К ночи Нина выматывалась так, что гудели ноги. Но как прожить без утренних воплей - "Бабаська пийшля!" И без круговерти: приготовить, умыть, накормить, на горшок посадить - и так четыре раза за день. Не сдавать же внучек в садик... А вечером - по магазинам, по аптекам, в больницу. Правда, теперь груши-персики да дорогущие лекарства без надобности... Но ноги сами привычно сворачивали на рынок, где под яркой гирляндой лампочек сияли налитыми боками фрукты. Вот и сегодня, как говорится, на автомате притащила целый пакет. Выложить виноград и яблоки в вазу - пусть играют красками назло ночи, разгоняют тоску. А за окном снежок... прикрывает чёрную землю, кутает осеннюю бесприютность.
Звонок... Кому в первом часу ночи не спится? Не с внучками ли беда, пронеси, Господь, мимо. Умудрилась заснуть сидя - поясница затекла, колени не гнутся. Да что ж эта чёртова трубка из рук валится?
- Да!
Кто-то хрипло дышит и молчит. Ой, точно, девчонки заболели.
- Слушаю! Ольга, это ты? Что случилось, не молчи же!
Хрип стих. Глухой, с лёгочным сипением голос произнёс:
- Нина... мёрзну я... одеяльце бы верблюжье... оно в кладовке на лоджии... в мае проветривала да не занесла...
- Конечно, Тася... - начала было Нина, но голос перебил.
- Сама не бегай, побереги себя... Пусть Ольгина соседка занесёт... как её там... Вика, что ли...
- Вот ещё, соседку беспокоить. Принесу утром. Может, морсу сварить? Или компоту? - торопливо спросила Нина.
- Ну до чего ты поперёшная... Слушай: одеяло через Вику передашь...
Трубка зачастила гудками. Вот так всегда... Последнее слово за Тасей. Пойти достать это одеяло - пусть согреется у батареи. Господи, какое одеяло?!! Дура старая, со сна купилась на чью-то шутку. Да и шутку ли? Это же какое-то страшное изгальство - разыгрывать человека, потерявшего единственную сестру. Креста на людях нету - так издеваться. Ну ничего, зять разберётся, через своих пробьёт номерок. Мало не покажется шутникам. Вот ещё слёзы стали бы снежинками да засыпали, похоронили эту боль. А то сердце источилось... стучит с перебоями.
Утром мир стал белым-белым. Нина по дороге к дочери зачем-то оглянулась на чёрную стёжку своих следов. Ну надо же - на словно опалённой земле топорщились чахлые ростки. Жалко молодую поросль. Понавалило бы ещё снежку, пусть бы трава дожидалась весны под укрытием. У подъезда дома, где жила дочь, две полицейские машины. Зятёв "эскорт"? Номера другие. Шофёр точно не Борькин. "Бе-да... бе-да..." - зашлось сердце. Нина, не дожидаясь лифта, понеслась на пятый этаж. На четвёртом накурено, Викина дверь нараспашку. Чужое горе - мимо, скорее к внученькам. Обнять, заслонить собой - от болезни, от лиходейства. Боже, какое счастье - вопли ссорящихся погодок, кому первому в бабкино пальто уткнуться. Дочка заплаканная, с сигаретой. Ишь, чего удумала - при детях дымить. Борька, слава Создателю, на кухне жуёт яичницу. Кофе пьёт, а у самого шея красная - гипертония, не иначе. А как ей не быть при такой-то работе? Но кто в этом доме будет прислушиваться к бабке...
- Как так? - удивилась Нина. - Вчера вместе гуляли с ребятишками.
- Николай утром со смены пришёл, Витюшка в кроватке орёт, а Вика у раскрытого окна на кухне, - начала Ольга, а потом заныла, глотая слова: - Он к нам... Боря... приехали... Николая увезли... ы-ы-ы... Витюшка пока у нас, заснул недавно... кричал - "хочу к маме"... ы-ы-ы...
- Цыть! - прикрикнула Нина и потащила девчонок в детскую, на ходу сочиняя сказку про подаренный птичками-синичками виноград.
Ольга осталась дома, слонялась из комнаты в комнату, курила на лоджии и всё пыталась поговорить с матерью о том, как ей страшно. Нина чертыхалась и отгоняла её от детей: тоска хуже заразы. Покормили девчонок и сонно-заторможенного Витюшку, пошли гулять. На улице мальчик поднял на Нину глазёнки в сероватых кругах и спросил: "Одеяло принесла?" Нина похолодела и еле вымолвила: "Витюша, рыбонька моя, какое одеяло?" Малыш сердито отвернулся и отошёл в сторонку.
Нина еле дождалась зятя, но рассказать про злой розыгрыш и Витюшкины слова не решилась. Успокаивала себя: мало ли в жизни совпадений, а дети часто такую чушь несут, нужно ли всему придавать значение?
Дома, одолевая тягостные предчувствия, Нина потушила свет, отключила телефон и мобильник. От снегопада в комнате было светло и тихо. Сплошная, зыбко колышущаяся пелена за окном гасила все звуки.
И вдруг - настойчивая трель. Спросонок Нина схватила трубку.
- Тёть Нина, - раздражённо сказал молодой, смутно знакомый голос, - вы Миленке скажите, чтобы она Витюшку не щипала, у него все ручки в синяках. А то я доберусь до неё... И вообще приведите сына ко мне, нечего ребёнку по соседям скитаться. Кольку ещё не скоро отпустят. А тётя Тася на вас обиделась, даже разговаривать не хочет. Разве трудно было принести ей одеяло?
Рука, сжимавшая телефон, потеряла чувствительность. В призрачном свете Нина увидела, как трубка полетела в книжный шкаф, как рассыпалась на куски, как они упали на ковёр. А потом мир канул в сплошной мрак. И Нина тоже.
Очнулась от назойливо-радостного солнышка. Его лучи дробились в кружеве гардин и громко курлыкали. Бог ты мой, это ж домофон! Нина еле дошла до двери, нажала кнопку, не спрашивая "кто". Через минуту вошёл запыхавшийся Борька, внимательно оглядел тёщу, нахмурился и стал командовать: "Мама Нина, нужно прилечь. Вызову врача. Ольга с ребятами дома, не беспокойтесь". Язык не захотел шевелиться, ноги стали ватными, и Нина подчинилась. В ожидании неотложки Борька бестолково суетился, тащил к постели всё подряд: воду, фрукты, аптечку, посуду. Нина спросила: "Девчонки-то как"? Зять опустил голову и тихо ответил: "Безобразничают, как всегда. Миленка в углу стоит, наказали за рукоприкладство. Викиного пацана всё шпыняет, а Милорада ябедничает". Нина, стиснув одеяло, нашла силы спросить про Вику - как продвигается следствие. Борька недоумённо посмотрел на неё: мол, о чём вы, мама?
В пустой прихожей кто-то завозился, потом вздохнул. Нина глянула на напрягшегося зятя - ишь, сделал вид, что не услышал. И чего это он глаза прячет да отворачивается? Ночной звонок... А вдруг Вика добралась... до хохотушки-непоседы Миленочки... до внученьки... Словно тяжёлая плита опустилась на грудь, и Нина захрипела. Борька наклонился над нею, уставился чёрными провалами глазниц...
- Всё думаю, как ТАМ мама... - сказала молодая женщина, стоявшая у большого семейного, как иногда цинично говорят - "на вырост", - надгробия.
- Наверное, как и здесь. У каждого свой мир, заботы, проблемы. Может быть, даже полегче - таки под крылышком у самого Господа, - ответил мужчина в полицейской форме. - Поехали, девчонок пора из садика забирать.
- Так тяжело всякий раз оставлять её одну, - всхлипнула женщина.
- А вот одиночества здесь точно нет, - тихо вымолвил мужчина и повлёк жену к машине.
Несмотря на конец октября, у мраморных плит зеленели травинки.