Улыбчивое солнце гладило апрельскую землю. Оно не грело, а только высвечивало неяркие краски наступающей весны: щеточку робкой травы, подтаявший лёд луж, вздрагивающие от ветра ветви берёз. Радостный свет играл бликами на жестяных венках могилы, и от него Насте становилось не по себе. Уж лучше бы дождик или лёгкий снежок, который падал вчера. После смерти мамы Настя не любила яркое солнце при хорошей погоде: она представляла, какая ТАМ темнота... Ещё она глядела на свои ноги, обутые в красивые высокие сапоги. Настя не хотела их надевать, но отец по совету молодой жены Марины настоял - нечего деньги зря тратить. Мама была большая модница, и вещей после неё осталось много. Часть из них перекочевала к Марине в шкаф, а другие предназначались для донашивания Насте и её сестре Вере. Сапоги были на два размера больше, но сегодня они давили и жали. Настя стояла, опустив голову, и не слушала того, что говорили о маме в годовщину её смерти люди, собравшиеся на кладбище. Когда зазвенели стаканы, Настя и вовсе отошла в сторону. От людей подальше - к маме ближе. Девочка вообще хотела постоянно находиться в тишине и темноте; люди с их громкими голосами , свет дня, да и вообще вся жизнь делали пропасть между ней и умершей матерью непреодолимой.
К Насте подошла тётя Рая, новая бабушка, мать молодой мачехи.
- Сиротинушка ты моя,- фальшивым голосом, предназначенным не девочке, а всем остальным, громко заговорила она. - Кто ж тебя утешит, как не бабка твоя. Всю прям себя ей отдаю, в школу провожу, из школы встречу. Накормлю-напою, с пенсии обновку куплю.
Настя слушала и не понимала Раису, от которой несло алкоголем, луком и чесночной колбасой. Женщина взяла крепкими пальцами с крупными выпуклыми ногтями Настю за бледный подбородок и попыталась заглянуть ей в глаза. Чего ждала от двенадцатилетней сироты крупная, широкая и не старая ещё Рая? Настя сначала дёрнула головой, а потом всё-таки посмотрела в красное от спиртного лицо. Тётя Рая что-то дожёвывала, губы шевелились, а над ними ритмично двигались рыжеватые редкие волоски. Настю затошнило, и она закрыла глаза.
- Нет чтоб бабке спасибо при людях сказать, - проворчала Раиса, а потом с новыми силами вдруг запричитала, наблюдая за собравшимися помянуть покойницу людьми: - Вот свою вырастила, а теперь мне судьба чужих поднимать. И где ж я покой найду-то?
Она направилась к раскладному столику с водкой и закусками и сделала вид, что плачет. Пьяненькие голоса стали её утешать.
На плечо Насти легонько легла рука Веры, сестрёнки Насти. Она притянула к себе девочку и тоже попыталась поймать её взгляд. Но Настя упорно смотрела вниз: там, под ногами, пряталась тень, и с этой тенью ей хотелось слиться. Может быть, даже исчезнуть под лучами солнца, которое начало уже пригревать. Верке-то что? Ей хорошо, она уже большая, самостоятельная, в этом году закончит колледж. У неё и жених есть, высокий симпатичный Роман. Веруня своего Ромку любит без памяти, чего ей от Насти нужно? Девочка вспомнила, как мама ругала сестру за то, что она "башкой своей не думает". И тут же подумала: не из-за Ромки ли Вера не плакала над умершей матерью, не убивалась так, как сестра? Настю тогда от ямы отец на руках отнёс, а так бы ... Роман - красивый и наглый парень, на него заглядывались девушки постарше Веры. Однако теперь она почему-то одна. Вот и сегодня Роман не появился, хотя Веруня его ждала, от окна не отходила, а потом в ванной плакала. Только из-за этого Настя в ответной ласке прижалась к сестре и замерла: под лёгким плащом круглился упругий живот. И в этом животе что-то недовольно повернулось и требовательно стукнуло. Сёстры стояли и прислушивались к себе и друг другу. Настя вдруг приняла очевидное: постоянные ссоры сестры с отцом, ядовитые речи тёти Раи, открытые насмешки мачехи. Девочка посмотрела на сестру, и сердце её сжалось от боли - губы расплылись, вокруг них появились коричневые пятна, опухшие веки нависли над когда-то яркими синими глазами.
- Веруня, когда? - только и сумела она спросить.
-В конце августа, - прошептала сестра, и покрасневшие глаза налились влагой. - Если дождусь...
-Чего дождёшься? - глупо спросила Настя. Она, конечно, по горьким глазам сестры поняла жестокость своего вопроса, но терпеливо ждала, пока Вера сглотнёт слёзы и, покусывая дрожащие губы, наберётся сил сказать что-то страшное и важное.
-Отец меня из дому гонит. Маринка сама на третьем месяце. Брат или сестра у нас, Настёна, будет, - голос Веры прервался, и она долго молчала, потом добавила: - Папа говорит, чтобы шла туда, где нагуляла. А Ромка сказал, что лучше в армию, чем ребёнок. Его мать тоже против - молодой ещё. Колледж закончу, на работу точно не устроюсь. Ни пелёнок, ни распашонок, ни коляски купить не могу. Настёна, что мне делать, что делать...
Настя в эту минуту вдруг поняла, что сестра о плохом думает. Девочка, конечно, не могла представить суть и границы этого "плохого", но всей душой потянулась защитить сестру и малыша, который, наверное, сейчас всё слышит. Она погладила через живот ребёночка и сказала ему тихо- тихо: "Я с тобой". Потом поглядела в глаза сестре:
-Веруня, тебе волноваться нельзя. Ты потерпи, экзамены сдашь, мы с тобой к деду в Новосибирск уедем. На работу устроишься, а мы с ребёнком сидеть будем .
-Какой дед, какой Новосибирск? - так громко, что на неё все посмотрели, воскликнула Вера. - Он даже на похороны не приехал! Ты разве не помнишь? Может, помер давно. Одна я, Настя, одна на всём белом свете!
Из небольшой толпы поминающих протяжно-капризным голосом плюнула мачеха Марина:
-Как гулять, так не одна. Как отвечать, так одна. Скажи ей, Владимир.
Отец девочек посмотрел на молодую жену, на детей, стоящих отдельно от всех, и, сжав голову руками, выкрикнул то, что давно, ещё до смерти тяжело больной жены, просилось на волю:
-Замолчите, достали вы уже меня! Задолбали!
Марина подавилась своими претензиями, но решила взять реванш. Покачнулась, одной рукой схватилась за сердце, другую приложила к животу: "Мама, что-то плохо мне...Ребёнок". Раиса взвыла и с гневным клёкотом, проклиная семейство, губящее её доченьку, стала усаживать Марину на скамейку у чужой могилы. Люди потихоньку молча потянулись с кладбища.
Сестры онемели от предательства, совершённого у могилы матери, и пошли не сговариваясь к выходу. Владимир шагнул было за ними, но, сжав кулаки и чертыхаясь, присел рядом с женой. Он посидел, опустив голову, и только хотел было обнять и утешить хнычущую Марину, как его взгляд упал на фотографию на памятнике. С белой плиты улыбалась красивая и молодая женщина. Он совсем не помнил её такой, уход за мучительно умирающей женой вытравил из его памяти всё светлое и доброе. А в веселящемся весеннем солнце, ловя блики и отражая их солнечными зайчиками, сияло молодое лицо и, казалось, глядело вслед своим детям.
Настя долго не могла уснуть, всё думала о том, как помочь сестре. Работать её не возьмут, мала ещё. Может, тётя Рая договорится со знакомыми продавцами на вещевом рынке? А ещё летом в тепличном хозяйстве работать можно, траву полоть. Туда даже бомжей берут. Только вот много ли заработаешь? На коляску и то не хватит. А если так: утром подъезды мыть, днём на рынке продавцам помогать, а вечером... Настя так и не придумала, что можно делать вечером, потому что мысли вернулись к другому тяжёлому вопросу: а жить-то им где? Уже сейчас Марина царствовала в их четырёхкомнатной квартире, а что будет, когда появятся один за другим малыши? Настя даже поплакать, как Веруня, не могла. Её точило чувство острой вины перед сестрой. За своим горем Веруньку не замечала, какая же она сестра после этого? Слёзы наконец потекли из-под век, а через минуту Настя уже спала. Снилась ей молодая и красивая мама в белом платье. Она улыбалась дочери и говорила, протягивая руки: "Я с тобою, ангел мой". При жизни от мамы таких слов Настя никогда не слышала, но очень им радовалась и всё шла и шла навстречу маме, только вот дойти никак не могла.
Не слышала Настя и шума в доме, вызванного тем, что проститутка Верка наглоталась, сволочь, таблеток, и если б не Марина, то сдохла прямо в ванной. Настя улыбалась во сне и не знала, что сестру "откачали", а потом оперировали, что она в самом деле чуть не умерла из-за профузного кровотечения. Но спасли, слава Богу. И что Марина поставила мужу условие: как Верку из больницы выпишут, чтоб ноги её в доме не было. Эта потаскушка ещё Настю испортит.
Утром Настя проснулась и всё узнала. Она сама не помнила, как добежала до больницы, как бросилась в ноги медсестре, просясь к Веруньке. Как старая и злая медсестра, вдруг смахнув слёзы, провела обезумевшую от горя девочку к дверям реанимации и показала ей лежащую на какой-то странной койке Веру. Настя смотрела на жёлтое лицо спящей сестры и шептала очень важные для них обеих слова: "Я с тобою, ангел мой, я с тобой".