Ненавижу слушать радио. Рекламы больше, чем полезной информации и хоть сколько-нибудь стоящей музыки. Ненавижу, но всё равно слушаю каждое утро. У нас принято так. Сериал какой-нибудь новый выходит, низкопробный такой, пошлый, аж плакать хочется. Так его вся страна смотрит, смотрит и плюётся, матерится так, что электропроводка в стенах от этой брани замыкается, и всё равно смотрит.
А сегодня нет на радио никакой музыки и не будет больше. Кончилась она совсем. Ничего скоро не будет. Диктор дрожащим голосом читает только что принесённую ассистентом бумажку с роковым сообщением:
- К Земле приближается со скоростью триста двадцать пять километров в секунду космическое тело. Комета "Апостол" имеет диаметр восемнадцать тысяч шестьсот метров. Столкновение неизбежно. Оно произойдёт в четыре утра по московскому времени. Место столкновения точно рассчитано. Удар такой силы столкнёт нашу планету с орбиты, что приведёт к ...
Диктор замолчал. Наверное, переваривал информацию и спрашивал коллег, не шутка ли это? Потом уже совсем тихим голосом продолжил:
- В общем, земляне, нам осталось жить один день и одну ночь. Мне самому в это трудно поверить, но информация официально подтверждена. Мы выйдем в эфир через пятнадцать минут и сообщим подробности.
Вот тебе и раз. Что ж учёные не могли предсказать такое событие заранее? И в телевизоре то же самое. Ведущие со всех каналов наперебой твердят о комете, о столкновении где-то в тихом океане, о землетрясениях, наводнениях, смерчах. На лицах недоумение. Они, наверное, не знают, как им-то теперь поступить. То ли сообщать в телекамеру обалдевшей многомиллионной аудитории детали, то ли бежать домой, чтобы провести последние часы жизни с близкими.
Я выключил телевизор. Восемь утра. Что же делать? У меня ещё двадцать часов. Позвонить друзьям - не тут то было. Сеть перегружена, все звонят. Что будет делать человек, жить которому осталось считанные часы? Ну, уж точно дома сидеть не будет. Я наскоро позавтракал и вышел во двор. Хорошо, что конец света случился летом, а не зимой, подумалось мне. Если б зимой - стемнело бы рано, да и зябко по улицам шастать. Странное название дали учёные этому куску космической материи. Почему Апостол? Назвали бы уж Мессия.
Я шагал вдоль домов дворами и двориками, присаживался на скамейки, потом вставал и опять шёл. Был у меня друг в школе, Ванька. Задумчивый паренёк такой, не от мира сего. С ним мало кто дружил, а мне он, почему-то нравился. Сидели мы с ним как-то вечером на скамейке в таком вот дворе. Лето было в самом разгаре, душный город, позёвывая, отходил ко сну, автолюбители парковали у обочин горячие машины, а мамы строгим голосом кричали в форточки, зазывая домой заигравшихся детей. Мы с Ванькой сидели молча на такой вот скамейке, болтали ногами. Я стащил у отца из пачки сигарету с тёмно-коричневым фильтром и теперь смолил её, зажав в кулак и постоянно озираясь по сторонам: не видит ли кто? Ванька не курил, даже пробовать не хотел. И тут он ни с того ни с сего вдруг и говорит:
- А представь, что завтра этого всего не будет, ни двора нашего, ни домов, ни Москвы.
- Как так не будет? Куда ж оно денется?
- А вот так. Не будет и всё. Мы с тобой по физике сегодня строение молекулы проходили, ты училку-то слушал, видел рисунки, что она показывала?
- Видел, вроде.
- Так представь себе, что вся наша солнечная система - это всего лишь молекула какой-нибудь колбасы на столе у огромного великана, а земля - только махонькая часть этой молекулы, электрон, вращающийся вокруг атома. Сожрёт великан колбасу - и нет ни земли, ни солнца.
- Так, получается, что и в нашей варёной колбаске тоже таких солнечных систем целая куча?
- Получается так. Когда на завтрак бутерброд хаваешь, знай, что ты уничтожаешь миллионы, даже миллиарды галактик и планет. - Ванька залился хохотом.
Вспомнился мне этот разговор. Видно Великан добрался и до нашей колбасы. Сожрёт - и глазом не моргнёт.
Мне думалось, что, если людям заранее сказать, сколько им отведено времени, они начнут паниковать, рыдать, рвать на голове волосы. Чёрта с два! Только в американских фильмах-катастрофах такое бывает. Все бегут, дома рушатся, почва под ногами разверзается, кругом взрывы, дым. Нет. Всё не так. Обычное летнее утро. Солнца, правда не видать, так это у нас в Москве обычное дело. Машины снуют туда-сюда, автобусы, маршрутки, трамваи. Всё, как вчера.
Интересно, как американцы восприняли новость? Небось, сметают с полок магазинов питьевую воду и консервы и прячутся в подвалы. Представил и улыбнулся. Надо же! Жить осталось сутки, а я улыбаюсь. Всё ж Бог одарил человеков великими способностями: мы умеем улыбаться и смеяться. Если б, скажем, у крыс было чувство юмора, они бы, наверняка, стали главенствующим видом на земле. Только вот за что ж нас теперь творец уничтожает? Да, вообще-то есть за что. Осмотритесь вокруг. Этого следовало ожидать, просто я не думал, что так скоро и так разом. А может оно и к лучшему?
Я вышел на садовое кольцо. Машин стало значительно меньше, а вот людей прибавилось. Были тут расстегнутые белые воротнички с галстуками в руках, успевшие-таки утром доехать до рабочего места, но отпущенные начальством в связи с чрезвычайной ситуацией. Были и домохозяйки, и уличная шпана, и почтенные господа и всякое отродье. И те, и другие, и третьи слонялись по улицам с растерянными физиономиями. Никто не знал, как провести свой последний день. Не знал и я.
Я перебирал в памяти знаменательные события своей жизни одно за другим, гадая куда ж я попаду в ад или в рай. Вспомнились родители. Отец умер три года назад. Он часто звонил мне по вечерам, спрашивал как у меня дела на работе, что нового, смотрел ли я последние новости? Я всегда нехотя с ним разговаривал, всё как-то времени не было, да и о чём говорить? Заботы, машина сломалась, встреча с друзьями? Вот и в последний вечер он тоже пытался меня о чём-то спросить, что-то важное сказать хотел, а я его не выслушал, сказал, мол, завтра перезвоню вечерком. А он просто не проснулся утром и всё. Так я и не успел узнать, что он хотел сказать.
Жена? С женой мы разошлись недавно. А чего разошлись - я теперь и сам понять не могу. Ссорились часто, я с матерью её никак общий язык найти не мог. Наверное, многие мужчины не могут. Не зря же столько анекдотов про тёщу в народе ходит. Да и друзья мне всё твердили, что не подходим мы со Светкой друг другу. А вообще-то, если посмотреть со стороны на мои прожитые тридцать пять лет, вроде, и жил я правильно, и вспомнить нечего. По логике вещей, должен я зависнуть где-то посредине между раем и адом. Буду болтаться там, Богу глаза мозолить.
Между тем день близился к экватору, а желтоглазое светило так и не вышло ко мне из-за кулис. Жаль. Хотелось бы ещё разок его увидеть. Часто ли вы смотрите на солнце? Вряд ли. Подолгу можно любоваться луной, пусть даже она холодная и безразличная. Под луной можно любить, страдать, творить. А солнце воспринимается, как данность. Оно даёт живительное тепло, но смотреть на себя не позволяет, жжёт глаза. Стыдится своей наготы, что ли. Больше всего на свете хотел бы я сейчас увидеть солнце.
Вместо солнца из толпы ко мне выплыл мой начальник. Его-то я видеть хотел меньше всего. Гадкий тип, прикрытый сверху сахарной глазурью. Мы его между собой процентом зовём. Если Владимир Степанович вызывает к себе в кабинет и дружелюбно улыбается, значит тебя точно лишат премии или оштрафуют за непрофессиональное исполнение служебных обязанностей. При этом он похлопает тебя по плечу и с показушным участием заглянет прямо в глаза, придвинувшись поближе. И взгляд у него в этот момент, как у старого сенбернара, только что откопавшего из-под снега оступившегося альпиниста. А в душе у него ничего нет, кроме процентов от прибыли с продаж.
- Сергей! Рад тебя видеть. Вот дела, да? Такое происходит.
- Здравствуйте, Владимир Степанович.
- Я вчера отчёта от тебя так и не дождался, а теперь уж, видно, и не дождусь.
- Теперь точно не дождётесь.
- Скажу тебе по секрету, я уж увольнять тебя хотел за безалаберность твою. Теперь-то уж всё равно, правда, но ты всё равно знай, нельзя так... Вот ведь как бывает. Живёшь, живёшь - и на тебе.
Увольнять он меня собрался, козёл старый. В морду бы ему дать. Я вдруг понял, что теперь можно сделать это абсолютно безнаказанно.
- Знаешь, что, Процент грёбанный, хочу тебе в морду дать, ты не против?
- Ты как со мной разговариваешь, щенок? Да я тебе...
Он надвинулся на меня всей своей тушей и взял меня за грудки. Я не растерялся, выскользнул у него под мышкой и что есть мочи ударил его кулаком в ухо. Процент схватился за ушибленное место, попятился, начал орать:
- Помогите, помогите! Хулиган грабит!
Вот дурак! Кто ж ему поверит? Кому сегодня деньги нужны? Кто ж грабить-то станет? Деньги теперь превратились в разноцветные картинки, приравненные по ценности к фантикам от конфет. Только фантики бывают поярче и пахнут шоколадом и карамелью, а деньги, как говорится, вообще не пахнут. И всё ж нас окружили несколько мужчин и оттащили меня в сторону.
Я плюнул и побрёл дальше, уклоняясь от брошенных вслед ругательств. Обычно я хожу по улицам ссутулившись и уставившись в асфальт, а тут походка моя претерпела сильные изменения. Похож я был на гордую цаплю, только что ноги у меня покороче. Дышал полной грудью, улыбался прохожим. Сколько раз я мысленно избивал этого типа! Мне так давно хотелось подкараулить его где-нибудь в подъезде и так вот дать ему в ухо. Ну что ж, я уже не зря прожил этот день. Можно теперь со спокойной душой встречать Апостола.
У церкви Николы в Хамовниках я остановился. Тут собралась целая толпа. Старый бородатый поп стоял на крыльце с иконой в руках и проповедовал. Вот уж кто был рад концу света, так это церковь. Я стоял поодаль, и до меня долетали лишь обрывки проповеди. Я собрал их воедино, можно сказать склеил скотчем, как разорванную сторублёвую купюру. Смысл получился такой: сегодня великий для всех нас день. Нужно радоваться второму пришествию Христа и просить у него прощения за все содеянные грехи, ибо после конца света ждёт нас жизнь вечная, и каждый получит по заслугам за деяния свои.
Священник читал по бумажке, смаковал каждое слово, как бутерброд, жирно намазанный икрой. Это был его триумф и был он в этот момент счастлив и горд, как никогда в жизни. А ведь, говорят, гордыня страшнейший грех. Разве церковнослужители не главные грешники? Да я никогда не поверю в то, что Бог собственноручно назначил священников посредниками между ним и людьми. Я б на его месте выбрал для этой цели ветер, траву, дождь, кошку или хомячка, в конце концов. Не доверил бы я эту миссию человеку, ох не доверил бы.
Рядом со священником стоит щупленький служка. Странный такой паренёк. Глазёнки маленькие, бородка острая, ему б такой же острый нос и колпак синий и был бы вылитый звездочёт, да только нос у него картошкой, да такой здоровенный, что пол-лица закрывает, ряса, видать, на три размера больше, по земле волочится. Стоит он и по сторонам глазеет украдкой, будто ищет, куда улизнуть можно. И правда, гляжу, а служка-то наутёк пустился, рясу руками придерживает, чтоб под ногами не путалась и улепётывает со всех ног, сквозь толпу продирается, локтями всех расталкивает. Кто-то в толпе заржал. Не выдержал, мол, паренёк. Захотел пожить мирской жизнью, небось, сейчас рясу скинет, водки нарежется, да к девчонке какой одинокой наведается.
Я тоже невольно улыбнулся. А может и прав служка этот? Может он правее всех нас? Тогда чего же я тут стою, как остолоп? Время-то уходит. Да не уходит, нет, рвёт пространство со скоростью реактивного самолёта. Бежать надо, догонять, хватать!
У дома, где живёт Светка с матерью, собралась компания молодых ребят. Поставили на тротуар большой магнитофон, пьют из пластиковых стаканчиков душистый портвейн и смеются. Парни целуют девушек, дрыгаются под музыку, один видно перебрал и сидит в стороне на обочине, а хлипкая рыжая девчонка лет пятнадцати пытается его поднять, да только всё тщетно. Парень и сам бы рад встать, да тянет его к асфальту, как магнит к холодильнику.
- Эй, дядь, айда с нами портвешку! Один раз живём!
- Спасибо ребят, нет времени у меня. Угостите лучше сигареткой.
- Да времени-то нынче у всех мало. На, держи пачку. Там вон ларёк открыт, бери, чего хочешь, всё бесплатно. Никто слова не скажет.
И правда. Какими же ненужными стали в одночасье все те вещи, ради которых мы жили. Ещё вчера мы готовы были на унижение ради потёртых залапанных грязных бумажек, восхищались красотой жёлтого металла и блестящих ограненных камней, с завистью смотрели на дорогие машины. А теперь что? Всё это оказалось лишь мишурой, слюдяной оболочкой. Главное теперь не потерять то, что внутри.
- Лидия Михайловна, здравствуйте.
- Лёгок на помине. Говорила я Светке, что ты вернёшься, только если потоп всемирный начнётся. Вот и припёрся к самому концу света, кобель.
- Я тоже к вам очень хорошо отношусь, Лидия Михайловна, вы мне очень дороги, - съязвил я, пытаясь протиснуться в дверь. - Мне бы Свету увидеть.
Лидия Михайловна посторонилась, освободив дверной проём от своей необъятной груди.
- Доча, кобель твой пришёл!
Кобель из меня никудышный, но, по всему, Лидия Михайловна вкладывала в это слово не его первоначальное значение, а всё то, что у неё наболело за пять лет нашей со Светкой семейной жизни. Светка выбежала вся в слезах, бросилась ко мне и так сдавила объятьями шею, что стало тяжело заглатывать в лёгкие воздух.
- Одевайся, мы уезжаем.
- А мама?
- Ну я прошу тебя, Светик, у нас совсем нет времени. Я люблю тебя.
За стёклами автомобиля скользили деревья и поляны. Ночь выдалась ясная. Вся муть московского дня растворилась в кислоте загородного лунного света. Вот и наше место. Широкая поляна, поросшая высокой травой на самом краю обрыва. Когда-то давно я привёз сюда Светку, и мы всю ночь напролёт смотрели на звёзды, закутавшись в стёганное одеяло.
Я подвёл её за руку через заросли травы к обрыву. Мы молчали. Я постелил одеяло на землю и лёг на спину, Светка легла рядом. Звёзды рассыпались беспорядочно, как кристаллики стирального порошка. Большим красным пятном расплылся на небе Апостол. Он был ближе звёзд и, думаю, мог нас разглядеть из космоса.
- Если б у нас было завтра... я бы хотел, чтобы ты родила мне сына.
- Я бы тоже хотела. Сколько у нас ещё времени?
- Сорок пять минут.
- Совсем не много. А вообще-то, я бы отдала всю прожитую жизнь за эти минуты.
Я обнял её и начал покрывать лицо поцелуями, а Светка смеялась, по щекам текли слёзы, а она смеялась. Не было никогда в моей жизни ничего приятней этих солёных поцелуев. Если б я был режиссёром и снимал кино, я бы выбрал в качестве музыкального сопровождения одну из плачущих баллад Стинга. И снимал бы я эту сцену с вертолёта, постепенно удаляясь в небо и оставляя нас двоих далеко внизу над обрывом в мокрой от слёз траве. Кто-то из великих французов, кажется, сказал, что люди счастливы бывают только в преддверии счастья. Хотелось бы мне опровергнуть эту истину, но мы уже не успеем открыть дверь, перед которой стоим.
Апостол стоял на том же месте, наблюдая за притихшими обитателями голубой планетки. Я посмотрел на часы. Четыре ноль две. Может быть, часы спешат. Может быть, учёные ошиблись и неточно рассчитали время столкновения. Мы ждали. Прошло ещё десять минут. Ничего. На востоке затеплился рассвет. Звёзды перебрались на другую сторону земли и теперь вгоняли в меланхолию вторую половину человечества. Апостол потускнел и едва-едва мерцал на дымчатом утреннем небе. Ничего не произошло.
Мы вернулись в машину, и я включил радио. Радостный диктор тараторил выразительным речитативом:
- Комета Апостол внезапно изменила траекторию и прошла мимо земли на расстоянии шестьсот тысяч километров. В Цюрихе созвана коллегия учёных для изучения этого феномена. Теперь к другим новостям. В столице выявлен факт нападения на два крупнейших банка. Сумма ущерба в данный момент оценивается специалистами. Как вы знаете, в результате вчерашнего повсеместного отключения электроэнергии, произошёл сбой в системе защиты...
Я выключил магнитолу.
Что тут сказать? Больше всего меня поразила не отмена конца света, та то, что нашлись шустрые ребята, которые несмотря на роковую новость, сумели вчера обчистить два банка. Интересно, о чём они думали, зачем им на том свете деньги? Может быть, у них были осведомители среди небесных чиновников и они всё знали заранее? Скорее всего, они просто подстраховались. А вдруг? И, вот, не прогадали.
- Светик, а ведь я теперь безработный, - я засмеялся.
- Как это?
- Да я вчера проценту морду набил.
Светка залилась хохотом, а я вторил ей истерическим ржанием. Минут пять мы просто не могли остановиться, будто нас изнутри кто-то щекотал.
Всю дорогу до Москвы Светка спала, лишь изредка вздрагивая и открывая глаза. Я смотрел на пустую дорогу и думал. Думал о том, смогу ли я прожить также и сегодняшний новый день. Прожить так, будто это последний день в моей жизни. В глубине души я понимал, что это будет отнюдь не легко.