Внезапный порыв ветра вывернул зонт наизнанку и обдал лицо ледяными брызгами, заставив Сергея в очередной раз пожалеть о том, что он принял предложение, которое долго ждал, в то же время надеясь, что оно никогда не поступит. Вокруг ни души, безучастные фонари заливали бледным больничным светом узкий участок двора между мусорными контейнерами и рядом гаражей-ракушек, протуберанцы мелких капель крутились в воздухе, увлекаемые порывами ветра.
Сергей попытался восстановить утраченную геометрию зонта, но тот был окончательно сломан: две спицы сорвались с заклепок и насквозь прошили тонкую черную материю. Он выбросил бесполезную китайскую поделку в черный склизкий контейнер с надписью "This world is mine" и во внутреннем озлоблении предстал под дождь, все равно прикрываться уже не было смысла - колючие дорожки уже прокладывали путь из-под воротника, в ложбинку позвоночника и дальше вниз. Теперь только ждать, только ждать, ждать...
Степан появился минут через десять. Свет фар скользнул по грязно-белым панелям дома и, лизнув темное окно первого этажа, уставился в лицо. Ветер донес недовольное ворчание заглушаемого движка. Сергей осмотрелся: по-прежнему никого. Он зашагал в направлении машины.
Внутри было сухо и уютно. Приборная доска тускло мерцала зеленоватой подсветкой, теплый воздух из печки обдувал окоченевшее лицо. Не ответив на приветствие, Степан завел мотор и двинулся узкими проливами дворовых дорожек к проспекту. Выехав на свободу, машина прибавила ходу и бодро покатилась в направлении области.
Поначалу Сергей не испытывал беспокойства, но когда окраина осталась позади и дорога из хорошо освещенной ровной трассы превратилась в щербатую черную ленту, по краям сливающуюся с влажно-потной темнотой, которую не мог пробить даже дальний свет фар, он подумал: "Куда ж он мчится так, ни хрена ж не видать, даже разметки нет, в кювет на такой скорости слетим и пиздец".
- Давай потише.
- Не ссы, скоро уже приедем.
- А куда мы вообще едем?
Молчание было ему ответом. Сергей прислушался к своему чувству самосохранения, но его чуткие рецепторы не запеленговали угрозы. Что ж поживем - увидим. "Если поживешь, а то сам знаешь, как это бывает...- вклинилась мысль, - ...помнишь Филина?". "Филин довыебывался, пьяный за руль сел, водки не хватило вот и поплатился, теперь ему уже никакой водки не нужно". Мышление, как это водится, разделилось и оппонировало само себе". "Не скажи, ты это сам себе придумал, чтоб проще было...". "Блядь, что ж так долго едем...".
Фары летевших навстречу машин время от времени озаряли ничем не примечательную обстановку салона и лицо Степана. Сергей пытался прочитать его мысли, но его лицо сохраняло сосредоточенно-непроницаемое выражение.
Автоматически Сергей отметил и запомнил то место, где машина притормозила и свернула со щербатого шоссе на узкий проселок. За стеклом разлилась непроглядная темень, которую не могли проткнуть даже острые иглы ксенонов, скорость снизилась, машина медленно преодолевала глубокие ямы на размытой дождями дороге. Сергей немного успокоился. Будь - что будет. Он оставил свое бесплодное занятие, прислушавшись к доносившимся сквозь мокрую мглу отголоскам вечернего семейного скандала, сейчас казавшегося ему нелепой и наигранной сценкой из дешевой оперетки.
Машина вильнула задом, колеса сорвались на юз.
Дождь барабанил по стеклу. Пыльный торшер складками рисовал на потолке причудливые тени. До звонка Степана оставалось несколько часов, когда дверь отворилась и в темном проеме появилась фигура во фланелевом халате. Если б не появилась - возможно он так бы и не решился, и никуда б не поехал.
--
Я пришла спросить, почему ты меня так ненавидишь, - начала она с порога.
--
Я тебя не ненавижу, я просто немного изменился.
--
Да? И давно?
--
Недавно.
--
А что ж так?
--
Не знаю, так вышло.
Фигура прошла внутрь и в темном окне отразилось чуть припухшее ото сна лицо еще молодой женщины. Тонкие, нервно поджатые губы. Разговор серьезный.
--
Ты меня больше не любишь?
--
Да люблю, люблю.
--
Но ты сегодня даже не позвонил, чтоб узнать что со мной?
--
Тебя на месте не было.
--
Не было... А чтоб, если б я погибла?
--
Я был бы безутешен.
--
Еще один камень.
Женщина прислонилась к плите и щелкнула зажигалкой. Медно-рыжие волосы упали на склоненное над огнем лицо.
--
Сама напросилась. Скоро все кончится, скоро...
--
Я ухожу, - сказала она, выпуская дым.
--
Поздравляю.
--
Нет, ты не можешь так со мной обращаться.
Красная точка отскочила от плиты и приблизилась вплотную к лицу. В нос ударил едкий дым.
--
Не могу? Я ж в кино, перед экраном, я слышу киношные фразы и отвечаю соответствующими репликами.
--
Хватит, это жестоко, - сигарета описала в воздухе полукруг. - Мне это все надоело! Ты думаешь только о себе!
--
Жестоко, жесткач, что может быть жестче, скоро все закончится, скоро, потерпи чуток.
--
Я больше не могу ждать!!!
Последняя фраза зазвенела в ушах эхом не подлежащего обжалованию приговора. Сергей покрутил головой, силясь прогнать неприятное воспоминание, но истерические интонации продолжали назойливо звенеть в голове.
"И почему я снова и снова повторяю прежние ошибки? - подумал он. - Что за странная тяга к бездушным, эгоистичным стервам, считающим себя центром вселенной? Почему я позволяю им использовать себя и радуюсь этому? Больно же, но и по-другому никак. Просто никак. Настоящая жажда, зуд, который нельзя почесать и который не позволяет думать и делать иначе, очередной виток бесконечной нити, наматывающейся на все тот же клубок. А ты все так же беспомощен, и твоя жизнь снова ночной горшок, наполненный годами накопленным дерьмом вперемешку с мутной мочой недолеченного почечника. Тряпка, неудачник, жалкая душонка. В тебе нет ничего своего, ты растерял все, что было в тебе, прогибаясь под всех и каждого. Они вытесняют из тебя все твое, ты чувствуешь как они, думаешь как они, дышишь как они. Тебе осталось только удавиться, но и это ты не сможешь сделать толком, потому что ты - никто. Посмотри на себя, послушай какими словами ты сейчас разговариваешь сам с собой, на их расположение, на эти речевые обороты, даже это более не твое, это - их, твоя речь ушла, а значит, что и собственной личности в тебе более не осталось. И чем это все заканчивается? Правильно - все тем же говном, засраной душой, бессонной ночью, очередным унижением и растворением. О чем тут можно еще говорить? Она войдет в комнату, не поздоровается, просто сядет рядом, и будет сидеть, как ни в чем не бывало, поводить змеиными глазками, трясти крашеными кудряшками, а ты будешь лебезить и заискивать, будешь пытаться поймать ее пустой взгляд, будешь снова и снова выискивать темы для пустых разговоров. Это ты, ты таков, тебе нужен побег, но на него ты никогда не решишься, ты погряз в этом болоте, погряз раз и навсегда".
Самобичевание прервал ночной звонок и странная для такого времени фраза "Через полчаса буду, собирайся", оказалась как нельзя кстати.
Машина буксовала в огромной луже, комья грязи летели из-под колес, залепляя заднее стекло, но с места не двигалась.
- Что расселся? Выходи, толкай! - Степан потянулся через пассажирское кресло и открыл дверь.
В салон ворвался холодный, сырой воздух. Сергей поежился и, не сказав ни слова, вышел наружу.
Глядя на закипающий чайник, Сергей стаскивал с себя мокрую, заляпанную грязью одежду. Почти новые замшевые ботинки насквозь пропитались коричневой жижей, брюки пошли по шву - зацепил о корягу в темноте.
- Ты походу не на фотоохоту, а на танцы собрался, - сказал Степан, наблюдая, как Сергей развешивает замызганные тряпки над натопленной печкой. - На-ка, одень, лесник нам тут экипировку свою оставил, - он протянул ему чистый камуфляж, - сапоги вон там в углу стоят.
Степан разлил чай в стаканы и, обжигая кончики пальцев о стеклянные грани, начал:
- Значит так, работа предстоит серьезная. Знакомый тебе персонаж, - он выложил перед Сергеем фото, - завтра утром надо будет его запечатлеть на фоне вот этого пейзажа, - он бросил на стол второй снимок, - метров с двухсот. В центре - бревно у брода. Снимаем в цвете так, чтоб наверняка. Освещенность там слабая, но с этим, - он выставил на стол небольшой предмет, - проблем, я думаю, не будет.
Сергей взял предмет и оценивающе оглядел его.
- Да, нормальная пленка, - сказал он и потянулся к фотографии.
Изображенного на ней человека, казалось, застали врасплох: расстегнутый пиджак, съехавший набок галстук, тоненькая женская ручка обвивает локоть, самой дамы не видно. Фотография темная, зернистая, снимали ночью, без вспышки и с большой выдержкой, отчего контуры оказались немного размыты. Тем не менее лицо, пусть немного постаревшее и обрюзгшее, Сергей узнал сразу. Узнал и занервничал так, что ладони стали мокрыми.
- А почему именно этот персонаж, вроде бы ничего примечательного в нем нет? - спросил он, опасаясь, что голос предательски дрогнет и выдаст его, но не дрогнул, не выдал, прозвучал ровно, почти спокойно.
- Заказчику понравился, детские воспоминания, - сказал Степан и от его слов у Сергея заныло в руках, - меньше вопросов, папарацци, почему и отчего - не твоя забота, платят хорошо.
- А отказаться никак нельзя?
- Можно, но не рекомендуется.
Сергей отвел взгляд на висящую на стене репродукцию средневековой крепости. Та стояла на открытой возвышенности окруженная рвом, через который к воротам был перекинут разводной мост на цепях. Сергей отметил, что цепи ослаблены и, скорее всего, картину рисовали в то время, когда поднимать мосты надо рвами уже не было никакого смысла. Он досчитал про себя до десяти, мысленно окунулся в темную маслянистую воду и продолжил:
- А тени не помешают?
- Не должны, они в это время только в городе видны.
- Камера здесь?
- Все здесь.
- Посмотреть можно?
- Можно.
Степан встал, подошел к холодильнику и начал что-то искать на нижней полке. Сергей ясно увидел его коротко стриженый затылок и, преодолевая внезапный порыв, поспешно сказал, как отрубил:
- После поедим.
Степан медленно распрямился и повернулся, сжимая в руке короткий блестящий предмет. Сергей вжался спиной в холодную бревенчатую стену, судорожно пытаясь проглотить возникший в горле сухой ком.
- Ну, пошли, - ответил Сергей, мотнув головой в сторону двери, в руке он держал массивный ключ от сейфовой двери.
Голая лампочка, вспыхнувшая в середине сводчатого потолка, разметала тени по углам кирпичного подвала, заваленного обломками доисторической мебели, деталями велосипедов и перевязанными бечевкой стопками старых журналов. В правом от двери углу стояли полки с банками солений-варений и дощатый ящик для картошки. Степан открыл его и начал выгребать сухие клубни прямо на пол. Сергей наблюдал за его работой. "Не оглядывается, - подумал он, поймав периферийным зрением прислоненный к стене лом. - Может и вправду говорят, что лучше сделать и пожалеть, чем пожалеть о том, что не сделал?".
- Помог бы, - Степан внезапно обернулся и пристально посмотрел на него.
- Мне руки пачкать нельзя.
Через пару минут на дне ящика показался кусок мешковины, из-под которого были извлечены жестяная коробка и длинный жесткий футляр. Степан подошел к обшарпанному письменному столу, стоявшему рядом с полками, и, очевидно, служившему хозяину дома чем-то вроде верстака. Смахнув со стола разбросанные на нем инструменты, он положил футляр и жестом пригласил Сергея подойти ближе.
- С этим после разберемся - Сергей положил руку на обшитую кожей крышку. - Откуда кадры?
- Из лесу вестимо, эн-зе со склада округа.
- Засветов много?
- Из десятка ни одного.
- Десяток десятку рознь, - сказал Сергей, вскрывая жестяное чрево.
Из коробки сладковато пахнуло солидолом. Взяв один из лежавших там патронов типа ПС, Сергей тщательно протер его тряпкой, и встал под лампой, внимательно разглядывая место соединения гильзы и пули.
- Похоже, что не кривые, - сказал он.
Неторопливо осмотрев каждый патрон, он отобрал пятнадцать штук, после чего открыл футляр и выверенными движениями собрал снайперскую винтовку Дегтярева, прищелкнул пустой магазин и вставил в направляющие оптику. Прицелился в верхний угол и нажал на скобу. Щелчок бойка сухо отскочил от стены.
Сергей лежал на спине, уставившись в тускло-оранжевый зрачок электрообогревателя - едва заметную точку посреди кромешной темноты, в которой то тут то там проносились светлые зигзагообразные линии фосгенов - ложных, совершенно ничего не значащих образов, возникающих и тут же исчезающих в сетчатке утомленных глаз. Дождь барабанил по крыше сотнями молоточков, звук сливался в протяжный гул. Кровать медленно плыла, покачиваясь во вселенской пустоте. Сон не шел. В голове звучали обрывки фраз, сплетающихся в причудливые диалоги.
- Ты почему не пьешь?
- Как ни странно, а бутылка безалкогольного пива не вызывает желания догнаться.
- Похоже на то... выпить бутылку пива, вторую, третью, взять водки, покурить травы и поехать за героином.
- Трезвость - норма жизни.
- Чьей, твоей что ли? Не смеши меня, сам знаешь, что через три дня сорвешься, зачем откладывать на потом то, что можно сделать сегодня.
- Не сорвусь.
- Увидишь.
На дворе вечер слякотной весны далекого года. Они сидят в "Принципе", стеклянном кафе, прозванном ими так за то, что там, в принципе, все есть: дешевое пойло, мутное кислое пиво, склизкие холодные пельмени. Компания все та же - Доктор, Швиль и он. Старые собутыльники, объединенные интересами поглощения спиртного и прочими нелепостями вроде совместной работы. Прошел уже год, как он вернулся из далекой и долгой командировки, а жизнь все так же лежит на боку и не шевелится, только тихо булькает. Они приходят сюда ежедневно. Денег нет, но в конторе, куда он устроился протирать штаны, полным полно старых и никем не учтенных компьютеров. Время от времени они ездят на радиорынок, где загоняют их детали. Вся выручка неизменно идет на выпивку и наркотики, кроме них никаких развлечений нет, еда тоже побоку.
Кореша завывают речовку наподобие футбольной: "Если мы идем домой втрое-е-е-е-м - быть беде, потому что пиво "Белый медведь" продается везде!".
Пиво "Белый медведь" или "Умка", как они называют его между собой - невероятно крепкий ерш, с двух банок координально корректирующий действительность в сторону позитива.
Швиль задевает рукавом пустой граненый стакан и тот падает на бетонный пол, разлетаясь по сторонам прозрачными брызгами. Уже напились, много ли надо, чтоб ощутить себя счастливым, проданная с утра видеокарта оказалась в этом деле хорошим подспорьем, впрочем, утро началось не с нее, потому что в начале был винт. Обычный винт, не из тех, которыми крепят на стены полки, а простой компьютерный винт на пятьсот мегабайт. Его загнали на царицинском рынке. Денег хватило на десяток "медведей" и по два чебурека каждому. Стояли около метро и светлый жир застывал янтарными каплями на руках. Тупой и неповоротливый мент неуклюжим пингвином обходил "диких" торгашей, собирая мелкую и не очень мзду. Рыжее солнце расправляло руки-лучи. Начиналась весна. На бетонном ограждении вокруг входа в вестибюль стояли три открытые банки, лежала пачка сигарет и компьютерная видеокарта. Обозрев сей рукотворный натюрморт, Швиль сразу дал ему название - "завтрак программиста".
- Отставить медитацию! - командует Доктор, ему уже хорошо, но, как известно, достаточно хорошо не бывает никогда. - Господа офицеры, а давайте выпьем за правду, какой бы горькой она не была, за то, что б нам воспринимать мир таким, каков он есть и никогда не солгать друг другу ни в чем.
Они чокаются, Сергей выпивает глоток квасного, безпонтового пива.
- До дна, - кричит Док, - до дна, за правду - до дна!
Сергей допивает остатки и пытается отвернуть один из трех круглых набалдашников, крепящих толстое стекло к столешнице. Набалдашник поддается почти без усилий, за проведенные в этом зале полгода он хотя бы по разу отвинтил каждый из них. Он смотрит на нелепо торчащий из столешницы винт, который в его мозгу почему-то ассоциируется с текущим положением, и заворачивает набалдашник обратно. Бессмысленное занятие, бессмысленные разговоры, бессмысленная жизнь. А другого уже и не надо. За последние полгода мозги совсем оплыли и превратились в пульпу.
Доктор берет со стола пластмассовую перечницу, вытряхивает из нее несколько крупинок черного перца на руку и втягивает их носом. Чихает. Его лицо расплывается в улыбке.
- А это ты хорошо придумал перец нюхать. Сразу в голове светлеет, - говорит он.
- Опять сегодня напьемся до безумия, жопой чувствую, - Швиль повторяет номер с перечницей.
- Швиль, возьми еще по сотке, - доктор вытаскивает из кармана две мятые бумажки.
- И мне тоже, - Сергей протягивает ему свою заначку на метро.
Через сорок минут они, собрав по карманам последнюю мелочь, отправляют Швиля за финальной бутылкой "Жигулевского".
- А как домой-то поедем? - спрашивает Дока Сергей.
- А по умолчанию?
- Как это?
- Увидишь, пропуск на работу у тебя есть?
- Есть, конечно.
- Ну, тогда пошли.
У турникетов Док показывает контроллеру красную корочку, но тому, похоже, этот номер уже давно известен. В конце концов в метро попадает только Сергей. Доктор и Швиль задержаны при попытке незаконного пересечения границы станции. Он едет в Сокольники, в коммуналку, где живут такие же алкаши и пропойцы, где его никто не ждет и стылый ветер раскачивает в парке цепи каруселей. В арке у дома его неожиданно настигает человек в черной кожаной куртке и поравнявшись показывает удостоверение, по которому не то, что в метро - в самолет без билета пускают. Он чуть слышно говорит: "Сергей Александрович, отойдемте в сторонку". Интонационно эта фраза звучит как вопрос, но наследственный страх перед органами превращает его в риторический. Он идет за ним, по пути успевая разглядеть его со спины: высокий, лет сорок-сорок пять, светлые волосы обрамляют широкую плешь, видимо бывший военный или, по крайней мере, выпускник военного училища - сразу бросается в глаза идеальная осанка и четкий, почти строевой шаг.
- Сергей Александрович, я бы хотел с Вами встретиться завтра, - он оборачивается и Сергей видит его изучающий взгляд. - Вы, надеюсь, не питаете неприязнь к нашей организации? Я бы хотел предложить Вам работу, Вам ведь сейчас она очень нужна.
- Хотите предложить мне поработать у вас стукачом?
- Нет, что Вы, стукачей у нас хватает, да Вы и не подходите для этого дела. То, что я хочу предложить - гораздо интереснее.
- Спасибо, но меня это не интересует.
- Зря Вы так, Анатолий Николаевич рекомендовал Вас.
- Какой еще Анатолий Николаевич?
- Зубов, Зуб, помните такого?
Зуба он не видел уже почти год, с того самого времени, как вернулся.
- Да, помню.
- Ну вот и замечательно, если все сложится - будете работать вместе, а пока держите мою визитку и завтра в три часа жду Вас в гости, там все и обсудим.
Он протягивает прямоугольник плотной бумаги. Имя, фамилия, телефон, адрес.
- А куда мне приходить, как контора называется? - спрашивает Сергей, поднимая глаза от визитки, но вопрос уходит в пустоту, в арке уже никого нет.
Зубов, Зуб, Зубчик, кому ж ты так насолил? Сергей перевернулся набок, зрачок электрообогревателя исчез, из-под кровати, от пола отчетливо запахло сырыми досками.
Много лет назад такой же пропитанной дождем ночью они лежали на лесистом склоне горы, только тогда их было трое. Ожидалось перемещение грузовиков с провизией и оружием для одного из формирований. Никто из них не знал, сколько времени придется находиться в полной неподвижности, внимательном напряжении снайперского анабиоза. Караван появился только к утру, когда дождь стих и показавшийся над склоном солнечный диск бросил первый радужные блики в линзу прицела. Когда все было кончено, на горной дороге остались тела пятерых бородатых мужчин и два сгоревших Камаза. Через несколько минут их накрыл мощный артиллерийский залп. Били по чужим, а попали по своим, на войне такое часто случается.
"Блядская, по сути, работка у меня, - подумал он закуривая, - прав был Зуб, уходить надо было из стрелков, в бизнес, тем более, что все предпосылки для этого были, по крайней мере у Зуба это хорошо получилось, за два года коттедж построил, дочь в Англию учиться отправил... и перешел кому-то дорогу".
- Чего не спишь? - раздался в темноте голос Степана.
- Думаю... - темнота тяжело вздохнула и заворочалась. - Помнишь конец командировки?
- Трудно забыть, нас тогда буквально из лоскутьев собрали.
- То-то и оно, я даже до сих пор не знаю, не перепутали ли чего. Может у тебя часть меня, а Зуб так тот вообще из нас с тобой собран. Как ты думаешь, может такое быть?
- Хуйня это все...
- Что его завтра ждет?
- Кого?
- Да Зуба.
- Ничего.
- Не может же вот так просто все заканчиваться.
- С какой-то стати? Пораскинет завтра мозгами и все закончится.
- А что не хуйня?
- Все.
- А смерть что, тоже хуйня?
- Смерти не чувствуешь, просто перестаешь существовать и все, жизнь во много раз хуевее.
- А если нет ничего, ни рождения, ни жизни, ни смерти?
- Ты что ж, не живешь, что ли?
- Будто бы и живу и нет. Сам посуди: вокруг нас вечность и бесконечность. Вселенная, материя тоже. По идее и сознание не должно никуда пропадать.
- Материя? Материя конечна, она из атомов состоит.
- Это так раньше думали.
- А счас как же?
- Сначала думали, что из молекул, потом оказалось, что молекулы состоят из атомов, потом выяснилось, что атомы состоят из электронов и нейтронов с протонами, но и это не успокоило, и их разделили.
- И что?
- Да то, что делить оказалось можно бесконечно долго, материя - тот же космос только вглубь.
- Тебе-то что до этого, боишься, что фотоаппарат завтра говном в руках станет?
- А то, что оказавшуюся большим наебаловом материю делил разум, значит кроме сознания в мире ничего и нет вовсе.
- Ну, ты загнул, вот влепят тебе завтра кадр между глаз, сразу поймешь, какое она "наебалово" эта материя.
- Кадр - это конечно железный довод, только вот проявляется он по законам физики. Законам, по описанию значит. А человек - по законам химии, то есть тоже по описанию. Весь мир только описан, причем не слишком подробно. Материя и ее превращения - всего лишь формулы.
- Кончай базарить, все, спать.
Степан скрипнул пружинами кровати и отвернулся стене, через минуту до Сергея донесся его густой храп. "Здоровый человек, не заморачивается. Еще один хороший шанс. Еще можно просто уйти. Только вот куда?" - подумал он, сам погружаясь в вязкие глубины сна. Только что оформленная в словах концепция мироустройства не оставляла никаких шансов. За мгновение до полного отключения он увидел подвал, наполненный темной густой жидкостью похожей на машинное масло, на ее поверхности то и дело возникали крупные капли, которые вопреки законам притяжения выстреливали высоко вверх и медленно скользили по дуге, чтобы вновь пропасть в общей массе. Засыпая, Сергей подумал, что и винтовку и патроны теперь конечно ж не достать, и в этот раз Зубу не суждено умереть.
Сергей проснулся оттого, что кто-то с силой бил его по щекам. Он с трудом открыл глаза. За окном светало.
- Крепко спишь, - бодро сказал Степан, - минут пять тебя трясу, а ты только слюни пускаешь.
- Уже пора?
- Давно пора.
Сергей пошевелил затекшей от неудобной позы шеей, при этом в позвоночнике что-то отчетливо хрустнуло, будто кто-то раздавил ногой крупное насекомое.
- Я уже все приготовил, - сказал Степан, наполняя водой умывальник, - иди, выставляй диафрагму.
Сергей наскоро умылся и облачился в камуфляж, собрал винтовку, уложил патроны в подплечный патронташ и вышел в окруженный высоким кирпичным забором двор, где темно-золотые лучи солнца падали на каменные постройки, стоящий около ворот автомобиль, летнюю беседку и невесть откуда взявшиеся тут детские качели, отбрасывавшие длинную иглообразную тень.
- Выставлять будешь от беседки, от нее до во-о-он той липы ровно двести метров, - Степан встал у него за спиной.
- Отойди в сторону, не люблю ...
Сергей лег на мокрую траву, взял винтовку на изготовку и заглянул в прицел. Приближенная цейсовской оптикой липа была как на ладони. Примерно в метре от корня к ее стволу был прибит фанерный щит с мишенью, темным кружком на белом фоне. Сзади послышалось недовольное сопение и шаги. Степан опустился на землю рядом. "Близко сел, опасается, как бы я по нему не пристрелялся", - подумал Сергей, доставая из-за пазухи теплый патрон. Зарядив винтовку он прицелился под черный круг. Пульс не изменился, сердце ровно отбивало удар за ударом, дыхание легкое, почти не заметное. Сейчас главное попасть в ритм этих двух движений, движений сердца и легких, почувствовать, как будто плывешь с ним в одном танце и, когда почувствуешь - легко потянуть на себя спусковой крючок. Сергей так и сделал, сухой выстрел заметался по двору, отражаясь от стен построек, забора и деревьев, пока наконец не увяз где-то в куче желтых листьев. Влево пошло. Сергей на пару щелчков сместил прицел. Вторая пуля попала ровно в середину. Еще один для верности. Третья пуля вошла в отверстие предыдущей. Порядок.
- Ну что, порядок?
- Замени бумагу, надо еще пару снимков сделать.
- Не еби мозги, выставляй по этой.
- Хорошо, тогда я сам заменю, - сказал Сергей и зашагал с винтовкой к липе.
- Ты что, сучонок, в игры со мной играть удумал, - Степан, как пружина прыгнул ему вслед и сбил с ног, заламывая правую руку, - ты за кого меня держишь, падла?!
- Осторожно, объектив собьешь, по новой пристреливать придется, - прохрипел придавленный коленкой Сергей.
Они пролежали в засаде несколько часов, прежде чем четкий голос в ухе Степана произнес: "пять".
- Выехал, через десять-пятнадцать минут будет у переезда, - сказал он, - готовься.
Сергей наполнил магазин и загнал в винтовку первый патрон. Минуты текли крайне медленно, неровные песчинки нехотя просачивались через узкое горлышко времени, порой даже вообще застревая. Черный Брабус показался только через девять с половиной минут, внезапно, бесшумно, просто вынырнув на большой скорости из-за поворота. Сергей прильнул к прицелу. Черная тонировка блестела на солнце, не давая никакой возможности заглянуть внутрь. Еще через десять секунд замигали красные светофоры переезда и шлагбаум медленно пополз вниз. Водитель машины прибавил было скорость, надеясь проскочить в последний момент, но поняв, что номер не пройдет, сбросил обороты и затормозил в метрах десяти от полотна. Сергей снова приблизился к прицелу. Солнце теперь светило с противоположной стороны, вычерчивая на темном стекле четкий силуэт. Ну, вот, пришло и твое время, прощай, старик. В момент, когда указательный палец пришел в движение, потянув на себя спусковой крючок, в ухе Степана все тот же четкий голос произнес: "Единица, повторяю: единица".
Единица? На мгновение время для него стало вязким и текучим, он увидел, как скоба медленно уступает пальцу, услышал щелчок бойка, показавшийся ему долгим противным скрежетом. Его рука свершила растянутый рывок, оставляя в воздухе отчетливо видимый след, и ударила винтовку снизу под ствол. Пуля ушла в небо.
- Собираемся, уходим, все отменили, быстро!
Пулю отлили на военном заводе в одна тысяча девятьсот семьдесят третьем году. Отлили, одели в мягкую оболочку, нанесли покрытие. Никто тогда и не предполагал, что это смертоносное изделие переживет многих своих создателей, и совершит свой короткий полет по параболической траектории уже в новом веке. Да и не до того и было, гонка вооружений заставляла наращивать выпуск военной продукции, и хотя никто уже не верил, что в случае реального конфликта все обойдется обменом любезностей посредством только огнестрельного оружия, директивы руководства велели удвоить производство патронов. Вот и гнали план, начиняли гильзы пироксилиновым порохом, закатывали пули под тонкие оболочки, а потом укладывали в промасленные жестяные коробки и отправляли на склады воинских частей. В одной из таких партий была и наша пуля.
Ни во время изготовления, ни в течение последующих двадцати лет в жестяной коробке, ни даже в патроннике винтовки пуля не ощущала себя пулей. Она тихо лежала в темном океане небытия, и даже проблеска сознания в ней не было, не было до тех пор, пока однажды тугая пружина не толкнула боек, боек не ударил капсюль, выбросивший фонтан огня в пороховой заряд, порох не воспламенился и не вытолкнул пулю из тесных объятий гильзы. Только тогда, когда острые края нарезов ствола впились в мягкое тело, оставляя глубокие шрамы, острая боль заставила пулю очнуться от многолетнего сна, принеся первый проблеск сознания.
Поначалу время шло очень медленно. Преодолевая инерцию и трение, обжигающие пороховые газы протискивали пулю сквозь узкий канал ствола. За 0,0012 секунды, в течение которых пуля проходила первую треть пути наружу, ствол стал ей родным домом, нарезы установили рамки поведения, приучив к осознанной ограниченности свободы, жар и натиск пороховых газов принесли понимание, что суть жизни - движение. Именно в этот момент и случилось событие, коренным образом изменившее всю ее судьбу: Степан выбил винтовку, предопределив новое направление полета. Когда приклад винтовки выпал из плеча Сергея и отдача ударила его в грудь, боль от этого удара он осознает только через секунду, она уже успела пройти половину длины ствола и набрать значительную скорость. Натиск газов слегка ослабел, но ускорение все нарастало. Она уже не чувствовала боли от шрамов, приняв новую красоту своего тела, вращающегося в крепких руках нарезов. Далеко впереди показалась белая точка и пуля обрела зрение. С течением бесконечно растянутого времени точка росла, приближалась, пока не превратилась в большой круг света озаривший стенки тоннеля и укрупняющийся с каждой тысячной долей секунды.
Через 0,005 секунды после срабатывания капсюля пуля впервые ощутила страх. Тоннель заканчивался, круг яркого света уже занял все поле зрения, приближался момент, когда ей надлежало ступить в него. Пуля и не пыталась сопротивляться, подчиненная силе неумолимо толкавшего ее наружу взрыва. В тот момент, когда она, вылетев из дула винтовки, обрела свободу, ее скорость составляла восемьсот метров в секунду. Собрав остаток иссякающих сил, пороховые газы мягко подтолкнули ее вперед, еще более ускорив движение. От ощущения свободного полета внутри раскаленной пули похолодело, даже стальной сердечник съежился. "Вот она - жизнь", - подумала пуля, ощутив отсутствие поддержки ствола, зыбкость воздуха, и находя в свободном полете особенное, до того никогда не испытанное чувство. Рассекая своим острым наконечником плотный осенний воздух, она стремительно набирала высоту, поняв, что полет ее - не просто полет, а великая миссия, и в душе пули поселилась гордость доступная только избранным.
Смысл миссии не долго оставался сокрыт. Однажды пуле привиделось, как ее тонкий шилообразный наконечник пронзает кожу, и все ее разгоряченное длительным полетом тело входит в мягкую податливую плоть, как разрываются от гидравлического удара сосуды и черная венозная кровь перемешивается с красной артериальной, как разбивается на тысячи мелких осколков черепная коробка, как только что видящее око моментально мутнеет и закатывается, обнажая мелкую сетку красных дорог, сердце начинает сбоить и пропускать удары, дыхание замедляется, и жизнь уходит. Это был триумф, победа стали над хитрым разумом, прямолинейной устремленности над компромиссом, холодной твердости над неуверенностью сомнений.
Незадолго до того, как пуля достигла высшей точки своего полета, порыв ветра принес на ее блестящий бок дождевую каплю. Встреча была мимолетной, как и все события в жизни пули.
- Куда летишь? - спросила пуля.
- Никуда, - ответила капля.
- То есть как это никуда? - удивилась пуля, - все куда-то летят, к какой-то цели.
- У меня нет цели, я просто падаю.
- Падаешь? Ты не можешь летать?
- Не могу, как впрочем и ты, ты же просто железка, а я просто вода.
- Не хочешь ли ты сказать, что я тоже падаю?
- Именно.
- Неправда, у меня есть цель и я должна ее поразить.
- Нет никакой цели, есть просто падение, которое просто может быть более или менее продолжительным.
- Но она должна быть, зачем иначе я существую?
- Ты существуешь для того, чтобы просто упасть, в этом и состоит твое предназначение.
- Абсурд! В падении не может быть никакого предназначения, падение - смерть.
- В это конечно трудно поверить, но и в твоем и в моем случае основной смысл жизни заключен в ее конечности, - так сказала капля и соскользнула с круглого бока пули, продолжив свой путь к земле.
Ошарашенная пуля понеслась дальше. "Быть не может! Это неправильно, это просто несправедливо, цель существует, - убеждала себя пуля, преодолевая последний отрезок пути до высшей точки, - как можно быть такой ограниченной? Как можно жить только падением?". Ей даже как будто бы удалось унять свое смятение и снова начать верить в то, что цель существует и она уже совсем близко, но тут в сознании возникли странные ритмически организованные слова:
Опоры основа, гекзаметр творений,
Из определенности бытия
К неопределенности определений
Движением мысли озвученных для...
"...для..., для..., для..., - последняя строчка повисла в воздухе, - для..., а для чего, собственно, для?". Завершения не последовало. Пуля пыталась переставлять слова, заменять одно слово другим, но смысл оставался за пределами. Под конец пуля утомилась и погрузилась в тревожную полудрему, в ней она увидела приближающиеся концентрические окружности.
Упражняясь в стихосложении, пуля и не заметила, как высшая точка пути осталась далеко позади и на нее быстро и неумолимо начала надвигаться земля.
Через тридцать человеческих минут после того, как пуля зарылась в землю на картофельном поле и таким образом бесславно закончила свое существование, Степан и Сергей уже ехали в направлении города. Погони не было, никто не услышал одиночного винтовочного выстрела, а если и услышал - не придал значения, охотничий сезон был в самом разгаре. Винтовка и остатки патронов покоились в лесу, небо снова затянули серые тучи, выплакивавшие на землю свою скорбь по ушедшему лету.
- Хорошо, что так все закончилось, не взяли грех на душу, - сказал Сергей.
- Что тебе до того, одним грехом больше, одним меньше, за мной и за тобой уже дохрена позаписано.
- Зуб - особый случай.
- Обычный, все равно мы ничего не решаем, не думай, что ты исключительный, не ты, так другой, и Зуб не сегодня, так завтра все равно в землю ляжет, ты лишь инструмент в чужих руках.
- Грязных руках.
- Такая работа.
- А капля все летит.
- Какая еще капля?
- Не знаю, просто капля.
А капля летела и летела, над лесом и полями, высоко-высоко, так высоко, что машина, в которой ехали Сергей и Степан казалась ей небольшим коробком на бесконечной ленте дороги. За рекой ветер стих. Она задрожала и понеслась к земле, упав на щеку одного из операторов кинохроники, притаившихся за крутым поворотом шоссе. В этот момент в окуляре его видоискателя, разделенного тонкими черными полосками на равные четыре сегмента, появилась машина, а в ухе четко и ясно прозвучала команда: "пять".