Холодно и пусто в богатом и многолюдном доме ювелира. Нарут на облитый водой уголь походил, смотрел в серые глаза жены и будто кого другого видел. Ирма себя обманщицей чувствовала, и если бы не тянущий к земле огромный живот, в родное село, в мамонькину избу вернулась. Отмаялось безрадостное лето, вымокли в нескончаемых ливневых дождях посевы. Ушёл из леса зверь, а который остался, охотился теперь на человека. Только Ледащее болото богатело, расползалось, наступало, с чавканьем поглощая упавшие стволы деревьев.
Скучной и недоброй нищенкой показалась ярмарка. Лишь Нарут радовался, стоя возле своей палатки в полном одиночестве. Работников распустить пришлось: в мастерской одни убытки. Люди про хлеб говорили, на украшения и не смотрел никто. Наоборот, купленное до бескормицы назад несли: возьмите за мешочек муки или гороха. Ювелир в глаза не смотрел, бубнил что-то про законы торговли. Потом буянил, кричал, но выносил что-нибудь из съестного - в долг до нового урожая. Рассчитывал одного за другим работников и слуг. А они уходить не хотели: ни на мельницах, ни в хлевах, ни в мастерских работы не было.
- Что сын, плохи дела? - спросил Данор, подойдя к палатке. - Пойди в дом, помоги женщинам сундуки таскать. Полотна много нужно. Посуды. Ирма вот-вот родит. Справимся ли, не знаю, как гости потянутся. Праздник должен быть, несмотря ни на что - первый внук всё же.
Нарут будто не услышал, знай себе протирал куском замши серебряные кубки.
Отец тряханул его за плечи, посмотрел в затуманенные глаза и выругался. Вырвал замшу, развернул за плечи:
- Иди помогай!
Нарут поплёлся к дому.
В кладовой застыл у большого сундука, на котором - один на другом - громоздились маленькие.
- Что случилось? - покачиваясь при ходьбе, как уточка, подошла Ирма. Обняла мужа, с тревогой заглянула в лицо.
Он не ответил, оттолкнул. С шумом и грохотом на весь дом, яростно раскидал сунуки. Легко, словно орех с куста, сорвал кованый замок с нижнего. Взвились вверх старые шубы, кафтаны. Полетели в лицо обмершей Ирме куски полотна. Бережно, словно новорожденного, обеими ладонями вытащил со дна крохотный свёрточек. Прижал к сердцу. На плачущую жену глазами сверкнул: "Не подходи!"
Развернул тряпицу, и в комнатёнке без окон вспыхнуло белое солнце.
Долго клял себя Данор, что пожадничал и не бросил цветок-застёжку в Ледащее болото, где ей и место.
Три дождливых рассвета спустя, глядела Эльда на свою дочь, мучавшуюся родовыми схватками. Выдержит ли сердце, раненное предательством? Когда роженица заснула ненадолго, тихонько вышла. С каждым шагом поступь Хранительницы становилась всё тяжелей и стремительней. Вслед ей стонали половицы, охали стены. На крыльце спросила испуганного ювелира и жавшихся к нему домочадцев:
- Где Нарут?
Загрохотало над Горой, молния сверкнула.
- Ушёл он ... Сказал, что навсегда ... - глотая слёзы и страх, ответил Данор.
- Куда?
В ответ старик только головой помотал.
Эльда внимательно на него посмотрела:
- Не договариваешь опять. Не могу я заплатить за твои делишки жизнью своей дочери. Так что не обессудь ...
Хранительница вытащила из-за пазухи кусок верёвки и направилась к остолбеневшему от ужаса старику. Верёвка стала извиваться, и вот уже в руках Эльды болотная гадюка ...
В тот же миг из дома раздался пронзительный вопль Ирмы:
- Ма-а-ма!
Женщина словно очнулась, бросила верёвку на землю и побежала к дочери.
***
Талька вынырнула из глубокого сна, как из омута. Только не в ясный улыбчивый день, а в тёмную избу, на полати, в груду овечьих шкур. Рядом сопел братишка Талёк. Внизу, возле окна, навалившись грудью на стол, спала мама. Видать, присела отдохнуть, и её сморила усталость.
Это помирала бабка Эльда. Днём лежала молча и неподвижно, а при лунном свете стонала и охала. Колыхалась плотная тряпка, будто кто её сорвать хотел. Но Талька знала: бабка даже встать не может. Высохли ноги, когда близняшки на свет появились. Соседки шептались: Эльда из-за них недвижной сделалась. Своё здоровье отдала, чтобы жизнь в мёртворожденных вдохнуть.
Вчера вечером, наевшись каши, они решили бабку накормить. Думали, поест и охать ночью не будет. Взяли длинную ложку, которой мама щи мешала, зачерпнули сытную горку пшена и подкрались к занавескам.
- Талька, а почему бабушка днём спит, а ночью плачет?
Худенький, болезненный мальчик обращался к сестре, как старшей.
- Не знаю, - Талька локтем отодвинула полотно.
- Фу, чем пахнет? - отшатнулся Талёк. - Может, под лежанкой соседкина кошка сдохла?
- Она же весной потерялась, не помнишь, что ли? Ну, чего встал? Раздвигай занавеску со своей стороны.
Талёк сморщился, но послушался.
Звякнули металлические кольца, и розоватый вечер проник в затхлые сумерки бабкиного убежища.
На подушке, серой, как придорожная пыль, косматая голова.
Зеленоватый плесневелый налёт бугрится на лбу.
В чёрном провале рта посинелый язык.
Полусомкнутые веки в тяжах бурого гноя.
- Она ...она живая? Талька, бабка-то живая ... или померла?
- Маму надо звать, Талёк. Мама ... - хотела закричать, но прошептала девочка. - Пойдём отсюда ...
А как идти, если ноги будто в пол вросли?
За окном ветер в яблоневых ветках запутался. Зашуршал листвой, рванулся в небо и собрал тучи в сумрачные громады. Сразу потемнело и поскучнело на улице. В избу неожиданно для этого часа ночь прокралась. Бабкин угол будто шапкой накрыли.
Не успели ребятишки отпрянуть, как пошевелилась Эльда.
Вспучилось одеяло, с шорохом на пол упало.
Замерцали красноватые огоньки - это бабка на них посмотрела.
Выпала ложка из Талькиных рук.
Тоненько Талёк заплакал.
Сестра его к себе прижала, косыночкой от бабкиного взгляда прикрыла.
Кхм ... кхм ... - раздалось привычное.
- Бабушка, мы думали ... - Талька от страха запнулась, но собралась с силами: - Думали, померла ты ... Каши вот принесли ... А мамы нет ...
Поняла девочка, что говорит неладно, но остановиться не смогла:
- Ты, бабушка, лежи, а мы сейчас уйдём, мешать не будем.
Хлопнула дверь, это мама пришла. Рванулась к ребятишкам, но подойти не смогла - словно сильный встречный ветер остановил. Закрылась рукой, к столу подошла. Свечу зажгла. И от огонька, хиленького и робкого, который больше чадил, чем светил, успокоилось всё в избе. Опали вздувшиеся занавески, потускнели страшные бабкины глаза. Уже не выла старуха, а едва слышно сипела:
- ... у ... дай ... руку ...
Мама детей оттолкнула и задёрнула угол. Ох, и досталось же близняшкам!
Тальке - по щекастой мордашке, брату - веником по тощему заду. Забился он за печку и тихонько хныкал. А сестрица подобрала брошенный мамой веник и аккуратно в угол поставила. Подошла к женщине, горестно лицо закрывшей, и прямо спросила:
- За что, мамонька? Мы бабушку покормить хотели. Думали, от голода она по ночам стонет. Ты ей раньше каши и молока давала. А теперь нет ...
- А теперь не нужна ей каша! - выкрикнула Ирма. - Не ест она. Понимаешь? Не ест!
- Почему? - только и могла вымолвить дочка.
- Умерла потому что ... - женщина высморкалась в угол косынки. - Третий месяц уже ... Вы тогда щавель у реки искали. А я у коров чистила. Захожу - она на полу у лавки лежит. Остыла ...
Ирмины плечи затряслись от рыданий. Она села на лавку, прижала к сердцу плотную и рослую дочку. Уткнулась в кудрявую макушку, будто золотыми стружками обсыпанную, запричитала:
- Нет мне прощения, мамонька. Не проводила тебя, не упокоила. Не отблагодарила за счастье своё - деток маленьких.
Талька тоже хотела заплакать, но не получилось. Уж больно диковинными мамонькины речи показались. Тихонько отстранилась, взяла тяжеленный табурет и напротив села - рассказывай. Талёк из-за печки выскользнул, в ногах у Ирмы устроился.
Женщина долго крепилась, скрыть свою муку от детей хотела. Людям объяснила: больна Хранительница, восприемника ждёт. И замер Край в ожидании освобождения Эльды. Сама судьба должна нового Хранителя к её одру привести.
- Землю нашу, Благословленный Край, Река и Гора охраняют. Созданы они первородным Огнём и Водой неприступными: до заснеженной вершины не добраться, по мёртвым водам не проплыть. Законы Края Хозяйка блюдёт, в её руках - страшные, огромные силы. Умом не понять.
- А кто-нибудь Хозяйку видел? - спросила любопытная девочка.
Ирма поперхнулась, за грудь схватилась. Потом собралась с силами:
- Не знаю. Разве расскажут о таком? Только Хранителям позволено обращаться к Хозяйке ...
- Значит, мы в Краю, как в западне? - другой раз перебила Талька. Знала: сегодня можно.
Даже мёртвая Эльда в своём углу непривычно молчала.
- Раз в три года пропускает Гора странников. Сама их зовёт. Иные погибнут, в каменюки превратятся. Видели на вершине огромную лиственницу? Говорят, сама Хозяйка на страже стоит ...
- А что за Горой? - раздался тоненький Тальков голос.
Мать лёгонькие, как пёрышки, кудряшки тяжёлой ладонью пригладила.
- Там страшный, тяжёлый мир. Не по нашим законам живут. Вот растёт у Волчьего ручья доля-не-доля. С одной стороны лист мягкий, пушистый. Приложишь к щеке - греет ласково. С другой - холодный и жёсткий, как рыбья чешуя. А разделяет их грань - с острыми колючками. Так и наша Гора - грань двум разным мирам.
- Вырасту, попробую Гору перейти. Посмотрю, что там делается, - решила Талька.
Мать грустно на неё посмотрела, промолчала. Вздохнула: вспомнился отец ребятишек. Потом продолжила:
- Может, и уйдёшь. Только знать нужно, что вернуться нельзя. Благословленная земля у человека всегда одна, как единственной мать бывает. Дважды ещё никого не рожали. Странники, что до нас добираются, долго не живут. Помирают от Серой немощи. А о тех, кто о нас покинул, никогда вестей не бывает.
Снова надолго замолчала Ирма. Знать бы, что с Нарутом случилось. Нашёл ли то, что искал, ради чего семью покинул. Не простилась она с ним, родовыми муками маялась. В памяти только два синих мёртвых комочка на простынке и собственный дикий вопль:
- Не-е-ет!
Когда очнулась, в руках близняшки шевелились, крохотные ротики грудь искали. А на полу - обезножившая Эльда. Не подпускала потом детей к себе - может, полюбить боялась, закон помня. Берёшь - отдай ... Или что-то страшное, вроде цены за спасение детей, утаила. Хотела свою вину с собой унести ...
- А почему бабушка разговаривает? Кричит и стонет, как живая? Ты же говорила, мёртвым не больно? - порушила тишину Талька.
- Потому что не упокоена в Роще Предков. Не вернулась в землю, из которой пришла.
Девочка даже завертелась на табурете. Подумать только: три месяца они не спят из-за воплей неживой старухи!
- Так давай похороним её!
- Нельзя, доченька. Сила и знания Эльды должны к кому-то из жителей Края перейти. Ждём нового Хранителя. Он будет сердцем и совестью нашей земли. Учить и лечить будет. Мирить и судить. От своего откажется ради общего.
- А если не откажется?
- Сынок, как свечка горит? Пламя её поедает тихонько. А если с двух концов поджечь? Быстро сгорит. Так и мамонька моя ...
- Непонятно про свечку-то, - сказала Талька. - А как Хранителем стать?
- Это невозможно. Благословленный Край сам выберет. А теперь - быстро на печку!
Присела Ирма к столу и застыла в тяжких раздумьях. Слышала она, как мать руку просила. Только чью? Талькину? Девочка вся в отца-странника. Или доходяги Талька?.. Сколько же ждать ещё освобождения?
Вспомнила Ирма материнский рассказ, как Хранительницей сиротка Эльда стала.
Выхаживала старая Зельда странника. Тяжелее других ему переход через Гору дался. Не потому, что страдал больше, просто умер не сразу. Разворотил ему горный холод бока, раздуло всего. Кровь сначала носом шла, потом изо рта хлынула. Почернелые пальцы мешок сжимали, мяли постоянно - тут ли? Дух нехороший пошёл, Хранительница ждать устала, когда мученик отойдёт. А он всё не умирал. Решила Зельда обмыть бедолагу, не дожидаясь последнего вздоха. Больной уже без сознания был, блуждал где-то в дальних краях, с кем-то на непонятном наречии разговаривал. Развязала тряпки на груди, распустила ворот рубахи. Глядь, а это женщина. Батюшки, да она же на сносях!
Кинулась к кузнецу за советом:
- Что делать-то? Не разродится пришлая.
Кузнец брови нахмурил:
- Как удалось бабе через Гору перейти? Не принимает она женщин. И не в одёжке дело.
- О чём думаешь, дурень? Перешла и перешла. Что делать?
- А что ты в таких случаях делаешь? Освобождай дитя от материнской утробы.
- Дитя-то я достану. А ну как оно выживет? Куда его нести? Кто наречёт и воспитает?
- Мне принесёшь. Среди моих пусть вырастет, - ответил отец пятерых дочерей.
Зельда вскрыла плоть женщины на последнем её вздохе, девочку вынула.
Как заверещала новорожденная, вздёрнулась материнская мёртвая рука с мешком.
В нём камешки потом Эльда нашла - прозрачные, но огнистые. На звёзды похожи. Велела их на Гору отнести и там оставить. Ни к чему им судьбу в Благословленном краю пытать - откуда да зачем. Посланцы вернулись едва живые, высоко подняться не смогли.
Отнесла Зельда девчонку кузнецу.
А через год Предки ему сразу двух сыновей послали.
Маленькая Эльда дневала и ночевала у свой спасительницы. Хвостиком за ней ходила.
Только однажды вспыхнула ни с того ни с сего Зельдина изба.
Пламя в небо с гулом рвалось, а из избы крик:
- Ру-у-ку!
Толпа быстро стянулась на пожар, но никто не пошевелился.
Маленькой шустрой мышкой скользнула Эльда в огонь .
Пожар угас так же внезапно, как начался. А из обугленного остова избы вышла невредимой Хранительница Эльда.
Талька перебрала события дня, как пёстрые речные камешки, и стала размышлять. Не всё ей мама рассказала. И узнать не у кого. Кроме бабки. Опасно это, Талька не дурочка. И братик её не помощник. Девочка бережно поправила одеяло, которое щекотало мальчику нос.
Слезла по лесенке с полатей, к маме подошла. Крепко заснула Ирма, намаялась за три месяца. И вся изба точно в сон провалилась. Яркий лунный свет расплылся белёсым туманом. В бабкином углу тихо. Страшно. Талька с ноги на ногу переступить побоялась, так и стояла возле спящей матери.
Вдруг ночной мрак шевельнулся, и выплыла из него угольная тень.
Словно злой зимний ветер Талькино лицо обдул, губы заморозил.
Тень к двери скользнула и растаяла.
Остался на запятнанном луной полу след, будто землю просыпали ...