Аннотация: Еще один рассказ о судьбах, разрушенных Великой Отечественной войной.
СУДЬБА ЛИИ
Ранним июньским утром ко мне на дачу неожиданно приехал Анатолий Большаков, уже немолодой поэт. По тому, как он торопливо вытащил из кармана измятую пачку сигарет, хотя недавно бросил курить и очень этим гордился, по сосредоточенному взгляду, насупленным бровям я понял: он чем-то озабочен -- и повел его к себе на веранду.
Внизу лежало море -- сверкающая огненная чаша, а со стороны сада веранда была густо увита виноградом. Этот живописный уголок и бокал выдержанного домашнего вина должны были бы вернуть моему другу его обычное благодушное настроение.
Но он, отодвинув бокал, негромко промолвил:
-- Я хочу поделиться с вами... -- Он замолчал, потом решительно договорил: -- Хочу рассказать нечто для меня очень важное.
-- Мы здесь совершенно одни, никто нам не помешает. Я слушаю вас, Анатолий Александрович.
И Большаков не спеша заговорил:
-- Месяца два тому назад хмурым, дождливым днем я возвращался с Большого Фонтана в город. Спешил в издательство, чтобы вовремя сдать рукопись нового сборника. Автобус, как всегда, был переполнен. Хлестал дождь. Прижатый к окну, я не без труда раскрыл папку и еще раз просмотрел стихотворение, которое мне очень нравилось, но не вызывало особого восторга редактора. Нет, все было на месте, все было как надо, и я захлопнул папку.
-- Простите, могу ли я к вам обратиться? -- услышал я приятный голос женщины и взглянул на нее. Это была немолодая, но еще очень привлекательная блондинка с глубокими серыми глазами.-- Я все ждала, пока вы кончите читать,-- спокойно продолжала она, поправляя тонкими пальцами русую прядь волос, упавшую ей на щеку.
Я все еще был поглощен мысленным спором с редактором и не сразу сообразил, что этой женщине нужно. Но на всякий случай поощряюще кивнул.
-- Скажите, ваша фамилия... Большаков? -- спросила она несмело.
-- Да.
-- Анатолий Александрович?! Значит, я не ошиблась?!-- сказала она, как будто и сама этому удивляясь.
-- Вы меня знаете? Откуда? -- с любопытством спросил я.
Она замялась, но потом, словно что-то решив для себя, полушутя ответила:
-- Я утащила из разбитой витрины вашу фотографию. Это было в начале войны.
-- Зачем вам понадобилась моя фотография? -- удивился я.
-- Не мне понадобилась. Моей подруге... Она меня очень просила.
-- Как зовут вашуподругу?
-- Какое это имеет значение. Бы ее, наверное, уже не помните.
-- Пока на память свою не жалуюсь. Прошу вас, скажите, кто же она, ваша подруга?
-- Ее зовут... Лия.
-- Вайнберг?
-- Да.
Я был потрясен. Вдруг, совершенно неожиданно от чужого человека я услышал дорогое мне имя...
-- Где она? Что вы знаете о ней? -- Я старался, чтобы мой голос звучал спокойно и ровно.
Моя попутчица опустила глаза и как-то странно, с оттенком грусти взглянула на меня.
-- Ради бога, что с Лией?
Ей явно не хотелось отвечать, и я понял: с Лией случилось что-то страшное.
-- Что же вы молчите?! Я ведь прошу вас...
-- Лучше бы вы не спрашивали. -- Она прикусила губу и посмотрела в окно.
Автобус подходил к вокзалу.
-- Вы должны мне все рассказать, -- настаивал я. -- Прошу вас.
-- Сейчас я все равно не могу. -- Она поднялась.-- Тороплюсь на вокзал. Брат уезжает, надо проводить.
-- Когда же мы увидимся, когда продолжим разговор? -- боясь не услышать ответа, я протискивался за ней к выходу.-- Завтра? .. Завтра вы сможете?
-- Смогу.
-- Где?
-- Здесь, на автобусной остановке. В это же время...
II
Так и не доехав до нужной мне остановки, я сошел с автобуса и пошел пешком. Нужно было хоть немного справиться с нахлынувшими воспоминаниями. Дождь перестал, и я, озабоченный, шел вдоль свежеумытой улицы. Потом долго бродил по скверу, а когда наконец оказался возле издательства, то дверь была закрыта. Рабочий день давно кончился.
Домой я пришел поздно, но никак не мог уснуть. Перед моими глазами была Лия, такая, какой я увидел ее в первый раз, когда она со скрипкой стояла на летней эстраде Приморского парка. Ей долго аплодировали. Лия кланялась, и ее тугие черные косы почти касались земли. Эта тоненькая девушка в скромной батистовой блузке покорила всех.
Я должен был выступать после Лии. Очевидно, в тот раз я читал стихи лучше, чем когда-либо.
С концерта мы ушли уже вместе. Я и Лия. По крутому склону спустились к морю и долго бродили по берегу. Большая оранжевая луна повисла над самой водой. И море, там, вдали, было бесконечной золотой равниной.
Скала, на которую мы взобрались, была еще теплой, и к ней тихо ласкалась ночная волна.
Лия попросила почитать стихи. Я читал, а она смотрела на меня удивленными счастливыми глазами.
Потом рассказывала о себе. Отец у нее хороший, но очень строгий, а мама добрая, милая. Есть еще младшая сестренка и братик -- совсем малыш. Лия уже понемногу помогает родителям. Это когда концерты платные.
Где-то среди скал вовсю цвели сады, и теплый ветер доносил сюда запах цветущей вишни.
Мне хотелось взять ее за руку, но я не посмел -- Лия была еще такая молоденькая.
С моря потянуло свежестью, и мы снова побрели вдоль берега. А улыбающаяся луна следовала за нами.
С того вечера мы стали встречаться на Приморском бульваре, у Потемкинской лестницы.
Прошли лето и осень, наступила зима. Мы ждали друг друга и под дождем, и в ясные морозные вечера, и когда над городом, над портом бесновалась вьюга.
Однажды я застал Лию опечаленной, очень озабоченной. Она доверчиво взяла меня под руку и, едва сдерживая волнение, заговорила. Отец узнал, что она встречается с человеком, который намного старше ее. Он упрекал дочь за легкомыслие, стыдил. Мама плакала. Никто в это утро не завтракал.
Лия выглядела такой усталой, измученной, что больно было на нее смотреть. Я пытался ее успокоить, но мне это плохо удавалось.
-- Мы не должны больше встречаться,-- сказал я.
-- Ты меня разлюбил? -- испуганно спросила она.
-- Нет, что ты, нет. Я люблю тебя. Но... твои родители... они, вероятно, правы...
-- Как ты можешь так говорить? -- Слезы показались у нее на глазах.
-- Я же действительно намного старше тебя, и тут ничего не поделаешь.
-- При чем тут: старше, младше... Я совсем не могу... без тебя.
-- Это только сейчас так кажется. Но пройдет какое-то время, и все забудется.
-- Нет! Нет! Нет! Всегда, всю жизнь буду любить только тебя, тебя одного.
-- Лия, пойми, нам нельзя больше видеться.
-- Во вторник я все равно буду здесь тебя ждать.
-- А если я не смогу прийти?
-- Так я буду ждать на следующей неделе.
-- А если я и через две недели не смогу?
-- Так через три, четыре, пять... Каждый вторник вечером я буду ждать тебя вот здесь.
Однако я твердо решил с ней больше не видеться. Ее отец прав. Ей надо учиться... И... первая девичья влюбленность еще не любовь.
"Не ходи, не калечь девочке жизнь,-- твердил я себе. -- Пусть отвыкнет".
Я очень тосковал по Лии. Мы не встречались. И вот однажды жарким июньским вечером, когда я вышел из радиостудии, под пышной акацией я увидел Лию.
-- Что ты тут делаешь? -- строго спросил я, чтоб она не заметила, как обрадовала и взволновала меня эта встреча.
-- Услышала, что ты по радио читаешь стихи, и прибежала сюда,-- растерянно пробормотала она, словно в чем-то провинилась.-- Я должна была прийти попрощаться. Завтра мы уезжаем на Кавказ.
-- Отдыхать?...
-- Нет, с молодежной концертной бригадой. Мы вернемся только в начале августа,-- с грустью сказала она.-- Пройдемся? -- и робко взглянула на меня.
Я не мог отвести глаз от ее бледного, опечаленного лица, чувствуя, что теперь эта девушка дорога мне больше, чем когда-либо.
-- Идем,-- повторила она.
-- Куда?
-- К морю. Туда, где мы впервые... где любовались... оранжевой луной,
И мы пошли.
Был такой же тихий теплый вечер, как в ту нашу первую встречу. Воздух был пропитан пьянящим ароматом цветущих акаций. И снова над морем была полная луна.
Мы забрались на "нашу" скалу, и внизу все так же лениво плескалась волна.
Она взглянула на меня и удивленно и обиженно. Мы вернулись в город.
-- Ты будешь скучать... хоть немного? -- спросила Лия, прощаясь, и, не дождавшись моего ответа, добавила:-- Через полтора месяца я буду ждать тебя возле Потемкинской лестницы. Помни об этом.
На рассвете я стоял у парапета на Приморском бульваре. Пойти в порт я не посмел. Ведь Лию провожали родители.
Медленно разворачивался в гавани белоснежный лайнер. Вот он уже обогнул маяк. Из-за горизонта поднималось солнце, и корабль, набирая ход, шел ему навстречу.
И я ведь мог быть на этом лайнере вместе с ней, если бы... И почему-то болезненно сжалось сердце...
А через два дня началась война. Улицы заполнили мобилизованные в новеньких, не помятых еще гимнастерках, встревоженные женщины, во дворах уже сражались мальчишки.
Не дожидаясь повестки, я пошел в военкомат. "Когда потребуется, вас вызовут",-- одно и то же отвечал начальник осаждавшим его людям...
Над городом все чаще появлялись вражеские самолеты, протяжно выли сирены. Люди укрывались в бомбоубежищах, погребах или наспех вырытых щелях. С вокзала непрерывно отходили воинские эшелоны, поезда с эвакуированными женщинами и детьми.
Фронт приближался.
Хорошо, что Лия далеко, что она вне опасности, думал я, хоть и очень горько, что мы, вероятно, никогда больше не увидимся.
Работы у меня было по горло -- статьи, зарисовки, очерки о героических защитниках города. В тот вечер я бежал в порт к катерникам, вернувшимся с боевой операции. И вдруг еще издали, возле Потемкинской лестницы, увидел Лию. Я даже глазам своим не поверил. Ведь она на Кавказе. Но это была Лия. Она бросилась мне навстречу и припала лицом к груди. Я обнял ее. Никто на нас и внимания не обращал, столько было в те дни неожиданных встреч, а еще больше -- разлук.
-- Как ты здесь очутилась? -- спросил я, усаживая Лию на парапет. -- Весь ваш ансамбль вернулся?
-- Я приехала одна, боялась... -- у нее перехватило дыхание, губы дрожали. -- Боялась, что больше тебя не увижу. Вот... уже две недели сюда хожу, не знала, где искать, но была уверена -- ты придешь. Ты непременно придешь!.. -- Она положила руки мне на плечи. -- И пришел! Наконец-то я увидела тебя!
Пронзительно завыла сирена. Над морем из-за туч вырвались фашистские бомбардировщики. Я схватил Лию за руку, и мы побежали, чтобы где-либо укрыться,
-- Сюда, сюда! -- кричала нам девушка с противогазом через плечо.
Мы оказались в пустой парадной и, прижавшись друг к другу, прислушивались. Ожесточенно били зенитки с кораблей. Грянул взрыв. Стены качнулись. Сверху посыпалось стекло, штукатурка. Только теперь мы заметили, что над нами стеклянная крыша. Черная стрела на стене указывала ход в бомбоубежище.
Тускло освещенный подвал был переполнен. Женщины, дети и старики сидели на узлах. Кому негде было сесть, стояли. Прижавшись друг к другу, мы шептались с Лией всю ночь. Зенитки то умолкали, то опять начинали строчить, отгоняя от города вражеские самолеты.
Только с рассветом утихла стрельба. Прозвучал сигнал отбоя.
Мы с Лией вышли из бомбоубежища. Над городом клубился густой черный дым. Улицы были засыпаны стеклом, щебнем, кусками штукатурки. Вдоль тротуара лежало вырванное с корнем дерево. На углу разрушенное здание: осталась только высокая крутая лестница, повисшая над грудой камней.
-- Беги скорее домой, Лия, мама, наверное, страшно переживает, с ума сходит.
Еще в укрытии она рассказала, что на второй день войны мать проводила отца на фронт и осталась одна с маленькими детьми.
Я посоветовал Лии скорей отсюда с мамой и малышами уезжать,
-- Как я могу уехать без тебя?
-- Сейчас война, и ты должна позаботиться прежде всего о сестренке, о братике, о маме, о себе самой. Потом поздно будет, не выберетесь. Немец уже около Днестра. Уезжайте, пока еще есть возможность. Я постараюсь сегодня же достать вам талоны на пароход. Соберешь самые необходимые вещи. Что же касается меня, то неизвестно, где я буду завтра.
Лия слушала меня молча. Она была опечалена, но не могла возразить. На углу Прохоровской, где начиналась Молдаванка, Лия по привычке остановилась. Она жила где-то неподалеку. Но где, на какой улице, в каком доме -- я так и не знал.
-- Тебе надо идти, -- сказал я.
-- Не могу, я так боюсь, что никогда тебя не увижу.
-- В три часа дня я буду тебя здесь ждать, -- обещал я ей.
-- Точно в три?
-- Точно.
-- Пожалуйста, ну, пожалуйста, не опаздывай...
-- Я приду вовремя.
-- Помни, без десяти три я уже буду здесь.
-- Ну иди, иди, -- поторопил я ее.
Она пошла, вдруг остановилась, оглянулась, помахала рукой и исчезла за углом дома.
Я постарался как можно быстрей справиться со всеми делами, а потом стал бегать из одного учреждения в другое. Я должен был помочь Лии и ее семье эвакуироваться. Наконец мне удалось достать талоны на пароход.
С чувством огромного облегчения поспешил я на Прохоровскую. Но Лии еще не было. С нетерпением поглядывал я на угол дома, из-за которого она вот-вот должна появиться. Какими томительными были эти минуты. Прошло уже четверть часа, а ее все нет. И вдруг -- опять сирены. Налет. Женщины, подхватив на руки ребятишек, бегут к бомбоубежищу. У входа -- крики, плач детей, толкотня. Улица быстро опустела. Но я не мог уйти. Земля дрожала, где-то рвались бомбы, а я все стоял.
Скоро воздушная тревога прекратилась. На улице снова появились люди. Теперь-то уж Лия придет.
Я ждал долго. Стало темнеть.
Лия не пришла.
Я возвращался домой удрученный, расстроенный.
Что случилось? Где ее найти, как отдать талоны на пароход? Ведь корабль с рассветом уходит. А я, столько времени встречаясь с ней, не узнал ее адреса.
В коридоре меня встретила соседка. Часа два назад принесли повестку: завтра в одиннадцать я должен явиться в военкомат.
Я успею... я еще успею узнать, где живет Лия. А пока нужно разобраться с рукописями, дописать очерк.
Рано утром я побежал в адресное бюро. Успею и на Молдаванку, и в редакцию, успокаивал я себя.
Если б еще сесть на трамвай. Но трамваи не ходили.
Почти весь квартал лежал в руинах. Лишь кое-где -- уцелевшая стена с проемами окон и дверей, через которые видно было безмятежно голубое небо.
Не найти мне теперь Лии. Времени у меня в обрез.
Через несколько часов вместе с другими мобилизованными я уже был в переполненном эшелоне, который медленно отходил, оставляя на перроне плачущих, растерянных женщин. А вдруг и Лия... Но нет, здесь ее не могло быть.
Уже на фронте я услышал печальную весть. Город наш заняли гитлеровцы, и я со страхом думал о Лии. Где она? Удалось ли ей эвакуироваться...
Домой я вернулся уже после окончания войны. Город был разбит: разрушенные дома, горы щебня, взорванные мосты, братские могилы...
Может, в одной из них... Но я не хотел об этом думать и целыми днями ходил по городу, вглядываясь в лица женщин. Подолгу стоял на углу Прохоровской, где уцелело всего два дома, и каждый вторник ждал Лию на Приморском бульваре...
Шли годы, и я потерял всякую надежду когда-либо ее встретить. Потом женился на милой и доброй женщине своих лет... Она умерла от родов... Мы совсем недолго прожили вместе. И вот сегодня я услышал о Лии. Я считал часы, оставшиеся до встречи с почти незнакомой мне женщиной, подругой Лии.
III
К автобусной остановке я пришел задолго до назначенного времени. С привокзального сквера тянуло сладким ароматом распустившихся после дождя гладиолусов.
На улице было много гуляющих. Люди осаждали идущие к морю автобусы, шутили, весело смеялись, словно и войны не было. Меня стали одолевать сомнения -- придет ли моя знакомая.
Она сошла с трамвая, высокая, стройная, и быстрым шагом направилась ко мне. В легком синем костюме и в белой кружевной блузке.
-- Оксана Юхимовна! -- представилась она, протягивая мне руку. -- Извините за опоздание. Задержали в филармонии.
Мы прошли до угла и свернули на тихую, усаженную кустами сирени улицу.
-- Что случилось с Лией? -- решился я наконец.
-- Хотите, чтобы я вам рассказала... все? -- Она посмотрела на меня внимательно и серьезно.
-- Все, конечно. Все, что вы знаете.
Оксана Юхимовна опустила голову и, глядя себе под ноги, продолжала идти вперед. Я чувствовал: ей трудно, что-то мешает начать этот разговор.
-- Вы помните первый массированный налет на город? -- сказал я, чтобы помочь ей начать рассказ. -- В тот день я в последний раз виделся с Лией. Были до утра в бомбоубежище. Потом ждал ее на Прохоровской, но она не пришла.
-- Знаю, я ведь жила рядом,-- сдержанно сказала Оксана Юхимовна.-- Когда Лия вернулась после той ночи домой, мать лежала в постели с тяжелейшим сердечным приступом и была уверена, что умирает, поэтому и не отпускала дочь никуда. Тогда Лия позвала меня, попросила побыть возле матери, а сама выскочила из дому. Но началась тревога, и усиленный патруль, всех отправлявший в укрытие, не пропустил ее. Лия вырвалась из убежища, бросилась бежать. Вот ее и забрали в милицию.
-- А дальше? -- спросил я с затаенной тревогой.
-- Когда Лию наконец отпустили, она бросилась туда. К месту встречи. Но вас уже не было. Я с трудом увела ее домой. На другой день в три часа она ждала на углу Прохоровской, а вечером -- у Потемкинской лестницы. И так каждый день, каждый день... По утрам она ходила в больницу ухаживать за ранеными, да и по ночам часто оставалась дежурить. Гитлеровцы рвались в Одессу. Город был отрезан. Оставалась одна дорога -- морем. Я просила, умоляла Лию эвакуироваться вместе с нашей семьей. Но она не могла решиться, да и мать была все еще очень слаба... И мне казалось, Лия все надеялась, что вы придете.
Накануне, за день до того, как наши оставили город, мы все вместе должны были эвакуироваться. Лия привела в порт мать, братика и сестренку. Но при посадке началась страшная сутолока, и матери опять стало плохо. Они так и не смогли сесть на теплоход...-- Оксана Юхимовна с трудом перевела дыхание.-- А через несколько дней Лию, мать, детишек выбросили на улицу и без вещей, без еды погнали в гетто. Полковник-румын обратил внимание на очень красивую девушку и отправил к себе на квартиру. В тот же вечер Лию вынули из петли. Она разорвала простыню и попыталась на ней повеситься. Тогда полковник стал запирать ее в пустой комнате. Лия выбила оконное стекло и спустилась по водосточной трубе на улицу. Ее задержал полицай уже на Молдаванке. Утром девушку опять отвели в гетто. Сестру, братишку и мать она уже там не застала. Не застала почти никого из тех, кого загнали сюда. Ночью обреченных сожгли в казарме... Здесь, недалеко... на четвертой станции Черноморки. Это она узнала от тех, кто теперь дожидался и своего последнего часа. Лия долго лежала уткнувшись в черную землю. К вечеру в гетто приехал полковник. Забрал ее.
Я слушал все это, представляя, через какой ад прошла Лия.
-- Вы хотите знать, что произошло дальше? -- с горечью произнесла Оксана Юхимовна.
-- Я хочу знать все.
-- Потом ее видели разъезжающей с полковником в карете. Это было во время их праздника. На улицах висели фашистские флаги. А она сидела возле своего господина.
-- Не может этого быть! Не верю! Это невозможно! -- вскрикнул я.-- Откуда вы знаете? Ведь вы-то эвакуировались.
-- И я не хотела верить. Соседи видели. И кроме того... Но об этом позже... Вы сами просили рассказать все. Все, что мне известно...
-- Да. Продолжайте, пожалуйста.
-- После войны вернулся ее отец. На костылях, ногу ему ампутировали. В его доме уже жили чужие люди. От соседей он узнал, что случилось с женой и младшими детьми. И о ней, о Лии, ему тоже все рассказали. Кто-то, не пощадив несчастного отца, даже подбросил ему любительский снимок: Лия с полковником в карете. Отец разорвал фотографию и бросил в огонь. Вскоре он умер...-- Оксана Юхимовна тяжело вздохнула и замолчала.
Молчал и я. Мое воображение рисовало страшные страдания, которые пришлось пережить этому чистому созданию. Разве могла она, такая честная, такая светлая душа, выжить после той страшной ночи и всего того, что потом с ней случилось. Осталась лишь внешняя оболочка прежней мечтательной девушки, игравшей ноктюрн на молодежном вечере в парке...
Да и кто знает, как, при каких обстоятельствах она очутилась в этой злополучной карете. Отец поверил, соседи. Оксана. А я не мог поверить в то, чему поверили другие. Я любил ее и потому знал Лию больше, чем они. Лия была мне настолько близка, настолько дорога, что, поверив в ее измену, я предал бы и ее и себя.
-- Это все, что вы знаете? -- спросил я. Мы пересекли какой-то сквер. Ноги у меня дрожали, наверное от усталости.
-- Много, много лет я больше ничего о Лии не слышала, -- ответила Оксана Юхимовна. -- И вот прошлым летом была на гастролях в Италии. Выступали в Риме, в Милане и в других городах. Последний концерт наш струнный оркестр давал в Турине. Утром мы разбрелись по этому красивому городу. Времени было еще много. Самолет, которым мы должны были вернуться домой, отправлялся в пять часов дня. Я медленно шла по одной из центральных улиц, любуясь старинными зданиями и ультрасовременными витринами. И вдруг поймала себя на мысли, что, несмотря на все это, меня безумно тянет домой, очень хочется опять слышать родную речь, видеть знакомые лица.
Я собралась уже поворачивать назад к гостинице, как вдруг заметила на углу тумбу с пестрой афишей о нашем концерте. И мое фото -- солистки. Пожилая, бедно одетая женщина, опираясь на метлу, которой она только что подметала тротуар, неотрывно смотрела на нашу афишу. Так странно было это пристальное внимание, что я подошла ближе и посмотрела в лицо женщине. "Лия!" -- не удержавшись, выкрикнула я. Она испуганно оглянулась и протянула обе руки. Но тут же опустила их и разрыдалась. Я обняла ее, успокаивая; она долго и безутешно рыдала у меня на плече. Потом я повела ее в маленькое кафе напротив. В полутемном зале мы были одни. Лия с горечью рассказывала, что полковник силой увез ее с собой. Да она и не в состоянии была сопротивляться. Очевидно, Лия находилась в шоке,-- от себя добавила Оксана Юхимовна.-- Потом она попыталась отравить полковника. Ее судили. Она долго просидела в тюрьме, а когда вышла на свободу, никак не могла найти работу. Лишь недавно удалось устроиться помощницей дворничихи.
-- А вас Лия о ком-нибудь спрашивала?
-- Да, конечно. Спрашивала об отце, -- ответила Оксана Юхимовна. -- Но первые ее слова были: "Об Анатолии ты что-либо знаешь? Об Анатолии,-- настойчиво повторила она, -- чью фотографию ты вытащила для меня из витрины?" Я ответила, что вас не встречала. Она просила рассказать, как теперь выглядит наш город. Такой, как раньше, или еще красивей? И в глазах Лии опять слезы. "А море, а Потемкинская лестница, а бульвар? -- спрашивала она. -- Все, все это есть, только нет меня". Прощаясь, она попросила: "Ты, когда будешь там, пройдись по бульвару, постой хоть немножко вместо меня у Потемкинской лестницы и на углу Прохоровской". -- Оксана Юхимовна замолчала.
Мы прошли несколько кварталов. И вдруг она остановилась.
-- Видите,-- указала она на старый двухэтажный дом.-- Вот здесь жила Лия. На первом этаже. Третье окно справа. Это была ее комната.
Окна светились ярким розовым светом. "Любовь, любовь, любовь, пришедшая ко мне той весной..." -- доносился высокий и ломкий мальчишеский голос.
На углу Прохоровской мы простились.
Анатолий Александрович умолк.
Я тоже молчал.
Он смотрел вдаль, на бушующее море. Потом тяжело поднялся, устало прошелся по веранде и произнес:
-- Я зашел попрощаться. Достал туристскую путевку и уезжаю в Италию. Я непременно буду в Турине. Обязательно. Я должен... Я обязан ей помочь. И очень хочу ее опять увидеть... Лию...