Я напевал под тихую музыку, стоя на тёмной веранде и взмахивая руками ей в такт. Как сладко она проникала в уши, такая же лёгкая, как влажная морось на моём восторженном лице и движущихся руках. Мелодия подошла к концу, и на какое-то мгновение воцарилась тишина, а затем откуда-то издалека до меня донеслись, сначала невнятные, звуки другой странной мелодии.

Я посмотрел на мощёные улицы, спускавшиеся вниз по крутому склону холма, петляющие и, казалось, сливающиеся в водовороте утраченного времени. Эти узкие улочки всегда были погружены во мрак, поскольку покосившиеся дома по обеим их сторонам почти соприкасались крышами. Мой взгляд проследовал мимо этих сгрудившихся крыш и глубокого канала к окутанному седым туманом шпилю церкви Сен-Тоуд.[1]

Да, именно оттуда доносилась печальная музыка, звуки которой будоражили мой напряжённый слух. Я наклонился вперёд, вытянув руки, будто хотел прикоснуться к звукам, и, беспечно высунувшись слишком сильно, свалился с веранды на мокрую траву. Это было падение примерно с одиннадцати футов, а ведь я уже не молод. Не в силах громко выругаться, я тихо всхлипнул. Сдерживая выступившие на глазах слёзы, я с трудом поднялся на ноги и последовал за резонирующей мелодией. Я брёл не останавливаясь, спускался по древнему холму, ковылял под мрачной сенью старинных крыш и по старому каменному мосту, пока не оказался на церковном кладбище.

Я обернулся, сам не знаю почему, и бросил взгляд на вершину холма. Вдоль спящих тенистых улиц и покосившихся домов, которыми они были застроены, вверх к вековому зданию отеля и моему окну, где всё ещё мерцала одинокая свеча. Луна взошла над этим почтенным зданием, и её призрачный свет наполнял его слабым фосфоресцирующим сиянием. Я посмотрел в окно маленькой комнаты, где вёл своё жалкое существование. Лунный луч скользнул к нему, слившись с янтарным пламенем свечи, его холодный свет манил меня, словно желая сбить с пути.

Я повернулся спиной к этому маяку и вздохнул, всматриваясь в темноту перед собой. Луна совсем не освещал каменную церковь, её потрескавшиеся и покрытые плесенью стены, причудливой формы витражи и чёрный шпиль, устремлённый в тёмные безразличные небеса. Я удивился странному отсутствию звёздного света в чернеющем пятне космического эфира прямо над церковью Сен-Тоуд.

Где та музыка, что привела меня сюда? Я слышал только журчание воды в канале позади себя. Оглядевшись по сторонам, я смутно различил маленькое существо, притаившееся среди надгробий. Медленно, очень медленно оно пошевелилось. Я едва мог разглядеть скрипку в его руках и смычок, который осторожно начал двигаться.

Да, это были аккорды той самой мелодии! Более скорбной, чем гимны смерти, которые поют обитатели холмов Кентукки. Я опустился на колени и подполз к существу, игравшему на своей скрипке. Это была женщина, миниатюрная и изящная, с девичьим телосложением, но её лицо казалось таким же древним, как этот город. Я уставился на её подёрнутые бельмом глаза, на неестественный наклон головы и тревожную улыбку. Нерешительно, я потянулся к подолу её изодранной одежды и поднёс ткань к своим губам.

Музыка смолкла. Её лицо было обращено ко мне, а странная улыбка стала ещё более причудливой. Коснувшись смычком моего лица, она очертила им контур рта, который не могла видеть. Её же собственный рот широко раскрылся в песне.

"К звукам прикоснись сердцем и рукой,
Коль голос твой немой;
И вслед за музыкой тёмной земли,
К границам тени поспеши."

Она снова заиграла на скрипке. И пока она танцевала, кружась вокруг меня, казалось, что тень игриво следует за ней по пятам, словно какой-то преданный фамильяр.

Остановившись прямо передо мной, она воздела смычок к небесам, навстречу лунному свету. Это призрачное сияние озарило покрытую шрамами и болезненными пятнами кожу её лица, окружавшую невидящие влажные глаза. Продолжив играть, она подняла ногу, и прижала ступню к моим губам. Её сухая, запачканная кладбищенской землёй, плоть дрожала в такт пульсации музыки.

"О, человек безмолвия, мы вняли твоим грёзам и зову твоих желаний. Как биение сердца, как волнение ума, мы познали смятение твоей души".

Она убрала ногу от моего рта и опустилась на колени. Вкус её плоти сменился резким запахом тяжёлого дыхания. Её задыхающийся рот прижался к моему глазу в поцелуе.

- Оно, - прошептала она, - придёт ровно в три.[2] Его красота ужасна, его чудо неотвратимо. Это внушающий страх ответ на твою немую мольбу.

Пересохшие губы у моего лица искривились в усмешке. Слёзы застлали глаза, и я закрыл их. Странные очертания всполохами огня танцевали перед сомкнутыми веками. Я поднял руку, чтобы вытереть слёзы, а, открыв глаза, увидел, что нахожусь совершенно один в темноте и тишине.

Я вдыхал воздух, пробуя на вкус атмосферу ночи. Приникнув к кладбищенской земле, я прикоснулся к прошлому. Каким-то образом я знал, что моё тайное стремление освободиться от гнёта этого неотерического века[3] осуществилось. Я встал, смеясь над болью в суставах. Мои руки были подняты в немом знаке песни. Пробираясь среди безмолвных камней, я покинул это место и ввалился на древний мост, перекинутый через грязный канал. Пошатываясь, я вышел в свет уличных фонарей и поразился тому, каким отвратительно ярким он был. Каким же обжигающим казался свет каминов, лившийся из окон домов. И с какой издёвкой сияла мерзкая луна. Я попытался прикрыть глаза рукой, но обнаружил, что кожа на ней слишком бледная и светлая для этого.

Я был счастлив вернуться в свою, погружённую во мрак комнату. Свеча у открытого окна милосердно потухла. Я выбросил подсвечник в окно и прислушался к звуку его падения. Задёрнув шторы, я поставил жёсткий деревянный стул в самый тёмный угол комнаты, а затем тихо сел лицом к стене. Я задремал, но меня разбудил приятный холодок.

Окно осталось открытым и тонкие кружевные занавески на нём слегка колыхались. Дувший в окно ветерок был нежным и ароматным, но в то же время в нём ощущался космический холод, проникавший в поры моей кожи и пробиравший до костей. Холод сдавил и подхватил мою душу. Я подплыл к окну, лишь слегка касаясь ногами деревянного пола. Мои руки сорвали занавески.

Зелёная штора на окне взметнулась вверх, как испуганный зверь. Осколки тусклого звёздного света пронзали небо, а фиолетовая луна была такой маленькой и далёкой. Она бледно сияла над церковью Сен-Тоуд, отчего та казалась похожей на флуоресцирующую амфибию. В этом свете я увидел, как странно вытягивалась тень от старого камня. Она росла и растекалась по земле церковного кладбища, по осыпающимся надгробиям, и существу со скрипкой.

Надтреснутый колокол Сен-Тоуд пробили трижды.[4] Смычок двигался по скрипке, извлекая музыку сфер. Я поднял руки ей в такт. Боже, какой чудовищной была эта симфония! Как один-единственный инструмент мог породить такой пандемониум звуков? Откуда взялись те другие, outré[5] аккорды?

Шум прекратился. Мои руки замерли. Я увидел, как вдалеке женщина вонзила смычок в землю. Я видел, как она воздела руку к лунному свету и преклонила колени. Моя собственная рука двигалась, подражая её движениям, а вместе с тем синхронно двигалась и тень. Она клубилась вокруг неё, а затем выплыла с церковного кладбища. Тень вилась и разрасталась, расправляя свои густые чёрные ветви. Она ползла вверх по склону древнего холма, и другие тени присоединялись к ней. Тьма тянулась к отелю. Она поднялась и распростёрлась передо мной.

Я почувствовал, как холодная тьма тяжело стекает на мой разгорячённый лоб. Она наполняла тяжестью мои веки, отдавалась эхом в ушах, облачала руки, словно в перчатки, заставляя пальцы сжиматься в кулаки. Она просочилась мне в рот.

Тьма бурлила внутри меня. Я хотел петь, но мои руки отказывались двигаться. Тогда я открыл рот, никогда не издававший ни звука. И он, благословлённый космической тенью, начал петь, когда тьма вознесла меня.

Перевод: Алексей Лотерман, 2023

Примечания переводчика:
Рассказ Уилума Пагмаира "Знак, что освобождает Тьму" (The Sign That Sets the Darkness Free) появился в сборнике "Щелчки в тенях и другие истории" (A Clicking in the Shadows and Other Tales, 2002), а затем вошёл в "Плесневое пятно и другие фантазии" (The Fungal Stain and Other Dreams, 2006).

[1] Церковь Сен-Тоуд (St. Toad) заимствована Пагмаиром из одноимённого XXV сонета "Грибов с Юггота" Г.Ф. Лавкрафта. Её название переводится как "Святая жаба" и является пародией на Фрог-лейн (Frog Lane) или "Переулок лягушки" - старое название улицы в Марблхеде, где располагается Епископальная церковь святого Михаила, на кладбище позади которой "в сумерках странные тени прячутся среди густых ив в дальнем углу и исполняют жуткие танцы на старых каменных надгробиях, когда заходит луна". Очевидно, именно это описание из письма Лавкрафта, в купе с сонетом, а также мотивами "Музыки Эриха Цанна" и 'Обитающего во тьме', вдохновили Пагмаира на сюжет его рассказа. Несмотря на то, что некоторые исследователи, основываясь на названии церкви, связывают её с Иннсмаутом, Пагмаир, очевидно, поместил её в Кингспорт, прообразом которого послужил Марблхед, таким образом, рассказ можно отнести к кингспортскому циклу вместе с "Плесневым пятном" и "Призраком обольщения".

[2] Фраза является отсылкой к первым строкам из стихотворения Лавкрафта "Вестник" (The Messenger): "Оно, как говорят, приходит ночью ровно в три / Со старого церковного двора, что у холма". Стихотворение было написано Лавкрафтом 30 ноября 1929 года в 3:07 утра, в ответ на шутливую угрозу Бертрана Харта (обнаружившего, что в рассказе "Зов Ктлху" скульптор Генри Уилкокс проживает в доме ?7 на Томас-стрит, где когда-то жил сам Харт) подослать к нему в дом призрака, чтобы тот "стонал и гремел цепями ровно в 3:00 каждое утро".

[3] Имеются в виду римские поэты-неотерики, предпочитавшие классическому гомеровскому эпосу малые литературные формы азианской поэзии и стремившиеся к формальному мастерству в области языка, метрики и композиции. Отсюда понятие неотеризма (neoteric) как чего-то нового и отвергающего старое, в контексте же рассказа под "неотерическим веком" (neoteric age) следует понимать период авангардизма, модернизма и постмодернизма в искусстве, литературе и поэзии конца XIX - начала XXI веков.

[4] Здесь Пагмаир вновь обращается к XXV сонету Лавкрафта, начинающемуся с предупреждения - "остерегайся звона надтреснутого колокола Сен-Тоуд". Согласно Доновану Лоуксу, провозглашая о независимости колоний, жители Марблхеда ворвались в англиканскую церковь святого Михаила, и не переставали звонить в её колокол, пока тот не треснул. Для англофила Лавкрафта это событие, очевидно, имело по-своему мрачное символическое значение, отразившееся в сюжете сонета и образе церкви Сен-Тоуд.

[5] Потусторонние (фр.)