Самолёт задрожал, закачался, шасси ударилось о бетон - и вот уже замелькали за окном постройки аэропорта, машины, самолёты, служащие. Я в Германии. Странное чувство: всего три часа и ты уже за сотни километров от дома в другой стране, населённой чужаками, говорящими на непонятном языке и совсем не похожими на нас.
Моя командировка продлится всего два дня, а встретиться с Игорем можно будет только завтра вечером. Завтра я весь день буду работать, доказывать клиентам, что наши металлопластиковые трубы не уступают по качеству и цене заграничным аналогам. Я заранее знаю, что на успех надеяться не стоит, но мой шеф думает иначе, так что нужно привезти назад в Россию хоть какой-то положительный результат, хотя бы надежду на возможность сотрудничества в будущем. Для этого я здесь.
Я искренне обрадовался, узнав о командировке во Франкфурт. Я уже десять лет не видел Игоря. Он эмигрировал ещё в девяносто втором и с тех пор я от него почти ничего не слышал. Знаю только его номер телефона. Я и звонить-то ему из Москвы не стал. Сделаю сюрприз. Вот он, наверное, удивится! Вечером посидим у него. У меня для этого дела и бутылка нашей водки припасена! Поговорим по душам, как раньше...
От этой мысли по телу разлилось тепло, как от глотка горячего молока с мёдом.
- Цель вашего визита?
- Деловая встреча с партнёром по бизнесу.
- Сколько вы пробудете в Германии?
- Два дня. 3-го апреля улетаю назад.
"Щёлк-щёлк" - и в моём паспорте появляется аккуратненький штамп франкфукртского аэропорта. Выхожу на улицу - тут пахнет весной, но не так, как у нас. В России пахнет талым снегом и ветром, здесь - солнцем и ещё чем-то терпким с примесью выхлопов отработанного дизельного топлива. У каждой страны свой запах. Показываю таксисту визитку гостиницы, где у меня забронирован номер, - и вот уже потянулись за окнами вереницы трёхэтажных особняков, выхоленных и выбритых, с ожерельями из цветов на балконах и зелёными ставнями на окнах. Кайзер штрассе, Хауптвахе, Хайн штрассе - вот и мой отель "Эдельвайс". Небольшой четырёхэтажный дом, со стеклянным подъездом. Плющ ползёт по стенам фасада зелёным ворсистым ковром.
Мне почему-то вспомнился тот злополучный поход по Восточным Саянам летом девяностого года: нагая долина, слегка прикрытая зелёным ковром, и солнце слепит глаза, а впереди лежит диким бурым медведем горный хребет и мы на десять лет моложе и счастливей. Порывистый ветер бросает нам в лицо аромат эдельвейсов, и мы отчаянные и дерзкие.
Нас было трое. Игорь, Таня и я. По правилам в такие путешествия нужно ходить минимум вчетвером: в случае если кто-то получит травму - двое идут за помощью, а один остаётся с раненным. Да что нам тогда было до правил! Сейчас есть спутниковая связь, навигаторы, альтиметры - тогда мы о такой технике даже и мечтать не могли. У нас и палатка была тяжёлая, брезентовая, весила чёрт знает сколько. Мы частенько в кровь растирали плечи лямками самодельных рюкзаков.
В то утро небо смотрело на нас полупрозрачными лазурными глазами. Я встал рано. Я всегда встаю раньше других: наслаждаюсь утренней нетронутой тишиной и смотрю на горы. В голове ясно и чисто, как в хорошо проветренной комнате. Я запалил костёр из остатков вчерашних дров, кедр уютно затрещал, заворчал и начал облизывать языками пламени закопченный котелок. Пора поднимать этих оболтусов!
Тане двадцать четыре. Девчонка - кровь с молоком. Высокая, черноволосая, подбородок чуть вздёрнут и глаза, как два уголька. Мы насилу уговорили её пойти с нами. Она сперва хотела поехать в лагерь на море вожатой, но потом и сама загорелась идеей горного похода. А сейчас ей, похоже, нравилось даже больше чем нам, заядлым любителям приключений. Мы оба были в неё влюблены и соревновались в остроумии и силе, пытаясь завоевать её расположение. А она, не только не хотела отдавать кому-то из нас предпочтение, но более того, ей, казалось, нравилось дразнить нас. Она улыбалась мне и от души смеялась над моими шутками, а через пять минут ворковала с Игорем. Это нас только подзадоривало, и мы оба изо всех сил старались завоевать сердце нашей принцессы. Я и сейчас помню её заспанное улыбающееся лицо в то утро, будто было это не десять лет назад, а вчера.
Завтрак удался. Овсяная каша на сухом молоке, печенье и пряник. Обычный утренний рацион. Игорь, хотя и ненавидит овсянку, съел целую миску: надо набираться сил - впереди перевал.
- Погода отличная, пролетим перевал часов за пять, нам вообще везёт с погодой!
- Я б на твоём месте не каркал, Игорёк, жуй овсянку молча, а то спугнёшь своей тупой болтовнёй солнышко.
Таня хихикнула, положив тем самым начало нашей перепалке. Игорь скорчил такую мину, будто он проглотил живую скользкую лягушку:
- Ты конечно остряк, но вот овсянку готовить не мастер - мало того, что она пересолена, в ней ещё и камни попадаются величиной с куриное яйцо. Ты думаешь мы с Танькой гоблины-камнееды, что ли?
- Да, вы, батенька, гурман! А не хотите ли рябчиков зафаршировать ананасами, да запечь их в сметанном соусе и подать с прохладным шампанским?
- Вот мы домой вернёмся - я Таньку приглашу в гости и приготовлю ей изысканный ужин, а тебя разве что официантом позову, подносить нам...
- Экий аристократ! Дай вот таким свободу! Они в миг феодальный строй вернут, империалисты хреновы!
Таня опять хихикнула - она уже привыкла к нашим шуточным перебранкам. Всегда приятно, когда тебе уделяют внимание, а когда это внимание помножается на два, да ещё и растёт с каждым днём, то и приятно вдвойне.
Я стряхнул воспоминания, голова что-то неприятно закружилась. Открыл стеклянную дверь: небольшой холл, два кресла, старик-портье за стойкой.
- Good evening! - говорю я.
- Да да, добрый вечер, - отвечает старик на русском языке без акцента.
- О! Я и не думал, что тут кто-то по-русски говорит.
- Просто гостиница принадлежит русским эмигрантам, тут весь персонал по-русски говорит. У вас номер забронирован?
- Да.
Я взял ключ и поднялся на лифте на третий этаж. Почему же у нас в хрущёвских пятиэтажках нет лифтов? Тут вот четыре этажа всего, а лифт есть, да ещё тихий такой, поднимается плавно, будто на воздушной подушке.
Номер маленький, но чистый. Бросаю сумку в угол, раздеваюсь и в душ. Нужно смыть с себя остатки России и настроиться на германскую волну. Усталость от перелёта вяжет рот и наполняет жидким свинцом ноги. Всё-таки мы стареем. Три часа лёту и уже усталость, тогда в Саянах мы шли по двадцать-двадцать пять километров в день, карабкались по скалам, и усталость была нам только в радость.
Мы в тот день быстро свернули лагерь, вышли около восьми утра. Рюкзак поначалу больно давил на плечи и идти было тяжеловато. Перевальный взлёт всего метров семьсот, но к нему нужно ещё подойти, а тропа капризная. Она всё время карабкается вверх вдоль реки со странным названием Зун Гол, перепрыгивает через морены и огибает прижимы, будто, строит нам козни на пути. Оно и не мудрено: кто ж хочет быть покорённым? Природа всегда противилась человеческой наглости. Человек привык покорять и побеждать то, что сильнее его самого. Не было б этого в человеческом характере - не было б ни кровавых войн, ни техногенных катастроф. Природа - первопричина человечества, и человек, как непослушный упрямый ребёнок, старается перехитрить свою мать, обмануть её. У него нет ни тени сомнения, что он прав, а мать - просто глупа и ничего не смыслит. И он снова и снова обжигает руку о раскалённую плиту, спотыкается и разбивает колени, а потом захлёбывается плачем, он плачет искренно, но не оттого, что осознаёт свою ошибку, - напротив, он плачет оттого, что не смог достичь поставленной цели и винит вовсе не себя. Он винит ту самую злополучную раскалённую конфорку, кочку, о которую он споткнулся, свою мать, но только не себя. С возрастом, конечно, многие начинают понимать свои просчёты, но, как правило, слишком поздно. А некоторые просто не хотят видеть и намеренно надевают круглые затемнённые очки и, чтобы подкрепить свою правоту вескими доводами, говорят, что сожалеть о содеянном гораздо проще, чем сожалеть об упущенной возможности.
Погода начала портиться ещё до обеда, небо затянуло серым войлоком и больно обжигал лицо северо-западный ветер. Мы добрались до цирка, из которого предстоял подъём на перевал Ля Контес.
- Надо передохнуть. - прохрипел Игорь, сбросив рюкзак на камни.
Я глянул под ноги - серый булыжник начал медленно чернеть, дождь прорвал тучу и заливал нас теперь струями ледяной воды. Ветер усилился. Я тоже сбросил рюкзак:
- Надо поставить лагерь. В такую погоду штурмовать перевал очень опасно.
- Лучше пройти побольше сегодня, и отдохнуть побольше завтра. Осталось-то всего. Да и где ты тут палатку поставишь? Камни вон какие здоровые! И без костра к тому же стоять. Не назад же идти к границе леса!
- Давай спросим нашу принцессу. Как она скажет - так и сделаем.
Таня тяжело вздохнула. Сбросила рюкзак, села на него и начала ковырять ссадину на локте. Она будто и не слышала нашего разговора. Я тоже присел и только теперь почувствовал усталость. Ноги стали какими-то ватными.
Вот такими же ватными были ноги и теперь, когда я стоял в душевой кабинке и поливал себя из душа тёплой водой. Да, надо будет отдохнуть сегодня. Никуда не пойду. Лягу спать, а завтра с новыми силами на переговоры, а потом сразу к Игорю. Только надо позвонить ему всё-таки, а то вдруг я его завтра дома не застану.
Я вышел из душа, накинул на плечи белый махровый халат, закурил и снял телефонную трубку. Номер какой-то несуразный. Каждую цифру смотрю, прежде чем набрать. Не запоминается совсем.
- Guten Abend .
- Can I speak to Igor .
- That"s me. Who"s speaking ?
- Здорово, Игорёк!
Молчание.
- Не узнаёшь своих, оглоед? Разжирел, поди, на немецких харчах?
- С кем имею честь? - Сказал он серьёзно. Таким устрашающе серьёзным голосом, что мне стало как-то неловко за свой шутливый тон.
- Это я, Андрей. Ты меня не узнал, конечно. Левченко Андрей, дружбан твой университетский, помнишь?
- А, Андрей. Привет-привет. Ты что это вдруг позвонить решил?
- Да я тут рядышком во Франкфурте. Давай приглашай меня к себе...
- Какими судьбами?
- Командировка на два дня.
- Ты б хоть предупредил. Я сегодня не могу. Давай завтра.
- Давай, ты только адрес скажи.
- Ко мне домой не получится. У меня жена не очень любит посторонних в дом приглашать, ну ты понимаешь... Тут в общем-то и не принято так... Давай встретимся в баре, тут у меня рядом с домом есть неплохое заведение. Часов в восемь можешь?
Я не ожидал такого приглашения. Я и не думал, что друг, которого ты не видел десять лет "посторонний". Ну, да и чёрт с ним. У них тут свои правила. В чужой кастрюле, как говорится, свою кашу не заваривают.
- Штайгенбергер штрассе тридцать два. Бар "Шарлот" Часов в восемь.
- Договорились. Буду ждать.
- Пока.
- Пока.
Как-то сухо стало во рту. Я пошёл в ванну, налил в стакан воды из-под крана, выпил залпом. Из зеркала на меня с грустью смотрел ещё не старик, конечно, но уже и не мальчик. Две неглубокие морщины прорезали лоб и такие же две в уголках рта. А ведь мне ещё и сорока нет. Удивительно. Европейцы остаются детьми чуть ли не до самой старости. У них в глазах детская искорка радости, да и выглядят они моложе. А у нас, бывает, в глаза пятнадцатилетнему парню заглянешь, и страшно становится от взрослости этой преждевременной.
И всё-таки тогда в Саянах мы были ещё мальчишками. Надо было ставить лагерь, переждать непогоду. Мы же отдохнули минут пятнадцать и пошли на перевал. Подъём сначала был не сложный, склон пологий. Идти стало легче. Дождь почти перестал, но ветер только усиливался, и с вершин потёк белым молоком туман. Мы шли друг за другом: первый Игорь, потом Таня, я - замыкающий. Ботики промокли и стали скользкими и тяжёлыми. Туман загустел, как остывшая манная каша, дышать тяжело. Я обернулся - долины не видно. Она где-то там внизу, будто на дне кастрюли с белой жижей. Гляжу вверх - видимость метра три. Склон стал круче, всё больше живых камней, я споткнулся и разбил ладонь об острый камень. Облизал разбитое место, сплюнул кровь и выругался.
- Чего орёшь, неженка? - спросил Игорь, остановившись.
- Да хватит вам! - Таня говорила испуганным голосом. - Не видно ничего, может быть назад?
- Мы так седловины вообще не найдём. Через вершину нельзя - там скальные сбросы, и в таком тумане мы просто разобьёмся к чертям собачим! - мне и самому уже стало немного не по себе.
- Нужно сегодня перевалить. Иначе день потеряем. Пусть лучше будет день в запасе. - сипел Игорь. Голос у него совсем охрип.
Мы перекурили. Вкус сигареты был горьковатым, и тянулась она как-то очень быстро. Я закурил вторую. Игорь поднялся и пополз вверх, почти на карачках. Танька - за ним. По моим подсчётам оставалось метров пятьдесят, вот только туман был настолько силён, что я уже с трудом различал впереди Танькин силуэт. Пар от дыхания инеем замерзал на воротнике штормовки.
Сильный боковой ветер слева. Значит седло перевала внизу. Мы забрались правее и выше. Слева скальный обрыв. Сбросили рюкзаки. Я достал верёвку. Петля за скальный выступ. Проверил - держится крепко. Спускался я очень аккуратно, перехватывая руками верёвку, осторожно переступал ногами по скользким плитам. Целая вечность - эти двадцать пять метров. Вот, наконец, горизонталь под ногами. Теперь Танька. Стоять под верёвкой нельзя: камнеопасно. Я отошёл в сторону под карниз. Танька оступилась и отправила вниз грохочущий стук перепрыгивающих друг через друга камней. Они ударились о плиту и рассыпались в стороны. Еще несколько шагов и я обхватываю её за талию и помогаю спуститься. Руки дрожат от напряжения. Игорь спустил на верёвке один за другим рюкзаки. Его самого не было видно, а свист ветра заглушал его нечленораздельные хрипы.
Всё самое хорошее и всё самое отвратительное в жизни случается всегда неожиданно. Это произошло в какие-то доли секунды: рука Игоря соскользнула, и он сорвался вниз, увлекая за собой груду камней. Он упал на бок в двух метрах от нас. Я подлетел к нему через несколько секунд, как только сверху перестали сыпаться камни. Игорь хрипел и пытался подняться, упираясь правой рукой.
- Лежи, не двигайся! - Я начал разгребать замёрзшими руками камни. - Танька, тащи аптечку!
Голова вроде бы цела, только ссадина на лбу. Я расстегнул штормовку - плечо, видимо, вывихнуто: рука неестественно вывернута ладонью вверх. Я коснулся плеча - Игорь застонал.
- Ничего, держись, казак! Сейчас потащим тебя вниз. До свадьбы заживёт, правда Танька?
Я обернулся. У Тани на лице застыл ужас, но смотрела она не на меня, а немного в сторону, на ноги Игоря. Правая штанина Игоря чуть ниже колена потемнела. Я провёл рукой - красная липкая жидкость.
- Ну что ты встала, как столб, мать твою? - заорал я, - Тащи аптечку: ножницы, жгут, бинты, ампицилин, что там ещё? Анальгин давай, перекись!
Танька вздрогнула, будто от удара током и подскочила ко мне с коробочкой из кожзаменителя, в которой хранился весь наш походный госпиталь. Я разрезал штанину ножницами и стёр бинтом кровь. Я не видел до этого открытых переломов, поверьте мне, выглядит это не очень приятно. Нога была вывернута вовнутрь, кость на сантиметр торчала из раны. Кровь опять начала сочиться. Танька всхлипнула и передала мне пузырёк с перекисью водорода.
- Давай жгут. Перекись тут не поможет.
Я пережал ногу выше колена жгутом и стал смотреть по сторонам, в поисках шины. Вот только нет ничего похожего на шину среди камней, да и быть не может. Но я всё равно искал. В такие минуты человек с трудом понимает, что он делает, оценить правильность его действий можно только потом. Только после гибели Титаника учёные пришли к выводу, что не надо было останавливать двигатели и давать полный назад, надо было лечь на левый борт на полном ходу, тогда бы столкновения с айсбергом можно было избежать. Сейчас я думаю, что шину вполне можно было бы сделать из древка топора или из алюминиевых стоек палатки, в общем, материала-то подручного было немало. Только тогда мне ничего в голову не пришло.
- Колоть умеешь? - Спросил я Таньку.
- Я боюсь. Я боюсь иголок. Она опять всхлипнула.
- Давай шприц и ампицилин.
Я ударил иглой в бедро и нажал на поршень. Потом я долго перебинтовывал голень. При каждом обороте бинта вокруг ноги Игорь хрипел и стонал. Вроде всё. Таня молчала. Я закурил.
- Ты прости, что я на тебя наорал, прости. Ты же девчонка. Я что-то контроль над собой потерял совсем. Поможешь мне? Давай вытряхивай всё из рюкзаков, будем делать волокушу.
Рюкзаки прорезали ножом и связали вместе, разложили на камнях. Потом перетащили на них Игоря. Хорошо, что он худой - подумалось мне тогда. У него и в университете прозвище было "Кощей". Мы волокли его по камням вниз, представляю, как ему было больно, он не произнёс ни слова, но и не терял сознания. Он постоянно стонал, а глаза были открыты. А я тянул рюкзаки за лямки и пот солёным градом катился по щекам и стекал за шиворот.
Мы спустились метров на сто. Туман начал рассеиваться. С этой стороны хребта склон был намного положе. Внизу открылась долина реки Эхе Гер. До Ниловой Пустыни километров тридцать. Там люди, там спасатели, там наша надежда!
- Давай передохнём, Танька!
Я лёг на спину. Пелену облаков просверлили солнечные лучи. Воздух был холодный и совсем невесомый. Природа никак не реагирует на человеческие невзгоды. Что бы ни случилось с человеком, солнце светит также ярко, также чист воздух и также прозрачна вода. Хотя человеку порой кажется, что из-за его горя всё вокруг должно померкнуть и рассыпаться в прах. Природа - огромный организм и смерть одной его клетки никак не отражается на общем самочувствии.
- Танька, держи карту. Дальше я сам его поволоку на себе. Ты беги по направлению к посёлку. Наверняка по пути местных встретишь, или туристов - вызывай помощь. Тут уже склон пологий я один управлюсь. Давай, дуй быстрей, там дальше тропа должна быть.
Таня кивнула и побежала вниз. Я сидел ещё минут пять, курил, хотя не надо было бы. На высоте и так дышать тяжело. Потом я попытался поставить Игоря на здоровую ногу, и взять его под руку, но завалился вместе с ним на спину. Силы на исходе, а Игорь уже, кажется, был без сознания. Я собрал все оставшиеся силы в пучок и подхватил Игоря так, что рука его оказалась на моём плече. Я тащил его на спине минут сорок, не знаю, сколько калорий я сжигал, делая каждый шаг, вот только понятно было, что калорий этих мне не хватит. Я протащил его на спине до того момента, пока спуск не стал совсем пологим и под ногами не зашуршал мох и трава. Я положил его на спину и... больше я ничего не помню. Ноги как-то подкосились, и очнулся я уже, когда подбежали люди. Голова кружилась, тошнило, и всё будто обволокло сизой дымкой.
Я проснулся. В номере было мрачно. Солнце ещё не взошло, а спать я больше не мог. Разница во времени в два часа даёт о себе знать. Раз уж я встал в такую рань надо прогуляться по городу. Умылся, побрился, порезался, выругался, оделся - всё, готов.
Старик-портье встретил меня дружелюбной улыбкой:
- Как спалось?
- Неплохо, спасибо. Вот ключ.
- Вы ведь из Москвы?
- Да.
- А можно Вас попросить о маленьком одолжении?
Я насторожился. Маленькие одолжения иногда, бывает, создают кучу проблем и неудобств.
- Вы не могли бы передать посылку в Москву. Там ботинки для зятя моего, ну и так мелочёвка всякая. Коробочка совсем не большая.
- Как же я вашего зятя найду?
- А я вам телефон дам, а он приедет и заберёт. Поможете?
Мне эта идея с передачей подарков через границу совсем не понравилась. Зачем мне все эти проблемы: звонить совсем не знакомому человеку, передавать какие-то ботинки, везти их в Москву. Лишняя головная боль. А если у него там в ботинках наркотики спрятаны? Да и вообще, есть экспресс-почта, курьерская доставка.
- Мне вообще-то не очень хочется с этим связываться. Давайте я вечером скажу, подумаю. Сейчас у меня голова другим занята.
Старик погрустнел немного, видно для него это было очень важно. Великая загадка - русская эмиграция. С одной стороны жалко их, поскольку тоска по родине читается в каждом взгляде, а с другой стороны, они сами сделали выбор. Да может ли вообще человек делать выбор или всё решено заранее за него ещё до его рождения - кто знает? Так или иначе, все эмигранты, которых я встречал, с грустью вспоминают о России, но ни один не вернулся на свою непутёвую родину.
Игорь вот после похода полгода провалялся в больнице, потом хромал и ходил с клюкой, а потом уехал работать в Германию и, говорили, что тут ему сделали операцию, и от хромоты и следа не осталось. Домой он не приезжал ни разу, хотя сейчас такая возможность есть. Таня, кстати, через год вышла замуж за какого-то инженера, уехала в Бельгию. О ней я вообще ничего не знаю. В дальние походы я больше не ходил, правда, люблю с сынишкой прогуляться по лесу, костёр пожечь на даче, но это уже другое. Домашний очаг и тот романтический настрой первопроходцев, завоевателей природы - совсем разные вещи.
Я пошёл вниз по улице. Магазины ещё спят, торговцы только-только открывают свои бутики, протирают стёкла, наводят марафет на витрины. Я спустился в метро, долго разбирался с картой - всё чужое и непривычное. Сошёл на площади "Ромер", - это исторический центр города. Тут в это время пустынно, а вечером полно туристов. Восемь утра - бьют часы на ратуше. Перезвон напоминает старинную песню чудесной шкатулки, работы искусного мастера семнадцатого века. На мгновенье мне показалось, что нет ни меня, ни домов, ни людей, есть только этот космический перезвон, инопланетный гимн красоте.
Я вышел на набережную Майна. Сегодня солнце высыпало в реку целый кувшин золотых монет, и они сверкают на воде и почему-то не тонут. А над ними в ряд стоят речные катера, а на набережной щурятся заспанные дома. Они старые, но, как все европейцы, молоды душой, и будут ещё долго купаться в лучах утреннего солнца и гнуть спины под осенними ливнями и ловить ставнями, будто ртами редкие зимние снежинки, и простоят так ещё сотни лет.
В восемь вечера я стоял, у бара "Шарлот" на Штайгенбергер штрассе. Оказалось, Игорь живёт за городом, и мне пришлось отвалить тридцатку таксисту за то, чтобы он меня доставил до места. Тут тихо. Умиротворение и вселенская благодать, видно, навеки поселились в этом холёном квартале.
Игорь опоздал на пятнадцать минут. Я не сразу узнал его. Он не хромал совсем, шёл вразвалочку. Поправился он здорово, от былого кощея и следа не осталось. Нет, конечно, толстым его назвать нельзя, просто он уже не тот мальчик, которого я знал когда-то. Лицо стало округлым, вырос второй подбородок, глаза немного заплыли и слегка покраснели. На нём серая куртка и клетчатая рубашка. Обычный немецкий бюргер, и не скажешь, что русский!
- Ну, здорово, Игорь! Ты всё растёшь! Вверх и вширь!
- Здорово, здорово! - он пожал мне руку. Сухое такое рукопожатие, и рука холодная.
Мы вошли в бар, Игорь что-то сказал официанту по-немецки и тот усадил нас за деревянный столик у окна.
- У меня всего минут сорок, Андрей, посидим, да я пойду. Сегодня надо ещё дочь отвезти к родителям.
- У тебя и дочь есть! Надо же! И сколько ей?
- Пять лет, Марта зовут.
- Марта Игоревна, значит!
- Да нет! Просто Марта. У нас тут отчества не в моде.
- А по-русски то говорит?
- Немного. Ты что пить будешь?
- Я, как ты. Мне всё равно.
Игорь заказал два тёмных пива и орешки. Какое-то время мы сидели молча, отхлёбывали большими глотками холодное пиво, а Игорь всё время смотрел в окно и ёрзал на стуле.
- Ну вот! Десять лет не виделись, а и сказать друг другу нечего! У тебя жена, что дружененавистница, что ли? Хоть бы к себе пригласил.
- А что там смотреть? У меня свой дом, такой же, как и все остальные здесь. Две машины, дочь, жена - всё, как у всех.
- А кем работаешь-то?
- Программы пишу для банковских систем.
- А что, по России не тоскуешь? Помнишь, Саяны?
Казалось Игорь всё время ждал, когда же я спрошу его об этом. Он скривил рот и ответил резко и очень холодно:
- Не тоскую, Игорь, Саяны помню. Тут врачи хорошие - заштопали, залатали - нога почти как новенькая стала, хотя, всё равно ноет иногда по ночам. Я, Андрей, даже и слушать не хочу про Россию. Мне, по сути, и дела нет до того, что там происходит и как вы там живёте. Я гражданин Германии и ностальгии не испытываю. У меня новая жизнь, ну ты же меня понимаешь!
- Да я-то что? Игорь, я ж в КГБ не работаю. Я так, повидать тебя. За тобой другие приедут.
Я улыбнулся. А вот Игорь шутки моей не оценил и вопросительное выражение застыло у него на лице. Мне показалось, он даже как-то испугался немного.
- Да шучу я, Игорь! Ты совсем стал другой, я если б тебя на улице встретил, и не узнал бы даже. Как люди меняются!
- Да, ты тоже не помолодел! Ты не обижайся, мне бежать надо. Рад был с тобой повидаться.
Теперь вопрос, видно, застыл на моей физиономии, потому что вид у Игоря был какой-то виноватый. Он смотрел на меня и всё ёрзал на стуле. Я допил пиво и попросил счёт. Игорь вздохнул с облегчением.
- Ну бывай, - сказал я, выходя на улицу.
- Счастливо, - ответил Игорь, - вон там стоянка такси, метров пятьсот пройдёшь и направо.
- Спасибо.
Я ехал очень долго: вечером движение оживлённое. В голове всё мелькали воспоминания прошлых лет. Люди меняются, меняются времена, идеалы, обычаи. Нет ничего вечного, а жаль. Как-то очень не хочется в это во всё верить. Грустно видеть старость, которая была когда-то молодостью, грустно вернуться в родную деревню и застать её в разрухе, грустно.
В гостинице я был около десяти, усталый и разбитый. Открываю дверь подъезда - Старик-портье даёт мне ключ от номера.
- Ну что, Вы не надумали? Может быть передадите всё-таки посылочку?