Тень удалилась, и сразу посветлело в избе. Засеребрились за окном яблоневые листья в ночной росе, сочные лунные блики по стенам заиграли. Повеселела Талька и смело к занавеске шагнула. Отдёрнула одним взмахом ...
Пуста лежанка, даже тюфяка нет.
Талька обессилела разом. Куда бабка подевалась? Присела девочка на Эльдино ложе и призадумалась. Потом заметила, что босые ноги что-то колет. Глядь, а они все в чёрной земле. Кто же это в их чистую избу земли натащил? Растёрла ногой мелкие комочки и поняла: Эльда свой срок на земле переходила, вот и стала в землю превращаться. А вдруг да рассыплется где-нибудь грудой чернозёма, развеет его ветер, дождь размоет. А как же Благословленный Край? Вдруг Эльда никому свой дар передать не успеет? Ох, как пожалела девочка, что не знала этого раньше! Сразу бы бабке руку протянула. А теперь Эльду, или что там от неё осталось, в ночной темноте искать нужно.
Девочка решительно из избы вышла. Даже на маму не оглянулась, к братику не подошла. Бывает такое с теми, кого судьба в дорогу зовёт.
Сонная тишина плыла над миром. Прозрачная дымка омывала стволы яблонь и стекала вниз к Волчьему Ручью. На востоке пылали снега неприступной Горы. Одинокая гигантская лиственница, как безмолвный, но грозный страж, чернела на их величественной белизне. Ноги сами понесли Тальку по росистому сиянию травы к бурливой воде. Рубашка вымокла и налипла на ноги. Полёвка, такая мягкая в лунном свете, колола и резала ступни. Бежала девочка и не слышала, как хлопнула дверь избы, выпуская кого-то вслед за ней. И словно в его честь вдруг протяжно, печально и торжественно закричали ночные птицы.
На берегу Ручья ветер трепал высокую чёрную фигуру. Клубящимся дымом таяли в воздухе призрачные волосы, рассыпалась пылью смертная рубаха. Талька перевела дух и крикнула:
- Баба Эльда, вот моя рука!
Над Горой глухо расхохотался гром.
Ухнули совы на другом берегу Ручья.
Понёсся к луне страдальческий вой одинокого зверя.
Привидение задрожало, словно рассёк его на мелкие части неожиданно сильный и холодный ветер.
- Баба Эльда, не нужна моя рука, сердце возьми! Не уходи просто так! - Талька шагнула к призраку, но остановилась. Невидимая ледяная стена не пустила.
- Что же теперь будет? - прошептала отчаявшаяся девочка.
Что будет с Талькиной семьёй, с деревней в уютной горсти долины? С Благословленным Краем вообще? Эх, если б раньше знать ...
- Я здесь ... - раздался родной голос.
Это спешил к ней братишка. Штаны все в росе, на коленке - дыры. Кровь на ладонях. Расшибся, наверное, недотёпа. Лежал бы себе на полатях, нет, понесло его вслед за сестрой. Заболеет теперь заморыш. Как строгая и заботливая мать, хотела Талька братца погнать домой, в ласковое тепло избы, к неизменным при любой хвори жарким шкурам. Опять что-то не пустило.
А худенький, чуть ли не прозрачный Талёк, с вечными синяками под неяркими глазами, костлявыми плечами и кривоватыми ногами, мимо сестры прошёл, даже не поглядел. Ткнулся головёнкой в чёрную тень, и рухнула она на него, словно погребла под грудой сажи.
И тотчас первый алый луч прорезал предутреннюю мглу. Это Благословленный Край приветствовал нового Хранителя.
Талька от ярких сполохов закрылась ладонями. А когда отняла их от лица, зажмурилась: в глаза било сиянием необыкновенное утро. Талёк?!! Бросилась к мальчику, который ничком на песке лежал. Схватила. Какие же хрупкие косточки под чересчур свободной рубашкой ... Беззащитные ... Повернула к себе курносое личико. Глаза закрыты синюшными веками. Жив ли? Смирный ветерок сдул с губ чёрные хлопья, пригладил торчавшие дыбом негустые волосы.
Приложила ухо к груди ребёнка и не услышала стука сердца.
- Талёк ... Посмотри на меня ... утро уже ... Талёк! - громко заплакала сестра.
И брат открыл глаза. Слепые. Неживые. Белые и мутные, как скисшее молоко.
Девочка от неожиданности руки разжала. Упал брат на песок, широко распахнув незрячие очи. А над ним играло малиновыми сполохами радостное небо.
Снова заплакала Талька. А мальчик чему-то улыбался. И была страшна эта улыбка на обескровленном личике ребёнка.
Не чуя ног, принеслась Ирма. Бросилась к сыну. Но взять на руки не посмела. Опустилась на колени и долго смотрела, как слепой Талёк радуется утру ...
- Мама, что с его глазами?
- Живой, и ладно, - неожиданно твёрдо и спокойно ответила Ирма.
Талька не заметила, как их окружили сельчане, как женщины подняли Ирму и повели вверх по склону. Чужие сильные руки подхватили девочку, но вывернулась она скользкой рыбёшкой, упала, вёртким ужиком к брату поползла. Ступили рядом на песок громадные мужские сапоги, и забилась девочка в железной хватке кузнеца. И тут словно мир завертелся ... Когда в себя пришла, увидела, что кузнец лицом вниз у самой воды лежал, а люди вокруг к земле нагнулись, как от сильного ветра.
- Защитница ... - испуганно прошелестело в толпе.
- Первая Защитница ...
- Не верил байкам, что может объявиться ...
- Объявилась ... Не спроста. Что-то случиться должно.
- Ну как же так? Почему сразу двоих? - вдруг заголосила Ирма. - Всех детей забрали! За что?..
- Живы, и то хорошо, - сказал кто-то рассудительно.
Потянулись люди с берега к своим избам. Стихли в толпе причитания матери, до времени потерявшей детей. Не ей теперь принадлежат близняшки. Благословленному Краю. А горе рано или поздно затупится о неизбежность.
А Талёк уже на бок повернулся и как ни в чём ни бывало чертил что-то на песке. Поднимал белые глаза к небу, к ветру прислушивался. Рисунок этот целый месяц ни дождь с ветром, ни человек тронуть не могли. Пока не были насыпаны в устье Волчьего Ручья горы камней и земли, чтобы удержать в долине воду. И спасены были небольшие поля от иссушающей жажды, потому что Гора долго не давала прорваться грозовым облакам с дождями.
***
Талька резво, как легкокрылая птица-просянка, перепрыгивала с камня на камень. Ноги в кожаных башмаках едва касались макушек чёрных валунов, когда-то оплавленых огнём Сотворения мира. Тогда недра взбунтовались и в чудовищном гневе разбросали глыбы. Теперь они стали частью ложа вечных снегов. Заплечный мешок после каждого прыжка больно ударял в поясницу, но девушка весело смеялась небу, слоистым облакам, которые опоясывали Гору. Не страшили и коварные обындевевшие провалы. Два дня Талька собирала разноцветные камни, которые растолчёт, чтобы сделать краску для картинок брата. Пора и передохнуть. Вообще-то она никогда не уставала по-настоящему. Особенно на Горе. Обычные люди не выживали - из груди уходил воздух, засыпалось на ходу. А потом возникали вечные стражи мёртвого мира - ледяные истуканы. Но Тальке всё нипочём, она давно стала своей среди камней, снега и тишины.
Девушка села прямо в снег у остроконечного валуна. Пить и есть не хотелось. Талька заглянула в мешок: не маловато ли насобирала? Представила, как брат опустит тонкие пальцы в краску, и оживут под ними чудные картины. А люди будут их рассматривать и толковать. Не только слеп их Хранитель, но и нем.
Хватит рассиживаться. Приготовилась рвануть вниз, но взгляд зацепил запорошенный, ледяной коркой взявшийся бугорок. Так, ещё один житель Горы. Видно, решил когда-то человек покинуть Благословленный Край, да и напился вдосталь смертельного холода. Напился и застыл навсегда. Талька вроде его раньше здесь не замечала. И будто кто-то тихонько, издалека девушку окликнул, просительно и мягко за руку тронул. Известно, что на Горе ложных видений столько же много, сколько у человека снов за всю жизнь бывает. И всё же нужно подойти к покойнику.
Талька оскальзывалась на камнях-голышах, которые прятались под снегом, но упорно приближалась к истукану. Не привыкла она отступать. Добралась, отряхнула иней. Корку отколупнула. Не из пугливых Защитница, а всё-таки отпрянула.
На каменно-серой голове с наплывами чёрных язв слюдянисто мерцали живые глаза.
Неповиджные веки обкрошились.
Коричневатые белки с кровянистыми прожилками чуть дрожали.
От пронзённого ледяными иглами зрачка шла волна боли.
Такой боли, какую людям знать не дано. Только изваяниям, каменную плоть которых по крупинке, по кусочку гложет время.
И тут глаза давно мёртвого человека задрожали и забились, как птичка в силках. Поняла Талька в каком-то наитии, что вниз они указывают, и рукой в сторону долины вопросительно махнула. Отчаянием слюдяная слеза сверкнула. И словно взорвались изнутри очи каменного бродяги. Вспухшая изнутри чернота высыпалась наружу пеплом. С гулом треснул истукан и развалился. И снова вздрогнула Талька. Не раз она видела такое. Считала обычной чередой жизненных явлений. Но сегодня ... Девушка стала копать снег там, где виднелись остатки каменного остова. Порвались об осколки перчатки из оленьей кожи, закровили ободранные руки. И лишь у самой горной поверхности нащупала свёрточек. Развернула. Мощнее и ярче снега засиял белый цветок на изумрудном стебле. По глазам будто ножом полоснули, таким пламенем полыхнуло украшение. Спрятала его Талька за пазуху, поклонилась развороченной снежной могиле, останкам несчастного, сгинувшего давным-давно. Да и домой, в долину, бросилась. Помчалась так, что ветер за ней не успевал. Прыгала-летела, забыть старалась поскорее снежную пустоту и её тайны.
А в долине горный холод и пар от реки превращались в мохнатые редкие хлопья. Они падали на зардевшиеся кусты, поскучневшие цветы и ленивую рыжеватую траву. Под яблоней, на пёстротканой листве, сидел бледный, как осенний рассвет, юноша. На впалых щеках проступали синеватые тени. Такие можно увидеть на снежной вершине Горы. Но те сияли, слепили. Была в них особенная смертоносная сила. А юношеское лицо напоминало проблеск дневного света в глазах умирающего. Устало, измождено опустились уголки бесцветных губ. Слепые глаза смотрели вверх. Искривлённые болезнью пальцы царапали острые ключицы.
Талёк, сыночек, молока выпей, - подошла к юноше статная красивая женщина. Мать с сыном походили на пышную яблоню и поражённый плесневелым налётом кустик.
- На гору смотришь? Талька домой несётся?
- За горло-то почему держишься? Болит? Или ... с Талькой что случилось? Может, ранена она? - женщина напряжённо всмотрелась в лицо слепого, пытаясь отгадать причину его беспокойства. Расслабилась: губы юноши дрогнули в улыбке.
- Пойду воды нагрею, Тальке с дороги помыться. Может, в избу пойдёшь? Или дощечку дать?
Талёк протянул ладонь - да, дощечку.
Как только в руку легла деревянная пластинка, а рядом оказалась корчажка с красками, замелькали пальцы слепого. Сколько жизни в них было и чувства! Ирма с возрастающей тревогой разглядывала проступающую картинку. А когда выхватила разукрашенную доску, вскрикнула.
- Хозяйка это, - сказал кузнец, которого в первую очередь позвала Ирма. - Сход собирать нужно. Беды не миновать.
- А всё старая Эльда виновата! Не отдала земле мёртвых внуков. Теперь нам за неё ответ держать? - завизжала беременная Асута, кузнецова сноха. Обхватила руками живот и села на землю.
- Побойся Предков! - прикрикнул на неё кузнец. - Сколько всего Эльда для народа сделала, не перечесть! И тебя от смерти отбила, когда ты в Волчий ручей свалилась. Синюю и раздутую к Хранительнице принесли. Два дня она от тебя не отходила.
- Да лучше б я тогда к Предкам ушла, чем в огне погибнуть! Ошиблась Зельда, отдав силу девчонке, невесть откуда взявшейся ...
- Ты ещё Сотворение мира вспомни. Небось в то время вороницей летала. Или речкой текла. Иначе откуда б знать тебе? - сурово отчитала Асуту согнутая годами старуха. - Кузнец дело говорит. Сход собирать нужно.
Судача о сходе, люди отправились по домам. Гигант-кузнец ещё немного подержал разрисованную дощечку и бережно положил рядом с яблоней. В прозрачное небо смотрело удивительное лицо: один глаз - яркая синева, другой - спелая рожь. А кругом бушевали языки пламени. Через весь рисунок змеилась чёрная молния.
Талька уже обглодала косточки тушёного кролика и подчистила лепёшкой кисло-сладкую подливку. А брат всё не выходил из своего закутка. Обычно садился возле ног сестры, ощупывал камешки, словно видел в бугристых комках будущие картины. А сейчас мешок сиротливо стоял у двери. Девушка вопросительно посмотрела на мать. Ирма без слов понимала детей. Детей ли?.. Они принимали её заботу, как поле принимает труд землепашца. Не более того. Женщина знала, что Хранитель и Защитница - уже не родная плоть и кровь. Не малые детки, прятавшие мокрые мордашки у неё в подоле - пожалей, мама ... Они над ней, родной избой, селом, всем Благословленном Краем. Как Гора и Река. Ирма вышла, вздохнув: нелегко лишней быть.
Девушка вытащила найденную вещицу, и осветилась изба двуцветными сполохами. Не мог брат видеть игру камней, да, видать, почувствовал. Мёртвыми глазами поймал блики, вышел к сестре. К цветку руки протянул. Талька передала слепому украшение и порадовалась: никогда ещё не было такой улыбки у обречённого на тьму и беззвучие Хранителя.
Ирма всю работу в избе переделала и встретила сумерки на лавочке у двери. Тихо было в избе. Омертвелым молчанием отвечал мир. Женщина не выдержала и вошла. Готовые в дорогу сидели Хранитель и Защитница. Только сейчас заметила мать, как тесна им старая горница. Смелый вызов в Талькиных глазах. А Талёк ... Ирма перевела взгляд с прозрачных, по обыкновению опущенных век юноши на руки и глухо вскрикнула. Узнала она застёжку-цветок ...
- Где? Где ты нашла это?.. - только и смогла вымолвить.
- На Горе, мама. Возле истукана обледенелого.
- Вот как ... - Ирма схватилась за сердце. - На Горе ты, Нарут, нашёл, что искал - свою смерть ...
- Кто такой Нарут? Откуда ты его знаешь?
- Отец ваш. Странник ... - женщина уже не смогла говорить и еле шевелила губами.
- Это его вещица?
- Нет. Хозяйки ... Приглянулся он ей ...
- Рассказывай, мама! - потребовала девушка. Принесла кружку воды и насильно сунула в руки матери. - Талёк на Гору собрался. Я с ним. Ничего не понимаю, но ты мне поможешь.
- Приглянулся Нарут Хозяйке ... Сама знаешь, не человек она. И избранник её тоже должен свою людскую суть потерять. Кто ж знал ... Запуталось всё ... А она, стало быть, не приняла его ... Оледенел ... Не добрался ... Я вам сейчас в дорогу соберу ... - Ирма встала и засуетилась.
Быстро заполнился Талькин походный мешок подорожниками.
Поглядела Ирма в окно на удаляющиеся спины детей и присела у стола.
Теперь она окончательно с миром расплатилась.
Вернула то, что Эльда вырвала, выцарапала у него.
Теперь можно отдохнуть. Теперь всё будет правильно ...
В холодном осеннем воздухе остывала земля. Остывала и старая изба.
Уходил из неё животворный запах тёплого хлеба, звук потрескивающих в печи дров.