Львова Лариса Анатольевна : другие произведения.

Неси меня, Белая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

  
   Неси меня, Белая ...
   Повествование в рассказах
  
   Потеплело
   Какой видится жизнь в пятнадцать лет? Разной, наверное. Лично мне - цветными картинками. То яркими и радостными, то муторно-серыми. Скажете, зависит от человека? Вовсе нет. От места, где находишься. Вот деревенские каникулы на берегу Белой, сибирской реки, мне кажутся цепочкой следов. На песке или снежном насте. На траве или на бугорчатой спине тропинки. В городе я и Стас - мой двоюродный брат - часто к ним возвращались. Рассматривали. Смеялись или печалились. В то лето я впервые перебирала воспоминания-следы, лёжа на диване в бабушкином деревенском доме. Годы спустя поняла, что прощалась с детством.
  
   Не спится. Душно. В открытом окне - серебристо-чёрные силуэты мальв. На кухне стучат старинные часы-ходики. Томлюсь в июльском ночном сиропе, жду сонного забытья. Деревянную стенную перегородку изредка сотрясает пинок. Везёт Стасу - он может завалиться спать в любое время и в любом месте. Эх, сейчас бы на сеновал... Нет уже его, разобрали весной. Не может бабушка держать скотину, болеет. Теперь там беседка с плетистыми розами в кадушках. А ещё зимой... Словно январской хрусткой свежестью повеяло от событий двулетней давности. Подкравшиеся воспоминания выбелили мои мысли морозными узорами...
   ***
   Минус тридцать пять! Подумаешь! Сиди теперь возле окна и гляди во двор. Ладно, сейчас бабушка придёт, попрошусь к соседям. У них здорово: шестеро разнокалиберных ребятишек от восьми до пятнадцати и взрослый Колька, который приехал в родительский дом по какому-то важному делу. А ещё вечный гам. В нём главную партию ведёт хриплый и низкий для девочки голос моей подруги Машуни. Она младшая в семье. Но если бы кто слышал, как девочка может обложить своего вечно "весёленького" отца или усмирить отборной руганью разбушевавшихся братьев, загнать их на полати! Подружка всегда знает, чем можно развеять деревенскую скуку. Вчера она подговорила всех разобраться со злющей тётей Таней, которая была главной в детском круглосуточном учреждении номер два. Ещё она походила на мужика, членствовала в какой-то комиссии и часто бывала в доме Коршуновых вместе со школьными учителями.
  
   Вот и бабуля!
   - Холодно-то как! Заскучала? - бабушка раздевается и зорко осматривает мою комнатёнку: учебники, ноутбук, стопка журналов. - Молодец, Олюшка, занимаешься даже в каникулы. Учись, внуча, сейчас без образования...
   - Никуда! - с готовностью заканчиваю за неё и продолжаю плаксивым голосом: - Флешку у Коршуновых вчера забыла. Задание там по английскому. Бабуль, можно сбегать до соседей? Заодно Машке по математике помогу. Опять двойка за четверть.
   - Зачем флешку к Коршуновым взяла? - насторожилась бабуля. - У них же ...
   - В карман сунула. Просто так.
   - Беда с этими Коршуновыми. Такие славные ребятишки... И проведают, и помогут. А уж как Анна с Машуней меня выручают! В прошлом году на Пасху слегла с гриппом...
   Сто раз слышала эпопею об отёле старой коровы Жизель и выхаживании двоих телят. Начинаю потихоньку одеваться: посмотри, бабуля, вот шерстяные колготы и рейтузы, вот верблюжий свитер и кожаная безрукавка - да, лютый холод, а беречь организм нужно с юности. Бабушка замолкает и с грустью смотрит на меня:
   - Всё бы бежала куда-то... Флешку-то правда забыла?
   Хочу ответить прямым и честным взглядом, но язык против моей воли признаётся: соврала. Ну всё, сидеть мне теперь дома. Но бабуля ещё раз вздыхает и начинает снова зудеть:
   - Пусть Николай тебя потом проводит. Хоть и в десять шагов наша улица, такая темень стоит. Не случилось бы беды. В Михайловке прошлый месяц мужчина ...
   Ну бабуля же! Какая улица? Огородом-то ближе! Однако торопливо киваю: да, темно, глушь, никого не дозовёшься. Кулёк с гостинцами в сумку, карман оттопыривает загодя насыпанное печенье, и вот уже под валенками поскрипывает январский звонкоголосый снег.
  
   Соседская калитка распахнулась мне навстречу. Ждали, что ли?
   - Идём! - скомандовала Машуня, и наша компания отправилась мстить.
   Почти двухметровая тётя Таня разговаривала мужским голосом. Вне помещений - детского учреждения, магазина, поссовета - добавляла в конце фразы крепкое нецензурное выражение. Мы миновали три фонарных столба, и улица провалилась в темноту. Ванька и Санька, следующие по старшинству после Николая братья, выдвинулись вперёд, За спиной - вдохновлявщий на месть шёпот: "А ещё она сказала, что мамка с папкой дыбилы... и мы тоже дыбилы..." Увы, я знала, что это значило. Негодование словно толкнуло в спину, и я опередила всех. Обида за друзей точно так же щиплет сердце, как мороз щёки.
  
   Мы близко к цели. Перед глазами - необыкновенная по красоте картина.
   Дорога ныряет вниз, к реке. От неё, покрытой могучими снегами, будто поднимается к чёрному небу сияние. Над лилово-белыми торосами ходят тени, лунный свет играет с морозной пылью.
   Из оцепенения вывел возмущённый голосок Машки:
   - Чё встали-то? Пошли уж. Холодно.
   Холодно? Да ничуть.
  
   Старый дом с двумя печными трубами. От скрипа наших валенок проснулся лохматый пёс. Тётя Таня называла его Псиной, другие - по своему настроению. У пса оно всегда умильно-радостное. Но сейчас, наверное, от мороза, Псина только помахал хвостом. Я полезла в карман, и старый кавказец в два прыжка очутился возле нас. Датское печенье мгновенно исчезло в его пасти, а Машка ревниво пробурчала: "Лучше бы я съела". План мести простой: набросать к двери детского учреждения снега и облить водой. Тётя Таня, можно сказать, жила на своей работе. Когда соберётся уходить - не тут-то было. Снег железобетонно схватится за пять часов.
  
   Мы нерешительно осмотрелись. Сиротливый двор навеял скуку, и мстительное настроение пропало. Я встала на крошащуюся завалинку и заглянула в окно. В серой наледи чьё-то дыхание и пальчики понаделали дырочек, поэтому хорошо видна ярко освещённая комната. Вокруг маленького стола шесть стриженых макушек. Одна из них - чуть ли не в тарелке. Наверное, кто-то горько плакал. Над макушкой склонилась тётя Таня. Её лицо непривычно ласковое. Она что-то сказала, поцеловала светло-русый ёршик. Но головёнка вжалась в худенькие плечики, которые затряслись в неудержимом плаче. Женщина сморщилась, как от зубной боли, подхватила большими - что твоя лопата - руками малыша и куда-то унесла. Под ложечкой заныло так сильно, что на глазах выступили слёзы. Больно стукнувшись лбом о раму, я соскочила с завалинки. Мои друзья по очереди приложились к окну.
   - Понарожают, а потом бросают, - как взрослая, сказала Машуня, - ух, я бы этих родителей беспутных... пришибла бы.
   - Пошли домой, нечего тут делать, - отчего-то обозлился Ванька и со всего размаху стукнул кулаком в стену. - Пошли, поздно уже. А то Олькина бабка к нашим сейчас прибежит, шум поднимет.
   Нет, нельзя уходить просто так. Меня пронзило желание приласкать, подобно тёте Тане, ребятишек из этого дома, сам старый дом, Псину, грустный двор и всю замороженную землю:
   - А давайте сейчас... ну хоть снеговика им слепим? Выйдут утром во двор, и вот он, снеговик! Ещё можно подарки возле него положить!
   Мальчишки уже пошли к калитке, но развернулись и как-то грустно, совсем как бабуля, на меня посмотрели.
   - Где их взять, подарки-то? - пробурчала Машуня. Она в этот вечер ни на шаг от меня не отходила.
   - Так вот же! - я достала из сумки позабытый праздничный кулёк килограмма на полтора. Там конфеты, шоколадные фигурки и ещё какая-то кондитерская мелочь. Мы с бабулей сладкого, кроме заготовок из ягод, не ели - вредно. Всё, что оставили родители, уезжая на отдых в Таиланд, предназначалось на гостинцы.
   Честная компания вздохнула, а подружка чуть слышно простонала. Ванька и Санька сердито затопали к калитке. Машуня стойко держалась рядом.
   - Долго не шляйся... - донеслось из темноты.
  
   Снеговик не получался - мороз превратил снег в сухую крупу с коркой наста. Я носилась по двору, разыскивая большую деревянную лопату. Может, если сгрести несколько сугробов в один, а потом облить водой из колодца... Ой, а где Машка? Девочка сидела на корточках возле крыльца рядом с собакой и словно клевала носом.
   - Машуня, ты замёрзла? - запоздалая вина сжала сердце под верблюжьим свитером и шубой.
   Псина легонько взвизгнул: да, замёрзла.
   - ...! Что вы тут делаете! - с крыльца обрушился грозный рык тёти Тани. - Халда! Девку вон заморозила! ...! Быстро домой!
   От псового благодушия не осталось и следа, громкий` лай заявил о солидарности с хозяйкой.
   - Снеговик... подарки... - слова почему-то застряли в горле, и я потянула подружку за обледенелую рукавичку.
  
   Дорога домой превратилась в кошмар: Машка так и норовила сесть прямо в снежную колею. Я встряхнула тщедушное тельце под слишком просторным пальтишком, попыталась растормошить. Беда! Девочка только запрокинула к небу обескровленное до синевы лицо.
   - Господи, помоги!
   А вверху только загадочные чернила небес да прекрасные и безразличные звёзды.
   - Ну-ка, дай её мне! - раздалось за спиной.
   Тётя Таня сграбастала Машку и заглянула мне в лицо.
   - Господи, помоги, - снова еле вымолвила я. Не от холода - от страха.
   - ...! - ответила женщина и зашагала с Машкой на руках. Потом крикнула, не оборачиваясь: - Догоняй!
   Тёмное Татьянино пальто стремительно исчезло в темноте, но и я припустила изо всех сил. В какие-то минуты мы оказались у наших ворот.
  
   Ко мне бросилась причитающая бабуля, но я вывернулась из её рук и ринулась за тётей Таней в избу Коршуновых. Соседи ошеломлённо вытаращили глаза на небывалое зрелище. Мгновение спустя Машка оказалась среди груды одеял на лавке возле печки - любимом месте отдыха отца.
   - Чё тако с ей? - спросила Анна Ивановна.
   - Та не привыкать, отлежится, - отмахнулся Семён Семёнович.
   В доме загрохотало - это Татьяна начала беседовать с родителями подруги. Бабушка силком вытащила меня из комнаты.
  
   Стихли бабулины обличительные речи.
   Тёплая пижама прилипает к телу, а толстенные шерстяные носки нещадно колют ноги. Перед глазами - запрокинутое лицо маленькой подружки. Холод по капельке вымораживает жизнь из тощего тела. Вот Машкина душа лёгонькой невесомой струйкой отрывается от посинелых губ и тает, поднимаясь к ледяным звёздам...
   Нет!
   Я сбросила тяжелющее ватное одеяло и подошла к бабушкиным иконам.
   Отче наш! Пусть Машка не заболеет и не умрёт.
   Она очень слабая, Отче наш. Ей не хватает витаминов. Нет, Отче наш, Машке и хлеба ... хлеба насущного не хватает. У неё нет своих игрушек. А ещё её ненавидят ребятишки в школе. Она никому не нужна...
   Из глаз и носа потекло. Я бухнулась на колени: может, так мои слова быстрее донесутся туда, где решается Машкина судьба?
   Отче наш! Земля очень большая, так неужели на ней не найдётся места для маленького воробушка Машки?
   Мне никто не ответил.
   Прости меня, Господи! Я научусь думать не только о себе.
   Наверное, вслух сказала, потому что из бабулиной комнаты раздалось суровое:
   - Встань с пола и ложись в постель. Безобразный поступок правят не молитвой, а добрыми делами, Ольга. Ложись, холодно очень.
  
   Серовато-жёлтый рассвет разлепил склеенные слезами ресницы. С трудом подняла пудовую голову. Машка?! А вдруг... Спрыгнула с постели и - через весь дом, порог, через огород, проваливаясь по пояс в сугробы, - в бедную и бесприютную избу соседей.
   Пусто и холодно. На лежанке нет даже одеял.
   - Ма-а-ашка...
   - Ты, Олька, дура, - заскрипел позади простуженный голос. - Тебя бабка щас захлестнёт. Сорок градусов, а ты раздетая.
   Я побоялась даже пошевелиться. А вдруг это сон? Машка, милая...
   - Ничего страшного. Потеплело.
   Это с шубой и валенками пришла бабуля.
  
   Алёнкины встречи
   Лес пропитался дождевой влагой. Берёзовые ветки тяжело обвисли, а каждая травинка лаково блестела. Лепестки цветов, прозрачные от воды, уныло склонились. Под колючими лапами ели было сухо, но нет-нет, да и попадали за шиворот прохладные струйки. Алёнка дождь любила, особенно ночной. Терпкую, знобкую свежесть из открытого окна, ритмичный стук капель и всхлипыванье листвы. А вот сейчас, когда дождевая стена поредела, сменилась усталой дробью, в шуме ветра словно какая-то просьба почудилась. Так бывает, когда Ольга во время урока что-то торопливо на ухо шепнёт: один шум от дыхания, а слов не понять. Но прислушиваться к лесному шёпоту некогда. Домой бежать нужно: влажная ягода быстро сопреет и варенье тёмным получится. Девочка на коленках, утопая руками в прошлогодней хвое, выбралась из-под ели.
  
   Ой, чего ливень натворил! В высокой траве серебристых дорожек настелил, тропинку в бурый кисель превратил. Так, корзинку с лесной клубникой повыше - и, по-журавлиному поднимая ноги, вперёд. А тут будто кто за подол потянул - постой, остановись на минутку. Тревожно как-то ... Вообще Алёнка боевая и рассудительная. В сказки, которые бабки ребятишкам рассказывают, не верит. Её даже в лесу не запугаешь. Отчего же так оглянуться хочется? Вот ещё!.. Только примерилась шагнуть - то ли вздохи, то ли рыдания за спиной послышались. И вовсе не страшно ... Обернуться да посмотреть, кто там горюет ...
  
   В траве Алёнкины следы маленькими лужицами блестели, а возле косматой исчерна-зелёной ёли - ну, где она минуту назад стояла - зыбко дрожало облако. На человеческую фигуру похожее ...
   - Ой, батюшки-святы, - пронеслись в голове бабушкины причитания, - ой, лихо мне, лихо.
   На руках приподнялись волоски, выжженные до золотой искорки. И затылок будто онемел.
   Но солнышко на помощь подоспело, отодвинуло выдохшуюся тучу. А ветер поддержал: погнал к горе сизую громаду. Там она туманом и осела.
   Облачное изваяние не растаяло, яркими бликами мигнуло. Так речка в утренних лучах играет.
   Тут на девочку колотун напал. Зазнобило - затрясло, как в лихорадке.
   Но внучку бывшего начальника мехмастерской голыми руками не возьмёшь. Корзинку - на траву, дрожащие руки - в бока. Подбородок с храброй ямочкой выше.
   Кто это морок наводит?
   А туманная фигура вроде как жалостливо головой качнула и двумя дымными полосками к ней потянулась.
   Пышные, как ржаные снопы, ресницы прищурились и скрыли слезинку в зелёных глазах. Друзья - Ольга и Стас - сказали бы, что сейчас плохо кому-то будет. Но даже себе самой Алёнка не призналась: она готова бросить корзинку с ягодой, оставить сапоги в вязкой глине и бежать со всех ног - из леса прочь, в спасительный простор полей, к родному мосту через речку, под защиту высокого забора бабкиного дома.
   Облизнула девочка пересохшие губы и воинственно кофтёнку застегнула.
   Ну, в гляделки играть будем, или как?..
   Видение радужно вспыхнуло и таять стало. Рассыпалось по траве росистыми сполохами.
   И следом грянул птичий хор, да так радостно и звонко, что боевая девица в ту же минуту позабыла о своих страхах. Мало ли чего в лесу почудится!
  
   Ноги сами неслись по тропинке. Ох, и жуткая история складывалась в голове! Будут, будут ойкать от ужаса Ольга с Машуней, когда услышат про её видение. Нет, про лесного призрака! Который выходит из тумана после дождя ... Весело простучали сапоги по деревянному мосту, а лёгкая тревога, теснившаяся под ложечкой, осталась на нём вместе с ошмётками рыжей глины. Вот уже их забор - металлический, дорогущий. Зато надёжный. Бабушка сейчас, конечно, разворчится: ушла в лес да и провалилась. Рассказать ей или нет?
  
   Пока Алёнка сапоги чистила, руки мыла да ягоду по чистому полотну на столе рассыпала, всё как-то само собой рассказалось. Без придуманных подробностей, конечно. Бабушке не соврёшь: она через Алёнкины прозрачные, льдисто-зелёные глаза видит внучкину душу до донышка. Только за чаем с шаньгами девочка заметила, что бабушка по-неживому бледна. Ну прямо как снятое молоко.
   - Баб, ты заболела? Может, таблеток каких?
   - Не поможет лекарство ... Скажи, какое сегодня число?
   Внучка глянула на настенный календарь. Так и есть, больше недели не перелистывали - работы в огороде и на дворе много, да ещё ягода пошла ... Но и без календаря она знала, что скоро день рождения. Четырнадцать лет! Паспорт будет получать. Неужто бабушка забыла? Не верится. Потом вовсе встревожилась: в доме приёмник бубнит не переставая. Вечерние новости по телевизору так же привычны, как пузатый заварник на столе. Только хотела рот открыть, как языка от бабкиных несвязных речей лишилась.
   - Она это. Доченька моя. Что ж ты сказать-то хотела? Почему меня сторонишься?..
   Алёнка со стула привстала, чуть красивую кружку с розами не уронила:
   - Баб ...
   - Ой, лихо мне ...
   - Я до Веры Николаевны сбегаю. Сейчас ...
   Вера Николаевна, бабушка Ольги и Стаса, когда-то заведовала сельским акушерским пунктом. Но лечила всех подряд. Даже на пенсии.
   - Погоди. Подойди ко мне. Маму ты свою, Леночку, в лесу видела. Не утерпела, видно, пришла на дочку полюбоваться.
   Девочка оторопела: суровая Таисия ни в бога, ни в чёрта не верила. Во всякие сказки подавно.
   Бабка холодными ладонями внучкины веснушчатые щёки сжала. И всё в глаза заглядывала, будто не Алёнкина милая рожица перед ней, а кто-то другой. Не выдержала девочка, губы распустила и за компанию заревела.
   Да только нет времени слёзы лить, друг на друга глядя. Кто огород подрыхлит? Нет у них помощников.
  
   Через пять минут внучка уже ровняла тяпкой расползшиеся грядки, выщипывала вреднючие сорняки, поправляла помидорные обвязки. Винила себя в бабкиных слезах.
   А Таисия куда-то собралась. В праздничном платке, с городским пакетом. В нём что-то стеклянно звякнуло, когда бабушка калитку за собой закрыла. Вот и гадай теперь - куда.
   Работы во дворе - как семян репейника на пустыре. То одно, то другое дело за руки цеплялось. Вот уже сиреневые сумеречные тени пролегли, а бабушки всё нет и нет. Тревога погнала за калитку.
  
   Ой, какая заря! Багровый порез небо вспорол и кроваво на землю пролился, разбавился у лесной кромки до жиденького розового цвета. Мокрая разбухшая скамейка нагрелась, и Алёнке баня вспомнилась. Вон тётя Аля идет из своего магазина. Вот у кого всё вызнать можно.
   - Тётя Аля, бабушку не видали?
   - Да Таисия на кладбище пошла, Леночку помянуть. Я сказала ей, что негоже на погост под вечер тащиться, так нет - пойду и пойду. Собралась уж магазин закрыть и с ней сходить. Ну да ты свою бабку знаешь.
   Женщина плюхнулась рядом, сумки-сетки заботливо вокруг себя угнездила. Видно, поговорить захотелось. Её дети давно в город перебрались. А с курами, да собакой, да ленивым котом много не набеседуешься. Оттого и с работы в маленьком магазине не уходила, хоть уже не под силу она. Часто платила недостачи из своего кармана - а что сделаешь с ленивым умом и рассеянностью? Да и долгие разговоры с покупательницами, такими же одиночками, ничем не заменишь. Тётя Аля явно решила бабушку дождаться и поживиться новостями, а заодно и о себе повздыхать. Она донельзя была запугана и подавлена воинственной Таисией, которая болтливый соседкин язык на короткую верёвочку привязала. Только и Алёнка не лыком шита. Для порядка повздыхав, завела жалостливое: вот живёт человек, всю жизнь в детей выльет, а под старость один останется:
   - Тяжело нынче хозяйство достаётся. А для чего? Кому нужно-то?
   - У меня хоть взрослые ребята и далеко, - быстро купилась на змеиные Алёнкины речи простоватая женщина, - да всё же приедут, глаза закроют и положат рядом с родителями. А бабка твоя и уйти спокойно не сможет: на кого сиротинку оставить? Тебя ж ещё ростить и ростить.
   Девочка оскорбилась, но вида не подала. В самый пик соседкиной болтовни вклинила главный вопрос:
   - Тётя Аля, а почему мама меня бросила?
   - Да кто тебе сказал, что бросила? - вошла в раж болтушка. - Ты вот у Таисии спроси ...
   - Правильно. Только у Таисии спрашивать нужно. Не у деревенских сплетниц, - раздался рядом чёткий и властный голос.
   Аля покраснела, пробормотала что-то невразумительное про незакрытый курятник, подхватила сумки и, опустив глаза, шустро заковыляла к своему дому.
   Бабушка укоризненно посмотрела на внучку. Да, спуску за пустые разговоры на запретную тему не будет. Но ласковая рука пригладила своевольную кудрявую чёлку, а в бабкиных словах прозвучало уважение. Как взрослой, сказала многоопытная и твердокаменная бабушка:
   - Поговорить, Алёна, надо.
   Поговорить так поговорить. Девочка с готовностью подскочила и калитку перед Таисией распахнула.
  
   Смышлёная внучка давно догадывалась, что расскажет ей бабка. Ну не могла Елена - счастливое большеглазое личико на фотографии, гора грамот и благодарностей, золотая медаль в коробочке - оставить дочку. Не тот характер. Рассказывали, перед школьным выпускным её подружка в районную больницу с аппендицитом попала. Лена два дня возле койки просидела. И ночь, когда на берегу Белой шумно веселились одноклассники. Медаль за неё Таисия получила и сказала, что гордится поступком дочери больше, чем успехами в учёбе.
   Но однажды весной, когда небо обрушилось на деревню и тронувшуюся реку сплошным холодным водопадом, выбежала из дома.
   Нашли её только летом, когда маленькой дочке вот-вот годик должен был исполниться.
   С тех пор у Алёнки вместо мамы - увеличенный портрет. Еленина могилка целиком в бабушкином ведении - тяжёлая кованая изгородь, мраморный памятник со ступеньками и каменными вазами для цветов. И сиротливой скамеечкой, где Таисия часто сидит. И смотрит не на красивых безутешных ангелочков, не на громадную фотографию в золотистой рамке. А на холм, за которым куда-то с шумом торопится Белая.
   Нет, над единственной внучкой бабка не трясётся.
   В лес и на реку - хоть с подружками, хоть в одиночку.
   Успехи в учёбе выше, чем у одноклассников, - поезжай к родственникам в областной центр.
   Музыкальные способности - вот деньги на частных учителей. Готовься к поступлению в школу искусств.
   На всё, о чём бы девочке ни помечталось, Таисия Валерьевна накладывала резолюцию: "Потянем. Трудись, Алёна".
   Внучка трудилась. В двух городских школах училась - гимназии и музыкальной. Летом на огороде, на сенокосе, на рынке. И конца и краю этому труду не было.
  
   В доме бабушка села возле стола, руки на него положила и не выдержала, взвыла в голос. Ну это вообще никуда не годится! Алёнка её обняла и по-взрослому сказала: "Бабуля, горе не гора, его перетерпеть надо". Хотела добавить: "И трудиться", - но почему-то раздумала.
   - Совсем большая стала. Не увидит Леночка свою дочь, не порадуется ...
   - Баб, ты ж сказала, что в лесу ... мама на меня поглядеть приходила.
   - А, забудь. О будущем думать нужно. Пока жива, всё для тебя сделаю. Сама видишь, какое хозяйство волоку.
   - Поговорить-то, баб? О маме?
   - И о ней тоже. Знаешь ведь, какой она была, моя Леночка. Гордость района. Три сессии в университете на пятёрки сдала. Вот только однажды приехала домой с животом. И мужем ... - Таисия сморщилась, будто раскусила орех с тухлым и горьким ядром. - Лентяем и бездельником. Музыкантом. Жить им в городе негде было. Вернее, не на что. Запросы-то у муженька - ого! А сам палец о палец не ударил. Прожил месяц и назад, в город, рванул. Леночка за ним. Только я ей сказала: денег от меня не жди. Я не для того всю жизнь вкалывала, чтоб тунеядца содержать.
   - А па ... мамин муж хорошим музыкантом был?
   - Откуда ж мне знать? У нас в деревне одна музыка, - Таисия глянула в окно. - Коров пошли встречать. Раненько сегодня Михей стадо пригнал.
  
   Перед сном девочка принялась разглядывать мамины книжки, аккуратно, по размеру и по цвету корешков расставленные в шкафу. Сплошь стихи. В школьной программе таких нет. Алёнка решила их не трогать. А вот этот томик обязательно прочитает - старый, пожелтелый, с многочисленными закладочками. Даже в город увезёт - поэта Есенина в школе изучали.
   - Мне на окончание десятилетки в правлении подарили, - бабушка положила тяжёлые загрубевшие ладони на внучкины плечи. - Я и не открывала. Но берегла как память. А вот Леночка часами читала.
   Так и присели бабка с внучкой возле шкафа. Но разговор был недолгий - в деревне утро начинается не по часам. По коровьему мычанию в стайках и хрюканью голодных свиней.
  
   Не спалось. Потолок комнаты, куда Алёнку привезли из городского роддома, казался очень низким и неровным. Вон там, в углу, стояла её кроватка. Десять месяцев разрывалась мама между Таисией, ребёнком и гражданским мужем-музыкантом. В стены, сейчас оклеенные красивыми городскими обоями, когда-то стучали гневные бабушкины крики:
   - Заварила кашу - сама расхлёбывай! Пригрела тунеядца. Дочь чему научишь? На бабкиной шее сидеть?
   - Ну и беги к нему! Только внучку я тебе не отдам! Беги, беги ... Как есть беги - без плаща и сапог, на мои деньги купленных ...
   - Где серёжки? Колечки где? По копеечке собирала, чтоб ты не хуже городских была ...
   "Несчастный случай", - вспомнились бабушкины слова, и девочка заснула.
  
   Алёнка ещё глаз не открыла, как поняла: что-то произошло. Из кухни не тянуло крепко, по-бурятски - на молоке с солью - заваренным чаем. У калитки кто-то виновато бормотал.
   Не умывшись, девочка выскочила на крыльцо.
   Старый по Алёнкиным меркам, но приятный такой мужчина. Чемодан на колёсиках.
   Сказал жалостно:
   - Поймите, Таисия Валерьевна, раньше я просто не мог. Зато теперь ...
   - Нет! - раскрасневшиеся бабушкины щёки нервно дёрнулись. Она дрожащими руками попыталась захлопнуть калитку, но оглянулась и замерла.
   Мужчина увидел Алёнку и отчего-то побледнел.
   Сердце застучало часто-часто: по зелёным глазам в пышных рыжеватых ресницах, по густым бровям вразлёт и светлым кудрям признала девочка своего отца. Ну как если бы она в зеркало посмотрелась.
   . Лентяй и тунеядец.
   Папа. Родной. И в классном журнале вместо прочерков - фамилия. Пусть не такая, как у неё.
   Предатель. Виновник маминой гибели.
   Карандашная надпись на закладочке в книге: "Эти строки о тебе. Напишу музыку, и будет песня. О тебе".
   Музыкант ...
   Алёнкин подбородок с ямочкой, точь-в-точь отцовский, воинственно приподнялся. Мохнатые ресницы прищурились и скрыли злой зелёный блеск. Громко и твёрдо девочка сказала:
   - Баб, пойдём чай пить. Работа не ждёт. Это пусть бездельники прохлаждаются. А нам некогда.
   Развернулась и вошла в крепкий, ухоженный и надёжный бабушкин дом.
   Таисия словно обмякла. Сказала устало и тихо:
   - Слышал? Уезжай уж.
   И осторожно и медленно закрыла калитку.
  
   Поработать в тот день не удалось. Хлынул дождь, холодный и злой. Ледяные потоки пробуравили канавки в огородной земле, повалили картофельную ботву. Алёнка даже закрыла окно, обычно распахнутое всё лето. Такой потоп - настоящая беда для помидоров и огурцов. А ещё двух старых коров придётся сдать на мясо. Не потянет бабушка такое хозяйство.
  
   И о родителях девочка подумала. Без обиды и злости, как о малышне на школьной перемене. Семью создали, ребёнка завели. Столько горя из-за них бабушка вытерпела.
  
   Ольга и Стас выслушали подружкину историю с вытаращенными газами. Подумать только: перед ними человек, который видел привидение! Живой человек! А Машка по-старушечьи пригорюнилась: "Какой бы ни был, а отец всё же". Ребятишки на неё удивлённо посмотрели: отцы - дело обыкновенное. И проблемы с ними в жизни случаются. Но призраки-то встречаются не всем. Повезло Алёнке!
  
   Машкино счастье
   Перед глазами покачивались подсолнухи. Рядом тянулись вверх розы, на лепестках сидели одинаковые изящные феечки. А чуть дальше солнечный луч играл с белыми барашками на волнах.
  
   Сначала Машка не поняла: где это она?
   - Гы... мня... мня... - радостно прогудели в ухо, и скользкая ладошка ухватила девочку за нос. - Гы... кха... кха...
   - Кто это проснулся? Кто песенки поёт? - старшая сестра расцепила хваткие пальцы, поцеловала детскую ручку. И тут же всполошилась. Где горшок? Усадить, придержать ребёнка, который норовил завалиться. Успеть отлепить студенистый задок от ночной посудины, отодвинуть подальше. Кристинка, учуяв запах собственных какашек, становилась сильной, уворачивалась от сестры. Если удавалось заляпаться, тянула руки в рот. "Идиотка", - так сказала о ней фельдшерица. Сами они все идиоты. Каждый ребёнок по-своему растёт.
   - Кристина, отпусти, больно же! Вот неслух эта Кристина!
   Шлепок. Утробный рёв. Но длинные нянькины волосы по-прежнему в крепком кулачке.
  
   Прогибаясь от тяжести болезненно раздутого тельца, Машка выпутала из косичек Криськины "загребашки", умыла непоседу и посадила в подушки на топчане. Их она не без труда отбила у молоденькой жены брата. Заявилась, шалава, к мужу жить. Хоть бы кастрюлю или полотенце с собой принесла. Ещё молодайка захватила новый диван, который ничьим бокам не позволялось давить. Был он вроде яркого чайного сервиза на полке. Для красоты и уважения. Машка тогда не выдержала и ушла с сестрёнкой жить в сарай.
  
   Девочка огляделась в хозяйственном умилении: а хорошо ведь получилось! Из соседского чулана (Ольга со Стасом постарались) в новое жилище перекочевали зеркало, топчан, журнальный столик, два плетёных стула и сервант. Стены обили картоном, бывшими продуктовыми коробками, оклеили их остатками соседских же обоев. Сегодня Стас обещал подвести проводку. От старых занавесок, пожалованных Ольгиной бабкой, тонко и приятно пахло теплым уютом семейного мира, праздниками, когда собираются за столом нарядные люди, звучат приятные слова...
  
   Кто-то с силой задёргал хлипкую дверь.
   - Чё надо? - рявкнула Машка, не открывая. Она здесь хозяйка. Захочет - пустит, не захочет - ступайте мимо.
   - Я на работу, доча. Светке помоги картошку окучить. Повалилась после дождя. Да мокрец в яму не кидайте - курям насыпьте.
   - Щас, разбежалась. А с кем Криську оставить? Не облезет ваша Светка.
   - Доча, да как она с пузом-то таким...
   - А мне всё равно! Пузатая - пусть валит к себе в город и там картоху в магазине покупает, - оборвала Машка материнские причитания. - Достали вы меня своими пузами. Зачем восьмого рожала? Вот и бери Криську к себе на работу. Митрич, сторож ваш, внучку в ясли пристроил. А ты дочку не можешь?
   Девочка даже всхлипывать начала от злости. Не разорваться же ей, в самом деле? В прошлый раз ребёнок травы с землёй нажрался. Машка чуть с ума не сошла, всю ночь, держа стонущее дитя в обессиленных руках, металась от ведра с бесцветной пенистой рвотой до горшка. А потом три дня поила с чайной ложечки отваром подорожника. От жалости к сестре сама ничего в рот не брала. Хорошо, всё обошлось...
   - А то не знаешь, что не возьмут ребёнка в нормальные ясли. Фельдшерица предлагала в область её сдать, а ты... - женщина повысила голос, всерьёз считая, что в семейной беде виновата десятилетняя нянька, криком, матом, истерикой отстоявшая сестрёнкино право жить в семье, а не в Доме ребёнка в далёком Иркутске.
   Зря она голос повысила. Нет, зря вообще рот открыла.
   Дверь немедленно распахнулась. Анна попятилась от бешеных серых глаз, острых бледных скул. Рот девочки перекосило от невысказанной ненависти.
   - Тьфу на тебя! Правильно училки в школе говорят - бешеная. Вся в своего батю-пьянчужку.
   Анна быстро-быстро - от греха подальше - заторопилась к калитке.
  
   Машка посмотрела на неряшливый двор, давно не крашенный дом. На маленьком кухонном окне испуганно опустилась занавеска. Светка. Подсматривала. "Шалава", - процедила девочка сквозь зубы и вернулась в свой мир.
  
   Сердце словно подпрыгнуло: Кристина стояла, раскачиваясь, на дряблых ножках, одной рукой хлопала по обоям, ловя солнечный зайчик, а другой опиралась о стену. Полуторагодовалая девочка даже ползать не умела, только перекатывалась с места на место. И вот - встала...
   Тихонько, чтоб не испугать, нянька подошла к малышке, поддержала бочкообразное тельце. Коснулась губами желтоватой безволосой макушки.
   - Кристя... Рыбонька моя... А вот мы какие... Мы умные. Мы на ножки встали. Всем ещё покажем. Вот, вот... - Машка сестрёнкиной ручонкой стала похлопывать по стене. - Сейчас мы зайчика поймаем...
   Но ребёнок, пустив тягучие слюни по отвисшей губе, тяжело свалился девочке на плечо и снова завопил.
   - Кушать моя зайка хочет. Ням-ням. Скажи, Кристиночка: ням-ням, - Машка ловила плавающий взгляд крохотных раскосых глаз. - Сейчас оденемся красиво, нагрудничек нацепим. Пусть Светка смотрит, как за детями следить надо. Пусть учится.
   Достала из-под топчана сумку с дарёными памперсами, потянулась за приготовленным с вечера "прикидом" - белым, расшитым обтрепавшимися кружевами платьицем. Длинновато Ольгино старьё, конечно. Но нам годится, правда, Кристиночка? Вот бы плитку сюда. Не нужно тогда в родительскую избу ходить.
   ***
   Родной дом встретил запахом манной каши. У Машки даже в животе забурчало. Нет, эта Светка, конечно, шалава, но понимает, что детей по режиму кормить нужно - подсуетилась. Ещё она чистоту любит, вон как всё вылизала - от посуды в разваливающемся шкафчике до вечно захламлённых сеней. Ладно, хоть порядок теперь в избе. Эх, если б не новый диван... Не захотела, видите ли, на полу в кухне на ночь матрас стелить. А у них так всегда было: пацаны на полатях, Машка и с Кристиной - на кухне. Мать с отцом - в задосках. А в зале только редкие гости или никого.
  
   - Машуня, чай с печеньем будешь?
   - Ребёнка сначала накормить нужно, потом самой за стол садиться.
   Девочка всегда умела втянуть окружающих на свою орбиту. Родителей строила лет с пяти, братья с ней вообще никогда не связывались. Единственные друзья - Ольга и Стас - жили в городе, а когда приезжали, Машке в рот глядели. Вот и сейчас молодайка Светка покорно налила в жёлтую эмалированную миску кашу, насыпала в остывающий чай сахара.
   - Теперь возьми ложку и капни кашу вот сюда, - девочка показала на запястье своей костистой и тоненькой, как птичья лапка, руки.
   Светка - детдомовка, кто её учил с младенцами обращаться? Пусть сейчас ума набирается, Машке же потом легче будет. Ясно-понятно, каша нормальной температуры. Но Светка пусть всё равно тренируется.
   Наступил самый ответственный момент - впихнуть в Кристину кашу и не дать ей уляпать всё вокруг.
   Девочка усадила сестру на колени. Одной рукой перехватила вездесущие "загребашки", другой черпала манку и совала в рот ребёнку, потом, не выпуская ложки, придерживала ему подбородок: Криська плевалась, как верблюд.
   Света завороженно следила на мельканием ложки. Машка хмыкнула: раньше жена брата всегда отворачивалась при виде больного дитя. Привыкла, что ли? Уже целую неделю у них живёт, с тех пор, как брат Николай уехал монтировать газопровод в Монголию. Привёз, дурачок, жену к родителям последние месяцы дохаживать. На свежий воздух из промышленного города. Мать не растерялась: мигом в работу впрягла.
  
   - Ну, кажись, всё, - девочка вытерла хлынувший изо рта ребёнка лишний глоток чая, помассировала легонько раздутый животик. - Вот так всегда после кормёжки гладить нужно. А грудничков столбиком держать.
   - Зачем?
   - Кто их знает. Чтоб переваривалось лучше, наверное. Ты сейчас матрас расстели, подушки из сарая принеси. Поиграешь с ней. Да, Кристя? Да, солнышко? С тётей Светой поиграешь? А я картошку окучу быстренько.
   - Анна Ивановна...
   - Ты слушай больше Анну Ивановну. Её ж больше слушать некому. Пацанов по санаториям и лагерям распихала, на Машуню ребёнка повесила. Кому ещё в огороде вкалывать? Только Светке брюхатой... Ты чё из города-то сюда приехала? Сидела бы сейчас в парке с книжкой. В деревне работать нужно.
   - Семья, Машуня... Не захотела снова одна в общежитской комнате оставаться. Друзей, конечно, полно. Но я с рождения по Домам ребёнка, по интернатам...
   - А Николай, поди, против был, - захихикала Машка. Представила, как выкручивался брат, который сбежал в город как раз от их большого и дружного семейства. От вечной нищеты и вечной работы.
   - Да, возражал. Но я его уговорила.
   - Ха-ха-ха! Пигмей наш возражал, а ты его уговорила, - залилась смехом Машка и не увидела, как блёклые, невыразительные невесткины глаза холодно и хищно сверкнули.
   - Как ты сказала? Пигмей?
   - Пигмей... Так его географичка в школе назвала. За маленький рост. Ещё за то, что плохо учился. Мы все плохо учимся... Свет, ты чего? Это Колькино погоняло. Он и не обижается...
   - Ладно. Пошла я за подушками. У тебя там не закрыто?
   - От кого закрывать-то? Света... - Машка смущённо посмотрела на женщину. - Ты на меня обиделась?
   - Обиделась, - невестка весело и со значением подмигнула хамоватой золовушке: - Ты же мне не всё рассказала. Как и кто вас тут обзывал.
   - А тебе что за дело? - никогда раздражительность надолго девочку не покидала. - Иди к магазину, там бабки многое про нас расскажут. Да и чего слушать? Не насмотрелась ещё?
   - Насмотрелась. На тебя с сестрой. Всю жизнь о такой семье мечтала. Чтобы друг за друга...
   - Мечтала она! - оборвала Машка невестку. - Давай вместе помечтаем, как по ночам Криська орёт, а твой ребёнок ей подпевает. А папка, если не упился, в задоски кулаком стучит: спать мешаете. Я с пацанами в школу, а на тебе - младенчик с Кристиной. Красиво?
   - Гыы...- подала голос задремавшая было сестрица.
   Машка встала и воинственно поглядела женщине в глаза. Но и она смотрела на девочку в упор. Только старое зеркало видело, как похожи худая до звона Машуня и невысокая, жилистая Света. Как два взъерошенных воробья.
  
   - Приветствую тебя, пустынный уголок! - завопили во дворе. Кристина чуть не вывернулась из рук сестры.
   - Заткнись, Стас! - заверещала Машка, и ребёнок успокоенно прислонился головёнкой к её плечу.
   В кухонном окне замаячили радостные лица соседских ребятишек.
   - Машунь, я всё принёс. Сейчас проводку сделаю, и будет у тебя телевизор.
   - Здравствуйте, тётя Света, - степенно поздоровалась Ольга.
   Женщина не сразу ответила, оторопело разглядывая новую причёску соседки. Светло-русые волосы собраны в пучок, вроде как в стиле шестидесятых годов прошлого века. Но он возвышался не на темени, а болтался над ухом. От одного виска до другого - щедро налаченная волна. Сияющие, что весенняя лужица, глаза поведены устрашающей длины стрелками. Света засмеялась:
   - Будь здорова, Ольга. Что ж ты себе на веках усы нарисовала?
   - Ого-га-га! - заржал Стас. - Вы, тёть Свет, ещё "дымчатого макияжа" не видели. Бабулю вчера чуть инфаркт не свалил. Сидела у телевизора, а тут внуча входит. "Олюшка, детка, кто это тебя так?" А у детки фонари вокруг глаз - во-о!
   Мальчик еле увернулся от подзатыльника двоюродной сестры.
   - Хорош борзеть! - обозлилась Машка. Вручила Кристину невестке, мигом слетала за подушками, пинком раскатала матрац на полу и снова скомандовала: - Олька, со мной в огород, ты, Стас, делай то, за чем явился. Света, спать Криське не давай, поиграй с ней, а то с утра выдрыхнется - после обеда не уколотишь.
   ***
   Огородная земля исходила тёплым плодородным парком, запахами разогретой зелени и перегноя, требовала заботливых рук и капающего со лба пота. Машка завистливо потыкала пальцем в Ольгин пучок и подала кусок марли - повяжи красоту-то. Через минуту замелькали среди завалившейся синевато-зелёной ботвы загорелые руки, потянули за кудрявые вихры жирующий мокрец. Потом засновали проворные тяпки, выводя ровные гребни. Девочки время от времени исподтишка взглядывали на чужую работу, оценивали. Машка торжествовала: никто за ней в огороде не угонится. Пятнадцатилетняя великанша Ольга, сытое, холеное городское дитя, уже несколько раз то опускалась на четвереньки, то стояла, тяжело опираясь на тяпку. А она, Машуня, как воробей, к земле ближе. Легко порхает над картофельными рядками. Не станет дожидаться, пока подружка из последних сил свою полоску дотянет, пойдёт ей навстречу. Чтобы потом сказать: "Уморилась? Отдохни, а я сейчас тяпки приберу и курям траву брошу. Да в тень отойди, а то последние силы уйдут". А про себя злорадно подумать: "Это тебе не курорт с бассейном". Машку просто бесило, что Олька зимой в бассейне плещется и на пляже за границей загорает.
  
   Стас гордо показал свою работу: лампочка горит, плитка греет. Вот притащат сюда старый бабулин телевизор, и будет у Машки настоящая квартира. Притопала Светка и всё испортила. Ах, так нельзя, ох, лучше бы Михеича позвали. Вот тебя точно сюда не звали. Но невестка Коршуновых и вправду была ушлой. Спорить не стала, позвала работяг обедать. Кристинку накормили пюре из баночки - Света вчера не пожалела денег в магазине. Машка недовольно поморщилась: кто знает, что в этом импортном детском питании за курицу держат. Может, лягушек каких. Пахнет-то непонятно чем. Но малышка почти осмысленно разевала роток, и нянька успокоилась. Детский организм сам знает, что ему нужно. Окрошка была выше всяких похвал. Только когда в тарелках исчезла добавка, Машка спохватилась:
   - Света, а на чём окрошка-то? Папка вчера последний квас выдул, ругался, что новый не поставили.
   - Рецепт, тётя Света! Я записываю для будущей поварихи в моём доме! - Стас дурашливо провёл пальцем извилистую линию по лбу.
   - Обычный рецепт, несколько хитростей: зелёный лук хорошенько размять, добавить немного тёртого хрена для крепости да яйца сварить с вечера.
   - На чём окрошка? - не отставала Машуня.
   - На обрате. Ты же вчера творог Кристине делала. Я обрат не вылила, процедила, и вот... вместо кваса.
   - На обрате? - разъярилась девочка, сравнявшись загорелым лицом с зеленовато-жёлтым содержимым миски, в которой готовила творог.
   - Да ладно тебе, Машка, - заступился Стас. - Вкуснятина ведь.
   Но привереду не так-то было легко успокоить:
   - А тебе лишь бы пожрать! Обрат мы поросятам льём - иди, почавкай за компанию!
   - Знаешь, Машка, свинья, между прочим, имеет одинаковый с человеком обмен веществ. Их органы часто используют на замену людям, - невозмутимо разглагольствовал Стас, оглаживая футболку на округлившемся животе. - Так что свиньи заслуживают самого почтительного к ним отношения.
   Только он да Ольга могли спокойно выстоять в лавине Машкиного гнева, не завестись, не навешать грубиянке люлей. В школе бывало по-другому, поэтому друзья у девочки не заводились.
   - Мы на Белую пойдём, - сказала сразу присмиревшая Машуня. Стасиковы премудрости всегда действовали на неё успокаивающе. - Света, ребёнку каши на вечер сваришь?
   - Сварю, конечно. Можно у тебя в сарайке полежать? Прямо кукольный дом получился. Я всегда из-за интернатского забора смотрела, как девчонки во дворе в дом играют. Нам почему-то не разрешали.
   - Лежи, - девочка переборола новый приступ ярости и проявила великодушие, - кто тебе запрещает? Только это теперь не сарай, не кукольный дом, а моя квартира. Я ещё номер прибью и почтовый ящик повешу на дверь.
   - Зачем? - Стас едва сдержал смех и от натуги покраснел. - Кто тебе письма писать будет? Да и нельзя в нём жить ни осенью, ни зимой - печки-то нету.
   - Какая разница? - рявкнула Машка и через секунду загремела в сенях коляской.
   ***
   Только пришли на Белую, как ветер рванул берёзовые ветви, пригнул невысокие ивы к земле. Зашлёпала листьями гигантская черёмуха над любимой ребячьей скамейкой, захлопотала: домой, домой. Но возвращаться в деревню не хотелось.
   - Может, в лес, в шалаш? - Стас с надеждой смотрел на Машку.
   Девочка подняла к небу серые, как дождевая туча, глаза в полукружьях болезненных теней. Таких же, какие пыталась навести её подруга, только натуральных. Из бессонных ночей, тяжёлой деревенской работы и семейных страстей.
   - В шалаш. Подождит немного и перестанет. Кристя на воздухе хорошо спит. Да, зайчик мой? Поспим в шалашике? Чего дома пылью дышать?
   Узкоглазый, большеголовый "зайчик" равнодушно лежал в коляске.
   - Маш, ты прямо синоптик. Говорят, что у стариков кости к ненастью ноют. А ты чем погоду предсказываешь?
   Девочка ничего не ответила и рванула коляску, развернула её к лесу. Тоска на неё нападает перед дождём. И чем сильнее будет дождь, тем тошнее становится, тем больше давит и щемит в груди. Только разве придуркам объяснишь?
  
   Шалаш строился много летних сезонов, обихаживался и охранялся от чужаков. На одной из сосен красовались большие буквы КМ - Коршунова Мария, - вырезанные Николаем по просьбе сестры четыре года назад. Негромко стучал по лапнику летний ливень, влажный хвойный аромат туманил и клонил головы, заставлял растянуться на старых мешках, набросанных на прошлогоднюю солому.
  
   Проснулись, когда в птичий гомон, провожавший дождь, вплёлся резкий вопль далёкой пожарной машины.
   - Слышали? У нас или за рекой? - спросила Машка.
   - Кажись, у нас, - потянулся Стас. - Опять на лесопилку, наверное.
   - Стасик, а от неправильной проводки может пожар случиться? - хрипло, со сна спросила Ольга.
   - Запросто. Если замкнёт где-нибудь.
   Машка почернела. Минуту смотрела непонятно куда. Потом поволокла коляску из шалаша, а через секунду неслась к деревне, только косички на костлявой спине прыгали.
   Ребятишки припустили за ней.
   - Куда бежим-то? - Стас обогнал коляску и глянул девочке в глаза.
   - Светка в сарайке... - процедила Машка, отдуваясь посинелыми губами.
   Стас силой забрал коляску, которая вязла в размокшей глине, и вся компания в молчаливой тревоге полетела к деревне.
  
   Улица лениво охорашивалась после дождя: стряхивали последние капли с листьев георгины в палисадниках, подсыхали промытые заборы, уходили в песок лужи. Тишина, ни огня, ни дыма. Втолкнули коляску в разбухшую калитку. В окне Машкиной квартиры темнота. Девочка ногами загребала от усталости, но заставила друзей смыть потёки грязи, почистить обувь. Тихонечко вошли в полумрак сарая. Света крепко спала на топчане, прижав к животу старого уродливого медвежонка, до невозможности замусоленного Кристей. Непонятно, увидела ли малышка свою игрушку в чужих руках, или просто растрясли её дорогой, но уютный покой смёло заливистым рёвом. Женщина открыла глаза и несколько секунд недоумённо рассматривала стену. Машка знала, что сейчас ей кланяются подсолнухи и дарят добросердечные взгляды нарядные феечки. А игривые буруны на волнах пытаются зазвать в морскую даль.
   - Ой, ребята... А я заснула нечаянно. Так мне ещё никогда не спалось. Будто в колыбели.
   - Не смеши. Откуда тебе знать, как спится в колыбели? - Машка трясла сестру, но рёв становился уже просто невыносимым.
   - То-то и оно, что неоткуда. Но всё равно знаю. Не тряси ребёнка, давай сюда. Пойдём, Кристя, кашки поедим. А они пусть оладьи жуют, - Света раздавала команды не хуже Машки. Девочка неохотно подчинилась, видно, устала за день.
  
   За вечерним чаем с оладьями и вареньем Машка поинтересовалась:
   - Света, а кто у тебя там? - и легонько, словно знакомясь, коснулась живота.
   - Девочка, - улыбнулась невестка. - Николай так обрадовался... У вас же почти одни мальчишки.
   - А как назовёшь?
   - Не знаю. Потом вместе решим.
   - Есть красивое имя - Регина, - начала издалека Машка.
   Стас поперхнулся чаем. Прокашлялся, зажевал оладьей смех и спросил:
   - Маня, а почему ты русские имена не жалуешь? Можно и в честь деда с бабушкой назвать.
   Машка снова удивила: не разоралась, а вполне мирно помечтала:
   - Сидят бабки у магазина и спрашивают: кто это там идёт? Да Машуня с Кристиной и Региной.
   - Хорошее имя. Пусть пока здесь, - женщина приложила руку к животу, - будет Региной. А там как Николай скажет.
   Машка хитро прищурилась. Она и Колька всегда были заодно.
  
   Прощаясь за калиткой поздним вечером, Машка сказала, запрокинув лицо к небу:
   - Я сегодня такая счастливая... Сарай не сгорел, племянница Регина скоро родится.
   - Доча! - крикнула из окна Анна Ивановна. - Иди скорей, золотце наше обделалось, сейчас всё кругом измажет. Вертлявая такая, в руки не даётся.
  
   Разногласия
   Потеплело, даже жарко стало - на лоб словно блинчик с пылу да жару положили. Ой, солнечный луч... Утро?! Сорваться с кровати помешали голоса на кухне. Анна, Машунина мама, принесла нам молоко с утренней дойки. Наш-то коровник теперь пуст. Его тоже снесут и поставят на сиротском месте гостевой домик. Бабуля долго не могла пить молоко от соседской коровы, говорила, что неродное. Потом привыкла.
   - Вот, Аня, деньги за месяц вперёд. Спасибо тебе.
   - Нет, тётя Вера, не надо... столько много не надо. Твои ж ребятишки нам помогают. Вчера картошку окучили.
   - Бери, Анна, кому говорю - бери. Такую ораву в школу собрать никаких тысяч не хватит. Да ещё родины намечаются.
   - Спасибо, тёть Вера. Я попросить хотела... мож, поговорите с Машкой. Кристину всё же придётся в инвалидный дом отдать. Жа-а-алко мне доченьку мою горемычную... народилася и для людей и для Бога лишней. Всю семью повязала... Мне работать надо. Машка тот год в школу почти не ходила. А на што? Все врачи говорят, дочка ничё не понимат и не будет. Идиотка, говорят.
   - Присядь, Аня. Плачешь? Значит, слёзы ещё не все выплакала. А вот Машка не плачет - не осталось, наверное, слёз-то. Потому что всё в сестрёнку вложила - и силы, и здоровье, и жизнь свою недолгую.
   - Ты, тёть Вер, пошто так говоришь? Про жизнь недолгую?..
   - Погляди на свою Машуню - как головёшка чёрная, одышка, будто у старухи. Мальчишки в санаторном лагере отдохнут-полечатся, а Маша? Она тоже ребёнок...
   - Так не захотела! Ей и зимой путёвку выделяли - ни в какую. В город к врачу, по сердцу который, теперь не увезёшь - драться лезет. До пены на губах кричит. Боится за Кристину. Что отдадим её...
   - Одно тебе скажу: не по Машенькиным плечам этот крест. Ты мать, тебе и решать. Поговорю с девочкой. Хотя никакие слова не помогут. Тут одно осталось - ждать, пока...
   - Пока что... тёть Вер, пока что?..
   В кухне повисло молчание. Через минуту Анна засуетилась и ушла.
   ***
   После завтрака мы со Стасом работали в теплице, обихаживали парники, пололи грядки.
   - Ольга, а ты за Кристинку или против? - спросил брат, наполняя железную бочку колодезной водой.
   Слышал, значит, утренний разговор в кухне. Ни он, ни я маленьких детей не любили и никогда не страдали от того, что в своих семьях были единственными. Оба, как говорится, поздние дети. Жили в соседних городских кварталах, встречались только по выходным да на каникулах. Куда бы ни уезжала с родителями, Стаса мы брали с собой. И наоборот. За два деревенских месяца братец успевал здорово вынести мозг, но в городе только и вспоминал летние приключения. Последний год была ещё спорная тема - Кристина, больная дочка Коршуновых.
   - Я за то, чтобы Машка смогла доучиться и завести свою семью. Кристина в это никак не вписывается. Жалко её, конечно, но...
   - Между прочим, прежде всего семья должна нести ответственность за воспитание детей... - затянул свою волынку член городского Молодёжного совета. Он был там самым юным, горластым и... самым бесполезным, на мой взгляд. Но ужасно важничал и напоминал индюка Гошу, когда наши отцы, споря во время воскресной встречи за пирогами, шутливо обращались к нему:
   - А что по этому поводу думает Молодёжный совет?
   - Мы полагаем... - начинал Стас. Вот это "мы" смешило больше всего.
   - И что, Машка должна всю жизнь сидеть с Криськой, вытирать сопли и убирать какашки? У неё не должно быть своей судьбы? Ради чего? Ты хоть понимаешь, что такое идиот? Это овощ, которого нужно шесть раз в день кормить, мыть, глаз не спускать? Она никогда не заговорит, не встанет и не пойдёт. Так и пролежит в подушках... - я разозлилась и бросила культиватор.
   - Ага. Тогда давай так: посчитаем затраты времени и сил на одного ребёнка. Во-первых, накормить. Во-вторых, обслужить. В-третьих, лечить и учить. Чего ржёшь? Таких, как Криська, тоже учат. Пускай вместо мамашек за ними ухаживают люди, которые могли бы заниматься другим делом. Или ещё вот какой вопрос. Что лучше: домашняя забота или казённый уход, когда на каждого ребёнка не хватает ни рук, ни времени? - Стас оживился и прямо напирал на меня речами. Эх, сейчас заболтает по обыкновению...
   Вовсю раскочегарилось полдневное солнце, небо словно выцвело от зноя. Капустные листья бессильно опустились, грядка с календулой полыхнула яростным оранжевым пламенем. А сердце кольнула льдинка. До дрожи захотелось наподдать братику за глупость. Ну нельзя, нельзя заплатить за домашнее содержание Кристины жизнью старшей сестры!
   - Смотрю, у вас не работа, а дебаты настоящие, - сказала бабуля. Мы и не увидели, как она подошла.
   Я схватила культиватор, Стас - ведро.
   - Заканчивайте да в дом идите. Разговор есть, - бабуля вроде не сердилась, но серьёзный и деловитый тон напрягал. А может, чувствовали себя провинившимися. Вот только в чём?
   ***
   После борща и сырников спорить расхотелось. Но бабуля непреклонно потянула нас в "залу" - так в деревне называли самую большую комнату в домах. Достала большой альбом в плюшевом багровом переплёте. Скучно. Знали мы историю нашей семьи: Вера Николаевна восемнадцатилетней приехала в деревню заведовать фельдшерско-акушерским пунктом, вышла замуж, а наш несостоявшийся дед через полгода погиб на лесопилке. Усыновила мальчишек-сирот, вырастила, дала образование. Вышла на пенсию и жила среди тех, кого в разное время приняла на свои руки. Только что нам до того? На свете никого нет лучше доброй, строгой, понимающей, золотой, любимой нашей бабулечки!
  
   Крохотная, мятая чёрно-белая фотография. За плюшевой обложкой лежала. Кто-то глазастый и худенький испуганно смотрит в объектив. Очень короткая стрижка, тонкая шея.
   - Ха! - выкрикнул Стас. - Олька наша! Если ей космы остричь да не кормить месяца два!
   Меня обдало душной гневной волной. Знал братик, куда ударить побольнее. Год назад пришлось бросить секцию спортивной гимнастики - стремительно выросли грудь и филейная часть. Да и рост - в четырнадцать лет на полголовы выше родителей. Пришлось записаться на бальные танцы... Дрянь ты, Стас... По пылающим щекам потекли слёзы. А бабушка не заступилась! Да разве в стаде газелей кому-нибудь есть дело до гадкого жирафёнка?..
  
   ... - Не успела мама на наше счастье полюбоваться, - донёсся сквозь обиду голос бубули. - Поехала на городской рынок сметаны и творожка продать, да и подцепила какой-то вирус. За четыре дня сгорела. Похороны, а тут за лес на новый дом нужно было расплатиться. Вася и пошёл на лесопилку сторожем. Днём в мехмастерской, а через ночь - на складе. Там и нашли его утром... застреленного...
   Слёзы мигом высохли. Такой истории нам никто не рассказывал.
   - Не помню, что тогда со мной было, чем жила, что делала. Только перед самыми холодами приехали за мной ночью. Женщину на станции с поезда сняли, рожала она. А станция тогда была - изба с навесом от дождя. Глянула - плохо дело. Акушерский поворот плода на ножку нужно делать. Опыта никакого. Сидеть разве что и ждать, пока... Ну, думаю, всё равно без Василия мне не жить. Какая разница, где небо коптить - на зоне или на воле. Решилась. Вышел мальчишечка. А она уж и не дышала... Обработала младенчика. Милиция подоспела - дед Платоновых, Царствие ему небесное. Вези, говорит, мальца к себе на пункт. Я ему: без документов-то как? Он только рукой махнул. Собралась выходить, смотрю - в углу ещё одно дитя сидит. Годик, не больше. В пальтишке, огромная мужская шапка набок съехала. Чей ты? Молчит... Уже на улице услышала, что с женщиной старший ребёнок был. Вернулась и забрала с собой.
   Бабуля замолчала. Ходики на кухне отсчитывали десятилетия, бежали назад в прошлый век, в трудное и холодное предзимье тысяча девятьсот шестьдесят шестого года.
   - Утром спросила мальчика: как зовут? А он мне - Вася... Посмотрела на него и словно снова увидела, как муж вечером со мной прощался. Обнимать не стал, сказал, утром расцелует. Схватила я мальчонку, прижала к себе. Подумала - не отдам никому. И не отдала. Андрюха Платонов потом мне карточку и письмо какое-то вернул. В письме ни одной зацепки. А фотка так с тех пор у меня лежит. Да я и не знаю, кто на ней. Уже на другой день лица той женщины не помнила. Вот сейчас увидела, что и вправду Олюшка на неё похожа... - бабушка притянула меня к себе.
   Что-то растаяло в груди. Наверное, льдинка. Может, обида. До чего же тепло рядом с бабулей! Разве кто-то вправе лишать человека этого тепла - быть рядом с теми, кто его любит?
   - А за что деда убили? - спросил некстати Стас.
   - Спасибо, внук, что Василия дедом назвал. Значит, недаром он на этой земле пожил. Не знаю. А что знала - забыла, - сказала как отрезала бабушка. Мы знали: просить да канючить бесполезно.
   - Так вот, Оленька и Стасик, ни один человек зря не приходит и не уходит. Вместе с ним в жизнь близких судьба является. А исполнить судьбу ой как трудно. Сломаться или отступиться легче.
   Мы ещё посидели втроём, обнявшись. Стас таращил круглые голубые глаза в потолок. Судьбу разглядеть, наверное, пытался. Я-то сразу поняла, к чему бабуля этот разговор затеяла. Но не всё, признаюсь, дошло. А переспросить постеснялась. Вдруг подумают, что я ещё не выросла.
   ***
   Вечером к нам заявилась Алёнка. "Дылды", - так говорит Стас о нас с подружкой. Он, хоть и ровесник, но рыжей макушкой до подбородка мне не достаёт. На Алёнке новые джинсы, запястье сверкнуло славным браслетиком-цепочкой. Настроение сразу пропало. Что это за день такой выдался-то!
   - С обновками, соседка, - церемонно сказал Стас.
   Что-то издевательское почудилось в братишкином голосе. Алёнка провела длинным гибким пальцем по стопочке дисков и наморщила нос. Меломанка. Круглая отличница. Так случилось, что соседствует с нами не только в деревне. С наступлением учебного года уезжает к родственникам. А с ними мы живём в одном доме. Я с Алёнкой учусь в одном классе, сижу на уроках за одним столом. Подружка и брат находятся в состоянии холодной войны. Что не поделили, непонятно, но как только встречаются, начинают друг друга подкалывать.
   - Таисия Валерьевна расщедрилась? - Стас указал глазами на цепочку. - От коровок да поросят для любимой внучки оторвала? Или соседушка сама на рынке наварила? Типа надбавки за детский труд?
   - Ошибаешься, сосед. Родной папенька пожаловали. В честь знакомства, так сказать. А может, и в завершение ... - по серьёзным подружкиным глазам можно было понять: весёлая перепалка не состоится.
   - Да ладно ... - выпалили вместе я и Стас. Переглянулись. Брат подскочил к двери, выглянул и дипломатично прикрыл створки.
   - Поехали мы с тётей Алей вчера на рынок в город, - начала подруга, призадумалась, а потом решительно продолжила: - Надоело стоять, будний день, покупателей мало. Тётя Аля зудит, поговорить, видишь ли, ей не с кем. К вечеру дело, дай, думаю, возле магазина встану. Взяла сметану и творог фасованный. За два часа почти всё распродала. Смотрю, мужчина какой-то рядом ходит, туда-сюда. Пригляделась: папенька. Прошлым летом к нам сунулся, но бабуля его выставила. Подошёл: "Здравствуй ... доченька". Я его тоже поприветствовала. А что? Три пакета с творогом ещё остались, может, купит.
   - Купил? - тупо спросил Стас.
   - Не совсем ... - замялась подруга. - Сказал, что поговорить хочет о многом. Короче, стать ближе и роднее.
   - А ты? - опять вырвалось разом у меня и брата.
   - А я ... Помните Манькину поговорку? "Где ж вы были, где долго спали, как вас мухи не обосрали".
   - Ну ты и дура, - загорячился Стас. - Претензии нужно было предъявить по порядку. Во-первых, алиментов на содержание ребёнка не платил, во-вторых, не общался в течение длительного времени, в-третьих ...
   Алёнка подняла на Стаса зелёные глаза с готовыми пролиться слезинками, и брат замолчал:
   - Что опять не так?
   - Плохо получилось ... Ответила я грубо. А он зажмурился, вытащил бумажник. Все деньги выгреб и мне сунул.
   - А ты?!! - что тут сделаешь, мы снова выкрикнули хором.
   - Взяла. Оказалось много, наверное, только что с карточки снял. Тут быстро творог забрали, я пошла в "Лотос" и купила браслет ... Вот ... Давно такой хотела.
   - А баба Тася?.. Чего это я ... Спрячешь, конечно. А что ты там говорила про конец знакомства? Он о новой встрече не просил? - докопался дотошный братец.
   - Нет, деньги сунул и ушёл. Молча и не поворачиваясь.
   - Думаешь, больше не появится? Чего ревёшь-то? Алёнка ... не плачь. Да знаешь, как его прищучить сейчас можно? Я ... я в газету статью напишу!
   - Появится, не появится. Не в этом дело, - хлюпая аккуратным, словно точёным носом, сказала подруга. - Он так зажмурился ... Будто что-то страшное увидел ... А не родную дочь.
   - Может, ему просто стыдно стало? - неловко попытался утешить Стас.
   - За меня? - выговорила дрожащими губами Алёнка.
   - Поче ... за себя, дура! За то, что ребёнка бросил!
   - Он не бросал, - в Алёнкиных глазах высохли слёзы, а подбородок задрался вверх. - Его бабушка выгнала.
   Из кухни по дому поплыл запах булочек, и спорить расхотелось.
   - Я зачем пришла-то, - совсем успокоилась подруга. - Завтра шлак привезут. Поможете таскать?
   - Не вопрос, - молодцевато ответил Стас. - А как насчёт оплаты детского труда?
   - Ты же всякую ерундовину собираешь? Вот тебе "коровий бог".
   Подруга вытащила из кармана камешек в виде полумесяца. В одном из "рогов" была просверлена дырочка.
   У Стаса заблестели глаза. Он, как маленький, рассматривал его, тёр пальцами. Разве что в рот не клал.
   - А что это за "коровий бог"?
   - Откуда я знаю. В комоде валялся. Порядок наводила и нашла. Бабушка сказала, что ей старуха одна отдала. Я спросила, нужен ли камень. Оказалось, нет.
  
   После ужина мы спросили у бабушки про камень. Оказалось, это такой талисман. Если он хранится у пастуха, то стадо всегда будет сыто и цело. Ещё он даёт человеку способность понимать язык животных. "Коровий бог" - большая редкость, в начале прошлого века за него и убить могли. Стас залоснился от радости, как помидор на грядке.
  
   Только рассвело, заявилась Алёнка. Попросила бога назад. Беда с первотёлкой - телёнок задними копытцами идёт. Ветеринар велел двух мужчин позвать. Баба Тася внучку за помощью отрядила. Про талисман спросила. Стас, конечно, камень отдал, но долго ворчал что-то о суевериях. Зато вечером ...
   Мы закончили таскать шлак, когда начало смеркаться. Уселись на веранде с чаем и шаньгами. У Алёнкиной бабки чай солёный. А шаньги высокие, в рот не лезут. Стас полюбопытствовал:
   - Таисия Валерьевна, а коровий бог помог?
   Баба Тася на него пристально посмотрела: не шутит ли внучкин приятель.
   - Стас ... Не знаю, как и сказать. Вот десять лет назад приняла бы за совпадение. А сейчас ... Короче говоря, помог, - выговорила твердокаменная Таисия и прибавила: - Тьфу, тьфу, тьфу.
   - Бабулечка, а откуда он взялся у нас, этот бог?
   Таисия Валерьевна помолчала, а потом решилась и начала рассказ.
   - Я же здешняя уроженка, вы знаете. Школа у нас была четырёхлетняя, семилетку в Усолье заканчивала. На квартире жила. Хозяйка из деревни мать привезла. Обезножела старушка, под себя ходила. В одном углу мой тюфячок, в другом больная хрипит. Да ещё двое мальчишек хозяйских. Так и жили. Кому за бабкой ходить? Вот и пришлось горшки таскать, мыть да кормить.
   - Почему? - вызверился Стасик. - У неё родственники были. Это их обязанность ...
   - А вот не посчитали они себя обязанными.
   - Они не имели права заставить вас!
   - Да, конечно. Но не смогла я на мучения старого человека смотреть. Да и нечистоты нюхать. Сначала досадовала, злилась. А потом из школы на квартиру бегом - боялась, вдруг, пока меня нет, что-нибудь со старухой случится.
   - А коровий бог-то ...
   - Однажды помыла бабку, а она пальцем под подушку тычет. Сунула я руку - узелок какой-то. Она маячит: развязывай. Там этот камешек был. Бабка разулыбалась, дёсны беззубые. Показывает - тебе это, тебе. Обидно стало. Ну хоть бы копейку с квартирной платы сняли за уход-то. Или старуха что-нибудь ценное подарила. А тут - камень. Положила в сумку и забыла. В деревню приехала, а мамонька увидела да как закричит: "Где взяла?" Я и рассказала. Она говорит: "По-царски тебя бабка одарила. Коровий бог это". И верно, проблем со скотом никогда не знали.
   - Так это правда? - вымолвил Стас. Глаза по пятаку от любопытства.
   Таисия поглядела на него и засмеялась:
   - Если веришь - правда.
  
   Дома мы со Стасом снова поспорили. Он Таисии Валерьевне поверил, а я нет. Вот если бы корова отелилась без ветеринара, тогда бы вышло убедительно. А так ... бабкины сказки ...
  
   Страшилка и страх
   Кувыркнулось лето через макушку - знойный июль - и понеслось к прохладным августовским рассветам, туманным закатам. К прощальной поре. Поэтому каждый ясный вечер был дорог, как глоток воды в удушливый полдень. Сегодня мы сидели на любимой скамейке под черёмухой. Шумела Белая, протяжный птичий посвист в прибрежных ивах провожал заходящее солнышко. Вспыхивали золотом редкие облака, и переливы зари разбавляли густую вечернюю синеву до загадочного свечения.
   - Я составил списки. Вот те, кто работал в шестьдесят шестом на лесопилке. Вот родственники умерших. Ты, Олька, с Машуней пойдёшь с ними разговаривать. Запомнишь всё, с фактами я сам потом разберусь. Ну и с дедами побеседую... - с какой-то наглой важностью распоряжался Стас.
   Машка выхватила у него список родственников и поморщилась: там оказалась вредная тётя Таня, из-за которой у всех нас были неприятности два года назад. Рядок фамилий был длинноват, около десятка. Девочка потребовала:
   - Ну-ка, свой покажи!
   Брат отнекивался, но против Машуни ему было слабо. Вот же хитрец - всего два человека себе оставил. Объяснил: это самые важные свидетели.
   - Какой нахал! - пошла в атаку подружка. - Самых хороших себе выбрал. Дед Синюшкиных даже на улицу не выходит, дома лежит. А у Павловых старичок уже не слышит. Попробуй вот с тётей Таней Савельевой поговорить.
   Под Машкиным напором было решено идти завтра всем вместе. По общему списку.
   Вытаивали на сумеречном небесном полотне звёздочки, вкрадчиво и загадочно проступал лунный серпик. Сейчас бы в лес, носиться среди сосен, вымокая в росе. Сушиться у костра, пугая ночные тени криками и песнями. А после в непроглядном мраке идти на уютные огоньки в окнах домов, оглядываясь на косматый туман у чёрного леса. Так нет же, с Криськиной коляской не побегаешь.
   - А вот нам бабка, мать отцова, рассказывала... - начала Машка.
   Всё понятно. Сейчас мы будем рассказывать страшилки. Скучно. Подружкины глаза по-стариковски печально глядят на потемневшую Белую, а Стас сразу придвигается поближе. Он у нас большой любитель разных бывальщин.
  
   ... Бывают проклятые семьи. В дальней деревне Игловской жила такая. Раз приехала к ним в гости сестра матери с ребёнком. Пошли ребятишки на речку купаться, мальца на берегу оставили - не дорос ещё даже на мелководье плескаться. Жара была страшная, пацанчик и заснул, видать. Потом подул страшный ветер. Буря началась. Песок глаза застилал, ветер норовил к земле прижать. Про малыша все забыли. Может, и кричал он, звал, да разве в рёве бури что услышишь? Насилу ребятня до избы добежала. А дома свету нет - провода оборвало. Взрослые со скотиной управились, ужинать приготовились, керосиновую лампу зажгли. Только тут и хватились: маленького нет. Дико взвыла его мать, бросилась из дома искать ребёнка. А в дверях крикнула: "Если Ванечку не найду, сама сгину!"
  
   Мужики собрались на поиски только к утру, когда всё стихло. Но никого не нашли. Погоревала семья, все обряды-обычаи справила и дальше зажила. Бабки поговаривали, что быть новой беде. Так и случилось.
  
   Однажды утром мать обнаружила на заборе белый платок. Такой же пропавшая Дарья носила. Выбросили его за последним домом в деревне. Бабки недовольны остались: сжечь надо было. Через неделю в аварии погиб отец - вёз на ферму комбикорм и перевернулся. Только отплакала-отгоревала семья, как новая беда: старший мальчик упал с водонапорной башни и расшибся насмерть. Извёлась вся родова вскоре под корень. Дом в грозу сгорел от удара молнии... Боятся теперь в Игловской белого платка. Появляется он на заборе перед несчастьем.
  
   - Семью-то кто проклял? Дарья? - Стас, как всегда, попытался досконально во всём разобраться
   Машуня хотела было ответить, но завопила Криська. Сначала её трясла сестра, потом я. Бесполезно, ребёнок проголодался. Стас вызвался сгонять до деревни за молоком, но Машка запротестовала: сегодня день получки, батя наверняка пьяненький, ещё учудит чего при Стасе. Подружка его любила, несмотря ни на что, любила и стыдилась отцовых "слабостей". Вручила мне сокровище и унеслась.
  
   Криська чужих рук не выносила. Но прооралась и замолкла. Её тельце сжалось, раздался гулкий звук. От резкого амбре Стас соскочил с лавки и отошёл подальше. Я растерялась: на вытянутых руках, подальше от себя, долго девочку не удержать. В коляску?
   - Ты её это... в реке помой, что ли... - посоветовал Стас.
   - Ладно. Я держу, а ты стягивай ползунки. Двумя руками... ну Стас же!
   Кристина запрокинула голову и изогнулась дугой, вывернулась, завалилась на брата. От двуголосого рёва с черёмухи вспорхнула птичка.
   Пришлось всем троим полоскаться в реке. Девочка замолчала в прохладной воде, а потом стала звонко икать.
   - Придурки! Ой, придурки! Вам старое ведро нельзя доверить, не то что ребёнка! - заверещала примчавшаяся Машка. Схватила сестру, вытащила из-под матрасика в коляске сухую одёжку, моментально переодела Криську и сунула ей в рот бутылку с соской. Девочка по-прежнему икала, и соска вываливалась. Машка зыркнула на нас тёмными от злости глазами и покатила коляску к деревне. Знали, знали мы, какая буря только что миновала наши головы. Поплелись домой: вечер был окончательно испорчен.
   ***
   Ночью неистово замолотили в дверь. Заплаканная Машка позвала бабулю к Криське. Скорую вызвали час назад, машины всё нет, малышке плохо. Бабушка побросала в пакет какие-то лекарства и шприцы, отправилась к Коршуновым огородом. Я виноватой тенью скользнула следом. А Стас даже не проснулся, только стенку пнул ногой, переворачиваясь с боку на бок.
  
   Анна, зажав рукой рот, смотрела на ходившую ходуном коляску. Всегда решительная Машуня заревела в голос и спряталась в сенях. Бабушка спросила про температуру, сказала положить ребёнка на бок, но ни ответа, ни помощи не дождалась. Стала разводить какой-то порошок. Я заглянула в коляску и отпрянула. Глаза девочки закатились, пальцы вытянутых ручонок скрючились. Через секунду тельце снова задёргалось, старая коляска отчаянно заскрипела. Будто ледяная вода пролилась мне за шиворот, в горле разбух какой-то комок. Подумала: сейчас мы с Кристинкой задохнёмся... Сильные руки взяли меня за плечи и вытолкали в сени.
  
   В тёмных прохладных сенях пришла в себя и снова приоткрыла дверь. Коляска стояла спокойно, бабуля что-то наказывала Анне. Увидела меня и погрозила: я тебе!
  
   Так и не легла спать в эту ночь. Вышла во двор и глядела на звёздное небо. Миллионы миров сияли, переливались, плыли над моей головой. Звёзды всегда всё те же, им не бывает страшно или больно. Хлопнула дверь. Это выполз на крыльцо проснувшийся Стас. Поёжился от ночной свежести и спросил: "Олька, а всё-таки кто в той страшилке семью проклял?" "Дурак, - подумала я, - не знает, что бывают вещи пострашнее проклятий".
  
   Серенькое, словно занедужившее, утро одарило новой неприятностью. Вместо Анны молоко принесла Машка: сестрёнку вместе с матерью увезли в городскую больницу. Подружка даже разговаривать не захотела. Я посмотрела из окна худющую, похожую на прутик фигурку, сутулую костлявую спину, понуро опущенную голову девочки и ощутила, как вина жалит меня прямо в сердце. Подошла бабуля и обняла меня:
   - Даст Бог, всё обойдётся...
   - Это мы Кристю вечером искупали... в Белой...
   - Ну что с вас возьмёшь? - бабушка посмотрела мне в глаза. - Ольга! Сколько раз было говорено: думать прежде, чем делать! Вот результат того, что вы единственные дети в семье... Никакой ответственности... Ох, проучит вас однажды жизнь.
   Я разревелась.
   - Да ладно, бабуля, мы с Олькой вырастем и обеспечим тебя кучей правнуков!
   Это появился неунывающий Стас и уселся за стол - завтракать. Сон и аппетит у братца столь же постоянны, как день и ночь, зима лето.
   ***
   Сегодня мы к соседскому дому подошли не огородом - улицей. Расспорились у калитки, кому Машуню вызвать. Она сама вышла, хмуро на нас глянула: пошли, что ли? Направились сначала к Савельевым; как говорится, пока есть силы - иди в гору, а под горку усталость бежать поможет. Стас пытался Машку шуточками растормошить, но девочка угрюмо молчала. Дома оказалась только мать Татьяны, махонькая, по сравнению с дочерью-великаншей, бабка Луша.
   - Так Танька-то на работе. Отпуск у ей, но краску привезли. До обеда провозится.
   - Баба Луша, может, вам помочь? Воды натаскать или в магазин сходить? - запустил пробный шар Стас.
   - Ага, тебя дожидалися. Без воды и хлеба сидели. Огород песочком поливали, ложку жевали. Пока-то внуки Николавны придут да помогут. Говорите уж, чё надо.
   - Лукерья Андреевна, ваш муж на лесопилке в шестьдесят шестом году работал? Мы об этом поговорить хотели...
   - Дак заходите тогда. Цыть, Черныш. Ишь какой храбрый - на дитёв лаять. Чё ж не лаял, когда сосед Лёха по пьяне в сарай полез - всё думает, нещечко, что я самогон по двору прячу.
   Мы со Стасом переглянулись - баба Луша любила выпить в компании и потом от неё же и страдала.
   В чистенькой летней кухне появился громадный дымчато-серый кот. Строго воззрился медово-жёлтыми глазами на Лукерью Андреевну. Она замахнулась полотенцем, но великан даже ухом не повёл.
   - У, вражья тварь! Танькин любимец. Надзиратель. Целый день по пятам за мной ходит. Присяду, налью стаканчик ... кваску. А он уж рядом. Вылупится и сидит.
   Кот подумал ещё немного и вальяжно развалился на тёплом дощатом полу.
   - Чё рассказывать-то? Брат мой старший там работал. Учётчиком. Посадили - нехватка какая-то вышла. Свояк мастером был, тоже сел. Иван Синюшкин, жив он ещё, ну дом такой кирпичный у магазина, так тоже десять лет зону топтал. Время тако было - весь народ в чём-то виноватым оказался. Проклятое место эта лесопилка. Поэтому и сгорела. Хоть трудно с работой мужикам стало, а мы, бабы, перекрестились.
   - А про убийство знаете?
   - Вон куда гнёте... Понятно. Ну коль Николавна ничё вам не рассказала, так и я не буду. Всё, гости дорогие, некогда мне, ступайте. Щас Танька явится, подпол под картоху чистить будем.
  
   Дорога, прожаренная солнцем до рыжинки, пылила. Искупаться, что ли? Но при Машуне про речку было страшно говорить. Только успели от савельевского дома отойти, навстречу - тётя Таня. Внимательно посмотрела на нас такими же, как у её кота, круглыми и строгими глазами.
   - Здрассьти, Татьяна Петровна... - пропела Машка. Мы её хором поддержали.
   - Здравствуйте. Зачем к маме заходили?
   - Воды наносить! - браво гаркнул Стас и тут же осёкся: глупо, ой, глупо.
   Но тётя Таня задумчиво и грустно кивнула понурой Машкиной макушке:
   - Тогда вернёмся. Мы с Машенькой поговорим немного, ну а вы... водой займётесь.
   Заняться пришлось вовсе не водой - таскали старую сморщенную картошку, сортировали её во дворе, подметали, проветривали подпол, раскладывали в углах куски извести на газетных листах. Потом нас отправили за полынью - развешать на стенах для запаха и дезинфекции.
   Когда вернулись, остолбенели: тётя Таня вытирала красные опухшие глаза, а Машка совала ей в руки стакан с водой. Кот неодобрительно за ней наблюдал, чуть прижав уши к круглой лобастой башке и подметая пол пышным хвостом. Того и гляди бросится.
   - Про смерть Захарова Василия расскажу, - быстро пришла в себя женщина. - Не согласна с Верой Николаевной и считаю, что правда должна быть правдой, а не тайной. Тем более навредить она сейчас никому не сможет. А вот выводы сделать нужно.
   Мы тут же плюхнулись на узорчатые половики рядом с котом.
   - На лесопилке много чего случалось. Злоупотребления всякие. Кражи. Подумать только: жить среди лесов, валить их для государственных и... - тётя Таня поморщилась - иных... нужд, а стройматериал для собственного жилья выкупать втридорога. Не все это принимали, время тяжёлое... Хотя когда оно лёгким было. Василий что-то узнал и сообщил Платонову Андрюхе, участковому. Отправились они вместе на дежурство. Обход делали, с разных сторон навстречу друг другу, а тут кто-то из местных решил поживиться. Андрюха оружие наставил - пугнуть, а со спины нарушителей Василий что-то крикнул. Они - в стороны, а Платонов пульнул от неожиданности. И случайно в Васю попал. С испугу побежал к Вере, повинился. А у него семья, семеро детей, старики. Выводы делайте сами...
   ***
   Кладбище печально растеклось по сухому пригорку. Могилу Захарова Василия, нашего деда, мы нашли быстро. Поставили пышный букет роз. Жестоко всё-таки мы обкорнали кусты в кадушках, как бы не попало от бабули. Постояли, помолчали. Я протёрла и без того чистый портрет на новом мраморном памятнике. Широко расставленные, ясные, улыбчивые глаза смотрели словно поверх наших голов, куда-то в сторону. Проследила взгляд - колхозное поле, тёмная рать могучего леса... Бесконечный простор, а за ивовой полосой - до боли родная синева Белой.
  
   Бабуля поливала кусты роз, лишившиеся всей красоты. Сухо сказала: "Ужинать!" Стас хотел дурашливо отдать честь, но передумал.
   Блины были просто объедение. Даже без любимого смородинового желе. К ним выставлен кисель. Стас, конечно, ничего не понял, объедался и мечтал о поваренной книге, которую он напишет по бабушкиным рецептам.
   Ночью, следя за игрой лунных теней на стене, я думала: отчего же плакала похожая изнутри на стальную конструкцию в папиных чертежах тётя Таня?
  
  
   Неси меня, Белая...
   - Олька! Олька!
   Отчаянный такой шёпот, будто кто-то на помощь зовёт.
   Я очумело потрясла головой. Сон, что ли?
   - Олька!
   - Машуня?.. Я щас.
   Сползла с дивана и в два бесшумных прыжка подскочила к окну.
   - Олька... - подружка задыхалась от слёз и гнева. - Олька, мамка домой вернулась... Только что. Дядя Павел подвёз. Без Криськи-и-и...
   Холод побежал от босых ступней до макушки с бигуди.
   - Что случилось? Кристя... она жива?
   - Дура! Все вы дураки!.. Оставила её мамка в больнице! - девочка уже не плакала, а стонала, катаясь лбом по подоконнику. - Кристи-и-ночка... Маленькая моя... Знала же, что нельзя матери дитю доверить. А всё врачи: с ребёнком едут только родители! И ещё Светка в город уехала... Доказать некому...
   - Тихо, Машуня, тихо! - я перемахнула подоконник и потянула подружку в беседку.
   - Олька, если с Кристей что случится...
   - Ничего с ней не случится. Там же врачи, медсёстры.
   - Нет, ты совсем дура или прикидываешься? Её ж ни на минуту с рук отпустить нельзя. Во сне может голову запрокинуть и слюнями захлебнуться. Я иногда всю ночь с ней сижу... так и спим сидя. Олька... помоги мне Криську домой вернуть... Это вы со Стасом виноваты! Придурки! Больного ребёнка в реке искупали! - Машка даже оскалилась от злобы. - Поможешь? Нет, так я сейчас пешком в город пойду... я им всем покажу...
   Я протянула руку, но подруга ожесточённо оттолкнула её.
   - Машенька, утром на автобусе поедем...
   - У-утром?!! А не помнишь, что сама про случай в больнице рассказывала? Приедем утром, а Кристи... может, её уж больше нету-у...
   Тут и меня заколотило. Да, был такой случай у нас в городе. Увезли малыша в инфекционную больницу. Бабушку домой отправили. Родители вернулись за полночь, поехали в Сангородок. В больнице дверь не открыли, даже не поговорил никто. Охранник полицию вызвал, чтоб не стучали. Родители до утра под окнами бродили. А потом подъехала машина и вынесли носилки, закрытые одеялом. Только через три часа, когда явилось начальство, мать с отцом узнали, что на носилках был их мёртвый сын. Об этом в газетах писали. Суд был.
   Я схватилась за голову. Не из-за Криськи, из-за подружки. Так вот чего смертельно боится Машка! Ну кто ж тянул за язык-то? Да разве могла я подумать, что оловянный солдатик Машуня такая впечатлительная? В отчаянии скрутила полы пижамки, так что образовались жгуты и отлетели две пуговицы. Приснилось однажды: работаю звонарём на церковной колокольне, запуталась в верёвках, дёргаю их, а вместо благовеста бухает набат. Хочу остановиться, а колокола сами гудеть продолжают. Вот и сейчас... что делать?
   - Машуня, посиди здесь. Я Стаса разбужу. Поедем за Кристей. То есть поплывём. Дорога-то крюк по деревням даёт, а мы её рекой спрямим. Часа через три доберёмся. Кристинка только глаза откроет, а тут мы... тут ты... Я щас.
   - Не копайся долго. Ой, чё-то тяжко мне... - Машка прилегла на низкую лавочку. В смутном лунном свете её губы были совсем чёрными, от хрипловатого дыхания вздымались обтянутые футболкой рёбра.
   ***
   В кухне пахло корвалолом, стояли жестяные коробки с сушёными травами. Бабушка перед сном лечила свою память о погибшем Василии. На руку это мне. Да, то, что задумала, называется безобразие. Но иначе нельзя.
   - Стас, поднимайся. На лодке поплывём. К Криське в больницу. Одевайся теплее.
   Брат в сонной тупости поморгал глазами, но лишних вопросов не задал. Покосился в сторону бабушкиной комнаты. Я успокаивающе кивнула головой.
   - Хавчик-то захвати... - только и попросил.
   Двумя тенями выскользнули из дома.
   - А Машка?
   - Без неё. Похоже, с сердцем не всё в порядке. Лежит в беседке. Записку ей написала, чтоб не тревожилась и ждала нас с Кристей.
   - Ты чё, Ольга? Кто ж нам её отдаст без Машки?
   - А с Машкой кто нам её отдаст? Не очкуй, до больницы доберёмся, там видно будет. Держи...
   - Нагрузила злая Олька бедного Стасика, - попробовал пошутить брат, но к моему удовольствию быстро заткнулся.
   На лодочной пристани долго не могли справиться с замком отцовой лодки. Да что за напасть-то! Но наконец цепь звякнула и отпустила семейное сокровище. Стас закинул вещи и сел на вёсла. В несколько гребков лодка оказалась на середине спокойной в этом месте реки.
   - Олька, а ведь мы будто из дома удрали. Вообще-то я всю жизнь мечтал - ночью плыть куда-нибудь...
   - Считай, что удрали. Но скоро вернёмся. Посмотрим, как там Кристинка.
   - Да ты чё? Мы же за ней поплыли...
   - Стас, тебе голова на что? Не сможем мы ребёнка забрать. Просто убедимся, что с ней всё в порядке, и назад, к Машке.
   - Ну и дурость же придумала! - Стас перестал махать вёслами, и река сама несла нас на своей маслянисто-чёрной спине.
   - Ничего не дурость. Машка с ума сойдёт от тревоги. Пока утро наступит, пока автобус доедет. Она же больная - не видел, что ли, как дышит? Проснётся утром - а тут мы с вестями.
   Стас только головой покрутил и нахохлился под широкой курткой.
   Неспешно плыли в обратную сторону мглистые берега. Жёлтый месяц грустно кивал в чернильной воде, морщился, изумлённо вытягивался. Над рекой поднимался сонный туман. Я подняла глаза к роскошной россыпи звёзд.
   Неси меня, Белая...
   Неси к светлеющему краю неба.
   Неси к надежде на то, что с несчастной Кристинкой всё хорошо.
   От страшного толчка в днище лязгнули зубы. Лодка стояла почти у самого берега, заросшего высоченной травой. Куда-то делись привычные ивы.
   - Застряли... брёвна под водой.
   - Ну так поплыли. Быстрей, или спать в лодке будешь?
  
   Мы уселись на берегу отдышаться. Ой, до чего холодно! Впервые поняла, что это такое: "зуб на зуб не попадает". Невдалеке в цепочке жиденьких огоньков была видна железнодорожная станция. За ней в сизой дымке раскинулся город. Где-то там заходится в плаче большеголовая Кристина, которая в первый раз оказалась без заботливых худеньких рук старшей сестры. Спотыкаясь на невидных в предутренней мгле кочках, мы зашагали к станции. Кроссовки сначала выплюнули фонтанчики воды, потом противно зачавкали. А после стало уже всё равно.
  
   У просыпающейся больницы вытащила из-за пазухи хитро замотанный в полиэтилен мобильник. Свёрточек то и дело норовил выскользнуть из рук.
   - Бабуля? Доброе утро! Бабулечка, я тебя сильно-сильно люблю, но ты не пугайся. Мы со Стасом в городе, проведаем Кристю в больнице. В беседке спит Машка. Ты её успокой, она очень переживает. С нами всё в порядке, с первым же автобусом будем в деревне. Всё!
  
   Подождит и перестанет
   В первый понедельник октября мы отпросились с последних уроков. Поедем в областную больницу к Машке. Её прооперировали. С заплатами на сердце она должна прожить долго-долго. В автобусе тесно, еле пристроили гигантскую сумку, которую Алёнка оберегала пуще, чем мать младенца. Подруга вчера вернулась из деревни, и мы решили побаловать Машку свежими продуктами. Алёнка хмурилась и кусала губы. "Волнуется", - подумала я. Сама тоже волновалась. Шутка ли: пять часов на искусственном кровообращении. Папа каждый день звонил врачу и узнавал новости: вышла из наркоза, сняли швы, разрешили встать. Полтора месяца девочка одна в больнице в чужом городе. А сегодня она к нам выйдет.
  
   В красивом холле Алёнка не выдержала:
   - Передадите сумку санитарке. Тяжёлая. Скажете, чтобы варенец в холодильник поставила. Творогу и сметаны там на всю палату. Я на улице подожду.
   Не успели ничего сказать, как подруга выбежала.
   - Психованная, - заключил Стас.
   Но по братишкиному носу и ушам угадывалось волнение. Они всегда краснеют. Тоже переживает Стасик, хоть и бодрится.
   Распахнулись створки двери, и медленно вышли две низенькие старушки. Одна была в синей пижаме с какой-то сеточкой на голове, другая - в длиннющем выцветшем халате. Коротко стриженные волосы торчали во все стороны.
   - Машуня ... - прошептал Стас. Всегда розовощёкий брат сравнялся лицом с бледно-салатовым покрытием стен.
   Где Машка-то? Я осмотрелась.
   Батюшки ... Воробей мой. Стойкий оловянный солдатик. Подружка ...
   Что-то сильно закололо слева, а в носу запузырилось.
   Мы со Стасом бросились к девочке и столкнулись сначала плечами, а потом и лбами.
   Санитарка заслонила Машку рукой и проворчала: "Поосторожнее. Пятнадцать минут на все разговоры. Не больше".
   Стас разулыбался, как негр в рекламе зубной пасты:
   - Какие строгие правила в больнице! А как вас зовут?
   - Ну, Валентина Ивановна. Пятнадцать минут. Распоряжение врача.
   - Конечно, только пятнадцать минут. Вот, позвольте, это вам за заботу о больных. "Рафаэлло". Хотя, наверное, никакая благодарность не возместит нервного напряжения.
   Я вытаращилась на брата. Он, как фокусник, извлёк из-под плаща коробку конфет, умудрился всучить злющей санитарке и за минуту достиг её полного расположения. Надзирательница благосклонно улыбнулась и уплыла за дверь.
   Мы рассматривали подружку. Щёки, конечно, сероватые и под глазами круги. Но губы уже розовые. И без того худосочная девочка истаяла, как льдинка на солнце. Зато дыхание ровное, нешумное.
   - Болит? - брат кивнул на складки халата.
   - Чему болеть-то? - хрипловато пробасила Машка так энергично и громко, что мы отшатнулись.
   Ожидали слабого шёпота, стонов. Операция на сердце всё-таки. Но и без того мальчишеский голос девочки обрёл полноту и зазвучал, как боевая труба.
   А серые глаза так и перебегали от моих к Стасиковым.
   - Машунь, тут тебе от Алёнки молочные продукты, мёд, от нас фрукты всякие. Много, на всю палату, - заторопился брат.- Мама курицу сварила.
   - Да здесь нас за поросят на откорме держат. Обжираемся. Ничего не охота.
   Девочка дёрнула бровкой и снова уставилась нам в глаза.
   - Дома всё хорошо ... - начала я.
   - Кристина? Малышка моя как? Кто с ней сидит? - подруга заметно заволновалась.
   Я заученно произнесла заранее обговоренную с родителями речь:
   - Тётя Аня взяла отпуск. Братья по очереди с Криськой сидят. Картошку выкопали, огород убрали.
   - Колька приезжал, то же самое говорил. Племяшка моя Регина уже головёнку держит, - похвасталась Машка. - Вот только в деревню ему съездить некогда было. Повидал Светку с ребёнком и снова умчался. На квартиру зарабатывает.
   - Всё хорошо, - заверил Стас.
   Машуня так и впилась взглядом в брата. Известный приём: врать Стас любит, но на допросах бы не продержался и минуты. Сразу бы залился свёкольным румянцем. Но сейчас радостно выдержал испытание.
   Мы трещали без умолку, а Машка хихикала. А ровно через пятнадцать минут дверь распахнулась, и санитарка потянула подругу в отделение. Не помогли "Рафаэлло".
   - Кирпичей наложили, что ли? - сердито спросила она, с трудом подняв сумку. - Жирное нельзя, сладкое нельзя ...
   - Там всё исключительно полезное, - заверил Стас.
   - Посмотрим, - буркнула санитарка и закрыла дверь.
  
   Алёнка нахохлилась на скамье. Заплаканная. Мы уселись рядом.
   - Не понимаю некоторых людей, - завёлся Стас. - Будем переживать, слёзы лить. Сидеть в одиночестве и ждать чего-то. Нет чтобы поговорить, в глаза посмотреть.
   - Иногда в глаза посмотреть невозможно. Нет сил ... - пробормотала подруга.
   - Сил у неё нет, - распалился брат. - Машку всем жалко. А ты о своих силах ... чувствительная наша. Подумала, каково Машуне одной здесь лежать? И кто выдумал, что с мобильниками в кардиохирургию нельзя?
   - Стас, врач запретил. Всем можно, а Машке нельзя. Ты ж её семейство знаешь. Расстроят, и всё лечение насмарку, - повторила я папино объяснение. - Есть такая болезнь от чрезмерной ответственности. Человеку кажется, что без него произойдёт что-то ужасное. Вроде болезненная привязанность. Это опасно для Машкиного сердца.
   - Вот уж точно болезненная привязанность. Помешательство какое-то. Да, кстати ... Алёнка, ты же на выходных в деревне была. Как там Криська-то?
   Алёнка долго молчала. Потом так спокойно, что мы даже сначала не поняли смысла, сказала:
   - Похоронили в пятницу Криську.
   - Как?!!
   -Что-о-о?!!
   - Бабушка сказала, зачах ребёнок без Машки. Анна Ивановна на работу вышла. А пацаны разве присмотрят? Асфиксия. Удушье то есть. Проглотить что-то попыталась и задохнулась. Ребятишки заигрались, не сразу заметили: затихла Криська. Ни рёву, ни воплей из коляски. Подошли, а она уж синяя. Все уверяют, что отмучилась.
   - Ой-ёй ... Да как же они Машке скажут? - по-девчачьи взвыл Стас. - Ой, что будет ...
   - Надёюсь, ничего не будет. Тётя Аня врачу звонила, он заверил, что с Машуней психологи поработают и подготовят её.
   - Ага, психологи ... Сама-то чего ревёшь?
   - Не поверишь, Стас, мне Кристину жалко ...
   - Крис-ти-ну? Те-бе? - протянул брат. - Да ты ж сама говорила ...
   - Мало ли что говорила ... Часто совсем не то, что чувствовала ...
   Стас потрясённо посмотрел на Алёнку, поднял было руку, чтобы покрутить пальцем у виска, но раздумал. Сокрушённо замотал головой, чем очень напомнил нашу бабулю.
   Поднялся ветер, рванул клёны за жёлтые гривы. Закружилось в прозрачном воздухе осеннее золото. Внезапно вспомнилось: "...Настанет день, когда и я исчезну с поверхности земли ..."
   - Пойдём на автобус, - Стас враз посерьёзнел и потемнел лицом. Поднялся со скамейки и подхватил Алёнку под локоток.
   - Ребята, вы идите, а я сама доберусь. Дело у меня, - она вывернулась и отвела глаза. Уставилась себе под ноги.
   - Какое ещё дело? - требовательно, как папа, спросил брат. - Дела потом, а сейчас обе - домой.
   - Сегодня день рождения у ... папы. По маминой заметке в книге узнала. Съезжу на Волжскую, поздравлю.
   - Ну ты даёшь! - возмутился Стас. - У меня уже статья в газету готова. Об ответственности родителей.
   - Придурок, - беззлобно ответила Алёнка. - Попробуй только о моём отце упомянуть. Просто я вот сейчас поняла, что главное ...
   - Это простить сбежавшего папу, - закончил Стас.
   - Нет. Главное - чтобы человек был. А прощать или не прощать - дело под номером десять.
   Стас внимательно на Алёнку посмотрел и заявил:
   - Ну так поехали. Чего расселись-то?
   Вот раскомандовался. С чего бы?
  
   Алёнка оставила нас во дворе и пошла к подъезду. Долго тыкала в домофон, о чём-то разговаривала.
   Небо скуксилось до асфальтового цвета. В лицо полетели холодные капли.
   Подружка наговорилась и решительно направилась к нам.
   - Ну что? - Стас даже шагнул навстречу. - Не хотят папенька поздравляться?
   - Переехал он. Давно. Нового адреса никто не знает, - сообщила Алёнка спокойно и деловито, будто и не щёлкала костяшками пальцев пять минут назад. А потом добавила: - Но я его найду.
   Подбородок с ямкой вздёрнулся вверх. Я поняла: обязательно найдёт.
  
   ***
   Прошло два года.
   Рассыпалась наша компания, как заброшенный шалаш в лесу.
   Машкина семья уехала в другую область. Там старший Колька купил дом в посёлке-новостройке и сманил всех.
   Алёнка поступила в консерваторию.
   Стас будет журналистом, а я - врачом.
   Сегодня продан бабушкин дом. Она уже год живёт с нами в городе, болеет. Возим по врачам. Перед отъездом в деревню просила нас с отцом не снимать занавесок с окон и не убирать тканых половиков с пола. Папа пошутил: "Да ведь это произведение деревенского искусства! Марго (мама) дачу в стиле кантри устраивает". Бабуля замотала головой: "Не смей!" Документы подписаны, возле нашей калитки первый грузовик с чужими вещами.
   Я иду на берег к нашей лавке.
   Деревня бурно зарастает высокими кирпичными домами, распадается на огороженные металлическими заборами участки. В стороне торчат две городские пятиэтажки и словно удивляются: а что это мы тут делаем?
   Улица обрывается двумя заброшенными избами без стёкол и дверей, а за ними - безобразная свалка строительного мусора. Отвожу глаза - мне стыдно.
   И вдруг...
   Облезлая сарайная дверь с нелепым почтовым ящиком.
   И две большие, белой краской выведенные буквы - К М.
   Скорей, скорей на берег, где свежий ветер осушит нежданные слёзы.
   Где невозможно осквернить память о детстве.
   Где, глядя в серое, усыпанное тучами небо, снова услышу хрипловатый, почти мальчишеский голос: "Подождит и перестанет".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"