Аннотация: Локация, герои, события - выдумка автора.
Стылым октябрьским утром Сёмка Грызлов ехал в автобусе вместе с рабочими, которых доставляли к месту застройки. Если бы они не пригласили его, топать бы ему целый час по грунтовке. На конечной остановке маршрутки один пожилой мужчина сказал:
- Эй, паренёк, полезай к нам. Мест, понятно, нет, но можно немного и постоять. Всё не тащиться под дождём до больнички. Каждый день тебя видим. Жалко.
Сёмка обрадовался. Дорога к новоотстроенной психушке, которая находилась далеко за пределами города, и в самом деле была не сахар. У всех сотрудников, даже санитаров, имелся собственный транспорт. А что? Коллектив сплочённый, повязанный... Только вот Сёмку с весны никто в машину не приглашал. Оно и понятно - кому охота отправиться на тот свет до времени?
Автобус строителей двигался медленно, трясясь и наклоняясь то в одну сторону, то другую. Дорога-то развалена колеями от большегрузов. За запотевшими стёклами ничего не видно. И это плохо: Сёмке не на что отвлечься. И вот-вот накатит приступ, когда из его не раз расковырянной хирургами башки повалит в ненастный день чёрная Ночь.
Так и случилось весной, когда больных только перевели в новое здание. Его позвал к себе в машину медбрат Петька Дёмин. Он со всеми пытался дружить, от пациентов до раздатчицы в столовке. У него, у Петьки-то, были свои проблемы по психиатрической части. Он тоже был из "ночных", но сумел устроиться в жизни среди здоровых. Его использовал главврач, когда требовалось по-тихому спровадить кого-то из больных на тот свет. И денег за это медбрату не платил. Петька и сам бы приплатил за то, чтобы выпустить пар. Скрытая гомицидомания, желание убивать людей, тоже не сахар, как и эта чёртова дорога.
Сёмку мотнуло так, что он не удержался за поручень, и наступил на ногу рабочего из мигрантов. Строитель хотел было обругать Сёмку, но глянул ему в лицо и опустил глаза, пробормотал что-то шёпотом. Верно поступил. Поэтому Аллах уберёг его от расплаты за злое слово. Сёмка бы ни за что не удержался и наградил его своей Ночью, которая вечно пряталась в его башке. А сейчас ему придётся вновь и вновь вспоминать про Петьку. Может, Ночь обманется и позволит ему спокойно доехать до психушки.
Да, попал Дёмин Петька в тот раз... А не нужно было ему врать. Сёмку невозможно обмануть или что-то скрыть от него. Петька широко улыбнулся Сёмке, распахивая дверцу машины. Но не знал, что его показное добродушие известно санитару. Всякий раз, ставя укол, Петька мысленно проводил скальпелем по горлу пациента; воображал удавку на шее какого-нибудь старика, которого он привёл на физиопроцедуры. А поднимая его с лежанки, жалел, что не случилось удара тока, который бы навсегда прервал биение сердца никчёмного бедолаги. Ему бы работать в то время, когда практиковали лоботомию. Ох, с каким бы удовольствием и страстью он вбил орбитокласт, такой штырёк, в глазницу пациенту! И специально бы ошибся, чтобы убить. Но для этого нужно быть врачом, а Петьку два раза отчисляли из меда. Его бы самого в психушку...
Так вот, медбрат решил заронить в Сёмкину голову мысль о вине за смерть бабки, которую никак не могли вылечить: она не двигалась, не говорила, её невозможно было накормить из-за спазма гортани. Сообразительный Петька поковырялся в аппарате подачи тока для электросудорожной терапии, напросился ассистировать врачу. Понятно, Сёмки при этом не было. Но из-за Ночи он и так всё знал. Петька затрясся от скорого и сильного оргазма, видя корчи бабки, ощущая запах пены из её рта, ловя миг смерти.
Главврач потом отчитал Петьку: не было никакой необходимости в бабкиной смерти. Началось расследование, экспертизы, и медбрат вообразил, что хорошо бы, если дурковатый санитар возьмёт всё на себя. То есть попытался обмануть саму Ночь!
- А что ты, Сёма, делал неделю назад в кабинете ЭСТ? - спросил он вкрадчиво.
Сёмка молча наморщил лоб. Что он делал? Уборку, конечно.
- Ты же там был, так? - уточнил Петька.
Сёмка кивнул.
- Не забудь сказать об этом врачам, которые придут расспрашивать. Ты ведь наверняка аппаратуру протёр.
И Петька оторвал взгляд от дороги, посмотрел лукаво блеснувшими глазами на санитара.
Сёмка не успел осознать, для чего медбрат напомнил ему об этом. Ночь вперёд всё поняла и ринулась на Петьку Дёмина. Обволокла его со всех сторон, проникла через кожу, вгрызлась в мозг, мышцы и внутренности. От обилия жидкости набухла и порвала медбрата изнутри.
Сёмка еле-еле успел дёрнуть за ручку, открыть дверцу. Покатился по дороге, пока не свалился с насыпи. А Петькина машина вместе с шофёром врезалась в столб. А потом ещё и вспыхнула отчего-то. Гайцы и эмчеэсники доставали из обугленного железа пропечённый мясо-костный фарш. Этот запах не забыть. Им долго воняла Ночь, которая тоже успела вернуться в Сёмкину голову. А его самого не отпускали до обеда, всё расспрашивали, пока за ним не приехал главврач.
Он-то и рассказал гайцам о безобидном санитаре с задержкой умственного развития. Наверное, и документы какие-то показывал. Он ведь был официальным опекуном инвалида. За это платил ему вдвое меньше, чем полагалось по окладу. Но Сёмке деньги почти не нужны - на работе накормят, обноски подарят. Вот только за комнату в общаге приходилось рассчитываться самому.
После случая с Петькой все сотрудники стали его сторониться. Они и раньше обходили Сёмку, как пустое место. Но, видать, поняли, что это место вовсе не пустое, что рядом с Сёмкой кто-то ещё есть. В психушке ведь работать - всё равно что по канату над пропастью идти. Нормальность - это сам канат. А под ногами - бездна безумия, в которую можно свалиться в любой миг даже не от своего неловкого движения, а от ветра. Может, никто из врачей не знал, но через Ночь Сёмке известно, что безумие точно так же заразно, как какой-нибудь грипп.
Сёмка чуть не проехал поворот к больничке. Не смог тотчас крикнуть шофёру, чтобы остановил автобус, и просто замычал. Тот же пожилой рабочий, который пригласил его, сам громко сказал:
Автобусная дверь отъехала, но Сёмка не сразу вышел. Ночь сказала ему кое-что ужасное. Но ведь если предупредить людей, они ему просто не поверят. Как быть-то?
Шофёр, не оборачиваясь, грубо обратился к нему:
- Шевелись давай. Людей на смену везу.
И тогда Сёмка просто глянул в глаза добряку-рабочему. Может, он поймёт? Понял или нет, неизвестно. Но плохо ему стало по-настоящему.
Сёмка зашагал мимо остатков села, которое скоро сожрёт разраставшийся город.
В больничке санитар быстро протёр пол в приёмном покое и уселся на стул в углу. Он умел успокоить любого, даже самого буйного "ночного" больного; помыть и переодеть так, что пациенты не раздражались. А ещё он всегда старался проследить, чтобы у подопечных было всё нужное для стационара. В этом случае уже раздражались медсёстры и врачи, но ничего не поделаешь - Сёмка всегда оказывался прав. Поступлений не случилось до десяти часов, и санитару было велено собрать баночки с анализами, отнести их в подъехавшую машину. Как приятно было этим заниматься! Ночь совсем не беспокоила его.
Но, выйдя к машине, Сёмка точно окаменел. Он почувствовал, что Ночь в его голове обернулась тяжеленной глыбой и стала плющить мозги. Так всегда бывало, когда должно было произойти что-то ужасное, непоправимое. И точно: скорая помощь противным воем издалека возвестила о своём появлении, нырнула в ворота и остановилась напротив крыльца. Двое в синих формах, фельдшеры психиатрической бригады, выволокли из салона... того самого доброго рабочего! Сёмка покачнулся от горя. Ну почему самым хорошим людям выпадает в жизни больше плохого, чем другим? Иной негодяй живёт себе припеваючи, а добрый человек страдает.
Рабочий орал, выпучив глаза:
- Сейчас свалится! Отойдите! Отойдите! Где прораб, вашу мать?
Сёмка сунул в машину пластиковые контейнеры с анализами, забрал стопку бумажек с результатами и медленно подошёл к рабочему со словами:
- Батя, всё пучком! Ты только помолчи, а?
Он знал, что это не его слова. Их сказал сын рабочего, когда уезжал туда, где вовсю буйствовала другая Ночь, ещё похуже, чем Сёмкина. И рабочий не ведал, жив ли его сын сейчас.
- Батя, всё пучком! - повторил Сёмка.
Рабочий обмяк в руках фельдшеров, позволил повести себя в приёмное отделение. Сёмка заторопился вослед.
Явился заспанный дежурный врач, стал расспрашивать фельдшеров скорой, а потом беседовать с больным, который позабыл имя-фамилию, место жительства, но напомнил, что ему срочно нужен прораб. Врач скривился: он не любил пациентов с реактивными психозами, которые его просто не слышат и не понимают. Как можно не слышать его, закончившего мед с красным дипломом! Он предпочитал богатеньких старушенций с начавшейся деменцией. Они попадали под очарование его речей и смотрели в рот врачу с ожиданием каких-то очень, очень важных слов, которые могут изменить мир вокруг них.
- Галоперидол двадцать миллиграммов! - велел он медсестре.
А теперь уже скривился Сёмка: это было слишком много для рабочего. Но ничего не поделаешь, он всего лишь санитар. Вот осторожно и аккуратно раздеть больного, сводить в душ, одеть в больничное, проводить в палату - это его обязанности. Он их выполнит, не сказав ни слова пациенту: его Ночь сама передаст бедолаге, что нужно делать - спокойно, очень спокойно себя вести, не кричать, не расстраиваться самому и не волновать никого.
Он краем уха услышал разговор по телефону одного из фельдшеров бригады, который всё ещё не покончил с заполнением документов:
- Да ты что? Кран упал? Но мы там вряд ли нужны... Разве только осмотреть свидетелей... ладно, съездим.
- Слышь, Лёха? На той стройке, где мы Терентьева забрали, кран упал, - обратился фельдшер к напарнику. - Значит, этот бедняга как-то предчувствовал беду.
- Не бери в голову. Сейчас у людей крышу сносит по любому поводу. Совпадение, не иначе, - ответил напарник.
Сёмка-то знал, что это случится. Ему и быть на стройке не нужно, чтобы видеть последствия крушения крана. И даже хорошо, что добрый Терентьев сейчас ничего не осознаёт.
После душа Сёмка сам вытер его лицо несколько раз. Показалось, что не только глаза, но и каждая морщина Терентьева не переставая сочились влагой. Это плохо. Он, опытный санитар ошибся. Добряк, как и Сёмка, услышал про падение крана. Нужно научить Терентьева прогонять горе и вину, впускать в себя Ночь. Иначе - только серая пустота, которую люди называют смертью. Они же и считают её самым плохим, что может случиться с человеком. Это простительно, ведь не все люди знакомы с тем, что творится в головах "ночных" пациентов. Но Сёмке очень хотелось видеть некоторых из них среди живых.
К обеду привезли из больницы девушку. Вызвали санитарок из женского отделения. Ночь в голове Сёмки даже не колыхнулась. А он успокоился: среди них нет подобных Дёмину Петьке. Но стало интересно, поэтому пришлось задержаться в уголке на стуле.
Ох ты... А ведь девушке грозила беда. Недавно умер её отец, и мачеха со своими родственниками принялась за лечение слабоумной падчерицы. Хотя кто из них знал, что слабоумия вообще нет. Есть иноумие. Сёмка в детстве сам пострадал от того, что его считали таким же, как эта Екатерина Смолькова. Ночь в Сёмкиной голове съёжилась в комочек. Как он сам когда-то...
... Наркоманка-мать родила его неизвестно от кого. Взяла и сунула в клетку, которую соорудил её сожитель. Когда орал, получал болючих затрещин. Замолкал - его кормили. Несколько раз от этой кормёжки - кусков хлеба, селёдки, огрызков колбасы - помирал на глазах матери. Вот тогда-то она вытаскивала его из клетки, трясла вниз головой. А ещё лохматый пёс помогал, отрыгивал прямо в клетку непереваренное. Тогда-то он и познакомился со своей Ночью.
Откуда ему всё это знать, ведь он был так мал?.. Получилось, что именно иноумие заставило запечатлеть каждый день мучений. Даже сейчас эти дни вытесняли из Сёмкиной головы настоящие. А он напускал на всех свою главную покровительницу - Ночь.
К матери часто ломились соседи, особые люди - менты, какие-то толпы. Почему из квартиры доносится вонь? Так собака же... Животные всегда пахнут. Что за вой слышится? Сказано ведь - собака. Маргиналы шляются? Ой, не смешите, это гости. Своих гоняйте. Оргии? Съезжайте в отдельное жильё и прокисайте от скуки. Три кражи за полгода? На каждом этаже кто-то помер? Претензии к вашему боженьке: все рано или поздно сдохнут, всех когда-то хоть по разу обокрадут.
И только особые люди, менты, попадали в квартиру матери. Почему-то они не заглядывали в вонючую клетку на балконе с грудой тряпья. И никто не знал про Сёмку. И лишь когда он понял, что исчезла его лохматая кормилица, то отомстил матери, её сожителю и гостям. Ночь, пока слабосильная, как годовалый ребёнок, попортила им внутренности, которые переваривали редкое в квартире мясо.
Сёмку забрали в Дом малютки. Иноумие снова помогло ему, просто взяло и спряталось. Не появлялось, пока он учился в коррекционной, а потом нормальной школе. Вылезло лишь в восемнадцать лет, когда его взяли на работу дворником в психушку. Повышения до санитара он добился сам. Ну как сам-то?.. Ночь с иноумием, конечно, пособили...
У иноумия не было слов. Только картинки. А девушка Екатерина на лежанке просто кричала, задыхалась от картинок. Она орала, швыряя их во врача, медсестру, санитарок. И Сёмку, конечно. И никто, кроме него, не услышал и не понял. Зато теперь у него два главных человека в больничке - рабочий Терентьев и больная гебефренией, то есть самым худшим видом шизофрении, Смолькова.
Для Сёмки с его Ночью позаботиться о них - дело чести.
- Грызлов? Ты почему здесь? Отправляйся в отделение, - раздался голос главврача.
Он для чего-то пришёл в приёмник. Сёмка спросил у Ночи: почему? А она вообще превратилась в небольшой, но очень тяжёлый булыжник. Затихла. Как всегда бывало при главвраче.
Санитар потопал в мужское отделение, волоча ноги и оглядываясь. И главврач посмотрел ему вослед. Сёмкины ноги заработали шустрее. Но сам он не пошёл кормить больных: пусть хоть раз сделают это сами медсёстры и другие санитары. Уселся на стул и стал заглядывать через решётки в женское отделение. Кто-то из персонала наградил его нехорошим взглядом. Ну и пусть. Теперь ему всё равно, что подумают про него. Здоровый человек сразу скажет - притомился санитар, отдыхает. А не совсем здоровый, какими и было большинство работников психушки (безумие-то заразно), сравнит его с собою и сделает неверный вывод. Но Сёмке надоело лавировать между всякими выводами. У него есть цели.
Скоро новенький лифт поднял каталку со Смольковой. Всё ясно: ещё в приёмнике её накачали лекарствами так, что картинки превратились в серое месиво. Такое же, как смерть. А санитарки двигали каталку, опустив глаза вниз. В их голове тоже всё стало серым и зыбким. Одна сама потеряла мужа и дочь в старой психушке и доживала свой век в воспоминаниях и думах о пациентах. Другая довела супруга до самоубийства и теперь мучительно пыталась изжить свой грех. Главное - они не навредят Смольковой. Точно не навредят?..
Санитар проследит.
Смолькову Екатерину вкатили в помещение с надписью "Комната отдыха". Поганое это место, нужно сказать. Только при виде стен, обитых дерматином, под которым скрывался синтепон, Сёмке становилось тошно. Там никогда, ни при каких условиях, Смольковой не станет легче. Ну, спеленают и свяжут её. "Фиксация конечностей", по сути, ерунда для "ночных" людей. Любой из зафиксированных, не без помощи лекарств, конечно, может избавиться от личной Ночи. Потому что есть, куда отшвырнуть её. В комнате отдыха такое невозможно.
Сёмка привычно порадовался, что он поладил со своей Ночью, и она не мешает, а помогает ему. Вообще-то ни один нормальный человек не может радоваться своему благополучию, когда страдает кто-то другой. Но Сёмка никогда нормальным и не был.
В женское отделение вошёл главврач, забрал у медсестры процедурный лист, скомкал его и положил в карман. Написал новый. Почему? Ночь привычно промолчала. Медсестра глянула в назначения, еле заметно шевельнула бровкой. И тут Сёмку осенило: главный собрался навредить Екатерине. И снова за деньги. Как можно не треснуть от такого количества денег и вообще всяческих благ? Ну, пусть часть их перепадает молоденьким сёстрам и врачихам; пусть своих детей он учит в столице и даже купил им там жильё, как сплетничали сотрудники. Пусть он грабит таких, как Сёмка, пусть наживается на фальшивых диагнозах, на взятках. Убивать-то зачем?
Этот вопрос Сёмка задал себе не впервые. Одно дело - "ночные" люди, как, например, Петька Дёмин. Ночь у всех разная, может заставить убить. Его собственная тоже убивает. Но делает это сама, без Сёмкиной воли. Как можно губить чужие жизни здоровому человеку?
Сёмка решил сегодня не покидать больничку. Ночь иноумия против злодейств здоровых!
Екатерину до позднего вечера никто не тронет. К этому времени Сёмка успеет подготовиться. Теперь нужно посмотреть, как там Терентьев, батя сына-солдата.
А рабочий просто спал, открыв пересохший рот. Сёмка сразу понял, что завтра все симптомы психоза исчезнут. Подержат его здесь недельку-другую и отпустят долечиваться по месту жительства. Сразу появилось хорошее настроение, и даже больничка показалась райским местом: пусть некоторые воротят рожу при слове "психушка", но медики помогают больным, и это главное!
А вот потом стало кисло: это Сёмка заразил Терентьева своим "ночным" взглядом. Хотел как лучше... Мол, добрый человек помог ему и других от гибели убережёт. Кто ж знал, что он такой чувствительный?
Пока санитар грыз самого себя, оправдывая собственную фамилию - Грызлов, и упрекал скорую на выходки Ночь, медбрат провёл незнакомца на третий этаж, где находились кабинеты главного врача и ЭСТ, физиоотделение, платные палаты, архивы. При одном взгляде стало ясно: этот человек - тот самый прораб со стройки, где работал Терентьев! Что ему здесь нужно? Ночь услужливо подсказала ответ. Прораб, которому придётся отвечать за неправильно, с техническими нарушениями установленный кран и гибель людей, явился, чтобы утрясти с главврачом вопросы по Терентьеву. Похоже, он собрался сделать это за деньги. Стало быть, виноват в случившемся. А из-за этого больной мог застрять в больничке на полгода, а то и на год. Вот что натворил Сёмка!
Выход был один - передать рабочему кое-что от Ночи. Это защитит его от жутких лекарств, которые за три дня приёма способны лишить человека остатков здоровья и сил.
Сёмка воровато огляделся: больные маялись в послеобеденном сне, персонал чаёвничал. Его самого к столу никогда не звали.
Санитар прошёл в палату Терентьева. Пожилой рабочий спал. Его потрескавшиеся губы растянулись, обнажив крупные жёлтые зубы и тёмный язык. Изо рта несло лекарствами и "печёночным" запахом больного нутра. А на лице набрякли отёки. Сёмка сокрушённо покачал головой: ещё два-три дня приёма галоперидола просто убьют почки и печень, и без того нездоровые. А если главврач напишет новые назначения, то скоро поедет Терентьев не домой, а в морг.
Ночь поспорила с Сёмкой - показала, что рабочий сейчас в мире, которого уже давно нет. Строительство дачи с соседями, жена над грядками, маленький сын в куче песка с машинками. Терентьев в том мире ещё мог смеяться и улыбаться. Лекарство заслоняло его от других воспоминаний - проданной дачи, огромной суммы, выплаченной хирургу; бессилия врача перед тяжким недугом жены; собственной беспомощности и немощи хоть как-то сдвинуть эту жизнь к лучшему. Главное - от решения сына уйти на войну.
- Батя, всё будет пучком! Ты только помолчи, а? - сказал он на прощание отцу, потому что слова были уже не нужны.
И Сёмкина Ночь накрыла рабочего, дала ему невиданную стойкость и возможность сопротивления, дар предвидения, просто силу. Всё то, что было у Сёмки с младенческого возраста.
Потом санитар отправился в кабинет главврача, который пошёл вниз проводить прораба, заявиться с подарочком к молодой врачихе-недотроге. Сёмка давно разжился вторым комплектом ключей, лежавшим в ящике стола главного. Может, это Ночь подсказала ему, может, он сам предвидел, что настанет необходимость в них. Сейчас требовались ещё и другие ключи, от, так сказать, стратегически важных объектов - подвала и чердака. Зачем они, Сёмка ещё не решил, а Ночь не удосужилась подсказать.
В ящике стола ключи обнаружились сразу. Но Сёмку привлёк старенький альбомчик. Ночь хихикнула. Такое случилось впервые, и Сёмка его открыл. Не зря - он был полон фотками Грызловой Светки, его матери, умерщвлённой собственным сыном. Иноумие помогло сохранить в памяти её облик. У Сёмки давно исчезло либидо - то ли от операций на мозге, то ли от сильных лекарств. Поэтому он брезгливо полистал альбом с мамашей Светкой в разных позах, подчас немыслимых.
Так... Понятно, почему альбомчик лежал в столе на работе. Дом отца семейства, кандидата наук, бывшего депутата, отца двоих детей - плохое место для хранения таких вещей. И выбросить жалко - можно ведь полистать перед встречами с молодыми прелестницами психушки.
Имеет ли главный отношение к самому Сёмке? Ночь замолчала. Отчего она онемела? Может, главврач каким-то образом причастен к её подселению в Сёмкину голову? Это можно было узнать только у него самого.
В этот миг со второго этажа, со стороны мужского отделения раздался страшный вопль, слышный несмотря на особую конструкцию здания. Сёмка схватил ключи, закрыл дверь кабинета и птицей слетел вниз.
Кричал Терентьев.
- Уыы!.. Сынок, мой сынок!.. Как же так - ты говорил... обещал... что всё будет пучком! Уыы!..
Медсестра шепнула Сёмке:
- Проснулся и заорал. Ему привиделось, что его сын погиб. Иди, Сёмка, успокой пока... Щас главный прибежит.
Но Сёмка знал, что переданная им Ночь правдиво показала неведущему всё, что случилось с его сыном. Раньше он жил надеждой, теперь Сёмка наградил его знанием.
- Ну, что же ты? - уже раздражённо спросила медсестра.
Сёмка оглянулся на дверь, в которую уже вошёл главный с новым листом назначений. Его волосы были взъерошены, халат криво сидел на плечах. А у виска остался след помады.
- Ну, что тут у нас? Сверхранний рецидив после галоперидола? - весело спросил он.
- Не хочу!.. - обратился Терентьев к Сёмке. - Не хочу жить с этим... И во всём этом... дерьме. Ты же мне веришь?.. Помоги!..
- Всё будет пучком, - пообещал Сёмка и прикрыл его глаза ладонью.
Две Тьмы слились, стали крепче. Это впервые произошло, когда главный был рядом. Терентьев замолчал. Он хотел поверить, что Сёмка его не оставит.
- Все слышали? - громко сказал главный. - Больной высказал суицидальные мысли! Вот новые назначения. А ты, Грызлов, ступай в другие палаты. Сам знаешь, у нас один орать начнёт, сразу другие подхватят.
Сёмка послушно направился к двери. Но не смог выйти, не обменявшись взглядами с Терентьевым. В ответ на мольбу в его глазах он еле заметно покачал головой.
В каждой палате пришлось посидеть, чтобы утихомирить возбуждение пациентов. А далее он отвёл ходячих "ночных" людей в зал для общения и развивающих занятий. Какое общение? Какие занятия? Тьма каждого из больных жаждала только одного - бесконечной власти над слабым человеком. Тем не менее, в этом зале всем было легче. Хотя бы потому, что не давили стены ограниченного пространства. А Сёмка с его развитым иноумием помогал сохранить покой в огромном прохладном помещении, где в пустоту вещал телевизор, находились яркие занимательные предметы, где выздоравливающие шизофреники и психопаты могли обменяться парой слов. Их потом переведут в другую больничку на долечивание, а сейчас они могу сравнить, кем были и кем стали. Это тоже способствовало выздоровлению.
Сёмка отвел часть больных в столовую, принялся кормить с ложки лежачих, с привычным тягостным чувством поучаствовал в принудительном кормлении. Его никогда не тошнило и не воротило от этой процедуры. А кто бы стал вести себя иначе, если бы год питался отрыгнутой собачьей едой?
А вот потом настало время подготовки к Ночи иноумия. Он бесшумной стремительной тенью скользнул на третий этаж в момент пересменки персонала. Главврач собирался домой и даже не заметил появления санитара в кабинете. Сам виноват. Ему положена секретарша. Но против этого восстала молоденькая врач-недотрога.
- Грызлов? Ты что здесь делаешь? - удивился главный.
Он не успел договорить, потому что Сёмка с гримасой ужаса показал пальцем на окно за спиной главврача. Он ошарашенно обернулся, позабыв простое правило психиатра - не поворачиваться спиной, смотреть глаза в глаза.
И Сёмка нанёс удар неврологическим молоточком в темя главного. Его макушка чвакнула и треснула.
Очнулся главный в кабинете ЭСТ, фиксированный по всем правилам. Его лоб был сжат электродами. Аппарат еле слышно гудел. А на него смотрел Грызлов. Точнее, не санитар, а Ночь его глазами. И главный понял: сейчас от него самого ничего не зависит. Нужно пробиваться через Ночь к Сёмке.
- Грызлов... то есть Семён... Чего ты хочешь, Семён?..
Сёмка вытащил из кармана фотку обнажённой матери.
- Ах, это... Ну да, мы были любовниками. Просто занимались всякими играми, как взрослые люди. И да... я твой отец... Ты же причастен к отечественной психиатрии через четвёртое поколение врачей!.. Отпусти меня, Семён. Я покрывал тебя раньше. Никто ничего не узнает и теперь... Иначе ты окажешься среди тех, за кем ухаживаешь!
Ночь, ставшая вдвое сильнее, улыбнулась главному. И он понял, что манипулировать санитаром не удастся.
- Я же не бросил тебя! Отыскал! Твоя мать сторчалась, сдохла, похотливая дрянь. Я поместил тебя в лучшие учреждения... Да, не удалось по-настоящему побыть отцом. Жена, дети... они бы не поняли. Никто бы не понял. Но ты-то хоть пойми!.. Все операции оплачены мною. Интернаты тоже. Твои деньги на книжке Сбера - ну поищи её в моём столе, откуда ты стащил Светкину фотографию! Всё для тебя хранилось! Ну вспомни, кто тебе купил первую игрушку, дал первое в твоей жизни яблоко...
Сёмка подошёл к стулу, на котором висел халат главного, вытащил из кармана скомканный лист назначений Смольковой. Ночь снова улыбнулась главврачу.
- Тьфу на тебя! Сейчас все так живут! Где бы ты был, урод несчастный, если бы не мои деньги?! Сдох бы, сынок наркоманки, как дохнут такие, как ты, по психоневрологичкам! Тяжёлая олигофрения, сочетанная с пороками развития... А... ты понимаешь, о чём я говорю... Так вот почему мои книги в кабинетах всегда стояли не так... Ты знаешь всё, что в них написано! Всё сам усвоил... моя кровь учёного! Отпусти меня, сын... Уж кому-кому, а тебе я ничего плохого не сделал...
В горле главного заклокотали слёзы. Сёмкина рука зависла над аппаратом. Главного вырвало слезами, соплями, желчью и непереваренным ужином.
Сёмка подождал, пока он прокашляется и отхаркнётся, вставил ему в рот капу, которой всегда пользовались для предотвращения сколов зубов при ЭСТ. Погасил свет и вышел. Пришлось ещё повозиться со щитком, к которому была подключена сигнализация, проверить доступность люков на чердак и крышу. Его, наверное, уже хватились. И забеспокоились, потому что безотказный санитар никогда не покидал своего поста. Но у него были дела в женском отделении.
И точно - медсестра, заступившая на ночную смену, крикнула ему через решётку:
- Грызлов, ты где прохлаждаешься? Пименов с подмыванием лежачих не справляется, обещает докладную написать!
Сёмка угрожающе сдвинул брови и показал на третий этаж, мол, главврач задержал и вообще дал другое поручение.
Медсестра махнула рукой и отошла. В сестринской готовилось чаепитие. А Пименов сам пусть пошустрее работает. На Грызлове и так много всего. И ночью, если кому-то станет плохо, кроме него, помочь некому.
Сёмка открыл решётку женского отделения. Так-так, сегодня дежурит предыдущая пассия главврача, высокая и красивая, как модель, Виктория. Но злая, бездушная. Чем-то похожая на покойного Петьку Дёмина.
Сестра как раз готовила два шприца для Смольковой. Сёмке знакомо действие этих лекарств. На своей шкуре испытано, ещё в семилетнем возрасте. Доза-то была другой, конечно. Зато побочка никогда не забудется. Если вколоть препараты Екатерине, она станет овощем, который примется гнить ещё до смерти. Вены вспучит от тормбоза, появятся язвы, источающие неимоверное зловоние. И эти тромбы, добравшиеся до мозга, - всего лишь вопрос времени. Неделя, максимум.
Он-то тогда выжил, но не мог даже языком шевелить целый месяц. Зато стала возможной последняя операция на мозге, благодаря которой он превратился почти в нормального. А вот для Смольковой, у которой и без того густая кровь, это лекарство опасно.
Ночь зашевелилась от возмущения: красавица Виктория знала о последствиях. Знала и не стала возражать - ей-то какое дело до человеческих отходов вроде неизлечимой шизофренички? Для назначений есть врач, ему и отвечать, если что. Её дело маленькое: колоть и накрывать кого-то простынёй, когда его повезут в морг. Виктория давно ушла бы из психушки. Но держала не только большая зарплата. Красавице нравилась неограниченная власть над беззащитными и бесправными "ночными" людьми.
Виктория заметила Сёмку и надменно подняла красиво татуированную бровь. А Ночь уже настигла её, вызвала маточное кровотечение, поразила мозг и сердце. Красавица вмиг стала почти такой же, как её пациенты: осела на пол в кровавую лужу, пустила слюну из перекошенного рта. Зрачки глаз разошлись в разные стороны. Но рука на автоматизме всадила шприц в стройное бедро, обтянутое накрахмаленными брючками.
Сёмка прошёл в комнату отдыха - её не закрывали на ключ. Понадобилось всё его иноумие, чтобы пробиться к Екатерине. Он стал посылать ей картинки: пушистых заек и мишек, блюдо с яблоками, с которого детская рука берёт самое наливное. Шёлковые воланы маминого халата и маленькое сонное личико, зарывающееся в них. Солнце над морем. Ветер в лицо на карусели. Мороженое на палочке.
Сёмка никогда не видел этого сам. Ночь тоже не рассказала. Эти картинки пришли непонятно откуда. Но они помогли - серая муть в голове больной поредела. Смолькова простонала, расставаясь с миром смерти.
Она была очень лёгкой, и Сёмка без труда взвалил её на плечо. Выглянул: в коридоре никого. Ещё две сестры, наверное, или чай пьют, или в палатах. Сёмка кое-что прихватил с поста и пробежал к лестнице на третий этаж. Послышались звуки лошадиного ржания. Это такой рингтон на телефоне главного. Вот так прокололся Сёмка! Нужно было раскурочить мобильник. Но что взять с ненормального? Всё претензии к Ночи.
Он не без труда втащил Смолькову на чердак, положил тело, казавшееся мёртвым, на керамзитовую засыпку. Сёмка знал, как можно удержать больную здесь, если она вдруг очнётся. Всего лишь картинкой сильной, надёжной руки. Отцовской руки, которая для Смольковой была навсегда потеряна. Но она ведь не знала, что всё в мире возвращается.
Потом он рванул в мужское отделение, не обращая внимания на лошадиное ржание, разносившееся по всему третьему этажу.
Эх, неудача!.. Медсестра уже напилась чаю и собралась разложить таблетки по пластиковым стаканчикам прямо на посту, потому что в сестринской тихо играла музыка. А очень важному делу ничто не должно мешать. Она была хорошей женщиной, эта крикливая сестра. Тянула в одни руки троих детей, помогала старой матери. Для больных не делала ничего особенного, просто добросовестно работала.
И Ночь пощадила её - всего лишь усыпила.
Сёмка склонился над Терентьевым:
- Батя, вставай! Батя!
Больной открыл невидящие глаза, сказал еле слышно:
- Я не хочу больше жить... У меня всё отняли... Сыночка моего... Помоги мне!