Вот и зима настала. В середине декабря выпал первый снежок. Курсанты по подъёму с удовольствием выскакивают из экипажа на зарядку. Бежим по Краснофлотской до Кузней, затем вверх по Корабельному спуску, сворачиваем на улицу Ленина, и через несколько кварталов, снова поворачиваем за угол. Переулок Санаторный круто ныряет в сторону речки Кошевой. Снег тут утоптан и укатан и дорога являет собою отличнейшую горку. Наши рабочие ботинки-гады превращаются в импровизированные лыжи, и мы, вопя от избытка чувств и здоровья, несёмся с захватывающей дух скоростью вниз. Слетев с этого скоростного спуска и полюбовавшись снизу его крутизной, снова бежим по Краснофлотской, но теперь уже к экипажу.
Есть среди нас и неисправимые сони, или просто кому-то в это конкретное утро не хочется бежать кросс, не смотря на все немецко-фашистские угрозы Мишки Дерябы. Тогда имитируется выход из кубрика... на лестничную клетку с одной стороны экипажа, а затем, бегом через коридор чужой роты, по другой лестничной клетке, "сачок" возвращается снова на свой этаж и маскируется в бытовке или баталерке.
Лучше всех конечно Эдьке Грозе. По команде "Подъём!", он выпрыгивает из койки, вихрем мчится на улицу и забегает в дом стоящий рядом с экипажем, где находится квартира его сестры. Эдька с разгону бухается на диван и ещё добрых полчаса дрыхнет. Затем сестра его будит, он выскакивает из подъезда как раз к возвращению рот с физзарядки и вместе со всеми поднимается в кубрик.
Учиться нам на третьем курсе осталось совсем немного. После Нового года экзамены, и с февраля начнётся восьмимесячная практика. Сначала два месяца в Чёрном море, на судах учебного отряда, а затем шестимесячный рейс на траулере в Атлантике или в Индийском океане.
Предэкзаменационная зубрёжка достигает своего пика. Забыты увольнения, девушки и прочие радости жизни. Теперь уж не до гулянок и самоволок. Первым делом, первым делом пароходы. Ну а девушки, а девушки потом.
По вечерам, на самоподготовке, курсанты, обложившись со всех сторон конспектами и плакатами, с изображёнными на них разрезами дизелей, компрессоров, насосов и прочих механизмов, жужжат как рой трудолюбивых пчёл, показывая и рассказывая, себе и друг дружке, типы, виды, конструкцию и эксплуатацию судовых силовых установок. После отбоя многие снова возвращаются в аудиторию, засиживаясь там чуть - ли не до утра.
За всеми этими хлопотами неожиданно и незаметно наступил Новый 1971 год, - так все вгрызлись в гранит науки.
Но вот, наконец, все семестровые экзамены сданы. Прошли в больнице водников медицинскую комиссию, похожую, наверное, на ту которой подвергают космонавтов. Там же нам вкатили несколько прививок: против жёлтой лихорадки и ещё пары каких-то экзотических гадостей.
Настала пора писать автобиографии и заполнять анкеты для открытия виз для загранплавания и получения паспортов моряка. Двуспальные бумажные простыни содержали кучу коварных вопросов типа: "Были ли Вы или Ваши родственники в плену, оккупации, за границей?..." и всякими прочими чекистско-иезуитскими штучками. Потерзав немного свою комсомольскую совесть, я всё-таки взял грех на душу, везде, где только можно понаписывав: "... не были, не находились, не участвовали, не присутствовали, не видели и не слышали...", угадав, что такую гору бумаги не переварит ни какой отдел КГБ - сотрудников не хватит.
Окончательное благословение на "загранзаплыв" давал наш "папа" при пятиминутной аудиенции tet a tet. Вот этого мы с Вороной и боялись больше всего.
- Ну, Лука, влипли мы с тобою, - грустно подытожил Вовка наш, трёхмесячной давности, залёт.
- Что делать будем?
- Вовка, ну подумай сам, - в "бурсе" шестьсот человек; разве он упомнит, кого и за что наказывал? Спросит о нарушениях, - скажем, наказывались за самоволку.