Аннотация: Приквел к "Приглашению Волчьего Пана" и "Наследнику волколака". Рассказ о том, как Завальня стал чародеем и волколаком.
Воля болотного бога
Страшно на болоте ночью. Темно, стелется над землей желтоватый туман. Тихо. Ни птица не крикнет, ни зверь не пробежит. Лишь булькает гнилая вода над бездонными вирами, и покачиваются моховые почки. Горят во тьме болотные огоньки, зовут одиноких путников в черную топь на верную погибель. Клонят к воде кривые руки-ветви мертвые деревья, колышется на невидимом ветру стебли осоки и рогоза. И прячутся в темной глубине топей древние как мир капища, алтари мертвых богов, что царствовали на этой земле задолго до Перуна, до Белбога и брата-врага его Чернобога. Страшно на болоте ночью.
Но не зря бывший рыцарь, бывший крестоносец, бывший добрый католик Отто фон Хаммерштайн пришел в эти гнилые земли.
Ноги проваливаются по колено в чавкую грязь, что засасывает, стягивает сапоги. Пачкает некогда белый плащ черным. Но тверд лицом бывший рыцарь. Сведены над переносицей тонкие брови, морщится от усилий благородное лицо, сжимаются в узкую полоску под аккуратными усиками губы. Гордо вздернута бородка клинышком, как привычно истинному немцу, уроженцу Мекленбурга. Кажется, что пронзает стальной, острый как стилет взгляд болотную тьму, видят, что не видят остальные. Но так только кажется.
Поник белый крыжацкий плащ, чертит исчезающие узоры на воде длинный полуторник-бастард. Старинный, рыцарский, которым рубил головы язычникам на Святой земле еще прадед, но это уже не тот меч, что когда-то вручил молодому оруженосцу Отто его отец Генрих фон Хаммерштайн в родовом замке. Изменился он, покрылся линией магических рун, потемнел меч, впитавший кровь невинных - также и маленький Отто стал другим, вырос, но совсем не в того, кем мечтал видеть его отец. Длинен и кровав был путь рыцаря в литовские болота. Дорога к истинному знанию выжженной полосой пролегла не только через опустошенные селения прусов-язычников и полочан-еретиков, но и в душе самого Отто. Сила черной магии оказалась соблазнительнее истовой веры католика, и тогда славный рыцарь отрекся от своего бога.
Он изучал тайные свитки галльских друидов, сохраненные со времен Великого Рима, пытал прусских жрецов и путешествовал в опустошенное Залесье, где внимал откровениям шаманов, пришедших вместе с ордами узкоглазых и многочисленных племен великого Батыя. Не обошлось, конечно, и без испытаний, посланных адепту его рогатым господином: сидел, бывало, в холодных порубах, голодал долгими зимами, сгорал несколько раз на кострах инквизиции и бежал из-под палаческого топора. В родном Мекленбурге почитали его за великого ересиарха, заморившего не один десяток человек в поисках источника живительной силы. В Пруссии и Литве о нем говорили не иначе, как шепотом, и прозвали за совершенные злодеяния Жерновами. Как и его меч, закалялась душа колдуна и чернокнижника Отто фон Хаммерштайна по прозвищу Жернова в крови и боли и вела его все дальше и дальше, в самые глубины адского пламени в поисках эликсира бессмертия.
- Verdammt! Сколько еще идти? - Жернова обернулся назад, вперил тяжелый взгляд в узкое лицо проводника.
- Не стоит кричать, пан чаровник! Ой не стоит! Мало ли еще кто может нас слухать... - Проводник хитро улыбнулся, оскалив мелкие острые зубы, захлопал выпученными глазами.
Отто помимо воли потянулся к мечу, готовый на месте зарубить наглеца, но вовремя остановился. Без помощи этого хитреца с рыбьими глазами вряд ли бывший рыцарь выберется из лабиринта топей и проток. Да к тому же лишь только он знает, где скрывается древний алтарь.
Рыбоглазый нашел его в Троках, в, казалось, самом совершенном убежище, которое мог изобрести изощренный разум чернокнижника. Ни Орден, ни инквизиция, ни литвины не могли его выловить в течение многих лет, а этот взял, и нашел. И поэтому фон Хаммерштайн сразу поверил в то, что тот ему рассказал.
Загорелся Жернова новой идеей, и, ни дня не медля, отправился в глухие болота, что раскинулись около древних Турова и Пинска. По привычке пробирался глухими, давно не хожеными трактами и звериными тропами, благо выпытал у прусов тайны лесного следопытства. А с ним всюду шел странный попутчик, обладатель жутких огромных глаз. И за всю дорогу так и не поведал своего имени...
По дороге, в разоренной во время одного из регулярных набегов псов-рыцарей вглубь Литвы деревне Отто и его спутник за сущие гроши купили девочку, круглую сироту. Ее тетке уж слишком накладно было содержать девку, кормить лишний рот, и не получать от нее никакой помощи. А что деньги дали страшный крыжак и не менее страшный лупоглазый мужик, ее не волновало.
Всю дорогу рыбоглазый поил ее своими тайными настоями, отчего девка пребывала в странном состоянии полусна-полуяви: шла-то шла, но в глазах ее Отто не видел ни капли понимания и разума. Фон Хаммерштайн уже подумывал о том, что когда надобность в проводнике пропадет, выпытать у таемника секреты его удивительных снадобий.
Но только не сейчас, только не на мертвом болоте. Он еще нужен. Жернова вполне понимал, что в этой проклятой земле без советов рыбоглазого не сможет прожить ни минуты, не забредя в скрытую густыми зарослями ракитника багну. След в след за ними бездумно шла девчонка, чуть покачиваясь на ходу. Проводник тянул ее за веревку, привязанную к узенькому запястью.
- Налево, пан чаровник. Нам налево, - прошипел за спиной таемник. - Мы уже рядом, осталось лишь пару шагов.
Хаммерштайн грязно выругался на немецком, отчего по уродливой морде рыбоглазого расплылась очередная улыбка. Издевательская, как показалось колдуну.
- Ты уже час назад говорил... - Чернокнижник мгновенно замолчал, с удивлением ощупал скрывшуюся под черной водой твердь. Шагнул в сторону, измеряя площадь каменной плиты, на которой оказался. - Оно?
- А то, а то! - прошамкал проводник, подтягивая ближе девку. - Совсем близко. Чувствуешь, пан чаровник?
- Чувствую! - Хаммерштайн от невиданного чувства обмер от удивления. - Ich schwЖre vom Teufel, чувствую! Что это?
- Дыхание моего бога, пан чаровник.
Чем дальше шли они по дороге, проложенной в самом сердце болот древними строителями, тем шире она становилось, а вокруг вставали свидетельства людского поклонения. Каменные клыки, выраставшие прямо посреди топей, полуутонувшие в багне каменные и деревянные истуканы, изображавшие одно: огромного змея, взиравшего с поистине вселенской мудростью на путников. Но еще чувствовал Отто в темных провалах глазницах, вырубленных в девственном камне, неисчерпаемую жажду и глубокую, как топи полесских болот ненависть.
Вскоре дорога уткнулась в круглую площадку с камнем-грибом посреди. Грубая поверхность потемнела то ли от времени, то ли от крови, пролитой на алтаре. Хаммерштайн чувствовал, что немало невинных душ было здесь загублено, проклятая душа трепетала от заключенной здесь силы.
- Что там, под камнем? - Ноздри породистого носа затрепетали от вожделения.
- Там спит мой Бог. - Проводник разложил на грибе свою пленницу, раздвинул в стороны руки-ноги. Отошел, внимательно оглядел получившееся. - Неразумные люди по трусости и суеверию называют его Цмоком, Проклятым Змеем. Мы же, знающие, зовем его Живойт, Даритель жизни, Змей-хранитель. Именно он, а не посягнувший на его заслуги Белбог и твой хрыстианский бог...
- Он не мой! - с отвращением сплюнул Жернова.
- Не важно, пан чаровник. Здесь - не важно. Здесь тебя не достанет руки твоих собратьев по вере, здесь бессильны все боги, кроме Живойта. Проси, и он исполнит, пан чаровник.
- Что мне надо делать?
- Закрой глаза, попробуй заглянуть вниз.
Обманчиво легкие руки таемника легли на плечи и мигом налились тяжестью, отчего ноги у Хаммерштайна подломились как соломенные, и гордый рыцарь рухнул на колени.
Веки сами собой закрылись, но ощущение токов невидимой силы не исчезло, а только усилилось; они пульсировали огненными жгутами, уходящими в каменную толщу. Дух Отто, отделившись от тела, невесомой дымкой скользнул вдоль них, вниз, в пропахшую болотной гнилью глубину. И странное открылось нематериальному взгляду колдуна: свернувшееся в многочисленные кольца огромное тело, покрытое стальными и бронзовыми чешуйками, золотые рога на огромной как хата голове, и пылающие глаза, бесстыдно уставившиеся в самое естество чернокнижника.
- Чего... ты... жаждешь?.. - Шипение как скрип, как когда-то в детстве повариха скребанула ножом по дну сковородке, от которого сводит скулы и ноют зубы.
- Бессмертие. - Слова даются с трудом. Магия жадными всплесками растворяется в каждом звуке, издаваемым бестелесным духом.
Острая боль выкинула душу Хаммерштайна обратно в тварный мир. Последнее слово растворилось в каменной тверди. Он лежал на холодном камне, из носа стекала струйка крови.
- Закрепи договор невинной кровью. - Рыбоглазый протягивает каменный нож на грубой рукояти.
Жернова с трудом поднимается, опирается одной рукой на плечо проводника, заносит руку. Бьет. Кровь горячей росой ложится на лицо, стекает вниз и впитывается в камень. Девка умерла быстро, и Хаммерштайну ее не жаль. Ничего не жаль для обретения заветной мечты. И он знает, что надобно делать.
* * *
- Держись, клятый пан! - Меч взлетает в воздух, лезвие описывает красивую дугу и опускается на казавшуюся беззащитной голову.
Завальня смеется в усы. Отступает чуть в сторону, поднимает клинок, ловя удар на лету, отводит в бок, опускает до самой земли. Пан Свиридовский только в последний момент понимает, что с ним происходит.
Но черноусый шляхтич щадит его. Вместо того чтобы развалить наглеца пополам размашистым косым ударом, целит стальным яблоком на рукояти в зубы Свиридовского. Пан рыцарь заливается кровью и падает навзничь. Опозоренный, но живой, хоть и лишившийся нескольких зубов.
Вокруг смеются - получил Свиридовский по заслугам.
Завальня встал над поверженным рыцарем, склонил острие меча к бешено мечущемуся кадыку.
- Думай, о чем говоришь, лях! Не бывать Литве под Польшей! Получит вот точно также твой Ягайло-здрадник от пана Витовта по зубам.
Но Свиридовский не успокоился. Ощерился беззубым ртом, шипит по-польски.
Но тут подоспел пан сотник на вороном. Втиснулся широкой лошадиной грудью между разъяренным Завальней и Свиридовским. Очунявшие рыцари быстро скрутили Завальню с ослепшими от злости глазами. Еще двое подняли опозоренного ляха. Тот хрипел, с усилием дышал сквозь зубы.
- Что вы себе позволяете, панове?! - Сотник аж приподнялся в седле от возмущения. - Нашли время выяснять, кто собака, а кто пацук!
Завальня молчит, вперив тяжелый, пристыженный взгляд в землю, нервно тиснет рукоять меча. Свиридовский ежесекундно сплевывает кровь и тоже смотрит на землю. Все уважают пана сотника.
- Ладно, горячие паны. - Сотник успокаивается также быстро, как и вспыхивает. - Свиридовский - к цирюльнику, Завальня - ко мне.
Шатер сотника был не лучше, чем у остальных - даже самые высокородные паны равны безземельному оруженосцу. Так дело обстояло на словах, на деле же сыновья древних шляхетских родов, князья и магнаты, жили в роскошных хоромах, окруженные бандой слуг и оруженосцев, да не простых, каждый шляхтич с мечом. Да и с собой целые хоругви в полном вооружении. Такие могли и в лицо сотнику плюнуть, и приказа открыто ослушаться. Но род Завальней никогда и не был особенно богат. Дед получил шляхетство от самого Ольгерда за храбрость и небольшой маентак под Вильней, откуда совсем было недалеко до жадных лап крыжаков. С ними и дед воевал до конца, и отец, и сам Завальня не собирался опускать меч.
- Горяч ты, Завальня! - Сотник повернулся, сложил руки на груди. - Не доведет тебя это до добра. Ну да ладно, у меня к тебе дело есть. Знаешь Хведара Калишкевича, что из Наваградка?
- Как не знать, пан сотник! Добрый рыцарь.
- Пропал Калишкевич. Отправили в Хатинец за фуражом, и как сквозь землю провалился.
- Может быть... А может просто запил твой Калишкевич или валяется с девкой в хлеву.
- Не по-рыцарски это! - Завальня искренне возмутился. - Не мог Хведар так поступить - война ведь.
- Не мог, говоришь? А ты погляди на остальных - завтра в поход, а они между собой зносины выясняют.
Рыцарь пристыжено опустил голову. Хотя с другой стороны, кто еще шляхетское достоинство оборонит, как ни сам, а слов Свиридовского стерпеть никак нельзя было.
- Запомни, Завальня. - Сотник подошел ближе, уткнул руки в боки, выпятил грудь. - Здесь нет ни ляхов, ни литвинов, ни русинов. Тут есть только сябры - мы с тобой, Свиридовский, Калишкевич и прочие рыцари - и вораги, крыжаки поганые. А если мы будем за каждую кривду друг другу зубы пересчитывать, то скоро Юнгинген будет пировать в Вильне! За Орденом вся Европа, а за нами наши семьи и наши дома, и только от нас зависит, обороним мы их или нет? Ты понял, Завальня?
- Понял, пан сотник.
- Хорошо, что ты такой понятливый. А теперь возьми воинов, из местных, и найди это несчастье Калишкевича. А если будут и крыжаки, скачи, что есть мои сюда. И в бой не вступать! Себя положишь, и великого князя подведешь.
Из шатра сотника Завальня вышел ободренный и вдохновленный. Быстро созвал местных паничей: жемойтов Стася Яноитиса, Воитеха Липнаитиса и Яна Сенкоитиса. А зачем больше? Воины то были справные, крепкие и в бою проверенные. Воитех вот в одиночку в схватке четверых крыжаков своим огромным топором положил, а лучше мечника, чем Ян, поди поищи. И никто лучше Стася в войске великого князя не знал местных троп.
Собрались только под вечер, и поэтому Завальня отложил поход до утра - пусть рыцари выспятся, отдохнут, мало ли, что их может встретить по дороге. Черноусого, могучего пана все никак не отпускала мысль, что не все так просто с Калишкевичем. И, видимо, поэтому приснился ему странный до жути сон, будто скачет он по полю в образе огромного черного волка, а сверху скалится Месяц, подмигивает невидимым глазом. И чует рыцарь-волколак еще один взгляд, чужой, недобрый и выжидающий, как у змея, готового броситься в любой момент и запустить ядовитое жало, пляшущее в алой пасти, в податливую человечью плоть.
Проснулся Завальня весь мокрый, с прилипшими к высокому лбу волосами. Погладил усы и отбросил ночные мары. Предстоял долгий день.
Солнце еще только поднималось над лоскутами утреннего тумана, отражалось в каплях росы, легшей на траву. Кони переминались с ноги на ногу, невдалече посапывал оперевшись на копье неизвестный оруженосец, поставленный на стражу. А выбранные паничи уже встали, готовили лошадей. Доспехов они не брали, обошлись одними кольчугами. Судя по плетению, французские, а таких в Жемойтии не сыщешь. Уже успели жмудины обзавестись в походе кое-каким инвентарем. А оно и правильно: рыцаря кормит война.
- Мы готовы, ясный пан. - Это Стась. Как самый знающий, он пусть и ведет.
- Тогда по коням.
Дорога, вернее то, что ею казалось - узкая звериная тропа, пролегшая меж высоких сосен и елей, покрытая павшей хвоей, - петляла под сенью вековечных жемойтских лесов, давая жилище для разнообразной дичи и разбойников. Хотя последних вывели в бесконечных рейдов как литвины, так и крыжаки, выжгли огнем и мечом. А там, за недалекими лесистыми буграми скрывались аккуратные фортеции тевтонов - ровненькие, словно игрушечные. Но совсем иные они в деле: опасные, неприступные. Завальня помнил, как захватывали одну из них - крови храбрых литвинов тогда пролилось немало.
И поэтому они двигались осторожно. Избегали нахоженных шляхов и крупные деревни, перли напрямик в Хатинец, благо Стась великолепно ориентировался на родной земле. Но им повезло (или нет - Завальня был бы не прочь пересчитать мечом крыжаков), ни одного тевтона на дороге, лишь крикнет в отдалении одинокая птица и проскользнет зверь в лесной чаще.
В Хатинец прибыли часа через три плутания по лесным тропам, но вместо оживленной деревни, лая брехливых псов и хриплого крика певней, их встретила гнетущая тишина. Но мало ли, вдруг забрел карательный отряд крыжаков: на ничейной земле всякое возможно, и жили тут люди отчаянные, которым нечего было терять, кроме нехитрого хозяйства в приграничье. Но не чувствовал Завальня запаха дыма, неотступно преследовавшего орденцев, как серная вонь стелется за чертями. И встретила их целая, аккуратная деревня в несколько дворов, тихая и пустая.
Как только рыцари вступили в Хатинец, солнце пропало за низкими серыми тучами и словно ниоткуда вылезли белесые лохмы странного тумана. Он стелился как живой, гладил лошадиные крупы и кольчуги, отчего те становились мокрыми и блестящими.
- Не нравится мне здесь. - Могучий Воитех нервно гладил рукоять великанского топора, лежащего поперек седла и готового в любой момент взлететь, чтобы крушить головы врагам.
- Засада? - Ян оставался внешне спокойным, но за непроницаемыми черными зеркалами глаз плескалась готовность к бою - Завальня чувствовал это.
- Не было тут крыжаков, - убежденно вымолвил Стась. - После них земля перепахана, как свежее поле, а тут ни следу. И тихо.
- Значит, проверим, - подытожил Завальня, сошел с лошади, для верности вытащил верный меч из ножен. - Калишкевич, если что, не мог далеко уйти.
Спешились и жемойты. Воитех спереди, как самый сильный, с топором наперевес, за ним Ян и Завальня по бокам. У обоих мечи, готовы встретить врага с обоих сторон. Замыкал построение Стась, вооруженный луком. Татарский, роговый, что пробивал наборный панцирь тевтона со ста шагов.
Ближайшая хата была пуста. Воитех, не церемонясь, вышиб могучим ударом дверь, и ввалился разъяренным медведем. Никого. Все на своих местах. На столе миска с протухшей едой, киснет молоко в жбане. Словно только что вышли обитатели на улицу по зову соседей, да так и забыли вернуться.
В следующей тоже самое, лишь едкий смрад добавился из подпола. Могучий жмудин по знаку Завальни взломал хлипкие доски двумя ударами топора, и вонь стала вовсе невыносимой. Едва успели выбежать на улицу. Завальня обмотал лицо платком и осторожно вошел опять внутрь. Заглянул в дыру. Отпрянул.
Внизу гнила кошка. Сухая, словно кто-то выцмоктал всю кровь, скрюченная. Рядом несколько высушенных пацучьих трупиков улеглись по кругу вокруг кошки, словно лучи от солнца. Видавшего многое шляхтича передернуло от подобного.
- Дохлый кошак, - подытожил Воитех, взвалив топор себе на плечо. - А мы то...
Ругнулся по-своему. Потом поглядел на Завальню, повинился за несдержанность. Рыцарь даже не обратил на подобное внимание, ответил:
- Проверить остальные.
В хату ввалился запыхавшийся Стась. Никогда еще Завальня не видел жемойта таким обеспокоенным: лицо побледнело, глаза, круглые как гроши, язык запинается. То и дело срывается на жемойтское наречие.
- Там... там все. И Калишкевич с рыцарями!
Немного отдышался и продолжил:
- Они все усохли, как головешки какие-то! И лежат рядочком! Страшно...
Выскочил из хаты, Завальня за ним. И действительно, прямо посередь деревни, уложенные как дрова в поленницу, покоились селяне. А вершину странного сооружения венчали трое в кольчугах и рыцарских доспехах. В среднем Завальня с трудом Антона Калишкевича - своего верного боевого товарища и сябра, - настолько усохло его тело. Пергаментная кожа обтянуло кости черепа. Мертвецы скалили зубы сквозь растянутые в вечной улыбке сухие губы и безразлично следили темными провалами глазниц за проносящимися над ними тучами, затянутыми как паутиной белесой дымкой тумана.
- Смуга сгущается. - Стась оскалился, весь напрягся, побелевшими пальцами ухватился за ножны с трофейным тевтонским кордом.
Туман как живое существо стекался со всего Хатинца, собирался буроватыми струями, подкрадывался все ближе и ближе к поленнице мертвяков и застывшим перед ней рыцарям.
Стась осторожно снял с плеча лук, наложил стрелу. Его чуть грубоватое лицо, словно вытесанное из камня застыло жутковатой гримасой. Шляхтич, крещеный, а иногда, нет-нет, да проглянет дремучая жмудинская дикость. Под плотной кожей заиграли желваки.
- В смуге что-то есть. Или кто-то. Я чувствую.
Никогда, как знал Завальня, чутье не подводило осторожного жемойта-следопыта, поэтому и он изготовился к бою; по бокам привычно встали Ян и Воитех. Солнце мимоходом проглянуло сквозь туманные полотнища, бросило яркий отблеск на обнаженные клинки и кольца кольчуг и тут же снова спряталось за белесой шубой. Началось.
Стась выстрелил навскидку, не целясь. Стрела черным росчерком ушла в туман, и тонкий вопль возвестил о том, что она, все-таки, не минула свою жертву.
- Слава литвинская! - взревел Завальня, врубаясь в туман. Меч, казалось, нырнул в молочно-белую взвесь, прошил ее насквозь и снова вынырнул, уже покрытый липкой черной кровью. Не человечьей, и даже не звериной. Рыцарь мог поклясться, что подобная гниль течет только в демонских жилах.
- Тевтонское ведьмарство! Руби, панове! Не жалей!
Горячка боя, кровь воинственных дедов взыграла в жилах. Пусть враг невидим и бесшумен, но добрая сталь, освещенная в виленском храме, собирала свою кровавую жатву. Но хитер чародейский враг, и беда поджидала совсем с другой стороны, что казалось нерушимой в своей безмятежности посмертия.
Поленница мертвяков задрожала, зашевелилась. Заметались высохшие руки, мертвые глаза впились в одиноких живых, раззявились рты в беззвучном крике. Мертвец в доспехах Калишкевича (у Завальни язык просто не поворачивался назвать тварь именем своего сябра) оседлал могучего Воитеха, обхватил тонкими, но невероятно крепкими и твердыми как дерево руками, будто обруч железный накинули. Острые зубы заскрежетали по стали кольчуги, стараясь добраться до вожделенной свежей плоти.
Нечеловеческим усилием, так, что вздулись багровые жилы на толстой шее, Воитех разжал мертвые тиски, скинул Калишкевича и рубанул обманчиво тонкую шею. Еще раз и еще, пока деревянная плоть не развалилась под острым топором. Но мертвяк каким-то проклятым чудом куснул асилка в шею, оставив от себя на память большую рваную рану. Крыжацкая кольчуга мигом покрылась красным лаком крови. Воитех покачнулся, отбросил отрубленную голову и вновь изготовился к бою, взвесив свой страшный боевой топор.
А за мертвым шляхтичем ползли другие. Падали вниз, старались уцепиться скрюченными пальцами в живых, клацали зубами, грызли, свалившись на землю, твердую кожу сапогов. Поленница медленно распадалась на части, превращаясь в свору голодных и опасных демонов. Протяжно закричали кони. Ржание смешалась с хлюпающими и чавкающими звуками, словно банда вурдалаков справляла свое страшное пиршество.
Но святая заступница словно ничего не слышала. Из тумана выпросталось осклизлая зеленая плеть, мокрая и липкая, накрутилась на руку и властно потянуло в туман, прочь от отчаянно отбивающихся жемойтов. Только Стась успел своим кордом срезать гадкую конечность, на что туман ответил многоголосым воплем. Следопыт сощурился и ухнул в туман, и словно утонул в молочной дымке. Воинственный крики затих в гулкой тишине тумана.
- Не расходимся! - Прямо перед Завальней возникла оскаленная морда огромной змеи, обрамленная веером куцых серых перышек. - Холера!
Чудище молниеносным броском попыталась достать рыцаря, но тот заслонился клинком, зубы бессильно клацнули об сталь, пачкая меч ядовитой зеленой жижей. Завальня рванул оружие на себя разрубая зубастую пасть пополам. Поверженная змея, заливая землю черной кровью, уползла в туман.
Руки наливались свинцовой тяжестью. Каждый удар отдавался тупой ноющей болью в плечах, каждый раз, когда меч вгрызался в одеревеневшую мертвую плоть, извлекать его становилось все труднее. Горький пот заливал глаза, кольчуга рабским ярмом сдавливала плечи. Завальня тяжело, со свистом дышал. Ян зажимал разорванное плечо, и отчаянно отбивался от наседающих мертвяков и гигантских змей. Воитех вообще держался на одной железной воле и ярости, лицо его заливала смертельная бледнота. Вокруг него уже навалилась приличная куча порубленных тварей. Но сразу заметно, что долго он не продержится. Кровь из страшной раны на шее уже перестала течь, покрылась запекшейся коркой.
И словно все, что было до этого, являлось лишь прелюдией к настоящему натиску чародейских тварей. Десятки плетей из плоти и крови выпростались из тумана, мигом свалили с ног, разделили Завальню, Ян и Воитеха. Асилак закричал, страшно, протяжно и тут же захлебнулся своей кровью, когда трое мертвяков вгрызлись ему под подбородок.
- Воитех! - Ян попытался приподняться, отбиться от опутавших его змей, но лишь сделал хуже. - Боже! Ежи еси...
Молитва затихла в тумане. Воитех перестал дергаться, обмяк, окровавленный топор выпал из ослабевших рук, и жемойт скрылся под непроницаемым ковром мертвяков. Завальня содрогнулся от чавкающих звуков жуткого пиршества. Руки сами собой опускались, чьи-то костлявые лапы вцепились в тело, туман жадно лизнул ноги и полностью поглотил рыцаря.
- Если нет надежды на бога, то, кто бы меня ни слышал, будь то сам дьябл, или древние духи этой земли! Помогите мне, дайте силы отомстить, избавить мою землю от проклятого ведьмарства крыжаков! Чужое оно, не наше...
Прохладный ветерок шевельнул волосы на затылке, принес глоток свежего воздуха в душном туманном нутре.
- Я слышу тебя, Волчий Пан!
- Кто здесь? - Змеи и мертвяки куда-то исчезли, оставив Завальню в оглушающем одиночестве. - Почему мы меня так назвал?
- Я жрец древних, первородных богов - Савантей, Савва. И я пришел на твой зов. Наконец-то, ты обратился к силе родной земле. А Волчий Пан... Скоро тебя все так будут называть, нечисть всей Литвы будет тебе кланяться.
- Ну что ж, если для того, чтобы уничтожить вражеское ведьмарство, мне надо обратиться к силе дьябла, то так тому и быть. Моя душа...
- Дурень! - со злостью сказал невидимый голос. - Дважды, трижды дурень! Это родная земля тебе ответила! Сила более старая, чем хрыстианский бог! Беги, дурень.
Тугая струя сжатого воздуха ударила в туман, как неведимый клинок вспороло белое полотно, и проложила дорогу к окраине Хатинца, к свободе и жизни.
- Nein! Не все так просто, von meinem! Я знал, der alte, что ты придешь на зов этого несчастного, не мог не прийти! - Второй голос, разговор которого был пересыпан обильной жменью немецких слов.
- Покажись, подлый крыжак! Покажи свою поганую чародейскую морду! - Завальня поднялся, вновь изготовился к бою.
- Дурень! - Опять странный голос. - Уходи!
- Я должен отомстить!
- Холера дурная!..
Но Завальня его не слышал. Дремучая подспудная ярость поднялась грязной пеной в душе, залила глаза и уши. Побагровел лицом храбрый шляхтич. С невероятной силой сдавили рукоять меча.
- Выходи биться, курва!
- Ich bin fertig, der tapfere Ritter! Wir werden kДmpfen. Посмотрим, чем ты лучше своих павших товарищей.
Крыжак появился внезапно, обратился из черного ворона, вынырнувшего из колдовского тумана. Физически ощутимой опасностью тянуло от него, как от черта серой. Он оскалил аккуратные белые зубы, презрительно улыбнулся. Черный крест на белой тунике был перевернут, как напоминание о дьявольской сущности представшего перед Завальней. В правой руке его пламенел багровым цветом страшный меч. Вдоль длинного лезвия бастарда бежали грубые острые линии рун.
- Как звать тебя, ведьмак?
- Что имя тебе мое, der Ritter?
- Надо будет о твоей проклятой душе спеть отходную.
Чародей засмеялся, затрясся всем телом. Утер невольно набежавшую слезу.
- Ну что ж, пан рыцарь, ты заслужил узнать его. Отто фон Хаммерштайн!
Завальня слышал это имя, ставшее уже легендой и среди литвинов, и среди самих крыжаков. Магистр, как помниться, сам лично проклял его за предательство, смерть семи рыцарей Ордена и прочие беды, что он принес окружающим.
- Слыхал я о тебе, фон Хаммерштайн. - Ярость яростью, но Завальня отдавал сеье отчет в том, что чародей крайне опасный противник. И что этот бой, бой после изматывающих атак ведьмарских тварей, станет его последним, но назад пути не было - даже после смерти неупокоенная душа рыцаря будет преследовать врага, пока святая месть не исполнится. - Богородица, помогай!
- Не слышит они тебя! Здесь на все воля Живойта...
- Гниет в болоте твой господин! - Воздух внезапно сгустился вокруг Хаммертштайна, и тот словно в топкое болото угодил. Сделал два шага, занес меч, и так и замер, силясь преодолеть сопротивление ставшего густого, как патока воздуха. Тоже случилось и с Завальней.
Незримое одеяло окутало его и застыло крепчайшим коконом, да так, что не пошевелиться. А между Завальней и Хаммерштайном опустилась пестрый сычик, притопнул на месте и обернулся в скрюченного дедка, одетого в серую хламиду и короткие портки. Босые грязные ноги нетерпеливо переминались.
- Не бывать тому! С тобой, Хаммерштайн, я разбируся сам!
- Я жду, старик. - Крыжак зло улыбнулся.
- Когда ты уже продался новому хозяину, Темный?
- Мне больше нравится Жернова! - Чернокнижник сплюнул. - Ты Савантей?
- Может быть.
- Я за тобой пришел, старик! Воля Живойта будет исполнена.
- Поживем - увидим.
И тот, кто назвался Савантеем, нанес удар. Он не бил ни холодным клинком, ни кулаком. Завальня лишь почувствовал, как у него шевельнулись волосы на затылке, оттого, что сотворил паганский жрец. Он сложил руки в замысловатом жесте и с силой выбросил вперед. Словно волна пробежала по воздуху. Невидимый молот ударил Хаммерштайна в грудь, отчего тот отлетел назад и проломил стену одного из сараев, Рухнул внутрь, подняв облако соломы и пыли. Туман же рассеялся окончательно. Остались только порубленные селяне, превращенные в упырей, да куски осклизлых тварей, которых скрывал туман. И ни следа погибших жемойтов.
- Die Verdammnis! Du wirst es, der Alte bezahlen!
Из развалин выбрался пыльный и злой немец. Руны на его клинки горели огнем. Отражая всю глубину ярости тевтона.
- Den Tod! - взревел Хаммерштайн и вдруг сместился на расстояние вытянутой руки от Савантея.
Завальня взвыл от бессилия. А чернокнижник всадил свой меч в грудь старика. Залаял отрывистым смехом. Гримаса боли исказила лицо жреца, но он все еще продолжал жить, несмотря на чудовищную рану, сочившуюся кровью. Савантей вновь сложил давешний знак и ударил немца практически в упор. Молот из воздуха вдавил грудь немца. Сухо треснули ребра. Немец вновь отлетел назад, рухнул в грязь, но так и застыл, больше уже не поднялся.
Кокон вокруг Завальни исчез, и тот обессилено повалился на землю. Выронил меч и подскочил к тяжело качнувшемуся Савантею. Подхватил на руки неожиданно легкое тело. Меч, застрявший в груди жреца, словно пульсировал в такт неровному биению сердца. Надо было что-то решать, иначе, как понял Завальня, старик умрет либо от дьявольской вещи, либо от потери крови. Уж лучше смерть будет человеческой.
Меч поддался неожиданно легко, выскочил из груди, оставив после аккуратную рану с обожженными краями. Меч ужалил в запястье и самовольно высвободился. Старик закашлялся.
- Дякую.
- Ты живой?
- Пока да, Волчий Пан. Убираемся отсюда - Темный может вернуться.
- Но он... - Завальня обернулся в сторону мертвого крыжака. Тот лежал недвижимый, но вокруг него собрались несколько десятков змеев, гадюк и ужов, что устроили своеобразный хоровод вокруг мертвеца, вставали на хвосты. В алых пастях метались ядовитые жала; блестели маленькие глазки.
- Умерло тело, не дух, но у Цмока достаточно сил, чтобы оживить и его. Уходим - держи меня за руку.
Завальня послушался. Мир вокруг него крутанулся, земля вздыбилась, как норовистая лошадь, ударила по сапогам и подбросила в неожиданно близкое небо. Хатинец метнулся вниз, исчез средь облаков и вновь весь мир вокруг рыцаря затянул непроглядный туман, но он знал, что тот уже ничем не угрожает ему. От мягкой перины смуги тянуло спокойствием и умиротворением, события прошедшего дня навалились непосильным грузом, и Завальня провалился в глубокий сон...
А внизу творилось непотребное чародейство. Огромный змей появился средь гадючьего кубла, окружившего Хаммерштайна. Заполз на вдавленную грудь, подсунул узкую голову на самое ухо и человечьим голосом прошипел:
- Слишшшком рано, Жернова! Ты еще не исполнил обещщщанное - Савантей жив, но тяжело ранен. Добей его, и живиии!
* * *
Завальня вновь в волчьем обличии бежал по ночному полю. Месяц освещал ему дорогу. Ночной ветер ласкал черную шерсть, из алой пасти высунут язык, скалятся острые клыки. Впереди, как знал волколак, скрывается враг, гладкое длинное тело, покрытое чешуей крепче железа, но и волчьи зубы могут справиться с ним, главное избежать взгляда желтых глаз, наполненных седой древностью. Стоит в них только взглянуть, как и его душа пропадет, растворится в страшном взгляде, и поэтому нельзя смотреть. Зажмуриться покрепче и вонзить зубы в змеиное тело, рвануть на себя, прогрызть твердую кожу, впиться в холодное мясо...
Завальня проснулся рано. Шаловливые лучики солнца, проникшие сквозь слюдяное окошко, пробежались по черным усам дородного шляхтича, пощекотали обветренную щеку, заглянули под сомкнутые веки, поиграли с витыми прядями волос. И, видимо, их не заинтересовал человек, потому как они переместились на пучки сушеных трав, подвешенных под самой крытой дерном и мхом крышей. Но и этого оказалась достаточным, чтобы Завальня пробудился от беспокойного сна.
Пахло свежим молоком и чем-то еще, пряным и необычным. Шляхтич сел в кровати, застланной мягкими шкурами, хотя было велико желание еще полежать, понежиться - Завальня уже несколько лет не спал в нормальной кровати, да и каждую косточку ломило от усталости и боли, словно он вчера перетаскал столько мешков земли, что, наверное, хватило бы для добротного замкового вала. Год от года постоянно в походах, битвах и налетах; единственная постель - это сырая земля и походный плащ. Но деятельная и решительная натура не позволила поддаться соблазну, и рыцарь быстро согнал остатки сна. Оглянулся.
У печки копошился маленький человечек, заросший до пояса жестким рябым волосом. Одет он был в запэцканую сажей и углем рубаху до пят. Рыцарская челюсть стремительно поползла вниз.
- Ты кто, чертяка?
Маленький бородач стремительно обернулся, втянул голову в плечи, словно от испуга. Прижал к себе вьюшку, которой прочищал дымоход. Позыркал маленькими черными глазенками из-под густых разросшихся бровей. Что-то пробормотал и растворился в воздухе, оставив после себя облачко черной пыли.
Словно из-под дубовых половиц возник еще один бородач, такой же маленький и волосатый, но одетый куда опрятнее: в белую рубаху, заправленную в детские, почти игрушечные портки.
- Ничего, панич! Печурник у нас жутко соромливый и боязливый. Пусть себе... Молочку не желаете? - Протянул крынку свежего парного молока. - Доброе молочко, попробуйте.
Завальни жутко хотелось пить, так что молоко было как никогда кстати. Но любопытство было еще сильнее.
- А ты кто?
- Ууу, ясный пан! Не узнал-таки хатника! Да как же так можно, не поважаешь нас, духов, да еще и лаешься...
Хатник обиженно насупился, прижал к бороде крынку, мол, не дам и не проси.
- А я думал вы всего лишь дедовские сказки...
- Станешь тут сказками при таком отношении... - Лицо бородача смешно насупилось, отчего борода его оттопырилась. Завальня не выдержал и улыбнулся.
- Прошу извинить меня, пан хатник. То я от незнания.
- Коли так, то держи молоко. Допьешь и выходи, пройдешь по тропинке в лес до четырех камней - там встретишься с дедом Савантеем. Поговорить тебе надобно с ним, - сказал и тут же пропал, словно и не было его.
Завальня ожесточенно потер глаза, но молоко все-таки выпил. Стало много легче. Хоть тело перестало ломить, причем настолько быстро и резко, чему рыцарь не преминул удивиться. И только сейчас он заметил, что одет в простую холщовую рубаху, что носят крестьяне, и домотканые штаны. Поискал взглядом свою старую одежду. Закоревшая от крови и грязи, она была свалена в углу вместе с доспехами, тоже грязными и мятыми. Оценив состояние амуниции, Завальня понял, что уж лучше поносить такую простую одежду, чем снова обряжаться в тяжелое железо.
Что ж, не мешало и прогуляться. Слез с кровати, натянул-таки свои старые сапоги, пучком мха из щели оттер от грязи и поплелся к выходу. По дороге ему так никто и не встретился из сказочных обитателей хатки, лишь показалось, что кто-то настороженно наблюдает за ним из черного зева печи. Помотал головой, отгоняя последние обрывки сна, и вышел наружу.
Непривычно яркое солнце ослепило на мгновение, словно кто-то скользнул обжигающим, оценивающим взглядом и затем отвернулся, словно понял, что сей пан недостоин его сверкающего внимания. Завальня прищурился и действительно заметил тропку, что бежала меж вековых деревьев: дубов, берез и кленов, шумевших яркими зелеными кронами на нежном весеннем ветерке.
Хатка находилось в глуби густого древнего леса, который еще помнил, наверное, времена царствования паганских богов. Невольно рука потянулась сотворить крестное знамение, да и замерла на полпути. Из гущи леса, с разросшейся дубовой ветви, пролегшей практически около самой земли, на него с укоризной смотрел массивный мужик, с ног до головы заросший густым мохом и нежными веточками, торчавшими диким крыжовником во все стороны. Глаза у порождения леса были глубокие, колючие, с зеленоватыми искорками вместо зрачков.
- Иди ж ты! Неужто лесун?! Может, и молочко было не простое?
Лесной дед ничего не ответил, сверкнул зелеными глазками и исчез в зеленой чаще. Завальня почесал здоровенной пятерней затылок, покачал головой, но пошел по тропке, куда б она не вела. По дороге ему никто не встретился, но не отпускало навязчивое чувство, что кто-то смотрит на него, внимательно и недоверчиво, как бы безмолвно предупреждая, если что, лес не отпустит.
Но Завальня знал, что идет он без какой-либо злой мысли, влекомый лишь любопытством и немного боязнью от встреч с ожившими митами. Может быть, дед Савантей, его спаситель, поможет да расскажет, что с ним происходит. Тут рыцаря словно скрутило. Нахлынули воспоминания о павших товарищах, что так и остались в проклятом Хатинце, убитые тварями Жернов. От боли, терзавшей его душу, шляхтич вцепился зубами в сбитый кулак, стараясь сдержать стремительно рвущиеся наружу слезы - ведь и он был виноват. Он повел жемойтов на верную смерть. Что ему говорил пан сотник: ежели что, быстро назад. А он... Он...
- Кто из нас может предвидеть грядущее? - На тропке стоял сам дед Савантей, жрец Дажбогов. Он опирался на сучковатый посох и постоянно морщился, словно от боли. Выглядел он неважно, бледный, весь какой-то сморщенный и согбенный. - Зачем зря корить себя за то, что не мог предвидеть?
- Может быть... Я не знаю. - Завальня, конечно, понимал разумом правоту святара, но сердцу от этого легче не становилось.
- Пойдем в святилище - нам кое-что требуется сделать. Поможешь мне? А то стар я, да и меч Темного оказался не простым. Во как скрутило!
- Откуда там взялся Хаммерштайн? - Рыцарь позволил опереться на свое плечо, и дальше они пошли вместе. - Его же, кажется, сожгли сами крыжаки.
- Сожгли-то сожгли, а до конца так и не добили. Не прост Темный, и давно не человек он вовсе. Ведьмак, чернокнижник и ведун. Мне и самому соромно, но надо признать, что многие из кривских ведунов приложили руку к созданию этой пачвары. И простым огнем или сталью его не возьмешь. А с новым покровителем он стал еще сильнее, связал себя с силами этой земли, настолько древними, что теперь о них помнят лишь избранные, те, кого называют Цмоковыми слугами. Я и мои братья долго воевали с ними, пока не уничтожили практически всех. Да вот кое-кто остался.
Савантея вновь скрутило от боли; дед тихо зашипел в бороду. Но Завальня не позволил ему упасть, удержал на ногах.
- Плох ты, дед. Уверен, что справишься?
- Уверен, - пробурчал святар. - Смогу - не смогу, но сделать надобно. Чую, что скоро заберет меня мой господар, а святилище нельзя оставлять без присмотра.
Завальня похмурнел.
- Я, ведомо, благодарен тебе за спасение, но почему ты думаешь, что я стану новым ведуном? Вы же набираете совсем младеней, готовите их много лет...
- Откуда знаешь? - В глазах Савантея заиграла хитринка.
- Матушка рассказывала.
- Вот видишь! - заключил святар, словно в сказанных Завальней словах заключался некий важный смысл. - Это было предопределено. В тебе сила и способности к чародейству, почему бы ими и не воспользоваться.
- Я верую только в одного Бога, Иисуса Христа! Одумайся, дед, что ты мне говоришь?
- А мог твой Бог допустить то, что случилось вчера?! - От Савантея практически вживую несло силой и яростью. - Слуги твоего боги даже толком сжечь Темного не смогли!
- Но то католики, а мы...
- Какая разница! - с усталостью закончил, как отрубил ведун. - В одного же Бога веруете. Он есть - не сомневайся, но на Литве еще сильны предвечные силы. И они помогут, не сомневайся.
- Так вот почему я стал видеть всех этих лесунов и хатников!
- Да-да. Схватка с Хаммерштайном пробудила твои возможности. Не полностью, но достаточно, чтобы соприкоснуться с таемным миром древних богов.
Они вышли на небольшую проплешину среди лесных великанов. Завальня мог сказать, что никогда не бывал в столь глухих и дремучих лесах. Вокруг вздымались толстенные сосны и ели, иногда среди них попадались старые, пожухлые березы и осины. И все они буквально сочились седой древностью, полной воспоминаний и странных видений. Где-то в глубине леса гулко ухал то ли филин, то лесун, шуршал густыми колючими кустами дед Гаюн со своими внучками-гаевками. Но больше всего рыцаря поразила сама поляна и четыре огромных валуна, поставленных по кругу.
Камни были высокими и узкими, устремившие острые вершины к светлому небу, заросшие мхом и вьюном. Казалось, что они как кости земли, уходят своим основанием глубоко вниз, до самого подземного камня. Как нерушимые нити, соединившие тварный, земной мир и мир потусторонний, названный предками Навье. А вершины валунов устремлены в светлый, небесный мир Вырай.
- Это древнее место. Старше племен ятвягов и дайновов, старше тех народов, что жили здесь задолго до появления хрыстианского бога. Когда деды моих дедов пришли сюды из Кривии, они уже стояли здесь полные силы и мудрости. Когда-то это капище было посвящено антиподам Цмока, его истым врагам, покровителям асилков и волатов.
Мощь и древность этого место проникали у самое нутро и будили неведомые, таемные желания и сущности, таившиеся в душе. Завальне это не нравилось, казалось, что из самого сердца на него глянул тот самый черный волк из снов, в шкуре которого он мчался в залитом серебристом сиянии Месяца мире.
- Зачем мы здесь? - Слова давались с трудом, приходилось с силой выдавливать их из горла. Губы немели, язык заплетался, словно кто-то пытался говорить вместо него.
- Завершить начатое! - торжественно произнес Савантей. Магия, пропитавшее это место, наполнила немощное тело силой. И теперь ведун не казался немощным, наоборот величным и моцным. - Коли ты хочешь достать Темного и его хозяина, то должен стать сильнее, сродниться с землей пращуров.
- Готов! - прохрипело сведенное судорогой горло. Не Завальня сказал это, а то, что скрывалось в нем, жуткая почвара в шкуре черного волка.
Савантей кивнул. Провел Завальню в центр круга, очерченного камнями. Земля здесь была словно выжженная, как от удара небесного огня. Ощущение разлитой в воздухе силы стало еще отчетливее, даже ткнулось острыми иголочками в подушечки пальцев.
- Тогда начнем! - Глаза ведуна светились зоряным огнем. И рыцарь почувствовал, как тонет в сверкающей глубине, растворяется в молочной реке Сусвету.
День сменялся ночью, год бежал за годом. Завальня увидел, как из первых ростков появился этот лес, как стремительно вздымали темно-зеленые кроны ели и сосны, как летняя зелень сменяется листопадной желтизной, как наметались огромные снежные курганы, и как они сходили в мгновение ока, и сквозь черную влажную почву пробивались первые робкие пралески.
Видел, как из лесного дерна сами по себе, без помощи людских рук вырастали острые зубы валунов. Смотрел в глаза первого ведуна, нашедшего священное место. Давно это было, и тот жрец мало походил на человека, скорее на лесную тварь, но глаза его светились острым, пронзающим умом. Поколения сменялись поколениями, и святары неведомых народов сменялись кривитскими и ятвяжскими ведунами. Встретил он и самого Савантея. Откуда-то появилась мысль о том, что все Дажбоговы ведуны звались одинаково, словно, несмотря на внешнее различие, они носили в себе один дух.
Панорама времен сменилась уже знакомым подлунным миром. Сияние чистого серебра лежало на высокой траве сверкающими искорками. Стекало на черную шерсть, словно вода. Это было странно и приятно. Как и раньше, теплый ветерок пробегался шаловливыми пальцами по высокой холке и гладил мускулистую спину. Крепкие ноги взрыхляли мягкую землю острыми когтями и несли к темной громаде ночного леса. Волк знал, что ему туда нужно, что его бешеная гонка завершится лишь под залитыми тьмой кронами.
Но ему преградили путь. Прямо перед ним из травы вынырнул волк-близнец, такой же сильный и стремительный, черный и опасный. И Завальня понимал, что, только повергнув этого незваного врага, он может скрыться в вожделенном лесу.
И сильные ноги бросили вперед гибкое тело. Сверкнули кровавой яростью глаза. Огромные клыки сомкнулись, и схватили лишь воздух - волк-близнец стремительным поворотом увернулся от разящего укуса, боднул широкой головой, заставив Завальню повалиться на землю. А сам навис над ним, скаля истекающие слюной зубы. Рыцарь брыкнулся, распрямившейся пружиной взлетел над землей и прижал своего врага к земле лапами. И тогда волк-близнец сдался, вытянул шею, признавая силу и главенство нового вожака.
Снова черный волк несся по ночному полю к приближающемуся лесу, а рядом бежал его близнец. То ли настоящий, то ли просто лунная тень, метавшаяся меж травяных стеблей. Не успел Завальня удивиться, и понял, что остался один. Поверженный враг был всего лишь тенью, им самим.
Волк ворвался в лес, пронесся лесными тропинками и выскочил на поляну с четырьмя поставленными на попа камнями-клыками, перепрыгнул через поваленное дерево... И в священном круге появился могучий черноволосый и черноусый шляхтич в переброшенной через плечо волчьей шкурой. Глаза его светились лунным серебром.
- Значит - волколак. - Сожаление было в голосе ведуна. - Что ж, будь посему...
* * *
Отто фон Хаммерштайн, бывший крестоносец и католик, а теперь ведьмак и чернокнижник, нашедший нового покровителя, шел по едва заметному следу, повисшему в воздухе невидимым дымком. Удар рунным клинком, бывший по разумению немца гарантированно смертельным, не произвел необходимого эффекта - старик оказался удивительно силен. Конечно, сие не могло остаться без последствий - кончик проклятого меча отломался и остался в ране, вызывая гниение и болезнь. Но нельзя было полагаться исключительно на него - ведун мог справиться с проклятьем с помощью своего бога. И с истинно немецкой пунктуальностью Жернова стремился завершить дело. До цели он добрался только к ночи, когда на небе появился ущербный лик Месяца.
След привел к маленькой хатке, заросшей мхом и диким вьюном. Строение притаилось у раскидистого дуба, тревожно качавшего могучими ветвями. От хатки куда-то в лес вела едва заметная тропка. Хаммерштайн почувствовал, что в доме никого нету, и дальнейший путь его пролегает этой тропинке.
Тело будоражили боевой азарт и вожделение. Рунный меч, извлеченный из ножен, внимая своему господину, мелко вибрировал от возбуждения и кровавой жажды. Белый плащ с перевернутым крестом подобно крыльям белой вороны - предвестницы беды у покоренных прусов, развевался за плечами чернокнижника. И каждый обитатель леса понимал, что вряд ли сможет остановить ярость черной души. Но попробовать стоило.
На тропку выскочил лесовик, злой и растрепанный. Раскинул длинные руки, усеянные острыми сучками, и попер на ведьмака. Меч ядовитым жалом метнулся вперед, атакующей гадюкой извернулся и хлестнул покрытую корой шею. Мшиные волосы разметались в воздухе, а потом лесун продолжал смотреть на ведьмака удивленными и немного обиженными, но мертвыми глазами на Хаммерштайна. Обезглавленное тело осыпалось гнилой трухой и прошлогодними сосновыми иголками.
- Dummkopf! Пусть каждый знает в этом лесу, что не след заступать дорогу Отто фон Хаммерштайну по прозвищу Жернова.
Больше никто не рискнул противостоять страшному немцу. Гаевки тряслись от страха в кустах, и даже дед не мог их успокоить. Последний отрезок тропы Хаммерштайн преодолел практически бегом и выскочил на священную поляну. Сила места скрутила немецкие кишки в тугой узел, но Живойтово посвящение быстро защитила от злой магии места.
Хаммерштайн узнал Савантея и рыцаря-литвина, что вызвал его на поединок. Но уже не таким простым был шляхтич. В нем чувствовался необузданный зверь, а волчья шкура на плечах позволила догадаться, что перед ним знаменитый литвинский волколак, ночной кошмар бедных крестьян. Но немец не испугался: когда он странствовал по Европе, то ему довелось столкнуться в окрестностях просвещенного Магдебурга с настоящим вервольфом. И выжил в страшной схватке, так что опыт усмирять оборотней у крыжака имелся.
Савантей же был не так силен, как раньше. Рана сделала свое страшное дело. Хоть магия святилища и поддерживал его, немец понимал, что ведуну осталось жить недолго.
Литвин, недолго думая, тут же обернулся огромным черным волком и кинулся в атаку. И чуть не напоролся на любезно выставленный меч, но в последний момент сумел неведомым образом извернуться в воздухе и с разочарованным рыком исчез в кустах. Вдогонку Жернова кинул небольшое заклинание, что еще в полете превратилось в клуб рассерженных пауков, огромных, не меньше кулака каждый. Кусты ответили обиженным и рассерженным воем.
Пальцы старика опять сплелись в особом знаке, но крыжак был быстрее. В несколько прыжков пересек поляну и оказался средь камней. Наползла на мгновение какая-то хмарь, но тут же пропала - ведун был слишком слаб. Хаммерштайн довольно улыбнулся, оскалив аккуратные ровные зубы, на зависть любому. Рубанул с плеча.
Меч не встретил сопротивления, прошел как сквозь масло. Савантеева голова отделилась от тела и отлетела прямо в руки немца. Ярко-алая кровавая роса оросила каменные клыки, и по ним пробежала едва заметная дрожь. Беззвучный крик прокатился над землей, верхушки деревьев покачнулись, словно на ветру, заскрипели толстые стволы, тревожно зашелестела листва, и где-то в глубине леса тревожно закричал пущевик. Кинув голову в мешок, Хаммерштайн быстро зашагал прочь, чувствуя, что назревает нечто нехорошее.
Что-то тяжелое обрушилось на спину, придавило к земле и чьи-то клыки впились в шею, норовя отгрызть добрый шмат чародейской плоти. Жернова едва вырвался, не глядя бросил назад заклинание и откатился в сторону, зажимая рваную рану на шее. Кровь лилась потоком, стремительным ручьем сбегала по одежде, пятная темными каплями землю. Едва хватило времени, чтобы сотворить очередное заклинание, кровоостанавливающее и заживляющее, но новое нападение волколака не позволило завершить его, остановило на полпути. Немец снова выставил вперед свой клинок, не позволяя приблизиться к себе.
Оборотень двигался по кругу, припадая к земле и выискивая бреши в обороне. Вскоре такое кружение надоело Хаммерштайну, и он сделал молниеносный выпад, подкрепленный ядовитым заклинанием. Но, удивительное дело, волк увернулся, каким-то чудом избег верной смерти, пропустил над собой клинок, а заклинание прижал к земле черной лапой, погасив зеленоватое свечение чародейства.
- Так ты, mein netter Werwolf, еще и чародей?! Так-так-так...
Драться Жерновам уже не хотелось. В лучшее время он был бы не прочь размяться свои силы в ведьмаковском поединке, да и еще с таким интересным противников - чародеем-волколаком. Такого не встретишь в Европе. Магдебургский вервольф ему и в подметки не годился. Но сейчас Хаммерштайн устал и быстро терял кровь - пора отступать, но легко ли это? Новообращенный волколак силен, но Живойт успел оставить один замечательный медальон.
- Извини, пан рыцарь, или чародей? Как тебя величать?
- Не важно, собака! - прохрипел волк, неотвратимо приближаясь. С огромных клыков стекала слюна. - Ты умрешь!
- Не будем спешить, der Zauberer. Попробуй-ка это. - Немец сжал в кулак медальон из змеиного черепа на шнурке из змеиной же кожи.
Из ниоткуда, с-под раскидистого лапника поползли лохмы желтого тумана, того же самого, что погубил бедный Хатинец. Первым пропал в смуге Хаммерштайн, растворился в молочном вареве, и лишь его глумливый хохот грохочущим эхом прокатился вокруг. Завальня устремился за ним, но был остановлен плетями черно-лиловой плоти, оплетшей ноги. Он едва вырвался из цепких объятий, отгрыз одну, сбросил вторую и выскочил на свежий воздух.
Смуга не продержалась долго. Как только появился над горизонтом краешек Дажбогового лика, так и туман стал постепенно таять, а с ним уходили и его обитатели. И, конечно же, никакого Хаммерштайна. Хитер немец.
Завальня вернулся на священную поляну, дабы похоронить мертвого ведуна, но тут постарались до него. Земля вся была взрыта, перепахана, деревья с краю были все повалены и вырваны с корнем, словно здесь справляли веселье сами асилки. И ни следа камней и самого Савантея. Шляхтич ничего не чувствовал, сила, раньше переполнявшая это земля, стремительно исчезала, словно ведун был связующим звеном, ключом, что запирал магию этого места.
Значит, осталось лишь одно: найти Жернова. И убить, совершить акт священной мести, благо след черного Хаммерштайновского чародейства витал в воздухе, хорошо различимый для обострившегося до предела после обращения волколачьего обояния. Но солнце мешало снова превратиться в волка, поэтому пришлось двигаться пехтурою. Завальня захватил свои доспехи, может быть, еще пригодятся, и короткий корд - единственное оружие, сохранившееся после схватки в Хатинце.
След вел на северо-восток, в гнилые пинские болота. Долго придется добираться.
* * *
Над болотом, как всегда, висел густой туман. Живойтов жрец снова вел Хаммерштайну по одному ему известной дороге. Но теперь немцу не хотелось ругаться и сквернословить - его переполняла радость и нетерпеливое ожидание справедливой награды за содеянное. И он мог рассчитывать на щедрую награду. Так, за возбуждением путь преодолели практически незаметно, и вот они снова перед обагренным невинной кровью алтарем. Жрец повернулся, вытаращил рыбьи глаза.
- Покажи.
Жернова извлек из мешка голову и вытянул перед собой, держа за седые космы. Снизу они слиплись от крови. Лицо у мертвого ведуна было совершенно безмятежно, словно он лишь прилег поспать, лишь сущей мелочи не хватает: тела.
- Брось ЭТО в воду, пусть болотные твари объедят плоть - топи прекрасно очищают кости. - Жрец скривился от омерзения, словно ему подсунули под нос нечто отвратительное и дурнопахнующее.
Конечно, немного обидно за трофей, но бессмертие важнее. Голову полетела в воду и с тихим бульканьем скрылась под темной водой.
- Мой господар готов тебя вознаградить по заслугам. Подойди ко мне.
Рыбоглазый развел руки, и только тогда Хаммерштайн заметил, что у него одежда уж слишком мешковата, словно что-то скрывала, какое-то уродство на теле. А после проявились и другие странности во внешнем облике жреца: нос словно сросся с бровями, создавая одну гладкую поверхность с низким покатым лбом.
Повинуясь порыву, Жернова сорвал накидку, скрывавшую чужое тело, и содрогнулся от отвращения. Уж слишком мало было в жреце человеческого. Предплечья срослись с телом узкими кожистыми полосками, блестящая змеиная чешуя панцирем закрывала плечи, грудь и живот рыбоглазого. Тот сморгнул, и вместо водянистых глазенок на него глянули бесстрастные змеиные очи.
- Scheisse! Во что ты превратился?!
- У всего есть цена. - Кожистые перепонки натянулись до предела, и жрец шагнул ближе. - В том числе и за бессмертие. Разве не это твоя главная мечта?!