Сентябрь наполнил Москву энергией вернувшихся с каникул детишек. К устоявшимся подъездным ароматам теперь примешивался запах жженых кнопок и краски из баллончиков. Юная урла бегала по лестницам, шумно играла в футбол и буру. Молодой задор охватил буквально всё, и даже доминошные костяшки, опускаемые на стол руками слегка поддатых пенсионеров, казалось, начали стучать резче и веселее.
Сергей Владимирович Главудко прищурился и улыбнулся утреннему солнышку. Внимательный наблюдатель непременно отметил бы, что Сергей Владимирович, несмотря на коренастость и даже некоторую кряжистость, стал похож на сытого и потому совсем неопасного гепарда.
-Всё, Софья, сегодня в последний раз. Истекает срок давности, матушка,- прошептал он одними губами куда-то в сторону солнца, и в тот же миг от его кошачьей сытости не осталось и следа. Сергей Владимирович резким движением поднялся с лавочки и, не замечая луж, уверенным шагом направился к автомобилю. Голуби испуганно вспорхнули из - под его до блеска начищенных ботинок ценою в "Жигули".
Своей финансовой состоятельностью Сергей Владимирович во многом был обязан способности чувствовать долги, которые непременно стоило вернуть. Знание зарождалось дискомфортом где-то в области солнечного сплетения, беспощадно давило на грудь и мешало спать до тех пор, пока не было передано должнику.
Дар открылся в день его восемнадцатилетия, во времена, когда московская шпана носила гирьки от весов на унитазной цепочке и алюминиевые расчески с заточенной ручкой. Прилежный студент первого курса технического вуза Серёжа Главудко не имел к хулиганью никакого отношения, разве что иногда позволял себе помочиться на дверь какому-нибудь менту или ГБшнику, которые во множестве проживали в элитных домах его друзей по школе; тем не менее, студент-технарь следовал моде и носил с собой блестящую расческу. Приобрел он ее около десяти лет назад, будучи учеником второго класса. В тот день он отломил крышку от своей копилки в виде гриба и вместо первого урока отправился в "ТЖ" покупать подарок на Восьмое марта. У Сергея была мечта - владеть фотоаппаратом. Именно безраздельно владеть, что бы никто не имел права сказать: " Мы тебе подарили дорогую вещь, а ты....".
Тратя сбережения на "Ландыш Серебристый", он ощутил острую необходимость обладать хоть чем-то, что напоминало бы об умершей, изжившей себя в одночасье мечте. Сереже не пришло в голову отправиться в другой магазин, и он стал разглядывать прилавки, пытаясь найти хоть что-то не совсем женское, что могло бы пригодиться второкласснику. Его выбор пал на самую мужественную вещь в магазине, которую он мог использовать - алюминиевую расческу производства ГДР. Он и представить себе не мог, как пригодится она ему уже через час, когда весь мир разрушится снова, и он в истерике, забившись в укромный угол школьного двора, будет царапать острыми зубьями грудь и заливать раны школьными чернилами, а потом щедро плеснет для дезинфекции "Ландышем" и от резкой боли потеряет сознание... И привидится ему вчерашний день, столичный март,
гвалт воронья, все оттенки серо-черного,- деревья, небо, асфальт и трещины в нём. И кажется, что только мамина рука, такая тёплая и надёжная, удерживает его, не даёт провалиться и сгинуть в одной из них. Как не хочется её отпускать и идти в эту сраную страшную школу с холодными крашеными стенами, "сменкой", необузданным весельем соклассников. Вот бы что-нибудь произошло, чтобы вернуться домой, целый день играть в солдатики и мечтать, и ждать лета...
*********
Вокруг неё замирал мир, и тишина расходилась кругами, как волна от брошенного в пруд камня. Каким-то образом он почувствовал приближение этой волны и, повернув голову, встретился взглядом с Софьей Романовной,преподавателем литературы в старших классах. Серый платок подчеркивал ее восточные скулы и нежность белой кожи. На миг в её строгих и очень печальных глазах блеснула озорная улыбка, предназначавшаяся только ему. Она вытянула вперед удивительно тонкую руку, щёлкнула пальцами, словно звала зазевавшегося гарсона, и указала вниз. Сережа подчинился этому незамысловатому приказу и опустил глаза. Серый мир взорвался, лопнул, исчез. Остался только ослепительный ярко-рыжий, как солнце из снов о полётах, треугольник. Сережа был не в состоянии вынести этого сияния и уткнулся маме в подол. Мать обхватила его голову руками и ещё сильнее прижала к себе, она словно почувствовала, как что-то чуждое, неведомое, запретное врывается в их жизнь и навсегда забирает её сына. Но было слишком поздно. Сергей отвел её руки в стороны и, не оборачиваясь, повёл мать домой.
На следующий день он узнал, что Софье Романовне физрук заломил руки и закрыл её в кабинете директора до приезда "Скорой помощи", и это сломало мир Сергея во второй раз и увело в чернильно-ландышевую истерику.
Поступок и "прелести" Софьи Романовны обсуждали бабки на лавочках, мужики за доминошными столами, домохозяйки в очередях, молодёжь, распивающая портвейн в детском садике. Никто не сомневался, что учительница сошла с ума, и поэтому в основном обсуждались возможные причины ее помешательства. Говорили о несчастной любви и о том, что она чокнулась еще в лагере, а сейчас случилось просто весеннее обострение. Новую волну домыслов породили попытки самоубийств сразу трёх учеников класса, который вела Софья Романовна. Подростки пытались покончить с жизнью каким-то страшным и извращённым способом. Каким именно, знали только врачи "Скорой помощи" и следователь Судаков. В день, когда Софья Романовна совершила свое дефиле без юбки, Судаков закрылся в своем кабинете и, выпив 2 бутылки "Столичной", нецензурно кричал и клялся "достать сучью вражину и в дурдоме".
За две недели до упомянутых событий его попросили разобраться в деликатной ситуации, сложившейся в одной из элитных школ, которые, как грибы после дождя, стали плодиться в столице в последние годы. Именно в этой "элитности" и заключалась деликатность дела, - дела о развращении малолетних бывшей зэчкой, отмотавшей 10 лет и полностью реабилитированной новым руководством страны. Поначалу всё выглядело очень просто. Красивая учительница соблазнила старшеклассника, который в пылу ссоры с родителями заявил, что собирается уйти из дома и жить своей взрослой жизнью с этой самой соблазнительницей. Родители, люди опытные и знакомые с системой не понаслышке, не стали обращаться в органы напрямую, а попросили совета и содействия у давнего друга семьи, старого чекиста, который пообещал помочь и поручил негласное расследование Судакову. В ходе которого обнаружилось, что Софья Романовна по кличке Костерок не ограничивалась мальчиками. Стали аккуратно расспрашивать девочек и выяснили, что под прикрытием походов имели место разнузданные оргии, на которых практиковались половые отношения, преследуемые по статье 121 Уголовного кодекса.
К этому моменту Софья Романовна уже находилась на лечении в психиатрической больнице.
С Судаковым вновь встретился его куратор и порекомендовал спустить дело на тормозах. Следователь всегда беспрекословно выполнял рекомендации чекиста, но здесь его нервы сдали и он, перегнувшись через стол, начал возбужденно спорить:
-Вы что, не понимаете, что эта сука должна сидеть?! Она превратила нормальных детишек в извращенцев и педерастов! Ведь на месте этих мальчиков могли быть и наши сыновья!
Куратор резко выкинул вперед ладонь и звонко шлёпнул Судакова по начинающей лысеть голове. Выдержав паузу, он совершенно спокойно проговорил:
- Нет, Витя, не могли. Мы с тобой рангом не вышли детей в ту школу отдавать. И в остальном ты не прав. Не сажать надо, а уничтожать.
Голос куратора вдруг стал монотонным и совершенно безликим:
- Пропустить через мясорубку и скормить кошкам, которых следует сразу сжечь, пепел вывезти в Англию и развеять с Западной башни замка Грей Леди.
Судаков четыре раза моргнул и потер ладонями глаза. Он как-то сразу понял, что чекист не просто разглагольствует, а даёт совершенно чёткие указания. И ещё он понял, что настал момент выбора, и от того, как он сейчас ответит, зависит вся его дальнейшая жизнь, да и смерть тоже.
Он мог бы прикинуться болваном или свести все на шутку, но перед глазами встала кровавая грязь под Кенигсбергом, заклинивший пулемет и бегущие на него обезумевшие от страха солдаты. Тогда у него тоже был выбор. Он мог бы прикинуться трупом или присоединиться к бегущим, но вместо этого он поднял пулемет над головой и, размахивая им словно дубиной, заорал "ура" с такой силой, что бойцам из его заградотряда разорвало барабанные перепонки. И солдаты бросились в обратную сторону, под немецкие пули, пытаясь спасти что-то большее, чем свои жизни.
У каждого человека есть своя странная, необъяснимая, мистическая история. И если сознание профана не способно отгородиться, заблокировать выходящее за рамки стандартного мирка, то он, как правило, превращает случившееся с ним в анекдот или страшную историю, которую рассказывает при каждом подходящем случае, не осознавая, что это следующий уровень его защиты. Свидетелей особо сильных проявлений необъяснимого не остаётся.
Так, в бойне под Кенигсбергом погибли или сошли с ума все участники событий. Все, кроме Судакова, который, придя в сознание, понял, что единственный способ выжить - не распространяться о пережитом, не вспоминать и не стараться забыть. Просто оставить как есть. Каким-то неведомым образом он знал, что воспоминания придут к нему в нужный момент и вновь наполнят жизнь тем удивительным чувством и смыслом, который пропитал каждый атом его существа и вырвался криком "ура".
Тот бой был для сержанта Судакова последним. Пуля застряла в груди, коснувшись сердца, и извлечь её не представлялось возможным.
- А в Англию я дипломатом поеду?
- Это решим позже. А сейчас выпей вот этой воды и приготовься слушать.
( Текст утерян)
Со дня разговора с куратором прошло восемь лет и шесть месяцев. Судаков стоял в прихожей перед зеркалом и рассматривал свои новые брюки с лампасами. Добраться от капитана до генерала за такое короткое время во многом помогли связи с родителями учеников класса Софьи Романовны. В Англию он так и не съездил, но не терял надежды разгадать загадку Костерка. Все это время он не выпускал из виду ее учеников. Пытаясь понять смысл действий чёртовой училки, он выстраивал различные версии, наблюдал за её бывшими знакомыми и соседями и даже изучал ламаизм.
Поначалу Судаков был уверен, что всё затевалось для развращения будущей элиты советского общества, искал следы заговора в других школах и проводил аналогию с так бездарно проваленным "делом врачей". Круг подозреваемых разрастался с ужасающей скоростью. Сначала он брал в разработку учителей с пятнами на биографии, в основном реабилитированных. Затем в его поле зрения стали попадать кристально чистые на первый взгляд люди. Буквально каждый учитель нёс в себе угрозу, был потенциальным врагом и извращенцем. Когда Судаков представлял себе размах дела, мурашки холодной волной шли по позвонку и заставляли шевелиться остатки волос на его загривке. Дело перерастало в глобальный заговор. С каждым днем Судакову становилось все страшней и противней, привычный мир казался лишь скорлупой сгнившего яйца, своей вонью сводящего следователя с ума. Однажды в воскресный день, находясь в крайне взвинченном состоянии, он зашёл в класс биологии одной из специализированных школ, чтобы провести негласный досмотр. Его взгляд остановился на прислоненных к стене наглядных пособиях, изображающих дарвиновскую теорию эволюции. Что-то было не так. Существа на одной картинке двигались вниз, а на другой - вверх. Эта мелкая неряшливость дежурного по классу вызвала у следователя состояние сатори. Судаков опустился на стул и обхватил голову руками. Он ощутил на физическом уровне движение мира. И его стройная версия размылась, растворилась, словно песчаный замок в набежавшей волне. Судаков понял, что просто не успевает за этим движением, что в какой-то момент он замер на месте и с каждым днем теряет адекватность. Ещё немного - и вслед за его версией будет смыт, стёрт с лица мира и он сам. Ведь даже НКВД поменяло уже дважды свое название с момента, когда он был исключен из движения, а Судаков прекрасно знал, что это не просто смена вывески.
Смирение и притворство - таков стал его девиз с того дня. Он понял, что мир эволюционирует вечно, и это понимание сохранило его рассудок; удалось притвориться, что он тоже движется, может, чуть медленнее остальных, но движется, и это притворство сохранило ему жизнь. Ему пришлось все больше и больше внимания уделять себе. Первое время это сильно раздражало и, казалось, мешало основному делу его жизни, но затем вошло в привычку. В какой-то момент Судаков даже выдвинул версию, что Костерок все затеяла ради него, камня на пути движения мира. Впрочем, камнем он ощущал себя недолго. Он пришел к выводу, что тоже находится в движении, отличается лишь направление. Он чётко сознавал, что не является частью этого мира; словно призрак, наделённый физическим телом, он смотрел на всё со стороны. Пожалуй, это и было основной причиной его успешности, а связи с запуганной и благодарной элитой служили лишь подспорьем.
Судаков остался удовлетворён осмотром, брюки сидели идеально. Он уже собрался надеть китель, как вдруг услышал странный шум, похожий на шелест листвы. Резко распахнув дверь, он встретился взглядом с молодым человеком, который, оторопев от неожиданности, продолжал мочиться уже не на дверь, а на новенькие генеральские брюки. Судаков взревел и, сделав полушаг назад, нанёс мощнейший удар ногой. Мальчишка взвизгнул и, поджав ногу, схватился руками за коленку. Судаков сгрёб хулигана за грудки и с силой дёрнул на себя, чтобы внимательней рассмотреть показавшееся знакомым лицо. Пуговицы полетели в стороны, открывая генералу мальчишескую грудь со странной, корявой татуировкой, напоминающей треугольник. И в этот момент он узнал парнишку и понял смысл действий Костерка.
Обезумевший от боли и страха мерзавец ткнул чем-то его в грудь. Судаков опустил взгляд ниже и увидел торчавшую в себе расчёску. Уши его наполнил страшный скрежет, заточенная ручка уперлась в пулю и протолкнула её в сердце.
- Ура, - прошептал Судаков и, увлекая за собой Серёжу, повалился навзничь.
Сергей дёрнулся вверх, оставляя клочки рубахи в застывающих руках мертвеца. Он, словно губка, вобрал в себя чужую силу, вошедшую в него с шёпотом "ура".
Желание жить и дарить жизнь заполнило всё его существо, торчащий наружу член был готов взорваться от переполнившего Сергея возбуждения. Он завыл и, кинувшись на лежащего в моче генерала, впился зубами в его ухо. Он орал и выл, рвал и жрал мертвечину. Расчет оказался верен. Психиатрическая экспертиза признала его невменяемым в момент совершения преступления. Когда Сергей был отправлен на принудительное лечение в больницу имени Кащенко, он уже обладал способностью чувствовать долги, которые непременно нужно вернуть.
Именно возвращением долга ему предстояло заняться в это солнечное сентябрьское утро. Запарковав автомобиль, Сергей Владимирович зашел в подсобку и, переодевшись в рабочую одежду, взглянул на себя в обломок зеркала, прислоненного к стене, - от вальяжного господина не осталось и следа. Он взял в руку ведро с пионами и остановился перед небольшой железной дверью, ведущей на улицу. Выдохнув, он резко открыл её и чуть не столкнулся со своим старинным знакомым - студентом, когда-то подрабатывающим санитаром.
- О, Лёва! Какими судьбами?- Сергей опустил ведро на землю и распахнул объятия очкарику. Тот окончательно растерялся и совершенно не
по-боевому поправил очки.
- Не узнаёшь? Это я, Серёга из второго отделения, не помнишь? Ты мне еще передоз димедрола влепил, а потом зассал, что я окочурюсь, и всю ночь отпаивал календулой. Лет двадцать, наверное, уже прошло...
- Слушай, Серёг, ты не знаешь, кто это?-
Очкарик кивнул в сторону удаляющегося человека.
- Что, испугался? Правильно сделал! Это ваш клиент, периодически появляется здесь, проходит курс в тринадцатом.... Лет сорок назад, наверное, красавицей была....
- Так это ж вроде мужик?
- Да ты что? Какой мужик? Слушай, старичок, а ты к нам из Штатов случаем не подлечиться приехал? Шучу, шучу. Интересно получается: все эти годы у меня было ощущение, что я тебе должен, а вот встретились, и всё. Держи цветочек, от порчи защищает.
Сергей Владимирович подхватил ведро и, насвистывая что-то нецензурное, направился к оранжереям.