Я вывернул руль, и автомобиль плавно влился в поворот. Слева взметнулась в небо колокольня, сверкнула на солнце золочёным крестом и поплыла за ветровым стеклом. Впереди семнадцать километров гладкой синевы, а за ней тонкая полоска другого берега. Дорога обрывается под гору захватывающим дух аттракционом. Ты, будто, ныряешь в эту синеву с крутого берега, а когда выходишь из машины - свежесть, как после принятия ледяного душа.
Последний раз я испытывал эти ощущения лет шесть назад. В Юрьеве Поволжском проходили почти каждые мои каникулы, сначала школьные, потом студенческие. А потом чёрт меня дёрнул жениться в возрасте двадцати двух лет, и моё консервативное представление об отдыхе перестало вписываться в общую концепцию счастливой семейной жизни, разработанную женой. Отпуск в деревенской глуши представлялся ей страшным сном. Другое дело фешенебельные курорты в жарких экзотических странах. Бикини, коктейли, официанты, бассейны. В общем, я и сам уже привык к комфорту и, если бы не очередная ссора с женой, наверное, не скоро я бы тут появился. Я в пух и прах разругался с ней из-за покупки новой машины - казалось бы, пустяк, ерунда. Так нет же - у нас дело закончилось осколками недавно купленных французских тарелок и причитаниями о загубленной жизни и лучших годах молодости, которые вернуть уже не представляется возможным. Я психанул, конечно, как обычно. Но вот только вместо того, чтобы напиться в баре, что рядом с моим жилищем, и в час ночи с понурой головой вернуться домой, заснуть на диване, храпеть всю ночь, а наутро стонать от головной боли и тошноты, я почему-то решил уехать куда-нибудь подальше от Москвы. Вот так я здесь оказался.
Я припарковал машину у обочины, вылез и потянулся, зевая, как только что проснувшаяся голодная рысь. Воздух потёк в лёгкие живительным эликсиром. Здешний кислород - главная достопримечательность города. Он не просто чистый, в нём травяной бальзам, разбавленный один к трём речной влагой и приправленный дымком из трубы растопленной баньки. Сегодня же суббота! Так уж сложилось, что моются тут раз в неделю, зато основательно и со знанием дела. Можно и мне попариться берёзовым веничком после обеда. Но, прежде чем я пойду к деду, надо выйти посмотреть на Волгу. Поднялся на дамбу, смотрю... Сегодня штиль. Пресное море в семнадцать километров шириной стоит неподвижно и молча. Ему сегодня нечего сказать, как, в общем то, и мне. Что я сейчас скажу деду? Шесть лет не приезжал, а тут вдруг нагрянул, как снег на голову, один, без жены, небритый, да ещё в семь утра. Врать не буду, скажу как есть. Мужик мужика должен понять.
Я спустился с дамбы и поплёлся по улице вдоль покосившихся заборов, облупившихся домов, залатанных стёкол и ржавых бочек с водой для полива. Палитра рыжевато-зелёная. Ветошь и ржавчина, обсаженная кустарником, берёзками и ещё какими-то гладкоствольными деревьями с кучерявой кроной. Вот за этим домом запахнет навозом - точно. А тут ворота бледно-зелёные, покосившиеся - точно, и они на месте. Тут ничего не меняется. Вот старуха с утра пораньше пошла за водой на колонку с помятым ведром. Из поколения в поколение передаются такие вот жестяные вёдра, алюминиевые фляги и тележки к ним. Фляги частенько воруют: можно сдать за деньги в приём цветных металлов. А вот тележки никому не нужны: каждая из них сотворена по индивидуальному проекту, и второй такой во всём городе не сыщешь.
А вот и оранжево-бежевый дедов дом. Он врос в землю по самые окна. Ему уже лет сто, а то и больше. Я помню, будучи мальчишкой, разглядывал ботинки прохожих, взгромоздившись на широкий подоконник. Толкаю калитку - она не заперта, за ней сад: несколько яблонь, два смородиновых куста и тощая вишня, а за домом грядки. Вот и дед мой: сидит на перевёрнутом ведре и пропалывает аккуратный прямоугольник земли, из которой торчат зелёные перья лука.
- Юрка, ты что ли? Ну даёшь! Надолго? А чего один-то, без жены? Выгнала что ли?
- Да нет, я сам ушёл.
- Да ты чего? Сбежал что ли?
- Сбежал. Вот тебя, дед, повидать приехал. Пустишь переночевать-то?
- Ещё чего! Пущай таких в дом!
Он засмеялся, да ещё ехидно так, эх старый чёрт! Он всё такой же. Память моя воспроизвела его портрет шестилетней давности с точностью до каждой морщинки на желтоватом лице. Она выхватила его из прошлого и наложила, как слайд с отпечатками пальцев, на нынешний день - совпадение сто процентов, без малейшей погрешности.
- А ты возмужал, сорванец!
- Да скажи уж постарел! А ты вот не стареешь, всё такой же.
- Да я помирать то не собираюсь, не дождёшься! Айда в дом! Завтракать-то будешь ли?
- Молока бы попил парного с хлебом, есть молоко-то?
- Есть. Вона трёхлитровая банка в сенях, бери да пей, сколько влезет.
Я поднялся на крыльцо. Тут тоже всё, как раньше: половичок у двери, дверь тяжёлая, дубовая. Ручки тряпкой обмотаны с двух сторон, чтобы закрывалась плотней. В сенях лавка, на ней банки какие-то, бутылки пыльные, а вот и молоко моё. Подхватил банку - и в дом. Дом-то уж не такой чистый, как раньше. Видно дед один с хозяйством не справляется. Паутина в углу, на полу мусор, миски какие-то грязные на табурете навалены. Занавески на окнах когда-то белыми были, а теперь потемнели, засалились.
Не должен мужчина жить один. Одинокие особи деградируют, зарастают паутиной и становятся озлобленными. Самые отчаянные ловеласы нуждаются в постоянной женской опеке, без неё они хиреют. Такое уж человек животное: то сбивается в стаи, то бродит одиноким волком, но в итоге всё равно роет собственную нору и обзаводится потомством. И нередко этот шаг делается под давлением избранницы.
Я налил здоровенную кружку тёплого молока, отломил горбушку белого хлеба и с жадностью отхлебнул чуть ли не половину. Дед появился на пороге с тряпкой в руках.
- Я, дед, не спал ночь. Плохо соображаю. Давай я посплю часок, а потом поговорим. Ты баню-то топить будешь?
- А как же! Ты давай спи. Я тебе одеяло сейчас принесу.
Через пять минут я сквозь полудрёму слышал поскрипывание железной сетки кровати да кряхтение деда за деревянной перегородкой. Сон накрыл меня с головой ватным одеялом.
Проснулся я к обеду. Аромат жареной картошки с луком приятно щекотал ноздри. Дед стоял у плиты и ножом переворачивал содержимое закопченной сковороды.
- Садись есть. Я вон огурцов набрал свеженьких.
Я сел за стол и начал молча уминать картошку, закусывая чёрным хлебом и заедая огурцом. То ли дед готовил как-то по-особенному, то ли я так проголодался, только блюдо это было необыкновенного вкуса. Ни один самый изысканный ресторан не предложит вам ничего подобного, ни за какие деньги. Огурец я макал прямо в солонку. Хрустел, чавкал и никак не мог насытиться.
- Ты что там в столице своей голодаешь, что ли?
- Да нет, дед, ты больно вкусно готовишь.
- А, ну-ну...
Он подпёр рукой подбородок и долго смотрел на меня. Было в его взгляде много чего: и удовольствие, и мудрость и грусть. Старый он уже: в морщинах весь, сутулый. Руки грубые, потрескавшиеся, глаза впалые. Что он видел в жизни? Этот дом, огород, да местный районный клуб. Вся жизнь прошла тут. И ведь он не пытался уехать в большой город, не рвался покорять недосягаемые высоты. Он просто жил так вот из года в год, ухаживал за садом, рыбачил, топил баню, да пил с женой чай по вечерам. Бабка-то померла, когда я ещё в школе учился, а он всё живёт, держится.
- Ну что пойдёшь в баню-то? Сходи, покуда не остыла. Вечёр-то небось на танцы пойдёшь на девок глазеть?
- В баню пойду, на танцы - не знаю пока.
Банька и правда вышла знатная. Я целый час сидел на лавке, кряхтел, вздыхал и время от времени то выливал на голову ковш холодной воды, то выплёскивал его на камни и, пригнувшись, съёживался от жаркого пара, поднимающегося к потолку. Отчаянно отхлестал себя берёзовым веником, намылился, ополоснулся и вот я совсем другой человек: раскрасневшийся, чистый и свежий.
Дед напоил меня горячим чаем с земляничным вареньем. Интересно, почему он меня ни о чём не расспрашивает? Живёт тут бобылём, в огороде копается. Неужели ему не интересно послушать про другие страны, про Москву, про современных людей. Да нет же, не в этом дело. У него телевизор есть, старый, правда, чёрно-белый с такой ручкой здоровой для переключения каналов. Он наверняка по вечерам глядит в него часами. Оттуда и черпает мировые новости. Величайшее изобретение человечества наглухо закупорило фонтан романтических речей горожан. А, бывало, вечером полдеревни собиралось послушать новости и байки, если в гости приезжал кто-нибудь из городских.
- Пойду я, дед, погуляю. Вечереет уже. Погляжу хоть, что тут изменилось.
- Поди, поди. Тут вон магазин новый открыли на днях, танцы есть в городском саду. Поди, ты молодой, чего дома-то высиживать?
Я вышел за калитку, сунул руку в карман, достал пустую пачку из под сигарет, плюнул, скомкал пачку, бросил в кусты. Нет, так нельзя. Поднял и сунул обратно в карман. Нечего мусор московский разбрасывать. Тут своего, наверное, хватает. Надо в магазин за сигаретами.
Магазин новый, красуется аккуратная вывеска "24 часа". Прилавки сверкают, вот только продукты на них какие-то непривлекательные, кажется, будто лежат они тут давно.
- Дайте пачку Мальборо. - говорю я молодой девчонке в синем чепчике.
- Вы из Москвы, небось? - спрашивает она.
- Из неё родимой.
- Сразу видно. Наши-то такие папиросы не курят. Надолго к нам?
- Да сам не знаю. Может погощу денёк-другой.
- Так на танцы сходите! Сегодня в городском саду дискотека.
- Ну, если ты мне компанию составишь, может и схожу.
- Да у меня сменщица только в двенадцать придёт, я не могу сегодня. Да у вас вон и кольцо на руке, стану я с вами танцевать, а потом жена ваша мне покажет кузькину мать!
Всё-таки женщины очень наблюдательны. Они оглядывают мужчину с головы до ног и в доли секунды делают выводы. Ага, у этого рубашка мятая, ботинки не чищены, булку какую-то жуёт, причмокивая, - холостой, а этот вот весь гладкий и глаженный - этот женат, а бывает что одет опрятно, щёгольски даже, задор в глазах - эти самые опасные, они, как правило, не ищут серьёзных отношений, им каждый день новых подавай. Но, тем не менее, такие как раз наиболее привлекательны, и, если у них ещё всё в порядке с чувством юмора, то держись... Ну, а если такой кавалер ещё и знает азы галантности - он просто ископаемое. Надо же какая мелочь - кольцо на руке, а она сразу заметила. А я бы и внимания не обратил. Да и наверняка совсем её не смутило то, что я женат. Просто это определённая форма заигрывания, этикет флирта и шпионский приём.
- Ну что ж, что кольцо... Ладно, сколько с меня?
Я заплатил и вышел на улицу, провожаемый её взглядом. Я не оборачивался, я его кожей спины почувствовал. Сигарета была особенно вкусной и тягучей. Так всегда, когда долго не куришь. Вечер уже окончательно спустился с неба и обволок, как кисель, деревянные дома, хромые сараи и тощие заборы. Я поплёлся в сторону городского сада. Улица заметно оживилась: девушки в ярких платьях, со следами неумело использованной косметики на лице потянулись к месту, откуда доносилась музыка, как бабочки на свет. Кто в сопровождении кавалеров, кто в надежде найти оных на танцплощадке. По двое, по трое, поодиночке.
Мимо меня, отчаянно матерясь, прошла группа подвыпивших парней лет двадцати. Они и есть искомые кавалеры. Есть и приезжие, отдыхающие. Их легко можно опознать по рваным и протёртым джинсам. Сюда эта волна моды ещё не докатилась. Тут всегда так было. Мода заглядывает в этот городок с опозданием. Может оно и к лучшему. Всё какое-то разнообразие. В Москве стоит пройти слуху о том, что в моде, скажем, подворачивать джинсы выше голени - глядишь через неделю - уже все джинсы подвернуты. В моде рыжий цвет - глядь все дамы в миг порыжели. Тут же, как будто бы другой мир. Да и не сказать, что не умеют здешние девушки красоту наводить. Одеты они не хуже городских, просто гардероб их в денежном эквиваленте намного дешевле, а всё остальное - вопрос наличия либо отсутствия вкуса.
Я вошёл в ворота сада и направился к танцплощадке, круглому деревянному настилу, обнесённому невысоким, на удивление ровным, заборчиком. На площадке танцуют человек тридцать, а остальные, их втрое больше, стоят вокруг и глазеют, а кто-то танцует за пределами площадки. За вход надо платить, а зачем, если музыку слышно и так. Музыка - дрянь, конечно, но от скуки можно и послушать. Я постоял минут сорок у забора, покурил, потоптался на месте. Тем временем уже окончательно стемнело.
Я поплёлся к дамбе мимо уединившихся в саду счастливых парочек. Волга по-прежнему не движется. Спит, наверное. Прошёл мимо полуразрушенного кирпичного здания, которое когда-то было пивоваренным заводом, говорят, и пиво тут было неплохое, да вот только я этого не застал. Сейчас завод возвышался над домами мрачным глухонемым замком и был тут совсем не кстати. На небольшом деревянном мостике, спускающемся к воде, на корточках сидит девушка в байковом халатике с коротким рукавом и полощет какое-то тряпьё. Тут мало у кого есть водопровод, я уж не говорю о таком чуде двадцатого века, как стиральная машина. Бельё стирают дома, а полоскать по старинке ходят на реку.
Я остановился, сел на парапет, свесил ноги вниз. Девушка не обращала на меня никакого внимания, бултыхала в воде тряпки, выжимала и бросала в большой пластмассовый таз. Какие всё-таки у неё естественные движения! Природная красота работы, без манерности и жеманства.
- Ну что уставился? - сказала она, наконец, бросая последнюю тряпку в таз.
Меня будто дьявол за руку схватил. Я стащил с пальца кольцо и незаметно сунул его в карман.
- Да нет, ничего. Может помочь донести?
- Ну, помоги. Тут не далеко.
Я подхватил таз и последовал за девушкой. Она шла чуть впереди. Ей, наверное, лет двадцать пять, не больше. Высокая, худая, чуть курносая, глаза большие и ресницы длинные. Трудно описать подробнее: фонари в городе горят только на главной улице, а дамба не освещается. Девушка мне понравилась. Была в ней какая-то естественная притягательность.
- Ты откуда?
- Из Москвы.
- Погостить к родне приехал?
- Да, к деду в гости. А ты почему не на дискотеке? Там, вроде, вся молодёжь сегодня собралась.
- Да что там делать? Одни болваны, да пьяницы. У нас в городе мужики перевелись, только приезжие иногда заглядывают, так от них тоже толку мало. Они на лето приедут, голову вскружат, а потом ищи их свищи!
- А ты что ж не уедешь куда-нибудь, в большой город? Там и работа есть и мужа бы себе нашла.
- Да кто ж меня приглашает-то в города эти? Кому я там нужна-то? Там своих хватает.
- А, может быть, я тебя приглашу.
- Ага, пригласишь, конечно, так я тебе и поверила.
- А что? - я ухмыльнулся. - Ты вон какая красивая!
Мы остановились под фонарём. Только тут я смог её рассмотреть, как следует. Она хорошенькая, лоб высокий, волосы русые, кожа смуглая. Но самое главное - руки. Хрупкие, будто фарфоровые, кажется, тронешь - сломаются. Я поставил таз на деревянную скамейку у дома. Кисти рук онемели от тяжести. Как она таскает эти тазы, да ещё такими хрупкими ручками?
- Красивая, говоришь? Не верю. Комплименты делаешь, охмурить хочешь? - и она по-детски засмеялась и показала язык.
- Да, правда, правда! Таких девушек в Москве днём с огнём не сыщешь.
Она махнула рукой, но я заметил, что комплименты эти ей были приятны, и в глазах забрезжил интерес к моей персоне.
- Тебя как зовут?
- Оля, а тебя?
- Юра.
Я протянул ей руку и слегка сжал её чуть влажную ладонь. Она опять хихикнула.
- А ты надолго приехал-то?
- Всё от тебя зависит. Меня в этом городе ничего не держало, до этого момента, но теперь я крепко призадумался. Захотелось остаться.
Я перешёл в решительное наступление. Оля уже, казалось, забыла о своём тазе с бельём, о том, что мы познакомились минут десять назад. Да и мне показалось, что эту девушку я знаю давным-давно. Она смеялась над моими глуповатыми шутками, а я разыгрывал перед ней влюблённого юношу, только что не пел серенаду под аккомпанемент банджо. Да, мне правда нравится эта девушка, может быть, я её и искал, просто раньше не замечал, что она есть на свете.
- Ну что так и будем тут стоять под фонарём? Давай прогуляемся по Волге, что ли? - и я подал ей таз с бельём.
- Хорошо, ты только подожди, я переоденусь, не в халате ж я пойду. Ты покури пока, я мигом.
Она скрылась за калиткой, а я разглядел в темноте лишь как мелькнули задники её белых шлёпанцев, когда она поднималась по ступенькам. Я закурил. В окне загорелся свет. Я видел, как она задёрнула шторки. Тишина тут такая. Если б не шелест кузнечика в траве, я бы подумал, что оглох. И эту тишину вдруг распорол пронзительный визг мобильного телефона в кармане рубашки. Меня будто холодной водой окатило, будто я спал, и ни с того ни с сего заорала заводская сирена. Я и забыл, что у меня вообще есть телефон. Тут связь очень плохая, дозвониться невозможно. Голубой дисплей высветил номер жены. Я ответил:
- Алло.
- Юрка, ты где, ты зачем телефон отключил? Я сижу тут, как на иголках, всех
друзей уже твоих обзвонила. Я уже не знаю, что и думать. Ты не делай так больше, пожалуйста. - голос был тревожный и по периодическим всхлипываниям я понял, что она плачет.
- Я к деду поехал, в Юрьев.
- А что ж ты молчал-то? Я же места себе тут не нахожу! Ты прости меня, я не права была. Ну ты тоже хорош, так нельзя же! Ты когда приедешь? - она всхлипнула. - Я люблю тебя.
- Я... я сейчас выезжаю. Буду часа через четыре. Ты меня дождись, ладно, спать не ложись пока.
- Хорошо, приезжай скорей.
Она повесила трубку. Я, как будто, протрезвел после бурной ночной попойки. Состояние нерешительности длилось несколько секунд, а потом я побежал. Побежал вниз по улице к дедову дому, летел, что есть мочи. Запыхавшись, запрыгнул на крыльцо и ворвался в избу. Дед смотрел телевизор.
- Ты чего это?
- Поеду я, дед, домой.
- С женой что ли помирился?
- Помирился.
- Ну и молодец. А чего на ночь глядя-то? Ты б поспал хоть.
- Да я привык ночью за рулём, доеду как-нибудь.
- Ну давай хоть обниму тебя.
- Пока дед, я приеду ещё как-нибудь.
Я завёл машину, надавил на газ, и дорога постелилась под колёса серо-жёлтым шарфом. Захотелось курить. Я сунул руку в карман и нащупал скомканную пачку. Опустил стекло и выбросил её на дорогу. В кармане ещё что-то мешалось. Это было кольцо. Я накрутил его на палец, включил музыку и положил обе руки на руль. Шоссе катилось мне навстречу.