КОНЕЦ ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ НА ОДНОЙ ОТДЕЛЬНО ВЗЯТОЙ ПЛАНЕТЕ
Мы привыкли составлять отчёты и прогнозы к удобным датам. В конце концов, не каждый день бывает конец тысячелетия. И потому рассуждения о нём - "сны о чём-то большем"; придавая значимость этой грани, мы придаём тем самым значимости и себе, современникам ее пересечения.
Эсхатологический характер ожидания вышеупомянутого перехода - врождённое свойство господствующей культуры христианской цивилизации. Навязав миру свой образ жизни, христианство втянуло большую часть человечества в орбиту своей исторической судьбы. Восприняв у иудеев идею Судного дня, христиане вульгаризировали и овеществили её, доведя до абсолюта. Если было Начало, то должен быть и Конец, а перед ним окончательный расчёт, прямое, открытое и всеобщее подбивание бабок, без какой бы то ни было ежегодной предоплаты. Мир греховен и, следовательно, должен быть осуждён; всё в руце господней и можно лишь (а нужно ли?) уповать на Его всеблагость.
Последняя, кстати, может выразиться и в том, что День Гнева выпадет на столь удобную для нас круглую дату.
Таковы родимые пятна мессианизма.
Разумеется, что настроения конца века, fin de siecle, как никогда в моде. Сравнить их, впрочем, с аналогичными рассуждениями столетней давности просто невозможно. Цивилизованный XIX век наслаждался плодами просвещённого XVIII и пребывал в глубоком убеждении, что всё в мире к лучшему. Ироничный Вольтер и предполагать не мог, что его сарказм станет обоснованием незыблемых викторианских порядков. Те немногие, кто вещал о великих переменах и потрясениях, выглядели, если и не беспочвенными мечтателями, то, скорее, романтиками империализма - вспомним того же Макса Нордау и его книгу "Вырождение", одно из наиболее острых и серъёзных исследований прошлого fin de siecle.
По его мысли, скученность ведёт к вырождению, ergo, надо расселяться и колонизировать; способные, трудолюбивые и творческие вытеснят всех остальных в зоны смерти: к полюсам и экватору. Отсюда не так уж и далеко до протосионизма.
Попытаемся проследить истоки и причины краха исторического оптимизма. Разум пытлив и настойчив, но слаб и эфемерен. Античная философия, осознав это, разделилась на две ветви: одна попыталась описать и понять окружающий мир, но заглохла, ибо не знала понятия прогресса, так как попросту в нём не нуждалась. Другая же обратилась к человеку и сформулировала идею достойной жизни и, соответственно, достойной смерти. Это было последнее, хотя, возможно, и не высшее достижение античной культуры. На этой песне, "подобной стону" античный мир почил духовно и материально.
Здесь мне кажется необходимым обратить внимание на присущую западной культуре мечту о "потерянном рае" и "золотом веке гармонии". Этот феномен имеет вполне не легендарные дату и место, а именно - античность. Гармоничность эпохи определяется не отсутствием конфликтов, но отношением к ним, к собственному месту и предназначению в окружающем мире. Физически полностью зависимый от природы, античный человек стоял вровень с ней духовно, не пытаясь самозвано нацепить на себя венец творения. Поступки оценивались не с временной, а с этической точки зрения и потому имели непреходящее значение, вне зависимости от времени и последовательности событий.
Античный мир не был сладок и сусален, личная свобода была достоянием немногих, но остальные, в большинстве своём, воспринимали хозяина скорее как благодетеля, нежели тирана. Количество свободы в обществе не определяет счастья его членов или легкости их бытия.
Один из главнейших пороков современной историографии - это представление истории как некоего жестко-связанного причинно-следственного потока, в котором каждый следующий уровень выше и лучше предыдущего. Эта точка зрения, безусловно, льстит современникам, но не имеет никакого реального отношения к действительности. Критерий оценки качества жизни не сводится только к количественным характеристикам вроде средней продолжительности жизни или количества бытовых приборов на душу населения. Статистика - средство для учёта событий, но не для их оценки; как и любая большая и возвышающая нас ложь, она дороже нам "тьмы темных истин".
Античная цивилизация, безусловно оказав сильное влияние на становление современного общества, в большей степени является законченной и самоценной эпохой - гармоничной и непосягавшей на среду обитания. Высокомерное или жалостливое отношение к древности - свидетельство деградации и завышенной самооценки, характерное для "промытых мозгов".
Пришедшее на смену античности христианство предложило куда более привлекательную перспективу: достойная жизнь, достойная смерть, и - достойная жизнь, или, если угодно, сверхжизнь, после смерти. Приоритет кристаллизации данной идеи не существенен в свете куда более важного фактора - христианство заменило политико-экономическую, туристскую интервенцию Рима, экспансией духовной, миссионерской, отшлифовав и усовершенствовав грубо-материальную подоплёку. Неожиданный деспотизм духа оказался жёстче, кровавее и бескомпромисснее тирании плоти.
Христианство же и привнесло идею если и не прогресса, то изменения, развития, концепцию начальных и конечных времён. Антики жили настоящим, которым стоило по мере сил и возможностей наслаждаться, христианин - будущим, коего следовало ожидать с трепетом и ужасом по мере веры и просветлённости.
Устремлённость в будущее отражалась аналогичным углублением в прошлое. Попытка осознать события минувшего в качестве некоего, пусть и несовершенного, фундамента, связать их с калейдоскопом расширяющейся реальности и спроецировать результирующую в перспективу, привела к Ренессансу. Позорно изгнанный античный материализм вернулся бумерангом. Все попытки идеального загнать его обратно в могилы Парфенона и Колизея потерпели фиаско - ортодоксальное христианство ушло под глухую защиту инквизиции, реформистское прониклось коллаборационизмом. И, как водится, только выиграло от сотрудничества.
Современности свойственна высокомерно-жалостливая оценка средневековья. Ничего иного, кроме попытки создать у публики впечатление, что уж она-то, почтеннейшая, проживает в лучшем из времён, такое представление о истории не несет.
Во все времена есть свои радости и свои печали, а об их качестве в соотношении с нынешними сможет безапелляционно судить лишь тот, кто без колебаний выберет между мирами неорганизованного насилия и организованной несвободы.
Эпоха Просвещения - вторая, после Ренессанса, производная античности вновь призвала войти в реку познания, провозгласив Разум единственным и естественным арбитром бытия. Философия окончательно разделилась на почти несвязанные науки, которым и было предназначено утвердить господство Человека.
Очаг просвещения, правда, полыхнул так, что спалил всё вокруг себя. Разумно воспользоваться этим прометеевым огнём смогли лишь заморские державы: США, Англия, и, значительно позднее Япония.
Стабильный мир XIX века успел не только вкусить плоды Просвещения, но и пресытиться ими. И, как всегда, возник вопрос: "А дальше что?" Ответ не замедлил последовать. Прекраснодушные идеи постоянства и расцвета, ставшие государственной идеологией, чувствительно подгнивали изнутри, испуская запашок декаданса. Нормальное и привычное уже не удовлетворяло ни ухо, ни глаз, ни мозг.
Наука чётко отмежевалась от религии и философии, и всё ковала в своих лабораториях счастье человечества. Как выяснилось впоследствии, на деле получилась та самая железная рука для удержания на верном пути к светлому будущему. Поиск ради поиска, познание ради познания и, в результате, прогресс ради
прогресса. Как велосипед, что устойчив лишь в движении.
Все проявления человеческого разума развивались, крепли и, в конце концов, переросли творца и отдалились от него. Их рост и мощь окончательно скомпрометировали религию, превратившуюся в спарринг-партнера философии, своего рода подопытную лягушку мыслителя. Да и сам этот "бой с тенью" мало кого тогда интересовал.
Как водится, страшная сказка стала былью. XX век, формально начавшийся столкновением старого идеализма и нового прагматизма, выпустил на арену Новый Дух. Эпицентром столетия стала битва между двумя мессианскими идеологиями, откровенно претендовавшими на Последнее Всеобщее Царство - сейчас и целиком! К счастью, у обоих мутантов христианства, амбиции оказались побольше клюва; но, как и предсказывал папаша Мюллер, органическая привлекательность этих демагогий всегда будет обеспечивать им некоторое количество сторонников.
...И тут, когда, казалось бы, все драконы изведены или передохли от старости и пришло время разместиться в шезлонге с чашечкой кофе "классик" от самого Господа Бога - на тебе! - конец тысячелетия на одной отдельно взятой планете.
"Что за комиссия, Создатель!"
А чем, собственно, отличается конец нынешнего века от конца предыдущего?!
Религия в современном обществе для подавляющего большинства превратилась в нечто напоминающее позднеримские культы и носит декоративный характер, временами смыкаясь с психотерапией. Это скорее некое подобие искусства, производящее некое подобие катарсиса. Маргинальные окраины предоставлены сектантам, претендующим на место вероучителей, но с забавно-печальным постоянством обретающимся в рубрике уголовной хроники. Попытки продолжить традицию церкви высказываться по актуальным вопросам и влиять на судьбы мира воспринимаются с иронией и недоумением. Основным оказался вопрос: сколько дивизий может выставить римский папа?! И в развитых странах история уже дала
на него однозначный и окончательный ответ...
Если наука XIX века отождествлялась с Франкенштейном, то нынешняя, сиамский близнец технологии - с его порождением. Страшно далеки обе от народа, польза их преходяща, а вред зарубцовывается долгие годы. Смысл и результат исследований всё менее понятны, но подсознательно напрашивается легендарное заключение: "значит, бить будут". К сожалению, оно недалеко от истины. Именно от современного научно-технического комплекса человечество ждёт беды. Оно скорее оправдает военных и политиков, ибо те лишь пользуются предложенными средствами. Отсюда и невероятная тяга и доверие к знахарям, экстрасенсам, каббалистам и т.п. - пусть туманнее и таинственнее, но всё же привычнее и традиционнее.
Наука в представлении обывателя дегуманизирована и десакрализована; наука - это Дьявол сегодня. Она настолько абстрагировалась от своего философского первоисточника - поиска смысла жизни, что выродилась в некие "внутренние", самоценные разговоры посвящённых.
Нечто аналогичное произошло и с экономикой - глобализация окончательно оторвала её от конкретно-индивидуальной почвы и абстрагировала до абсурда. На фоне циклопических планов слияний и объединений нарастают процессы дробления и "овеществления", приводящие к образованию мелких, полузамкнутых и на удивление жизнеспособных экономических комплексов.
Культура и искусство переживают период перелицовки ценностей, в просторечии именуемый постмодернизмом. Они утратили то "петушиное слово", с которым можно было обращаться к городу и миру. Слово, видимо, истёрлось и потому в арсенале средств остались лишь эквилибристика и комбинаторика.
Симулянты в жизни имитируют болезнь, симулянты в искусстве - здоровье и талант. Удачливые фасуют и отпускают эрзац-оргазм озабоченным широким массам, меньшинство же создаёт и обслуживает заковыристые и мало кому понятные извращения элиты. Полным-полно наполеонов и потому ни одного истинного, потому и такой жадный, обостренный интерес к документу, факту, прямому эфиру; потому и превращается жизнь "звёзд" в "кучкование", а затем воспроизводство и продажа описаний этого "кучкования" - в товар.
Политика как никогда пытается создать благопристойный имидж и, разумеется, результат обратно пропорционален попыткам. Основная цель - тушение локальных пожаров, в надежде тем самым не допустить всеобщий; "блажен, кто верует..."
Всё это - плоды Прогресса.
Было бы странно и неразумно механически проецировать технический прогресс и улучшение внешних условий жизни на прогресс духовный и улучшение природы человека и общества в целом.
Разговоры о современном гуманизме на фоне разнообразных геноцидов не более уместны, чем словопрения о гуманизме средневековом на фоне крестовых походов или охоты за ведьмами. Гуманизм есть бесплодная - судя по результатам - попытка хищника убедить себя, что научившись пользоваться столовым прибором, он превратился в травоядного. С точки зрения дарвиновской теории, гуманизм не просто вреден, а самоубийствен. Впрочем, как известно, "всё, что нам гибелью грозит..." Гуманизм, вернее его существование как одной из определяющих развитие человечества сил, химера почище порождённых сном Разума.
Якобы наблюдаемый нравственный прогресс не более, чем фикция, навязчивый мираж, особенно если глянуть мимоходом на страничку происшествий. В очередной раз фальсификация осуществляется подгонкой реальности под идеологию. Несмотря на то, что никогда массовая распродажа иллюзий не сходила с рук, она и никогда не велась с таким размахом и столь долгое время.
Свобода в нынешнем мире куда более проблематична, чем в прошлом. В чистом виде она существует разве что у хиппи. Все омытые кровью демократические завоевания уложены в прокрустово ложе одной-единственной свободы - досуга. Всё же оставшееся время индивидуум, да и всё общество обречены крутиться в беличьем колесе обязанностей, выход из которого открывается только вместе со смертью, физической или социальной.
Проблемы свободного времени раньше не существовало - большая часть человечества была занята процессом выживания (т.е. жизнью как таковой), а меньшая - предавалась развлечениям и размышлениям. Демократия, подарив обществу свободу суждений, одновременно освободила его от необходимости размышлять и передоверила это право достаточно случайно выбранной группе. Свободного времени, в результате технического прогресса стало больше, и, естественно, обострилось стремление заполнить его. Призванная насытить потребности массовая культура отличается от Культуры вообще так же, как подвиги Геракла и муки Иисуса от их экранизации.
Реформация и Просвещение ввели в обиход новый критерий оценки деятельности: УСПЕХ. Такова нынешняя ипостась Бога всесильного, всемогущего и кажущеся-доступного. Древние точно знали, что проживают на колесе Фортуны. Современное общество не может смириться с самоощущением "седьмой спицы" в этом колесе и помещает себя на ось или в некий статичный зенит-апогей.
Молиться Успеху куда как просто: надо побольше производить и побольше потреблять. Потому все подаяния божеству приносятся деньгами. Не вызывает сомнения, что в этой системе координат Братство существует только на правах ещё одной, когда-то могущественной иллюзии. Реально оно возможно лишь до рождения и после смерти - то есть, в областях, неподвластных Успеху. Констатация "все мы - люди" не привела и вряд ли приведёт к всемирному и всеобщему братанию. Слишком уж много мелких, по сравнению с Великим уравнителем, перегородок.
Более того: представляется куда более необходимым и естественным поддержание и сохранение нынешнего сегрегационно-сепаратного состояния. Подлинная гомогенизация, соответствующая принципу Братства, превратит общество в набор равноценных и лично ничего не стоящих винтиков. Такая цена за реализацию возвышенных утопий кажется чрезмерной. Лучше уж окончательно похерить исковерковавшее "малых сих" избыточное и ничем не подтверждённое чувство собственного достоинства.
Братство и Равенство - всего лишь те "морковки", которыми Успех заманил человечество в своё беличье колесо. Уравнительные тенденции, столь понятные и наглядные на примере капель воды, не оправдались по отношению к людям. Разделение и отторжение, преобладание и подчинение суть врождённые свойства жизнестойкости, а не симптомы болезни. Закрывая глаза на очевидное, мы тем самым приносим, пусть даже против своей воли, жертвоприношение Успеху.
Большая часть человечества не нуждается ни в Свободе, ни в Равенстве, ни в Братстве, а жаждет лишь спокойной и сытой жизни, муляж которой и предлагается Успехом, втягивающим в свой круговорот и выжимающим до последней капли.
Интересно проследить становление равноправия на самом глобальном фронте: между мужчиной и женщиной. Тысячелетиями оно бытовало лишь в сказках и легендах, не столько поэтических, сколько, если вдуматься, устрашающих и мужененавистнических. Промышленная революция вызвала к жизни лозунг равноправия, ибо Успех нуждался в большем числе адептов. Втягивание женщины в процесс производства подорвало физическое и психическое здоровье пола. Можно ли всерьёз говорить о равенстве полов, принимая во внимание несопоставимость и несхожесть психологии и физиологии, этических воззрений и эстетических пристрастий, жизненных ролей и устремлений?
Навязав женщине мужской образ жизни, Успех щедро предоставил мужчинам - женский. Феминистические требования, подкреплённые сравнительной свободой гомосексуальных связей, подсознательно направлены не на равноправие, а на матриархат. Семья из ячейки общества превратилась в открытый клуб по интересам. Само собой разумеется, что воспитание детей и содержание стариков не находятся в шкале приоритетных целей этой формы досуга.
Духовные силы общества, брошенные на штурм бастионов Успеха, истощены. Общество, перенасыщенное лживым и голословным гуманизмом; общество, переполненное хроническими и неизлечимыми больными, сохраняющее их в ущерб здоровым и на деле лишь продлевающее их мучения и борющееся не столько за качество, сколько за количество жизни; общество, признавшее за индивидуумом право на отклонения, но не способное оделить их от извращений и, следовательно, узаконившее девиации и перверсии - такое общество способно лишь производить и потреблять. Для стимуляции этих основных процессов общество симулирует здоровье и юность - обратите внимание на рекламу стареющей западной цивилизации: дряхлый старец впадает в инфантилизм и пытается вырядиться юношей.
Печальная картина.
Различные исторические школы пытались отпрепарировать её истоки по-своему, взаимно отрицая выводы друг друга. Скорее же всего, как в известной притче, у каждого своя правда - у Шпенглера, Тойнби, Гумилева и Фукуямы. Каждый из них видел и описывал свою часть "слона", тем самым подтверждая внутреннее единство при внешнем противоречии. Необходимо лишь синтезировать будущее на основании их анализа прошлого и настоящего.
Предложим следующую схему исторического процесса: на мировой сцене постоянно происходит борьба двух взаимоперерождающихся систем - Империи и Варваров. Под Империей понимается государственно-общественный организм, решающий проблемы оптимизации существования (вначале общества, а, впоследствии, себя самого), стремящийся к максимально-возможному расширению и
объединению составных частей. Аскеза выживания сначала использует Империю как средство, затем средство превращается в цель и по достижении точки максимума наступает постепенное и неуклонное сползание к гедонизму. Когда и последний исчерпывает себя, на сцену выходят Варвары.
Это, как правило, небольшая, сплочённая исключительной идеей или харизматическим лидером, хорошо организованная и, в отличие от Империи, не боящаяся жертв группа, постоянно существующая на реальных или виртуальных границах Империи. В периоды расцвета Варвары подавляются немедленно и безжалостно. Упадок Империи начинается с того, что она не хочет бороться с Варварами (жаль ресурсов, или, что взаимосвязано, начинается пропаганда плюрализма или пацифизма), а заканчивается тем, что уже и не может. Когда граждане Империи требуют: "Хлеба и зрелищ!", Варвары воюют за элементарное место под солнцем и готовы платить за него по наивысшей цене. Уничтожив старую Империю, Варвары воздвигают на её обломках свою собственную, соответствующую победоносной идеологии. О сути варварской идеологии будет сказано позже.
Устойчивость цивилизации определяется жизнеспособностью составляющих её доменов-государств. Стабильность последних зависит от резерва жизнестойкости движущих идей. Приведем беглый анализ некоторых из них.
Европа представляет из себя резервацию когда-то мощных и хищных, но одряхлевших со временем имперских идей.
Одна из наиболее ярких и флагманских идеологий возникла во Франции. Она пережила несколько взлётов - сначала, во времена Людовика XIV, оформилась идея безграничного абсолютизма, а затем, в эпоху Просвещения форма осеменилась новой затравкой. Блюдо получилось настолько острое, что расплескавшись по всей Европе, почти не осталось в родной "кастрюле". Впрочем, и инерции хватило на создание колониальной империи, своеобразной диктатуры чувства и изящества, что, увы, не обеспечило надёжности всей постройки и даже её фундамента.
В туманном Альбионе легкая и блестящая французская идея обратилась в "бремя белого человека", эдакий прагматический мессианизм. Привычка к изоляции и тяжёлому труду, здоровый скепсис и невозмутимость, позволили построить нечто внушительное, но тоже недолговечное; правда, национальный характер и это испытание перенёс с завидным достоинством.
Из навязчивой идеи германского единства и отсутствия естественных географических границ органически следовало создание некоей Срединной империи и владычества, если не над всем миром, то хотя бы Европой. Сочетание сумрачной тевтонской одержимости и звериной серьёзности настолько скомпрометировало и обескровило Германию за последние двести лет, что рецидив Священной Римской империи вряд ли возможен, хотя бы в силу внешних причин.
Не вполне осознавшая смысл своего объединения снизу Италия (в отличие от объединённой сверху Германии) мечется в сомнениях - то ли присоединиться к гигантам (но куда денешь национальный характер?), то ли перейти в разряд туристических баз вроде Португалии, Греции и Мальты (но куда спрятать национальную гордость)?!
Остальную часть Европы занимают государства-реликты, существующие инерционно и сыто - самой логикой жизни они обречены на Евросоюз. С них берут пример и бастарды Варшавского договора. Под сенью Хельсинкского пакта о послевоенных границах мутировавший неонационализм потихоньку вытесняет и марксистские миражи, и бредни периода "до исторического материализма" - "пусть мы бедные, но гордые". Гордость сомнительное достоинство в компании с бедностью; на одной чаше весов процветание и пропуск во всемирный супермаркет, на другой - "Польша от моря до моря", "Великая Венгрия", "Чехословакия" и т.п.
Но и среди реликтов попадаются те ещё экземпляры - они приводят наблюдателя в такое же изумление как птеродактиль в небе ночного Лондона или гигантская акула в Москве-реке. Кроме как изощрённой и извращенной фантазией социальной природы и парадом национальных амбиций объяснить их появление не удаётся. Так, осложнения принципа национального самоопределения.
Если верен тезис, что естественное - не безобразно, то, значит, они не естественны. Существование Албании или Румынии подрывает веру в милосердие Господне. Все эти занозы в мягком подбрюшье Европы - вечный источник воспалений и инфекций - гордятся своей ролью всемирного провокатора-детонатора, за неимением лучшего.
Нынешняя югославская разборка - не случайность, а долго вызревавший плод великосербской идеи. История её сама по себе поучительна. На современной политической сцене Сербия появляется в конце XIX века как результат реализации двух тогдашних российских сверхидей - панславизма ( или желания загнать всех славян в курную русскую избу) и византийства (беспочвенные претензии на Проливы должны были показать всем, что невероятно расползшаяся Россия и есть Третий Рим).
О лучшем, чем Турция спарринг-партнере для обкатки этих идеологий трудно было и мечтать. Но у "больного человека Европы" были достаточно квалифицированные лейб-лекари - практически вся Западная Европа - и Россия была вовремя остановлена.
Образовавшееся сербское государство было заражено русской мегаломанией, с той лишь разницей, что за спиной России, по её собственному мнению, стоял Христос, а за спиной Сербии - Россия. Идея аналогичного плана проросла и в Болгарии. Неуемная жадность подвигла бывшие вилайеты (при российском попустительстве) на первую балканскую войну.
Несмотря на общую победу коалиции, каждый из её членов по отдельности ощущал себя обделенным и, следовательно, вторая балканская война как реализация мечты о Великой Болгарии или Великой Греции была не за горами. Эта война интересна лишь тем, что решающую победу в ней - первый и последний раз в истории - одержала Румыния.
В отличие от прозападной и сравнительно независимой Болгарии, Сербия ощущала себя вполне безопасно, имея в тылу Россию, которой она внушила идею об общности стратегических интересов.
Никому из европейских держав война была не нужна: Россия только начала зализывать последствия революций и наращивать промышленный потенциал; Германия была на пороге выхода на новые рынки сбыта и достраивала флот; Франция, хотя и не забывала Эльзас и Лотарингию, не стала бы ради них ввязываться в большую войну; Англия наслаждалась ролью европейского арбитра, что возможно лишь в дискуссии, но не в драке. Более всех конфликт был не нужен Австро-Венгрии, ибо даже "маленькая победоносная война" могла оказаться слишком сильным лекарством для расползающейся лоскутной империи.
Сербские фанатики играли по-крупному: проиграть они могли только свои жизни, а выиграть - всю Великую Сербию. По их мнению, такая игра стоила свеч. С такими друзьями России были не нужны враги. Гибель эрцгерцога Фердинанда поставила Австро-Венгрию перед историческим выбором между политическим продолжением династии и дальнейшей эскалацией распада. Сербию следовало наказать - хотя бы для острастки собственных славян-сепаратистов. Операция должна была быть локальной, как некогда в Боснии и Герцеговине. Участие России австрийскими стратегами не предполагалось, но остатки здравого смысла покинули русское руководство при возгласах о славянском братстве и вожделенных Проливах.
Романовым было не место в Антанте, куда уж лучше с однокоренными Габсбургами и Гогенцоллернами - налицо общность идей, лишенных прагматического, историко-будущного смысла.
Россия тоже не предполагала дальнейшего развития конфликта и германского подключения. Кайзер больше блефовал, нежели был реально заинтересован в войне с Россией - поддержка Австро-Венгрии давала ему политические дивиденды и уж он-то
первым бы поживился при падении Габсбургов. Предпочетший самоубийственное рыцарство стратегическим интересам, Романов принял вызов. Могла ли Франция теперь не вмешаться в конфликт? И могла ли Англия опоздать при делёжке пирога?...
Результаты известны: четыре проигравшие империи были стёрты в прах и в двух из них восторжествовали варвары; в двух победивших фундамент дал трещину. Плодами побед в полной мере насладились США, ошмётки бывшей Австро-Венгрии и Сербия, ставшая Югославией. "Мне отмщение и аз воздам" или, по-простому: "Бог не фрайер и всё видит". Остается надеяться, что теперь Великая Сербия навсегда канула в Лету.
Впрочем, сегодня все страны Европы не более чем отдалённые провинции единственной метрополии - США, связанные с нею союзными договорами, военными блоками и экономическим патронажем.
Каждый желающий может убедиться в удивительном сходстве Древнего Рима и США - совпадает всё, до мельчайших деталей, начиная от общественных мифологий до исторических паралеллей. Да и могло ли быть иначе в стране, списанной с Рима?!
"Мейфлауэр" вполне соотносится с "Энеидой", а квакеры и пуритане с беглыми троянцами. Борьба с индейцами сравнима с этрусскими войнами, а Война за Независимость - с отражением Ганнибалова нашествия. И тут, и там - гражданские войны, но в роли Цезаря не Линкольн, а, значительно позднее, Теодор Рузвельт. Внешняя экспансия налицо в обеих империях. Вместо Нерона и христиан - гангстеры и Великая депрессия, Ф.Д. Рузвельт - и Флавии. Желающие легко определят соответствия Кеннеди, Никсона, Рейгана и Клинтона и проведут аналогии этническим,
социальным и религиозным конфликтам.
Совпадения могут показаться надуманными, но думается, общность развития свидетельствует и об общности финала. История, если и повторяется фарсом, то уж он-то будет похлеще иной трагедии.
Кассандр особенно не любят за то, что они предрекают гибель идей еще во времена расцвета. Но нужно помнить, что нынешнее высокотехнологическое общество куда более свободно, уязвимо и зависимо, а варвары не только остались такими же жадными и жестокими, но и вооружены всеми достижениями ненавидимой ими цивилизации.
Что сможет сделать Империя, когда возникнет недостаток ее верных "джеймс бондов"? Уже сейчас её руководство не вполне адекватно представляет себе реальность и соответственно реагирует. А ведь до настоящих варваров дело ещё и не доходило. С каждым годом сохранять statusquo на границе противостояния будет всё тяжелее.
Дадим времени возможность доказать правоту этих суждений, а сами обратимся к недавним антагонистам метрополии.
Случай России особенно трагичен потому, что именно США перехватили у неё идею осчастливить человечество. Сама русская идея всегда была аморфной, виной ли тому просторы, дороги или дураки - сказать трудно. Среди формирующих компонентов необходимо указать и географический изоляционизм, и православно-мистическое византийство, и вечное противостояние с сопутствующим ему расширением пределов, и своеобразное, зачастую болезненное и неудачное переваривание привнесенных идей.
Может, если бы поляки не втёрлись в Смутное время, то всё бы и обошлось и само по себе и рассосалось. Но ответом на столь своеобразное европейское любопытство стало царствование Петра I. Именно тогда и зародилась идея, что весь известный свет - из пресловутого окна в Европу.
Немецкое участие в оформлении русской идеи наложило на неё отпечаток канцелярского романтизма и походило на кодификацию и стандартизацию абсурда. На деле смысл идеи был вполне примитивен - за гулким пафосом, самоварным величием и благорастворением воздусей, как за фасадом потёмкинской деревни скрывались мечты о ещё более Великой России.
Ожесточенные попытки выбраться в петровскую форточку и доконали монархию. Победа над Наполеоном была поражением России, так как внушила ей губительную мысль о том, что если держава и не арбитр европейских споров ( по сей день абсолютно не понятных большинству населения), то их полноправная участница. Много ли потеряли немцы и австрийцы, покорившиеся Наполеону и много ли выиграла победившая Россия, вытащившая каштаны из огня к английскому табльдоту?
"Талейранизация" и "меттернихизация" внешней политики в начале XIX века привели к краху через сто лет. Комплекс вины перед Богом и Властью скомпенсировался явными или вымышленными заслугами перед Западом: спасение от Батыя, Тамерлана, Наполеона, впоследствии Гитлера и, в довершение, от самих себя. Так сказать, могильник агрессивных честолюбцев, утешающийся титулом грозы авторитетов.
Россия пытается заинтересовать мир своей действительно гигантской драмой, но вот беда - трагедии-то миру и не интересны. Особенно снедало желание явить свои невидимые миру слёзы и облагодетельствовать человечество, продемонстрировав народ-богоносец. Учитывая характер государства, на практике русской колонизации, рабы несли рабство рабам, что исключало существенные перемены и, возможно, потому не вызывало протеста туземцев. Европейские колонизаторы, хоть и насильственно, но втянули покоренных в цивилизацию. Россия же приучила новых подданных водке и тем и ограничилась. Для сравнения: результаты русской колонизации Севера, Сибири и Средней Азии и аналогичные англо-французские.
Опыт отражения нашествий внушил русским навязчивую идею о том, что они желанны чужеземцам и ими же управляемы: варяги, татары, немцы, евреи. В этом есть и нечто фрейдистское, садо-мазохистическое, унизительное и возвышающее, утешительное и раздражающее - в зависимости от настроения с утра. Попутно это даёт возможность всегда легко определить внутреннего (и никогда - внешнего) врага и вывести его за скобки во всех возможных смыслах эвфемизма. А заодно и списать на него имевшие место протори и издержки. Народ скорее создаст великую державу, чем научится продолжительно и самостоятельно управлять ею. Всё равно, победа всегда будет принадлежать ему, а поражение, как известно, дело грязных лап кучки инородцев.
Удивительны запоздалые и малодостоверные сопли по убиенной монархии, рвавшейся в бездну с маниакальностью безумца. Романовы стали заложниками собственных идефиксов: гипертрофированно-неестественного русопятства, раздутой амбициозности, хронической неорганичности, когда династия считала себя более русской и патриотичной, нежели подданные. Что русскому здорово, то немцу - смерть, в лучшем случае - безумие, вспомните хотя бы воздействие православия на императрицу Александру Федоровну; немецкая методичность в восприятии и практическом применении православия - к которому сами русские, по большому счёту, относились философски-цинично, а если что и ценили, то лишь внешнюю традиционно-византийскую обрядность - стала последней ступенькой в преисподнюю.
Так или иначе, в течение века Россия лишилась обеих государственных идеологий. Природа не терпит пустоты и потому отсутствие внятных идей должно обеспокоить руководство - что ещё сможет скрепить расползающиеся простыни карт?
На деле распад СССР не прекратился и отпадение Чечни - лишь первый симптом политической гангрены и первая же сермяжно-посконная попытка вылечить её. Чем раньше и быстрее население убедится, что "хождение во власть" есть не абстрактная служба народу, а конкретное и циничное обделывание собственных делишек и не более того, тем быстрее распадётся государственный инвалид.
В России для синтеза, судя по печальному опыту, необходим не частичный, но полный распад и атомизация. И никакая твёрдая рука не наведёт порядок в стране, которой легче развалиться, нежели сорганизоваться. Никто просто не сможет и не захочет гарантировать безусловное выполнение распоряжений центрального правительства ради отвлечённого и иллюзорного общего блага, когда вполне спокойно и уверенно можно набить персональные карманы.
Общество криминализовано именно в силу крушения идеологии и потери не только страха, но и уважения к власти, и, как всегда при отсутствии намордника, наружу вырываются самые первобытные инстинкты. Справиться с ними будет значительно легче в оставшихся от распада доменах и тогда, когда ситуация станет совершенно нестерпимой (или, наоборот, нормализуется). После этого, возможно начнут проявляться тенденции к объединению и "собиранию" России.
В народе подспудно и непрестанно нарастает желание оторваться от жиреющей и жирующей Москвы. Возможно, удачной мерой было бы перенесение столицы куда-нибудь на Урал, по примеру Бразилии или Австралии, и соответствующее долгожданное смещение акцента геополитического развития с Запада на Восток и Юг. Слишком настойчивое стремление в Европу, выталкивает Россию в Азию и этому вектору судьбы стоит подчиниться.
На сегодняшний же день взаимосвязь между властью и народом, кажется, окончательно утрачена. То, что сегодня находится на вершине политической пирамиды России есть органическое, хоть и не оригинальное порождение туземной жизни - тусовка, во всём остальном мире именуемая камарильей. Она олицетворяет некий прижизненный аналог мусульманского рая для небрезгливого карьериста, но у среднего гражданина ничего, кроме отвращения, вызвать не может. На деле именно этот склизкий винегрет из мафиози (и их обслуги - политиков и "артистов") управляет страной - ведёт внешнюю политику, организовывает и окучивает общественное мнение, сам грабит, сам устанавливает для себя законы и сам, когда этого ему захочется, их исполняет.
Особенно неприглядна роль в этой свистопляске российской профессиональной интеллигенции; "интеллигент" всегда воспринимался в России как нечто большее, лучшее и высшее нежели "интеллектуал". Увы, правы отвергнутые классики и не только "практика - критерий правильности", но, видно, и русская интеллигенция не мозг нации, а её дерьмо.
Именно она помогла "бесам" расшатать царизм и сплясала качучу на обломках в обнимку с нагрянувшим хамом. Когда же пришло запоздалое осознание, что из руин отгрохали ещё более жестокую тюрьму, интеллигенция, кормясь от щедрот системы, потихоньку раскачивала её. Идеалом, видимо, была бы некая утопия, где, с одной стороны, позволяли бы беспрепятственно гавкать и гадить в хозяйских покоях, а с другой - кормиться на барской кухне и валяться на парадном половичке.
Комариный писк внешних обличителей системы слился с громом иерихонских труб внутреннего политико-экономического кризиса, что и дало возможность засвидетельствовать участие в историческом действе на заглавных ролях. Впрочем, переварить и использовать эту победу интеллигенция оказалась неспособна, гуси могли лишь предупредить Рим об опасности и не более того. Обличители не смогли переквалифицироваться в созидателей и вина за теперешний разброд и шатания не в последнюю очередь на них. Не делает чести и навязчивое стремление к мезальянсу с
власть предержащими.
Покаяние и публичное самобичевание хитроумного меньшинства, необходимы ещё и потому, что большая часть собратьев по классу и поколению выброшена за обочину жизни, дискредитирована и лишена средств к существованию, в одно мгновение обратившись в люмпен-интеллигенцию. Епитимья потребна не столько закосневшему в грехах телу, сколько для спасения души, о которой в своё время было столько сказано.
Может быть, в результате несвойственного для России покаяния верхов возникло бы и национальное согласие, необходимое для рождения новой жизнеспособной идеологии.
В странах СНГ каждый восполняет дефицит идей в меру своей испорченности. Постсоветские ханства незамедлительно вернулись в исламско-байский период, ориентируясь на близкие и доступные примеры: в лучшем случае Пакистан. в худшем - Афганистан. Нефтедобытчики пытаются косить под Саудовскую Аравию. Казахстан мечется между ними и Россией, не в силах определить какое из зол меньшее.
Азербайджан играет в Младо-Турцию, но слишком уж он лакомый кусочек для реальной независимости. Грузия и Армения логически продолжают свои меньшевистско-дашнацкие экзерсисы, в целом достаточно бесперспективные.
Легче пришлось прибалтам с их пусть и небольшим опытом государственности; и теперь на кое-кого их попытки быть "как взрослые" производят солидное впечатление. При благоприятном стечении обстоятельств у Балтии есть шанс пополнить европейскую семью реликтов - остаточного национализма на это должно хватить.
Внезапно обрушившаяся на Белоруссию и Молдову независимость доконала и без того не слишком толковых управленцев. Мыслишек ни на грош, а каждодневно вынь да положь планетарное мышление и тому подобные заморочки - тут прямой путь к слиянию с более крупным соседом. Но если белорусов ещё можно понять, то молдавская симпатия к Румынии тяготеет скорее к диагнозу.
Даже если эти страны не желали независимости и всё же получили её, а теперь не могут справиться, то Украина, страстно желавшая освобождения от ненавистных москалей, тем более удручена результатами. Государственность не создаётся с бухты-барахты, в отсутствии предтеч, соответствующих традиций и культуры; она не вызывается националистическими заклинаниями и не приходит в качестве альтернативы даже от очень противного." Много амбиций, да мало амуниции" - идеи то есть.
Проблема аншлюса или аннексии Украины пока не возникала. И не потому, что нет соответствующей российской политической воли, сколько потому, что одной воли, без военно-экономического прессинга, недостаточно. Распад Российской империи и затем восстановившего её СССР был обусловлен именно тем, что "динозавр" проглотил больше, чем мог переварить и управлять столь маленькой и неразвитой черепушкой.
Если хроническое отсутствие идеологии вызовет окончательный механический распад России, то ударная волна порушит и Украину. Юг объявит себя независимым, Крым и Северо-Восток - русскими, Галиция и Центр создадут конфедерацию, которая вскоре развяжет гражданскую войну. У того, что переживет все катаклизмы будет возможность пойти по албанскому пути или попытаться присоединиться к Канаде.
Несмотря на всю фантастичность, этот вариант вполне реален, так как шансы Украины на создание оригинальной и привлекательной национальной идеологии куда как хуже российских.
Если Украине, Белорусии и Молдове суждено сколько-нибудь длительное и независимое существование, то они пополнят когорту реликтовых монстров.
Но на кого же были обращены взоры всех свежеиспеченных державностей? Кого видели в авнгарде эскадры, держащей курс прямиком на статую Свободы?
Само собой разумеется, Израиль. Не было, кажется, такого СНГшного президента, который три-четыре года назад не хотел строить жизнь по Бен Гуриону и
Голде Меир. Сейчас, правда, восторги поутихли. Да и так ли уж важен анализ несостоявшихся союзов?!
Куда как важнее, что сионизм если и не мёртв, то в глубокой коме. Сто лет тому назад была поставлена задача - создать еврейское государство - такое же как у гоев ( русское, германское, английское), но даже лучше - то есть светское, демократическое, либеральное да ещё и социалистическое. По мере роста и движения к цели от прекрасной задумки не осталось ровно ничего - покромсано компромиссами.
Социализм выродился в бестолковый, неэффективный бюрократизм и иждивенчество, либерализм стал модной заграничной профессией. Еврейский, в традиционном понимании, характер государства напрочь отрицает столь же привычные толкования демократии и светского общества. Столь серьёзные расхождения не только раздробили исходные понятия с целью приспособления последних к сиюминутным интересам специфических группировок, но, в результате, растащили по углам национальную идею. Вряд ли кто-нибудь сейчас сумеет сформулировать её полно, однозначно и ко всеобщему удовлетворению.
Назревшие противоречия - не силы развития, но непреодолимые антагонизмы. Идея гибнет не от отсутствия дискусионных точек зрения, а от их обилия. Спор не сближает позиции и приводит к их дальнейшему расхождению и непримиримости. Поляризация мнений лишает общество инертного центра. Углубление противоречий приведёт к двум популярным идеологиям: "Масады" - для тех, кто останется и "Галута" - для тех, кто уедет. Первые разожгут костёр и сами на него взойдут. Вторые оплачут это с приличного расстояния и пойдут дальше влачить "бремя тревог иудейских" сквозь строй мировой культуры.
Трудно представить себе фактор, способный примирить антагонистов и избежать подобного развития событий. Оно тем более вероятно, что как и у некоторых упоминавшихся держав, у евреев не было традиции долгой, преемственной и удачной государственности; опыт скорее отрицательный и тем более показательный, что и предшествующие еврейские государства погибли от междоусобиц.
Таковы пределы ойкумены, порожденной христианством. Цивилизации Азии и Океании восприняли технологический ритм и идеологическую экспансию Запада, но переложили их на свои мотивы. Африка пребывает в трайбалистическом состоянии и выход из этой племенной бойни пока не виден. Идеологический тупик наблюдается и в Латинской Америке - здесь продолжается переработка европейских идей и использование оставшегося в них ресурса жизнедеятельности.
Более жизнеспособной идеологической системой представляется ислам. Трудно точно определить величину его потенциальной экспансии; скорее всего, не так страшен чёрт, как его малюют - просто для Запада сейчас "страшнее кошки зверя нет".
Ислам в XX веке воспрял только в силу вмешательства в его развитие христианских демократий и обнаружения запасов нефти. Не будь этого воздействия, ислам продолжал бы пребывать в липких объятиях восточной неги. Острая реакция на контакт обусловлена тем, что это общество не нуждается в прогрессе, являясь замкнутой и самодостаточной системой. Не в силах вырваться за границы ареала, ислам отстаивает собственную территорию всеми доступными способами.
Ислам может удержать свои нынешние владения, но вряд ли перехлестнёт за их пределы. Для него важно не столько захватить земли и обложить население налогом, сколько обратить всех в правоверных. Как политическая сила, ислам слишком неоднороден для скоординированной акции по выравниванию границ и спрямлению линий.
Определенная доля опасности есть во всё крепнущем союзе религии и передовых военных технологий. Но вина за такое развитие событий лежит исключительно на Западе, готовом на любую политическую жертву во имя коммерческого Успеха. Нынешние интеграционные процессы лишь накаляют обстановку, но даже теперь исламская цивилизация стремится не уничтожить христианскую, а лишь преобразовать её по своему образу и подобию. Глобальная война с исламом будет возможна лишь как следствие и реакция на локальный конфликт с ним, но и она будет только прелюдией к нашествию подлинных Варваров.
Скорее всего, исламская и(или) жёлтая, черная, латинская и др. угрозы провозглашаются более для сохранения боевого духа и сухого пороха, нежели отражают реальное положение вещей на сегодня.
И всё же, ситуация на конец тысячелетия - квазистабильна. Каковы признаки заявленной в заголовке гибели идей? Какой вызов будет брошен Империи Варварами?
Пассионарный заряд сообщества неуклонно падает, что выражается в первую очередь в отсутствии харизматических идей и выражающих их лидеров. Идея должна быть ясной, простой однозначной и легкодоступной массам. Она максимально перспективна и привлекательна в глазах этих масс и способна решить и объяснить всё, не объясняя на деле, возможно, ничего.
На сегодняшний день нет такой идеи даже национального уровня, не говоря уже о более глобальных масштабах. Если всё ещё возможно разыскать некую идею, "за" которую хотелось бы жить, то вряд ли найдётся идея, за которую массам хотелось бы умирать. Тем более не хочется умирать за право оппонента высказать ненавистную себе самому мысль, то есть - за демократию.
Идеологии, имеющие лишь пассивных сторонников и охраняемые наёмниками, не долговечнее много- или вовсе безыдейных государственных систем. Первый же пассионарный толчок и любой харизматический лидер повалят их как колосса на глиняных ногах. А если падение современной Вавилонской башни возможно, то, значит, оно неизбежно.
Не стоит ожидать, что явление варваров произойдёт в точную календарную дату - при нынешнем кризисе идей прорыв возможен когда угодно и где угодно. Вместе с ними придёт примитивная, четкая и неоспоримая система, привлекательность которой будет всеобщей и непреодолимой; она взорвёт все существующие идеологии изнутри и смешает их границы.
Она будет аскетической, антинаучной и регрессивной и грядет новое Царство Духа с неизбежным реваншем над Обществом Успеха и Потребления. Восторжествует культура отказа и сужения, ограничения и очищения; её сила в искренности и превосходстве над нынешней культурой, культурой наслаждения и включения, расширения рамок дозволенного и компромисса, которая согласно собственным же принципам вынуждена будет примириться с захватчицей и терпеть её до своей собственной гибели...
Единственное, что должно утешать нас - мы станем свидетелями редкого и любопытного зрелища.