Аннотация: В июле 1952-го. На основе реальных событий.
В начале июля сумасшедшее солнце заливало землю потоками душного, почти банного жара. Тянуло влагу из запылённой листвы молоденьких топольков, выпивало краски чахлых цветов. По вечерам багровая заря словно в насмешку обещала ещё более жаркий день. А потом небывалой силы ветер закружил в воздухе пыльную взвесь, ободрал толь на крышах деревянных юрт Нахаловки. За ночь превратил летний зной в стылую осень. Небо застлали плотные рябые облака, грозно слившиеся на горизонте в сплошную чёрную полосу. Соревнуясь в скорости с принизывающим ветром, Китой мрачно катил свои воды, с угрюмой настойчивостью бил пенистой волной в опоры нового моста. К следующей ночи от остервенелых порывов ветра дрожали стёкла в рамах, ломались ветви деревьев.
В поделенной на две семьи юрте пришлось растопить печку. Она по-зимнему гудела, гнала в трубу столбы дыма, которые над крышей тотчас раздирал в клочья свирепый ветер. На печке булькало в растворе щёлока бельё - не расходовать же дрова попусту, только на обогрев. Густая влажная вонь не давала уснуть, оседала липкой испариной на коже. Клокотанье воды в бачке, горемычный стук часов-ходиков не заглушали звуков ночной жизни.
Дед, приехавший к Новиковым из деревни, сидел, привалившись к двери, и натужно, со стонущими хрипами, кашлял. Потом его голова падала на плечо, и раздавался рокочущий храп. Через минуту в дедовой груди что-то ухало, он громко отхаркивался, гулко сморкался, и всё повторялось сначала.
За занавеской у Новиковых вторую ночь было неспокойно. Позавчера Клавка, худенькая обескровленная женщина, вышла на работу после двухмесячного декретного отпуска. Почти всё время она провалялась в областной больнице: после тяжёлых родов разошлись лонные связки. Хорошо, что малышка привыкла к дисциплине в грудничковом отделении, не орала и внимания не требовала. А то бы совсем Клавке плохо пришлось. Но муж Виктор, и без того раздосадованный жениным обманом - девка вместо сына, - не спеленутый младенец. Первую ночь терпел, часто вставал курить, резко отталкивая подвинутую к топчану кроватку. Шикал на поднимавшуюся в испуге Клавку: "Чего выставилась? Курить пошёл". Но дверью привычно не хлопал - побаивался соседа. А сегодня шлёпнул тяжеленной лапой жену по тощим ягодицам и задрал ночнушку: "А ну, мать, за работу". Скрипел топчан, терпеливая Клавка кусала губы и молчала. Потом Виктор, уже не стесняясь, ругался вполголоса: ну что за баба ему досталась, то рожает, то течёт. Клавка жалким придушенным шёпотом оправдывалась, успокаивала. Поверх занавески пробивался свет лампочки из закутка-кухни, и тень лохматой головы Виктора на крашеной стене была громадной и страшной.
В другом углу ночник щурился из-под накинутой косынки на плечи Валентины. Она баюкала четырёхмесячного Ванечку, сидя на краю кровати с панцирной сеткой. Животик малыша ходил ходуном, сынишка морщился и кряхтел. "Это всё из-за покупного молока",- думала Валя. Руки делались безвольными и слабыми, голова сама по себе клонилась к реденьким курчавым волосам на макушке ребёнка. Проснулся муж Костя, сел рядом, шепнул: "Приляг хоть на чуть-чуть. Давай сюда наследника-засранца". Валентине не нравилось, как Костя говорит о сыне. Но ребёнка передала: мальчик по неизвестной причине спокойно и крепко спал именно у отца. Только когда голова коснулась подушки, женщина услышала и ссору у соседей, и натужный кашель деда. Потом звуки потонули в серой вате, заложившей уши, катавшейся под веками, и Валя уснула. Малыш тоже успокоился, и Костя, глядя на полукружья длинных, как у матери, ресниц сына, думал о том, что совсем немного нужно потерпеть, и им дадут отдельную комнату в новом доме строящегося города.
Валентина очнулась от Костиного голоса: "Я пошёл... Ванечке молоко нагрел, на столе стоит. Ливень на улице, Валюшка. Как ребёнка понесёшь? Может, дедок приглядит?" Женщина только рукой махнула: иди уж. Посмотрела на разгоревшиеся в младенческом сне щёчки и представила дедовы корявые руки с въевшейся земляной чернотой. Седую клочковатую бороду над молочными бутылочками. Зябкая дрожь пробежала по плечам: Валентина работала медсестрой в Доме ребёнка при женской зоне и грязи не выносила. А что делать? Дождь с ветром сейчас стекло в окне выдавят. В кухне что-то загрохотало, выматерился сосед, строго ответил Костя. Бухнула дверь, пропустила во влажную густоту домашнего тепла холодную струю непогоды.
Дед сонно моргал глазами, согласно кивал сивой всклокоченной головой. Да, накормит, перепеленает. Что он, младенцев не видел?
-Идите, девки, работа не ждёт.
-Анисим Петрович... - железным тоном сказала Валентина, и дед недоумённо посмотрел на неё: чего по отечеству-то, не по-соседски разговариваешь. - Анисим Петрович, к детям нужно подходить только с чистыми руками. Я мыло к рукомойнику положила. Желательно намыливать дважды.
- Дак мою руки-то, мою. Они ить чёрные от угля. Я ить двадцать лет на шахте-то... - смущённо засуетился дед. - Вы, девки, не бойтися...
Девки, успевшие отжать и развесить в кухне бельё, накормить детей, начистить картошки на ужин и смахнуть влажным веником следы утренних сборов, вышли под хлещущие со всех сторон струи дождя. Ливень уже размыл гравийно-песчаную смесь и превратил улицу в бурливый ручей. Клавдия тяжёло ковыляла позади соседки, прижимая сумку к животу. Валентина обернулась. Клавкины ноги-спички болтались в сапогах, путались в полах дождевика. Пришлось взять её под локоть и тащить вперёд : опаздывать нельзя, служебный автобус ходил только утром и вечером. Сквозь дождевую стену чернела толпа, люди ждали автобуса, сбившись в кучу. Женщины влились в неё. В автобусе среди плотно прижатых друг к другу плащей Валентина потеряла маленькую соседку. Крикнуть было неудобно, а продраться между чужими локтями, спинами и боками вовсе невозможно. Валентина приподнялась на цыпочки, но Клавку не увидела. Сердце нехорошо кольнуло, словно забыла что-то сказать своей горемычной спутнице. Ну, что всё будет хорошо.
На работе, носясь среди кроваток с младенцами, Валентина вся взмокла. Подходило время кормления, скоро привезут заключённых мамашек . Нужно перепеленать детей, подмыть их над тазом, поливая из чайника. Присыпать жёлтой смесью талька с антисептиком. Валентина помнила из лекций, что этот вредный состав давно не используется в педиатрии, но другого не было. Всякий раз чувствовала себя чуть ли не преступницей. Но не сушёным же растёртым мхом пользоваться, как в прошлом веке.
-Оруть, ироды, - сердилась санитарка Наталья. - Мамки, сучки, нажруться дикого чеснока, а потом дети оруть. И не указ им никто!
Наталья сердито посмотрела на Валентину. Но бой за правильное питание был проигран ещё весной, когда медсестра только вышла на работу после декрета. От зэчек , привезённых для кормления, воняло черемшой так, что и за три часа комнату проветрить было нельзя. Груднички орали всю ночь, а санитарки матерились, не успевая менять испачканные зеленью подгузники. Валя прочитала тогда лекцию о правильном питании кормящих матерей, но одна из женщин задрала юбку, спустила латаный чулок:
- Видишь, докторица, что от жратвы бывает?
На синевато-жёлтой ноге пестрели чуть затянувшиеся язвы.
- Я вас от кормления отстраню! - едва подавив спазм, выговорила Валентина. - Нельзя с пиодермией к детям!
- Чего? Всех отстранишь? - пробасила прокуренным голосом толстая бабища.
Женщины зашевелились, и перед глазами Вали замелькали руки, ноги, испещрённые болезнью, оскалились рты, обнажая разбухшие дёсны.
Валентина разговаривала с главным врачом, но он смотрел на неё слезящимися безнадёжными глазами и так согласно кивал, что было понятно: никаких изменений не будет. Шестидесятилетний педиатр перед войной сам отведал лагерной жизни. Молодая горячность причиняла ему только боль.
- Девоньки, беда! - в детскую ворвалась сестра-хозяйка Галина. - Мамок не привезут, Китой из берегов вышел. Чем кормить будем?
- Дык сальца натопим, - злоязычная Наталья не упустила случая поддеть пышнотелую Галю, которая слыла самой зажиточной. Коровы, поросята и большой огород приносили немалые доходы. Да и работа не позволяла толстухе усохнуть, это тебе не возле грудничков крутиться.
- Коллеги, прошу собраться на пятиминутку, - из кабинета выглянул встревоженный главврач. - С младенцами останется Наталья. Срочное сообщение.
Медсёстры вышли из кабинета побелевшие. С Саян сошли снега, добавили в и без того переполненные русла рек талые воды. Уровень Китоя поднялся на несколько метров, разгневанные волны размыли насыпи и теперь шли прямо на Нахаловку, где жили почти все сотрудницы.
- Ой, горюшко, ой, что же будет... - не выдержала первой Галина, закрыла пухлыми ладонями лицо, замотала головой. - Говорила дураку, скотине пьяной, огород нужно с осени отсыпать. Нет, поленился ублюдок ... Теперь без куска хлеба останемся...
- Кто о чём, а Галка об огороде. Люди там, старики с детишками. А она про огород ...Тьфу, - вторая медсестра обняла окаменевшую Валентину, попыталась поймать её взгляд. - Валюшка, не переживай. Сказано же, эвакуировать население будут, войсковая часть подтянется. Всё будет хорошо.
-Лексеич! - уже дурниной заорала Галина, плечом, похожим на подушку, саданула в дверь кабинета главврача. - Отпусти меня, Лексеич, иль чё-нить с собой сделаю!
- Уймись, истеричка! - бросилась за ней медсестра.
В кабинете раздались вопли, послышался звук упавшего стула.
- Ты это ... не переживай... - сказала Наталья с непривычной лаской в голосе. - Только что мой чоловик [муж] заезжал. Он мать свою заберёть и дитёв с дедом сюды привезёть. Радиво у соседей орёть, и всё слыхать. Ещё в шестом часу передавали, что вода идёть. Китой скорей здесь будеть, чем Лексеич распоряжения получить. Мой с утра наладился за матерью. Я ему о твоих наказала.
Валентина молча обняла вечно ворчащую Наталью.
- Клавдия, заснула? - раздался рык главного бухгалтера Нины Трофимовны. - Подписывай две формы и отправляйся, Федька уже заждался. После обеда выдавать зарплату будем.
Клавдия засуетилась, уронила ручку на пол. Охнув, подняла её, хотела окунуть перо в чернильницу, но промахнулась.
-Нет, просто голова кружится... Сейчас всё пройдёт.
Нина Трофимовна хотела сказать новой кассирше что-то ободряющее, но отвлеклась на раздавшийся телефонный вой:
- Чё, Сан Саныч, орёшь? Отправляю машину. Кассир новая, инструктаж прошла. Ты чё меня торопишь? Китой, говоришь... А я думала, стул под тобой загорелся. Ха-ха... ну и чё? Хорошо, хоть навоз с улицы смоет.
Смех булькал в необъятной груди главного бухгалтера, но она следила за Клавдией, надевающей дождевик, и непонятная тревога томила душу комариным писком. Клавка уже с натугой открыла дверь и вышла.
Шофёр Федька, весельчак и балагур, неодобрительно смотрел на съёжившуюся Клавдию. Ну и сухарь же. Даже боится посмотреть в глаза. Не повезло Витьке. Вот Маринка, прежняя кассирша, та была штучка... С ручкой... Похабные мысли лезли в голову, несмотря на ливень и заледеневшую женщину рядом. Бывало, они с Маринкой... Машину здорово тряхнуло, и Клавдия глухо охнула.
- Чё, нравится, когда трясёт? Витька-то, поди, трясти как следует не умеет? - Федька попытался вызвать на игривый разговор свою спутницу. - А то научу...
Клавдия откинула голову на спинку сиденья, и Федька увидел мокрую дорожку на синеватой щеке. Хмыкнул осуждающе и больше не смотрел на эту ... ну как их называют ... недавно в вечерней школе училка рассказывала. Про засохших покойников в гробницах. А! Мумия! Во, так он и скажет мужикам: у Витьки баба - мумия. Но очень скоро злость на новую кассиршу, оставившую его без обычной победы над бабами с лесозавода, сменилась тревогой. Не было раньше ям на отсыпанной в прошлом году дороге. Федька открыл окно и заматерился: дорога напоминала весенний ручей. Только мутный и стремительный.
Валентина не находила себе места. Накормленные смесью на сухом молоке груднички заснули. В непривычной тишине подавал голос только один малыш. Женщина подошла к нему и застыла: под чепчиком непонятного цвета прилипли к сморщенному лобику светлые курчавые волоски.
- Ванечка... - охнула Валентина и закусила губу, чтобы не завыть в голос.
- А ты возьми пацана, поноси на руках. Он же разорёться и всех перебудить, - сказала Наталья, тенью ходящая за медсестрой.
- Тётя Наташа, да вы ж сами ругались, когда я детей на руки беру...
- Ну ругалась. А щас говорю: возьми.
Валентинины руки ощутили привычную тяжесть, чужая, неродная головёнка уткнулась в плечо. Малыш пригрелся и тихонько засопел. Женщина почувствовала, как унимается нервная дрожь. Тёплые слёзы закапали на чепчик.
- А ты походи, походи с ним по комнате, - продолжала зудеть Наталья.
Валентина мерила шагами комнату, коридор. Стены, пеленальные столики, кроватки... Она ничего не видела от слёз, но скоро глаза высохли. Положить дитя в кроватку не могла. Оставалось только наматывать горестные метры гудящими ногами. Даже не услышала шума подъехавшего грузовика, суеты в приёмном отделении.
- Валентина, принимай новых постояльцев! - раздался зычный и отчего-то весёлый голос сестры-хозяйки.
Женщина осторожно положила ребёнка и прошла в приёмник.
Посреди комнаты стоял мокрый с головы до ног Анисим Петрович. Руки старика плотно прижимали к груди два свёртка в одеялах.
- Вот это дед! На крышу собирался лезть с ребятишками! Еле на плот с крыльца затащили. Детей не отдаёт, посмотри, не придавил ли, - отряхиваясь, говорил муж Натальи. - Сам одеться не успел, а внуков укутал как полагается.
Валентина подошла к деду и прижалась губами к руке, бугристой, покрытой шрамами и въевшимися в кожу чёрными угольными полосами.
На обратной дороге к лесозаводу Федька сам окаменел, вцепившись в баранку так, что пальцы побелели. Потеряв обычную бледность, почерневшая Клавдия смотрела то него, то в бельмо бокового стекла. Машина ныряла в промоины, женщину мотало из стороны в сторону. Бессильные дворники размазывали по стеклу уже не дождь, а грязь. Вдруг мотор захлебнулся и замолчал. Федька саданул кулаком о руль и открыл дверцу.
Женщина тоже открыла дверцу. Рядом неслась сварливая шумная река. Машину заметно потащило течением.
- Клавка, вылезай! Вишь пригорок слева? Туда полезем. Руку давай! - Виктор обошёл машину . Он хватался за неё руками, с трудом держась на ногах. - Руку, б**дь, давай, говорю!
Женщина спрыгнула в воду, прижимая к груди сумку. В сапогах забурлила вода, сделав их неподъёмными. В воздухе висел какой-то странный гул, низкие чёрные облака, превращаясь у земли в бурый косматый туман, словно готовились упасть на покрытую водой дорогу. Вдруг где-то неподалёку глухо пророкотал взрыв.
- Б**дь, мост обрушился! - заорал Федька. Схватил спутницу за плечо и потянул к пригорку. - Бросай сумку, сейчас поплывём! Сумку бросай!
Мужчина попытался вырвать сумку, но Клавка вцепилась в неё намертво. Пригнув голову, крутнулась на месте, и поток прибывающей воды отбросил Федьку в сторону. От неловкого движения женщина упала на спину. Попыталась подняться. На неё надвигалась тёмная громада, швыряя в воздух хлопья белёсой пены. Последнее , что увидела Клавка перед тем, как её накрыла грязевая волна, - открытый в беззвучном крике чёрный рот Федьки на белом, как мел, лице.
В восемь часов вечера было темно, словно глухой осенней ночью. В бухгалтерии лесозавода парило от промокшей одежды, плыл в тусклом свете лампочек синеватый папиросный дым. Плановичка обтирала мокрым полотенцем красное, распухшее от слёз лицо Нины Трофимовны.
- Я ж ей слова сказать не успела ... Она вышла ... И всё... - в сотый раз повторяла женщина, отмахиваясь от полотенца. - Так и стоит перед глазами... махонькая, в дождевике ...
- Трофимовна, ты лучше о себе подумай, о себе, - многозначительно шептала плановичка. - Как оно нам выйдет-то ... на двести работников зарплата ... Кто виноват будет?
- А? - недоумённо поднимала к ней глаза Нина Трофимовна. - Виноват? И чего ж я ей слова-то доброго не сказала, в последнюю-то дорогу...
Мощный торс женщины снова колыхался в рыданиях.
Рывком распахнулась дверь, и в бухгалтерию ввалился Виктор. На покрытом потёками грязи лице плавились бешенством покрасневшие глаза.
- Где моя Клавка? Жена моя где? Я полдня на плотах ваших стариков ...детей ваших спасал. Коз и курей вывозил. А моя жена где?.. Сказали: не дури, Витька, лесозавод не зальёт. Помогай нахаловских эвакуировать. Спасать... - дыхание мужчины сбилось от клокочущих в горле рыданий. Несколько раз попытавшись вздохнуть, он страшно просипел: - А Клавку мою почему никто не спас?
- Виктор, тут криками не поможешь. Неизвестно, может, живы они. К утру вода спадёт, на плотах, лодках искать будем.
- К утру? - отшатнулся Виктор. - Сволочи!
Мужчина выбежал из бухгалтерии и исчез в непроглядной темноте. Несколько человек бросились следом, но вернулись без Виктора. Их лица были словно присыпаны пеплом.
Три недели спустя Валентина стояла у обрыва, в который превратился берег Китоя. На месте обрушенного моста появилось новое, второе русло. Присмиревшая, но по-прежнему стремительная река сияла ласковой синевой, вспыхивала серебром от лучей соскучившегося по земле солнца. В порывах ветра ещё чувствовалась холодная струя, и Валентина прикрыла тёплым платком большую коляску для близняшек. Эту редкость привезли прямо из Иркутска представители облпрофкома. Для её с Костей детей: сына и дочери. Вот вырастут дети, поднимется новый город. Они придут сюда всей семьёй. И Валентина расскажет им всю правду о дне, когда её жизнь тоже обрела новое русло.