Аннотация: Под впечатлением "Лесных сказов" Александровой Е. А.
Талька вынырнула из глубокого сна, словно из омута. Только не в ясный улыбчивый день, не к песочку, рассыпчатому, как праздничная лепёшка. В тёмную избёнку, на полати, в груду овечьих шкур. Рядом тянул курносым носом сонную песню братишка, Талёк. Внизу, возле низкого окошка, навалившись грудью на стол, спала мама. Видно, присела отдохнуть, и её сморила усталость. Лунный свет серебрил пышные русые волосы, вытянутая натруженная рука казалась белой и гладкой.
Это помирала бабка Эльда. Днём лежала молча и неподвижно, а по ночам в лунном свете стонала, охала. Колыхались занавески, будто их сорвать кто-то хотел. Но Талька знала: бабка даже встать не может, высохли ноги, когда они с братишкой только народились. Соседки шептались: не будь Эльда бессильной - не жить бы близняшкам на свете. И правда, не любила бабка внуков.
Вчера вечером, наевшись каши, они решили Эльду накормить. Думали: поест и, может, охать ночью не будет. Взяли длинную деревянную ложку, которой мама щи мешала, зачерпнули сытную горку распаренного пшена и подкрались к занавескам.
- Талька, а почему бабушка днём спит, а ночью нет?
- Не знаю... - Талька локтём раздвинула полотно.
- Фу, чем так пахнет? - отшатнулся Талёк. - Может, у неё под кроватью соседкина кошка сдохла?
- Так она ещё весной потерялась, не помнишь, что ли? Ну, чего встал? Раздвигай занавеску со своей стороны.
Талёк сморщился, но послушался.
Звякнули металлические кольца, и розоватый предвечерний свет проник в затхлые сумерки бабкиного убежища. На подушке, серой, как придорожная пыль, косматая голова. Зеленоватый плесневелый налёт бугрится на лбу, исчирканному глубокими морщинами. В чёрном провале рта посинелый язык в разводах высохшей слюны. Полусомкнутые веки в тяжах бурого гноя.
- Она... она живая? Талька, бабка-то живая ... или померла?
- Маму надо звать, Талёк. Мама... - хотела закричать и еле прошептала Талька.
- Пахнет как! Наверное, давно померла.
- Пойдём, Талёк. Пойдём отсюда.
А как идти, если ноги будто в пол вросли?
За окном ветер запутался в яблоневых ветках, запутался и рассердился. Зашуршал листвой, рванулся в небо и собрал облака в сумрачные громады. Сразу потемнело и поскучнело на улице. В избу нежданно для этого часа ночь прокралась. Бабкин угол вовсе будто шапкой накрыли. Не успели ребятишки назад отпрянуть, как пошевелилась Эльда. Вспучилось одеяло, со скользким шорохом на пол упало. Замерцали два огонька красноватых - это бабка на них посмотрела.
Глухо стукнула ложка, выпавшая из детских ручонок, тоненько Талёк захныкал. Сестра его к себе прижала, косыночкой братишкину голову от бабкиного взгляда прикрыла. Хоть и близняшки они, да Талёк на голову ниже - хворый.
-Кхм... - из темноты раздалось. - Кхм...
- Бабушка, мы думали... - Талька от страха едва губами шевелила, но собралась с силами: - Думали, померла ты... Каши вот принесли... А мамы нет...
Поняла Талька, что говорит неладно, но остановиться не могла:
- Ты, бабушка, лежи, мы сейчас уйдём, мешать не будем.
- Кхм... ох... руку дай... - проскрипела из темноты бабка.
- Встать хочешь? Нельзя тебе. А то я водички принесу?
- Руку дай. Ру-у-у-ку! - вдруг истошно завопила старуха, и сразу закачались, заходили ходуном занавески.
Хлопнула тут дверь, это мама пришла. Ребятишки не увидели, что рванулась она к ним, но подойти не смогла - словно сильный встречный ветер остановил. Закрывшись от чего-то рукой, к столу подошла, зажгла свечу в глиняной плошке. И от этого слабенького огонька, который больше чадил, чем светил, успокоилось всё в избе. Опали вздувающиеся занавески, потускнели страшные бабкины глаза. Уже не выла старуха, а едва слышно сипела:
- ...у... дай..... ру-ку...
Мама детей оттолкнула и занавески задёрнула. Кряхтела за ними Эльда, будто утка раненая крякала. Ох, и досталось же близняшкам! Тальке - тяжёлой маминой рукой по щекастой мордашке, Тальку веником по заднице. Забился он за печку и тихонько хныкал. А сестрица, нет, не хныкала. Подобрала брошенный мамой веник и в угол к лавке поставила. Подошла к женщине, горестно лицо закрывшей, и прямо спросила:
- За что, мамонька? Мы бабушку покормить хотели. Думали, она от голода по ночам стонет. Ты раньше ей каши и молока давала, я же видела. А теперь...
- А теперь не нужна ей каша! - выкрикнула Ирма. - Не ест она, понимаешь? Не ест!
- Почему? - только и могла вымолвить Талька.
- Умерла потому что... - женщина высморкалась в угол косынки. - Третий месяц уже... Вы тогда у реки щавель искали. А я у коров чистила. Захожу - она на полу у кровати лежит. Остыла.
Плечи Ирмы затряслись от рыданий. Она села на лавку, прижала к себе плотную и рослую дочку. Уткнувшись в кудрявую макушку, будто плотницкими стружками обсыпанную, запричитала:
- Нет мне прощения, мамонька. Не проводила тебя, не упокоила. Не отблагодарила за жизнь свою, за счастье своё - деток маленьких.
Талька хотела вместе с Ирмой заплакать, но не получилось. Уж больно диковинными ей мамины речи показались. Тихонько отстранилась, взяла тяжеленный табурет и чинно напротив села: рассказывай. Талёк из-за печки выскользнул. Сестрёнка даже в потёмках и не заметила, что нос, щека и рубашка мальчугана извёсткой вымазаны - настолько бледный всегда был братишка.
Ирма долго крепилась, скрыть свою муку от детей хотела. Но знала: не расскажет она сейчас правду близняшкам, так и останется Эльда для внуков смрадной покойницей. Ночь свою чёрную куделю по избе распустила, да только детские глазёнки для Ирмы солнышками светили. И Эльда непривычно молчала.
- Землю нашу - Благословленный край - Гора и Река охраняют. Неприступны они: до заснеженной вершины птице не долететь, в мёртвых водах рыбе не проплыть. Выстудит ветер кровь в человеческих жилах, превратит путника в ледышку. Стоять ему истуканом на Горе вечно. А уж скольких храбрецов Река течением вместе с лодкой утянула, не счесть, - медленно говорила обычно молчаливая женщина. А тут слова будто сами лились. Талёк даже покачивался, сидя на корточках возле табурета.
Но Талька не тихонький братец. Смело мать прервала, потому что знала: сегодня - можно.
- Вдруг за Горой и Рекой земли ещё лучше. Как в силках мы здесь застряли. Вырасту - уйду из Благословленного края.
Мать грустно на неё посмотрела. Помолчала. Потом так же неспешно продолжила:
- Может, и уйдёшь. Раз в тысячу лун Гора и Река могут пропустить всех, кого дорога зовёт. Ваш отец тоже ушёл. Только знать нужно: вернуться нельзя. Благословленная земля у человека всегда одна, как единственной мать бывает. Дважды ещё никого не рожали.
- А почему мы весной Гору и Реку жертвами кормим? За то, что они нас в западню загнали? - не на шутку рассердилась Талька, и мать понимала: именно от этого человек становится путником. И баюкала дочкино беспокойство мягким задушевным рассказом.
- Гора - защитница. Нет у нас лихих людей и зверей лютых. А Река даёт жизнь полноводным ручьям. Они поят поля, кормят людей рыбой. Ты, Талька, есть захочешь - к печке торопишься. Под дождь попадёшь - родная крыша тебя ждёт. Будешь ты в голод и ненастье другого искать?
- Буду, - серьёзно сказала девочка.
- Глупенькая, - ответила Ирма. Но не затосковала: кто знает, может, Талька найдёт себе иную землю, где будет не того, что пришлось ей с матерью вынести. Эльда своё здоровье отдала, чтоб выжили близняшки. Не подпускала их к себе, лёжа в своём углу, боялась полюбить. Или страшилась, может, что они её полюбят. Так уж выпало, что одного из детей придётся потерять. Тальку, которая вся в отца-странника. Или Талька - доходягу, век которого на голубоватых щеках и старчески наморщенном лбу написан. Благословленный край приучил женщину с достоинством брать и с благодарностью отдавать.
- А почему бабушка разговаривает? Кричит и стонет, как живая? Ты же говорила, что мёртвым не больно? - взволнованная Талька хотела узнать ответы на все вопросы сразу.
- Потому что не упокоена в Роще Предков. Не вернулась в землю, из которой пришла.
Талька даже завертелась на табурете. Подумать только - три месяца они почти не спят из-за воплей мёртвой старухи!
- Так давайте похороним её. Пока она днём тихо лежит. И воняет.
- Нельзя, доченька. Сила Эльды должна к кому-то из жителей Края перейти. Тогда он, как Эльда, будет сердцем и Хранителем нашей земли. Учить и лечить будет. Подсказывать дорогу странникам. Мирить и судить.
Ирма обняла детей и задумалась. Слышала она, как мать руку дать просила. Только кого: дочку или сына? Ну что ж, она требовать может. Мёртвенькими близняшки родились. Ирма бы не выдержала. Сначала муж, мечтательно глядя вдаль и улыбаясь ветру, сухо с ней попрощался. Даже не обнял из-за громадного живота. А тут и дети не дышат. Должна, должна была Ирма с судьбой смириться, долю свою принять. Но пожалела её мать. Отдала часть силы, чтобы земля новорожденных отпустила. Зато сама слегла. Предназначение своё исполняла, ходили к ней люди и видели, что внуков не жалует. Решили, что ненависть к отцу на ребятишек перешла. Ирма сама так поначалу думала.
Что ж, чему быть, того не миновать. С этой мыслью детей на полати загнала, а сама к столу присела. Сторожить. А вдруг ночью постучится в дверь тот, кто возьмёт Эльду за руку и примет её дар и судьбу?
Талька перебрала события дня, как цветные речные камешки, и стала размышлять. Не всё ей мама рассказала. И никто не расскажет. Кроме бабки. Нужно её расспросить. Опасно это, Талька не дурочка. И братик ей не помощник. Девочка бережно поправила шкуру, которая щекотала мальчику нос. Талька сильная и ловкая. Даже старшие ребята её слушаются. И храбрая - первая весной Волчий ручей переплыла. Чего мёртвой плоти бояться? Слезла по лесенке с полатей, подошла к маме. Крепко спит Ирма. Намаялась за три месяца.
Вся изба словно в сон провалилась, яркий лунный свет потускнел и расплылся белёсым туманом. В бабкином углу тихо стало. Сгустилась там ночь угольной глыбой. Талька с ноги на ногу переступить побоялась, так и стояла возле спящей матери. А мрак вдруг шевельнулся, и выплыла из него чёрная тень. Словно зимний злой ветер Талькины руки и лицо обдул, заморозил. Тень к двери заскользила и растаяла. Остался на запятнанном луной полу след, будто землю просыпали.
Сразу посветлело в избе, засеребрились за окном яблоневые листья в ночной росе, сочные лунные блики по стенам заиграли. Повеселела Талька и смело к занавескам шагнула. Раздёрнула их одним взмахом... Пуста лежанка, даже тюфяка нет. Талька обессилела разом. Куда бабка подевалась? Присела девочка на Эльдино ложе и призадумалась. Потом заметила, что босые ноги что-то колет. Глядь, а они все в чёрной земле. Кто ж это в их чистую избу грязи натащил? Растёрла ногой мелкие комочки и поняла: Эльда свой срок на белом свете переходила, вот и стала в землю превращаться. А вдруг да рассыплется где-нибудь грудой чернозёма, развеет его ветер, дождь размоет. А как же сердце Благословленного края? Вдруг Эльда никому свой дар передать не успеет? Ох как пожалела Талька, что раньше эту историю не знала! Сразу бы Эльде руку протянула. А теперь старуху, или что там от неё осталось, в ночной темноте искать нужно.
Девочка решительно из избы вышла. Даже на маму не оглянулась, к братику не подошла. Бывает такое с теми, кого судьба в дорогу зовёт.
Сонная тишина плыла над миром. Прозрачная дымка омывала стволы яблонь и стекала вниз к Волчьему ручью. На востоке пылали слепящим огнём снега неприступной Горы-границы. Только одинокая гигантская лиственница безмолвным стражем чернела на их торжественной белизне. Ноги сами понесли Тальку по росистому сиянию травы к бурливой воде. Рубашка вымокла и налипала на ноги. Полёвка, такая мягкая в лунном свете, колола и резала ступни. Бежала девочка и не слышала, как хлопнула дверь её избы, выпуская кого-то вслед за ней. И словно в его честь вдруг протяжно, печально и торжественно закричали ночные птицы.
На берегу ручья ветер трепал высокую чёрную фигуру, клубящимся пыльным дымом таяли в воздухе призрачные волосы, смертная рубаха. Талька, переводя дух, крикнула:
- Баба Эльда, вот моя рука!
Где-то за Горой глухо расхохотался гром. Ухнули совы в лесу на другом берегу ручья. Понёсся к бледнеющей луне страдальческий вой одинокого зверя. Привидение задрожало, словно готовилось рассыпаться под неожиданно сильными и холодными порывами ветра.
- Баба Эльда, не нужна рука, сердце моё возьми! Не уходи просто так! - Талька шагнула к призраку, но становилась. Невидимая ледяная стена не пустила.
- Что же теперь будет? - шептала отчаявшаяся девочка.
Что будет с Талькиной семьёй, с деревней, уютно уместившейся в могучей горсти долины, с Благословленным краем вообще? Эх, кабы раньше знать...
- Я здесь... - раздался родной голос.
Это спешил к ней братишка. Штаны все в росе, на коленке продраны и запачканы кровью. Расшибся, наверное, недотёпа. Лежал бы себе на полатях, нет, понесло его вслед за сестрой. Заболеет теперь заморыш. Как строгая и заботливая мать, хотела Талька братца схватить и погнать домой, в ласковое тепло избы, к незаменимым при любой хвори жарким шкурам. Опять что-то её не пустило.
А худенький, чуть ли не прозрачный Талёк с вечными синяками под неяркими глазами, костлявыми плечами и кривоватыми ногами, мимо сестры прошёл, даже не поглядел. Ткнулся головёнкой в чёрную фигуру, и рухнула она на него, словно похоронила под грудой сажи. И тотчас первый алый солнечный луч прорезал предутреннюю мглу. Это Благословленный край приветствовал нового Хранителя.