когда осознал, что все тут и там уже не так, все не так, ребята. Нал окончательно пал.
  Экономика совсем сэкономилась: никакой бумаги, бумагомараний, бумагомаканий и чернил. Пока деревенские деревья вздохнули спокойно, экономика эпохи восхода виртуализаций вдарилась в цифры на экране, ничем не подкрепленные: арабские, долгие, скучные цифры, где первая была главной, но чем дольше это продолжалось, тем интереснее экономика мерила жизнь в абстрактных величинах. Старые знакомые, одно к одному: опять пространство и время как принцип запоздалости/ улавливал подвох Никитаподсолнух. Чтобы подкопить изрядный числительный ряд нужно время, а чтобы расположить к себе возможность - пространство, но когда эти параллельные прямые все-таки пересекаются, то распоряжаться накопленными богатствами электронных кошельков уже как-то безрадостно. В вишневом саду ли, в огороде, кто-то наступил на старые грабли и впал в припадок, где-то это уже много раз было видано... А здесь и сейчас... спасибо хоть Лилии, вычитавшей в экспресс-энциклопедии, что меня уместно поместить на подоконник, на усмотрение солнцу, хоть я и без ножа зарезан и продан, а все же мыслю, следовательно, существую, упомянуто в энциклопедии энтузиазма. Браво! Есть еще люди.
  Сквозь наотмашь распахнутую дверь в зал проник начальник третьего отделения пятого абзаца Златорыбкин, и подсолнух немного поник. Следственно-причинная связь должна бы быть обратной/ подметил сидящий на подоконнике кот Перманент XIV. Ведь экономика - это я, когда сыт по горло. Златорыбкин сходу выдал приказ открывать базовое окно и проверить помещение на предмет обмана веществ. Все ли показатели электронных пауков исправны? А то мухи у нас тут налетели на сладенькое спелой статистики. Никитаподсолнух хотел им напомнить, что мухи не дуры - летят как раз из открываемого окна, ища дерьма и ласки, но удержавшись, воздержался, смолчал. Не стал, памятуя о том, что его вручили именно гражданину Златорыбкину, но тот, будучи цветочным дилетантом, выставил подсолнухи вон из своего двуличного кабинета, подставив на всеобщее пользование в офис массового скопления, приговаривая, что где это видано, чтобы мужику цветы поручать, что за мрачная метафора, черная, читай, метка, и совсем очумели фанаты меня, ведь я же фигура - ферзь, персона нон-стопа, деньзнаковая личность, последовательный враг всякой наличности, я за безопасный кокс, я... рослый человек. И неожиданно обмякнув и поняв, что не прав в чрезмерной обвинительности, отправился в свой раздел, заниматься переписыванием истории и обогащением биографии, применяя смешинку третьего поколения, тогда как Перманент XIV, в который раз обнюхивая подсолнух, укреплялся во мнении, что тот, должно быть, совершенно невкусный, а, стало быть, опасный для приемки однокамерным желудком. К тому же, с недавних пор - лучший друг.
  - Презабавно, но этот бедный духом богатей полагает, что у меня совсем нет биографии/ судьбоносно ухмыльнулся коту подсолнух./ Слушай сюда, mon ami, как не поленился бы выразиться граф Толстой, поднимая целину отечественной словесности до уровня сноски. Моя обогащенная слухами биография когда-нибудь выйдет в мираж тиражом тысяча и одна ночь. Надейся и жди.
  - Подожди/ замурлыкал Перманент XIV/ ты же с твоих прежних снов - привидение подсолнуха, чья воля незавидна, а доля несгибаема, так кто же за всем этим стоит, кто автор твоего романа?
  - Сам ищу, кому это выгодно, но все дороги ведут в третий мир, а четвертому не бывать/ отвечало привидение.
  - Ты, скажу я без утечки, блестяще бредишь... Или бредешь... / изумлялся кот.
  - Напротив, я здоров, как бычий цепень. Притомился в пути земноводном разве что, вот и совершил остановку на пристальное ознакомление с солнцем, чтобы лучше соответствовать идее себя, а то прежде слепило, когда я был раб - слаб человек. А ведь подсолнечник масляный - это звучит просторно: не как рак с горы, когда та не идет к Магомеду. Кстати, ты сам-то каков, здоров? Кот, а задаешь слишком много вопросов, хотя всему свое бремя/ ответствовал Никитаподсолнух.
  Златорыбкин между тем уже затеял сборище посреди своих подчинившихся, уверяя, что все как иногда хорошо, показатели цветут и пахнут, все растет ввысь, но чтобы достичь великого - самого крупного значения на экране в истории его величества человечества, следует все-таки еще поднажать и нажимать на клавиши с большей страстью.
  - Ну что это за цель - разгонять цифры на экране? Увеличивай себе экран до размеров комнаты - назад в будущее, и дерзай. Раньше хоть бумажки составляли-переставляли, подшивали в папки, выбрасывали за ненадобностью, а теперь все совсем не как некогда, во времена моей экзистенциальной зрелости. Все... ворчу, ворчу/ подуспокоился Никитаподсолнух.
  - Не ты ли сам признавал, что они не умеют распознать нашу речь, нам же их речи не слишком любопытны. Выискивать редкие правды в грудах вранья - дело отчаянных энциклопедистов. Но что это - последствия какого-то безбашенного катаклизма, в результате коего все перестали понимать друг друга?/ вопрошал Перманент.
  - В некотором роде. В некотором царстве-некотором государстве однажды снесло башню. Но ты только подумай: они полагают, что мы едва живы, почти лишены биографии, а все почему, потому что якобы бездействуем, отсиживаемся в тылу, не производим продукт, не потребляем, не ждем новинок, чтобы отдать им денег. А мы всего-навсего не говорим. Но мыслим, обмениваясь короткими сообщениями, следовательно, очень даже существенны/ поучал масляный.
  - Но ведь они строят дома, обделывают дела, меняют костюмы, а я, признаюсь, не боюсь одежды, только когда она пуста и безлюдна. Мне казалось, мы только лишь сторонние и потусторонние наблюдатели, дающие сдержанные оценки происходящему/ цеплялся за мировоззрение Перманент.
  - Так ведь пойми, усы, что мы уже живем в мире мыслеформ, мыслеформул, а не как они, которые люди, застрявшие в мыслеформатах, в границах своих представлений, ясненько? Мы - это ты, коты, подсолнечники масляные, взлетающие гусеницы, птицы счастья завтрашнего дня, волнения залива, порывы и перерывы ветра, то есть все, что принято считать фоном/ вразумлял молодого да раннего кота подсолнух.
  - Так ведь... среда ж формирует сознание, заполняет его содержимым!/ кое-что понял кот.
  - Именно: все просто и проницательно. Точно так, как человечество использует нас, подсолнечников масляных, на производство масла, на лузганье семечек, на лобызания при дарении нас, так и мы охотно задействуем их для воплощения наших мыслей, впитанных с молоком землематери. Нам не нужно двигать собой, сотрясая конечностями. К чему суета, когда достаточно внушить верную мысль щупальцам землематери - человечеству, которое само все порушит, все отстроит, как велено, как мамка изволит/ развивал мысль Никитоподсолнух.
  - Постой-ка, но ты ведь сам третьего дня приговаривал, будто землематерь наша порой встает горой, прихорашиваясь для встречи с отцом всего. И увлекаясь, отвлекаясь на пару веков, потом с ужасом разгребает последствия средневековий/ вынюхивал котофей.
  - Тут все не так-то просто. В этот вечер Землемамка отдает своих детей своему же внучатому племяннику, чтобы тот, так сказать, посидел с ними. И тогда вся власть переходит к зевакам, попадающим в сферу интересов Ухогорлоноса, нетленного автора золотых рыбок и производных персонажей, будоражащих желания, назначающих ложные цели, делающих главное несущественным, а второстепенное - главным/ гнул свою линию Подсолнухоникита.
  - То есть мамка даже не в курсе? Так ведь как раз в такую годину вступили, когда Ухогорлонос водрузился в цари горы/ печально констатировал кот.
  - А как иначе: любишь медок, люби и холодок, как говаривал соловей-разбойник. Но я так и вовсе предпочитаю не связываться с такими временами, когда динамичный застой. Но не забывай, что Ухогорлонос - бедный родственник Землематери, и та не прочь немного проучить сынков в назидательных целях, не корысти ради. И человеку понятно, что управлять безликой толпой проще, нежели высокоразвитыми обществами вроде подсолнечных полей или муравейников. И Землематерь строго контролирует популяцию человеческих умников, ведущих стадо во внеочередную войну. Вспомни, сколько они не замечали маменькиных посылок и предпосылок в виде стихий и финансовых кризисов, дескать, остановитесь, сынки, куда ж вы прете? Столько городов смыто с лица земли - слезами ее, молитвами. Так нет, они еще, видите ли, и разобиделись - мол, людей много погибло, зачем же так, опять несправедливость. Если бы бог бы был, то он бы не допустил бы такое, пресек бы. Бы-бы-бы, короче. А если уж его все равно нет, то значит, что все в порядке, все дозволено. И можно игнорить все дальше, не замечая сигналов утреннего космоса, дожидаясь второго пришествия потопа всемирной мысли/ подытоживал Подсолнухоникита.
  - Складно рассуждаешь - доступно созерцанию. Я, кстати, слухом собственных ух слыхал, как Золоторыбкин клеветал про тебя небывальщину за спиной. За глаза утверждая, что нет у тебя ни стыда, ни совести, что ты просто цветок - суть есть совокупность живых, но неодухотворенных тканей, у которых ничего святого, ни детства, ни отрочества, ни юности, а сплошь беспечная старость, выпадающая в детство/ поделился инсайдом кот.
  -Да, степень его дремучей темноты показательна. Но глупость - это залог существования ихнего общества. Кто из них стал бы строить дома и обделывать дела, знай они, что все это игра чужого сознания. Они и сами любят поиграть в богов, играясь в компьютерные игрушки, создавая там цивилизации и объявляя войны. А мое детство... было, но не прошло незамеченным. Оно озарялось радостью, словно лучезарный восход. Помню, мы с одногодками вытягивались каждым днем, тем самым пересекая время пространством, читая солнечные известия, считая, что рождены чтобы! То есть, чай, не просто так, увеличения ради. Мы, будучи идеалистами, мнили себя независимой мудрой расой, терзая себя загадкой: одни ли мы во млечных муках, есть ли кто еще? И когда мы пришли к солидному представлению, что одни-одинешеньки, как бы самые-самые, тогда пришла осень и пришли они ... крестьяне. Пошел слух, что мы, где родились, там и пригодились на изготовление подсолнечного масла, и скоро нас пустят на декор. Что все это означало, мы - ни сном, ни духом. Как в матрице, знаешь ли, подсолнечного самосознания все перезагрузилось, я умолчу в тряпочку. И когда беспощадная коса неминуемой смерти от крестьянина Миколы приближалась к нам, а мы, как дураки, готовились к лучшему и, падая как подкошенные, припадали к Землематери, ища спасения от спасателей, лелея мечту передохнуть от солнцеворота жизни в черном сне забвения, вдруг оказалось, что после смерти действительно ничего нет. Нас просто беспорядочно покидали в грузовик и повезли жить дальше, в мир параллельный нашему. Поначалу мы, притворяясь убитыми наповал, решили, что нас предали. Но оказалось все проще - продали. Причем по цене, выгодной всем звеньям цепи цветоторговой сети. После разгрузки в порту нас расфасовали по пластиковым упаковкам, перевязав красной нитью, наклеили ценник и подставили на аукцион, что аукнулось всем участникам торга. Следующие дни, пока нас держали в холодильнике, чтоб не слишком-то подыхали, помню мутно. Когда нас, как в фильмах прошлого про будущее, разморозили и повезли к Финскому заливу, - а куда же еще, это судьба, - и перекупили в пользу вашего Златорыбкина, дабы усладить его очи, а он, собака бешенная, передарил нас девушкам на склад кустарной экономики, мы преобразились, радуясь и радуя. Вот так я и стал привидением, бледной тенью себя прежнего/ автобиографировал подсолнечник Никита.
  Не к обеду упомянутый Златорыбкин в эту минуту окончил молоть чушь о последних событиях волейбольного уик-энда, когда сделали ставки господа, рассчитывая приумножить небедность, но погорели, обукмекерились, чем были обескуражены, а теперь изволили делиться переживаниями с подчиненными, не узнающим былого Золоторыбкина - деньголюбивого и беспринципного, а тут вдруг, впадающего в сантименты от банальных спортивных баталий.
  Менять его надо/ думали заместители/ например, на меня. Госпожа Удачева уже давно метила в его кресло. А дублирующий ее функции зам. Случаев из всех жил изображал конкурентную борьбу, но оставаясь наедине, они подолгу играли в аппаратные и подковерные игры, теребя желание сместить Златорыбкина на дно бюрократической проволочки. Именно они взяли моду анонимно выписывать на Златорыбкина цветы, зная наверняка, что это его ахиллесова, говоря попутно, пята: полная неразбериха в цветах, неумение найти с ними компромисс, как-нибудь договориться - заставляли его бояться тех, как детей малых, выбивающих из колеи.
  Точь-в-точь в ту лихую минуту, когда собрание расходилось по углам, в зал застучал курьер, и с места в карьер приступил к исполнению, выкрикнув, что уполномочен сделать официальное заявление о том, что сей букет из отборных розовых роз, предначертан Златорыбкину Захару Зигмундовичу. Тот, розовощекий, рассеяно принимая букет, уже закипал, понимая, что это провокация. Ну ладно еще те несчастные подсолнухи, они хотя бы отсылают к доброкачественной плодовитости, к весне-лету-осени, к золотым монетам, если верить желтой прессе, но розовые розы - это уже перегиб на местах, и теперь ясно, что предстоит развязывать маленькую победоносную войну, в которой недурно бы еще победить.
  Розовые розы, разумеется, быстро смекнув что к чему, осознавая, что стали инструментом в большой аппаратной игре, и без того измотанные гримерами и долгой дорогой, тут же принялись роптать на судьбу, вешая головы. Но уловив сигнал от подсолнуха, что хмуриться не надо, что есть тут еще люди, способные достать воды в пустыне рассудка, не зачахли.
  Так что вешаться пока рановато, ребята, и кроме того - неплохо бы прежде послужить сменой мне, подсолнуху масляному, бывшему букету подсолнухов, державших оборону в непростом окружении, но сейчас, когда все братушки полегли и их увезли в неизвестном направлении, собрав в пластиковый пакет поверх израсходованных офисных переизбытков, вы найдете здесь свое место. Ну а я, что... выстоял, из последних сил цепляясь за уходящее солнце, последнее солнце, в котором увядаю на глазах у кота и вас, набивших оскомину роз/ молвил Подсолнухоникита, посматривая на то, как люди уже принимали его распоряжения и рекомендации в работу, и теперь вовсю суетят в поиске воды и вазы... Никита отдавал последние указания.
  - Ты, котофей, не отвлекайся на помыслы о духовной пище, это потом, а сейчас, лучше выслушай-ка установку на игру. Скоро ты потускнеешь морально и станешь человек. У тебя все для этого есть - непомерные аппетиты и беспросветная глупость. Есть даже чуйка, что нарекут тебя Котовым Тимофеем Феликсовичем. Но на тебя вся надежда, милок. Посмотри-ка, во что превратил индустрию деньгооборота этот ваш Златорыбкин. Безумие, профанация, поп-культура! А ведь деньги - это кровеносная система общественной, с позволения сказать, жизни, они как реки Землематери для природы. Где стоят большие города - на реке, у воды. Не то чтобы мне все это еще сколько-нибудь интересно, но тебе - с твоим масштабом мышления - должно быть. Ну а я, хотя ты, конечно, не подметил - уходя, ухожу. Мои жизни удались в меру отпущенного, но продолжения кончились. Я так влюблен без памяти, что даже и не помню в кого. Так ли это важно теперь, на пороге большой дороги, когда чувствую, что перестаю казаться и начинаю быть, становясь самим собой. Я возвращаюсь к первопричинам. Чего и тебе желаю. Но всему свое бремя. Мир!
  - Понял шеф, мы сыграем в эту игру, мы вернем нам наш нал... и все будет, как при бабушке / ответствовал котофей/ Ты лучший друг мне, так и знай, я всегда говорил! Тогда, когда я структурно сделаюсь Котовым Тимофеем Феликсовичем, то поправлюсь умом и направлю реки вспять, сделаюсь самым последовательным врагом безбожной безналички!
  - Так это ж подсолнух!/ поосвоившись в вазе, воскликнули розовые розы.
  - И круглому идиоту видать, что подсолнух/ зевнул кот, посматривая на новых лучших друзей.
  - Неее, ты не проникся, поняв буквально... это тот самый подсолнух, более известный нам по прошлому, когда сами мы были партнерами/ отрезали розы-партнеры.
  - Ааа, так он про вас сказывал, упоминая в контексте раздачи налички и неоставляния ничего себе/ поддерживал разговор кот.
  - Да, значительный выдался эпизод, но с двойным дном. Всю жизнь он рассуждал как... дескать, деньги - это зло. Отдайте их мне, и я возьму на себя этот тяжкий крест. Самоотверженность и гуманизм - вот какими лозунгами, возведенными в принцип, он якобы руководствовался. Но потом, когда сильно изменился, перевернулся вверх дном, наконец-то осознал, что взял на себя слишком много зла. И не оставив ничего себе, ушел в себя, смолк/ достоверно подтверждали розы.
  - Хитро. Выходит, это правда-матка? А я-то грешным делом думал - заливает. Сидит тут мыслитель в вазе, то не в себе, то вне себя, и складно выдает номера уже который день, а я, знай, эдаким васькой, слушаю да ем, на ус накручивая, подыгрываю... Так деньгами вы распорядились предсказуемо бездарно?/ поразился кот.
  - Безусловно. Сложили все яйца в одну корзину. Вложились в центр развития безналичных технологий, а то - возьми, да и прогори пропадом. Потом, правда, вылез этот Златорыбкин-старший, папаша сегодняшнего, действующего, и уже как бы на свои кровные довел дело до ума и своего кармана. Мы тогда разобиделись крепко, но сгинули по углам, тоже не оставив ничего себе, как учитель. И вот теперь, в качестве реквизита мести, обернулись / говорили розы.
  - Ну и ну, подсолнух-то непрост оказался/ участливо поддакнул кот, посматривая, впрочем, не принесли ли чего пожрать, понимая, что розы прекрасны, но тоже несъедобны.
  - Постой-ка, а как же тут Никита поживал?/ обращались розы-партнеры к коту, ничуть, впрочем, не обращая внимания на подсолнух, увлекаясь котом.
  - Как-как... да агонизирует уж какой день... бредит или бредет - все не пойму. Бередит прошлое, выкладывая, как был лепестком цветка, листом плачущей ивы, падучим в реку, котом, потом почти супом с котом, человеком, отнимающим деньги у богатых и раздающих их русским... Дивно вещает. И вот теперь, вон оно как все вышло... вышел.
  - Постойте, как вышел... а поговорить? Вечно он уходит на полуслове, толком не заканчиваясь, что-то недоговаривая, словно всегда на шаг впереди.../ неподдельно огорчились розы.
  - Так вот и вышел/ свернул шею кот, наблюдая за тем, как подсолнух естественно и величаво склонил голову: поник, пожух, зачах, угас, уснув крепким и здоровым сном.
  И отметив очевидный факт, кот примирительно констатировал:
  - Что ж, удачного сна. Я смотрю, ты окончательно стал другом вечности, просыпаясь, само собой, сейчас совсем другим - самим собой.
  
  
  КОНЕТссссссссссссс
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"