- Алиса Антоновна, зайдите на минутку, - из приоткрытой двери кабинета пророкотал бас заведующего отделением.
Во как! Алиса Антоновна. Вчера звучало по-другому. Изюминка... Ласточка... Были слова и позатейливее, но умолчу. Я вошла, скромненько уселась на краешек кресла.
- Слушаю вас, Андрей Андреевич, - сказала я с медовой печалью в голосе. Ну прямо рабыня Изаура. Фильм был такой, в детстве смотрела. Долго потом у зеркала тренировалась - изображала грустную беспомощность и беззащитность. В придачу к растерянному объяснению для взрослых: "Не знаю, как это получилось. Я не виновата..."
Опустила глаза так, чтобы ресницы нарисовали на щеках стрельчатые тени - для этого номера неоднократно испытанной программы освещение самое подходящее.
Послышался шумный вздох сквозь сжатые зубы - ага, достало. Ну а теперь ваши претензии, гражданин начальник.
- Ознакомьтесь, - коротко молвил наш зав, и по столу ко мне скользнула пластиковая папка.
Я ничуть не удивилась её содержанию. Два посмертных эпикриза в прошлое дежурство. Паника патанатомов: где внутренние органы? На гистологию* отправлены разможженные в драке печень и селезёнка. Почки и сердце отсутствовали. В прошлый раз - почти весь эпигастрий*. В позапрошлый пустой оказалась торакальная* область. Органы всегда терялись после моего оперативного вмешательства с летальным исходом. Этих папочек с заключениями уже перевидано... А вот сегодня особенная - с лиловыми засосами, оставленными печатью судмедэкспертизы. С листом, увенчанным гербовым синяком областного отдела здравоохранения. Этого следовало ожидать.
- Алиса... - голос Андреича сипел и прерывался. - Алиса Антоновна, вынужден предложить вам уйти в отпуск до конца расследования ...
Расстроен заведующий? А как же... Хотелось бы надеяться, что не только из-за комиссий, которые вот- вот хлынут из бюрократических туч. Может, пожалел способного хирурга, безотказного и неутомимого. Как говорили, талантливого. От Бога. Только вместе с даром Создатель отсыпал мне проблем и неудач. Столько, что и десятерым окажется много.
Кровь с шумом прилила к голове, в бессильном гневе потонул жалкий официоз. Почему я? Почему все порядки и непорядки грёбаного мира свалились на мою голову? Всю жизнь до минуточки растянули два полюса - медицина и спорт. После тридцати осталась одна медицина. Теперь ничего нет! Сначала шепоток: "Доктор-смерть". Потом суетливо бегающие глаза коллег. Застывшая фигура Андреича у окна. И, наконец, " вынужден вам предложить...". А вынудить главного ох как непросто. Не потому, что он мой любовник. Всех его баб в шеренгу построить - километровая колонна получится. Жизнью он мне обязан.
Я оттолкнулась ногой от стола. Взвизгнули колёсики отъезжающего кресла. Загудела от удара дверца сейфа. Вторая вмятина на ней моими усилиями. Первую я оставила, когда вызвали в операционную к Андреичу, который захлёбывался чёрной зернистой рвотой. Сидела тогда над историей болезни и ...
... Мобильник заверещал и затрясся. Точно, из оперблока. А я только что вернулась из терапии - консультативный осмотр. Решался вопрос об ампутации. Деду, понятно, нога не так нужна, как молодому. И всё же следовало покопаться в анализах. Что-то здесь не так. Ампутировать недолго - каких-то полчаса.
До рассудка, занятого связью некроза голени и введением одного нового лекарства, не сразу дошло:
- Алиска, прободная язва желудка...
Как всегда. "Алиска кишечная непроходимость". "Алиска лёгочное кровотечение". "Алиска разлитой перитонит". Не проверю сейчас до мелочей дедову историю болезни, будет "Алиска гангрена".
- Андреич...
Флаг вам в руки, господа. С нашим завом во главе бригады можно на всех столах оперблока работать. Что?.. Андреич?! Господи!
Успела аккурат к остановке сердца. Вокруг мельтешил народ. Кто-то за стеклянной стеной операционной с энтузиазмом орал в свой мобильник. А я приступила к прямому массажу сердца. Упрямая мышца не хотела работать. И вдруг под окровавленной перчаткой затеплилась жизнь. Как будто соединила разорванные смертью провода...
И вот я в отпуске - без бессонных ночей, когда от напряжения затекает спина и дрожат икры. А люди - без моей помощи. Разгуляется костлявая, помашет косой. Эх, Андреич... Не сумел прикрыть, отдал меня врагу. И тех, кто балансировал между жизнью и смертью за моей спиной, тоже отдал.
... Вернувшись домой, я быстро соорудила "рабочую обстановку": коньячок-лимончик и прозрачные обертоны "Моря" Дебюсси. Разлеглась на диване. Напротив - репродукция "Девятого вала" в полстены. Под музыку хорошо плакалось. В свинцово-синих громадах легко тонули мои враги и обиды. В сигаретном дыму вокруг жёлтой от времени хрустальной люстры родилось много правильных решений. Ого , какой крендель всплыл в трёхметровый потолок после затяжки... Ну чем не нос патанатома Маги, которого отправили в отпуск вместе со мной? Крендель опустился и завис невысоко от пола. В горле запрыгал истерический смешок. Подступило самое страшное - безнадёга. Эх, Магомет Нуралиевич, зря ты поверил в меня. В мой дар...
Двадцать пять лет назад.
- Алисонька, подойди к Пете. Поговори с ним. Завтра он с мамой в Москву едет.
Бабушка (какая же она сегодня бледная!) красными припухшими глазами следила за худеньким соседом с огромной лысой головой. Петя робко стоял в тени акации. Его мама держала обеими руками острые плечи, точно боялась, что яркое солнце высушит Петьку, едва он сделает шаг вперёд. То ли резные тени скользнули вдогонку за солнечными бликами, то ли грусть в глазах мальчика заставила сощуриться, но я увидела её. Маску из дедушкиной книги. Только на живом личике.
- Баба, а Петя умрёт, - сказала уверенно,-сегодня умрёт.
- Замолчи, нельзя так говорить. Ну что это за ребёнок? В кого уродилась только... Идём домой, - бабушка с силой дёрнула меня за руку и потащила в полутёмную гулкую пустоту подъезда. Даже в самый жаркий день в нём чувствовался холодок. Такой же, какой заполнял грудь, когда приходило знание: вот жизнь, которая вскоре должна уйти.
- Баб, а погулять? - захныкала я. В корзиночке грустно звякнули лопатка и яркие металлические формочки. - Баб, ну что я сделала?
В лифте бабушка обняла меня. Хлюпающий нос прижался к льняному жакету. Выше мокрого пятна выросла пульсирующая холодная пустота.
- Баба, тебе больно?
Зачем спросила-то? И так знала: больно в последний раз.
Бабушка попыталась вздохнуть. Её пальцы не смогли найти карман с лекарством. Из дверных швов, из углов лифта наползли тени и осели на бабулином лице знакомой маской.
Хоронили бабушку и Петю в один день. Соседки шептались: сразу двое из одного подъезда, нужно ждать третьей смерти. Я их успокоила:
- Никто из подъезда не умрёт. Только этот дяденька, - и указала на моложавого мужчину
. Как оказалось, это был бывший бабушкин начальник. Первый и последний подзатыльник, отвешенный широкой отцовской ладонью, до сих пор в памяти. А коллега бабули погиб в автоаварии на следующий день.
По ночам я думала о том, как было бы здорово, если бы удалось расправиться с тенью и холодом, которые всегда сигналили о чьей-то смерти. Страницу с маской Гиппократа мама давно вырвала из дедовой книги. Вспомнилась "Дюймовочка". Ласточка ожила в тепле и любви сказочной крохотули. Так может, нужно просто согреть этот мир?
Отогревала дохлых кошек то в шерстяном платке, то под батареей. Ходила с мамой к детскому психиатру. Каждый день занималась в спортивнй секции. Пугала родителей полным отсутствием аппетита и сна.
- Алиска, ты самый классный хирург. Андреич тебе в помётки не годится... - Мага ловко опрокинул стопочку и, высоко подбросив помидорку-черри, поймал её негритянскими губами. - А чего ты в науку не идёшь?
Мы отмечали день медика в ночное дежурство. Тёплая июньская ночь дышала в распахнутое окно жасминово-сирениевым ветерком. В ординаторской было жарко от высокоградусного дыхания коллег и непрестанно вспыхивающих сигаретных огоньков.
- А что? Пойду. Даже тему для диссера нашла, - сказала я, вытягивая усталые ноги на кушетке.
- Тема-то какая? - Мага не на шутку заинтересовался и даже отставил в сторону пустую стопку.
- Хирургическое купирование терминальных состояний, - выдала придурковато, на одном дыхании.
Дагестанский носище и негритянские губы Маги собирались в немыслимой гримасе. Он побагровел и сдавленно зарычал. Быстренько налил внеочередную стопочку, чтобы не задохнуться от смеха.
- А как можно купировать терминальные состояния? - раздался с нетрезвой смелостью детский голосок.
Это студентка-санитарочка вступила в профессиональный разговор.
Я взяла Магин фамильный нож и выразительно провела лезвием возле горла.
Мага принял эмбриональную позу и стал похрюкивать от смеха.
Анечка широко распахнула пьяные глазки, её по-щенячьи пухлая мордочка вытянулась:
- А...а ... я не поняла...
- Прирезать! - отчеканила я и встала: - Кто желает принять участие в первом клиническом испытании?
- Положи нож... Его не должна касаться рука женщины... - простонал Мага.
В карманах коллег разноголосо завопили мобильники. Кардиолога Светлану как ветром с места сдуло. Анестезиолог Шурик нарочито вихляющей походкой отправился за ней.
- Погуляли. Дежурит по городу Первая, а страдаем почему-то мы, - совершенно трезвым голосом и даже без акцента пожаловался Мага.
- А...а ...- Анечка вопросительно посмотрела вслед врачам.
- Скушай помидорку, - ласково и вкрадчиво предложил ей Мага.
Анечка покорно взяла черри, стала добросовестно жевать.
- Видишь, Аня, ты пьяна, но мимо рта овощ не пронесла. Не в ухо его засунула. Вот и Шурик так же легко сейчас больного интубирует, - раздумчиво протянул Мага и вдруг сердито и громко спросил: - Всё поняла?
Анечка быстро-быстро закивала головой.
Посмеивающиеся сестрички начали прибирать в остывающей ординаторской. Анечка путалась у них под ногами, оглядываясь на Магу. Он сегодня остался с нами из солидарности. Не совсем, конечно, но всё же...
Мы целовались в тёмном холодном холле. Под нами - подвал, фреон, прозекторская. Оттуда тянуло зимней неподвижностью и острым ощущением небытия. Я покусывала губы своего коллеги и знала точно: пока в моей груди любовное пламя и бурлящее желание жить, смерти нечего делать рядом.
- Алиска... я тебя люблю, -прошептал Мага, отдышавшись. - Насрать мне на Андреича и всех остальных... увезу тебя...
Я не ответила, погладила загорелую шею и могучие плечи страстного патанатома. Так приятно впитывать шумное дыхание и гулкое биение горячего южного сердца!
- А правда, ты смерть чуешь и отгонять её умеешь?
Эх, Мага... Давно разглядела в твоих глазах-черносливинах этот вопрос, да всё ж надеялась, что не задашь его. К чему тебе знать о тяжком кресте, который вот-вот придавит меня? Но ты дорог мне, старый друг. Очень дорог. И врать тебе я не буду.
- Правда. С детства чую.
Пятнадцать лет назад.
Ещё пульсировал в ушах божественный ритм "Арии" и горели щёки, ободранные встречным ветром. Глаза помнили разноцветную сияющую ленту, в которую слились огни по сторонам дороги. Мы с Лёхой прощались у подъезда. Наши губы не искали друг друга - поцелуи ничего не значили. Только ночь, разорванная в клочья скоростью. Только тела, сплетённые в полёте. Он держал моё лицо в жёстких, пахнущих мазутом ладонях, всматривался в глаза. Вдруг сердце споткнулось в нехорошем предчувствии. Точно. Вокруг ясных и добрых Лёхиных глаз прорезались серые морщины. Нос заострился, а уголки губ страдальчески опустились. Маска Гиппократа. Неужели?.. Лёха, мой парень, моя гордость. Я в отчаянии поцарапала лоб о молнию косухи.
- Алиска, любимая, что с тобой?
Прозрение пришло как удар тока. Исступлённо целовала обалдевшие глаза, обветренные губы, по-мужски рельефный подбородок. Языком разглаживала невидимые трещины, которые могли очень скоро всосать в себя Лёхину жизнь. И вливала, вливала свою душу и любовь в неясную смертную мглу.
Отрывистое тявканье моторов. Ругань в распахнутых над нашими головами окнах. Мощные наглые гудки, удивлённо-радостный свист друзей. Лёха оседлал байк, и в отступившей черноте засияло его потрясённое счастливое лицо, чистое, как промытое дождём небо. После того ночного полёта друзей-байкеров в живых остался один Лёха.
Училась. Любила. Экспериментировала.
"Курвуазье" янтарно подмигнул в свете люстры. Тишина поглотила волны "Моря", баюкающие свои тоскливые тайны. Только девятый вал нёс смерть, да застыли моряки в вечном противостоянии человека и стихии. Я часто вспоминала эту картину возле операционного стола. Иссекала, ушивала неотвратимое, возвращала его в первородную бездну. Передавала больного заботам анестезиолога и не видела маски, с которой вступила в борьбу двадцатилетней. Но больные умирали. Патанатомы поднимали на меня вопрошающие, а потом обвиняющие взгляды. Сестрички, восторгавшиеся поначалу, пустили шепоток: "Доктор-смерть". Пациенты боялись оперироваться. Перешла в категорию вечно дежурящих хирургов при полном отсутствии плановых операций.
В клубах дыма медленно вызрела идея. Так, дым - в распахнутое окно, в руки гору пустых бланков для анализа, с компа - чужое заключение УЗИ. Теперь по документам я больна. Панкреатит. У меня обострение, необходима срочная госпитализация. Может быть, оперативное лечение. И отдельная платная палата, в которой можно запереться от всего мира. Пока меня будут "лечить" коллеги, успею облазить больницу от подвала до чердака. Напоследок - два очень важных звонка друзьям. По крайней мере, тем, кого могу считать друзьями. Всё! Сделала стойку на голове. Стопы угрожающе направила в сторону гигантской волны на стене. Потрясла ножными бирманскими браслетами и развеселилась. Эх, всегда мечтала о серфинге. А прокачусь-ка я для начала на гребне этой больничной волны!
Утром, поколдовав у зеркала три часа, заявилась к заведующему. Андреич упорно смотрел в сторону. Сегодня на него не действовали ни открытые туфельки на десятисантиметровой шпильке, ни светлое глазетовое платье-футляр. А ведь старательно создавала образ концертной скрипки, податливой к любому движению руки музыканта.
Андреич не единственный, кто знал мою историю и суть клинических успехов. А вот держал в узде экстрасенсорные возможности, не допускал к некоторым пациентам только он. Берёг, что ли? Может, просто боялся? Только чего? Однажды привезли раненого парнишку. На животе, прикрытый марлей, колыхался кишечник. Лицо цементировано маской. После операции Андреич, который шумным дыханием сопровождал все этапы вмешательства, сказал: "Не верю!" Вот тогда-то и разверзлась под моими ногами бездна. И я, не чуя пустоты, в неё ступила... Кому-то было нужно, чтобы больные умерли. Кощунственно звучит. И подло по отношению к коллегам, которые, скорее всего, ни при чём.
- Я сделаю всё, как ты скажешь. Хочешь поиграть в детектива - играй. Только не втягивай в это меня. Кто ещё в курсе? - спросил с явной досадой завотделением.
Уткнулся в гору бумаг. Но багровая шея выдала первую степень хирургического гнева. Далее - только высшая, и если это произойдёт в операционной, инструменты полетят на пол, а бригада забудет свои имена-отчества.
- Только вы, Андрей Андреевич, - с дурашливой честностью в глазах ответила я.
Андреич посмотрел на меня с тяжёлым раздражением. Как на человека, который затягивает прощание пустыми разговорами.
Я лежала в отдельной платной палаты якобы с приступом панкреатита, дожидалась своего часа. Завотделением заглянул несколько раз. Неодобрительно покосился на журнал "Судебная медицина" в моих руках. При последнем посещении поставил в маленький палатный холодильник пакет. Буркнул: "Клубника и абрикосы. И копчёная курица для твоего панкреатита". Постоял, подумал, потом предательски вытащил ключ из замка. Я протестующее привстала со своего ложа, но Андреич сделал зверское лицо. Вышло натурально, поэтому возмущаться не стала.
К ночи в палату вплыла новая медсестра:
- Вам капельница на ночь. Почему-то только физраствор. При сильных болях звоните. Уколю.
Какая к чертям капельница? Заигрался Андреич. Впрочем, не помешает. Только вот сестричка-то немолода. Я это поняла, когда она склонилась над моей рукой. Искуснейший макияж покрывал туго натянутую на скулах кожу. Запах дорогущих духов словно парил возле неё, отгораживая от больничной обстановки элегантность покупной красоты. И с каких пор в нашем отделении работает средний медперсонал старше ... ну, сорока? На волнах недоумения я поплыла в темноту... Покачивалась и урывками размышляла: где же я довелось обонять этот горьковатый изысканный аромат? Что-то неприятное, нечистое связано с ним... Вспомнила: этот запах пропитал кабинет главного врача больницы, когда я была вызвана для оправданий по поводу анонимки самого мерзкого содержания. И если бы не факты да воинственно настроенный коллектив нашего отделения, объясняться бы мне с законом. Андреич тогда трубил, как раненый слон. А через неделю зава оперировали. Потом изредка я обоняла эти духи в его палате.
Пять лет назад.
Первое моё дежурство в этой больнице началось с ранений после автокатастрофы. В свете бестеневых ламп шло зятяжное сражение. В руках занудливо гудела усталая тяжесть. Только что ушила ранение сердечной сумки у бывшего трупа. Согнала маску с коченеющих щёк. "Алиса Антоновна, вы волшебница!" - заслуженно похвалила операционная сестра. Желчный коллега, жуткий матершинник, от замечаний которого тряслись руки ассистентов, молчал у стола два часа. Потом посмотрел долгим влюблённым взглядом и пошёл размываться, не проронив ни слова. Над шумом ИВЛ, постаныванием отсосов пронёсся победный смех всей бригады.
В коридоре подошёл охранник.
- Алиса Антоновна, к вам рвётся родственник пострадавших. Говорит, ваш знакомый. Перфильев Алексей.
- Лёха?..
Ноги вспомнили ритм бешеного бега перед опорным прыжком. Перед глазами - остывавшие трупы на столах в соседнем операционном боксе. Значит, это Лёхины жена и дочка дожидаются поездки во фреон.
- Алиса! - бросился ко мне бывший байкер. - Алиса, я знаю, ты можешь... Никто не может. Только ты... Сделай хоть что-нибудь! Ну, как тогда... Помнишь? Суслик и Шалый погибли. Я выжил. Спаси, Алиса... Хоть Дашеньку...
Что сказать другу, который заходился в бесслёзных рыданиях? Травмы, несовместимые с жизнью.Дашенькино сердечко сопротивлялось до последней минуты. Маски не было. Потому что не было и самого лица. Кровавая каша с осколками костей.
Вместо ответа попыталась обнять.
Лёха отступил и страшно прорычал:
- Не верю... И никогда не поверю... Ублюдки! Будьте вы прокляты!
Говорили, что Лёха повесился. Я не верила. Знала: десять лет назад удалось отбить Лёхину жизнь. Надолго, потому что в его спасение была вложена вся моя душа.
Работала. Любила. Приходила домой и мечтала, чтобы кто-нибудь хоть на минуту снял с моих плеч крест. А по ночам чувствовала его на своём сердце.
Девятый вал смял меня. В фиолетовых глубинах не было воздуха. Грудь сдавила многотонная тяжесть. Веки и губы задёргали электрические разряды... Миорелаксант* центрального действия... Кто и как ввёл мне препарат? Новая медсестра... Физраствор... Собрала остатки тепла в солнечном сплетении. Рука поймала (или это только показалось?) скользкий корпус телефона...
Три дня спустя Андреич внимательно смотрел на мои еле шевелившиеся губы. Как чудом выползший из пустыни странник, я с радостной лёгкостью рассказала о медсестре.
- Такой сестры нет в отделении. Ничего тебе не назначал.
Я знала: не врал. Пожелай он избавиться от слишком любопытной коллеги - не пришлось бы сейчас с ним беседовать. Наш зав не любит полумер. Открыл бы свой сейф и взял не первый попавшийся препарат, а один из тех, что в самом низу. Постарался кто-то близкий Андреичу, с медицинским образованием, но не практикующий... давно не практикующий.
- В полиции у меня друзья. Оказали небольшую неофициальную услугу, - Андреич вытащил из кармана пакетик со шприцем и со снисходительным презрением посмотрел на меня. Сделал паузу, чтобы осознала всю меру своей глупости и его великодушия.
А я уставилась на пальцы со следами чёрно-фиолетовой глубины, из которой меня чудом вытащили три дня назад. Если бы не Мага... Друг остался в больнице на ночь и ничего мне не сказал. Просто решил быть рядом. Наплевал на подозрение коллег, рискнул не только работой... Кабы не он, засосал бы донный ил бессильно распластанное тело.
- Догадайся с трёх раз, чьи на шприце пальчики. Твои, Алиса Антоновна. Чуть себя не угробила в детективных играх. Ну, теперь им конец. Охранники круглосуточно возле палаты. Полный покой. Консультация психиатра, - отчеканил Андреич "назначения". - Живо сюда телефон.
Я покорно отдала стиснутый в ладони мобильник. Успела прочитать последнее Магино sms: "Тканевое типирование".
Ночью проснулась от голосов у открытой двери палаты:
- Ребята, только быстро. Первой моя голова полетит, вы знаете, - прошептал незнакомец.
- Саня, спасибо тебе. Твой должник на этом и том свете... - отозвался Лёха.
Так, значит, Мага и Лёха договорились с охранником. Жаль, что нельзя так же легко договориться с тем, кто управляет людскими судьбами. Но попробовать-то можно, почему нет?..
Приподняла голову и сквозь липкую слёзную муть улыбнулась друзьям. Они ведь, друзья-то, не только у Андреича. И связали нас не взаимные услуги и выгода, а жизнь и смерть.
Три тени - противники всех и всяческих масок, - мы обсудили план действий. Детектив - бывший мент, умерший для всех. Приговорённая к смерти и безобидный туповатый шалопай. Копающийся в человеческих останках "пария" от медицины. Но мы поднимем из бездны гигантскую волну.
- В подвале обнаружены полиэтиленовые мешочки с расползшимися в кашу органами. Посчитали хулиганством. Андреич как-то всё быстро замял, - сказал Лёха.
- Шакал! - Мага сжал до синевы кулаки устрашающего размера. - Убью!
- Убью и сяду. За вонючую шкуру шакала отдам свою жизнь. Любимой пожертвую... - Лёха мудро и загадочно улыбнулся, глядя на нас. Добавил: - Любимой работой. Только это имел в виду.
Решили: нужно ждать. Я согласилась. А чего спорить-то? Против преступника, который пытался тупо подставить мня, а потом и прикончить, друзья бессильны. Но злоумышленник не знает, что с этой минуты на него несётся незримый Девятый вал.
Утром, ещё до планёрки, пинком открыла запертую дверь кабинета Андреича. От стремительного движения распахнулся шёлковый халатик-кимоно.
Андреич побоялся глянуть в глаза, испуганно отвернулся. Уставился в окно. Ага, понял, что я пришла совсем не для того, чтобы пожелать доброго утра.
- Как догадалась? - глухо спросил он.
- Тканевое типирование. Ты ведь богом себя возомнил? Посчитал себя вправе решать, кому жить, а кому умереть. Тот парнишка с проникающим ранением брюшной полости... Он пять часов в приёмном провёл. Пока на антигены проверили. Клиента подыскали, может быть. Из него кишки ползли, а ты ждал. И в операционную везли его умирать. А тут я. Со своими способностями...
- Алиса, ты врач и прекрасно знаешь всю ситуацию в трансплантологии, - начал Андреич спокойно, как на совещании. Потом сорвался на какой-то по-бабски беспомощный крик: - Ты ничего не докажешь! Ничего! Тебе никогда не дотянуться... Не воровал я органы у трупов! Бред! Покушения на тебя не устраивал...
- Ну да. Не воровал и не устраивал. Верю, - миролюбиво сказала я. - Выписывай. Я ухожу.
Отправилась в палату за вещами, но психанула и всё расшвыряла. Присела и задумалась. Андреич не мог отказаться от меня. И не хотел. А я мешала. Кто-то старался опорочить, замарать подозрениями. Случись какой сбой в преступном механизме, на меня можно будет перевести стрелки. Мол, возомнила себя экстрасенсом, гениальным хирургом, свихнулась, а следы преступных ошибок решила скрыть таким идиотским способом - что взять с умалишённой? Ожидали, что я сдуюсь. Спрячусь в терапии или ещё каком-нибудь более спокойном отделении больницы. И только одному человеку было нужно упрятать меня в могилу. Тому, чьи мотивы пропитаны страшным ядом - бессильной ревностью.
Мой красный шустрый "Опель- Астра" неугомонным эритроцитом влился в поток движущихся машин. Ветер разметал волосы, душа возопила о скорости, и чтобы её усмирить, я стала во всю мощь лёгких подпевать мультяшной песенке: "Работники ножа и топора, романтики с большой дороги!"
Сейчас возле особнячка в тени вязов я дожидаюсь человека, который покушался на меня. Устраивал ребячий спектакль с похищением никому не нужных частей тел умерших пациентов, играл совсем не детскую роль в коммерческой медицине. И не смог забыть о моей главной "провинности" - спасении жизни Андреича в тот момент, когда он защитил меня и предал своего компаньона по торговле органами.
С удивительно красивого лица, созданного стараниям лучшего стилиста в городе, нагло смотрят глаза проворовавшейся и уличённой торговки. Решение приходит так же неожиданно и пронзительно, как пятнадцать лет назад. Если мне удаётся содрать с человеческого лица смертельную маску, то возможен и обратный процесс. Месть из ревности я прощаю. А вот смерть тех, кто ещё мог бы жить - нет. Ибо если дожидаться заступничества в лице закона, погибнут другие больные, а первыми - мои друзья. За себя не боюсь - давно привыкла к незримому присутствию костлявой. Актёрствую первый и последний раз в своей жизни. С ужасом говорю, тыча в манекенное лицо жены Андрея Андреевича:
- Ой, я вижу маску! Где ваш мобильник? Скорее звоните в неотложку! Вы уже бледны, как сама смерть... Ваши губы напоминают раздавленные сливы. Сердце сейчас пронзит острая боль, которая не даст вздохнуть...
Чёрт подери, на кукольном лице прорисовываются знакомые тени! Губы растягивает предсмертный сарказм, который я видела на картинке в детстве. Лоб окропляет пот. Женщина изумлённо глядит на меня. Её рука обрывает шарфик, заколотый камеей. Потом бессильно падает. Тело валится возле калитки.
- Внезапная коронарная смерть, - философски говорю я и иду к своей машине.
***
Маска Гиппократа - внешний облик умирающего больного, описанный Гиппократом в "Прогностике"
Гистология - микроскопическое исследование поражённых тканей.