Саня приехал на дедову заимку с Сергеем, инженером лесничества, и сразу попытался протопить избу. Она прогревалась медленно, несмотря на майские дни, словно ей не хотелось возвращаться к жизни. Саня удивлялся такому упорству и даже раздраженно подумывал: наверное, не зря в предсмертном бреду дед просил сжечь дом? Мол, спали избу в последний день весны; не спалишь - круг не замкнешь.
Саня уже в третий раз подкидывал в топку дрова, которые не потеряли запаха промерзшего дерева, но из углов дома несло холодом и тленом. Даже рядом с топкой печи пробирала дрожь, и Саня радовался, когда полешки начинали постреливать, а пламя гудеть. Это так напоминало то время, когда он пацаном гостил у деда. В первый и последний раз гостил. И странное дело - он мало что мог вспомнить из дождливого лета, после которого началась его самостоятельная жизнь в детдоме, общежитиях и малосемейках.
А дед оставался здесь, на заимке средь тайги, в пятидесяти километрах от села. Он щедро помогал внуку переводами, но к себе не звал. Саня не расстраивался и не сетовал на сиротство, как другие ребята, как-то сразу понял, что в этом мире ему никто ничего не должен и все зависит только от него самого.
Он рано начал подрабатывать и отказался от почтовых переводов, но дед регулярно звонил из села, когда приезжал туда за продуктами, и был в курсе всех перемен в жизни внука. Если бы Саня хоть раз услышал в его голосе тоску по единственной родной душе, распознал скрытое желание увидеться... Дед был суров и немногословен, сам обрывал разговор, на попытки зазвать в гости или навестить его отвечал: "Век бы всех не видать".
Саня задремал от воспоминаний и чуть не свалился с низкого табурета. А дом, похоже, все же откликнулся на попытки согреть его: по стеклу потекли струйки, из углов уже не сквозило зимой и стужей. Саня пересел на самодельное кресло без подлокотников, спинка и сиденье которого были обиты толстым шерстяным материалом разных цветов: синего и песочного.
-- Из пальтишек твоей мамки сделал обивку, -- сказал дед Матвей, когда к нему доставили десятилетнего Саню. - Она модницей у меня была, пальтишки да плащи ей каждый год покупал по леспромхозовской разнарядке. А как уехала, бросила меня, так ничего про нее и не знал. Про тебя тоже не знал, извиняй внук, что не бросился за тобой в окаянный этот город.
Маленькому Сане показалось тогда, что дед не бросился бы за ним, если бы даже знал о существовании внука. Но он смолчал. После того, как ему сказали о смерти мамы, он почти все время молчал. В его груди с трудом, причиняя боль и заставляя не спать ночами, работали жернова. Саня не жаловался, понимал: они помогают перемолоть горе и будущие беды. А ещё страх перед дедом и теми правилами, которые Сане нужно соблюдать, чтобы жить в избе. Точнее, чтобы выжить.
-- Запомни: здесь ты не ребятенок, которому положены догляд и забота. Сам о себе радей. Ешь, когда еду найдешь, а не когда захочется. Спи и помни, что можешь вовсе не проснуться - голодный зверь рядом. Да и лихой человек может встретиться. Ни в лес, ни на реку, тем более в горы без меня даже не суйся. Там нет человечьих дорожек. Сунешься - и косточек твоих не найдут, -- говорил дед, сверля взглядом нежданного внука.
Саня не скулил от страха, он ловил каждое слово деда и запоминал.
-- Не верь глазам и ушам, их могут обмануть. Учись чуять, кто перед тобой, -- добавил дед.
Саня так ярко вспомнил сердитого старика, что показалось - вот отведет он взгляд от деревянных кружки и ложек на столе и сразу же увидит блеск черных глаз из-под мохнатых бровей, тронутых сединой, словно инеем. Но увы...
Инженер Сергей, компанейский мужик, ничуть не напоминал бывшего хозяина-отшельника, хоть прожил пять десятков лет при лесе, только с небольшим перерывом на учебу. Он с топориком бродил в хозяйственных постройках, осматривал, прикидывал и даже тихонько ругался сам с собой. И тут же чему-то радовался, посмеивался. Сане было приятно такое заинтересованное отношение Сергея, который хотел купить практически непродажную недвижимость посередь тайги. Но покупатель объяснил интерес так: уж больно удачно заимка расположена в месте пересечения охотничьих троп.
Саня ещё в селе очень удивился:
-- Сергей, я помню, дед говорил, что за заимкой нет никаких троп. Только звериные. И на поминках мужики говорили об этом.
Инженер хохотнул и сказал:
-- Говорить можно все что угодно. Другое дело - с ружьишком бегать. Есть тропы. Вот я их поищу, а ты тут порешай, что с собой заберешь, может, не только альбомы с фотками. Да и оформим избу без волокиты. И в район ехать не нужно, район сам к нам на сабантуй явится. В количестве аж четырех человек. Сечешь?
Саня сек и соглашался с каждым словом энергичного инженера. Правда, дед просил сжечь избу... Но ведь он был болен и сам не понимал, что говорил.
Сергей постучал кулаком по косякам дверей, отбросил половик, потянул кольцо крышки подпола. Уважительно оглядел двойной ряд лиственничных плах пола, прищурился на темноту, потянул носом:
-- Ну ты посмотри, что значит место хорошее и работа отличная: почти год прошел, как вы Матвея забрали, всю весну вода повсюду стояла, а из подпола свежей землей пахнет, а не плесенью!
Саню почему-то потянуло в сон, он сказал радостному инженеру:
-- Я прилягу, а ты и вправду тропы поищи.
Сергей понял по-своему:
-- Конечно, воспоминания и все такое... Дед ведь.
Саня повернулся и прошел в другую комнату с диваном и небольшим шифоньером. "Это была мамина комната", -- подумал он. В то единственное лето дед в ней находиться не разрешал, выделив внуку место на полатях. Саня открыл хриплоголосую дверцу шифоньера и не увидел ни постельного белья, ни бывших маминых вещей. Улегся на диван просто так, головой на валик, и стал думать о Лисунове Матвее Силантьевиче. Родном деде и совершенно чужом человеке, который держал внука на расстоянии не один десяток лет.
Дед проработал на какой-то пустячной должности в лесном хозяйстве более полувека и содержал свой участок в образцовом порядке. Жил вместе с лесом; как зверь, чуял начало пала или появление залетных браконьеров. Свои-то, поселковые, даже не совались на дедову вотчину. Заготавливал сено и ветки для косуль, лечил подранков. Четыре раза в году пропадал в тайге надолго. Вот и в приезд работника опеки с осиротевшим Саней собирался кануть в тайге. И, конечно же, исчез на две недели, но прежде навесил на внука кучу запретов, научил топить печь, разводить костерок во дворе и варить крупу из пакетов.
-- Не бойся ничего, -- раз за разом предупреждал дед, сверкая черным взором из-под щетки бровей. -- Никому не верь, не будет потерь. Пусть пугают сосунка, у кого жила тонка. А ты должен быть семижильным, как я.
Санины мысли заметались между смыслами старых и новых наставлений. Поначалу показалось, что они противоречат друг другу. А потом он понял главное: чтобы все обошлось, нужно просто быть похожим на деда. И это оказалось самым трудным.
И тут Саня наконец-то вспомнил события, которые остались после первого свидания с дедом. Как ни странно, все наказы, поговорки и присказки можно было назвать стержнем, который сменил жернова. Он оказался потяжелее их, но придал силу - выжить и выстоять.
Ох, и настрадался Саня, пока не вернулся дед! У ворот каждую ночь лежал кто-то серый, не то исполинский зверь, не то пласт густого тумана. Изредка гулко порыкивал или сверкал красными глазами. Тогда высокая трава обочь огорода расходилась волнами - это кто-то другой улепетывал изо всех сил. Саня очень боялся серого и думал, что кто-то из села заходил его проведать, а ночной гигант мешал. Это сейчас он понимал, что по ночам в гости не заглядывают, а вот десятилеткой...
Днем к воротам подходили женщины-путницы, одетые одна чудней другой, просили напиться, не глядя Саньке в глаза. От них тянуло пропастиной, а еще странницы держали голову набок, словно бы им свернули шею. Санек по наказу деда отвечал: "Вон колодец с ведром и кружкой, пей -- хоть нутро залей!" Тотчас изо черных ртов путниц плескало пенистой жижей, они поворачивались и будто таяли среди майской зелени.
Одной из жутких ночей, когда Санька не мог уснуть из-за страха, серый подобрался под самые окна. Его рык не прекращался, только становился чуть тише. Даже утренний свет не смог сразу разогнать наваждение, и Санька решил наконец-то убежать с заимки. Но песчаная тропинка стала зыбучей и втянула ноги по колени. Санька схватился за невысокий куст и заорал от боли: ветки и листва точно разъедали кожу ладоней. Санька предпочел быть изжаленным ядовитым кустом, нежели погребенным в песке. Вопя во все горло, перебирая ветки окровавленными руками, выбрался и пополз назад. Вскоре боль исчезла, вместо ран лицо и тело покрыли красные полосы, которые тоже держались недолго.
Дед вернулся и обрадовался, увидев внука целым и здоровым. Почему-то от одежды Матвея не пахло дымом, будто он не в лесу ночевал, а в гостях. Дед вытащил из-за пазухи грязного, с коростами вокруг глаз щенка и протянул внуку:
-- Товарищ тебе...
Но волчонок, будто и не был полудохлым, визгливо тявкнул и шустро порскнул между Саниных ног в дверь.
-- Эх... -- разочарованно протянул дед, а потом прямо спросил: -- Останешься со мною? На зиму к родственнице в село отвезу, чтобы учился, а летовать вместе будем.
-- Нет! - завопил Саня. - В интернате жить буду, потом в училище! Инженером стану. Лес мне ни к чему.
Черные глаза деда потеряли блеск, но он покладисто сказал:
-- Ни у дочки, ни у тебя на пути не стоял и стоять не буду. Хотя человек только думает, что ему дозволено выбирать...
Вот так и пролетели почти тридцать лет.
2
И все же настал тот день, когда довелось увидеться с дедом после длительного отчуждения. Саня и Ленка забрали деда в город в октябре, сразу, как только услышали в телефонной трубке голос Матвея, превратившийся в сипение. Саня, не спрашивая согласия лесного отшельника, тотчас договорился с главой сельской администрации о поездке на вездеходе. И успел вовремя: Матвей еле дышал между приступами кашля. Из села вызвали санавиацию и доставили деда в областной центр. Больной пошёл на поправку, но благодарности медикам за спасение не проявил, а внука вообще обругал на чем белый свет стоит: и пуповину с родным местом до времени Саня оборвал, и данное кем-то кому-то слово нарушил, и вообще он "зряшный" в их лесном роду, пусть и кандидат не пойми чего.
Саня, будто и не было долгих лет почти враждебного отношения деда, с состраданием к старику принял от судьбы квест - окружить его домашними заботой и вниманием. Это потребовало изрядного мужества, и запас его закончился через три дня, когда вечером он с Ленкой не обнаружил деда в квартире. Лишь случайно Ленка заметила открытые наружу створки остекления на лоджии. Там и нашли Матвея, который мирно дожидался конца своих дней, лежа в смертном исподнем на полу. Термометр показывал минус двадцать.
Скорая примчалась быстро, совсем не по нынешним временам. Лечение деду потребовалось самое простое: сухое тепло и сердечные средства.
-- Мы сигнализируем психиатрическим службам, что у вас престарелый с тяжёлой патологией, деменцией или шизофренией, без присмотра. Его заберут, -- сказал фельдшер. - Поймите, он может причинить вред не только себе, но и другим.
Саня ужаснулся этим словам и прошептал: "Не верю". Ленка оказалась на дедовой стороне и нашла объяснение его поступку:
-- Саня, ты не помнишь или просто не знаешь, но почти у всех народов была традиция "живых похорон". Стариков, пока что во здравии, по их собственному желанию или решению рода, сопровождали в места смерти, где они могли испустить дух. И нельзя, ни в коем случае нельзя считать умалишённым дедуню. Он ослабел после болезни, понял, что скоро помрет и решил это сделать согласно своему разумению жизни и обычаев. Другой вопрос, позволим ли ему мы поступить так.
Саня и Ленка решили, что не позволят, и дед Матвей оказался в частной клинике, где каждая неделя лечения стоила дороже похорон.
Матвей закрыл глаза, отгородился морщинистыми веками от больничного мира. Его родной внук не понял, увез в город, пока он валялся в беспамятстве. Стоит ли пенять на городских медиков? Однако Саня как раз деда понял, словно бы прочел его мысли: может, в самом деле хватит сил встать на ноги, да и вернуться на заимку. И тогда уже помирать так, как заведено в его роду - одиноким зверем в потаенном месте, который добровольно передает свое тело матери-земле и другим существам, нуждающимся в пище.
Внук вскоре забрал деда из клиники. Порозовевший и набравший веса Матвей порадовал Саню и Ленку смирением и молчанием, только в метели становился беспокойным и крикливым, сжимал в костистых кулаках одеяло и надрывно просил:
-- Спали мою избу, Санька... В последний день весны... Спали, или беда будет.
Саня глотал слезы, потому что близкая разлука стерла наносное, оставила только главное в их отношениях, просил:
-- Деда, ты только выздоравливай!.. Ещё похозяйничаешь в избе. И я часто приезжать буду. Доберем с тобой за все время, пока жили в разлуке.
Матвей широко открывал невидящие глаза, щерил рот, полный крепких желтых зубов, хрипел, словно бы через жуткую боль:
В роковую ночь ветра не было, небо извергало косматые хлопья снега. Мир притих под войлоком тишины. Саня и Ленка спали в уютных объятиях без снов и частых тревожных пробуждений, к которым уже привыкли. И дед Матвей ушел навсегда в одиночестве.
Утром Ленка подскочила первой. Выспавшаяся, в хорошем настроении понеслась на кухню готовить завтрак и варить кашу деду. Только коробка с крупой вдруг вырвалась из рук, отлетела чуть ли не в коридор, вычертив на полу бледно-желтую дорожку, а молоко закипело тут же, пролилось на плиту и зачадило. К тому же Ленка умудрилась резануть ножом по ладони.
Саня прибежал на визг жены, отключил газ, осмотрел маленькую ранку. Ленка сначала пару раз хныкнула, но когда Саня справился с перевязкой, стыдливо рассмеялась:
-- И чего это я разволновалась? Совсем не больно, да и крови нет.
-- Да уж, -- согласился Саня, -- я заметил, что тебя, как говорится, ни сталь, ни вода, ни огонь не берут. Кстати, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. Разве что летать не умеешь.
-- А ты проверял? - шутливо отозвалась Ленка. - Может, и умею.
Она заглянула в комнату к Матвею. Старик лежал на боку и, похоже, спал.
-- Дедуня, каша будет попозже. Из-за аварийной ситуации, -- сказала Ленка и прошла в ванную.
Что-то не давало ей покою, тревожило. Вытирая лицо, она осознала: дедово ухо и шея были синеватыми. Прошла в кухню и тихо сказала Сане, который закончил уборку:
-- Дедуня, кажется, умер...
Саня, завязывая мусорный пакет, так же тихо ответил:
-- Нужно звонить в полицию и в скорую.
За окном, тронув стекло пушистым боком, пронеслось облачко - это ветер сдул снежную шапку с крыши. В тишине квартиры раздалось кряхтение и дедов голос:
-- Дом спали, не забудь...
-- Жив! - обрадованно крикнул Саня и бросился к деду.
Увы, его тело почти остыло. Ленка взвыла в голос, а Саня подавил рыдания. Нужно взять на себя суету похорон, сделать все четко и быстро. А горюет пусть Ленка. Она любила старика. И он ее, похоже, любил. Саня прольет слезы по деду в одиночестве. Ибо теперь его одиночество настоящее. Ему одному поднимать лес ото сна по весне, одному и хоронить травы перед зимой. Только в его руках, как в чашах правосудия, жизнь и смерть, кровь и прах всего сущего в тайге. Ни один человек не сможет разделить его путь...
Саня даже замер от удивления: что за ерунда лезет ему в голову, что за настроение? Неприятный холодок пробежал по плечам. Неужто суета последних месяцев повредила его душевному состоянию? А может, и психике. Но пришлось оставить самокопание, заняться делами. Он все сделал как надо, ни одной мелочи не упустил. И в село съездил, поминки справил у старого дедова друга.
На застолье почти никто не явился, зато на другой день сельчане потянулись с подарками: охотничьими трофеями, заготовками из ягод и грибов, орехами, кое-кто даже хотел сунуть денежки. Саня, конечно, не взял и даже обиделся. Потом услышал, как неудачливого дарителя отчитал сельчанин: ты, мол, совсем головой тронулся - человеку лисунова рода деньги совать? Это тебе не чинуша из администрации. Саню царапнуло слово, похожее на прозвище. Он решил узнать у дедова кореша, кого тут называют лисуном, но позабыл.
А ближе к весне пришлось задуматься о судьбе осиротевшей избы. По закону она еще не принадлежала ему, оформлять в собственность нужно будет ближе к началу июля. И тут начались всякие странности.
Посреди ночи Саня проснулся, по привычке протянул руку - обнять Ленку, да вспомнил, что она лечилась по женской части в больнице. Не было у них деток, и Ленка очень по этому поводу переживала. Саня повернулся было на другой бок, но застыл: откуда в углу комнаты, под самым потолком, две светящиеся точки? Зловещие, красные... Саня похолодел, но на коже почему-то выступил пот. И руку к лампе не протянешь - все тело свела судорога. Через миг он осознал: на него гипнотизирующе смотрели глаза, не светлые и не темные, просто сверкающие. Они-то освещали саму тварь. Темнота оказалась ее волосами. Космы привидения шевелились, расползались по стенам, рот загадочно ухмылялся. И вроде бы угол, стены и потолок приближались, а вместе с ними и эта чертовка...
Саня был по-обывательски осторожным, вовсе не героем, сторонником договоров и соглашений. Во всякие чудеса не верил. Но здорово напрягся, пока мозг подыскивал рациональное объяснение видению. Скорее всего, сонный паралич. А может, просто глюк из-за трагедии в семье и прочих неурядиц.
Сане стало трудно дышать, но он озвучил первую пришедшую ему на ум мысль, которая оказалась слышанной в детстве поговоркой:
-- Пойди прочь, лесная немочь. Пугай сосунка, у него жила тонка.
-- А у тебя не тонка? - язвительно спросила чертовка, или немочь, или глюк. - А если вот так?
Из черного провала рта полыхнуло красным, у чертовки выросли руки, в которых был зажат какой-то предмет. У Сани остановилось дыхание: это была Ленкина голова. Смерть исказила правильные черты лица жены, обесцветила яркие веснушки. С лохмотьев кожи на горле капала кровь.
Неизвестно, как бы поступил в следующий миг Саня - заорал, бросился бы на стену, потерял сознание, но в голове прозвучало: "Никому не верь, не будет потерь". Саня не произнес ни звука, только повторял про себя дедову поговорку, которую слышал ещё мальцом.
Чертовка стала растворяться в ночной темноте. Саня хрипло прошептал ее исчезающему облику:
-- Чего прицепилась-то ко мне, уроду? Провинился что ли?
Из темноты донеслось едва слышное:
-- Не наш ты, чужой...
Саня заснул обессиленный. Утром сразу же позвонил Ленке. Она готовилась к выписке через пару дней.
В другой раз Саню посреди белого дня срубил приступ небывалой головной боли. О болезнях к своему сорокалетию он ничего не знал, ибо хворать не довелось. Деревенские предки передали ему могучий иммунитет и выносливость. Даже мелкие травмы детства вроде разбитых коленей заживали очень быстро. Саня только слышал, что бывает мигрень, в сезон людей косит грипп, от излишеств случается язва.
И вот ему досталось по полной. Саня схватился за голову, заметался, думая лишь об одном: когда же наступит миг избавления от изуверской боли. Точно кто-то орудовал раскаленной кочергой в мозгу, сжимал виски тисками, огненным пальцем пытался вылущить глаз.
Откуда-то потянуло холодком, и безжалостные клещи, сжавшие его виски, ослабили хватку. Саня рванулся в сторону, где было попрохладнее. О радость! Боль стала отступать.
Саня попытался открыть глаза, чтобы определить место, где его ждет избавление. Не тут-то было!.. Пришлось бежать, налетая на стены, спотыкаясь о какие-то ступеньки, раздирая одежду о нежданный гвоздь в узком лазу... Наконец-то холодная волна-избавительница смыла эту чертову боль. Саня пошатнулся от ледяного ветра, который ободрал колкими льдинками щеки, заставил их онеметь. Однако боль ушла, и Саня открыл глаза.
Что?.. Он стоял на конце плоской крыши его семнадцатиэтажного дома, осталось только перешагнуть через погнутое ограждение перед тем, как наступит вечное избавление от всякой боли. Бездна снизу дохнула в лицо холодом и небытием.
Ветер рванул с такой силой, что и перешагивать бы не пришлось, будь Саня менее вертким. Ему удалось подогнуть колени, упасть на спину и удержаться на тверди. Краем глаза он заметил белую фигуру из снежной крупки. Фигура тотчас исчезла, а порыв ветра донес слова: "Выродок проклятый".
Саня перевернулся на живот, не решаясь встать, полежал немного. Это были такие сладостные мгновения жизни! Потом все же поднялся, пошел к выходу на крышу. И как только его угораздило залезть сюда с закрытыми глазами...
Еще одно существо хотело отомстить ему за то, что увез деда с заимки. Видимо, у этих мифических тварей было заведено прицепиться к человеку и не отпускать его и после смерти. Ох, если бы знать Сане, что они вовсе не преследуют его!
В этот вечер он впервые поинтересовался значением слова "лисун", от которого, видимо, произошла его фамилия. Оказалось, что она родственна сказочному словечку -- леший. Согласно его значению, он сам и его малочисленная родня были потомками лешего. Забавный факт, не более того. А вот обратиться к врачу по поводу бредовых видений и приступа головной боли следовало. Саня решил заняться своим здоровьем, как только выпишут Лену.
С возвращением любимой жены из больницы все встало на свои места. Саня не раз дивился своему счастью: Ленка умела так устроить жизнь, наполнить ее тихим уютом и нежностью, что все проблемы теряли остроту, непреодолимое становилось вполне решаемым, а неизбежное теряло трагизм и превращалось в обыденное. Да и все неприятные казусы произошли с Саней в отсутствие Ленки. Пока она с ним, ни один морок до Сани не доберется.
С мартовских оттепелей Ленка изменилась. В ее серовато-желтых глазах с коричневыми крапинками затаилось зеленое пламя, особенно заметное на фоне первых листьев. Она часто улыбалась своим мыслям и весело тормошила Саню. Он даже не ожидал, что мед восьмилетней супружеской жизни может пьянить больше, чем первый месяц отношений. Однажды Саня сказал жене:
-- Мне кажется, ты боишься чего-то не успеть. Говоришь, двигаешься, любишь словно взахлеб. Не торопись...
Ленка погрустнела и отделалась дежурной фразой, мол, жизнь коротка.
В одном они не могли согласиться: Ленка настаивала на том, чтобы изба была сожжена, Саня уверял, что это, мягко говоря, не одобрит пожарная охрана и глупо пускать на ветер то, что может принести хоть какую-то прибыль. И Ленка отступилась: не ее наследство, не ей и решать. Но с мужем ехать отказалась под предлогом командировки. Какая командировка может случиться в паспортном отделе жилищного управления? Но Саня доверял Ленке больше, чем себе, вот так и оказался на заимке без нее, зато со скорым и выгодным покупателем.
3
Отогревшись, изба обрела голос: натужно вздохнули венцы, стрельнуло в подполе и под крышей. Саня решил завести часы-ходики, но маятник отказался двигаться, а гирька-противовес оборвалась. Однако что за изба без стука ходиков? Саня снял часы со стены, надеясь быстро восстановить нехитрый механизм.
И тут же вздрогнул от неожиданности: все его части спеклись, как от огня. Саня в досаде швырнул часы в ящик для мусора около печки. Кто же так пошутил-напакостил? Но дом никто не открывал, на бархатистом пыльном налете - ни следа вторжения. Вывод напрашивался один - механизм спекся сам.
Саня зажег лампу-керосинку. Дед обходился без электричества, для связи с жизнью пользовался радиоприемником на батарейках.
Тут же в сенях застучал сапогами Сергей. Его щегольские усы ("Стрелы в сердца сельских красоток", -- так подумал о них Саня) обвисли, на лбу появились морщины. Наверное, поиск троп оказался неудачным или что-то покупателя разочаровало.
Сергей вытащил из кожаной торбы толстый ломоть желтого сала, хлеб и поллитровку с мутноватой жидкостью. Матвей спиртное использовал только как лекарство, а застолий не признавал. И внук унаследовал такое же отношение к алкоголю. Но решил выпить с Сергеем. Почему бы нет? Ведь речь должна пойти о цене заимки: избы с пристройками-клетями, бани, двух сенных сараев, гаража со стареньким мотоциклом и кучей инвентаря и даже овина, в котором обычно сушился урожай ячменя с лесной поляны. Понятно, эту поляну Сергей ни разу не видел. Главным богатством был гектар холмистой земли у леса и вокруг строений. Это согласно документам о собственности. А на деле дед "владел" всей округой.
Сергей все понял с полуслова, нарезал закуску, разлил по стаканчикам из шкафа самогон и начал с места в карьер:
-- Ну, ещё раз помянем труды покойника. За все даю пятьдесят.
Саня даже задохнулся, но не от разочарования маленькой суммой, а от удивления. Он по поминкам запомнил уважительное отношение к деду и не ожидал, что кто-то оценит его "труды" несправедливо низко.
Сергей молча уставился в глаза Сане, словно собирая силы к бою за цену.
"Столько предложил, что и впрямь лучше сжечь. А земля пусть государству отходит", -- подумал Саня и вспомнил печальные Ленкины глаза во время их спора.
-- Ты пойми, здесь все выморочное, никто жить не станет и для охотничьего домика не купит. Пятьдесят кэмэ до села! Одна прелесть, что дорога ровная. Но она из-за близкой реки и озера почти всегда под водой. При Матвее кочек не было, но неизвестно, что дальше будет, -- сказал Сергей. Его голос чуть дрогнул от волнения.
Саня кивнул без слов: так-то оно так... Но постройки из листвяка, отлично крашенные, и вся заимка словно только что отстроенная.
Сергей вдруг хватанул стопку вне очереди, не предложив Сане, поперхнулся, откашлялся и сказал хрипло, даже визгливо:
-- По совести мы делить наследство должны, а не торговаться!
Саня глянул на его запылавшее лицо и воинственные усы торчком:
-- Ты о чем вообще? У меня документы...
-- Документы у него! - повысил голос Сергей и неожиданно напустил в голос слезного надрыва: -- А ничего, что я твой двоюродный или троюродный дядька? А может, брательник?
Саня ошеломленно откинулся на спинку кресла, обитого пальтишками его матери.
-- Что-то не слышал я о родственниках, когда меня сюда опека привезла. Дескать, единственный родной дед, -- сказал он.
Несмотря на протопленную избу, обивка сквозь рубашку показалась холодноватой.
-- Да ты не знаешь ничего, -- отмахнулся от Саниных доводов Сергей, снова опрокинул полный стаканчик, не закусывая, и принялся убеждать: -- В округе полно Лисуновых. А ты хоть ведаешь, кто такой лисун?
Саня кивнул, мол, знаю, но Сергей на него и внимания не обратил.
-- Так хозяина называют. Лешего то есть. А Лисуновы - его дети, -- важно сообщил Сергей. - По отцу мы все родня. И отношения должны быть родственными. Где ж твоей опеке об этом знать?
Саня поднес кулак к губам и кашлянул, чтобы скрыть смешок.
Сергея, как говорится, "растащило", и он понес всякую чушь:
-- Наш прародитель в лесу громадную силу имеет. В его власти, какое место в этой жизни у человека будет. И будет ли вообще. Он всю природу по весне к жизни поднимает, по осени - умерщвляет для будущего воскресения. Но батюшка лисун питает слабость к человечьим бабам. Если ему приглянется какая-нибудь, тотчас поимеет и дитя зачнет. Раньше-то женщины без оберегов в лес не ходили, остерегались нечестивого соития. Сейчас бабам на запреты плевать, и лисун как медведь в малиннике. Только семя его стало слабеть. Из лисуновых потомков почти никто силой не владеет, все обычные люди. Матвей вот был настоящий лисунов отпрыск, только бунтарь, да простит его лесной предок. Теперь все ждут, кто придет ему на смену.
Саня с каждым словом крепко выпившего Сергея чувствовал, как в венах словно закипает кровь, как от страшного, нечеловеческого веселья кружится голова. Не каждому человеку удается делить инфернальное наследство.
-- Ну что ты на меня вылупился недоверчивыми зенками? Смеешься? - всхлипнул Сергей. - Думаешь, вру все ради корысти?
Саня дал себе волю и расхохотался так, как не доводилось раньше. Даже в подреберье закололо. Двадцать первый век на дворе, а он слушает сказки о том, как леший имеет баб и приживает от них младенцев. А потомки этих детей спорят, кому покрываться мхом в глухом лесу, далеко от цивилизации.
Саня неожиданно принял самое необоснованное в своей жизни решение. Оно отменяло все цели поездки в село, все споры с женой, все его настроение раз и навсегда откреститься от странностей, с которыми пришлось столкнуться. Он обнял Сергея и сказал, отворачиваясь от алкогольных паров изо рта "названого братца":
-- Верю! Верю, брат. Не могу не верить, столько ерунды произошло в последние дни. Но делить дедово наследство не могу. Ну никак не получится. Дарю тебе землю. А постройки сожжем. Их обязательно сжечь нужно. Так дед просил. Надо полагать, не зря.
Сергей открыл рот, чтобы ответить, да и застыл так. Его раскрасневшееся лицо затопила бледность.
-- Ты... Как... Нельзя... Да этому листвяку в постройках, может, сто лет или двести! А то и пятьсот! - лязгая зубами, сказал он.
-- Ну и что? - возразил Саня. - Дед говорил, нужно круг замкнуть. Вот давай его волю и выполним.
-- Круг замкнуть?! - взрычал по-звериному Сергей. - Ты, трухлявая головешка, понимаешь, что это значит? Мир собрался обрушить, да?
Саня вдруг потерял возможность слышать. Он видел, как все больше искажалось лицо Сергея - того и гляди, за нож или ружье схватится. А у Сани не было ничего, кроме подарка друзей - богато украшенного кинжала. Только отношение к охоте эта вещица, наверное, имела весьма условное.
Губы Сергея посинели, рот брызнул слюной, на шее вздулись вены. "Братец", похоже, голосил во всю мощь. Но Саня не впечатлился гневом человека, который всю жизнь прожил в здешних лесах. Саню согревала "обивка" кресла. Спине стало тепло, будто его, полного сироту, кто-то обнял и приласкал.
-- Давай! Давай на суд мирской и лесной! Не до крови - до погибели! - вдруг вонзились в Санины уши злобные вопли Сергея.
Свет керосинки стал темно-красным, а теплый воздух - вязким и тлетворным.
В углах зашевелилась, словно закипела, темнота. Из сеней понесло холодом. Крупные снежинки комьями влетали в открытую дверь и тут же оставляли на добротно прокрашенном полу маленькие лужицы.
-- Хорош орать, -- спокойно сказал Саня. - Я вообще не понял, мы за деревяшки биться будем? Или у всех Лисуновых так заведено - силой мериться?
И вдруг его точно заклинило. Исчез нормальный городской Саня, вместо него появился полоумный удалец, готовый сражаться за что-то до последнего. Саня понял, что "наследничков" кто-то целенаправленно стравливает, чтобы посмотреть, кто из них круче. И, несмотря на это, ответил:
-- Будь по-твоему. До крови, до погибели - все, как пожелаешь. Только скажи, что тут творится?
Сергей очнулся и по-ребячьи закрутил головой.
-- Лисовки здесь, -- сообщил он какую-то нелепицу, которая, надо полагать, была опасной скорее для Сани, чем для него. - Еще те чародейки.
С потолка кудрявой волной свесилась угольно-черная прядь, из сенных дверей выдуло тончайший снеговой тюль.
-- Что за лисовки? - спросил Саня.
Во рту у него было сухо и горячо, так что язык прилипал к небу. Это был не страх, а дикое, непонятное возбуждение.
-- Лисовки всегда при лисуне, своем братце, -- ответил Сергей, опасливо косясь на сияющий глаз, мелькнувший сквозь кудри. - Такие же древние, как он сам и земля, такие же молодые, как олененок, который выпутывается из последа. Они мастерицы людям головы затуманивать. Слыхал про морок в лесу, на болотах и реках? Их работа. Ты это... не спрашивай меня более ни о чем. Помни: договорились до погибели. Бери свой охотничий припас и пошли в лес. Там все и решится.
-- Почему же "пошли"? - спросил Саня. - Поехали на твоем "Днепре". Где остановишься, там и решим.
Утром винтажное средство передвижения бодро и справно домчало их от села до заимки. Саня еще тогда подумал: "Ну, этот конь железный сам знает, где легче проехать, где нужно наддать".
-- А садись! - закричал Сергей и выбежал во двор.
Сане показалась понятной такая торопливость: присутствие лесовок, скорее всего, было враждебно всем людям.
Саня еле успел запрыгнуть в коляску мотоцикла, как "Днепр" взревел и рванул невесть куда. Показалось, что это не Сергей управляет машиной, а мотоцикл выполняет чужую волю. И ничего хорошего это не сулит ни Сане, ни Сергею.
Перед глазами мелькали то частые монолиты пока ещё видных стволов, стены завалов, овраги с густой темнотой внизу. Уши рвали звуки то ли ревущего мотора, то ли рык чудищ. Мотоцикл проехался на колесе коляски, отчего Саня чуть не выхлестнул глаз о сучок. Но это было во благо: так верная машина миновала завал бревен. И все же сумеречное небо с еле заметными мазками звезд несколько раз поменялось местом с чавкающей топью, железо и слабая человеческая плоть полетели кувырком. Все завершилось ударом о твердь. Саня наконец-то ощутил, какое это счастье - покой, а не неистовое движение. А боли он, весь изодранный, не почуял. Ибо есть вещи гораздо худшие.
Первородный мрак, ледяной, смертоносный, забил горло и легкие. Такое проходит каждый умерший - медленное погружение и превращение в землю. И Саня уверовал в правоту своего выбора: пусть он будет как все, как каждый в конце своего жизненного пути. Зачем ему эта чертова сила умерщвления и возрождения, он-то всего лишь человек. Вот он и решил спор с Сергеем. Нет в нем никакой лисуновой силы. Пусть инженер берет себе все.
И тут же Саня увидел невообразимо удивительный мир: в кромешной тьме изумрудным светом сияли травы, кое-где звездами искрили странные венчики цветов. Листва темного бархата двигалась сама по себе, не подчиняясь ветру. А он по-человечески горестно вздыхал, иногда всхлипывал. Ручей стремительно бросался на валуны, лаково блестевшие, расшибался в брызги, обегал препятствие и несся дальше, журча что-то сердитое. Саня понял, что это неживая реальность. Может быть, изнанка мира, привычного людям. Все красиво, но так, как красива смертельно опасная ядовитая змея. Или как прекрасны те сферы, где нет ни одной живой души.
-- Я точно помер. Или свихнулся, -- подумал Саня.
-- Я, кажется, свихнулся, -- услышал он рядом слова Сергея. - Или помер.
-- Может, мы оба... того... -- сказал Саня, не видя своего соперника. - Перевернулись, да и все дела. Нет нас в живых на земле. Мы с тобой на том свете.
-- Слушай, я от своего желания отступлюсь, - откашляв слюну и землю, сказал Сергей. - Вообще от всего отступлюсь. Ты вот возьми и пожги все. Я слова не скажу. Надеюсь, меня лисун простит. Не знал я, что все... так сложно.
"Ого, каким стал податливым и уступчивым", -- подумал Саня и предложил Сергею подняться и идти прочь.
-- Куда идти-то? Темень кругом, -- буркнул Сергей.
И тут раздалось надсадное гудение, завибрировал воздух. "Это плачут горы, обреченные на гибель", -- отчего-то подумал Саня. А потом кто-то дал земле чудовищного пинка. Соперники полетели кувырком вместе с вывернутыми пнями, осколками камней и потоками воды.
"Теперь точно помру", -- решил Саня.
Но ничего со спорщиками не произошло.
Оба остались живы. Они валялись в позе беспробудных пьяниц недалеко от ворот заимки.
Над избой точно преломился купол ночного неба и испустил сияние фантастического радужного светила. Облокотившись на перила, на веранде стояла Ленка. Грустно и нежно она оглядела непотребный вид своего мужа, бросила укоряющий взгляд на Сергея. "Откуда она здесь?" -- подумал Саня.
Он застонал и тронул израненную грудь. Нужно скорее, скорее произнести самые важные для него и Ленки слова, иначе быть беде.
Но черная громада ночи уже потеснила переливчатое сияние.
-- Леночка... Спалю чертову избу... Заживем как прежде... -- торопясь, одними губами, без голоса прошептал Саня.
И, видимо, сказал совсем не то, что ожидалось от него. Сделал очередную ошибку, потому что в ответ на его слова Ленка схватилась за голову. Ее пальцы были темны, как у покойника. Ногти впились в кожу, из-под них побежали струйки крови. Ленка застонала.
-- Нет! - закричал Саня.
В ответ раздался полный смертной муки вопль жены.
Она выгнула шею, кожа на которой стала лопаться и сползать лоскутами. Натянулись и порвались мускулы. Вскрылись фонтанами крови сосуды. Через миг Ленкина голова оказалась поднятой над телом, потом останки рухнули на веранду.
-- Этого не может быть! - прошептал Саня, а потом крикнул в наступающую черную бурю: -- Нет! Не может быть!..
-- И ее владыка забрал, -- послышался голос Сергея. - Слышишь? Забрал! Как твою мать, -- всех, кто тебя любил.
-- Этого не может быть, -- повторил Саня.
Он не мог подползти, подобраться к погибшей жене. Его спеленал незримый саван. Даже шевельнуться не хватило сил. Единственное, что ему оставалось - вдыхать запах крови и слушать потрескивание. Оно-то откуда?
Саня увидел, что вся заимка начала заниматься языками рыжего пламени. Точно такого же цвета были Ленкины волосы...
Он сказал в сумасшедший, гибнувший мир, надеясь, что Сергей его услышит, а ещё кто-то, главный на этой потусторонней части света, поймет: не нужны Сане сила, власть лисуновых потомков:
- Ты, Сергей, бери все себе... Я давно так решил... Нашло что-то, вот и решил с тобой тягаться.
-- Не... Я такое увидел, что теперь спать нормально не смогу. Пропади пропадом власть лисунова. Жизнь-то дороже. Эта баба - твоя жена? - спросил Сергей. - Или просто подруга?
-- Жена... -- выдохнул Саня.
-- Другую найдешь, -- жестко откликнулся Сергей. - А эту не жалей. Она навсегда здесь останется.
-- Леночка! - наконец-то к Сане вернулся голос, и он закричал в полную силу. И не замолк до тех пор, пока вспыхнувшая зарей заимка не перестала пылать, не превратилась в червленые угли и не стала летучей золой.
Сергей взял его за локоть и поволок по росистой дороге к селу. Саня звал Ленку, бросался назад, но Сергей оказался неимоверно силен и, как с ребенком, справился с бывшим наследником.
В селе он первым делом приказал домашним топить баню, чтобы излечить Саню от простуды, похмелья и всякой дури. И не мешкать, иначе всем плохо будет.
-- Леночка... Она же в командировке... Вот приеду домой, а она уже оладьи стряпает... -- говорил Саня, не веря своим словам.
-- Будет ещё у тебя Леночка, -- отвечал ему Сергей. - Потому как мужик ты, достоин. И ученый инженер, и человек хороший.
-- Мне нужна моя Леночка, -- вредничая, как малец, твердил Саня.
Сергей обозлился - есть ли сейчас время утешать чьи-то капризы? Поэтому рявкнул:
-- Да надоел ты мне! Хочешь повторить - ступай в лес. И отстань от меня!
Саня катался по мылким горячим половицам, проклинал себя за то, что сразу не исполнил желание деда, вопил так, что ему откликались сельские псы.
Тогда Сергей решился, высунулся из бани и поманил испуганную супругу. Она скоренько прибежала с подносом, закрытым полотенцем.
В бане надолго стихло. Саня вполуха слушал то, что никому знать не следовало:
-- Понимаешь, в наших местах люди часто гибнут. Отправятся за грибами-ягодами, шишкой, охотничьими трофеями или порыбалить, вот и пропадут. Судьбу их лисун решает. Это же справедливо: берешь, значит, отдать нужно. Вернуть в землю и реку семена будущей жизни. Жизнь ведь появляется на месте чьей-то смерти, сечешь? Иначе никак.
-- А как мы с Леночкой познакомились... -- перебил его Саня. -- Просто встретились в парке, я на пару торопился, у первокурсников лекция была. Она глянула на меня, а я ей:
-- Хочешь мороженое?
Она мне говорит серьезно-пресерьезно:
-- Я его зимой объелась.
А я ей ответил, как маленькой:
-- Мороженое в жару едят.
-- Нет, в мороз!
Так и прогуляли весь день. Замучился потом объяснительные писать. Но декан ко мне не сильно приставал, понимал, что я, как воздушный шар, могу лопнуть от любви. А теперь...
-- Вот дурной человек! - разъярился Сергей. - Я ему говорю то, что никому знать не следует, а он мне про любовь-морковь, что у каждого на грядке... своего цвета и вкуса, но ценой по двенадцать рублей кило. Слушай дальше. Твой дед, как говаривали люди, родился у девки, наикрасивейшей в селе. Только перед этим она на год пропала. Ушла в лес и не вернулась. Ее отпели без гроба, как это делают со всеми, кто лег не в родную землю. А через год она появилась с младенцем, но немая - ни слова сказать не смогла. Матвей вырос, как трава у дороги, мать его ненавидела или боялась. А потом утопилась. Десяти годков ему не исполнилось, когда убежал он со старшими ребятами в лес. Вечером мужики с факелами пошли ребятню искать. Нашелся только Матвей, спал себе под кустом возле полной корзины отборных ягод. А старших ребят так больше никто и не увидел.
-- Тебе-то откуда это знать? - рассердился Саня. - Сочиняешь тут, а у меня сердце от горя рвется...
-- Чудило ты, -- снова проявил недовольство Сергей. - Я бы пожелал всякому, чтобы его жизнь стала историями, которые малым ребятам рассказывают. Ну, слушай дальше. Матвей, как подрос, завел шашни в селе с Беловой Анькой. Его многие мужики пытались остановить: оставь деваху в покое, эти шуры-муры обернутся для нее бедой, если не смертью. Да где там! И Анька в Матвея точно вцепилась - по дому работать не могла, если он в поле. Скоро родилась девчоночка. А лисун однажды пожелал, чтобы она со всей семьей пропала. Заметь: пожелал со не зла или мести, просто так миру нужно было. Его любимый отпрыск Матвей девчоночку спас и тут же дочкой признал. Лисун прогневался на него, но Матвей уже силы набрал и смог перечить всем на свете. Так и осталось дитя живо до поры до времени. Это мамка твоя была. Матвей ей полную волю дал, часть своего сердца наживую раскромсал, отпустил. Но лисун ее все равно достал. Ты оказался сиротой. Матвей, видать, просил тебя избу сжечь, чтобы на нем круг служения лисуну замкнулся, чтобы натуры твоей не покорежить, несчастным не сделать. Жена твоя изначально в заменную жертву предназначалась. Зря она связалась с тобой. Вот и вышло все так, как вышло.
Саня уезжал из села с попуткой, молча уткнув нос в куртку. Хозяин машины думал, что Саня сожалел о деньгах, улетучившихся с дымом. А ему думалось о том, что человек может по-настоящему оценить что-то, только потеряв его. Да и что такое счастье, про которое все любят говорить, но мало кто его видел. Уж точно не то, чего всю жизнь жаждет и добивается человек. Вот Сергей мечтал занять главное место при лисуне. А это место-то оказалось не властью, а обязанностью"одному поднимать лес ото сна по весне, одному и хоронить травы перед зимой. Только в его руках, как в чашах правосудия,кровь и прах всего сущего в тайге. Ни один человек не сможет разделить его путь..."Хорошо хоть понял вовремя, что не его это дело.
Саня вдруг попросил водителя остановиться. Вышел из машины, не взяв вещей, махнул рукой, мол, поезжайте. И водитель, глянув на провалившиеся глаза попутчика, на землистые тени, которые испещрили его лицо, вдруг послушался и газанул. Страшное ему почудилось. И неотвратимое. Так и произошло.
За его спиной послышался удар. Саня обернулся. А на месте аварии полыхнуло пламя. Лес зашумел, чуя только ему доступный запах крови трех жертв. Саня зашагал в глубь зарослей. Ему-то что до людских смертей? Все в мире предопределено, все связано. Случилось то, что должно было случиться.
Миг - и он стал похож на зверя, вставшего на дыбы. Еще несколько шагов - и его силуэт растворился среди деревьев. Через минуту только туман узким языком расстелился по его следам. Жуткий крик, торжественный и властный, вместе с порывом ветра донесся до затерянного в тайге села. Собаки, поджав хвосты, попрятались кто где. Сергей услышал этот крик и вдруг быстро-быстро закрестился трясущейся рукой. Порадовался, что уцелел. Про Саню даже не стал думать - побоялся, что это ускорит их встречу...