Аннотация: Альтернативная история. 1916 год. Четыре дня войны за Русское Средиземноморье.
Пролог. Венетика, сквер Защитников. 21.04.1920 года.
Апрельское утро было солнечным, непривычно жарким для жителей большей части России, даже для тех, кому доводилось отдыхать в Средиземноморье весной. Впрочем, уже к десяти часам утра небо заволокли облака, набросив на город лёгкий полог из прохладных теней. В сквере было непривычно пусто - выпускники и курсанты Школы, традиционно занимавшие все свободные скамейки а, за нехваткой оных, так зачастую и вообще располагавшиеся на аккуратно подстриженных газонах либо уже покинули остров, направляясь к указанным в предписаниях местам несения службы, либо постигали многочисленные воинские и не только науки в классных залах перестроенной крепости. На ступеньках у скульптуры, олицетворяющей Защитников, лежали слегка подвядшие цветы и венки - лишь три плетёные еловые гирлянды, загадочным образом возникавшие каждый год у интендантов Школы, гарнизона и в местном дворянском собрании (при том что от ближайших елей остров отделяли сотни вёрст) казались по-прежнему свежими, оттеняя легкомысленную южную зелень северной суровостью.
По ступеням, ведущим со стороны Гарнизонной улицы не спеша поднимались юноша, в котором, несмотря на гражданский сюртук, явно угадывалась военная выправка, со своею спутницей - невысокой, но отнюдь не худощавой по последней столичной моде, девушкой, чьё лицо скрывали опущенные поля модной шляпки. С собой они несли большую плетёную корзинку, что наводило бы на мысль о дружеском пикнике, если бы не столь неуместное для подобного времяпрепровождения место.
Зайдя в сквер, девушка достала из корзины большой букет, перевязанный алой лентой и, оставив своего спутника у лестницы, подошла к скульптуре. Расправившая крылья стремящаяся в небеса мраморная девушка-ангел в парадной лейтенантской шинели и со снайперской винтовкой наизготовку, весело и, одновременно чуточку грустно улыбалась, глядя на пришедших людей.
"...когда коснутся дна последние линкоры..."
Бронзовые плиты с модернистски разбросанными строчками стихов, по слухам (которые уже начали превращаться в миф или, если угодно, Легенду об Обороне Островов) воодушевлявших защитников русского Средиземноморья четыре года назад, были почти полностью скрыты за охапками цветов. Положив свой букет к ногам центральной статуи, посетительница еле слышно вздохнула, на секунду положив ладонь на холодный сапог ангела.
"...нам суждено увидеть их разгром..."
В тени ангельских крыльев мраморные артиллеристы, большинство из которых было перевязано, а двое так и просто не могли подняться, через завалы тащили снаряды к пушкам. С другой стороны из-за бруствера, зажав автоматы и винтовки между мешками, сурово смотрели пехотинцы и ополченцы. У полуразрушенного дома, сжимающий в левой руке револьвер жандармский капитан указывал женщине с двумя детьми назад, в сторону холмов.
"...сотрём с лица Земли мы Королевство палачей..."
Чуть отодвинув перетянутые алыми лентами еловые ветви, посетительница присела и провела рукой по литым строкам, шёпотом повторяя известные слова. Судя по тому, что её глаза при этом были закрыты, написанные на постаменте стихи она знала наизусть - как, впрочем, и все жители Венетики, даже те, кто русского языка вообще не знал. Таких было немного, в основном из числа стариков-греков, помнящих османское владычество, но любой из них мог почти без акцента продекламировать три десятка строк даже будучи разбуженным посреди ночи.
"...нам нечего терять, кроме одних лишь чести и цепей..."
Девушка поднялась и, будто бы на прощанье ещё раз коснувшись ангела, развернулась и, не оборачиваясь, быстрым пошла в сторону города. Её спутник, на прощание окинув статуи Защитников внимательным взглядом, будто бы штабной офицер, выискивающий недостатки в расположении номерного полка, поспешил вслед за ней. Через минуту сквер снова был пуст, и лишь пышный букет, перевязанный алой лентой с вытканным грифоном, и выделяющийся на фоне остальных цветов своей свежестью, напоминал о недавнем посещении.
"...есть лишь враг - Вавилон Новой Эры..."
На следующее утро увядшие цветы убрали, и только букет давешней девушки ещё три дня лежал у ног ангела рядом с ежедневно менявшимися двумя дежурными тюльпанами. Неизвестно, впрочем, заметил ли это сам крылатый снайпер - ей приходилось постоянно выслушивать молчаливые мольбы да жалобы курсантов, утешая их понимающей, чуточку грустной улыбкой.
Часть I. 15-17 апреля 1916 года.
Грохот выстрела прокатился по склону, столь причудливо отражаясь от скал, что понять, откуда именно стрелял русский снайпер было решительно невозможно. Фигура офицера мешком покатилась к краю обрыва, но за пару секунд, что требовалось для преодоления этих нескольких футов, засевший в роще стрелок успел опустошить свой магазин, поразив еще три фигуры в мундирах британской морской пехоты. Еще через несколько мгновений над палаткой взмыл ярко-оранжевый сигнальный флаг, продублированный сигнальной ракетой, а на стоящей чуть в отдалении наблюдательной вышке блеснули линзы бинокуляра.
Прошло минут десять внимательного изучения рощицы, но позицию стрелка обнаружить не удавалось. Зеленый флаг над палаткой возвестил окончание тревоги, но буквально через десять секунд в рощице вновь загрохотали выстрелы. На сей раз сидящему на вышке удалось засечь шевеление в поросли между корнями старого дерева, поэтому, будучи абсолютно уверенным в том, что на сей раз снайперу не уйти, наблюдатель отметил его позицию на оперативной карте и поднял красный флаг окончания итоговых стрельб.
К его огромному удивлению из-за побегов никто так и не появился - лохматая фигура курсанта с поднятой над головой винтовкой поднялась метров на двести левее; второй же номер снайперского расчета поднялся метрах в пятидесяти сзади от места предполагаемой позиции.
- Поторопились Вы, Андрей Олегович, - довольно усмехнулся в усы плотный офицер в полевой форме Корпуса без каких-либо знаков отличия, отрываясь от бинокуляров. Гарнизонный штабс-капитан, бывший в этот день наблюдателем мог лишь недовольно хмуриться в ответ, ибо подполковник Шкель, увы, был абсолютно прав - отмеченная на оперативной карте снайперская позиция, условно пораженная ответным огнем, была слишком далеко от любого из сдающих парный экзамен курсантов. Шкель тем временем забрал со стола планшет с зачетной графировкой и направился к лестнице. - Ушли наши стрелки от британского отмщения! Пройдемте-с к рубежу.
В душе подполковник отнюдь не был так уж доволен, как демонстрировал - снайперская пара номер тридцать восемь успела отстрелять только два магазина из четырех положенных. То, что Орехов ошибочно засек позицию, безусловно давало курсантам минимальный проходной балл по стрельбам, ибо по условиям экзамена в этом случае будущие дивизионные снайпера считались условно успешно отступившими с поля боя. Но "минимальный проходной" отнюдь не гарантировал успешной сдачи всего курса - а, насколько Аркадий Сергеевич помнил, у только что отстрелявшегося расчета остальные экзамены также были сданы отнюдь не блестяще, да и надеяться на то, что в случае неудачи сия пара получит высший балл "на марше" мог только очень большой оптимист.
Минут через тридцать, когда "в лагерь" сопя и пыхтя поднялись курсанты, Аркадий Сергеевич и Андрей Олегович уже почти закончили отмечать результаты. В целом, как и предполагал подполковник Шкель, результаты оказались весьма посредственными (хотя для двух магазинов - хорошими). Пара условно убила лейтенанта и одного рядового, условные ранения разной степени тяжести получили трое солдат. Основной причиной задержки стал "майор" - пуля попала в бедро почти по линии "смертельной области" чучела.
Орехов, как наблюдатель, настаивал на том, что "майор", каковой являлся старшей (и основной) целью на полигоне был "тяжело ранен". Известный в Школе своим формализмом подполковник Шкель, будучи в глубине души согласен с ним, все же настаивал на том, что раз чучело свалилось с обрыва, то будь на его месте настоящий человек, он бы умер, а следовательно, старшую цель можно считать убитой. Настоящая же причина, по которой подполковник стремился завысить итоговый "стрелковый балл" курсантов, заключалась в том, чтобы обеспечить первому номеру расчета успешную сдачу курса даже если на марше она (ведь будь на то воля подполковника, он бы на пушечный выстрел не подпускал девиц к армии, но, увы, это был не тот случай, где стоило проявлять твердость) получит свой вполне естественный "минимальный проходной". Однако, доводить эти свои соображения до штабс-капитана Аркадий Сергеевич считал... излишним.
- Впрочем, Андрей Олегович, я бы сказал так, - весомо взглянул он на вспотевшие, запыленные лица отпрысков благороднейших дворянских родов Империи, которые вместо службы в столице, за каким-то чертом поступили на обучение в Специальную Школу Корпуса Жандармов, - в настоящем бою, - он нарочно выделил слово "настоящем", ведь, в отличие от штабс-капитана, подполковнику уже довелось воевать, - наши стрелки, не будучи пораженными огнем противника, дождались бы его успокоения, а потом бы и сразили старшего офицера, когда бы его выносили с поля боя.
Штабс-капитан Орехов взглянул на недоверчиво-радостно вытягивающееся лицо девушки-курсанта и, подумав про себя, что этому курсанту можно сделать поблажку - тем более столь незначительную, согласно кивнул.
- Четырнадцать баллов! - объявил итоговый результат глава снайперских курсов Школы подполковник Аркадий Сергеевич Шкель под усталый, но радостный выдох расчета. - А теперь - в казармы шагом-арш!, завтра в десять часов сдаете марш-бросок повзводно!
Ободренные курсанты бодрым шагом (и куда только девалась усталость!) направились к старой крепости, в которой уже два года как размещалась Школа...
На следующий день, обливаясь потом под жарким южным солнцем, с шумом, в котором сплетались пыхтение, топот подошв горных ботинок, позвякивание амуниции и проскальзывавшие между плотно сжатыми зубами ругательства, учащаяся снайперских курсов ?38-1 окончила марш за четыре минуты до крайнего срока. Не успев привести свою четвертьпудовую "семерку" (канадскую винтовку Ross M1907 Mark II) в боевую готовность, она получила свой вполне ожидаемый "минимальный проходной", завершив тем самым курс подготовки дивизионного снайпера с сорока тремя итоговыми баллами, на три балла превысив минимальные требования.
Внутренним приказом Корпуса ? 17 курсанту ? 38-1 Романовой Т.Н. было присвоено звание подпоручика.
В небольшой и сонной по столичным меркам гавани Венетики царила непривычная суета, та самая, которую могут привнести в размеренную жизнь небольшого южного городка лишь военные приготовления к чему бы то ни было. Наблюдаемая же четырьмя свежеиспеченными подпоручиками, удобно расположившимися в тенечке на приставленной к стене чьего-то сада скамейке неразбериха была вызвана неожиданной (для простых горожан, разумеется) погрузкой снарядных ящиков с фрезевских автоповозок на снующие между пристанью и стоящим на рейде "Осиповым" баркасы.
- С батарей вывозят, - солидно, как ему казалось - а посему весьма отчётливо окая, произнес Олег Костин.
Эта реплика вызвала в его товарищах такое веселье, что те расхохотались, отчего вся напускная серьезность слетела с них в мгновенье ока.
- Истёну глоголешь, боёрин! - лишь отсмеявшись выдал его частый товарищ по нечастым, но оттого еще более радостным курсантским развлечениям Владимир, вызывая ещё больший взрыв смеха.
- Да будет тебе, боярин! - полуобидевшись, ответил Олег. Несмотря на то, что плечи всех четверых украшали абсолютно одинаковые однопросветные погоны, все же была между ним и его друзьями разница, почти забывшаяся за два с половиной года нелегкой курсантской службы, но так неожиданно всплывшая сразу после окончания занятий.
Владимир, имевший в виду исключительно московский говор приятеля и не сообразив, на что именно тот обиделся, собрался было продолжать, но Алексей, смекалки которого лишь чуть-чуть не хватило до получения максимального экзаменационного балла (что сразу бы могло добавить по звезде на погоны... но увы, а посему, так и не представленный к званию секунд-поручика, курсант спешил забыть об этом), успел вклиниться в разговор.
- А что, Олежа, перед тобой, считай, все дороги открыты. В столице после бала назначение получишь, на службу поднажмёшь - а через пару лет, глядишь, и с командирской подачи местное Собрание пожалует тебе дворянство - чин-то тебе хоть сейчас уже позволяет!
- Ага! - подхватил Владимир, осознав допущенную оплошность и стараясь повернуть разговор так, как будто ее и не было вовсе, - главное, сразу письмо напишешь отцу - так мол и так, дорогой Игорь Прохорович, стал твой беспутный сын Олежка настоящим дворянином! А ежели выйдет тебе назначение куда-нибудь в Маньчжурию - так там, коль станет к тебе Фортуна благосклонна, и потомственное выслужишь. И будешь на старости лет внучкам рассказывать, дескать а прадед ваш был простым мастеровым!
Обида, уже начавшая копиться в душе будущего дворянина-героя, мигом куда-то улетучилась. Он и не стал объяснять, что отец его на заводе был не мастеровым, а цеховым мастером - почти все его товарищи-курсанты, обучавшиеся в Венетике, дворянство свое получили от рождения.
Отец ничего не говорил о том, как ему удалось отправить Олега учиться в Спецшколу Корпуса - сам он помнил лишь то, как отец вдруг начал после смены уходить куда-то и домой приходил уже сильно затемно, а затем в их небольшую квартирку вместе с отцом вошел невысокий грузин в синей жандармской шинели с погонами (как это уже позже узнал новоиспеченный курсант) штабс-капитана. Мать лишь тяжело вздохнула, когда недоумевающий Олег в сопровождении отца и того самого офицера с длинной и незапоминающейся грузинской фамилией (что-то там на "...швили") отправился с заранее собранным "сидором" на вокзал.
В жизни молодого четырнадцатилетнего парня (почти взрослого, ведь он уже больше двух лет работал на фабрике, добавляя свой пусть и не очень многочисленный заработок к отцовским доходам) это была первая поездка на автомобиле. Поэтому он не очень запомнил торопливые объяснения отца о том, что все семья очень рассчитывает на него и что заводскому мастеру Игорю Прохоровичу Костину пришлось очень и очень постараться, чтобы его сын все таки выбился в люди, "а то сам знаешь, на заводе всякое может быть, и увечье, и еще чего, а ты уж там постарайся!". Потом было расставание на вокзале, поездка с шестью такими же, как и он будущими жандармами, на паровозе сначала до Киева, где, как оказалось, собирались будущие курсанты со всей раскинувшейся на двух континентах Империи (правда сибиряков было все же набрано мало), а затем в отдельном литерном составе до самого героического Севастополя. К этому времени Олег уже представлял, с кем ему придется учиться, а посему только радовался приказу всем носить исключительно курсантскую форму - так ему удавалось если и не скрывать свое происхождение, то хотя бы его не демонстрировать каждому встречному-поперечному.
В Севастополе, где новоявленным жандармам пришлось еще сутки ожидать отправки "Кронштадта" расположившись в большом пустом складе, Костина ждала еще одна неожиданность. Как выяснилось при погрузке, вместе с ними в Венетику отправлялись еще и девицы, в такой же синей жандармской форме, причем отправлялись туда именно для учебы, а не как успел (слишком громко) предположить балагур Владимир Михайлов, "для семейного воссоединения". Курсовой офицер Борис Евгеньевич Шах, каковой уже был представлен юношам в Севастополе, недолго думая, вместо обеда собрал их всех на палубе и прочитал многочасовую поучительную лекцию о славной дочери героя балканской войны генерала Лебедева - Лидии Виссарионовне Зверевой, первой в Империи женщине-авиатриссе, три года назад сдавшей летный экзамен, о ее роли в развитии рижских самолётных мастерских и прочих, не менее славных деталях ее биографии. Заодно старший лейтенант не забыл рассказать и о Евдокии Анатре, и о Любови Голанчиковой. Лекция была интересной и, безусловно, полезной - но, к сожалению, целиком сосредоточиться на вкладе русских женщин в развитие авиаторского дела юношам не удавалось по причине того, что обед всё же отсутствовал. Еще более глубокому осознанию молодым Михайловым своей ошибки послужило то, что когда на следующий день он не смог пересказать прочитанную лекцию, Борис Евгеньевич с удовольствием её повторил (на сей раз вместо ужина).
Старая венецианская крепость, собственно и давшая русское название острову (турецкого Олег и учить не стал - язык сломаешь, а греческое оказалось слишком длинным), сразу же очаровала не только Костина, но и всех остальных. В ней чувствовалась та монументальная старина, которой не было даже в столичных дворцах и монументах - даже московский кремль казался не таким... основательным. "Стены древней Венетики помнили множество штурмов и осад; и само владение этой крепостью недвусмысленно дает всему миру понять, что Россия - истинно европейская Империя, что бы там не придумывали себе всякие литераторы" - любил говорить гроза всех любителей гимназических традиций Аркадий Сергеевич Шкель.
Учёба давалась Олегу с трудом, и если бы не организованные Татьяной (с подачи старшего лейтенанта Шаха) дополнительные уроки, позволившие его немногим товарищам по несчастью нагнать остальных по предметам, что изучают лишь в гимназиях, старший сын заводчанина вполне мог бы быть отчисленным за неуспеваемость сразу после первого семестра, чего он всеми силами старался не допустить - сам он находился на полном пансионе, никаких дополнительных трат старался не иметь, а стипендия была для родных неплохим подспорьем, ибо доходила до двух третей отцовского жалования. Уже потом, от приятеля-гардемарина, что проходил учение на "Святом Пантелеймоне" Олег с удивлением узнал про те неимоверные, с его точки зрения, траты, на которые приходилось идти курсантам Морского корпуса ради пресловутого "флотского шика". Сам же гардемарин с лёгкой завистью (лёгкой, ибо не пристало будущему флотскому офицеру что курит лишь английский табак, не реже чем раз в неделю бывает в театре - и ни в коем случае не на галерке, вы что! - и зачастую с трудом сводящему концы с концами, считать себя равным "гончей" пусть даже и опережающему его самого минимум на два ранга просто по факту службы в Корпусе, куда берут даже - даже! простолюдинов) узнает о том, что вот лишь неделю как молодому графу Аминову за то, что что пошил себе лёгкую форменную полушинель сам глава Школы, полковник Васильчиков, выговаривал перед строем! Упаси Господь хоть в чем-то выделиться из курса (кроме успеваемости, естественно - единственный Высочайше дозволенный путь покрасоваться перед остальными), сразу попадёшь в неприметный серый блокнот курсового офицера, из которого обычно и берутся кандидаты на выполнение внеочередных работ.
И надо же какая оказия - стоило только самым краешком внутреннего взора вспомнить о Татьяне, как она не замедлила появиться на той самой тенистой улочке, где расположились четвёрка уже полноценных жандармов, в сопровождении молодого графа Гурьева. Сердце Олега немедленно начало наполняться банальной завистью - Гурьев был единственным из всего выпуска, кому удалось набрать "вышку" и получить заветные олеговы звёзды. В глубине души Костин считал, что он умнее Гурьева, и вот если бы в свое время ему довелось учиться в гимназии...
Немного утешало лишь одно - ни он, ни Гурьев, да и вообще никто из находившихся этим летом на острове не имели ни малейшего шанса на благосклонность Татьяны. Пока еще Татьяны, как приходилось периодически напоминать себе, ибо по окончании выпускного бала в столице, как в старинной сказке про Золушку, с последним ударом часов подпоручик Татьяна Романова вновь становилась той, кем перестала быть поднявшись на борт "Кронштадта" два с половиной года назад - ни кем иной как Великой Княжной Татьяной Николаевной. "Лавры старшей сестры покоя не дают", - как-то раз высказал свою точку зрения Борис Евгеньевич.
- Господа офицеры! - Алексей успел первым. И хотя вроде как команда была подана дабы приветствовать Гурьева, как старшего по званию, тот и сам понимал, что единственной причиной столь ярого следования уставным требованиям была его спутница.
- Господа офицеры, - Гурьев ответил с тем неуловимым столичным шиком, который Олег про себя успел прозвать "флотским щёгольством". Неуклюжая же попытка Татьяны вскинуть руку к козырьку сопровождалась плохо скрываемой гримасой. Костин вспомнил, что Сашка Сольский, второй номер "великокняжеского", как они его шутя называли между собой, расчёта, еще два дня назад рассказывал, что "курсант тридцать восемь один" ухитрилась на стрельбах сбить себе плечо.
- Слышали, что в газетах пишут? - секунд-поручик продолжал красоваться. - Англичанка опять выслала в Петербург ноту по поводу нашей позиции по Маньчжурии, и все столичные "властители дум" сразу бросились обсуждать, чем это может грозить Империи! Несусветная глупость, Вы не находите? - он обратился к своей попутчице.
- Объявление войны естественным образом повлечёт вступление России в войну на стороне Миттенфира, и его логического превращения в Миттенфюнф, - Татьяна машинально крутила правым плечом, пытаясь разогнать кровь. - Сейчас, когда европейские фронты весьма устойчивы, вряд ли кто-то рискнёт бросить на весы противников мощь нашей армии.
- Господа, давайте уж прекратим о политике! - вмешался Владимир, который в ней разбирался слабо (хуже, чем в политике он разбирался только в географии, путая Миссисипи с Миссури, Брест с Брест-Литовском и искренне полагал, что Росток, исходя из названия - исконно малороссийский город). - Не пройтись ли нам... да хотя бы и до пристани, раз уж небеса благоволят нам отличной погодой?
Идея оказалась вполне своевременной - как оказалось, именно туда и направлялась подпоручик Романова (и пока на службе - никак иначе) со своим спутником. Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, подгадав время (или просто распорядившись, чтобы время "само подгадалось") отправила с оказией, коей оказалась Великая Княжна Ольга Николаевна, подарок к окончанию учения. Сама Ольга сейчас находилась по государственным делам на Имросе, но переслала подарок ("каковой надобно тебе забрать с пристани") с курьером, от себя же передав лишь талантливо исполненную, хотя и оставляющую странное впечатление картинку оскалившегося черно-серого месяца в витой серебряной рамке.
Шестеро бывших курсантов, а ныне "надежда и опора внутреннего порядка Империи", неторопливо спускались в гавань. Олег, несмотря на нелюбовь к Гурьеву, невольно перенял его небрежно-щеголеватую, но при этом аккуратную и плавную походку - достойную, чтобы при случае уязвить какого-нибудь флотского офицера, которые сейчас наверняка добавляют суетливости и неразберихи при погрузке. И если бы сейчас ему довелось увидеть улицу со стороны, он бы и сам удивился, насколько за пять семестров обучения он стал похож на любого другого офицера Корпуса - тем более, что дворянство, немыслимое ранее для человека из рабочей семьи сейчас, казалось, уже лежит у него в кармане.
Пожалуй, из всех портов, в коих доводится базироваться русским линкорам, крейсерам, номерным и именованным эсминцам и миноносцам, лишь Венетика не принадлежит Российскому Императорскому Флоту. И хотя для самого Флота Венетика - не более, чем запасной рейд и вырубленные в скалах склады, нет ничего более обидного для флотского лейтенанта, чем, сойдя на этот гостеприимный, яркий и чистый берег осознать, что здесь он - спокойный, сдержанный; брюки, форменка, туфли, фуражка - ослепительно белы; нашивки, якоря погон, тисненые буквы на ленте - сияют золотом; воротник и обшлага - благородно оттеняют флотский блеск - для этого города пыль, ничто. Город не ценит лакированность флотских мундиров, впитавшуюся с молоком породу поколений, утончённые аристократические манеры; встречающая на рейде крепость равнодушно глядит на строгие английскую стать визитёров - она знает душу этого города.
Он покоряется лишь полуночной сини, неряшливой зелени и холодной черноте. Синие, рублёные картузы, синие же полушинели, рубашки и брюки; зелёные бесформенные накидки-"боёвки"; чёрные до блеска сапоги или матовые высокие горные ботинки - вот что нависает тяжёлой, монолитной скалой над белыми, снующими фрегатами редких флотских экипажей. Полустоличный яркий Гельсингфорс влюблен во Флот, как изысканная и дорогая содержанка; далекая пограничная Венетика ценит Корпус как старого, верного друга, которому можно бросать правду в глаза зная, что именно этого он от тебя и ждёт. Эспланада встречает гостя роскошью беспошлинных иностранных товаров, чистенькими, будто игрушечными трамваями, подтянутостью полицейских и вежливостью многочисленных шоферов. Радуга, центральная улица Венетики, другая - невысокие белые дома с красными черепичными крышами, лавочки в тени садов у выжженых солнцем беленых стен...
Здесь не спешат прожигать жизнь, здесь ценят иное. Разговор о свете, о моде, политиках, премьерах - пуст. Пытающийся завоевать репутацию серьёзного человека изучением верхнегерманской поэзии или положений римского права - нелеп. Здесь говорят о другом. Об оружии - от предпочтительного калибра для новых канадских винтовок до перспектив нового изобретения Фёдорова (а кто из флотских хоть слышал эту фамилию?). О технике - от радио и телефонов до самолётов и подводных лодок. О Марсе, Венере, Луне, об Антарктиде и Марианской впадине... Спустившиеся по случаю выходного в город курсанты-снайпера и курсанты охранки надели "боёвку" и поставили у стены винтовки и автоматы не потому, что чего-то опасаются (здесь? где на каждого жителя приходится по два жандарма?) или собираются после растянутого на час обеда идти на полигоны - именно в этом заключено недоступное "сардинкам" франтовство Венетики. На утончённость и британское пустословие Флота Корпус отвечает безразличной простотой и отнюдь не напускной образованностью.
Не любит Российский Императорский Флот Венетику. А Корпус Жандармов - не любит Флот.
Неразбериха, привносимая флотскими офицерами в нечастую, но все же привычную суету гавани, умело пресекалась руководившими погрузкой двумя жандармами в капитанских чинах. Неторопливой, движущейся с полным осознанием собственного достоинства, тёмно-синей тучей шестеро обер-офицеров просочились через занятых разгрузкой-погрузкой курсантов первого семестра (те при этом ухитрились ничего не уронить и не сбиться с темпа, чем явно заслужили одобрение своих курсовых - это был тот самый шик Корпуса, пущенный в глаза лейтенанту с загружаемого корабля в частности и всему Флоту в общем) и направились к замеченному у края причала неподвижно вытянувшемуся дневальному с "Мушкетёра Архипа Осипова".
- Что, боец, следующий катер скоро?
Дневальный замешкался, но к неудовольствию молодых людей, отдал честь - отличный повод вставить флотским фитиль пропал почём зря. Матрос же, со свойственной русскому мужику простой житейской смекалкой, думал над складывающейся ситуацией лишь только заметил выбравших его в качестве цели своей прогулки жандармов. С одной стороны, он им не подчиняется, да и на кораблях синепогонники лишь пассажиры; с другой стороны, над матросом любой - начальник, а значит оно и не помешает, тем более что господин лейтенант отвернулся.
- Минут пять, господин офицер!
Бывшие курсанты встали чуть в стороне. В такой день хотелось просто стоять здесь, чувствовать еле заметное подрагивание причала под мерными ударами волн и молча вспоминать теперь уже оставшуюся в прошлом учебу и ставшую почти родной Венетику. Минут через семь к причалу подошел ожидаемый катер, но неожиданно огорошить его пассажиров не удалось - в отличие от матроса, на "Мушкетёре" Великую Княжну знали в лицо, и заприметив группу жандармов на причале быстро определили, что подарок нужно везти к его будущей счастливой обладательнице.
Пожилой капитан второго ранга передал Татьяне Николаевне (а если точнее, то сопровождавшим её офицерам) запертый на кованный под старину замочек продолговатый тяжелый ящик из полированного дерева, лишенный каких-либо украшений или надписей; присовокупил свое искреннейшее поздравление и выразил глубокое сожаление тем прискорбным обстоятельством, что не может ничего, кроме этого скромного букета (огромный букет также перекочевал в руки очередного подпоручика) подарить её высочеству. Также, на словах он передал пожелания от Ольги Николаевны дождаться окончания её "государевых дел", дабы обратно в Петербург сёстры отправились вместе. Опасения Владимира, что словоохотливый капитан не устоит перед искушением нагрузить несчастных молодых людей еще чем-нибудь, оказались напрасны, и, приняв здравое предложение Татьяны отправиться в единственный, но от того ничуть не менее достойный принимать даже высшую знать как России, так и Европы, ресторан, осчастливленные честью сопровождать Великую Княжну офицеры Корпуса направились к "Венецианскому Купцу".
Небольшое дружеское "семейное", как назвал его Володька Михайлов, празднование "по случаю обретения Её Высочеством Корпуса Подпоручиком Татьяной свет Николаевной" долгожданных погон и не менее ожидаемых подарков оказалось совсем некстати в виду того, что по случаю второго в истории выпуска Специальной Школы подполковник Аркадий Сергеевич Шкель распорядился устроить общий для всего русского населения города праздник, по случаю которого "Купец" уже был снят на сутки целиком. По такому случаю собиралось присутствовать все чиновное население Венетики, а также армейские гарнизонные офицеры и трое флотских лейтенантов со всё ещё не спущенного на воду "Ракшаса" - хотя из Севастополя уже два месяца еженедельно приходили телеграммы, что до спуска осталась какая-то пара дней.
Справедливо рассудив, что ничто не может помешать на общем празднике отдельно выпить и по случаю своей личной радости, Татьяна предложила отправить сундук и букет прямиком в её комнату, а оставшееся время провести в приготовлениях на вечер. Тем не менее, сразу осуществить сей план не удалось просто потому, что Великой княжне вздумалось открыть подарочный ящик, в котором, вопреки всем имевшимся у молодых людей предположениям, оказалась новёхонькая ковровская "десятка" (произведенная по лицензии винтовка Ross M1910-S Mark III) с проточенными грушевыми прикладом и цевьём, богато украшенными серебряной и золотой филигранью. Даже несмотря на то, что после выпускного бала в столице Татьяне никогда не пришлось бы вновь браться за оружие иначе как на смотрах подшефного полка (да и то, ради форса), винтовку тотчас же бережно вынули из ящика и за полчаса привели в полную готовность, разве что обоймы не снарядили. И лишь затем, вдоволь насладившись видом дорогого оружия и упросив Шаха запечатлеть на фотокарточку Татьяну с подаренной "десяткой", целящейся с крепостной стены, молодёжь разбежалась по комнатам приводить парадную форму в достойный вечернего праздника вид.
Василий Фёдорович, с раннего утра покинув любезно предоставленный Корпусом дом, неторопливо прогуливался по городу, чего уже давно себе не позволял. Окружённый казавшейся ему чрезмерной заботой и вниманием островного начальства, этот, "довольно еще молодой", по утверждениям вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны и её любимой внучки Ольги Николаевны, генерал чувствовал себя после потери левой ноги старым замшелым пнём по сравнению с молодыми курсантами, которым по просьбе старого друга, полковника Васильчикова, читал курсы по артиллерийскому делу и истории обороны Артура. Последний курс, хоть и считался необязательным для посещения, да и не подразумевал никакого экзамена, пользовался удивительным для Василия Фёдоровича успехом и неизменно собирал значительное число курсантов всех годов обучения.
Прибывшая на Венетику вместе с ним Дарья Константиновна часто отговаривала мужа от этих лекций, ввиду его слабого здоровья считая более полезным отдых, вполне заслуженный генералом. Сам же Василий Фёдорович, хоть на словах и соглашался с ней, все же не спешил отказаться от занятий, видя в будущих жандармских офицерах искренний интерес к военному и техническому делу; и, к слову сказать, нередко узнавал от них о различных нововведениях и хитроумных приспособлениях, применявшихся при сооружении фортов и бастионов Имроса, неумолимо превращавших соседний остров в могучую цитадель.
Так и сегодня, благо лекции на выпускном курсе закончились, старый артиллерист намеревался внимательно изучить пересланную ему через Орехова тетрадь с записями о всего полтора месяца назад завершённой системе подводных каверн, в будущем предназначенных для скрытого приема подводных лодок Средиземноморского флота. Генерал вовсе не разделял увлечённости командования этим, лично ему не совсем понятным для каких целей предназначенным, типом военных судов, но с интересом читал все попадавшиеся ему на глаза материалы по развёрнутому строительству, каковое считал одним из самых последних достижений военно-инженерной мысли. К огромному огорчению, подобных материалов даже в Школе Корпуса было совсем мало, так что номерная тетрадь Гобято, пусть даже и вымаранная чернилами военного цензора, представляла для Василия Фёдоровича огромный интерес.
Неспешной хромающей походкой генерал прошел с полверсты, отделяющей его дом от большого тенистого сквера, что был разбит в первый же год, как на остров прибыли русские военные, чиновники и жандармы. По вечерам, освещённый прячущимися в листве фонарей и обдуваемый свежим морским ветерком, этот сквер становился любимым местом прогулок и отдыха местного "полусвета"; днем же он был тих и пуст, что как нельзя кстати подходило для неспешного изучения заметок Леонида Николаевича или наблюдения за суетой, регулярно возникающей на рейде и причалах острова.
Чтение, даже несмотря на то, что вымаранный текст имелся практически на каждой странице, оказалось весьма интересным, и Белый провёл в сквере несколько часов. Не перестававший даже после своей отставки интересоваться военно-инженерным делом, Василий Фёдорович настолько погрузился в описания, что заметил живо переговаривающихся между собой недавних выпускников только тогда, когда те скорым шагом буквально выскочили к занятой отставным артиллеристом скамейке.
Молодые офицеры сами не ожидали подобной встречи и, сразу не сообразив, как нужно поступить, молниеносным движением нацепили форменные картузы, да тотчас же выстроились в ряд, отдавая генералу честь. Василий Фёдорович, в душе посмеиваясь от произведённого конфуза, преувеличенно кряхтя подобрал свою трость и, поднявшись, также приложил ладонь к голове с неизменным "Господа офицеры!". Гурьев, кляня себя за допущенную оплошность - ведь это он должен был подать команду как старший по званию - вида всё же не подал и лишь когда генерал Белый снова присел на облюбованную скамейку, поинтересовался о его здоровье.
- Благодарствую, неплохо, да уж куда нам, старикам, с вами, молодыми, сравниться, - благодушно ответил Белый.
- Василий Фёдорович, Вам непременно надо сегодня вечером быть на празднике в ознаменование выпуска! - Костин поспешил ещё больше сгладить неловкость от гурьевской промашки, да ещё какой - не поприветствовать пусть отставного, но всё ж генерала от артиллерии! Сколь бы велика не была нелюбовь Олега к более успешному теперь уже сослуживцу, но подобная промашка бросала тень как на весь Корпус, так и на Школу в частности.
- Да куда уж мне, тем более что праздник этот ваш, а я к вам какое отношение имею - так, седьмая вода на киселе, - нехотя начал отказываться тот.
- Самое непосредственное! - вступилась Татьяна. - Вы же самый любимый лектор в Школе, любой согласится! Наденете Вашу форму при всех регалиях, медаль за русско-японскую, знак за Артур...
- Да-да, генерал при крестах, в медалях, "клюква", лента Анны первой степени через плечо, - наперебой принялись перечислять молодые офицеры, - да вы будете первым кавалером в местном свете!
- Уговорили, уговорили, племя юное, необузданное, только Дарье Константиновне об этих мыслях не говорите, а то ещё запрёт старика в кабинете и сама у дверей станет!
Часам к семи вечера у ворот "Венецианского Купца" остановился предоставленный полковником Васильчиковым автомобиль, из которого вышли генерал от артиллерии в отставке Василий Фёдорович Белый с супругой. В саду, окружавшем выполненный в стиле классической русской усадьбы ресторан, уже прогуливались и вели светские беседы флотские и гарнизонные офицеры со своими дамами, внося некоторое разнообразие в густую синеву парадных мундиров Корпуса, имевших хоть и солидный, но, на взгляд Василия Фёдоровича, излишне "монументальный" вид. В большом зале "Купца" молодёжь, в основном из числа курсантов, танцевала под рояль, бодро стуча каблуками вычищенных до зеркального блеска сапог о доски пола. Гарнизонные артиллеристы, будучи в меньшинстве, стремились превзойти своих соперников грозно звеня шпорами и закручивая своих дам из числа чиновничьих дочерей и жён в умопомрачительных па. Единственная пара, вызывавшая молчаливое неодобрение с обеих сторон (и понимающе-одобрительные усмешки от почтенных отцов семейств, матрон и старших офицеров всех служб) были недавно прибывший записной красавец Георгий Сулаберидзе (инженер-прапорщик из артиллеристов) и только окончившая первый семестр Школы, но уже известная всем курсам за несносный характер Ривка Залман, получившая за свою явную симпатию прозвище "георгиевская кавалердама".
Высшее начальство Школы ещё не прибыло. Впрочем, к семье Белых, сразу же поспешил глава всего островного гарнизона полковник Алфёров.
- Василий Фёдорович, право не ожидал, большая честь снова лицезреть Вас! Дарья Константиновна, весьма польщён! Вам надо чаще бывать с мужем на собраниях, поверьте, мы все гордимся тем, что в нашем городе проживает столь известный человек!
Дарья Константиновна вежливо поприветствовала Алфёрова но, откланявшись, покинула мужчин для беседы с женой полковника. О чём будет вестись разговор между двумя мужьями обе жены знали уже в деталях, благо их спор начинался при каждой встрече на протяжении последних двух лет и стал уже своеобразной островной традицией.
- Полноте, Юрий Николаевич! Вы же опять будете стремиться убедить меня возглавить Офицерское собрание, а мне это будет весьма утомительно. К тому же, сколько бы Вы не говорили, я отнюдь не старший по званию - с этим вопросом Вам следует обращаться к Игорю Леонидовичу, мы с ним в чине почти равны, но он моложе да и сейчас на действительной службе.
- Все же Васильчиков по званию полковник, да и к тому же службу несет в Корпусе. Хоть я и должен признать, что нынешний Корпус не чета тому, что был во времена войны, да и люди там служат весьма достойные - заметьте, я это говорю не потому, что их здесь гораздо больше, чем нас, - собеседники весело рассмеялись, - но Офицерское собрание в первую очередь служит для выходцев из армии и флота. Жандармский офицер, председательствующий в Собрании станет только поводом для пересуд.
- Вы слишком много отдаете на откуп традициям, - за беседой генерал со спутником вошли в большой зал ресторана и присели у стены на тотчас предложенные им курсантами стулья. - Многие считают, что слепое следование устаревшим догматам и привело Россию к поражению в войне с Японией. Заметьте, с каким восторгом принимаются молодыми офицерами армейские и флотские реформы, даже когда они затрагивают ранее казавшиеся нам с Вами нерушимые порядки!
- Я считаю, - скорее из привычки спорить с Белым возразил Юрий Николаевич, - что многие из этих реформ поспешны, а то и излишни. Скажите на милость, зачем было нужно вводить новое "Установление о российских орденах"? Вот позвольте, мы с Вами друг друга прекрасно знаем, но ведь я младше Вас, и когда я буду уже в летах, внуки будут смотреть на фотокарточку с сегодняшнего праздника и спрашивать "Деда, а зачем ты надел эту ленточку?" - что мне им отвечать?
Для пущего убеждения Алфёров повторил предполагаемый детский вопрос писклявым голосом, дергая двумя пальцами Станиславскую ленту. Впрочем, его смеющиеся глаза не вызывали сомнений в несерьёзности вопроса.
- Вот тут-то им и придётся выслушивать долгие рассказы брюзжащего старикашки, в которого Вы, мой друг, непременно превратитесь, если решитесь дожить до моих лет!
- Кстати, про новые ордена... Довелось читать позавчерашний "Вестник". Первым кавалером ордена Славы посмертно стал генерал-лейтенант Надеин. Как же там... - полковник задумался, припоминая столь сильно удивившую его статью. Статуты принятых в прошлом году орденов он внимательно изучал сразу по их опубликованию, отметив для себя большую, нежели в изменявшейся на протяжении последних двухсот лет, упорядоченность нового уложения. - "...лично возглавив наступление, первым достиг противника, где личным примером и храбростью способствовал успеху общего дела...", да, как-то так. Орден-то, по сути своей для низших чинов, замена солдатскому Егоргию. Да и то, к слову сказать, третья степень. Неужто Георгия второй степени дать не могли коль уж на то пошло, уважить героя?
- А что делать, там, в Артуре, приходилось и генералам седым, на седьмом десятке лет, в рукопашную на японца ходить. И, насколько я Митрофана Александровича помню, он солдатский орден пуще иных бы ценил... - Василий Фёдорович погрустнел, вспоминая "сибирского дедушку".
- Это верно, - посерьёзнел и Алфёров. - Ведь и Милорадович, как я помню, дорожил серебряным Егорием, вручённым за Лейпциг...
Беседа полковника с отставным генералом перешла на обсуждение новых орденов и соответствие им старых. Оба сошлись на том, что оставленные в прежних статутах Георгий и Владимир безусловно свидетельствуют о глубоком уважении к славным традициям русского воинства; что в задумке назначать низшие ордена Славы, Знамени и Звезды по единожды оговоренным и всем известным основаниям есть своя правда; но в отмене Андрея как высшего ордена Империи и назначении в качестве такового ордена Ивана Великого разошлись весьма и весьма. Алфёров считал таковое абсолютно неправильным, подвергающим сомнению и "происками столичных феминистов", Белый же полагал, что создание ордена в честь первого русского царя всё же символично и замена святого на царя будет положительно воспринято патриотически настроенным офицерством, зачастую критически относящимся к ярым ревнителям православной веры. На это Юрий Николаевич язвительно замечал, что в среде молодого офицерства, насколько он знает, витают весьма вредные идеи, и что либеральным умам из числа поручиков и мичманов всё равно, что царь, что святой, и что они обрадовались бы исключительно ордену, названному в честь Марата или какого другого революционного деятеля. Спор вышел хоть и дружеский, но жаркий, и мог бы закончиться далеко за полночь, если бы не оказался прерван прибытием главных организаторов торжества, ибо его виновники - только что окончившие учение жандармские секунд- и подпоручики - уже давно заняли сад и все три зала ресторана.
Из блестящего, будто лакированного, автомобиля (способ, каким шофёру удавалось содержать казённый автомобиль в чистоте после поездок по южному городу, оставался одной из наиболее тщательно хранимых тайн Специальной Школы Корпуса на Венетике), с достоинством, обусловленным как чинами и положением, так и "монументальностью" темно-синих парадных мундиров, перехлёстнутых алыми орденскими лентами, в сад проследовали глава Школы полковник Васильчиков и выпускающий курсовой офицер старший лейтенант Шах. Музыка смолкла и все замерли - дамы и чиновники в глубоком поклоне, офицеры и курсанты - вытянувшись по струнке и отдавая честь. Васильчиков и Шах также сделали общий поклон собравшимся, отдали честь "служивому люду", которого на торжестве было большинство и предложили всем проследовать к столам, "дабы почтить достойных птенцов нашего, так сказать, уютного гнезда" положенными им почестями.
За несколько минут, что гости и выпускники усаживались за столами, щедро уставленными угощением, вполне приличествующим даже персонам из царствующего дома (Татьяна, по неписанным традициям Венетики, за таковую пока не считалась), Васильчиков успел пошептаться со специально прибывшим с Имроса по такому случаю товарищу Шефа Корпуса полковнику Рачинскому. Этот разговор не остался незамеченным присутствующими, но, как только все разместились на своих местах, всё разрешилось.
- Дорогие соратники! - начал напутственную речь Рачинский. - Я обращаюсь к Вам именно так, потому что с того самого момента, как Вы получили свои погоны, каждый из Вас - неважно, какую карьеру он изберет в будущем и сколь долгой будет его служба - останется нашим соратником. Дело торжества Закона и Справедливости, идеалы, на которых держится наша жандармская служба, служение России - навеки остаются в ваших сердцах. По просьбе Вашего - теперь уже бывшего - начальника и наставника, Бориса Станиславовича Васильчикова, от имени нашего царственного Шефа, я хочу лишь напомнить каждому из тех, кто на днях покидает стены Школы, о древнем девизе, который должен служить неугасимым маяком в бурных водах жизненных невзгод и неурядиц: "Честь - в Службе!".
Рачинский поклонился и сел под бурные овации присутствующих. Полковник Васильчиков встал, поднимая заблаговременно наполненный игристым вином бокал.
- Бойцы! - обращение, неизвестно с чьей лёгкой руки заменившее в жандармской среде обычное для армии и флота "Братцы!" было встречено чуть слышным одобрительным шорохом. - Вы - второй выпуск нашей, кем любимой, а кем - и не очень, Школы. На Вас лежит огромная ответственность. Гораздо большая, нежели на Ваших предшественниках, хотя на первый, неискушённый взгляд, это и не так. Вы выступаете зачинателями новой традиции. Именно по Вам, а не по первому выпуску, будут судить о нашей Школе. Первому выпуску многое будет простительно, ведь, как известно, первый блин комом. Второй выпуск - вот к чьему примеру будет стремиться каждый курсант, что пойдёт вслед за Вами. Будьте достойны этой великой чести и не осрамите её ни трусостью, ни недостойным поведением, ни гордыней.
Полковник на мгновенье остановился, у него перехватило горло. Многие курсанты впервые видели, чтобы всегда казавшийся им земным воплощением идеи, именуемой "Невозмутимость и Спокойствие", Борис Станиславович так волновался.
- Есть точные, чеканные слова уставов и ранжиров, отточенные статьи законов и уложений. Но есть дух, дух службы Отчизне, который, не будучи никогда изложен на бумаге, всегда над оной главенствует. И я хочу поднять этот бокал...
Василию Фёдоровичу Белому, равно как и всему остальному почтенному собранию, так никогда и не довелось узнать, за что хотел поднять тост полковник Васильчиков - пришедший со стороны города и заставивший звенеть ресторанные стёкла грохот, в котором отставной генерал по многолетнему опыту определил разрывы тяжёлых снарядов, заглушил последние слова главы Школы.
Интерлюдия I. Севастополь, Крымский департамент Корпуса Жандармов. 21:49 17.04.1916 г.
- То есть, - на ошарашенном лице жандармского капитана удивление сменилось явными признаками бурной работы мысли. Стоявший перед ним второй капитан, определил это по тому, как речь начальника становилась всё более неторопливой, ибо медленная речь в устах Евгения Алексеевича суть верный признак бешено несущихся под его уже начавшей редеть, но всё ещё пышной русой шевелюры мыслей, и горе тем, кто усматривал в том скудость ума главного жандарма полуострова. - То есть, Черноморская линейная эскадра не готова выйти в море, чего требуют прямые распоряжения Двора?
- Артём Михайлович вчера утром распорядился провести инвентарные сверки сразу на всех кораблях... На "Александре" и "Екатерине" сейчас нет ни провианта, ни угля. Вы же знаете, Евгений Алексеевич, флот напрямую не подчинён Корпусу.
- Что по Гибралтару?
- Генмор приказал эскадре "Марии" оставаться у пролива и блокировать возможные подкрепления противника.
В кабинете повисло тяжёлое молчание.
- Что с нашими лодками? Здесь и на Гибралтаре?
- Если мы отведём "Щуку", "Единорога" и "Сирин" от "Императрицы Марии" - Средиземноморской эскадре конец. Англичане оставляют их в покое только из страха перед подводными лодками литеры "С" - все крейсера серии "Пионер" сейчас у Островов, насколько нам известно. Здесь же, Артём Михайлович распорядился никому не покидать стоянку, отгрузка боезапаса и провианта не будет производиться даже по Вашему приказу, склады Севастополя подчинены флоту.
Евгений Алексеевич Беликов, человек, одного взгляда которого обычно хватало для того, чтобы флотские падали в обморок, задумчиво глядел в окно на начинавший моросить дождик.
- Это даже не саботаж...
- Четыре...
- Подожди, - заместитель умолк, ожидая, когда Беликов озвучит свою мысль. - Сколько лодок готовы к немедленному выходу из города?
- Семь. Три "пастуха" готовы встретить, ещё два - в Мраморном, - Фёдор Семёнович сразу понял, что хочет сказать его начальник. Ситуация, которой не хотел никто, но к которой, тем не менее, готовились. Он лишь надеялся, что в противостоянии Генмора и Корпуса "феминисты" переиграют партию "николаевцев".
- Тогда, - секретный ящик стола выскочил, повинуясь нажатию на внешне ничем не примечательный завиток на ножке резного стола, и подпись Беликова скупо легла на заранее составленный документ, один из многих, которым в ближайшие часы должно было лечь на начальственные столы по всей Империи. - Я санкционирую проводку. Оповестите экипажи тайно. Командирам - первый конверт.
Линейные корабли многочисленных флотов и флотилий Британской Империи, равно как и их относительно недавно появившиеся противники из Флота Открытого Моря, были извечной головной болью российского Генерального Морского Штаба. До сих пор привольно раскинувшаяся на двух континентах Империя, не имеющая заокеанских владений, на обустройство собственного присутствия в мировом океане средства выделяла весьма неохотно, да и те, что были, зачастую в большей степени растрачивались, не доходя до целей. Периодические попытки изменить эту ситуацию, поставить Российский Императорский Флот в одном ряду с морскими силами ведущих мировых держав столь же регулярно проваливались с треском. Последней каплей в этой горькой чаше, каковую предстояло испить русским морякам, стала русско-японская война.
Но, с подачи царственной бабки, дорвавшись до, пусть и небольшой, но реальной власти, "медвежонок" - так в начале десятых годов полушутя называли старшую дочь Николая Второго в высшем свете - столкнулась с полным неприятием свого присутствия среди морского офицерства. Ольгу Николаевну привечали в армии (а гусары так и просто боготворили - тех же, кто упорно цеплялся за "извечные традиции русской кавалерии", поголовно отправили в отставку), ценили промышленники, любило молодое поколение российского дворянства... Флот же сначала смотрел на неё как на какое-то недоразумение - а как только усилиями нынешней наследницы престола престиж армии стал больше, нежели Флота, просто возненавидели. Большинство - подспудно, а те, кому позволяли регалии и выслуга - так и открыто.
Великая Княжна отвечала Генмору полной взаимностью. Словесные баталии заполоняли столичные газеты, пускаемые по салонам обеими противоборствующими партиями слухи при первом же внимательном взгляде представлялись нагромождениями абсолютной чепухи. А за одно только заявление, что в Империи нет средств на продолжение программы строительства новых линкоров, однотипных с "Императрицей Марией", и закупку крейсеров за рубежом, буде только пожелания морских офицеров могли воплотиться в реальности - жизнь Её Императорского Высочества мгновенно прервалась бы тысячей наиужасающих способов.
Но морское присутствие - не как самоцель, а как средство противодействия иным странам - было необходимо для России, это понимала и сама Ольга Николаевна. Решение, в итоге принятое ею по морской программе, было настолько же простым, насколько и эффективным - в отличие от некоторых других её идей, вроде принятой на вооружение в российской армии общевойсковой гранаты. Корпусу Жандармов предписывалось взять под своё управление такой непопулярный во флоте тип кораблей, как подводные лодки. В итоге, уже к четырнадцатому году непрерывно растущий подводный флот стал реальной силой, а после "Салоникского инцидента" все остальные мировые державы с неприятным удивлением обнаружили, что противостоять многочисленному русскому подводному флоту большая часть их кораблей неспособна в принципе. Но хотя выскользнувший из рукава до начала партии туз начал терять своё значение - шокированные разгромом конвоев Центральные державы и Антанта спешно искали способы противодействия "убийцам флотов" - на стороне подводников России оставались боевой опыт и, пока ещё, количественное превосходство.
Антона Фроловича Свиридова, причудливые изгибы судьбы занесли в подводный флот можно сказать случайно. Закончивший калужскую Николаевскую гимназию и рекомендованный к поступлению в Технологический институт, связывать свою дальнейшую жизнь с любым мундиром молодой человек вовсе не собирался - гораздо больше его привлекала идея стать инженером по электрическим установкам. Но многообещающему проекту гидрогенераторной станции, о котором много писали в губернских газетах, не было суждено увидеть свет - и потративший почти все сбережения на учёбу Антон в родном городе оказался не у дел.
Неизвестно, куда бы завела молодого инженера дальнейшая судьба, но на манёврах тринадцатого года, словоохотливая матушка, разговорившись, посетовала двум снявшим комнаты гусарам о сыновьем несчастье. Гусары, по доброте душевной, отписались о том генералу в Елизаветград, тот - знакомому жандармскому начальнику в Севастополь, жандарм переговорил с кем-то в Николаеве... На самом деле, Антону найти работу по инженерной специальности было не то, чтобы сложно, но не в родном городе, а он был весьма тяжёл на подъём и даже мысль о том, чтобы куда-то ехать, кого-то спрашивать и о чём-то договариваться ввергала Свиридова в сильнейшее уныние. А так, всё как-то решилось само и без его участия - и, привычно вздохнув, Антон Фролович собрал вещи и за казённый счет отправился в малороссийские дали - мысли о том, что можно было бы и отказаться, в голову ему не пришло.
И вот теперь, почти три года спустя, мичман Свиридов, занимавший должность электрика на новёхонькой подводной лодке "Гамаюн", ловко избегая излишне любопытных взглядов, непринуждённо шёл по улице, скрывая в суконности положенной в увольнении флотской шинели бутылку недешёвого вина. Не далее как вчера обворожительная молодая жена гарнизонного подполковника на вечере в Собрании вложила ему в руку записку с адресом, сокрушаясь при этом о том, что сегодня вечером мужу надлежит быть в береговой обороне, а появляться у дамы без бутылки вина даже у подводников считалось злейшим нарушением Морского Устава.
Уже сворачивая на нужную улицу, Антон заметил остановившийся на перекрёстке автомобиль, из которого так некстати вышли трое жандармов комендантского патруля по форме с красным кантом, беглым, но цепким взглядом окидывая прохожих. Заметив мичмана, один из них споро направился к подводнику.
Свиридов про себя чертыхнулся. Как пить дать, жандарм потребует предъявить увольнительное предписание, которое, во избежание утери на любовном фронте, Антон оставил в казарме. А значит - сейчас его повезут в комендатуру, заметят вино, начнут подозревать в самовольном оставлении службы и прочих грехах. Пока всё выяснится, пройдёт ни один час и ожидаемое свидание накроется медным тазом. Допустить этого мичман никак не мог.
Свернув за угол, Свиридов тут же подпрыгнул и решительно махнул на ограду первого попавшегося палисадника, устремившись в спасительную темень. Сзади донёсся дробный перестук жандармских сапог по брусчатке - тот тоже не собирался быстро сдаваться. Приглядевшись, но так ничего и не разобрав, Антон спрыгнул вниз и обеими ногами попал во что-то мягкое, липкое и очень звонкое - грохот разлетающейся от его невольных кульбитов посуды оповестил о прибытии незваного гостя не только содержавшуюся хозяевами собаку, но и всю улицу целиком.
В доме зашумели, не успевшие заснуть хозяева зажгли свет. К счастью Антона, так и не спущенная с цепи собака заливалась лаем, ей сочувственно вторили все окрестные улицы. За забором бодро пыхтел жандарм - собачий лай остудил его пыл и он осторожно лез на ограду, явно собираясь сначала изучить обстановку издалека. В неровном свете далёкого уличного фонаря, в поднятой ладони Свиридову удалось разглядеть то, во что он приземлился - это оказались забродившие остатки непонятных то ли ягод, то ли плодов. Наощупь определив, где находятся края чана, Антон оттолкнулся, ухватился за, как ему показалось, чугунную витую решётку, и тут же получил сильнейший удар по голове большой разбившейся бутылью, в которой, судя по запаху, настаивалось домашнее вино.
Сверху на него упал луч света от электрического фонаря - комендантский патруль наконец-то настиг беглеца. Оглядев себя и, за явной невозможностью достойно представлять доблестный российский подводный флот, отменяя визит, мичман уже не торопясь, осторожно вылез из чана и, сопровождаемый подозрительными взглядами вышедших на крыльцо хозяев, понуро проследовал к калитке в сопровождении жандарма. Взгляды и фразы, которых тот удостоился, явно свидетельствовали о том, что авторитет жандармов на этой улице в ближайшую неделю будет весьма высок.
Милостиво позволив неудачливому "герою-любовнику" сполоснуть мундир у уличной колонки - показываться в подобном виде на судне было ещё хуже, чем у дамы - взъерошенного мичмана сопроводили в комендатуру. К своему удивлению, там он обнаружил множество офицеров и матросов со всех стоящих в порту подводных лодок. Никто из них не знал причины, по которой их вытащили из увольнительных, но подозревали происки флотских, вызвавших подобную облаву - Императорский Флот не упускал возможности подгадить своим "коллегам".
Спустя какое-то время, по прибытии ещё шестерых матросов и одного приписанного к "Сишимуло" (знать бы, кто придумал подобное непроизносимое название для подводной лодки) гардемарина, в набитом зале у комендатуры появился сам Евгений Алексеевич Беликов - человек, во власти которого было карать и миловать не только жандармов политической полиции, но и полки и флот Корпуса, крымский "первый после царя", как полушутя называли его старшие офицеры. Гул разговоров, неизменно сопровождающих любое собрание отмеченных погонами мужчин, когда они собираются в количестве более двух, быстро стих. Про себя Антон Фролович отметил, что Беликов (сам! Беликов) чувствовал себя как-то неуютно.
- Господа! - мельком взглянув на часы, Беликов отдал честь собравшимся, причём похоже имея в виду не только офицеров, что было весьма необычным. - Через восемнадцать минут у всех вас отменяются увольнительные. В течение получаса вам надлежит прибыть на приписанные суда Корпуса Жандармов Российской Империи и отбыть вместе с ними на выполнение поставленных перед экипажами задач.
- Это учение? - не подумав, ляпнул недавно прибывший гардемарин, и тут же пожалел о своей несдержанности. Направившийся было к дверям Евгений Алексеевич медленно обернулся, кусая губы, что выдавало сильное смятение.
- Нет, - наконец, произнёс он, и сердца у большинства присутствовавших рухнули куда-то вниз. - Около часа назад наши военно-морские базы в Эгейском море были атакованы силами британского флота в составе не менее пяти эскадр.
Часть II. 18 апреля 1916 года.
В спешно заполняемых суетой и нервозностью бетонных стенах бункера назойливым стуком метронома лезли в уши большие настенные часы. Василий Фёдорович морщился, не столько от назойливых ходиков, сколько от так некстати нахлынувших воспоминаний одиннадцатилетней давности. "Совсем как тогда..." - лезли в голову непрошеные мысли, от которых становилось ещё тяжелее и тоскливее на душе.
И всё же, глаза генерала с наивной радостью цепляли различия, выискивая малейшие зацепки, чтобы прогнать уныние прочь. Бункер отнюдь не напоминал стесселевский особняк или казематы Электрического Утёса. Османы использовали заброшенные крепостные подвалы в основном как склады для чего-нибудь ненужного, что может и вообще никогда не понадобится. Русские же обустроили и усовершенствовали эти бункеры. Помещение за помещением встраивалось в основание древнего оплота давно почившей в бозе средневековой республики и окрестных скал, заливалось бетоном, обкладывалось кирпичом и кругляком, оббивалось досками - за неимением других вариантов строительный лес ввозился на острова морем через греческие порты. Потолок из армированного многослойного бетона, заложенные и вырубленные в камне пороховые, оружейные и продуктовые склады производили впечатление мощной, готовой к любым испытаниям крепости. В ярком свете электрических ламп офицеры гарнизона и Корпуса расставляли столы, стулья, развешивали на стенах карты и большие листы чистого ватмана, тянули телефонные линии; шестеро штабных офицеров спешно перечерчивали на кальку разномасштабные карты Венетики и Имроса. Суета и гомон, сопровождающие собранное по тревоге командование напоминали гул рассерженного пчелиного улья.
Искусно лавируя между ящиками, мебелью и снующими по своим, без всякого сомнения важным делам солдатам и офицерам, к генералу подхошёл жандармский подполковник. Василий Фёдорович окинул его оценивающим взглядом. Среднего роста, плотный и крепкий человек; живой, хоть и встревоженный взгляд; уверенная походка. Широкая синяя шинель делала его ещё основательнее, лёгкая щетина дополняла впечатление бесхитростной грубоватой мощи.
- Добрый вечер, господин генерал! - поприветствовал жандарм отставного артиллериста, не заметив неуместности своей фразы.
- Здравия желаю, господин Корпуса подполковник! - Белому не хотелось заводить разговор о неуместности подобных фраз, он прекрасно понимал, что подобные пикировки будут совсем некстати.
- Значит, решили к нам присоединиться? - подполковник говорил чётким, привычным к отдаче команд голосом. Снял картуз и, проведя ладонью по коротким чёрным волосам, швырнул головной убор своему сопровождающему, секунд-поручику из недавних выпускников. - Да, что же такое, совсем забываюсь - подполковник Шкель, Аркадий Сергеевич, преподаватель общей тактики.
- Генерал от артиллерии в отставке, Белый, Василий Фёдорович, - в свою очередь поднялся тот со стула. - Преподаю основы артиллерийского дела и военную историю факультативом.
- Насколько я знаю, Василий Фёдорович, нас здесь собирает полковник Рачинский?
- Что же, в этом есть свой резон, ведь большинство преподавателей Школы имеют боевой опыт, как я понимаю?
- Возможно - да что там, скорее всего - Вы и правы. Сейчас самое главное - не допустить паникёрства и бессмысленной суеты, не дать противнику занять Венетику с ходу. Гарнизон пока действует согласно заблаговременно подготовленным на сей случай планам, но все понимают, что планы придётся менять по ходу боевых действий.
Тем временем, в помещении собирались все старшие офицеры Венетики. Флотских лейтенантов, за неимением в расположении гарнизона судов, прикомандировали ко штабу и своими парадными белыми форменками они добавляли пестроты собранию. Рачинский и Васильчиков что-то обсуждали вполголоса; Аркадий Сергеевич шёпотом предположил, что решается вопрос о назначении командующего гарнизона - хоть чин у Рачинского и поболе, но он не в курсе многих тонкостей и деталей, могущих стать необходимыми для успешных действий. Василий Фёдорович с ним согласился - споры относительно главенствования в первый момент могли быть опасны потерей времени и инициативы.
Полковники завершили свою беседу - Рачинский объявил о том, что ввиду военного положения и в целях утверждения единоначалия командиром всех вооруженных сил на Венетике был назначен Игорь Святославович Васильчиков.
Граф Антон Гурьев, произведённый за отличие в службе сразу в секунд-поручики, тоже присутствал на собрании, как адъютант при Аркадии Сергеевиче. Гордость от присутствия на столь важном совещании и - да что уж там скрывать - мальчишеская радость от осознания того, что наконец-то произойдёт то самое, ради чего он, вопреки совету отца и тайком от матери поступил на учёбу, ещё не затмилась сомнениями и тревогой, вечными спутниками прошедшего войны офицерства. С уважением и благоговением смотрел он на высших офицеров, которые, по его мнению, насквозь видели планы врага и уже точно знали, как их расстроить к вящей славе Империи. Ищущий, восторженный взгляд невольно останавился на главе Школы, которого только что назначили возглавлять оборону Венетики.
Полковник уселся во главе большого стола несколько ссутулившись и, хотя с первых выстрелов вражеской эскадры не прошло ещё и часа, уже казался усталым и переработавшимся.
Осунувшееся лицо было перерезано тревожными морщинами и потому он выглядел намного старше своих сорока семи лет. На висках полковника уже давно и прочно обосновалась седина. Васильчиков опирался обоими локтями на карту города и рейда, которую офицеры уже успели покрыть густой арабской вязью штабных закорючек и обозначений; он настолько погружен в свои мысли, что не заметил воцарившейся в зале тишины. Антон представил его облаченным не в темно-синий мундир, но в пурпурную мантию с горностаевым воротником, сафьяновые красные ботинки и золотую парчовую шапку - как будто дож могучей республики готовился к выступлению на Большом Совете.
Васильчиков глубоко вздыхает и опускает руки. Внимательные, кажется, что видящие насквозь глаза придавали полковнику что-то от хищного крылатого грифона, с лёгкой руки Ольги Николаевны неофициально являвшегося символом русского Средиземноморья.
- Менее часа назад, скрытно, - и причина этой скрытности сейчас не будет обсуждаться - линейная эскадра Флота Его Величества Короля Великобритании Георга Пятого, - полковник специально затягивал речь, чтобы собраться с мыслями, - пройдя без потерь и траления минные поля, обстреляла гавань Венетики, Специальную Школу Корпуса Жандармов и сам город. Посредством искрового телеграфа нам сообщили, что цитадель Имроса также атакована линейными кораблями Гранд-Флита. К счастью, количество британских кораблей, угрожающих нам как минимум в три раза меньше того, что стоит у Имроса. К несчастью, Венетика никогда не рассматривалась Генмором как морское укрепление, а лишь как тыловая стоянка и склады Средиземноморской флотилии.
- На острове в готовности имеется лишь одна укрытая батарея из шести 120-миллиметровых орудий, - продолжает подполковник Кондратенко, командир гарнизона. - Также следует учесть, что крепость Школы не может служить надёжным укрытием от снарядов главного калибра английских линкоров. Согласно запискам интендантов, мин, орудий и снарядов к ним на подчинённых Генмору складах не имеется, всё было вывезено на Имрос для довооружения прибывающих через два месяца новых судов. На складах гарнизона имеется лишь динамит и пироксилин. У полка гарнизона, численностью в две тысячи триста солдат, имеются в наличии шестьдесят три пулемёта Виккерс-Максим. Запасы угля, продовольствия, пресной воды и медикаментов позволяют выдержать осаду самое меньшее от полугода. К сожалению, оба аэроплана на сегодня не могут летать по причине ремонта моторов. По запискам интенданта и курсовых офицеров Школы я также отмечаю, что мы также можем рассчитывать на шестьсот сестрорецких автоматов и до трех сотен снайперов различного мастерства, а также до тысячи ста курсантов иных, не снайперских, курсов. Эти силы на данный момент я считаю достаточными для противодействия любой попытке морского десанта и захвата острова.
- Точное опознание всех кораблей британского флота ещё не закончено, - по знаку Васильчикова поднялся флотский, имя которого Гурьев успел позабыть даже несмотря на то, что на столь неожиданно прервавшемся празднике тот ему представлялся. Манера держаться и жесты лейтенанта неуловимо напоминали тех самых англичан, которые ещё полчаса назад обстреливали город. Антону вновь невольно полезли в голову тщательно скрываемые даже от самого себя мысли о том, что Генмор зачастую слишком рьяно отстаивает озвучиваемые британскими атташе идеи, да и вообще - ставит своим идеалом лишь Флот Его Величества. "Да ведь он же, вольно или невольно союзник другой стороны, - неожиданно промелькнула догадка, - а теперь что, наш союзник? Что за нелепость! Ясно же, что теперь все члены бывших союзов и альянсов во всех военных ведомствах должны стать друзьями пусть и не Корпуса Жандармов и его политики, но самого государства Российского, и стоять плечом к плечу здесь, с нами, вместо того чтобы нападать на нас с тыла, в то время как мы защищаем здесь их сытую жизнь и их позиции при Дворе."
- Мы пока с точностью смогли определить лишь "Король Георг Пятый", "Орион", "Монарх" и "Уотчестер", - лейтенант протянул заинтересовавшемуся Рачинскому несколько листов. Тот внимательно, хотя и быстро просмотрел их, пока штабист показывал последнее известное расположение кораблей на висящей на стене подробной карте, и что-то пошептал Игорю Святославовичу.
Собравшиеся офицеры подавленно молчали. Все три столпа, на которых должна была держаться оборона острова - Средиземноморская флотилия, прикрытие имросской цитадели и запутанные минные поля - оказались полностью преодолены противником без какого-либо урона. Флотилия оказалась отослана Генмором от Имроса к Гибралтару, минные поля линкоры прошли как по карте, а Имрос был связан гораздо большими силами и не был в силах деблокировать свои собственный тыл. Наблюдательный пост на Заячьих островах подозрительно молчал. Фактически, единственное, что могли противопоставить врагу русские - одна-единственная крупнокалиберная батарея, но даже предполагать, сколько времени понадобится на её подавление лишь только она себя обнаружит, желающих не было. В воздухе витала невысказанная мысль, что гарнизон оказался на краю поражения лишь только первые снаряды покинули 343-миллиметровые орудия главных калибров линейной эскадры.
Василий Фёдорович Белый, генерал от артиллерии в отставке, прикрыл глаза. Но в этот день, столь похожий на пережитый дюжиной лет ранее, его, так толком и не оформившаяся в ясные и понятные фразы, молитва была явно услышана.
За неимением более точных сведений, гарнизону - занять предусмотренные мобилизационным планом позиции. Курсовым офицерам Школы - сформировать из числа обучающихся курсантов команды автоматчиков, диспозиция будет объявлена позднее. Аркадий Сергеевич, Вам я поручаю организовать сапёрные команды, - тут блуждающий по собравшимся офицерам взгляд командующего остановился на Антоне. - Вам, секунд-поручик Гурьев, поручается из числа выпускников немедленно отобрать двенадцать расчётов и выдвинуться к третьему полигону для прикрытия роты штабс-капитана Орехова.
Дальнейшие указания молодой граф уже не слышал. Чётко, как на параде, отсалютовав, на негнущихся ногах он покинул бункер, с трудом удерживаясь от того, чтобы не побежать со всех ног исполнять первый в своей жизни боевой приказ.
Выдрессированные казавшимися когда-то бесконечными тренировками, про которые старшая сестра Татьяны (если честно, самолично Высочайше утверждавшая учебные планы) ещё при основании Школы сложившая хулиганскую песню - ту самую, которую курсанты по каким-то таинственным причинам всегда заучивали наизусть раньше, чем любую статью Устава - организованные старшими офицерами курсанты суетились строго по существу, трудолюбиво растаскивая из приказарменных складов оружие, боекомплекты, "боёвки" и прочее воинское снаряжение. Каждая секунда дарованного англичанами для принятия решения о капитуляции гарнизона времени использовалась если и не в полной, то по крайней мере в значительной мере - склады Школы не были предназначены для укрытия содержимого от снарядов крупнокалиберных орудий.
- О Аллах, всемилостивый и милосердный! - бормотал приданный для ускорения погрузки интендантский помощник, который, хотя и был сам откуда-то из Грузии, являлся при всём том магометанином, а артиллериста Сулаберидзе не оказалось рядом, для внесения ясности в сложившуюся ситуацию. - Ну почему любая война начинается для России так неожиданно?
- А как ещё может начаться война? - удивляется Костин, ставя очередной ящик с патронами на землю.
- Война может начаться как угодно! - авторитетно заявляет уставший, но не переставший балагурить, видный представитель российского дворянства Володька. - Но назови мне хоть одну войну за всё время существования Империи, к которой российская армия оказалась готовой?
Олег задумался. Историю он знал не то, чтобы на отлично, но полным профаном себя в этой науке не считал - и, тем не менее, найти ответ на вопрос Михайлова не смог.
- Не было такой войны! - убеждённо повторил тот и чуть не брякнулся оземь, споткнувшись об очередной ящик. Впрочем, это его его хоть и прервало, но не остановило. - Каждая война начинается для армии очень неожиданно, чем застает наших генералов врасплох!
- Сие лишь ещё раз доказывает то, что Родину нашу хранит сам Господь! - хмыкнул Протасов. Его расчёт также был отобран Гурьевым на позиции у третьего полигона. - Ибо ничем иным объяснить тот факт, что Россия всё ещё существует, невозможно!
Свежеиспечённые офицеры вздохнули и с видимым сожалением прервали беседу - судя по доносившемуся от города рычанию, очередная мотоповозка спешила на погрузку.
Единственное, в чём Гурьев ошибался, так это в своём таланте оратора. Ни ему, ни подошедшему Шаху так и не удалось объяснить Татьяне, что тридцать восьмой снайперский не входит в число отбираемых для первого боевого задания расчётов. Спешно собирая подарок вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны и давая короткие советы второму и третьему номерам, она успешно делала вид, что не слышит никаких доводов, обратив внимание на офицеров лишь тогда, когда Борис Евгеньевич сказал, что запрещает ей покидать крепость. Упрямо щурясь она сжала кулаки и пригрозила немедленно телеграфировать Ольге Николаевне на Имрос о том, что "Корпуса старший лейтенант Шах Б.Е. запрещает Корпуса подпоручику Романовой Т.Н. подвергать её жизнь опасности в бою под предлогом её происхождения". Подобная формулировка жалобы, буде оная дошла бы до адресата, хотя и не полностью соответствовала действительности, недвусмысленно манила старшего лейтенанта прохождением всей дальнейшей службы в должности начальника жандармского управления Петропавловского порта, с двумя подчинёнными и бескрайними просторами Авачинской бухты за заиндевевшим окном. Плюнув на так некстати проснувшееся великокняжеское упрямство и проклиная в душе Игоря Святославовича и Гурьева (первого - за то, что не догадался вставить в своё распоряжение слово "лучших", а второго - за то, что додумался огласить приказ дословно) курсовой приказал Антону принять тройку тридцать восьмых в сводную группу, приданную третьей гарнизонной роте Орехова.
Когда через пару минут почти сорок десятков молодых офицеров скорым маршем покинули крепость, Шах задумчиво провожал их взглядом. С сожалением ему приходилось признать, что детская влюблённость в старшую сестру сейчас уже давала не самые приятные плоды. Готовность Татьяны из кожи вон лезть, дабы заслужить одобрение Шефа, была чрезвычайно полезна, когда дело касалось обучения, но явно не во время боевых действий, когда излишняя горячность и самоуверенность (присутствовавшая у подавляющего большинства выпускников и курсантов) могла привести в лучшем случае к увечью. Впрочем, возможно это было и к лучшему, что Татьяна покинула город - срок, данный британским адмиралом на размышление, неумолимо истекал, а в последствиях обстрела города линейной эскадрой не было сомнений ни у кого. Греки, русские, турки - все спешно, но, слава Богу, более-менее организованно покидали город, уходя к расположенным в центральной части острова ныне пустующим складам.
- Звёзды будут всё равно!!! - не во весь голос, но оттого отнюдь не более благозвучно вопя традиционную курсантскую песню, тридцать шесть жандармов, топоча по неширокой тропинке, вывалились в клубах пыли из-за скалы. Штабс-капитан Орехов, согласно мобилизационному плану занявший со своей ротой оборону на третьем полигоне, недовольно вышел из блиндажа навстречу "гостям" - на секунду у него мелькнула нецензурная мысль о том, что командование решило сменить планы и только закончившей окапываться роте придётся собираться и бежать на другие позиции.
На самом деле, Орехов кривил душой. Третий полигон, расположенный в наиболее удобном для высадки с моря месте изначально и предназначался для того, чтобы учить будущих солдат обороне прибрежного рубежа (вопреки представлениям столичных обывателей, на Венетике и Имросе проходили обучение не только жандармы, но и армия), а особые группы елизаветградцев - преодолению оного. Поэтому три линии обороны были подготовлены и обжиты давным-давно, лишь только гарнизонные сапёры притащили ударные бомбочки да установили фугасы, а третья рота немного расчистила окопы, перед тем, как в них засесть.
От усевшихся около третьей линии синепогонников, облачающихся в лохматые снайперские накидки, отделился единственный молодой офицер со звездой на погонах. Впрочем, Орехова это не обмануло - порядок присвоения второго обер-офицерского звания в Корпусе был ему прекрасно известен и сомнения в отсутствии у секунд-поручика хоть какого-либо опыта службы у Андрея Олеговича отсутствовали.
- Корпуса секунд-поручик Гурьев, командир особой группы гарнизона! - чеканя шаг как на плацу отсалютовал тот. Штабс-капитан, не считая нужным менять хмурое выражение на лице, ему ответил. - Прибыл для усиления обороны третьего полигона.
- Штабс-капитан Орехов, - лицо Андрея Олеговича разгладилось, опасения, что роте придётся передислоцироваться не оправдались. - Ну что, поручик, как именно Вы планируете усиливать нашу оборону?
- Никак нет, господин штабс-капитан! - Гурьев продолжал стоять навытяжку. - Мне присвоено звание секунд-поручика, а традиции Корпуса осуждают...
- В армии, поручик, - выделяя голосом незаслуженное звание сообщил Орехов, невольно вспоминая, был ли он во время своей бурной молодости таким же болваном, - принято сокращать звания, ибо пока во время боя я буду кричать "господин Корпуса Жандармов Российской Империи секунд-поручик Ваше сиятельство Гурьев", и меня, и Вас уже успеют три раза убить, причём один раз - с особой жестокостью. А отнюдь не потому, что из какого-то глупого тщеславия мне нравится, когда ко мне обращаются на звание выше. Это понятно?
- Так точно, господин ш... господин капитан! - секунд-поручик выглядел смущённым. "Да, именно таким болваном я и был" - сам себе признался Орехов.
- Поэтому Вы - поручик, ваши подчиненные - э-э-э... бойцы, такое обращение, кажется, принято в Корпусе? Как Вы планируете действовать?
Гурьев с радостью перешёл на более понятную ему тему. Молодому графу было стыдно, причём даже не за то, что его при всех товарищах отчитал простой армейский штабс-капитан (два с половиной года обучения вбили в каждого курсанта мысль о том, что оный курсант, невзирая на титулы, звания и положение семьи - ноль без палочки, никто и звать его никак), а за явно продемонстрированную неопытность - и это при том, что он уже назначен командиром, к чему оказался совсем непригоден с первых же минут!
- Опыта применения отдельных снайперских групп на полях сражений ни у нас, ни в любой другой армии мира нет, - начал он краткое изложение своих мыслей, в надежде на то, что если уж и придётся сказать какую-нибудь очевидную глупость, то пусть его сразу поправят. Гурьев был достаточно умён чтобы понимать - пусть его звание и выше по табели, чем у Андрея Олеговича, но опыта и знаний у того намного больше, тем более что не роту придали его группе, а совсем наоборот. - Все наставления, которые мы имеем, созданы по результатам елизаветградских и калужских манёвров. Насколько я знаю мобилизацию, рота встретит англичан на первой линии. Поэтому я думаю, что мы займём позиции на скалах у четвёртой линии обороны, благо берег попадает в дистанцию прицельной стрельбы "семёрок". Также, непосредственно перед высадкой четыре расчёта займут позиции на второй линии, чтобы начать беспокоящий огонь ещё до высадки, а при небольшом везении и дезорганизовать её, при необходимости прикрывая отход роты до вторых окопов. В первую очередь мы будем выцеливать британских офицеров и унтеров.
- Вам виднее, - Орехов пожал руку Антона, принимая его план. Сам он понятия не имел, как должны вести себя снайпера, поэтому надеялся на то, что наставления писали не полные дураки, что с удручающей регулярностью случалось в российской армии. Впрочем, после показательного повторного суда над Стесселем и Фоком, поток идиотских распоряжений сменился практически полным отсутствием хоть каких-либо указаний, и ещё неизвестно, что было хуже. - Но имейте в виду, рота была перевооружена на автоматы, поэтому на первом этапе огонь будут вести только Ваши стрелки, пусть это их не смущает.
- Есть! - секунд-поручик молодцевато козырнут и, развернувшись на каблуках до блеска натёртых горных ботинок (Антон успел быстро пройтись по ним ветошью пока снайпера натягивали "боёвки", чем про себя весьма гордился - ибо офицер Корпуса должен во всём показывать беспримерный порядок), быстрым шагом направился к уже заканчивавшим подготовку винтовок жандармам.
Утро восемнадцатого апреля тысяча девятьсот шестнадцатого года третий полигон встретил тишиной, нарушаемой лишь негромким шёпотом набегавшего прибоя. Со стороны моря неспешно, явно высматривая всевозможные подводные угрозы - от скал до якорных гальванических мин - к берегу шли десантные баркасы, сопровождаемые больше для виду, чем для действительной пользы, изрядно шумящими катерами. Англичане явно нервничали, ведь любому была понятна необходимость обороны столь удобного плацдарма, а видимые уже и невооруженным глазом укреплённые окопы не добавляли радости морским пехотинцам.
Андрей Олегович, наступивший на горло собственной песне и наблюдавший за приближением десанта из-за бруствера второй линии, пытался быть предельно спокойным, зная, что именно рассудительность и спокойствие командира удерживают воинское подразделение от превращения в паникующую толпу. Насколько он мог судить, явных паникёров и трусов в его роте не было, а парочка-другая агитаторов из числа засланных нелегальными партиями социалистического и революционерского толка за явным меньшинством не подзуживала остальных немедленно повернуть оружие против офицеров-драконов вместо того, чтобы дать решительный отпор врагу. Тем более, что опубликованные во всех российских газетах фотографии небольшого французского села Сен-Луи после германской газовой атаки достаточно твёрдо убедили большую часть населения Империи в том, что неучастие в Европейской Войне было полностью обоснованным.
Затаившиеся на первой линии солдаты ореховской роты, терпеливо ждали. Им следовало вступить в дело лишь после высадки, и лишь изредка, из плотно сжатых губ неведомо как занесенных за сотни вёрст от родных сёл мужиков, вырывались неразборчивые, но явно нелестные слова в адрес "стрелков", непонятно чего ждущих на своих удалённых позициях, артиллеристов, начальства - в общем, всех, кто не сидел в этот самый миг рядом в окопах и не мучился от тягостного ожидания боя.
- Катера... - сквозь плотно сжатые зубы выдавил Гурьев. Татьяна, чья винтовка явно отличалась от остальных не только драгоценной отделкой и стоимостью, но ещё и точностью дальнего боя, ничего не отвечая, сняла руку со спуска. Уже после того, как десант отошёл от конвоировавших британский транспорт "Уотчестера" и "Монарха", с которого заранее взлетел аэроплан, он пришёл к выводу о том, что серьёзную опасность при высадке будут представлять в первую очередь пулемёты, поставленные "джеками" на всех сопровождавших лодки паровых катерах. Передав по команде свой первый боевой приказ - начать снайперский бой с пулемётных расчётов, он страдал от невозможности сообщить об изменении обстановки командиру роты.
Прошло ещё несколько наполненных сомнениями минут. Убедившись в отсутствии мин, на баркасах осмелели и приналегли на вёсла. На первых лодках пехотинцы уже готовились спрыгнуть с бортов, придерживая винтовки.
- Четвёртый на прицельной, - негромко сообщила "тридцать восемь-один", глядя в окуляр на подходивший катер. Как владельцам наиболее дальнобойного оружия, тридцать восьмому расчёту был поручен последний из подходящих катеров. - Ракету?
Гурьев крепко сжал первую сигнальную ракету, перевернулся на спину и, зажмурившись от вдруг навалившейся ответственности, выпустил сияющий комок белого света в небо, на полсекунды опоздав к первому выстрелу Татьяны.
Лопоухий пулеметчик в тёмно-синем бушлате полетел в воду, на секунду опередив своих не более удачливых соратников. Битва за Острова начала набирать обороты.
На батарейной позиции, оборудованной по всем многочисленным правилам сапёрного и фортификационного искусства, требовательно запищал черный ящик телефонного аппарата. Кондрат Семёнов, срочно мобилизованный в телефонисты из портового хозяйства, поднял трубку. Даже и не пытаясь понять сущность штабной депеши - хотя был грамотным, путь даже и из крестьян - он дословно и достаточно споро записал ее неловкими каракулями в большом и почти не заполненном, но уже успевшем пожелтеть журнале телефонограмм.
"...отметка шесть, левее ноль семь, выше на два деления, батареей по два, офицера на коррекции. Подписал Васильчиков, передал Синеев, принял Семёнов. Пять часов одиннадцать минут восемнадцатого апреля тысяча девятьсот шестнадцатого года."
Довольно оглядев результат своего труда, Кондрат промакнул страницу и поспешил разбудить Сулаберидзе.
Георгий, несмотря на то, что поспать за ночь удалось мало, быстро вскочил с лежака и, приказав поднять солдат, потребовал перенести телефон к орудиям. Укрытые полуподземные казармы наполнились привычной солдатской сутолокой и гамом, впрочем, уже через шесть минут все орудия доложили о готовности - артиллеристы ложились спать сразу в форме, ещё с ночи приготовив орудия и подтащив на позицию снаряды. Сулаберидзе, связавшийся со штабом и так и не вешавший трубку, зачитал телефонограмму и добавил единственную, понятную из его речи Кондрату фразу "Огонь через тридцать секунд по ракете с берега!".
Ривка, по случаю задания утащившая со склада не полагающиеся телефонистам две "боёвки", чем вызвала на её взгляд вовсе не заслуженные упрёки со стороны интенданта, внимательно изучала британские корабли, нанося их положение на разложенную рядом на площадке детальную карту окрестностей третьего полигона. Выделяющаяся чёрным силуэтом на серой поверхности моря пятибашенная громада линкора, развернувшего свои орудия прямо на безмолвствующие позиции гарнизона, вызывала лишь злость и, почему-то, брезгливость. Дождавшись, пока позиция "Монарха" не будет определена с достаточной точностью, Залман привычным движением откинула крышку рации и заработала ключом. Дважды отстучав сообщение и дождавшись сигнала приёма, она вновь закрыла "итальянку", обернула деревянную коробку прибора "боёвкой" и, укрывшись второй накидкой, с интересом принялась наблюдать за кораблями.
Минут десять (или двадцать - Ривка достаточно плохо определяла время) ничего особенного не происходило. От охраняемого военными кораблями транспорта отделились лодки и, в сопровождении четырёх сильно дымивших судёнышек ("Катера!" - догадалась телеграфистка) неспешно направились к берегу, на котором не было заметно ни малейшего движения.
Лодки уже почти ткнулись в прибрежный песок, когда со стороны окопов, одновременно с взлетающей ракетой, донёсся ружейный выстрел, быстро превратившийся в сплошную череду "бабахов" - русские ружья били на удивление громко. Уже не таясь от дотошных наблюдателей - и так понятно, что сейчас они все выискивают стрелков на полигоне, Ривка вновь расчехлила рацию и приготовилась корректировать огонь, но не удержалась, и обернулась к заботливо укрытой от любопытных глаз врага тяжелой гаубичной батарее.
Из далекого лесистого холма почти одновременно выплеснулись пять столбов огня, а через пару секунд на курсанта навалился изрядно ослабленный расстоянием раскатистый гул залпа. Залман быстро повернулась в сторону противника, лишь уловив где-то в небе шелест пролетающих снарядов. Около линкора, уже начавшего недобро водить своими орудиями, чуть не долетев до него вздыбились четыре серых в рассветной мгле столба воды, пятый же с первого выстрела пробил броневую палубу в носовой части корабля, вызвав у корректировщицы бурный восторг.
Отбивая в штаб о недолёте, Ривка пропустила второй залп, который, впрочем, цели своей не достиг. Тем не менее, на меньшем по размеру военном корабле сразу начали дымить все три трубы - соизмеряя мощь русских снарядов с тридцатью семью миллиметрами своей брони "Уотчестер" явно намеревался покинуть опасную позицию на максимальной скорости. Более тяжёлый и не поворотливый линкор, очевидно, стремился к тому же, но...
Вторая серия батарейных залпов с Венетики принесла "Монарху" ещё пять гостинцев. Два снаряда с пользовавшейся своей безнаказанностью батареи проломили тонкие даже по сравнению со старым "Беллерофоном" броневые палубы, выведя из строя левые машины, два ударили в борт, последний же угодил под ватерлинию в районе погребов боезапаса.
На "Монархе", контр-адмирал Орас Ламберт Александр Худ, с мрачным безразличием взирал на творившийся в "этой чёртовой луже" ад - именно такой, каким и должен быть ад для настоящего военного моряка. Потерявший в первые минуты свой ход, линкор уже был обречён стать безропотной жертвой столь тщательно скрываемой до поры русской береговой батареи, бившей крупнокалиберными снарядами откуда-то из-за холмов. Снаряды ложились вокруг медленно гибнущего линкора, с завидной регулярностью проламывая броню, превращая корабельные палубы в какое-то подобие ведьминского леса, заполненного непроходимым стальным буреломом броневых листов и кустарником тросов, стеньг и сбитых мачт. "Туман" клубящегося из разбитых труб пара лишь усиливал фантасмагоричность картины внезапного разгрома.
Подбежавший лейтенант, перекрикивая заклинившую сирену, указал контр-адмиралу на спешно готовящиеся к спуску шлюпки. Придерживая фуражку, Худ направился вслед за ним. Среди то и дело разрывающихся снарядов ему, контр-адмиралу Гранд-Флита казалось глупым, как этот лейтенант, пригибаться - двенадцатидюймовой, начиненной мелинитом болванке глубоко плевать, насколько сильно ты хочешь укрыться, для неё человек - лишь мелкая букашка на теле её настоящей жертвы - стасемидесятисемиметрового стального океанского монстра.
И тем сильнее было его удивление, когда на него, уже начавшегося спускаться на подошедший с противоположного от острова борту катер, буквально свалился этот лейтенант, на лице которого застыло выражение, больше всего напоминавшее детскую обиду. На спине офицера расплывалось красное пятно.
- Пуля... - с удивлением прошептал рослый комендор, помогая контр-адмиралу. Катер споро направился в сторону моря, где стремительно уменьшался силуэт "Уотчестера".
- Есть? - спросил Сольский.
- Не знаю... Похоже, успел спуститься. - Татьяна протянула руку за следующей обоймой.
Анна выругалась так, что окажись в этот миг рядом с ней её высокочтимый отец, барон Местмахер - его бы хватил удар.
От разрывов батарейных залпов побережье напоминало кипящую кастрюлю, причём сходство лишь усиливалось с каждым удачным попаданием. В какой-то момент шальной снаряд нашёл транспорт, с которого спешат спустить шлюпки и со стороны моря донёсся сильный взрыв. Снаряд высыпал градом осколков, которые за несколько секунд со стрекотом и свистом разлетеплись во все стороны, с шипением впиваясь как в мутную воду, так и в шлюпки, спешащие к прыгающим с бортов обречённых кораблей морякам. На всё ещё пытавшемся прикрыть высадку катере, втянув голову в плечи, прижавшись к палубе, зарывшись лицом в канатную бухту, закрыв руками голову, с ужасающе ясным сознанием, фиксирующим каждый многометровый фонтан, без всякого укрытия, совершенно беззащитный, вздрагивающий при каждом залпе, только недавно поставленный на должность лейтенант морской пехоты думал лишь о том, что именно он успеет почувствовать, когда очередной острый железный осколок или пущенная с берега на удивление меткая русская пуля пронзят его тело.
Первые лодки, спешившие к на первый взгляд спасительному берегу, уткнулись носами в песок. В тот же самый момент, перед спрыгивавшими на берег пехотинцам, высоко поднявшими во избежание попадания воды винтовки, над так подозрительно пустовавшими окопами появились русские каски и начинали бить пулемёты. Лейтенант лежал, стараясь не высовываться лишний раз над бортом, краем глаза косясь на тело своего солдата, навалившегося на пулемёт Виккерса. Чёртовы стрелки успели позаботиться о прикрытии, и офицеру теперь оставалось лишь надеяться на то, что его солдатам удастся выбить русских с берега и продержаться до подхода подкреплений.
Сюрпризы островной обороны, как он и ожидал, не ограничивались батареей и занятыми береговыми укреплениями - в конце концов, было бы гораздо удивительнее, если бы русские не воспользовались этими, даже на беглый взгляд, весьма добротно обустроенными позициями. Первые пехотинцы, те немногие, кого пощадил пулемётный огонь, подорвались на заложенных перед окопами фугасах. Но к берегу подходили всё новые баркасы, британская морская пехота стреляла по наконец-то проявившему себя противнику, и чем яростнее становился огонь, тем чаще их пули находили цель в узком просвете между бруствером и каской противника.
Казалось, что судьба боя висела на волоске, но лейтенант давил стремящуюся вырваться наружу панику. Несмотря на страшные потери первых минут, он видел, что на стороне Англии по-прежнему многократное численное превосходство; отметал как досадную помеху картину гибели гордого линкора Владычицы Морей - исход штурма определяли морские пехотинцы, а не плавучие горы стали и огня. Первые английские солдаты уже врывались в русские окопы, шквальный огонь по береговой линии стихал, даруя отставшим относительно безопасную высадку. Вот уже противник, нет, не бежал, но отступал, пусть и огрызаясь огнём неожиданно многочисленных ручных пулемётов. По берегу ещё били нечастые винтовки, заставляя то одного, то другого солдата тюком оседать на покрасневший песок, но - лейтенант уже не сомневался - высадка удалась, и ключ от русских Островов уже почти в руках Первого Лорда Адмиралтейства. Катер развернулся и направился к берегу, чтобы своими тремя пулемётами прикрыть занявших позиции доблестных воинов британской короны, покрывших этим утром себя неувядаемой славой.
Огонь русских стих. Лейтенант увидел, что как минимум часть из них засела в отдалении, где тоже виднелся невысокий бруствер, но всем сторонам так нужна была передышка, что оружие защитников острова замолчало. "Оно и к лучшему," - подумал лейтенант, - "близость русских не даст гаубицам перепахать этот пляж вместе с тремя сотнями наших солдат". Впрочем, судя по возобновившемуся грохоту, батарея вела огонь по следующей цели, и приходившие в себя пехотинцы были даже рады тому, что на рейде города сейчас имелось не менее трёх линкоров - гораздо более достойных целей для могучих орудий.
Лейтенант вместе с ещё четырьмя солдатами спрыгнул с подошедшего на мелководье катера, чтобы присоединиться к своей роте. Пригибаясь от возможной пули, они споро выбежали на песок и устремились к ставшей уже надёжным прибежищем для десанта линии окопов.
Упав из-за внезапно отказавшей ноги, он успел только заметить несправедливость судьбы, по прихоти которой ему уже было не суждено докладывать о своём успехе и пожинать плоды успешно выполненного задания, до того как сознание покинуло его из-за сильнейшей боли в простреленном бедре.
На полуденном небе - ни облачка. Устало стрекотали цикады. Сольский лежал в тени раскидистого дерева и ему казалось, что в этом приглушенном - из-за вчерашней контузии - стрекоте звучал мотив какой-то полузабытой песни. Он пытался прислушаться и выловить эту мелодию, но она юркой змейкой ускользала от него и лишь продолжала иногда появляться где-то на краю сознания, вроде бы как напоминая о своем существовании. Время от времени Александру казалось, что песенка, которую пытались сыграть назойливые насекомые, на самом деле являлась лишь плодом его воображения или вызванным контузией обманом слуха, тем более что все попытки прислушаться ничего не давали - мелодия по-прежнему ускользала от него. Но самовнушение не помогало, и в душе копилось всё больше раздражения и злости - на солнце, цикад, Венетику, крейсерские пушки, англичан, войну...
В пятнадцати метрах (это если мерить по прямой, чего в здешних скалах делать не стоило) лежали его первый и третий номера. Великая Княжна спала на каменистом уступе, положив голову на перевернутый форменный картуз. Благородная синева парадной формы уже давно скрылась под серо-желтым слоем пыли, такой же цвет приобрела и изначально серо-зеленая "боёвка". Мешковиной обернуты были лакированные грушевые цевьё и приклад подаренной "десятки" с затейливой серебряной филигранью, дабы не выдать блеском снайперские позиции. Третий номер - и, собственно, вторая девушка на снайперских курсах, лишь полгода как поступившая в школу - внимательно осматривала побережье, готовясь немедленно пробудить незаметно для самой себя провалившуюся в дрёму Татьяну при первых же признаках подозрительной активности.
В ста пятидесяти метрах к берегу - занятые английской морской пехотой окопы первой линии, из которых та мечтала выбраться скоро уже как десять часов. Умело подпущенные почти вплотную, а затем встреченные буквально ураганным автоматным огнем залегшей на рубеже гарнизонной полуроты, они все же ворвались на русские позиции, лишь для того, чтобы понять, что именно этого защитники острова и добивались. Часть автоматчиков успела отойти под прикрытием огня второй линии, а занявшие окопы "джеки" внезапно для самих себя оказались отрезаны от берега даже и не столько огнем снайперов, сколько выбитыми экипажами катеров и расстрелянными лодками. Курсировавший в отдалении "Уотчестер", помнящий о судьбе "Монарха", ничем не мог помочь десанту, оказавшемуся слишком близко к русским позициям, но надежно отрезанный от них заблаговременно поставленными фугасами. На его единственную пока что попытку накрыть русские позиции огнём, всё ещё продолжающая сопротивление батарея довольно быстро ответила тремя орудиями, заставив потерявшего двух матросов крейсер (от близкого разрыва они просто свалились за борт, но судьба несчастных уже никого не интересовала) спешно ретироваться подальше от острова.
На неширокой полосе песка, отделявшей английские лодки от нынешней позиции морских пехотинцев, медленно умирал лейтенант с простеленными руками. Рядом с ним лежали тела двоих солдат, пытавшихся оттащить своего командира хотя бы под ненадежное прикрытие опрокинутого приливом катера. Сольский впервые наблюдал, как на деле выглядит столь логичное "Наставление по позиционной снайперской стрельбе", умело прятавшее неприглядную истину под невзрачными параграфами многословных формулировок. Очевидно, похожее смущение испытывал каждый его бывший сокурсник, потому что выстрелов, долженствующих заставлять британского офицера снова кричать и звать на помощь не было, причём отнюдь не из-за недостатка патронов.
Раскатисто загрохотала "семёрка" Володьки Михайлова, буквально через мгновенье поддержанная ещё четырьмя расчётами. Сольский привычно и с уже начавшим появляться отвращением (которое он продолжал списывать на контузию), перехватил свою винтовку и прильнул к окуляру. Лежащая рядом с Татьяной Николаевной Анна незамедлительно успокаивающе похлопала ту по плечу, лишь только Великая Княжна попыталась приподнять голову.
На правом фланге занятой врагом линии окоп с криками упали двое неудачно подставившиеся под пули англичан. Это полностью уничтожало остатки самообладания залёгшей там роты. С криками, в безумном страхе они начали перепрыгивать через бруствер и помчались назад. Страх перед русскими пулями, помноженный на многочасовое ожидание и отсутствие хоть какой-либо поддержки, лишил их всяческого рассудка. Вне укрытия на отлично просматриваемой полосе пляжа, пехотинцы скопились толпой у севшего на временную (до прилива) мель баркаса, словно ночные насекомые у свечи, где их незамедлительно нашли снайперские пули и жадный пулеметный огонь остатков полуроты штабс-капитана Орехова.