Роса времени
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Новый вариант старого рассказа
|
Роса времени
Завтра мы со Славиком едем в Михайловку, где живёт мой дед, чтобы разобраться с одной чертовщинкой. Есть ещё личная цель, о которой друг пока не знает, - прополка и окучивание картошки в дедовом огороде.
Наши спешные сборы начались после происшествия на Славкиной работе. Он во время дежурства принял старика.
Бедолагу, похожего на скелет от недоедания или болезни, нашли в парке под скамьёй. Он словно прятался от кого-то, заслонял голову руками. Больше всего полицейский патруль изумился его одежде. Такую же, только чистую, можно было обнаружить лишь в этнографическом музее. Старик двое суток пробыл в обезьяннике, утомил всех его обитателей и сотрудников молчанием и неподвижностью. И после осмотра врача оказался в психушке.
Как санитар приёмного отделения, Славик должен помочь больному помыться, облачиться в жёлтую казённую пижаму, проводить его до отделения и передать медсёстрам. Работка непыльная, нетрудозатратная -- это тебе не психов кормить и успокаивать. А денежка хорошая, в самый раз для друга, который учился на платном.
Во время санобработки выяснилось, что на шее больного есть татуировка. Да ещё какая - "масть"! Полукруг и нечто вроде пятизубцовой короны над ним. Славик обалдел от удивления, настолько неожиданной оказалась отметина. Он с детства знал о ней из моих рассказов.
Считалось, что именно таким знаком больше столетия назад сибирские спиртоноши указывали на принадлежность к криминальному сообществу. Но вполне могло быть, что хозяева нелегальной торговли спиртным специально метили, как скот, своих "рабов", которые, раз попав в преступную систему, не могли вырваться из неё. В тайге, на приисках легко затеряться с выручкой. А с клеймом не больно-то скроешься -- выдаст любой сведущий. Так что каждый спиртоноша до смерти находился между двух огней -- хозяином и законом, который позволял убивать преступника на месте.
В Михайловке, старинном селе с богатым разбойничьим прошлым, это было хорошо известно. Там же ходили многочисленные легенды о появлении среди людей "меченых". Вроде бы они выходили из иных времён и реальности, искали себе спутников для того, чтобы обнаружить и вскрыть мифический тайник, где были спрятаны золотые червонцы. Участь тех, кто связался с "мечеными", была печальной. Поэтому все сказки-байки скорее предупреждали, чем манили перспективой обогащения. Но это не касалось михайловской ребятни. Не одно поколение облазило все шерлопы. Безрезультатно, конечно. Что не убило ни легенды, ни интерес к ним.
Ходили слухи, что одна из шести местных пещер рукотворного происхождения, а не тектонического, как остальные шерлопы. А вот дожидается ли в ней удачливых людей клад, никто точно не знал. Более того, эту пещеру не посещали экспедиции спелеологов, кроме одной, в конце семидесятых годов прошлого века. Шерлопа даже в реестр не была внесена. И на официальных картах не отмечена.
Славик вдохновился кладоискательством, и мы два лета подряд ездили к моему деду, пока нас не отвлекли вещи досадные, но необходимые -- сначала поступление в медуниверситет, а потом сдача-пересдача зачётов и экзаменов.
Татуировка бомжа разожгла в душе друга прежнюю страсть к поиску схрона.
Славка собрался найти подход к больному, что-нибудь разузнать, в крайнем случае, подключить одного из молодых врачей, настоящего чудотворца по части вывода из кататонии.
Но вот напасть -- доходяга, который и ногами-то шевелил еле-еле, сумел сбежать из-под медицинского надзора, решёток и охраны. Просто исчез к утру. Медсёстры сказали, что на простыне остался рисунок. "Масть" не нанесли фломастером или каким-либо красящим веществом. Она была словно вплетена в нити полотна.
Я выслушал друга, стараясь не ухмыляться: мало ли на свете больничных баек? Но Славик решил, что это знак судьбы и уболтал меня немедленно отправиться в Михайловку. Он даже и не предполагал, что я буду рад -- всё равно нужно ехать к деду полоть картошку. Вдвоём-то мы справимся быстрее. К тому же захотелось поставить точку в михайловской легенде, погасить крохотный уголёк интереса к ней, который, надо признаться, ещё тлел. Как бы подвести итог ребячьим поискам. Но для порядка я покуражился и поотнекивался.
К вечеру следующего дня мы уже были у деда.
Я его очень любил, но побаивался. Или просто ощущал дискомфорт, какой чувствует всякий, находясь рядом с фанатиком.
А дед был именно им. Только фанател он от учительской работы да общественной деятельности -- чтобы село, забытое Богом, который за что-то невзлюбил таёжную глубинку, не потеряло школу из-за стремительного оттока населения, а качество обучения было ничуть не хуже, чем в столицах. Я подозревал, что дед и меня хотел запрячь в лямку сельского учителя.
При виде старика у меня что-то оборвалось в груди. Он очень сдал, хотя и постарался не показать слабости. Дед не стал хлебосольничать и уговаривать поесть после дороги по июльской жаре, как обычно поступали покойная бабушка и мама.
Мы завалились спать.
И ночью нам был дан второй "знак" - одинаковый сон, как выяснилось позже, во время утреннего чаепития.
Я проснулся совершенно мокрый на перине с щекотным запахом то ли полыни, то ли чабреца. А может, такой аромат издавало время и память обо всех, кого когда-либо пуховая громадина нежила в объятиях.
В полумраке крохотной спаленки резвился тонкий солнечный луч из прорези ставен. Подмигивал, отражаясь на металлических шариках кровати.
Вот лязгнули задвижки, заскрипели старые крашеные доски. Это дед открыл ставни с улицы. В комнату сразу же сиганул целый сноп лучей, ворвалась утренняя суетливая бодрость деревенского подворья.
-- Проснулся, Гринько? - пробасил дед. -- Вставай, а то у меня колодезная вода наготове.
Я знал: дед не шутит. Каждое утро он обливал водой костлявые плечи. И меня пытался приучить, несмотря на протесты мамы и бабули.
В первый раз я, семилетний, не поспешил встать из сонной лени и тепла, и он вылил воду с плавающими льдинками прямо в постель. Перина потом сушилась на печке - дело-то было зимой. А я три ночи спал на тонком одеяле, положенном прямо на варварски жёсткую кроватную сетку.
Я быстренько растолкал Славика. Друг промычал что-то и задрыгал ногами. Почему-то он забыл о ледяном душе, который и его не миновал в прошлые наши приезды.
После мы уселись пить чай с бодрящей сагандайлей, местным видом рододендрона, -- дед не признавал кофе.
-- Что-то вы сегодня рассеянные... -- полувопросительно сказал дед, когда я, позабыв его привычку наливать в кружки крутой кипяток, со всей дури глотнул чая и запрыгал на стуле.
Славик вовсе уселся на табурете, поджав ногу, и уставился в окно.
- Да сон приснился странный, -- отдышавшись, прошамкал я, скатывая языком обваренную кожицу губы. Глянул сразу на деда: он не терпел суеверий.
Григорий Ильич вскинул на меня пронзительный учительский взгляд из-под кустистых бровей.
-- Сон странным не бывает, -- заметил он, делая глоток.
Пышные усы, казалось, потонули в широкой кружке. Из неё и прозвучал с фарфоровым эхом совершенно неожиданный вопрос:
-- Шерлопа снилась?
-- Дедуля, ты экстрасенс? - удивился я.
- Да какой там... - Дед поморщился. - Приехали на две недели раньше, рюкзаки от этого вашего снаряжения ломятся. Глаза горят, глядят в сторону - точно клад снова собрались искать. Эх... детство из задницы ремнём не выколотишь, тут другой воспитатель нужен -- жизнь. А шерлопа вас притягивает. К худу или добру, не знаю. Сон-то расскажи. Есть в снах правда. Соль жизни и роса времени.
- Это как? Поэтичненько... - заинтересовался я, но дед отмахнулся.
Он отставил кружку и положил на стол руки с тяжами вен и артритными буграми на длинных пальцах. Приготовился слушать.
Я только открыл было рот, как услышал голос Славика, который как-то заторможенно рассказывал мой сон. Не успел удивиться тому, что он был один на двоих, как знакомая, родная реальность с дедовой кухней отъехала на задворки сознания. Точно я перенёсся в неизвестное время и стал очевидцем одной их многочисленных таёжных трагедий. И не только очевидцем, потому что сон словно бы отяготил чужой жизнью, наделил чужим страданием. Перед глазами замелькали еловые лапы...
Колени подгибались от трудного бега. Папоротники норовили опутать отсыревшие сапоги. Упругая после дождя листва налипала на лицо. Руки отчаянными взмахами хватали густой холодный воздух. Дыханье с болью и хрипом рвалось из груди.
-- Погибель, погибель на вас... -- шептали пересохшие губы.
Спиртоношу травили, как зайца. Играли с обессиленной жертвой. Издевались, прежде чем убить, что было дозволено негласным распоряжением губернатора.
Спиртоноша обхватил ствол сосны, прижался лицом к волглой чёрной коре. Бежать больше некуда. И незачем. Заплечный короб с товаром давно брошен, остался среди цепких кустов кафтан с червонцами в потайном кармане. Выручка троих за короткий сезон. Она сейчас за пазухами серых шинелей, смыкавших кольцо погони.
Под крестом и ладанкой на груди - жжение. К ней привязан платок с грошиками на жизнь для семьи безработного текстильщика, от беспросветной нищеты преступившего закон.
Только зря всё это. Через минуту в глухом шуме ветра между ветвями сосны рассыплются звуки ружейных выстрелов. Брызнет с травы, примятой упавшим телом, слёзная роса.
-- Попался, гад, -- донеслось словно издалека.
Серые тени сгрудились вокруг сосны. Ветер вместе с запахом продымлённого, пропотевшего сукна бросил в лицо злобное и колкое:
-- Пулю ещё на него тратить. Пещера в трёх шагах.
Тело не почувствовало коротких, злых ударов, только замозжили цеплявшиеся за ствол пальцы - под ногтями застряли кусочки коры. Затылок хрупнул от тычка ружейного приклада.
Сознание вернулось быстро. Спиртоношу за ноги волокли к скалистым уступам меж поредевших сосен. Туда, где в туманном опахале скалилась чёрная шерлопа.
А через миг он полетел головой вниз в каменное жерло, которое пахло падалью и мокрой прелью...
"Фильм", который крутился у меня в голове, был прерван воплем Славика:
- Старик, это тот старик! В нашей больничке!
Дед поднял набрякшие веки, глянул на него и спросил:
- Что за старик?
Славик с жаром затараторил о необычном больном, который сбежал из психушки, оставив на простыне знак.
Я почему-то обозлился. Может, из-за того, что было очень неприятно ловить глюки вот так, средь бела дня. А может, досадила болтливость друга.
- Слав, да хватит уже, - произнёс я с интонацией взрослого, который обращается к ребёнку, запутавшемуся в фантазиях. - Ты ж говорил, что больной не мог общаться, ни слова не произнёс.
- Но он -- один в один с мужиком, которого в моём сне солдаты в пещеру сбросили. Только тот был намного моложе, конечно, - заупрямился Славка.
- Да фигня всё это! -- взорвался я.
Потом поглядел на деда: уж он-то, не терпевший всякой ерунды, должен поддержать меня.
-- Григорий... Ты бы за речью следил. Негоже по языку грязь перекатывать. - Дед вытащил из-за манжеты рубашки платок и промокнул мутноватую слезу. -- Давно хотел сам тебе кое-что рассказать, да вот жизнь опередила. Может, и правильно это...
Григорий Ильич выглядел таким потерянным, таким старым и немощным в эту минуту, что я не смог перенести острого приступа жалости и предчувствия близкой потери. Поэтому поднялся -- мол, чаепитие закончено.
-- Гринько! -- дед привычно повысил голос. -- Садись и слушай. И ты, Вячеслав, тоже. Мой собственный дед когда-то пропал в этих местах. Потерял работу в городе и подрядился в тайгу на лето. Оставил пятерых детей и немощных родителей. Чудом они тогда выжили. В особенно трудный час помог случайный прохожий.
Папу моего, Илюшку, тогда старшая сестра за ворота, рассердившись, вытолкала. Было ему лет пять. Плакал очень, есть просил. Вот и погнала его Наташка на улицу: и без тебя тошно.
А тут мужик какой-то страшный, как разбойник лесной, к нему подошёл. Постоял молча и сунул тяжёлый узелок.
Малец обрадовался, думал, хлеба ему дали. Развернул -- а там железяки. Снова разревелся.
Наташка одумалась и за братом вышла. Глядит, плачет он, а в ладошках платок с монетами.
На них коровёнку купили, сена. Так и перезимовали. Пытались несмышлёныша расспросить, что за мужик, куда потом пошёл, -- но что пятилетка расскажет? Дядька, разбойник, синий весь, кровь на голове, на рубахе - вот и всё, что узнали.
Голос деда с каждым произнесённым словом становился всё тише, и скоро последние слова увязли в тишине. Такой, какая бывает только на старых заброшенных кладбищах. Старик долго молчал, разглядывая свои руки, не поднимая глаз. Словно ждал совета или одобрения от этой тишины. Потом продолжил:
-- Как только полвека назад приехали сюда с Машенькой, сон часто видеть стал. В точности как твой. Деда моего, сгинувшего в этих местах, Аникеем звали.
- Прикольно! А вдруг этот старик в больничке, или мужик из сна, и есть Аникей? - чему-то обрадовался Славик и обратился ко мне: - А ты всё "хватит дурить" говорил. Не дурость это, а перст судьбы! Нам знак был дан, значит, именно мы клад найдём и могилу твоего прапрадеда.
Последние три слова друг произнёс уже без радости и гораздо медленнее, виновато поглядывая на Григория Ильича.
Дед пригорюнился, закрыв глаза ладонью и вымолвил не то что неохотно, а мучительно:
- И мне знак был... То есть являлся Аникей.
Мы настолько были поражены тем, что суровый атеист, закалённый идейными боями в поссовете, вдруг признался в еретическом суеверии, что даже забыли рты закрыть. Григорий Ильич чуть инфаркт не заработал, пытаясь доказать, что в Михайловке нужно не часовню реставрировать, а менять крышу школы, и вот поди ж ты...
- И не раз, - продолжил дед. - Только гнал я его... К врачу обращался в районе, думал, переутомление или нарушение деятельности мозга. Или началась шизофрения.
- Дедуля, родной, не нужно так! - Я обнял старика.
Он же отстранился, причём я был удивлён немалой силой его рук.
- Ступайте уж туда, куда решили. Перечить и держать не стану, - сказал он. - Но помните: сигнала связи там нет. Рассчитывайте только на себя.
- Дедуля, знал бы ты, сколько времени мы там провели пацанами! - я попытался успокоить его. - По-моему, ни одной нехоженой тропинки не осталось.
- Ребячьи тропы отличаются от дорог взрослых, - печально возразил дед. - И трудностями, и мерой ответственности.
Мы взяли с собой самодельную карту, изготовленную в школьные годы, с отметками расположения пещер. В голове вертелось: "Пойди туда, не знаю куда, за тем, не знаю зачем". А Славик вдруг вслух ответил на мои мысли:
- Думаю, есть ещё седьмая пещера. Возможно, рядом с какой-нибудь из шести. Это же очень хитро: рядом с одной другую искать не станут.
- Ну ты горазд фантазировать! Её бы местная пацанва на раз обнаружила. Хотя кто знает... Там везде такой бурелом, ноги переломаешь, - откликнулся я. - Соседний леспромхоз, когда просеку хотел тянуть, перенёс её на много километров оттуда. Люди потоптались да передумали - то ли рельеф не позволял, то ли техника ломалась, то ли ещё что-то происходило.
- Вот-вот, -- радостно подтвердил друг. - Проклятое это место. Или заговорённое.
Я ничего не ответил. Посмотрю на Славика, как он будет переть через поваленные стволы.
В двум часам дня мы добрались до первой шерлопы. Неподалёку от дыхала, вертикального входа, кто-то смастерил из камней мангал. Сейчас в нём застоялась вода с плавающими угольками. Рядом - стол и две скамьи. Что тут сказать? Народ любит отдыхать с удобствами. Чистенько, но можно догадаться, куда свален весь мусор.
Мы двинулись дальше. Великолепные сосны вытеснили ольховник и заросли черёмухи. От жары, терпкого смоляного духа закружилась голова. Влажные папоротники сменили весёленькую травку и какие-то голубые цветочки. Я не слишком большой ценитель прелестей природы, но и то был поражён былинной мощью и величием сосняка. Скоро подойдём к бурелому, и вот тогда-то станет не до красот пейзажа.
- Постой-ка! - Славик, уже давно пыхтевший от нагрузки, остановился и вытер платком испарину. - Ты ничего не слышал?
- Ну... ветер, птички, - ответил я, стараясь не показать виду, что рад передышке.
- Какой, блин, ветер? - раздражённо спросил друг. - Шаги!
Я рассмеялся, потому что с детства знал о "болезни таёжника", когда естественные шумы - потрескивание полусгнивших сучьев, скрытых мхом или травой, шорох распрямившихся веток полукустарника, примятых твоей же ногой, да что там, любой звук воспринимается как чужие шаги. Или просто чьё-то присутствие.
- Хорош ржать, - обиделся Славик. - За нами кто-то идёт.
- А хоть бы и так, - отмахнулся я. - Мало ли кто по лесу ходит. К тому же местная ребятня - народ любопытный.
Однако прислушался. Мальчишки не только любопытны, но и шкодливы до невозможности. Достаточно вспомнить самого себя в их годы. С них станется подстроить подлянку или попытаться напугать.
- Не обращай внимания, - посоветовал я Славику. - Не стоило и выходить, если на каждый звук оглядываться.
Дыхало, или вход второй пещеры, всё заросло удивительной мощи папоротниками. От широко разверстой чёрной пасти тянуло холодом и опасностью.
Именно в этой шерлопе я проплутал, будучи пацаном. Увлёкся отколупыванием со стен камешков, которые в свете электрического фонарика показались словно бы сиявшими изнутри драгоценностями, и позабыл о времени и друзьях, которые шустрили рядом. Очнулся в полнейшей тишине. Поорал, побегал, ободравшись о сузившиеся коридоры, прилёг у стены, сжавшись в комочек, клацая зубами от холода. А утром проснулся прямо напротив входа.
По спине пробежали мурашки -- воспоминания о дедовом ремне, которым он отходил меня за ночную отлучку.
А камешки на самом деле оказались бурыми натёками, тусклыми и довольно безобразными. Я сложил их в обувную коробку, где они сами по себе раскрошились.
Славик спросил:
- Может, спустимся? Пройдём тем коридором, где ты блуждал. Мне кажется, что шерлопы могут соединяться. Уж больно правильно они расположены.
- Бредишь, друг, - откликнулся я. - Даже не думай, рукотворная среди них одна. Только это под вопросом. Погнали дальше.
Не успел я привстать со ствола поваленной сосны, как прямо над ухом грянул выстрел.
Славик рыбкой плюхнулся в траву.
Не то чтобы я здорово испугался, но вздрогнул. Кто это ружьишком балуется?
Друг приподнял лицо с налипшим на нос стебельком:
- Гриня, стрельба!
- Да ладно тебе, - улыбнулся я. - Ты не в городе, забыл? Ну, кто-то зайца подстрелил.
И тут же понял: не длинноухих гоняли такой пальбой. По наши души явились.
Гулкие выстрелы раздались со всех сторон. Звуки нарастали, словно отскакивали от стволов сосен, множились, сливались в залпы. Через минуту лес содрогнулся от громоподобной канонады.
Мы со Славиком, даже не переглянувшись, бросились к дыхалу шерлопы.
Её ствол был подобен крутой горке, довольно широк, поместились бы ещё двое человек.
Я пролетел кубарем метров тридцать и удержался за камень, который выступал из стены. Славик затормозил о моё плечо. Рука онемела и повисла плетью.
В пещере царила густая, настоявшаяся на столетиях, тишина. Ни один звук не проникал снаружи в светлое пятно дыхала наверху.
- Что это было? - прошептал Славик.
- Хрен знает, - ответил я. - На охотников не похоже. Может, кто дурью маялся. Сейчас-то тихо. И вообще стрельба была странной, больше на выхлопы фейерверка смахивала, только громче, конечно. Эх, зря мы в пещеру ломанулись. Нужно было переждать да поотрывать уши шутникам.
- Нас словно загнали сюда, нарочно, с какой-то целью, - заладил нудить Славик и тут же схватил меня за отбитую им же руку: -- Постой, ты куда? Лучше здесь отсидеться. Или спуститься вниз, пройти коридором.
Я охнул от боли и сказал сквозь зубы:
- Отсидеться и пройти? Без еды, снаряжения? Без твоих любимых галогенок? Рюкзаки-то наши где, а?
Славик только сейчас осознал, что мы их потеряли. В единственном слабом луче, пробившемся сверху, водянисто сверкнули его глаза на чумазом, как у чёрта, лице.
- Выбираться нужно тем же путём, каким сюда попали, - сказал я и попытался встать, оберегая руку.
Полностью выпрямиться не удалось, от каменного крошева у ног до противоположной стенки ствола пещеры было не больше метра семидесяти. Подъём был довольно крут, да ещё встревоженная нашим падением пыль лезла в ноздри, засоряла глаза.
Позади пыхтел Славик, норовил схватиться за мою ветровку. Его пальцы то и дело пытались вцепиться то в рукав, то в капюшон, то дёргали за полу. Но соскальзывали, точно он ослабел и был не в силах их сжать.
- Слышь, Славка, отвянь, - переводя дыхание, сказал я. - Топай самостоятельно, нечего корчить из себя инвалида.
Друг запыхтел ещё сильнее, резче, словно ему не хватало воздуха. В шумном дыхании явно послышалось бульканье. Пыли глотнул, что ли?
Я повернулся...
Много раз встречал описание внезапного ужаса - шевеление волос, внезапный ступор. Меня же словно окатило ледяной водой.
Вместо Славика ко мне тянул руку жуткий мертвец. К трупам я, будучи студентом медуниверситета, привык. Но не к тем, которые глядят на меня глазами, похожими на стухший белок куриного яйца, щерят чёрный потрескавшийся рот.
Показалось, что воздух стал таким плотным, что я не смог вздохнуть. Издал придушенный крик и стремглав ринулся к выходу.
Что-то сзади обрушилось на плечи. Обдало нестерпимым запахом пропастины.
Тварь хочет задержать меня. Утянуть в глубь шерлопы. Сделать своим вечным спутником. Или убить.
И я продолжил двигаться вперёд, хотя ноги медленно, как под водой или во сне, преодолевали расстояние до дыхала пещеры.
Последовал сильный рывок за куртку, и, чтобы не повалиться навзничь, я резко упал на четвереньки. Обдирая руки и спортивные штаны на коленях о камни, устремился к дневному свету.
Вылез под налитое жаром июльское небо. Солнечные лучи дробились в глазах калейдоскопом необычайной яркости. Я заслонился рукой от бликов, чувствуя уверенность: то, что было за спиной, не сможет продолжить погоню.
И тут же под ложечкой зашевелился холодный, просто ледяной червь: а Славка?.. Негоже оставлять друга, да и любого другого, в опасности. Это закон.
Я застонал, повернулся к чёрной дыре. Пережитый кошмар был так силён, что тело с трудом повиновалось решению вернуться за Славкой. Колени дрожали, руки тряслись.
Да что это со мной? Газы пещеры, стрессовая ситуация вызвали галлюцинацию, вот и всё. Хорош дурить, нужно вызволять друга.
Я провёл рукой по шее, посмотрел на пальцы -- кровь. Тварь оцарапала меня... Какая, к чертям, тварь? Надену противогаз да спущусь за Славиком, пока не поздно.
Я, по-прежнему заслоняясь ладонью от света, попытался осмотреться: где же наши рюкзаки? Резь в глазах действительно была очень сильной, отёчные веки с трудом шевелились.
По неизвестной причине наш скарб валялся довольно далеко от дыхала. Его тормошили серые фигуры. Этого ещё не хватало... Но ведь люди, а значит, помощь. Хотя люди бывают разные, и помочь могут весьма альтернативно: возьмут да и пристукнут здесь. Вон, мародёрничают, не задаваясь вопросом, почему же возле пещеры валяется брошенное туристическое снаряжение.
- Эй вы! - крикнул я, но звуки рассыпались около рта, канули в искрившееся солнечным сиянием пространство.
Я набрал густого, вязкого воздуха в грудь и попытался заорать ещё раз. Бесполезно.
Гнев и отчаянная мысль -- а как там Славка? - придали силы, и я сделал шаг к серым теням возле рюкзаков. Пусть их больше -- трое, четверо, не понять сколько, - но мне вещи необходимы для того, чтобы вызволить Славку. Отдали бы только противогазы да верёвку. Остальным пусть подавятся.
Идти показалось ещё труднее, чем в пещере. Ноги словно увязли в трясине, и мне представилось, что я выдираю их из затвердевавшей на воздухе грязи.
И эти люди... Не люди, а тени, просто серые силуэты с постоянно менявшимися, вибрировавшими контурами. Перемещаются, дрожат, исчезают, возникают на новом месте.
Только рюкзаки да рассыпанные по земле предметы видны отчётливо: банки с тушёнкой и мясной кашей, спальники, фонарики... Ага, вон и ломик. Добраться бы до него!
Словно придавленный небесным сводом, я тяжело продвигался к нашим вещам. Шаг, ещё шаг. Ещё и ещё...
На фигуры старался не смотреть -- а зачем? Всё равно в глазах двоится, троится пылающий солнцем день. Всё равно нужно найти и взять противогазы с верёвкой, чего бы мне это ни стоило.
Наконец-то! Я протянул руку к синему Славкиному рюкзаку.
В грудь упёрлось что-то холодное и острое.
Я с трудом сфокусировал взгляд.
Что? Штык?!
Сам штык, дуло, затвор и приклад оружия, которое я видел только в книжках да интернете, были вещественны и наглядны. Как и обветренные руки с жёлтыми выпуклыми ногтями, державшие винтовку. Можно было разглядеть даже текстуру металла, щербинки на тёмном, захватанном дереве. А самого человека, который хотел меня заколоть, я не смог различить в переливчатом, флюорисцирующем пространстве.
Накатила бессильная ярость и погасила дневной свет.
Очнулся от воды, которая попала в больное с детства ухо. Его моментально заложило.
- Гриня... Гриня... - чьё-то обеспокоенное бормотание показалось таким же отвратным, как и ощущение шума и давления в ухе.
Я поднял голову. Напротив меня сидел на корточках Славка, весь поцарапанный и грязный, но живой. Рядом стояли трое ребятишек, которые жили по соседству с дедом. Один из них лил на меня воду из пластиковой бутылки.
Я с трудом уселся, но не без приятности осознал, что силы и подвижность тела возвращаются, а не пойми какая реальность, где меня убивали ударом штыка в грудь, исчезла без следа.
- Что тут происходит? - спросил, с удовольствием слыша чёткие звуки своего голоса.
- Да ни черта не понятно, - признался обрадованный моим "воскресением" Славик. - После того, как ты меня в боковой коридор толкнул, я ещё метров пятьдесят вниз прокатился. И сразу напротив - выход, только на какой-то склон. Поднялся вверх - на меня вот эти орлы летят. Напуганные по самое не могу. Говорят, что из шерлопы какой-то полутруп выбрался и почапал к ним. Руками размахивал, рот развевал - хотел поймать и сожрать.
Тут Славик улыбнулся, а пацанята приняли такой независимый и суровый вид, что сразу стало ясно - они просто не могли проявить слабость вроде элементарного страха. Ну, недоумение, замешательство, только не ужас перед каким-то мертвяком.
- Я такого не говорил, - обидчиво ответил самый высокий из них.
- Прости, брат, это я от неожиданности придумал, - съехидничал Славка.
Впрочем, его выпад остался незамеченным.
У ребят развязались языки. Я слушал их трескотню и посматривал на друга. Он чуть кивал головой в ответ на мои взгляды.
По всему выходило, что они действительно потащились за нами следом. Естественно, не устраивали стрельбы, сами ни звука не слышали. Тем более не загоняли нас в пещеру. Подошли к ней и увидели брошенные вещи. Решили подобрать, но тут из дыхала вылез трупёшник. Они бросились прочь, натолкнулись на Славика. Вернулись разобраться, по пути прослушали Славкину лекцию о мёртвых телах и искажении восприятия во время аффекта. Нашли меня. И всё.
Я открыл упаковку датских галет, плеснул в пластиковые стаканчики минералки, предложил "спасителям". Это было не только угощение, но и взятка - дед не должен был узнать о нашем приключении. Старику достаточно переживаний и без этой чертовщины.
Пацанва умчалась в Михайловку, а мы со Славиком принялись обсуждать случившееся.
- Гриня, а ведь шерлопу-то нужно огораживать. Даже если всё вызвано не газом из недр, а разложением мусора на дне с выделением метана, нужно сообщить в поселковую администрацию. Вдруг кто-нибудь ещё сунется, - вполне здраво рассудил Славик. - Те же ребята обязательно придут снова.
Я кивнул: мне ли не знать, на что они способны. Как раньше их не могли остановить запреты взрослых, так и огораживание не поможет. И всё-таки нужно что-то делать. Но спросил о другом:
- А с чего ты взял, что это я пихнул тебя в боковик? Ты на самом деле видел: вот я протягиваю руку и толкаю тебя?
- Нет, - произнёс, чуть помедлив, Славка. - Не видел. Но ведь там, кроме нас двоих, никого не было?
- Верно, - вздохнул я.
Ну не рассказывать же ему про свои глюки? А интересно получается: я увидел ребят серыми тенями, сам предстал перед ними трупом. Будто какое-то замещение тел. Только вот чьих? Что за серые, чей труп? В голове замаячила догадка, но я отмахнулся: нужно думать о материальном, а не кажущемся. Как говорится, из фантазий шубы не сошьёшь.
Мы решили найти этот боковой коридор и второй выход из шерлопы. Начали спуск как положено -- в противогазах. Видок ещё тот, и жуткое неудобство впридачу, но ничего не поделаешь.
Всё было прекрасно видно и без галогенок, в том числе и четыре пары следов: дорожки, оставленные нами при скоростном спуске, отпечатки моих ботинок и неясные, смазанные отметины обуви незвестного типа -- без каблуков и чёткой формы.
Славик заметил, что я уставился на "пол" ствола и сказал:
- Ты с правой стороны смотри, а я буду с левой. Вот тот камень, за который ты ухватился, когда мы падали.
Я снял перчатку и провёл рукой по "стене" - на пальцах осталась густая жирная пыль. Как в детстве... Мы тогда любили оставлять стрелки и другие знаки на гладких камнях.
Ух ты! А вот и покрытые наслоениями свежей пещерной "копоти" самолётики, которые лет десять назад я с другом изобразил при свете фонарика. Рисунок выглядел полустёртым. Махонькая росинка счастливого беззаботного времени...
- Вот он! - сдёрнув противогаз, заорал Славик.
Его рука касалась стены. И отчётливой, будто бы совсем свежей, "масти". Но сама стена-то была цельной, без боковика!
Тем не менее друг спокойно шагнул вперёд.
Я тоже стянул противогаз. Кстати, никакого запаха, вроде того, что бывает в загазованных помещениях, не ощущалось. Шагнул вслед за ним и понял, что плотность стены была иллюзией - по макушке, по плечам задолбили-зашуршали мельчайшие частицы осыпавшегося "потолка". Просто водопада песчинок, который уходил в "пол". Я двинулся следом за Славиком.
Стоя уже за завесой, в лучах света сверху я снова стал рассматривать "масть". Как объяснить появление рисунка? Ну разве что особо прорубленными отверстиями снаружи, через которые сюда мог заглянуть день. А природа стены, казавшейся сплошной, - ха! Мелочь по сравнению с вещами, которые рассказывают о пещерах и подземельях. Чего стоят только байки о Чёрном Диггере.
Почему никто раньше не заметил ни "масти", ни ложной стены ни бокового коридора? Наверное, ответ нужно искать в области запредельных для здравого рассудка смыслов, таящихся во всякой там эзотерике или любой вере. Ну или дедовой метафоры -- мол, ребячьи тропы и дороги взрослых отличаются. Вроде я вырос, и мне открылось нечто. А уж некая сила, буквально загнавшая нас сюда, вообще не поддаётся осмыслению.
В коридоре пришлось включить налобник. Впереди плясало на сужавшихся стенах, вязло в гуще мрака пятно от Славкиного. Понятно, отчего он такой поцарапанный - в первый раз ему пришлось идти в полной темноте.
Потянуло смрадом.
Я крикнул: "Слава! Противогаз!" Голос показался слабым и глухим.
Но друг, видно, сам учуял мерзкую вонь, быстренько натянул резиновую маску. Остановился, подождал меня. Сжал кулак, только большой палец направил вниз, к земле. И я о том же подумал - уж больно специфическим был запашок.
За стёклами противогаза я увидел нерешительность в его глазах. Всё понятно, но мы ведь будущие врачи. Возможно, что впереди вовсе не тело человека, животное тоже могло попасть в смертельный капкан шерлопы. Только бы не человек!
По закону подлости, вышло ещё хуже. Не меньше пяти трупов в хорошо сохранившейся одежде - серых шинелях.
Рассеянный свет Славкиного налобника заметался из стороны в сторону. Друг отрицательно мотал головой, его глаза были круглыми от удивления. Я понял: когда он шёл коридором один, в полной темноте, этого могильника здесь не было.
Пока мы в полной нерешительности топтались на месте, боковым зрением я заметил движение.
Мумифицированные останки зашевелились.
Не знаю, что ощутил Славка, но на меня точно напал паралич - не то что руками-ногами не смог шевельнуть, но и вздохнуть не получилось.
За секунды удушья копошившаяся куча распалась на отдельные фигуры. Одна из них, огромных размеров, уставилась на нас единственным уцелевшим глазом. Искривлённый чёрный рот вдруг приоткрылся, от этого на бурых запавших щеках с треском лопнула сморщенная кожа. Тут же ещё несколько тленных личин обернулись в нашу сторону.
Мне показалось, что коридор наполнился криками ужаса.
Может, эти твари испугались нас?
Однако хороши мы - в противогазах, со включёнными налобниками!
Через миг видение обернулось серым туманом, который втянулся в пол и стены коридора.
И только тогда я с шумом вдохнул.
Когда мы шагали по тому месту, где только что была груда тел, я заметил остатки тумана в виде крохотной змейки. Поддел носком ботинка грунт и засыпал их.
Вскоре мы протиснулись сквозь лаз и оказались на склоне горы.
Отдышавшись, обсудили свой галлюциноз. Славик твердил о газах, я настаивал на обычных последствиях сенсорной депривации, которая случается с людьми в подземельях, пещерах, бункерах.
Потом тема иссякла, и, пока кипятилась вода в котелке, тихая прелесть летнего вечера проникла в душу, отвлекла от чертовщины, рассеяла подспудные страхи.
Невидная за кипенью кустарников и редко торчавшими соснами, шумела Михайка, шустрая и непредсказуемая речка. По сути, остаток, жалкий хвостик могучей реки, которая здесь стремила свои воды миллионы лет назад. Предгорье и было когда-то её руслом.
Подниматься не захотелось, и мы решили заночевать прямо здесь, на удобной площадке, глубоко вдававшейся в гору.
Всё, что я днём увидел в шерлопе и возле неё, тяжким грузом томило мою душу. Но открыться перед другом так и не решился. Ни к чему это. Наверное, я такой же упёртый, как мой дед. Полазим по пещерам, картофельный надел прополем, окучим, и домой. В привычный и дорогой мне мир.
Нет, конечно, это хорошо, даже прекрасно - туман над говорливой водой, свежайшие ветра, шум листвы, чуть золотистое, тронутое тёмными облачками небо. Но только ненадолго. Мне более привычен город.
- А почему Григорий Ильич к вам не хочет переехать? - спросил Славик, который всегда после еды начинал интересоваться вещами, которые его не касались лично.
- Спроси у него сам, - посоветовал я с улыбкой.
Намаявшийся друг залез в спальник и затих.
А я стал с нежностью и тоской думать о деде.
Он прожил с моей дорогой бабулей сорок пять лет. В любви и вечных спорах. Не было ни одной вещи в мире, по которой бы они сошлись во взглядах.
И даже сейчас истаявший от тоски вдовец подходил к большому портрету и часами стоял, хмурил кустистые брови. Печально качал головой, а потом, решительно сжимал губы и многозначительно кивал.
Однажды этот немой спор увидела мама и захотела навязать деду другого "собеседника" - большую и дорогую икону, написанную в одном из монастырей. Попыталась повесить её в "красном углу". Не вышло -- Григорий Ильич был убеждённым атеистом и верил только в законы химии, которую преподавал.
Дед одобрил мой выбор профессии, хотя и был разочарован: педагогическая династия прервалась. Но всё равно часто доставал альбомы со старыми фотографиями и приглашал взмахом руки: присядь, полюбуйся. Вот начальная школа -- изба в несколько окон, вот одноэтажная восьмилетка, а это уже солидное здание средней школы.
Дед не глядел на фотографии, он, кажется, душой давно жил там, в их выцветшем мире. Старик всматривался в моё лицо, с надеждой ожидая какой-то ему одному известный отклик. Как провожающий смотрит на знакомое лицо в вагонное окно отъезжающего поезда.
Но потом мохнатые брови опускались на глаза, подёрнутые влагой; с молчаливой обречённостью убирались снимки. До следующего раза.
Что держит его в Михайловке? А может, кто? Сгинувший Аникей... Он продал себя в рабство, поступился честностью рабочего человека, стал преступником ради спасения семьи. И выполнил-таки свой долг перед ней - благодаря ему и я живу сейчас. Получается, что вся жизнь деда - это искупление. Неужели и меня когда-нибудь коснётся комплекс вины потомков? Может, я поддался Славкиной авантюре как раз из-за того, чтобы обрести своеобразный иммунитет к этому комплексу. Если всё - сказки для детишек, народное мифотворчество, то я свободен. Как оказалось, не сказки и не мифы, а правда... Которая открывается не всякому.
Я влез в спальник, уставился на звёзды и луну, такие большие и близкие, совсем не похожие на те, что можно наблюдать в городе. Спать не хотелось совершенно, ночь скорее будоражила, чем располагала к покою. Самое время подумать о том, что случилось днём. Или пофантазировать - ну как можно о чём-либо судить без всестороннего исследования, экспериментов?
Фантазия номер один. Недра земли могут аккумулировать время. Они же искажают его, что приводит к смещению реальностей. И это позволяет людям видеть, да что там видеть, ощущать себя участниками событий прошлого. Это вторая фантазия. Третья...
Я проснулся от чёткого ощущения: что-то случилось.
- Эй, Славик! - позвал друга.
Он не откликнулся. Спит?
Я приподнялся. Славкин спальник был пуст. Во дела! Заорал изо всех сил -- если удалился отлить, отзовётся.
Тишина, только далеко внизу склона какой-то шум.
Я взял большой фонарь, который загодя оставил рядом со спальником, посветил вокруг, ещё поорал.
Внизу раздался короткий вскрик. Это Славка, точно! Какого рожна его понесло по склону, который и днём-то без труда не пройдёшь?
Я заскакал вниз по камням, водя лучом перед собой. Эх, нужно было медикаментов прихватить. Спустился почти до кустарника -- никого. Подгоняемый чудным коктейлем из отчаяния, злости на себя и тихой ненависти к шебутному другу, стал подниматься зигзагами -- а вдруг прошёл мимо Славки, который лежит без сознания с раскроённой о камни башкой?
Никого.
Сверху, из сосняка, донёсся печальный вопль. Птица.
Я скользнул лучом фонаря по тёмной, неприступной громаде, которую мне предстояло весь остаток ночи утюжить вдоль и поперёк.
Что это? Словно бы чья-то рука поманила. Так мне почудилось в призрачном, потустороннем лунном свете.
Я направил фонарь на груду валунов. Они маслянисто блестели. Похоже на... Да это же ещё один выход из чёртовой шерлопы!
Оступившись несколько раз, я кинулся к её зеву. Упал, порвал рубашку на груди, ободрал подбородок. Не беда, только бы фонарь не грохнуть. Там, в угольного цвета глубине, Славка. Молодец, нашёл силы дать знак. Держись, друг!
Камни были мокрыми от ночной росы.
- Слав, отзовись! - покричал я в довольно узкую дыру.
Луч фонаря вырвал из нутряной тьмы груды щебня, земляные стены, укреплённые чёрными от времени деревяшками и угас в провале.
Как же так? Разве это не Славка махнул мне рукой? Или махнул да потерял сознание и покатился дальше.
Ну не мог я в эту минуту думать о безопасности, о технике спусков.
Пригнулся и попёр вперёд.
К счастью, Славку я нашёл быстро. Он действительно ударился головой. Рядом я обнаружил следы пенистой рвоты. Плохо дело - минимум сотрясение мозга. Об отёке даже думать не хотелось. В любом случае нельзя тащить его по камням в таком состоянии. Нужны носилки. И срочная медпомощь.
Что я могу сейчас сделать для друга? Только быть рядом. Оставить одного и отправиться за фельдшером невозможно - очнётся и начудит, как всегда бывает с больными, которые получили черепно-мозговую травму.
Когда серые рассветные лучи доползли до нас с другом, он открыл глаза и затрясся в ознобе. Я еле успел повернуть его голову набок. Ещё рвота. Эх, не сотрясение это!
Отдышавшись, Славка сказал:
- Вот... серые... золото им не нужно... меченого хотят найти...