Откуп
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Откуп
В декабре река ещё не встала. Её вспучило от зажора - придонного льда и шуги. Верхние воды слизнули мост, подобрались к самому предместью. Да и городу досталось: на одной из площадей заплескалось озерцо в десять вершков глубиной. Но вскоре оно обратилось в лёд, щербатый от вмёрзшего мусора.
Старики ворчали, что такие зимние наводнения не к добру.
Но если послушать баб из предместья, то скоро весь христианский мир ожидала гибель. Первая её примета - бурый кисель, который поднимали из колодцев. Вёдра были тёплыми, а жижа на морозце парила и разила вонью, словно её грели черти в котлах под землёй. Для питья и хозяйственных нужд топили лёд.
Причина такого светопреставления казалась ясной: нечего было губернатору мирить враждующие роды северных язычников и по новой, в ущерб русским старателям, пересматривать участки на золотоносных реках! Через эти пересмотры многие лишились куска хлеба перед суровой зимой. А кто и голову потерял: особо отчаянные восстали против решения губернатора и принялись с оружием охранять свои наделы. Но разве против солдат и жандармов устоишь?
Вот и пришло время городу, и предместью, и нескольким прилепившимся к ним деревенькам вместе с кочевыми поселениями принять Господнюю волю.
Вскоре после наводнения по ночам стал слышен гул. Казалось, что он начинался под землёй, точно её пучило, как и реку, только не льдом, а камнями. Их нет-нет, да и выдавливало на поверхность. В щербинах и сколах на "макушках" булыжников застывала та же самая бурая жижа, что и в колодцах.
Пастух, немой дурачок, нанятый несколькими хозяевами предместья, погнал стадо в поля и, по слухам, дозволил скотине нализаться ядовитой наледи. Несколько коров пали в тот же день от ран, полученных в стаде. После весь скот сделался буйным.
А на следующее утро полуживому от побоев пастуху затолкали в рот этого бурого льда. Так и валялся он до вечера у околицы, ощерив рот с осколками зубов и тёмной кашицей, которая скоро смёрзлась в нечестивую печать. Конные жандармы подобрали пастуха, конфисковали в ближайшем дворе телегу и увезли тело в околоток, пригрозив расследованием, судом и каторгой зачинщикам расправы. Только поди сыщи зачинщиков в предместье, где все друг другу кумовья и сваты.
И тогда настала ночь, когда земля, укутанная пышными снегами, вдруг заплясала, словно грохот в руках хозяйки. В избах треснули печи, повело оконные и дверные проёмы, ребятишки посыпались с полатей. Небо затянула пелена пара, от которого стало трудно дышать.
Бабы заверещали, что пастух не виноват и нужно идти к его матери виниться. С деньгами, конечно. И власти пусть шевелятся, а то вон сколько должностных лиц, в сытости-почёте, при жалованье да безнадсадной работе, толку от которой не видно.
Избёнка, в которой ютились убитый пастух и его мать, стояла на отшибе, у самой реки. Ни скотинки, ни собачонки во дворе не оказалось. Зато обнаружились следы на белом снегу. Они обрывались там, где начинались чёрные воды реки.
Бабы с воем кинулись к батюшке при церкви Вознесения: помоги, оборони от беды, причинили смерть по недомыслию. Просвещённый отец Петерим как раз осматривал колокольню, повреждённую трясучей землёй. Он сурово отчитал заплаканных баб: молиться нужно и жить безгрешно, всё остальное -- богопротивные суеверия. Против природных бедствий есть два действенных средства: молитва на устах и благочестие в душах. Идите, мол, и займитесь домашними делами, а в субботу - пожалуйте на службу.
Вот тут-то толпа вспомнила о язычниках, которые поставили зимние юрты недалеко от северной городской заставы. У них вроде шаман был, который хорошо лечил охотничьи ранения. Решили, что если зло послужит на благо народу, то само станет благом. Поэтому нужно потребовать большого камлания для избавления от пущих бед. Однако язычников и след простыл. Испугались, стало быть.
Как ни странно, но к земным толчкам привыкли. Между повседневными делами подправляли мелкие разрушения, ходили в церковь, косились на колокольню: с каждой избы требовали денежки на восстановительные работы, и ведь не отговоришься - суд Божий близко. Вон как трясёт, аж свечное пламя сбивается.
Все эти события стали первыми в череде настоящих бед.
***
Таисия Мельникова, зажиточная мещанка, глубокой ночью ожидала окончания коровьих мук. На улице стеной валил снег. В избе храпели на лавках разомлевшие в тепле сын Павел и кузнец, которого всегда звали тащить телят при затянувшемся отёле. Он придумал и изготовил специальные распорки из железа, успешно ими орудовал.
Беспокойство погнало хозяйку в хлев, где со слабыми стонами дышала корова.
Таисия прикрыла полой зипуна масляную лампу, уже было собралась нагнуть голову и войти в остро и терпко пахнувшую темень. Однако боковым зрением заметила открытую калитку в громадных воротах и грозно крикнула:
- Кто по ночи приблудился? Вот позову сына с кузнецом!
Нужно сказать, что и без кузнеца обычному бродяге, которыми кишел северный край, с высокой и плечистой Таисией сладить было бы непросто. Слабые да беззащитные здесь не выживали.
Только тут высунулся на мороз из тёплой будки здоровенный пёс и затявкал, оглядываясь на хозяйку: видишь, службу несу. Вдруг замер, подняв лапу, и бросился к сугробу. Но свалился в снег из-за цепи. Подскочил и разразился почти щенячьим скулежом, на который даже не откликнулись соседские собаки.
Таисия пристроила лампу на скобу, сунула руку к поясу, на котором у неё висел оставшийся после мужа охотничий нож, и подошла к сугробу.
Он развалился, и Таисия увидела белое, словно мукой обсыпанное лицо.
- Андрюня?! - вскричала она в гневе и оглянулась в поисках полена или палки - отходить двоюродного братца, который посмел оставить общественные работы, добытые ему с величайшим трудом всеми родственниками.
Андрюня был слабым на голову и запойным. Через своё пристрастие лишился места приказчика в городе, очутился в подручных у землемера, утерял важные бумаги, пропил кассу и оказался под следствием. Родня отбила его у законников, заплатила всё по суду, договорилась о работе на городском кладбище, которое соседствовало с предместьем. И всё это не ради дурковатого пьяницы, а для честного имени рода Мельниковых.
Теперь Андрюня был обречён в полном одиночестве махать метлой и лопатой на господских аллеях, присматривать за тем, чтобы бродяги не устраивали ночлега в склепах, а также нанимать в случае нужды копателей могил. И не покидать места своего очищения и покаяния ни на минуту. За это поручилась вся родня.
- А ну тихо! - прикрикнула на собаку Таисия, а потом добавила: - Кричать надо было, когда этот беспутный во двор вошёл. Не выйди я, так и помёрз бы.
- Тася... сестрица... они за мной пришли... - пробормотал еле слышно Андрюня и снова лишился чувств.
Таисия подхватила ослушника под микитки и поволокла в избу.
Через некоторое время он стонами и плачем разбудил Павла и кузнеца. Сестрица не пожалела кипятка с запаренными травами, и бедолага ошпарил рот.
- Ну, рассказывай, кто за тобой пришёл? - грозно спросила она, уперев почти мужские кулаки в пояс.
Андрюня пальцем смахнул обваренную кожу и жалостно взвыл. Но родственники и кузнец уставились на него непримиримо. И он начал рассказ:
- Как трясти начало, варнаки с кладбища поразбежались. Я уж обрадовался, подумал, что побоялись провалиться в могилы или под упавшим склепом оказаться. А тут позавчерась в сторожке глиной печку обмазывал и глянул случайно в окно. А на дворе чужак одноглазый!.. Чёрный рот что лукошко!
Андрюня стал тереть ладонью глаза и не заметил насмешливых взглядов слушателей. Против варнаков - всяческого сброда, который был горазд и на любую пакость, и на кражу, и даже на убийство - у Мельниковых и кузнеца была немалая сила, почти звериное чутьё и отличные ружья. Подумаешь, чужак во дворе. Да пусть хоть пять разом...
- Пёс-то где? Тётка Матрёна оставляла тебе брата нашего Полкаши, - сурово спросила Таисия.
- Третьего дня сорвался с цепи! - Андрюня вскинул на неё умолявшие о сочувствии глаза.
Хороший сторожевой или охотничий пёс для жизни в предместье был важен так же, как многочисленная крепкая родня, стоил дорого. Бывало, за свою собаку охотник мог и против зверя встать. Но встречались и такие, как Андрюня, ни на что не годные людишки.
- Я признал в том, кто заглядывал, вашего пастуха! - выкрикнул Андрюня, но снова не произвёл впечатления.
- Пастуха схоронили... - напомнила ему Таисия, соображая, кто бы мог сунуть горячительного братцу, назначенному на общественные работы. Расплатиться-то ему нечем.
- Знаю! На нашем же погосте схоронили. А он в окно заглянул! - настаивал Андрюня. - Я утром вышел - под окном следы.
- Утром вышел? - не сдержала злобной усмешки Таисия. - Сам? Не дожидаясь, пока тебя кто-нибудь от мертвяка избавит?
Кузнец и Павел присели к столу, дожидаясь продолжения позднего ужина. Не портить же трапезу выслушиванием всяких бредней! Невестка Мельниковых, невысокая худенькая Саша, стала подавать им грибную солянку.
А Таисия продолжила разговор:
- Ну и кто за тобой приходил? Если ты ещё помнишь то, что тут наболтал.
- Да ты послушай, что далее было! - взмолился Андрюня. - Пошёл я в обход. На господской части всё нормально, а там, где упокоен люд попроще, кресты покосились. Пара сломанных попалась. А дальше их встретил...
- Толкает изнутри подземная сила, - перебила Таисия. - За грехи наши тяжкие пришёл час расплатиться. Ничего чудного в том, что кресты перекосило. На церкви вон колокольню повредило. Мы ж не побросали избы и не сбегли, как ты.
- Ну да, ну да... А если бы вы видели, как эти кресты без всякой тряски кто-то корёжит! - возразил Андрюня и обхватил голову руками.
- Батя с мамкой в Николино ездили, сами видели, как на кладбище кресты шевелятся, - раздался тоненький голосок Саши. - И соседка их говорила, что ходила к свёкру на сороковины, а на могиле - крест поваленный, ровно кто из песка выдернул.
Но на её слова обратили внимания ещё меньше, чем на Андрюнины.
Таисия недобро сверкнула глазами на братца и снова пошла в хлев.
Помощь кузнеца не понадобилась, корова отелилась во время глупых Андрюниных речей. Когда телёнка устроили в отгороженном углу у печи, Таисия сказала:
- Теперь пойдём на погост.
И кивнула сыну - одевайся.
- Я с вами, - прогудел немногословный кузнец.
- Не пойду! - взвыл Андрюня. - Ты даже не дослушала, что недавно, как стемнело, случилось.
- Слушаю, - ответила Таисия, снимая со стены ружья и подавая одно сыну.
- Они встали из могил-то! И по погосту ходили! Многих в лицо узнал. Я понял: они от земной тряски проснулись и решили, что я виноват. Я же у всех всегда виноват! Вот и пришли с собой меня забрать! - выкрикнул Андрюня и разрыдался. - Не пойду я никуда. К вам приполз...
- Пойдёшь. - Таисия накинула ремень на плечо. - Твое-то ружьецо где?
- Обронил... - пробормотал Андрюня и вцепился в лавку.
Мужики и Таисия замерли, уставившись на на него. Обронить ружьё... Да это смертный грех!
Павел резко шагнул к двери, забыв про старшинство. По обычаям, самый возрастной в семье, кроме дедов, конечно, не только ковригу разрезал за столом, но и первым шёл заступаться или отвечать. Андрюня остался на лавке.
За ним из-за полы занавески в женском углу наблюдали огромные Сашины глаза. Без всякого презрения, с пониманием и сочувствием.
Ветер разогнал тучи. Вместо снега в воздухе повисла искристая пыль. Небо со звёздным крошевом предстало бездной. От лютого мороза луна нацепила аж три короны и сделалась нестерпимо яркой.
Усы и борода мужиков тотчас обросли инеем.
- Снегу-то понавалило, - сказал Павел. - Дороги не видать. Без лыж не доберёмся.
- Топтаться станем - точно не доберёмся, - буркнула Таисия из-под завязанного по самые глаза платка. - А ну скоренько, по-охотничьи... Нужно же споймать тех варнаков, что моего брата обидели да погосту поругание учинили...
Кузнец вышел вперёд, за ним цепочкой потянулись сын с матерью. И легонько побежали по дороге, чиркая полами зипунов по снегу.
Ветер поднял колкую снежную пыль, резанул по глазам.
Кузнец вдруг встал как вкопанный, не снимая с плеча ружья.
- Петрович... - негромко окликнула его Таисия. - Ты чего?
Чёртов ветер погнал на них огромную, в рост человека, плотную позёмку, от которой ходоки волей-неволей отвернули лица да ещё и закрылись голицами - кожаными рукавицами на меху.
Когда стих противный тонкий посвист ветра, увидели, что за одной позёмкой следует другая.
Кузнец крякнул, Павел дрожавшим голосом забормотал охранную молитву, а Таисия простонала.
Потому что на них надвигались не завихрения снега, а мертвяки в развевавшихся на ветру саванах.
Впереди шёл Кузьма, бывший голова предместья. Он приходился свёкром соседке Сашиных родителей. Кузьма единственный тащил, согнувшись, свой крест на спине. Из брюха, еле-еле прихваченного крупными стежками, вываливалось что-то чёрное и тянулось следом. Когда кто-то из мертвяков наступал на эту черноту, Кузьма дёргался и приостанавливал шаг.
Безжалостная луна и сияние снега делали видными следы тления на покойниках.
Кузнец вдруг сорвал ружьё и выстрелил в призрачное шествие. Но оказалось, что оно вовсе не призрачное - невысокий скелет с остатками плоти и женского платья кувыркнулся и застрял в сугробе. Тёмная рука без нескольких пальцев, похожая на птичью лапку, затряслась, как бы грозя кузнецу, но тут же застыла.
Павел с матерью встали рядом с Петровичем, готовясь продолжить пальбу, но кузнец вдруг отбросил ружьё и побежал навстречу мертвякам. Одной рукой оттолкнул бывшего пастуха, другой - чей-то покрытый землёй остов; упал на колени.
- Петрович! Что творишь-то, Петрович?! - заорала Таисия. - Поднимайся да беги назад, прикроем!
А потом она увидела, что кузнец обнимает ребёнка-голыша в несколько вершков с громадной водяночной головой. Летом у Петровича померла молодая жена, оставив ему сына-уродца, вся жизнь которого ушла в рост головы. На Покров и он преставился. Кузнец подхоронил его в материнскую могилу.
- Петрович! То нежить, а не твоё дитя! - крикнула ему Таисия, но новый порыв ветра заглушил зловещим посвистом её голос, засыпал ходоков снежной крупкой.
И тут земля швырнула все на ней сущее раз, другой, третий. Воздух стал упругим и недвижным; послышался гул, похожий на рёв реки на порогах. Потом равнина выгнулась, и Таисия увидела, что Павел, только что стоявший бок о бок с ней, вдруг оказался далеко вперёди, словно его отнесло волной. Снежное полотнище скомкалось, треснуло. Неимоверная сила рванула землю и точно вывернула её.
Таисия очнулась на боку. Рука всё так же сжимала приклад ружья.
- Павел! - крикнула Таисия и не услышала своего голоса.
Потом поняла, что это из-за подземного рыка невозможно разобрать ни один другой звук. Решила ползти в сторону, где перед последним толчком заметила сына.
Но не смогла пошевелиться: кто-то удерживал ноги. В тот же миг она осознала, что её тащат куда-то. Таисия повернула голову против движения и увидела чёрный дымившийся след на белом. Это наст раскровянил щёку. С трудом приподнялась на локте и широко открыла рот, захлебнувшись не вылетевшим из глотки криком.
На левой руке повисла часть безголового остова, несгнившие пальцы крепко вцепились в рукавицу. Две чёрные фигуры в обрывках саванов за ноги волокли её вверх по снежному склону, который заканчивался провалом, неимоверно смердевшим.
"Они хотят забрать меня с собой!" - подумала Таисия и ощутила бессильное отчаяние. Почти такое же, как в детстве, когда тонула в болоте. Но тогда рядом была ватага сверстников и дедушка. А сейчас... Сейчас при ней только дух матери семейства, хозяйки родового гнезда на этой взбесившейся земле.
Позабыв прочесть молитву, Таисия с силой саданула прикладом по безголовым останкам, освободила руку, изогнулась так, что затрещали мускулы, и выстрелила почти в упор по мертвякам. Но не смогла зацепить. Это она-то, обученная покойным мужем стрелять зверя в глаз, чтобы не испортить ценную шкуру! Твари по-прежнему медленно и неотвратимо волокли её к вершине снежного гребня. Перезарядить ружьё было невозможно.
Она уже приготовилась умереть, но тут раздался голос, извергавший ругательства. Сначала Таисия приняла его за речь умершего супруга, но потом увидела сына. Только сейчас она заметила, что подземный рёв и толчки прекратились. Сын раздолбал прикладом тварей, помог матери подняться.
- Ублюдки чёртовы! - неистово костерил мертвяков Павел. - Срань господня! Испугались земной тряски и полезли на белый свет!
- Окстись, сын, - строго промолвила Таисия, хотя губы еле-еле ей подчинились. - Во всём промысел Божий. Может, Судный день настал.
- Не нужон мне такой Судный день, когда всякая покость меня зарыть хочет. Идём, мать, я до головы побегу, пусть в околоток сообщит, а ты по соседям. Оборонять нужно предместье от этих...
Таисия вздрогнула, услышав из уст своего великовозрастного дитяти матерное слово, но смолчала. Предки, конечно, велели беречь уста от скверны. Но никаких указаний от них не было, что делать, когда эта скверна вопреки всем законам, людским и Божиим, полезет из-под земли.
- Значит, прав был Андрюня-то... - сказала она тихо.
Сын не откликнулся.
Кузнец исчез, возможно, провалился под землю со своим мёртвым уродцем; но вполне могло быть, что спасся. В любом случае сейчас было важнее предупредить людей, чем рыскать по снегам да оврагам, каждый миг ожидая новой тряски.
- Мать, глянь на дома... - прошептал Павел.
Таисия давно заметила и покосившиеся трубы, и дыбом вставшие крыши, и чёрную трещину, которая разорвала дорогу; и словно перепаханный снег. Павел и Таисия подумали об одном: видимо, мёртвая толпа металась, не зная, куда направиться.
- Они что, каждый к своим пошли?.. - изумился Павел.
Мать с сыном рванули к своей распахнутой калитке. Их тяжкое дыхание выдавало страх встретить дедов и отца. Людьми они были суровыми, никто из них не преставился своей смертью на лавке. Как-то обернётся их встреча с живой роднёй?
- Саша... - простонал Павел.
- Будет! - пресекла его муки мать. - Сашка хоть тоньше былинки, но постоять за себя сможет. Да и Андрюня с ней.
Павел простонал ещё раз.
К счастью, потусторонних гостей не оказалось. На соседних подворьях не было слышно ничего, кроме обычной суеты: ни воплей ужаса, ни мольбы, ни пальбы. Словно бы земля исторгла из себя на время вечных жителей, а потом снова поглотила их.
В избе, кроме упавшего поставца с посудой, поваленной лавки и наехавших одна на другую половиц, никаких изменений не было. Андрюня стоял на коленях перед иконой, Саша заметала глиняные черепки.
Павел облапил жену и даже пустил слезу, так расчувствовался. Всё могло обернуться хуже.
- Ну, я побежал до головы, - сказал он. - Крышу завтра осмотрю. Печь не вздумайте топить. Ты, мать, лучше посиди дома.
- Иди уж. Авось соображу, что делать, - сказала Таисия, не снимая одежды.
Павел понял, что унять матушку и удержать её дома не удастся. Такой уж она уродилась.
Только Павел скрылся за дверью и его шаги проскрипели в морозной темени, Таисия схватила Сашу за руки и неожиданно поинтересовалась:
- Что думаешь, невестушка?
Разум Таисии отрицал увиденное. Поэтому она попросила помощи у Саши.
Невестка во время толчка расшиблась. Она склонила лоб с синяком к плечу. Застеснялась. Но потом подняла на свекровь, которая впервые с ней посоветовалась, вовсе не пугливые глаза.
- Дядя Андрей правду сказал. Земля вытрясла из себя покойников. Перемешались все: и мёртвые, и живые. Мертвяки свой покой хотят откупить. И живым точно так же сделать нужно.
Таисия отбросила Сашины руки и сказала в сердцах:
- Ну и брехливая же ты, Саша! Что это за откуп от земли? Как он поможет от тряски?
Саша обиделась и молча опустила голову. Встала истуканом - ни слова больше не скажу.
- Ну прости меня, - попросила Таисия. - Не в себе я. Если б ты знала, что давече с нами случилось...
- А я знаю, - ответила Саша. - Тётка Мотря, соседка родителей, сразу сказала, что настало время, когда лик земли изменится. Наружу всё выйдет, что внутри, верхнее вниз сверзится. Откупы нужны, жертвы, чтобы по-прежнему всё было.
Таисия чуть не уселась помимо лавки.
Мельниковы давно враждовали с семьёй этой Мотри, которая слыла колдовкой, а ещё была завистлива и пакостлива. Во всех родах, на которые косо глянул Мотрин глазок, случались беды. Она же была как заговорённая. Однако верховодить ей не довелось. Даже её свёкор, при жизни голова предместья, сноху ни во что не ставил. А люди её просто не любили.
- Хорошо, что отец Петерим тебя сейчас не слышит. А то бы наказал чёрными работами при храме. Где ж это видано, чтобы миропорядок каким-то шаманством, откупами восстанавливали? - в сердцах сказала Таисия.
- Матушка... - тихо, но напористо начала Саша, - а кто: отец Петерим или приезжие доктора остановили чумной мор? Петерим или шаман на ноги моего батюшку поднял, когда он под лёд провалился? Телёнка кто реке скормил, и она забрала свои воды из батюшкиного нутра? А он не дышал долго, и с ведро пены потом из него вылилось.
- Для твоего же блага запрещаю такое говорить! - тоже тихо, но с закипающей яростью сказала Таисия. - Волю Божию всем чем угодно можно назвать. Да только слаб умом человек решать, где промысел Его, а где доктора с шаманами.
А ещё она подумала, что Мотря, как болиголов, успела всё вокруг себя отравить своими бреднями.
Андрюня отказался пить и есть, застыл на лавке, уставив прозрачные голубые глаза в потолок. С курчавой бородкой, отросшими тёмными волосами, он кого-то очень сильно Таисии напомнил. Она даже вздрогнула, когда осознала: паршивая овца их рода точь-в-точь походил на одного из святых, изображённых в церкви Вознесения. И вообще он пошёл не в их родову - кряжистых, словно медведи, черноволосых и черноглазых сибиряков.
С рассветом на улице началась беготня. Не обошлось без пожара и рухнувших строений. Но рубленные из круглого листвяка избы, казалось, пустили корни в бунтовавшую землю и остались целы.
Не успела Таисия с невесткой обиходить коров, как прибежала мать Саши с тёткой Мотрей.
Таисия поджала губы, неодобрительно глянув на смутьянку и вражину, но через несколько минут уже слушала её, открыв рот от изумления.
Оказалось, что перед самыми последними толчками в предместье примчались верховые буряты. Они проехали вдоль побережья Великого моря и везде видели страшные разрушения. А ещё слышали, что улусы в степи брошены людьми. Им пришлось бежать со скарбом на телегах, скотом, потому что море стеной пошло на землю, а она сама стала опускаться. И если глянуть с утёса, то под водой видны крыши изб и дымовые отверстия юрт. А особо отчаянные видели, как утопленники, в разные времена взятые морем, начинают обживать новые жилища. Вот только скот на новом дне не остался, всплыл дохлый и был принесён волной к берегу.
- Таисия, ты баба уважаемая, - сказала Мотря. - Ты не побоялась в мор работать в лечебнице. Ты со своим мужем, Царствие Небесное ему, обороняла свой участок в тайге, пока от губернатора бумага насчёт вас не пришла. Научи же людей спастися. Уйдёт ведь весь край на дно Великого моря! Уж как мой сын Калистрат старается внушить народу правильный путь...
- Так ты ж сама ходишь и учишь народ откупаться, - вмиг стала сама собой Таисия - недоверчивой, злой и поперёшной.
- Единый это верный путь!.. - горячо проговорила Мотря. - Единый! Наши предки реки и море кормили, прежде чем за уловом идти. Охотники дань тайге испокон веку отдавали. А тут земля своё потребовала!
- Ну хорошо, положим, ты права. А что откупом нужно назначить? - коварно спросила Таисия. - Скот? Человека?
Она чувствовала: пережитое ночью и было ответом, что потребно земле. Но верилось в это плохо. Всю свою жизнь Таисия прожила с мыслью, что земля, воды рек и моря, тайга - всё это для людей. А теперь, выходит, наоборот?
Мотря покивала, глядя ей в глаза:
- Вижу, знаешь ответ. И это наше верное дело. Такое же, как человека на белый свет принять, как его же в землю положить.
- Ну и из кого откуп набирать будешь? - поинтересовалась Таисия, сама не веря, что разговаривает о богопротивном.
- Из грешников! Тот, кто род поганил, кто нечестиво жил и в мир горе принёс, пусть умрёт! - Мотря торжественно подняла руку с вытянутым указательным пальцем вверх. А Саша с матерью заворожённо, с обожанием уставились на неё.
- Ну знаешь, грешников не нам считать... - начала было Таисия.
А палец Мотри медленно опускался. На миг Таисия ощутила холодный укол страха - а вдруг эта новопроповедница укажет на неё. Грехи-то за Мельниковыми водились. И это касалось не только участков на золотоносных реках, которые покойный свёкор выкупил у язычников, обманув их по-крупному. Можно сказать, почти даром взял. И невыполненный договор за ним водился, когда в зиму не был завезён провиант и семь семей якутов померли от голода на заимке. А уж сколько застреленных покойников бы поднялось и пришло к ним в избу требовать своего откупа...
Но так жили многие. Всякий ел, жрал ближнего, дробил зубами кости, а потом каялся и жертвовал на церкви и часовни. Уважал и Господа Бога, и духов Нижнего, Среднего и Верхнего мира. Держал изнурительные посты и водил языческие хороводы. И чем чернее были прошлые грехи, тем большими строгостями и запретами окружали себя люди.
Но Мотрин палец указал на Андрюню. Самого несчастного недотёпу среди суровых удачливых Мельниковых.
- Мотря, ты не угорела ли часом? - рассердилась Таисия. - Андрюня свой грех замаливает и отрабатывает. Никому, кроме себя, он вреда не причинил. Мы с роднёй за него как один встанем!
- А всё ль ты о вашем мученике знаешь? - сузив глаза, спросила Мотря. - Есть, может, за ним грех, который только кровью смыть можно.
- Говори, что за грех, - сурово молвила Таисия, прикидывая, как содрать с Мотри платок для пущего позору и вытолкать из избы.
- У неё спроси! - выкрикнула Мотря и кивнула на Сашу.
Невестка побелела, как мазанная извёсткой стена, приоткрыла рот. Она ничего не сказала, но в огромных глазах застыла обида. Её мать отшатнулась от дочери. Меж густых бровей свекрови легла складка.
- За навет и поношение я тебя первую на откуп отдам, - сказала Таисия.
Саша была сговорена за Павла, как всегда водилось: без погляду, знакомства и приязни, только по воле родни. Но к мужу равнодушия или ненависти не выказывала. Хотя и нежности особой не было - так не принято чувства на вид выставлять. Он неё требовалось только уважение и послушание.
В памяти Таисии возникли книжки, которыми делился с невесткой Андрюня, сало и хлеб, которые заворачивала ему в тряпицу Саша, чтобы было чем повечерять. Но ни искорки греховной страсти, ни движения, которое бы говорило о близости, Таисия не замечала. Чиста Саша, чиста.
Однако доброе женское имя что берёста. Не дай Бог угодит чёрный уголёк злоязычия - так полыхнёт, что мигом обратится в пепел. Заподозренных в неверности никто никогда не пытался обелить или защитить. Иногда голова проводил дознание, а всем остальным, в том числе и судьбой неверной, занималась семья. Частенько исходом был несчастный случай - то сом во время купания на дно утащит, то прорубь обвалится, то сгинет женщина в лесу, отправившись по грибы или ягоды.
Таисия сказала Мотре и сватье:
- Пошли вон отсюда.
Мотря подхватила заливавшуюся слезами женщину и вывела её, бросив напоследок острый взгляд на помертвевшую Сашу и безучастного Андрюню.
Таисия повторила давешний вопрос:
- Что скажешь, сношенька наша дорогая?
Саша бросилась ей в ноги:
- Матушка! Нет моей вины ни в чём! Ни в помыслах, ни в делах!
- За что ж Бог вам деток не даёт? Не в наказание ли?
- Неправда! Вымолила я дитятко... Три луны уже... Поверьте, матушка... - заплакала Саша.
Таисия отвернулась. Её глаза заблестели тёплыми счастливыми слезами. Но тут же вытерла их платком. Теперь, после слов Мотри, не только Богу решать судьбу дитяти, но и всему миру, всем, кто услышит обвинение. И Павлу, конечно.
Андрюня всё так же истуканом сидел на лавке. Не вздрогнул, когда Таисия рявкнула на него, только произнёс странное:
- За мной пришли... Теперь я понял, что не нужно было прятаться. Пойду я, Тася... Пойду к тому месту, что мне показали.
Таисия наклонилась над ним, пытливо всматриваясь в благостную голубизну чужих, не Мельниковских глаз:
- А что скажешь о грехе, в котором тебя и Сашу обвинили?
- Виноват я... За мной пришли, чтобы ответил... - пробормотал блаженный.
- Да ты так струхнул, что весь разум потерял! - вскричала Таисия.
Перед ней встала страшная картина дознания на миру, когда этот спятивший будет твердить о своей вине и тянуть беременную Сашу к гибели.
Но невестка недаром закончила два класса приходской школы и в девках могла закидать словами парней-охальников. Умница, она одна из всех догадалась спросить о том, что от всех ускользнуло. Подошла к Андрюне и задала вопрос:
- А скажика-ка, дядя Андрей, где ты был до того времени, как на двор к нам пришёл. Отчего без сил упал? В чём себя винишь?
- Виноват я... Крал у покойных. Ордена, перстни и часы. И поминами на могилах не брезговали. Вот они за мной и пришли... Водили с собой, показывали, где что можно взять и где меня земля примет, - еле слышно ответил Андрюня. - А потом я в снег упал и пополз. К вам... не знаю только, зачем...
Тут уже Таисия смекнула, в чём дело.
- Один крал-то? Али помогал кто? - спросила она.
- Дядя Филя и Осип, Мотрин сын, со мной были...
- А сейчас где они? - не отстала от него Таисия.
- Их пастух сразу же с собой увёл, - ответил Андрюня. - Из своей сумки что-то на снег бросал. Они поднимали, кричали: "Золото!" и за ним шли.
- Отчего ж тебя не взяли с собой? - включилась в дознание Саша.
- Отстал я... - прошептал Андрюня. - Они шибко шли, а я почал свою долю со склепа генерала Говорина. Душа горела...
Тут уже Таисия не сдержала грязного ругательства. Мало того, что Андрюня не смог очиститься от скверны, так он ещё и мёртвых грабил с подельниками.
- Мотриного старшего сына Калистрата головой назначат в память о деде. Нынешний-то, не из их роду, стар уж, старше почившего, - заметила Саша. - Только не бывать этому, если станет известно про младшего Осипа. Да и сам он хорош, помните, я вам рассказывала.
- Вот что, невестка, - решительно начала Таисия, - ты сейчас к матери иди...
- Не примет матушка после облыжного слова-то... - уронила слезу Саша.
- А ты не дрожи осиновым листом, а как есть говори, что оболгала тебя Мотря, - заявила Таисия. - А я Павла найду. К голове пойдём. Хоть и не время сейчас для дознаний, все Божьего суда ждём, но заявить нужно. И этого... властям сдать. Запри его в чулане, как будешь уходить.
- Да куда он сбежит-то?.. Еле языком шевелит, - заметила Саша.
- За своими дружками сбежит. Или мертвяками. Ибо дурень, каких свет не видел, - буркнула Таисия и вышла.
В толчее бестолково метавшихся людей она ещё раз озадачилась, почему двоюродный брат, мошенник и вор, предатель и трус напоминал святого. Но разве может одно и то же лицо отражать такие разные сущности? Святого и христопродавца?
К голове она не пробилась, его пятистенок был плотно окружён толпой. Народ не вместился во двор и топтал снег в огороде.
Мужчины решали, что наперёд делать: то ли укреплять берега реки - а вдруг рванёт так, что воды пойдут на предместье? - то ли уходить на север, где трясло меньше. Таисии показалось, что среди гула голосов пуще всех звучит бас Калистрата. Он призывал всех откупиться от беды.
Конечно же, про толпы восставших из упокоищ мертвяков никто и не говорил. И сейчас среди хмурых одной думой лиц, полных одним отчаянием людских глаз ночные события показались Таисии дурным сном, кошмаром. Если бы не Андрюня...
Павла тоже не удалось встретить. Вот только Мотря успевала мелькнуть то тут, то там. Она всё что-то нашёптывала бабам, которые начинали гневливо трясти головами, ругаться и вскидывать руки.
Чтобы упредить хотя бы одну беду, Таисия побежала к дому.
При виде реденькой толпы возле распахнутых ворот её сердце поднялось к глотке и заколотилось там, мешая дыханию.
На расстеленное на затоптанном снегу одеяло трое соседей вынесли труп.
Андрюня...
В одной нижней рубахе, без портков. Глаза полуоткрыты. Синий язык прокушен до крови, руки скрючены. Заострившийся жёлтый нос чуть искривлён. Пальцы босых ног вытянуты судорогой. На шее, ставшей вдруг необычно длинной, обрывок верёвки.
И когда только успел-то...
Мужики, увидев Таисию, склонили головы; женщины протяжно завыли. А она не знала, как поступить. Причитать по брату или перед людьми покаяться за родственника?
На толпу летели крупинки снега, высекали слезу, холодили носы и щёки, заставляли думать о тёплом доме. А покойник... что покойник? Он свою стезю выбрал, супротив Бога пошёл. Люди-то причём?
Раздались голоса:
- Кто-нибудь в околоток поехал?
- Да кто сейчас поедет-то?
- Так послать нужно. Негоже покойнику здесь лежать. Самоубивцев и убитых всегда в околоток возят.
- Дак езжай сам.
И вдруг среди этого равнодушия и бездействия раздался тонкий вопль. Как ни странно, закричал молодой мужчина. Его вылезшие из орбит бледно-голубые глаза уставились на труп.
Андрюня медленно садился, не опираясь руками о землю. С прокушенного языка на рубашку падали тёмные тягучие струйки.
Таисия не выдержала, подбежала к нему и схватила за плечи. Они были холодны и тверды, как лёд.
- Андрюня! Братец! - крикнула она и затрясла его.
Тело висельника всё поднималось, за ним вставала и Таисия. Она прижала ухо к его груди и не услышала биения сердца. Тогда схватила с пояса мужний кинжал и, поддев его под верёвку, разрезала её, прихватив кожу. Края раны разошлись, но кровь не выступила.
Тусклые голубые глаза Андрюни, казалось, ничего не видели. Он неторопливо повернулся, поднял руку и указал на кого-то в толпе. Потом легко зашагал к воротам.
Толпа прибыла, видно, совет у головы кончился. Все смотрели на то ли сумасшедшего, то ли на мёртвого и не замечали, что два или три мужика скинули с себя одежды, оставшись в исподней рубахе. На них только тогда обратили внимание, когда несчастные пошли за Андрюней.
Раздались крики:
- Эй, ты куда, Степан? Спятил что ль?
- Мужики, вязать бесноватых!
И тут же над толпой в вое женских голосов поплыл звучный вопль Мотри:
- Откупники это, смертники! Не касайтеся их, на них печать смерти!
Андрюня, как во сне, показывал и на других мужиков. Они тоже раздевались и присоединялись к шествию откупников.
В толпе были их жёны и родственники, но вопли и крики не остановили идущих. Одна молодуха вдруг вырвалась из хватки матери или свекрови, подбежала к мужу, вцепилась ему в руку. Он не глянув схватил её за шею, сжал и отбросил прочь.
Молодуха со скособоченной головой отлетела на пять шагов и распростёрлась на снегу. Из носа и уха, открывшегося из-под платка, заструилась кровь.
Таисия, заливаясь слезами, шла вместе со всеми за смертниками.
А они направлялись к тому оврагу, который образовался ночью при самом первом толчке.
Толпа остановилась поодаль, глядя, как смертники один за другим прыгали в сыпучую чёрную землю и как она забивала им рты, глаза, запечатывала в темноте навсегда.
И тут Таисию пронзило воспоминание: она лежит на снегу, и чьи-то останки волокут её вверх, прочь от провала. Стало быть, мертвяки хотели сохранить ей жизнь? А вот Андрюня, трижды грешник, увёл живых в небытие. Да что же это случилось с миром-то? Неужто всё вышло по Мотриным бредням?
- Идите, братья и сестры, по домам! - заблажила Мотря, легка на помине. - Земля взяла, что ей нужно, теперь успокоится.
- Вы стали свидетелями таинства! - подхватил слова матери бас Калистрата. - Пусть же оно останется в ваших душах, разглашать его будет преступным. Нам с вами удалось причаститься к чуду, так будем же достойными его хранителями.
Но никакие призывы не смогли заглушить взрыв горя людей, потерявших родственников. До самой ночи у оврага раздавались крики, плач и проклятия.
А с началом нового дня земля отторгла откуп.
Подземный гул, заглушавший любые звуки, прокатился волной от реки до города, накрыв и северную заставу, где прежние толчки были почти не ощутимы. А потом твердь качнулась так, что люди повалились с ног. В хлевах и загонах покалечился скот. Избы переламывало, как детские потешки из лучинок. Полыхнули пожары из-за топившихся печей.
Три страшных толчка превратили крайние улицы предместья в провал, в которые ринулись зажоры с реки.
Люди, кто со скарбом, кто почти безо всего, побежали спасаться в город.
Подворье Таисии с пятистенком, летником, баней и хозяйственными постройками, поднятое почти за сто лет и рачительно ухоженное старыми и новыми хозяевами, превратилось в руины. Варнаки сунулись в развалины с целю поживиться, но получили отпор. Таисия защищала не добро, которое может быть взято стихией, а прежнюю жизнь - с достатком, уважением народа, сознанием своей власти хозяйки.
Она отправила сына с невесткой в северную деревню к родственникам и не согласилась ехать с ними. Убедить её было невозможно. И разговорить тоже. Нахмурив густые брови, сжав в нитку суровый рот, Таисия задумала что-то страшное. Её взгляд потеплел, когда она перекрестила на прощание Сашу. Только тогда она сказала:
- Не давай власти над собой ничьим словам, дочка. Ты мать, и это главное, кто бы что ни говорил. За святым обликом может таиться зло. Ищи спасение сама.
Таисия повесила на плечо ружьё и отправилась на поиски Мотри.
К удивлению, её подворье пострадало меньше, чем другие.
Таисия вошла через дыру в лиственничном заборе.
Мотрю и Калистрата окружал несчастный люд. Обгоревшие, раненые, бездомные, потерявшие имущество были готовы прибиться хоть к кому-нибудь, кто бы указал на спасение. Все столпились около костра, на который пошла
поваленная часть забора.
- А... Таисия наша безгрешная... ты пришла спросить, отчего откуп не свершился? Отчего земля жертвы отвергла? - заверещала Мотря, упреждая вопросы, которые ей могла бы задать Таисия. - И не стыдно тебе, а? Брат ваш крал да пьянствовал, а вы его всей родовой покрывали! Грехи, как язвы, разъели землю!
- Ну ты, баба, язык-то прикуси! - заступился за Таисию муж её троюродной сестры.
- А не буду я молчать! - взвилась Мотря. - Она ещё и грешницу покрывает! Невестку свою! Которая на кладбище к пьянчуге бегала!
- А кто докажет твои слова, Мотря? - спокойно возразила Таисия. - Кто свидетель, что на моей снохе грех?
- Да Калистрат всё видел! - торжествующе сказала Мотря. - Он мужик уважаемый...
- Настолько, что к молоденьким соседкам выпимши пристаёт! - возвысила голос Таисия. - А потом грозится, что навек опозорит, если родителям девка пожалится. А ну, сватья, скажи слово, если это не так! Саша всё тебе поведала. А тебе важнее было с Мотрей знаться, чем против их семьи пойти. Мотря и Саше голову забила богопротивными мыслями.
- Не смей голос возвышать противу моей родительницы! - загрохотал Калистрат. - Вот чья семья должна стать откупом...
- А где твой брат Осип? - спросила Таисия, уже ни на что не надеясь. Вдруг этот воришка на материнском подворье. Или сгинул вместе с пастухом и подельником. В любом случае это ничего не меняло.
Видимо, делишки Осипа были известны людям, и она зароптали.
- К родне на северную заставу поехал, - так уверенно сказал Калистрат, что внутри у Таисии всё оборвалось.