Темень прикрывала мир, словно плотным войлочным плащом. Влажно дышало пастбище, прожаренное солнцем и истоптанное овцами за день. Поднимался над невысокой чёрной травой пар, скапливался в низинках слоистыми дымящимися озерцами. Костёр бодро бодал ночную мглу оранжевыми вихрами, струил сухой жар и запах дубовых углей. С Горы налетал ветер, настоянный на лютом холоде заснеженных вершин. Кружил над долиной, пропитывался острой навозной прелью отар, разнотравьем, теплом сонных батраческих подворий и нёс пряную смесь к каменной стене, окружавшей Город. Разбивался о замшелую неприступность, оседал разноцветными росами на вековом граните.
- Дядюшка, а правду говорят, что там, - старший мальчик боязливо ткнул рукой в сторону невидимого Города, - живут люди, у которых своей крови нет?
- Кто ж тебе сболтнул такое? - дядюшка Гурат вздрогнул и поуютнее закутался в полосатое шерстяное одеяло. - Люди как люди. Только уж больно учёные. Лечить, заклинать там, солнце на небе останавливать горазды. Работать на земле не могут. Детей у них почти нет. Зато нам помогают. Помните, четыре сотни лун назад пожар был? Вот... помогли...
Ребятишки даже отпрянули от пастушьего мирного костерка. Встал перед глазами день, который в памяти утопить пытались, но не смогли. Полыхнуло другое пламя...
... Время и непогода бесплодно лизали гигантские городские ворота, оставляя прозелень на красноватом металле. Говорили, что взят он из самого сердца Горы. Не было на покрытых странными рисунками створках ни засовов, ни замков. Бесполезно даже подходить к ним - отбросит, отобьёт нутро. Отправит туда, где люди навсегда утрачивают любопытство - в дубовую рощу. Там под мягким дёрном покоятся отходившие свой срок по земле. Открывались ворота один раз в луну - затащить бочки с овечьей кровью, кули с зерном и овощами, кадки с мёдом и мягким сыром. Оставить за стенами замотанные в полотно одеревеневшие тела.
Вот и этим утром с пронзительным визгом невидимых пружин разошлись металлические челюсти Города, открыли туманную завесу, в которой угадывалась улица и тёмные громады домов. Втянули несколько подвод с привычной поклажей. Пропустили высокую фигуру в сером плаще, за которой плелись понурые, будто осоловелые подростки. Потом вытолкнули телегу с длинными полотняными свёртками.
- Гляди-ко, покойнички горой навалены. Может, мор какой у них там случился? - дюжий молодец нерешительно топтался возле телеги. То ли запрягать лошадку, то ли прочь идти. А ну как Серая немощь или Чёрная язва под полотном таятся, ждут новой пищи, новых жизней?
- Чего мнёшься? Делай что должно, - буркнул Всеобщий староста и огляделся: нет ли лишних глаз и ушей. Увидел, что сельские ребятишки уши навострили, и погрозил плёткой. Кыш отсюда!
Тяжело, совсем по-людски, вздохнула лошадь, тревожно раздула ноздри - почуяла смерть. Скрипнула телега, колыхнулись два верхние полотнища.
- Давайте за ними проследим? - бедовый Родик даже приплясывал. А что? Если уж нельзя заглянуть в ворота, так разведать, что из-за них в мир явилось.
- Поймают - прибьют... - рассудительный Велек потрогал связку амулетиков на груди. Мамонька навешала. От сглаза, начаянной беды, язв всяких и для доброго ума-рассудка.
- Ну и сиди в лопухах, как маленький, - Роди примерился, как половчее проследовать за телегой. - А я побежал. Они в рощу приедут, покойников до ночи оставят. Чтоб Предки их судили. Перед самой темнотой костёр разведут. Достойных - в землю. Преступивших - в огонь.
- Откуда знаешь?.. - у Велека даже дух захватило. То ли от судьбы преступивших, то ли от невиданной смелости друга, который разузнал то, что мальчишкам ведать строго запрещалось. Ещё быстрее завертелись пальцы среди кожаных шнурочков. Ой, лихо... наговорные слова забылись. Но чем страшнее, тем интереснее... А, была не была. Мальчик поднялся и посмотрел из-за Родиковой спины вслед телеге. А что такого? Прогуляются. В роще Предков всякий побывать может. И в какой день - не указано. Ну не виноваты же они, что именно сегодня туда покойников из города привезут.
Стайка белых рубашонок вспорхнула, полетела за траурной колымагой.
В роще, сплошь затенённой резной листвой гигантских дубов, чьи ветви сплетались высоко-высоко - посмотришь вверх, так шапка свалится - тепло и сухо. Ребятишки уселись на заботливо выгнутые корни старожила, который, верно, помнил первые дни создания мира. Достали хлеб из-за пазух, пожевали. Фляжка с водой была только у Родика - старших детей могли отправить с поручением, поэтому и полагалось им носить за поясом нож, а на кожаной тесьме - оловянную посудину с водой.
- Уходят, - Велек не мог преодолеть вечный страх - так и стояли в ушах мамонькины причитания да предупреждения. Вот и был постоянно настороже. Будто у беды дела нет, как возле мальчугана кружиться.
- Подождём чуток. На всякий случай. Вообще-то не возвращаются, - сказал Родик и выдал себя.
Стало ясно, откуда у вожака удивительные вещи: кольцо с невзрачным камешком, притягивающее птиц, связка бусинок, которые светятся ночью. Велек сразу отодвинулся от товарища. Неправильно это, опасно - усопших касаться. Вдруг на себя их судьбу перетянешь.
- Ой, гляньте, будто дождь идёт!
Над телами закружилась дубовая листва, сотканная из золотистых вспышек, осела на полотно неярким светом. Растаяла...
- Так всегда бывает, - Родику уже не терпелось выдать все секреты рощи Предков. - Сам однажды попал. Нагнулся к покойнику, а тут этот... свет. Сначала будто иголками проткнули, а потом ласково погладили. Вот, кольцо забрал...
- И тебе ничего не было? Ты запрет на общение с мёртвыми нарушил! Дар от них взял. Написано же в Правилах: "Не отвечай и не спрашивай того, кто не дышит. Не дари и дара не бери..."
- Думай, что говоришь! - Родик сердито толкнул друга плечом. - Наследие! Не дар. Твоим родителям после деда мельница досталась. Чего ж они от мёртвого дар не пожгли? Ишь ты! "Тебе ничего не было?" Предкам больше заняться нечем. Ну, кто со мной?
Велек поплёлся за друзьями. Подходить не стал, выглянул боязливо из-за спины низкорослого Байру.
Под первым полотнищем оказался меднолицый иноземец. Весь в синяках, точно высосанный пиявками. Из-под чёрных ногтей - бурая, похожая на грязь, кровь. Велек вслух забормотал обережные наговоры. Так хотелось остановить Родика, который нагнулся над вторым телом. Слова будто налипли на онемевший язык. Не надо, не трогай... Соскользнула грубая небелёная ткань... Захотел мальчик отвернуться, да не смог...
... Это был брат Родика, много тысяч лун назад взятый в Город. То ли в услужение, то ли в ученики. Но кричала тогда по нему мать, как по сгинувшему, грустили люди, как по жертве. Высохшая складчатая кожа, осыпающиеся волосы. Оскален обожженный жаждой рот, зубы впились в запястье руки. Несчастный, видно, хотел добыть хоть каплю влаги из своего тела...
Взвыл Родик, заругался страшными словами.
Пронёсся шум в дубовых кронах.
Попытался Велек схватить друга за плечи, обнять, не дать непоправимому случиться. Но тягучим и вязким стал мир. Тяжестью налилось тело. Зависло время в движении от мгновения к мгновению.
... - Прими свою участь.
Увидел мальчик, что рванул Родик фляжку с пояса и плеснул воду на лицо мертвеца.
- Нельзя, Родик, нельзя! - наконец-то выкрикнул. - Он должен принять свою участь!
- Они его жаждой мучили... Высох весь. Если бы твоего брата до смерти запытали?
Последние капли упали на лицо несчастного, исчезли в серых трещинах. Ничего не произошло. Только Родик зашёлся в рыданиях - не оторвать от тела.
Послышалось негромкое пение. Страх наказания придал детям силы, волоком утащили друга подальше. Не уйти им теперь незаметно, придётся до конца погребения отсиживаться.
Только сейчас ребятишки заметили, что ночь пробралась в рощу, тенёт своих между неохватных стволов намотала. Вспыхнул огонь, и к гигантским кронам понеслись торжественные слова:
- Примите свою участь, ушедшие по правилам.
Дрожь разверзнувшейся земли. Шумный лиственный вздох. Тишина и покой.
- И ты прими свою участь, преступивший не по воле своей.
- Только одного сожгут, - прошептал Байру, молчавший весь вечер.
- Кого? Кого сожгут? - очнулся вдруг Родик, вывернулся из дружеских рук. - Пустите!
Силён вожак ребячьей стаи, не удержать. Кинулись следом. Подумалось: вот увидят их, и конец всем. Непосвящённым в сакральном месте быть запрещено. Однако сберегла судьба - или Предки постарались. Творящим таинство было не до посторонних глаз.
Люди в плащах взяли полотнище с телом и бросили его в костёр. Взметнулось пламя, облизнуло жертву. Но приподнялся покойник и в полыхающем саване пополз прочь.
Оживший факел бросился прочь, а за ним потянулся огненный след в сухой поросли и палой листве.
Ужас перебил дыхание, затуманил глаза. Не скрываясь, с воплями - домой, под родительский кров.
В батрацком селе уже было неспокойно. Народ высыпал на улицу и глядел, как на скошенном лугу вспыхивают один за другим стога сена. А пылающий комок метался, рвался к избам, сеял смерть на своём пути. И вскоре ветер понёс гудящую стену на дома мирян. Люди не заметили, как просочились между рыдающими женщинами и испуганными детьми серые плащи и встали на пути огня.
Бледные звёзды выглянули было, но спрятались. Заунывное пение понеслось в небо. Оно в ответ затянулось траурной пеленой. Шквальный ветер налетел и вздыбил пламя. Но огонь посветлел, лишился живой яркости и будто стал таять. Хор ветра и колдунов из города зазвучал гневно и нестерпимо громко. В ответ хлынул дождь и погасил пожар. Угольками рассыпался несчастный изгой, а уголь в пыль превратился, оставил чёрную язву на ровном лугу...
... - Дядюшка, а какую плату колдуны назначили? Правда, что завтра срок истечёт и они в село придут?
- Придут. Но не за долгом. Взамен одного покойника из Города всегда пять сельских подростков забирают. Раз в четыреста лун.
- А ... почему пятерых? Сказано же в Правилах: "Взяв единожды, однократно верни, не плоди недостатка и избытка ..."
- Велек, Правила для нас, батраков, писаны. Колдуны по другим законам живут. Слышал, что в Городе испытания пройти нужно. Не все выдерживают. Вот и набирают про запас.
- Испытания? - любопытный племянник тотчас забыл об ужасной судьбе Родикова брата, об участи выбранных колдунами. Приключения поманили радужными мечтами, обманули рассудок и страх.
- Всё, спать ложимся! - рассердился дядюшка. - О Городе на ночь глядя не то что говорить - думать не следует. Быстро под одеяло! Скажу вашей матери, чтобы не отправляла больше ко мне. Болтуны. Надоели.
Мальчики юркнули под толстое колючее одеяло и сразу уснули. Набегались за день. Не видели, что дядя Гурат, младший брат матери, долго сидел, обхватив голову руками. Шептал, утирая слёзы: "Эх, Герада, не спасёшь ты сыновей. Хоть на Горе их спрячь - найдут".
***
Без мальчишек в избе пусто. Не хватает крика и шума бревенчатым стенам. Очень они Гераде старческие морщины теперь напоминали - грустные и одинокие. Из кадушки с тестом сдобный запах. Да что толку, если никто под ногами не вертится, не теребит материнский передник - скоро ли хлебы в печь сажать будешь? Тишина такая, что слышно, как ветер в саду яблоневые ветви перебирает, как шлёпаются спелые плоды в траву. Где ж заговорённый от тоски рушник? С жёлтыми птицами на зелёной траве? Свекровушка, ушедшая к Предкам три тысячи лун назад, советовала: как зайдёшься в маяте, умойся да оботрись рушником. Сразу полегчает. Только некогда тосковать было. Сначала ребятишки пошли: один, другой, третий, близнецы... Потом хозяйство вдовье, общинные работы. Хорошо, младший брат помогал. Как сгинул от Серой немощи муж, впрягся в сестрино хозяйство.
Ой, шаги по выложенной камнями дорожке. Постукивание посоха. Не иначе, Всеобщий староста пожаловал. Обмерла женщина, руки сжала и не почувствовала пальцев. Так и стояла бы истуканом, но шумно вдруг печка вздохнула, хозяйке о долге напомнила. Прочь платок, на голову - праздничный чепец, на плечи - шитую невиданными цветами шаль. Беду, возможно, гости принесли, но ведь они гости.
Стоят за дверью, еле слышно о чём-то говорят. Ждут, пока она приготовится. Герада открыла укладку, вытащила тканый коврик, большую чашу из странного металла. Она веками в семье хранилась для встреч, праздников и поминовений. Открыла дверь, расстелила коврик. Не глядя на входящих, встала на колени, чашу протянула. Что нальют в неё? Воду - призовут к общинной работе, молоко - долю с торговли на ярмарке или празднике отдадут. Коль пустой останется - горе семье... Ждала Герада и не знала, что с печалью и отеческой жалостью смотрел на неё староста - на вздрагивавщий чепец, ходуном ходившую в руках чашу. Кто-то ещё подошёл. Пахнуло болиголовом, его свекровь сушила и пользовала селян от Чёрной язвы. Что-то в чашу заструилось. Отошли. Теперь ей предстоит узнать судьбу. Подняла глаза и обомлела. Рядом с кафтаном старосты - серый плащ. Будто сердце выпрыгнуло из груди, такая в ней пустота ... мёртвая пустота. Глянула в чашу - кровь. Ещё пузырьки не осели...
***
Верховный башен не любил. Сказывалось происхождение. От земли был оторван, от батрацкого подворья. Так давно, что не осталось древесной трухи на месте, где стояла родительская изба. Да и села уж не было: там теперь подрастал молодой лес. Скучно Верховному. Никто в Городе, да и во всём Едином краю не подозревал, что терзают великого колдуна вовсе не заботы о мире. Многое было создано: тучные поля, не знавшие неурожаев. Батрацкие сёла с изобильными садами. Гулкие шахты, которые уходили глубоко вниз, к Сердцу края. По ним текли в Город металлы с чудесными свойствами. Магические камни, выращенные в подземных садах. Они помогали управлять стихиями, увеличивать или прекращать приплод на подворьях. Делали любого покорным чужой воле. Книги... Когда-то книги создали его, Верховного колдуна, из несмелого и наглого последыша с самого нищего двора. Ныне тома заклинаний перенесены из Запретной комнаты в башню. Но и там не умещаются.
Единственный горожанин, носящий чёрный плащ, с облегчением ступил на винтовую лестницу. Она соединяла смотровую площадку, словно парившую среди облаков, и библиотеку. С каждым шагом чувствовал, как прибывают силы. С новым кругом отлакированных за века перил покидала тяжесть, которая возникала наверху. А предшественник, Верховный Дилад, бывало, говорил: "Только здесь, среди облаков, я ощущаю, для чего живу. Для полёта". Дилад получил своё - полёт. Нет, внизу лучше ... безопаснее. Хе-хе ... интересно, приходит ли кому-нибудь в голову, что Чёрный плащ думает о личной безопасности? Гудела и лишь для него заметно дрожала лестница. Будто сопротивлялась душа металла, который против воли исторгли из недр и насильно загнали в форму колоссальной спирали.
Верховный с облегчением ощутил надёжную твёрдость каменных плит. Хорошо, что не чувствуется этой жуткой вибрации ... Она всегда была смертью покоя и постоянства. Началом бунта. Концом его могущества. А беспредельная власть - вот здесь. Полки с книгами. На глаза попался небольшой том в светлом кожаном переплёте. Пальцы чувственно погладили страницы, исписанные аккуратным девичьим почерком.
- Здравствуй, Элейя ... Как тебе здесь, среди страниц, посвящённых одушевлению растений? Ты счастлива? Ты тоже узнала, что это такое - полёт ...
- Я готова, Верховный ...
- Будь осторожна. Не хочу тебя потерять.
Верховный вышел из комнаты и словно ощутил груз каменных пород и грунта, скрывавший подземное помещение для опытов. Тяжело... Элейя - самая способная среди всех, кто принял Посвящение. Три испытания без единого прокола. Он сам когда-то чуть не провалил последнее. Девчонка сильна ... безумно сильна. Он никогда не признался себе, что был рад отправить её на верную смерть. Наоборот, дал бессрочную жизнь. В книге заклинаний, написанной самой Элейей. Законченной последним опытом ...
... Через месяц после того, как лязгнул дверной засов, отрезавший девушку от мира, он зашёл в комнату. Почему-то было такое чувство, будто разрывает могилу. Плащ словно дымился от вплетённых в него заклинаний и защищал от возможного нападения. Но всё равно страшно стыдно. Нет, просто интересно: кто встретит его за дверью.
Сладкий запах ударил в ноздри, закружил голову. Верховный едва успел отбить волну острого желания - подойти к громадным, лучащимся радостной силой цветам. Отдать их красоте жизнь и душу ... Только бы наслаждаться изящной формой, любоваться переливчатыми бликами атласных лепестков. Впитывать аромат ... быть вечно рядом ... не жить ...