Сегодня ночью августовскую духоту разогнал фонтан. Вы спросите, что тут необычного? Да вроде ничего. Если не знать, что этого фонтана не было в реальности.
Нашу палату взбудоражили резкая свежесть и шум. "Наша палата" - это я, сбагренный в санаторий мамулей, и Николаха, которого родители и рады бы видеть дома, да нельзя - прорва всяких неполадок в сердце. Здесь Николаха дожидался, когда его повезут на операцию по замене никудышного органа, а я - момента, когда мне пересадят желание жить.
Да-да, знаю, этим занимаются другие учреждения. Но мамуля верно рассудила, что сын в психушке и сын в санатории - совсем не одно и то же. И ещё учла крохотный нюанс: лечебница для альтернативных находится в городе, а наша здравница - далеко за его пределами. Сами понимаете, дальнее расстояние - серьёзный повод посещать меня как можно реже.
Мы недавно заселились в палату и стали вместе бороться со скукой и париловкой, в которую превратились ночи. Гаджеты с какого-то перепугу были запрещены, телевизор - три раза в неделю, звонки родителям - только из кабинета лечащего врача. Вот и осталось читать книги по выдаче, всякую маловразумительную ерунду, да вести беседы. И то, стоило заржать от души или поднять градус разговора до спора, как появлялась медсестра. С её точки зрения, наверное, это выглядело странным и требовало вмешательства: Николаха стоял на пороге смерти, а я - безумия.
Первым на звуки отреагировал Николаха.
- Слышишь? - спросил он. - Поливалку прорвало, что ли.
Газон перед корпусом был богатейший, в жару его ублажали из водопровода дважды в день, утром и вечером. Но звуки, звуки-то были совсем иные - упорядоченные, музыкальные, а вовсе не фырканье вырывавшегося из трубы потока.
В открытое окно потянуло осуществлённым желанием, чудом и надеждой.
Я подошёл, глянул и тут же направился к Николахиной каталке - подвезти его полюбоваться. Не подумайте чего, он вполне мог передвигаться и вообще всё делать сам. Не позволяли, велели сидеть. Николаха говорил, что необходимость беречься замучила его больше, чем болезнь.
Мы оба заворожённо уставились на мраморную чашу, белевшую в темноте, на молочную пыль над едва различимыми струями. А когда бледнолицая луна поднялась над парком, мы разом охнули от восхищения. Водяные веера то раскрывались, играя потусторонней радугой - от слабой желтизны до фиолетового цвета морских глубин, - то сворачивались в стальные мечи, которые острием вонзались в ночь.
Не знаю, как долго мы наблюдали симфонию воды и воздуха под дирижёрством луны, но с фонтаном стало происходить что-то странное. Мрамор потемнел и изменил рельеф, струи окрасились розовым, а потом почернели. Я подумал, что кровь в темноте выглядит именно чёрной, и встревожился. Как выяснилось через пару минут, не зря.
Николаха поник в кресле. И без того бледный, он почти посинел. Я бросился к его кровати и нажал кнопку на стене.
Прирысила медсестра, глянула на Николаху, одной рукой схватилась за кресло, пальцами другой стала терзать мобильник. Понабежали врачи. Николаху увезли.
Я так расстроился из-за него, что сделался противным сам себе - здоровый, полный сил и всякой дури в голове, ничего не могу сделать для друга. Подошёл к окну.
Вот тебе раз! Фонтан исчез. Хотя чему тут удивляться: раньше его на этом месте просто не было.
За спиной раздался звук поворачиваемого в замке ключа. "Замуровали, демоны!" - вспомнилась фраза из прикольной комедии. Ну и пусть.
Я улёгся и стал ждать Николаху.
Открыл глаза ранним утром, когда зашёлся в визге будильник, встроенный в настенные часы. Пора вставать, умываться, скоро принесут мой набор витаминов и таблеток. А после завтрака отправлюсь на разведку. Мне были рекомендованы прогулки, но я их игнорировал - а кому захочется лишний раз убедиться, что находишься в самой настоящей тюрьме, обнесённой решёткой, с охранниками на въезде и вообще там, где их никто не ожидал видеть? И я предпочитал торчать в палате.
Так для меня даже привычнее, потому что дома полгода не выходил из комнаты, оставив за бортом своей персональной субмарины весь белый свет со школой, одноклассниками. И дорогой мамулей, естественно. Она не смогла понять моё погружение, и вот я очутился здесь, в дорогущем санатории и vip-палате. Мамуля для своего выздоровления от придурка-сына никаких денег не пожалела. Николаху распорядился поселить ко мне врач. Если бы мамуля узнала, то у него случились бы неприятности.
А я был рад: Николаха, который синел и задыхался от любого усилия, очень походил на мою душу - "синеющую и задыхающуюся" от людей.
Медсестра Савельева Светлана, прозванная "эсэсовкой" за то, что должна была надзирать за нами, принесла лоток с лекарствами. Я сразу спросил о Николахе. Эсэс внимательно осмотрела меня и ответила, что обо всём нужно разговаривать с лечащим врачом. Я было разразился речью о здешних порядках и о том, где их видел, но медсестра быстро высочила за дверь и успела повернуть ключ в замке.
Журнальный столик с тяжеленной стеклянной столешницей вполне годился для следующего этапа протеста. Но вряд ли он поможет узнать о друге.
Друг! Неожиданно я понял, что давно называю Николаху словом, смысл которого мне до сих пор был неведом. Вообще несколько лет назад я полностью согласился с прочитанным афоризмом о том, что из двух "друзей" один всегда раб другого, хотя себе в этом не признаётся. Обе стороны отношений были мне противны, поэтому я решил не участвовать в мифической "дружбе", маленькой лжи среди крупных - к примеру, любви, вере и так далее.
Но Николаха... Его стоило уважать за честность: он не маялся лицемерием, открыто говорил о том, что ждёт чьей-нибудь смерти, чтобы получить сердце. А ещё заочно ненавидел тех, кто не торопился умирать.
Я решил разобраться во всём, ведь связь появления призрачного водомёта и обострения Николахиной болезни очевидна. Может, на газоне под окнами был когда-то фонтан, а сегодня он внезапно материализовался. Для этого понадобилась энергия, и она была высосана из слабого Николахиного тела.
Поэтому я неожиданно для Эсэс сделался сторонником прогулок.
Как проверить, нет ли под газоном развалин? Не с лопатой же бегать. И тут вспомнилась одна достопримечательность.
В парке с непонятной целью были установлены солнечные часы. Металлический штырь торчал на заросшем сорняками песчаном пятачке. Я сказал, что хочу перенести их под своё окно. В конце концов, vip я или кто? Охранник, надзиратель или сторож, называйте, как хотите, непонятную должность человека в холле, только пожал плечами в ответ на мою прихоть.
И я разыграл настоящий спектакль для маскировки, пытаясь методом тыка штыря в землю определить, есть ли под газонной травой останки фонтана. А заодно обшарил взглядами окна санатория, чтобы решить вторую задачу - установить контакт с другими пациентами. Для этого они должны хотя бы иметься. Но стёкла лишь бликовали мне в лицо.
О, удача! Штырь заскрежетал о твердь. Я принял картинную позу для Эсэс, которая наблюдала за мной из холла, - мол, новое место для часов удачное, меня, психа, вполне устраивающее.
Но вот же гадство - ко мне спешил охранник-надзиратель с лопатой. Этого ещё не хватало! Мужичок крякнул, вонзил лопату в пышную травку и, конечно же, обнаружил под дёрном камень. Виду не подал, взял из моих рук штырь, установил его, окопал и притоптал землю. И что я скажу, когда стану всё разрывать? Ну и чесались же у меня руки использовать и лопату, и железяку не по назначению!
Но пришлось поблагодарить и отправиться на беседу с врачом - "эсэсовка" уже поманила меня из холла.
Своего доктора я называл "лбом" по начальным буквам имени на бейджике - Лиознов Олег Борисович. Он сразу же сказал, что Николаха вернётся сегодня-завтра, ничего страшного не произошло, просто обморок.
Ничего себе - просто обморок! Да друг чуть ласты не склеил! Я всегда чувствовал, что "лоб" недолюбливает и Николаху, и меня. Вообще недолюбливает нашу престижную и дорогущую здравницу. В его глазах мне виделась тоска по другим местам, где он в силу каких-то причин оставил близких людей. Или друзей, или любимых.
Врач оживился, когда я намекнул на внезапно возникшую жажду общения, и сказал, что нынче вечером как раз состоится чаепитие в честь новых знакомств. Николахе оно в настоящее время противопоказано, но когда он вернётся в палату, будет рад услышать мой рассказ. Я изобразил полный восторг и выцыганил разрешение гулять по вечерам. На этом и расстался с "лбом", которому сегодня нечаянно развеял вечно пасмурное настроение.
До ужина я любовался на штырь под окном и прикидывал, что делать дальше. Ну, узнаю, что ранее на этом месте был фонтан. Выясню, по какой причине его закопали. Николаха сам расскажет, отчего ему стало плохо. На кой чёрт это всё?
Вот если бы фонтан был местом преступления или порталом в другие миры...
На чаепитии выяснилось, что в санатории, кроме меня и Николахи, всего пять подростков, причём из них трое - колясочники. Наверное, это был метод "доктора-лба" - включать ущербных в обыденность, даже если они не в состоянии этого включения заметить. И познакомиться с ними проблемно, поскольку парнишки ну очень "в себе", то есть не реагируют на окружающее. По мне, так классные ребята.
Две сестрёнки-близняшки, Кофейниковы Надя и Вера, страшилы из страшил, оказались на удивление болтливыми, как обычные девчонки. Вот только Надя сразу предупредила:
- Видишь, у нас головы точно смятые, сплюснутые? Это после операции. Так что знай.
Я по-джентльменски протянул:
- Ну-у... я бы так не сказал. Нормальные головы.
- Мы родились сросшимися головами. Краниопагами. А потом нас разъёдинили, - подхватила Вера.
- Поздравляю, - брякнул от неожиданности я и покраснел, настолько это было глупо.
- Спасибо, - серьёзно, с достоинством разом сказали девчонки.
Перед каждым из нас стояла кружка чая и блюдо с замысловатыми пирожными. Таких я ещё не видел, несмотря на возможности моей дорогой мамули.
Девчонки увлеклись произведениями кондитерского искусства, и я позабыл о том, что больше никто из нашей компании не возьмёт со стола кружки не поднесёт ко рту чудесную выпечку. Если честно, то вид колясочников кому хочешь испортил бы аппетит. А у меня совсем не вызвал отвращения. Я не нуждался ни в чьём обществе и любил пребывать наедине с собой. Как не оценить превосходство людей, которые постоянно находятся в своём мире, и не проявить уважение к ним?!
- Вкуснотища!.. - снова вместе высказались сёстры и откинулись на плетёные спинки стульев.
- Ну, а ты кто? - спросила Вера. - Никак не могу понять.
Я потерял дар речи. Ведь представился же... Вот они, последствия операции.
- Нет-нет, я имела в виду другое, - тут же продолжила Вера. - Какое у тебя уродство?
Она вздрогнула, видно, сестра пнула её под столом.
Вот это да! Ну, сейчас я вам покажу!.. Пока я придумывал, как бы съязвить пообиднее, в разговор вступила Надя.
- Ты не обижайся, просто мы всю жизнь среди людей, как сейчас говорят, с особенностями. И всякое уродство для нас - всё равно что разный цвет волос у разных людей, - сказала она.
И тут меня прорвало вдохновением.
- Я психопаг. От рождения имею несколько душ, а тело одно. Сами понимаете, это не оперируется и не лечится, - выдал я и зажмурился от такого абсурдного вранья.
Но сёстры с восхищением уставились на "психопага", как, наверное, смотрят все девчонки на своих кумиров.
- Класс! - выдохнули они.
Мы посмотрели фильм, вернее, сделали вид, что смотрим. Я был погружён в дальнейшие ходы своего розыгрыша, Надя и Вера через пять минут украдкой бросали взгляды на меня.
Пришли персональные медсёстры каждого из колясочников и укатили их.
Я пригласил девчонок погулять и специально провёл мимо нового места солнечных часов.
- Водой пахнет, - сказала Надя.
- Нет, кровью, - не согласилась Вера.
- Не спорьте, - я снисходительно поправил их. - Здесь когда-то был фонтан. Запах металлических труб может напомнить кровь. Ну и влага... Зато ночью видны испарения, как облако.
Сёстры заинтересовались и решили посмотреть на это место ночью из коридора, потому что окна их комнат были на другой стороне здания. Забегая вперёд, скажу, что это им не удалось - с момента чаепития их палаты тоже стали запирать на ночь.
Мы решили встретиться утром на прогулке и расстались.
Я с грустью осознал, что вторая ночь без Николахи будет тоскливой. Не радовали ни прохлада, которая изливалась в окно, ни оживлённая лунными бликами ночь, ни любимые книги, которые можно "читать" в их отсутствие, листая свою память. Не манили даже написанные воображением картины небывалых миров, которые так увлекали раньше. Странно, но я почувствовал, что надоедаю самому себе!
И что тут поделаешь - снова отключился до утра, хотя был бы не прочь поглядеть, появится ли фонтан.
Он возник, когда через неделю привезли Николаху.
Раздался утренний звук дверного ключа, и с моим лотком лекарств в руках в палату въехал друг. "Эсэсовка", улыбаясь, подтолкнула кресло ко мне.
- С прибытием, - сурово поприветствовал я, хотя сердце радостно прыгало.
- Спасибо, - чинно, как-то тускло ответил друг, но подмигнул.
Как только Эсэс вышла, мы завалили друг друга новостями. Николаху продержали под круглосуточным наблюдением врачей с несчётным количеством датчиков на теле. Приезжали его родители, он вытянул из них обещание найти сведения об исторических событиях, связанных с санаторием, дескать, заинтересовался и собирается изучить их. Я поделился размышлениями о том, что наша здравница более лаборатория для каких-то экспериментов, нежели место реабилитации и поддерживающего лечения инвалидов.
- Понимаешь, Николаха, ну никак не может такой огромный штат врачей и работников содержаться за счёт оплаты, пусть и огромной, семи койко-мест. Значит, откуда-то идут финансовые вливания. Значит, имеется очень важная цель для этого, - я стал доказывать свою мысль. - Все мы здесь, как говорят Надя и Вера, с особенностями. Причём трое с такими, что иначе как растениями, их не назовёшь. Посуди сам: я - шизик...
- Не смей так говорить! - друг попытался вскочить, но я его попридержал в кресле.
- Ты можешь возмущаться, как тебе угодно, но и мне не мешай называть вещи своими именами. Так вот, Вера Надя, как уже сказал, имели врождённое уродство, трое парнишек - в состоянии овощей. Ты сердечник. Нас собрали вместе по неизвестной причине. Что-то произойдёт. Мы для чего-то нужны.
Николаха поскучнел. Когда у него так менялось настроение, он бледнел до серости. Пока я собирался как-то развеселить его, тихо и горько вымолвил:
- Ты думаешь, все ждут, что кто-то умрёт, и я получу сердце?
Я подивился ходу его мысли, хотел было развеселить какой-нибудь дурацкой шуткой, но помолчал и кивнул. У меня не было ни жизненного опыта, ни собственных наблюдений, но прессу-то я читал, а поэтому тоже верил не байкам о науке, а в силу кошельков. Не готовят ли других пациентов в доноры для друга? Да ну, ерунда, скорее всего, затевается что-то совсем другое.
В глазах Николахи заблестели слёзы, но он с циничной простотой сказал:
- Вот уж нет. Мне нужно самое лучшее сердце, которое питало очень хорошую голову.
Я подхватил:
- А я бы не отказался от души любого из троих овощей. Сидел бы птичкой в часах и лишь иногда выскакивал: "Ку-ку, Николаха! Привет!"
Мы сухо и горько похихикали и занялись каждый своим: Николаха улёгся на кровать, я отправился на прогулку. Почему-то возникло ощущение, что между нами пробежала кошка.
Близняшки, колясочники и сотрудницы в розовой униформе ожидали меня у часов. Такой я и запомнил эту сцену: уныние подопечных рядом с заботливостью медсестёр. С позволения персонала мы повезли ребят по круговой дорожке. Терапия, чёрт подери.
Но на душе вдруг стало празднично... И только тут я осознал почему.
По обеим сторонам дорожки распустились самые разные цветы. Да что там распустились - вспыхнули феерическими красками. При всей моей любви к чтению энциклопедий по самым разным наукам, я не смог бы вспомнить названия большинства из них. Возможно, это были растения, которых вообще не было на земле. В глазах сестёр засияла отражённая синь каких-то квазиколокольчиков, на щеках заиграл румянец шикарных роз. Они разахались.
А я пристально глянул на колясочников. В глазах одного из них увидел странный свет. Не мысль - именно свет. И этот свет был родственен краскам цветочного бордюра!
Мы покатили ребят дальше, и я несколько раз оглянулся. Бутоны, венчики, грозди и метёлки за нашими спинами не исчезли, просто стали обыкновенными. Потеряли свет. Но всё равно, вчера их не было!
А ещё мы обнаружили слежку. "Доктор-лоб", видимо, наблюдал за нами, но очень сильно отвлёкся на цветы. Он срывал их, нюхал и даже пробовал жевать.
- Этот врач думает, что его не понял бы и осудил какой-то Гиппократ, - заметила Надя. - Он хотел бы всё это - она сделала круг рукой - послать к чёрту и уехать. Но держат ипотека, очень большая ставка и почасовые в тройном размере.
- Нет, научный интерес тоже держит, - уточнила Вера. - Но где-то какие-то Миша и Стёпа, на которых все рукой махнули, находятся на пороге успеха. А на это можно всё променять.
Я усмехнулся: где уж нашей компании до Миши и Стёпы! Но врач будет работать с нами. Так-то.
А вообще мне резко захотелось видеть этот мир правильным. Впервые в жизни. Но что я мог сделать? Разве что поправить упавшую руку одного из парнишек, которая до этого всё время была скрючена и прижата к груди.
Ещё один сюрприз ждал нас у шеста солнечных часов, когда мы сделали круг и вернулись к отправной точке прогулок.
Медперсонал и охранники толпились на крыльце и глазели на спятившую тень от шеста. Она вертелась, как пропеллер, вопреки всем земным законам. И вдруг остановилась.
И мы увидели парковый фонтан. Он весело извергал водяные веера, прохладу, радость.
А в чаше лицом вниз плавала кукла. Её шляпка на шнурке колыхалась рядом. Платьице, я сразу понял, старомодное, завернулось чуть ли не до широкого пояса. С синеватых ножек сползли туфельки и один носочек.
К фонтану откуда ни возьмись бросилась так же старомодно одетая женщина, закричала отчаянно, схватила куклу. И игрушка ожила!
Стала обычной маленькой девочкой, которая радостно смеётся, тормошит маму, вытирает ладошками водяную пыль или слёзы с её щёк.
Через миг видение пропало.
Шест, жалобно хрупнув, свалился на землю.
Нас моментально загнали в корпус.
Николаха встретил меня восторженным: "Я всё видел в окно! Эти солнечные часы сработали, как машина времени! Вот здорово, что их перенесли сюда!"
Я промолчал о своей роли в перемещении часов. Не из-за скромности, а потому, что меня заботило другое. И нужно было подождать, чтобы кое в чём убедиться.
Как я и предполагал, на следующей прогулке нас оказалось на два человека меньше.
- Артура и Костю забрали родители, - сообщила Надя. - Так нам сказали, но это неправда.
- Неправда всё, даже их имена, - добавила Вера.
- А вы что, всегда знаете, что правда, а что ложь? То есть читаете мысли? - спросил я, лихорадочно размышляя, куда бы могли спрятать ребят. Причина их исчезновения была ясна - они умели воплощать в реальность то, чего в ней на сегодняшний момент не было. А это сделало беспомощных инвалидов, хомут на шее общества, очень важными персонами. Что их ожидало? Место подопытных мышек?
Я так погрузился в думы, что не сразу осознал смыл ответа сестёр:
- Конечно!
- И вы знаете правду обо мне? - машинально спросил я.
Ответ был неинтересен, потому что внутри всё заледенело от мысли: а вдруг изменение реальности тяжко сказывается на человеке. Николаха-то чуть не умер...
- Конечно, - всё так же откликнулись они.
- И кто я, по-вашему?
- Роман Степанов, психопаг, - сообщила Надя.
Я рассмеялся и кивнул сёстрам. Ну надо же, проглотили моё враньё и сочли его правдой!
Я взялся за ручки коляски и повёз парнишку по дорожке, стараясь сдержать дрожь нетерпения: а что произойдёт нынче?
Но ничего не случилось ни в тот день, ни в следующие. Кроме появлений фонтана, который разгонял духоту ночами и таился неизвестно где в дождливую или пасмурную погоду. Работники санатория его больше не видели, однако ощущали воздействие. Я услышал, как одна из медсестёр сказала однажды ночью, когда прогуливалась с охранником:
- Ну что за прелесть это место! В городе задыхаюсь, оживаю только здесь. Словно нахожусь на берегу речки.
И я тоже чувствовал необыкновенную гармонию со всем, что окружало. Со страхом думал, что придётся расстаться с "тюрьмой", обнесённой решёткой. Мне ещё никогда так не было хорошо! Никогда я не был таким счастливым, свободным... Надо же, как причудливы обстоятельства: настоящая свобода началась там, где полно ограничений.
Август пролетел в одно мгновение.
А в последний день лета Николаха, который давно присоединился к прогулкам, вдруг соскочил с кресла-каталки, чтобы поддержать Надю, неловко спрыгнувшую с импровизированных качелей - двух верёвок и доски - на толстенной ветви груши. Настоящие качели, разумеется, в парковом интерьере были, но зачем нам они?
Мои внутренности встрепенулись, когда я увидел Николаху, который схватил в охапку и удержал на весу Надю. Да, я испугался за него. А через миг даже покрылся потом от страха.
Потому что кривоватые макушки девчонок выглядели совсем обычными, без перекоса в ту сторону, где они когда-то были припаяны друг к другу мастерицей-природой, которая время от времени проявляет криворукость.
Я глянул на Андрея, последнего из колясочников. Опустив голову, он точно освещал взглядом травку рядом с ним. Ей-богу, на ней мигало пятно света, точно солнечный зайчик!
Это он исправил ошибочку природы! Шишковатые наросты со следами страшных шрамов, растущие кустами волосы на головах близняшек исчезли. Теперь сёстры могли гордиться шелковистыми шевелюрами.
Если кто-нибудь догадается, что Андрюха изменил реальность так же, как и Костя, мы его больше не увидим. Нужно сделать возможное и невозможное, чтобы всё осталось по-старому.
- Надька, Верка! - крикнул я. - Надеть панамки, косынки или что там у вас есть, и не снимать! Николаха, будешь шнырять где попало, привяжу к креслу!
Друг, видно, онемел от удивления, а ошарашенные сёстры протянули в унисон:
- Что-о-о?
Потом Надя прищурилась и сказала:
- А ведь он прав...
- Да, - согласилась Вера.
Я уселся на траву, привалившись спиной к тонкой, как макаронина, бессильной ноге Андрея. Ребята опустились рядом.
- Наконец-то ясно, в чём дело, - начал я. - Нас здесь держат не просто так. Каждый наполняет мир тем, что есть у него...
- Ну, началось... - не сдержался Николаха, который терпеть не мог философских абстракций.
- Да подожди ты, - грубовато отмахнулся я. - Один умный человек написал, что вера -- это то, чем наполняют люди пустоту своей души. Тогда, от обратного, некоторые могут наполнить пустоту мира своей душой. И получается изменённая реальность. Мы видим чудо, то, чего не может быть. Но есть. Вот смотрите: Николаха сумел оживить иллюзию, которая по-настоящему приятна человеку. Удушливая жара - и вот вам пожалуйста, фонтан. В первый раз так постарался, что даже в обморок упал. Артур создал красоту такой, какой её понимал, чтобы разогнать уныние. Костя изменил то, что случилось когда-то давно. Уверен, когда-то в прошлом здесь произошла трагедия, в фонтане утонула маленькая девочка. Костя всё исправил, вернул матери ребёнка. У Андрея почти такие же способности исправлять, только тело человека.
- А мы? - девчонки по привычке хором прервали меня.
- А вы знаете, что есть правда, - ответил я. - Это тоже великий дар, потому что все люди принимают за истину иллюзии или чужие заблуждения. Ну и как, соврал я сейчас или нет?
-- Нет, - ни на секунду не задумавшись, - сказала Надя.
- Нет, - через минуту-другую подтвердила Вера.
- Про меня не спрашивайте, я здесь случайно, - продолжил я. - Именно поэтому первым всё понял.
-- Верно, - согласилась Надя.
А я очень обиделся. Очень. Но не показал виду.
Было решено, что мы шифруемся, пока хватит сил и позволят обстоятельства. Пускай наблюдающие наблюдают, это, в конце концов, их работа. Главное - не разлучаться.
Вечером Николаху увезли на анализы, которые он сдавал дважды в день. Я заметил его тоскливый взгляд и вдруг подумал, что это очень жестоко - заставлять человека притворяться. Уверен, что его кровь была полна кислорода, просила движения, ходьбы, игр, бега, то есть обычной жизни, которой он раньше был лишён.
Стемнело. Друг не вернулся.
Всё ясно: увидели по анализам изменения и спрятали его, как других. Ну сейчас устрою всем концерт...
Как бы в ответ за окном раздался шум воды.
Возникший фонтан был, как говорится, в ударе. Струи взмывались в ночное небо фейерверком, раскидывались роскошными опахалами, сплетались гибкими стеблями орхидей и распускались невиданными цветами...
А потом в наполненной журчанием, переливчатыми звонами, мелодичными всхлипами темноте прозвучали странные звуки. Они раздались словно с неба или из тех миров, где никогда не бывали живые люди.
Не то бой часов, не то печальная песня обречённой на одиночество кукушки, не то биение чьего-то исполинского сердца.
Ощущение неизбежности разлуки, чего-то нового и пугающего сдавило грудь. А может, это ерунда, просто через пять минут закончится лето?.. Привезут Николаху, мы снова пойдём на прогулку, будем слушать всю правду о себе, которую выболтают девчонки, станем сильнее благодаря энергетике Андрюхи... Наступит осень, зима, весна. И лето вернётся.
Я то ли впал в транс, то ли заснул, потому что увидел свои мечты как бы наяву: мы вместе, и это навсегда. А мимо течёт время, тянется жизнь...
Потом вдруг всё испортила мысль: нет, это рубеж. Это грань, за которую я должен отпустить своих друзей. Никого нельзя заставлять томиться вместе со мной. Пусть будут здоровы, счастливы, успешны где-то в других измерениях, а не в тех, где заточена моя душа-кукушка.
Очнулся я утром.
Под окном раздались весёлые возгласы взрослых, знакомый смех моих друзей. Сначала мутную голову осветила мысль: "Ну вот! Я же говорил, что всё будет по-прежнему!"
В палату вошла Эсэс, повернула коляску боком к окну. Встала за спиной, одной рукой цапнула меня за запястье, другой приподняла мой подбородок.
Снизу мне салютовал вытянувшийся розовощёкий Николаха, посылали воздушные поцелуи красавицы Надя и Вера. А высокий и худой Андрей, которого поддерживали под руки родители, сдержанно поклонился. Покинутые владельцами коляска и каталка одиноко стояли на газоне.
Я ничуть не расстроился от прощальной сцены. Если бы вчера - да, горевал бы, а этим утром - нет. Потому что понял: я тоже на кое-что гожусь, и как бы ни называли великие люди жизнь - игрой, театром, сном, суетой - она всегда была и будет полна теми, кому нужна твоя душа. Отдать её - такое счастье!
"Ну что, "доктор-лоб", а не махнуть ли нам туда, в покуда неведомые мне места, где вы оставили самого себя? Со мной у Миши и Стёпы дела пойдут веселее", - мысленно обратился я к врачу, который вместе со всеми вышел провожать ребят. Он вздрогнул и посмотрел на моё окно.
А ещё я, Ромка-психопаг, был очень благодарен Эсэс за то, что она помогла мне помахать на прощанье рукой самым родным друзьям на свете.