Львова Лариса Анатольевна
Время змеиных свадеб

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Моя первая попытка написать о резне банд в сибирской тайге после революции, правда, в мистической оболочке становления шамана и его попытках одолеть соперника. Степан Заващиков бежит с воинской службы после солдатского бунта, надеясь начать новую жизнь в родной таёжной глуши. Однако его село разграблено, родные убиты. Ему придётся принять испытание болезнью, называемой "шаманкой", поучаствовать в борьбе с красными в группе купца Окладникова. Но главное, конечно, выстоять в магических поединках с другим шаманом.
  Степан Заващиков вторые сутки отсиживался в Змеином распадке, узкой долине между двумя горами - пологой и с крутым склоном. Он знал: накануне Исаакия сюда никто не сунется. Люди считали, что в это время змеи особенно злы, хитры и ядовиты. Он их укусов никто не выживает. А он парнишкой мог поднять палкой змеиный клубок, тяжёлый, извивающийся. И пусть мелькали раздвоенные языки, раскрывались пасти, обнажая ребристое нёбо и клыки, пусть твари делали "клюющие" броски на того, кто их потревожил, - ему всё было нипочём. Вот и сейчас гадюка обвила его сапог, заскользила вверх по рваной штанине. А он её схватил и отбросил в сторону, только мелькнула серебристо-чёрной лентой да упала в ручей. Стёпка заговорённый. Жаль, что не от всего.
  
  Он поднял глаза на крутизну, на стену лиственниц с молоденькой зеленью, на ели траурной красоты, на стволы сосен с бронзовой от закатных лучей корой и мощными кронами. Снова бы из подняться на вершину... Но Стёпка представил, кого он там найдёт и содрогнулся.
  
  Может, зря мать спасла его, пятилетнего? Ну, сдох бы он, а сейчас, глядишь, уже завалился бы крест над его могилой и кости сгнили. И не пришлось бы ему узнать, что стало с отцовским домом, наделом земли, с семьей... Да и со всем селом Троицком, откуда отец отвёз его в Иркутскую школу прапорщиков. Не было бы мучительной муштры и зубрёжки, драк в спальне, порки перед строем юнкеров. Не разбились бы его мечты заслужить первый георгиевский крест в первом же бою. Не увидел бы он бунта своего взвода и не валялся бы пять дней без сознания после того, как его убивали свои же солдаты.
  
  Он ведь всё запомнил, хоть и мал был тогда, да ещё в горячке от нарыва на затылке. Мать в сбившемся платке, потная, хрипло дышавшая от натуги, тащила его на руках. А сестрёнка Варька, с расцарапанными ногами, лезла следом, цеплялась за материнский подол и ревела.
  
  - Не надо, мамонька, не надо! - закричала она и упала, схватив мать за ногу.
  
  - Не надо?.. - страшным, глухим и прерывистым голосом сказала мать. - Не надо к шаману?.. А давай я Стёпку сейчас отсюда вниз сброшу, на камни?.. Всё одно помрёт! Не хочешь? Так ступай отсюда!
  
  В следующем проблеске сознания Стёпка увидел получеловека-полузверя. Из-под мохнатой шапки с облезлыми лисьими хвостами на него уставилось не лицо, а маска с перьями и золотым клювом. Зверь сбросил свою шкуру, остался только в поясе из полосок меха и свисающих железок, схватил огромный бубен и колотушку, завертелся на одном месте. И Стёпку тоже закружило, понесло куда-то, а потом бросило на вытоптанную землю, покрытую мелкими косточками. Перед глазами мелькнула рука, покрытая коростами и шрамами, с зажатым жёлтым костяным ножом. Другая рука, твёрдая и холодная, словно из железа, повернула его голову, и он ощутил дикую рвущую боль.
  
  Но затылку сразу стало легче, и Стёпка увидел, что шаман уже держит долблённую из дерева чашу, полную смердящего гноя с кровавыми прожилками.
  
  - Пей! - взревел шаман, обращаясь к матери. - Это болезнь. Хочешь, чтобы он выжил - пей! Но сама сдохнешь.
  
  - Не могу я... у меня ещё один младенец, его поднимать нужно... - прозвучал её трусоватый, заикающийся голос.
  
  Тогда шаман поднёс чашу... сестрёнке Варьке, которая стояла на коленях и молилась Христу. Корявая рука с чёрными загнутыми ногтями схватила спутанные светлые волосёнки. Стёпка помнил, что они всегда пахли травой и солнцем, когда сестра таскала его на спине.
  
  - Пей!
  
  Послышался дрожавший шёпот матери:
  
  - Пей, Варенька, пей, дитятко... Спаси Стёпушку. Что скажет отец, когда вернётся? И так уже три могилы на погосте. За смерть сынов и с меня, и с тебя спросит...
  
  Гораздо позже Заващиков понял такое поведение матери: сын в таёжном краю и защитник, и добытчик, и продолжатель рода. А девка что трава: расцвела - увяла. Но тогда ему было всё равно и-за болезни, хоть и нянчилась с ним сестра с самого его рождения.
  
  Варька взяла чашку, поднесла ко рту... И вскоре упала лицом вниз.
  
  - Ступай отсюда. Ты мне ничего не должна, - сказал шаман. - Он должен.
  
  И палец с чёрным ногтём ткнул в Стёпку.
  
  А он забылся сном, положив голову на плечо матери. Просыпался лишь тогда, когда она оступалась на спуске, прижимая сына одной рукой, хватаясь другой за стволы деревьев. Стёпку же прошибла слабость выздоровления. Но он открыл слезившиеся глаза и за спиной матери увидел... Варьку. Она не померла, шагала следом. Из-под закрытых век сочилась розоватая слизь, словно от тухлого куриного белка; с огромной, раздутой головы осыпались волосы, оставаясь на земле, коре деревьев, папоротниках, среди которых белели кости.
  
  В распадке мать повернулась к ней и сказала, не смея назвать дитятком новую уродливую Варьку:
  
  - Иди впереди нас... Тут полно змей...
  
  И сестра зашагала. Змеи сами отползали от них.
  
  С тех пор сестра так и жила, с огромной слепой головой, замотанной платком. Богу уже не молилась, только выла тихонько за огородами. И Стёпке казалось, что ветер несёт её вой к гребню распадка, доставляет вести шаману. От неё шарахались сельчане, мальчишки бросали камни в спину. В избу её мать не пускала, боялась, что хворь дочери перекинется на здоровых, испоганит утварь и еду.
  
  Скоро в дом пришла удача. Отец, которого не было почти полгода, привёз хорошую прибыль от продажи ячменя, купил у голытьбы ещё два надела земли, нанял работников. За умерших сыновей поучил мать кнутом, но она за четыре года нарожала новых. И вскоре их снова стало пятеро. Если не считать Варьки, конечно.
  
  Стёпка рос богатырём. В семье был вторым после отца, первым в церковно-приходской школе. Дерзил учителю, политическому ссыльному Ивану Котину, а уж батюшку, который заставлял учить Закон Божий, доводил до трясучки. За это учитель-безбожник ему многое прощал, но Стёпка не желал слушать его речи о новом мире без царя, заявлял, что выучится и станет фабрикантом, как хозяин спиртово-водочного завода Бочаров.
  
  Стёпку побаивались даже парни постарше, особенно после того, как он вышиб дух и жизнь из драчуна Петьки Ружникова, который был вдвое больше его ростом. Стёпка просто увернулся от замаха пудового кулака, присел и подскочил, ударив макушкой под дых Петьку так, что тот упал и помер на месте, раскроив затылок о камень. Отец тогда выдрал его вожжами, назвал дураком и сказал, что сын пойдёт на каторгу за голодранца. А отпрыск показал отцу кукиш, подрыл стену сарая, где его заперли, и убежал из дому. Сутки отсиживался в Змеином распадке. Раздробил башку гадюке, ободрал её и сожрал жесткое мясо сырым. Подивился, что позвонки гадины чуть ли не такой же крепости, как говяжьи. Он так и не придумал, куда ему податься. Но помог случай.
  
  Фабрикант Бочаров жил с матерью Устиньей и младшей дочкой Юстинианой, названной в честь бабки. Старшие учились при монастыре в Иркутске, потому что отец счёл Институт благородных девиц рассадником порока. Для чего девкам наука и театр? Блажить да распутничать? С них достаточно рукоделия и умения вести хозяйство.
  
  Старуха Устинья любила солнечным утром прокатиться в упряжке. Стёпка, который намёрзся за ночь у холодных ключей в распадке и выбрался наверх, на солнышко, издали увидел двух коней и задумал шалость. Да и разогреться захотелось. Он скинул кафтан, который отец порвал вожжами, насобирал побольше гадюк, и, пригибаясь и прячась за кустами, побежал к дороге. Вывалил змеиное племя в рыжую от глины пыль и притаился подальше, за поворотом.
  
  Лошади вообще боятся змей, да и кучер заметил "змеиную свадьбу" на дороге, придержал их. Наверное, одна из гадюк всё же "клюнула" коня, упряжка понеслась, покачнулась, и кучер полетел с козлов в пыль. И тут Стёпку словно какая-то сила сорвала с места, а в голову шарахнула дурацкая удаль. Он выскочил на дорогу, замахал руками и заорал не своим голосом. Кони встали. А Стёпке показалось, что остановились они не из-за выскочившего человека, а от пристального взгляда его карих, с зеленью и золотыми крапинками, глаз. Он помог забраться в упряжку зашибленному кучеру, сел на шатающиеся козлы и погнал коней назад. На дороге ещё было полно змей, но перед упряжкой, которой он управлял, твари быстро, сверкая кожей, расползлись.
  
  Бочаров прибежал с завода и не знал, где усадить и чем угостить спасителя своей матери и тринадцатилетней Юстинианы, которая глядела с восторгом на парнишку в рваной одежде.
  
  Призвали Стёпкиного отца, самого крупного поставщика зерна для завода, и Бочаров под образами поклялся не оставить своей милостью храбреца. Ну, зашиб он Ружникова, так что ж? Такова судьба голодранца. Раз уж воробей заклевал ворона, стало быть, защищался, и Стёпкиной вины в случившемся нет. "Спаситель" ожидал, что Бочаров сделает его учеником приказчика или, на худой конец, надсмотрщиком, оставит у себя. "Всему выучусь, выслужусь, себя не жалея. Сам стану хозяином", - подумал тогда он.
  
  Но отцы, нажравшись водки на лимонных корках, решили иначе: быть Стёпке военным!
  
  Бочаров сказал:
  
  - Отправляю Степана Константиновича за свой счёт в Иркутскую школу прапорщиков! Такая храбрость на фронтах нужна!
  
  Стёпкин отец остался очень довольным, но по привычке решил чем-нибудь разжиться и ответил:
  
  - Прапорщик - это хорошо. Дак ведь старший сын - кормилец в семье!
  
  - Возмещу, не бойся, - ответил Бочаров. - Послужит Отечеству - в зятья возьму!
  
  Стёпкин отец опомнился: годков сыну не хватает для школы прапорщиков! Бочаров отмахнулся - дьяк из церковно-приходских книг сделает такую выписку, какую нужно. Так что домой Стёпка вернулся не выпоротым неслухом и не преступником, а чуть ли не героем.
  
  Эх, если бы тогда он попытался понять свою увечную сестру Варвару!
  
  Она пропала на два дня, а потом притащила во двор уродливую падаль - дохлого орла с двумя бошками и жёлтыми клювами. А скрюченные лапы пропастины блестели тусклым серебром. Отец стегнул увечную дочь кнутом, но брат понял, что сестра была на гребне Змеиного распадка и принесла весть от того, кто его исцелил, а её саму изувечил. Стёпка без всякой брезгливости взял дохлятину, выломал клюв и прикусил. Он уже знал, как в золотоносных землях проверяют драгоценный металл.
  
  - Што, сына, што? - заволновался отец.
  
  Стёпка признался, потому что был ещё дурачком:
  
  - Клювы, кажись, из золота, а лапы с когтищами серебряные.
  
  - А ну дай сюда! - грозно сказал родитель.
  
  Стёпке пришлось подчиниться. Отец снова разжился добром; а сын, недоумок, не понял, о чём его предупреждают и призывают туда, где сосны и ели на вершине распадка упираются макушками в тучи. Понял бы Варвару - вся его жизнь сложилась бы по-другому.
  
  ***
  
  Солнце зашло, и на родники, ручьи и камни распадка упала тень от гор. Наступило время Заващикова. Он уже больше полугода после солдатского бунта жил в тени событий и времени, не примыкал ни к красным, ни к белым, ни к разбойным. Он хотел всего лишь остаться хозяином над самим собой. Оттого и прятался, как зверь, добирался до таёжной глуши, до дома подводами, телегами, прибивался на короткое время к группам таких же заплутавших после крушения империи людей. Жрал плесневелые корки, не гнушался обшарить мертвецов.
  
  Но то, что он издали увидел в Троицке, и холод Змеиного распадка выморозили всю его настойчивость, заставили затаиться. И Степан снова полез на гору к шаману за спасением... за новой силой.
  
  Он не понимал, как много лет назад мать смогла вскарабкаться на эту крутизну с ним на руках. Два раза он оступался на камнях, присыпанных прошлогодней хвоей, летел вниз, ударившись о стволы деревьев так, что долго не мог вздохнуть. Несколько раз срывалась его рука, когда он хватался за что-то серое. Он думал: это часть скальной породы. И валился вниз, потому что это был не камень, а макушка черепа животного или человека. Он отдыхал, обхватив ствол дерева, царапая лицо корой. Несколько раз хотел прервать подъём, но чувствовал, что поздно: теперь его путь только вперёд.
  
  Один раз он учуял дикий смрад. Он отличался от запаха трупов, которых Заващиков навидался, резкой вонью дерьма и псины. Понятно, рядом другой скиталец - медведь. Зверь - не чета змеям. В детстве Стёпка просто обходил хозяев тайги, когда шнырял по горам с другими подростками. Несколько раз ему довелось видеть охотников, которых приносили в Троицк после встречи с медведем - без головы, выпотрошенных. А у него за голенищем сапога только нож. Заващикову не осталось ничего, кроме противостояния: кто уйдёт с тропы первым. В том, что это будет медведь, он сильно сомневался, и каждый миг ожидал атаки.
  
  Так вот как он наказан за то, что в своё время не понял призыва шамана, отправился своей дорогой! Сейчас зверь просто подломит его, разорвёт. Заващиков встал на четвереньки, поднял голову, испустил такой рык, что он отозвался эхом в кронах деревьев и долго звучал в его собственных ушах. И даже не услышал, как удалился зверь. Только почуял, что вонь стала меньше. Когда терпкий смолистый воздух очистился, он увидел перед собой скальный выступ. Это с него хотела сбросить его мать, когда Варька вцепилась ей в ногу с воплем: "Не надо, мамонька, не надо!.." Значит, скоро будет жилище шамана, которое Степан пятилетним не запомнил.
  
  Стало светлее, потому что на вершине ещё не наступила ночь, которая давно накрыла сам распадок. Вроде бы здесь должен быть сруб... Но признаков какого-либо жилья не было видно. Степан исползал по нескольку раз всё небольшое пространство, покрытое мхами, баранцом, слабосильным папоротниками, которые, тем не менее, резко и ядовито пахли. И вдруг догадался: шаманское жилище рухнуло, и ползает он по доскам, за столько лет поросшими таёжными травами. Он колупнул ножом землю и действительно вывернул щепки и труху. Почти наощупь нашёл ещё крепкую ветку, обстругал её ножом и стал расшвыривать мхи, разбивать на куски полусгнившие доски, отбрасывая их в темноту.
  
  К рассвету Заващиков удивился: он расковырял неглубокую, но обширную яму. И не понял, как ему удалось это сделать всего лишь веткой. Ах да, он же сменил её три раза. Таёжная почва подсохла и стала сероватой. Теперь ему нужно найти тело того, кого он обманул. Не расплатился, не отблагодарил за жизнь. Хотя на кой хрен ему нужна была такая жизнь. Он же видел раньше, поднимаясь на другую, более пологую сторону распадка, каков нынче Троицк: следы пожарищ на месте изб, пьяный незнакомый народ.
  
  И Степан принялся осторожно, горстями, выбрасывать почву из ямы. Он подцепил нечто, напоминавшее гниющую связку шкурок. По рыжим волоскам понял, что это была шаманская шапка. Скоро он отрыл кожаный пояс с серебряными вставками. Когда-то, может, века назад их сделали вручную, плавя металл над кострами. От хвостов животных остались лишь полоски кожи, которые расползались под его залубеневшими от грязи пальцами. Железки оказались цепями из скрученной узорами проволоки. Бубен сохранил свой остов, кожа раскрошилась и облезла. Одна колотушка из когда-то тёмно-жёлтой, а ныне почти чёрной, покрытой язвами эрозий кости, осталась цела.
  
  Степан стащил картуз и стал им черпать землю и деревянное крошево, осторожно высыпая всё на отвалы почвы. Он искал останки шамана. Он должен похоронить его так, как полагается: не в земле, а на помосте между деревьев. Это единственное, что он может сделать для него и загладить вину за непослушание.
  
  Шаманский меч будто сам вывернулся из земли и разодрал голенище. Земля и старое железо смертельно опасны заражением, которое Заващикову удалось наблюдать, пока он служил. Оно называлось столбняком и несло мучительнейшую смерть. Но Степан уже испятнал место сруба своей кровью, ободрал пальцы, колени... Теперь вот голень... Если ему не повезёт выжить, то чёрт с жизнью. А если повезёт... Тогда держитесь те, кто устроил бесчинства в Троицке! Ещё он нашёл кинжал, какие-то фигурки, трезубец, наконечники для стрел. Только самого шамана не было. Может, он ушёл отсюда? Но ведь такого не бывает! Шаманы никогда не покидают своего урочища.
  
  Только этот-то был необычным...
  
  Степан улёгся в холодную яму и стал смотреть в ярко-голубое небо. Насколько он помнил, в Троицке этого шамана боялись и никогда не ходили к нему. Был бы он бурятом, тогда другое дело. Бурятский шаман вылечил соседского мальца от глотошной болезни дифтерии, от которой помирали дети во всём краю. Прирезал барана, шкуру с него снял и в неё младенца завернул. За сутки, считай, оживил. А маленькому Стёпке никто не смог помочь: ни сельские травницы, ни бурятские шаманы. И мать, отчаявшись спасти четвёртого ребёнка и боясь, что муж её захлестнёт за смерть сыновей, когда вернётся, решилась на страшный шаг. Бедная Варька, которая любила часами молиться единственной иконе в их избе и ходила на все службы в троицкой бедной церквушке, не хотела её отпускать.
  
  Спину приятно холодила яма, а сверху припекало солнце. Только почему оно чёрное? И словно падает на него... Заващиков хотел приподняться, но не сумел. Чёрное солнце закрыло мир, опалило жаром тысяч невидимых костров. Под зажмуренными веками словно лопнули глаза, потекли струйками на виски. А на тело посыпались болезненные удары, которые выбивали из него дух. Очнулся Степан, когда они прекратились и наступила передышка. Он уселся и посмотрел на правую руку. Чёрт, в ней был зажат костяной обломок! Видно, схватил колотушку в беспамятстве. Значит, он лупил почём зря самого себя! Хорошо, что она потеряла крепость от времени.
  
  Заващиков застонал: это же шаманка... Болезнь, когда человек наносит себе увечья. И если не сдохнет от ран, сам станет шаманом. Становиться им Степан не хотел. Он, конечно, понимал, что когда-то был спасён именно с этой целью. Но нет! Похоронить по-шамански, исполнить какой-нибудь зарок - это он готов сделать, это закон тайги. Но только не сумасшествие, которое нападает на того, кому предстоит занять место предшественника!
  
  Степан шаманским мечом выковырял ямку между корней сосны, спрятал в ней всё найденное вместе. Свалил в яму вырытую землю, присыпал прошлогодней хвоей. Может, позже он ещё поднимется сюда с лопатой, выроет кости шамана и сделает помост, как положено. А сейчас нужно уходить. Но не через Змеиный распадок, а за гору. Там в двух днях ходьбы - охотничьи угодья купца Окладникова, маленькая заимка из трёх избушек с баней.
  
  От тяжкого подъёма, ночной работы дрожала каждая клеточка тела. Но разум заставлял шевелиться быстрее. Шаманка нападает приступами. Если прихватит на скалах - запросто может броситься вниз, вообразив себя птицей. В лесу куст покажется скрадывающим его зверем, и он станет биться с ним, рвать зубами ветки. А большое дерево предстанет великаном, топчущим его. И охваченный безумием человек сам выпустит себе кишки, а мышцы оторвутся от костей из-за страшной судороги. Любой холм увидит могилой, где его ждёт покой. И он выроет яму, сунет в неё голову, да и задохнётся.
  
  Но пока вроде всё обошлось одним припадком. И Заващиков ломанулся через тайгу, руководствуясь рассудком, обходя буреломы, выбирая сосняк, высматривая охотничью тропу. Однако, когда ветви двух елей показались ему перьями гигантской маски, он завизжал, как заяц в зубах волка, бросился прочь, врезался в ствол сосны и, теряя сознание, был уверен, что летит в вечную ночь Нижнего мира.
  
  Когда Степан очнулся, понял, что не может двинуть ни рукой, ни ногой. Это чьи-то исполинские лапы сжали его, поднесли к огромной пасти, чтобы сожрать. Каждый миг он ожидал кинжальную боль от клыков, которые разорвут его плоть. Но на Заващикова обрушился поток холодной воды. Он теперь рыба, запутавшаяся в сетях? Степан стал биться и извиваться, чтобы порвать сеть. И лишь второй поток воды вернул мир в привычный вид.
  
  Над ним стояли два мужика в тёплых, несмотря на жару, кафтанах.
  
  - Очнулся, бедняга? Еле тебя поймали. Пришлось связать, чтобы не захлестнулся, - сказал один из них.
  
  Степан хотел сказать, что его одолела шаманка и чтобы его или убили, или дали ему водки, которая зальёт, погасит безумие. Но не смог разжать стиснутые зубы, только чувствовал, как сокращаются мышцы лица. Наверное, он сейчас то щурил глаза, то выкатывал их, корчил гримасы.
  
  - Давай-ко, Петро, ещё воды...
  
  Третье ведро холодной воды прекратило содрогания тела, и Заващиков стал шумно дышать, чувствуя, как упали оковы с его груди и головы.
  
  - Водки... - прохрипел он.
  
  - Принесут, уже побежали за ней. Оклемаешься, - уверил его первый мужик.
  
  Явился пацанчик лет тринадцати с кружкой, и Заващикову влили в рот резко вонявшую жидкость. Он еле нашёл в себе силы не выплюнуть её, удержать, понимая, что если не выпьет, то разум может ускользнуть от него навсегда. Вторая кружка расслабила мышцы, позволила ему сказать:
  
  - Благодарствуйте, братцы...
  
  Мужик крикнул:
  
  - Пал Палыч! Очнулся бродяга-то... Допросить бы его. Он со стороны Троицка через Змеиный распадок бежал. Вдруг он из этих?..
  
  Скоро Степан увидел около себя разномастную обувь и пару отличных, яловых сапог. Густой бас спросил его:
  
  - Ты чей же, милчеловек, будешь? Из каких краёв?
  
  Степан решил ответить честно:
  
  - Константина Заващикова сын. Степаном звать.
  
  Спрашивавший удивился:
  
  - Заващикова сын? Тот, что прапорщиком стал? Да... отделали тебя так, что родители, будь они живы, не узнали бы. Упокой, Господи, их души.
  
  Степан ещё со склона Змеиного распадка видел сожжённую избу, прораставшие сорной травой поля и понимал, что живым отец остаться не мог. Он бы такого никогда не допустил. Но сейчас слёзы хлынули сами по себе, разъедая солью расцарапанное лицо.
  
  - А братья? - прошептал он, кусая губы.
  
  - Где отец, там и сыны его верные, - сурово ответил бас.
  
  Степан набрался сил, чтобы не завыть, и сказал:
  
  - Сестра ещё была... Варвара...
  
  Человек в яловых сапогах присел на корточки, не подбирая полы пальто из тонкого сукна, которые упали прямо в лужу:
  
  - Может, потом поговорим, когда отлежишься?
  
  Степан покатал из стороны в сторону голову по земле и попросил:
  
  - Сейчас...
  
  - Мученица Варвара у престола Господня. Её к старикам, которые церковь не давали запалить, бросили. Там их всех и пожгли... - сказал Пал Палыч и перекрестился.
  
  Заващикова снова стало корчить. Но это была не шаманка, а гнев, боль, мука, помноженные на чувство вины. Пока он спасал себя, под корень уничтожили его семью.
  
  - Развяжите его, ребята, - велел Пал Палыч. - В избу отведите. Накормите-напоите, отдыху дайте. А завтра всё же поговорим.
  
  Степана развязали, но в одну из изб заимки отвели под руки: во-первых, слаб ещё; во-вторых, всё же может оказаться варначьём-разбойником, на нём же живого места нет. Заващиков их понимал: время сейчас такое. А этот Пал Палыч точно купец Окладников. И не на охоту он собрался: к чему тогда дозорные, вооружённый народ, собранный из крестьян, солдат и даже при одном офицере? "Белую кость" российской армии Степан умел распознать сразу.
  
  - Вот, - сказал мужик, вводя Степана в избу, - сыном Кости Заващикова назвался. Кто у нас из Троицка? Что скажете?
  
  С верхних нар соскочил Козлов Петька, детский приятель Степана, и с недоумением уставился на лесного человека, избитого, окровавленного.
  
  - Это не Стёпка. Чужой, - сказал он. - Хотя враз проверить можно. Слышь, паря? Наш Стёпка руками гадюк брал на Исаакия, когда они особо злы и ядовиты. Одна под крыльцо нашей избы заползла. Вынь-ка её оттуда. Тогда поверю, что ты дяди Кости сын.
  
  Заващиков вышел в сенцы, взял топор и саданул им сбоку по доскам крыльца. Выбил две и сунулся в дыру по плечи. Через некоторое время вытащил голову. На его шее извивалась гадюка. Степан схватил её за хвост и раздавил башку гадине каблуком сапога.
  
  - Стёпка, ты штоль? - проговорил Петка Козлов. - На себя не похож.
  
  - Так его шаманка ломает. Как человеку быть похожим на самого себя? - заступился мужик, который привёл Степана. - Пал Палыч велел ему отдых дать.
  
  Но Заващиков не захотел ни есть, ни отдыхать. Сел за стол и стал по глоточку пить разбавленную водой водку. Скоро он почувствовал, что безумие отпустило его. Шаманка ушла. И он стал расспрашивать про то, что случилось в Троицке.
  
  Оказалось, что его школьный учитель, политический ссыльный Котов начал агитировать за создание Союза батрацкой молодёжи. К нему присоединился другой ссыльный, Брызганов, служивший у Окладникова счетоводом. Они вдвоём напускали революционного тумана в головы людей, мол, теперь всё в Троицке народное: и земли, и спиртово-водочный завод, и власть над таёжной глубинкой. Как трескотня птицы кедровки, которая слышна на всю тайгу, эти идеи полетели далеко, добрались до соседних сёл. И Котов с Брызгановым почувствовали себя народными вождями. К ним быстро присоединились дезертиры с фронтов и уголовники. Очень скоро Союз батрацкой молодёжи превратился в неуправляемую вольницу. Понапрасну Котов и Брызганов надрывались, призывая людей к порядку, к созданию новых органов власти и народной дружины. Как от случайно забытого уголька начинает полыхать тайга, так занялось пламя погромов.
  
  Первым пострадал заводчик Бочаров. Он сглупил дважды. Сначала велел дочерям возвратиться домой из революционного Иркутска, не поверил, что народная власть продержится долго. А потом выдал ключи от ворот своего завода, потому что понадеялся, что его, как добровольно примкнувшего к новой жизни, оставят в живых. Пришлый люд, прятавшиеся в тайге от закона дезертиры и каторжники дорвались до бродильных чанов, до подвалов со спиртом и водкой. Бочарова застрелили и двинулись к его дому. Бывшие верные слуги испугались толпы, и дочерей заводчика с горничными схватили годами не знавшие женщин каторжники.
  
  Имущество справных крестьян, дочери Бочарова, бабы и девки стали общественным достоянием. Запылала церковь. И это означало, что теперь над людьми никого нет: ни царя, ни Бога. Тяжкий труд земледельцев, семьи и хозяйства никому не нужны. А зачем, если можно вот так просто взять что бабу, что барана или лошадь?
  
  Кто-то из менее горячих, чем Константин Заващиков, крестьян подался с семьями к купцу Окладникову, который дремать на стал, а принялся вооружать своих людей.
  
  Степан вспомнил слова Бочарова: "Послужишь Отечеству - в зятья возьму" и решил спросить о младшей Устинье, жива ли она.
  
  Петька Козлов осклабился:
  
  - Устька-то жива. Дозорные Пал Палыча её подобрали. Считай, девка полураздетой, в туфлях по снегу убёгла. Но ничего, обморозилась не сильно, зажило на ней всё, как на собаке. Только головой повредилась.
  
  Замащиков спросил:
  
  - Поговорить-то с ней можно?
  
  Козлов заржал:
  
  - С ней всё можно. Хочешь, так пошли.
  
  Петька привёл Замащикова к отдельно вырытой землянке. Они спустились по обсыпавшимся ступенькам в крохотное убежище, где еле-еле уместились печка, стол с краюхой хлеба и пустыми ковшиком, от которого разило бражкой. Лежбище было закрыто замызганными занавесками. В прореху свешивалась тонкая женская нога со ступнёй в синеватых шрамах. Нога дёргалась в такт хриплому пыхтению и ритмичным движениям кого-то громадного. Степан сморщился не только от звуков, но и запахов соития, которые били в нос не слабее бражки.
  
  Громадная ручища, поросшая волосами, раздвинула занавеску. Выскочил, ни капельки не стесняясь, здоровенный бугай. Его буйные волосы на животе и в паху были мокрыми.
  
  - Степан, - тоненько и жалобно раздалось с лежанки, покрытой сеном.
  
  Замащиков вздрогнул: неужели узнала?
  
  Козлов заржал:
  
  - Да у неё все Степаны! Сколько бы в очереди ни стояло!
  
  Бугай разочарованно перевернул пустой ковшик, подвязал штаны и выбрался из землянки, подмигнув Козлову. На смену ему спустился молодой бурят:
  
  - Моя время! Моя!
  
  Петька сказал:
  
  - Да твоя, твоя. Смотри не оплошай, как в прошлый раз.
  
  Обнажённые тонкие руки в синяках потянулись к буряту, нежный голос прошептал:
  
  - Степан... Степаша...
  
  Наверху Заващиков гневно спросил:
  
  - Почему Окладников такое допускает? Ведь он с Бочаровым дружил.
  
  Петька отмахнулся:
  
  - Делать больше Пал Палычу нечего. Всё равно Устька головой повредилась. И ей занятие, и ребятам удовольствие. Многие же полгода дома не были, позабыли, как баба пахнет.
  
  Прибежал давешний малец, который приносил Степану кружку водки, крикнул:
  
  - Пал Палыч уже сейчас зовут! Срочно!
  
  Окладников жил в третьей избе заимки в одиночестве. В ней не воняло портянками, мокрой одеждой и раскисшей от дождей обувью. В красном углу были иконы с лампадкой. За накрытым столом сидел сам купец в одежде вроде кителя, офицер и мужичок-с-ноготок в латаной рубахе, весь заросший волосами, из-под которых сверкали цепкие и злые глазки.
  
  Купец обернулся к Заващикову и сказал:
  
  - Проходи, Степан. Раздели с нами трапезу, чем Бог пожаловал.
  
  Мальчишка быстро поставил перед Заващиковым фарфоровую кружку с чаем, но ни закуски, ни пирогов на тарелку ему не положил. Степан застеснялся своих ободранных рук с чёрными от земли ногтями, но потом увидел, как такими же заскорузлыми и грязными лапами, ловко орудуя ножом и вилкой, невысокий мужик расправляется с куском телятины, и взял кружку. Боже, это даже не тот плиточный чай, который покупал экономный отец, а настоящее блаженство, испробованное им только раз в жизни при выпуске из школы прапорщиков!
  
  Но яркий вкус напитка не сделал его менее внимательным.
  
  Этот мужичок-с-ноготок явно не так-то прост. И он не из таёжных людей, скорее, переодетый военный. Может, даже легендарный штабс-капитан Плужников, который со своим неуловимым отрядом выслеживал и бандитов, и красных, развешивал их на соснах вниз головой, надрезав вену.
  
  Окладников задал неожиданный вопрос:
  
  - А скажи-ка, Степан, отчего тебя в Троицке звали заговорённым?
  
  Мужичок так и вцепился в него взглядом.
  
  Степан поведал историю своего исцеления.
  
  - А как шаманка к тебе привязалась?
  
  Заващиков не стал скрытничать. Рассказал и про бунт солдат, и про неудачную попытку его убить, и про решение вернуться домой, впрячься в хозяйство, оставаясь в стороне от всех бурь. Поведал, что видел родное село издали, сожжённый родительский дом, незасеянные наделы. И о том, что с большим опозданием решил подняться к шаману за силой отомстить. Причём первым - Котову с Брызгановым, которые собрали вокруг себя варначьё и не совладали с ним.
  
  Окладников сказал:
  
  - Понятно. Но только бывших политических ссыльных уже нет в живых. Сгорели в том огне, который сами так долго и тщательно раздували. А вот в Тырети такая же беда, как в Троицке. Там так называемая народная дружина поболее. В неё влились люди из нескольких бурятских селений. Поколобродят у себя и двинутся на мои земли. Так, Синельников?
  
  Мужичок сначала вроде не услышал обращения, но потом кивнул.
  
  "Ага, ты такой же Синельников, как я - Дева Мария", - подумал Степан.
  
  - Мы думаем, что пойдёт эта народная дружина не тайгой, не охотничьими тропами, а прямо по дорогам от села к селу. Она же вооружена, кого и чего ей бояться?
  
  Заващиков насторожился. Он уже понял, чего хочет от него купец. Нужно будет напасть на красную банду со стороны Змеиного распадка, одна часть которого - почти отвесный, поросший лесом склон горы. А другая, хоть и пологая, до поры до времени может скрыть людей Окладникова.
  
  Однако купец оказался хитрее:
  
  - У нас десять конных, совершим набег и поскачем назад. А Синельников из Змеиного распадка в тыл красным ударит. Если ты, Степан, покажешь спуск. Ты пей чай-то, а то остынет.
  
  Заващиков отхлебнул из кружки и спросил:
  
  - А где сейчас люди Синельникова?
  
  - А вот этого, кроме него самого, никто не знает. В лесу прячутся. На заимку не придут, - ответил купец. - Да ты не переживай, народ бывалый, не пужливый.
  
  Заващиков решил потягаться с этим загадочным Синельниковым, который выглядел нищим бродягой, но пользовался ножом и вилкой:
  
  - Правда, ваше высокоблагородие? - спросил он. - Скоро Исаакиев день, не всякий по распадку пройдёт.
  
  Окладников и его гость переглянулись. Синельников промокнул губы салфеткой и сказал:
  
  - Всё это народные суеверия. Змеям сейчас не до людей - брачный сезон. Но эта людская блажь нам на руку. Красных бандитов распадок отпугнёт. А высокоблагородием самого штабс-капитана Плужникова назовёшь, если с ним встретишься. Ну что, Пал Палыч? Выступаем через три дня, как договорились? Проводнику твоему я поверил.
  
  Окладников кивнул и пригласил:
  
  - Заночуйте здесь, у меня.
  
  Синельников отказался:
  
  - Для меня лучшая перина - земля, за которую стою и голову сложить готов. Не обижайся, Пал Палыч, что отвергаю твоё гостеприимство.
  
  Но купец обиделся:
  
  - У меня люди верные. Тоже голову хотят сложить за свой обжитой край, за труды, в землю вложенные. За то, чтобы смертоубийства прекратились и брат против брата не шёл, сын против отца не вставал. Вон, у моего Аялки-бурята младший, связавшись с красными, отца-мать пристрелил. А за что? Чтобы с красной бандой сёла грабить и народ губить.
  
  Синельников ушёл, не прощаясь и не бросив взгляда на иконы.
  
  И только тогда купец стал потчевать Степана. Но он и одного пирога не одолел, кусок в горло не лез.
  
  - Моё угощение не нравится? - улыбнулся купец. - Или помочь не хочешь? А может, за труды что-то потребуешь? Я твоего батюшку знал, хваткий был земледелец, своего никогда не упускал.
  
  Заващиков попросил:
  
  - Отправили бы вы, Пал Палыч, дочку Бочарова из лагеря. Негоже всему отряду над ней измываться. Против Бога это.
  
  Купец поднял бровь:
  
  - Любовь у вас, штоль, была? То-то она всех Степанами зовёт. Хотя в одном ты прав: бабы только от дела отвлекают. Завтра же прикажу Аялке отвезти её в моё Малиновое, поселить в хорошую семью. Может, и пройдёт её душевная болезнь.
  
  Степан поблагодарил купца, уже хотел уйти, но остановился и сказал:
  
  - Дозвольте сегодня ночью в лес сходить.
  
  Окладников попытался его успокоить:
  
  - Хочешь посмотреть на людей Синельникова? Не стоит. Его слово крепкое, как камень. А вдруг снова в приступе свалишься?
  
  Степан уверенно сказал:
  
  - Не свалюсь.
  
  - Ну ладно, добро. Я скажу Ваньке, пусть ребятам передаст, что ты у меня ночуешь. Но к утру чтобы здесь был, как часовой при штыке и ружье.
  
  Шаманка не только измучила Заващикова, но и одарила особой "сумеречной" зоркостью, сделала его шаги беззвучными. Степану показалось, что он не идёт, а как бы парит над землёй. Слух его стал острым, как у зверя, а обоняние рассказало обо всём, что творилось вокруг. Заващиков пристроился идти шаг в шаг за дозорным, дышать в одном темпе с ним, предугадывать каждое его движение. Он просто остановился за деревом, мимо которого прошёл дозорный, и скользнул во тьму. Ему вслед донеслись слова Окладникова:
  
  - Эй, ребята, есть кто здесь?
  
  - Уткин в дозоре, Пал Палыч.
  
  - Видел ли человека?
  
  - Никого не было, Пал Палыч.
  
  - Ну и добро... - пробормотал купец.
  
  Заващиков остановился в чистом от бурелома месте, в сосняке с гигантскими стволами и ветвями, царапающими небо с едва проступившими звёздами. Пахло смолой, прошлогодней прелой хвоей и... людьми. Обычный глаз не уловил бы движения в ложбинке, заваленной хвоей, и не различил бы в пне с торчавшей вверх корой фигуру, прижавшуюся к трухлятине. Степан насчитал девять людей, которые слились с ночной тайгой. Но его ноздри уловили запахи мясной отрыжки и трубочного табака. И как раз этого человека, который недавно оставил их, среди других не было...
  
  Степан задумался: Синельников покинул лагерь. С какой целью? Явно не освободить кишки от сытного ужина. Хотя всё может быть. Ночью тайга полна хищников, и гадить рядом с лагерем означало бы привлечь их. И тут он сам совершил ошибку, сделал необдуманный шаг вправо.
  
  Из-под валика сухой хвои высунулись пальцы, зашарили по его сапогу. Заващиков не дал шанса человеку прийти в себя после сна, бесшумно упал на него грудью, перекрывая рот и нос, нашарил рукой горло и впился в него пальцами, стараясь зажать сонную артерию. Видимо, он порвал кожу ногтями, которые, скорее, напоминали когти, и пальцы заскользили от крови. Несчастный под ним дёрнул ногами, издал хрип. Но Заващикову всё же удалось умертвить его.
  
  Кровь - это плохо. Хороший охотник, как и зверь, сразу учует её. Сдерживая рвотные позывы, Заващиков облизал свою руку и солоновато горькую, грязную и паршивую шею убитого. Наверное, после безумия шаманки чужая кровь оказалась полезной для Степана. Сил явно прибыло. Он поднял невысокого человека, закинул его завалившуюся голову себе на плечо, чтобы с шеи не капнула на землю кровь, и, мягко ступая, отправился дальше, в подветренную сторону, откуда тянуло зверем. Идти пришлось долго. Его остановила медвежья тропа.
  
  Заващиков порычал, заставляя горло вибрировать. Тишина. Прошёл ещё немного и понял: хватит, дальше нельзя. Он швырнул в кустарник подношение хозяину тайги и тихо, медленно удалился.
  
  Возле избы Пал Палыча Степан дождался дозорного и, подкравшись сзади, зажал ему рот, шепнул в ухо:
  
  - Не ори, убогий. Сейчас пойдёшь в избу и скажешь, что Заващиков вернулся из разведки. Потом выйдешь на крыльцо и махнёшь мне, если Пал Палыч соизволит принять меня. И это... впредь не ротозейничай, а то сдохнешь ни за что ни про что. Понял?
  
  Дрожь дозорного ощущалась даже под наверченной на тело одеждой и тёплым армяком. Бедолага кивнул, и Заващиков толкнул его к избе.
  
  Окладников в исподнем сам выскочил на крыльцо, помахал рукой. Степан быстро скользнул к двери, но сначала глянул в глаза купцу, которые казались тёмным провалами на белом, как мел лице. Купец тихо сказал: "Один я, один..."
  
  Изба освещалась только лампадкой, но Окладников опустился на лавку, тревожно глядя на Степана, которому самому пришлось зажечь керосинку.
  
  - Пал Палыч, Синельников куда-то ушёл из своего лагеря. Его люди, числом... восемь, умело маскируются на земле. Думаю, выступать нужно уже послезавтра утром. Не стоит делать это на третий день.
  
  Окладников возразил:
  
  - Все знают, что слово Синельникова - закон. Он ведь в тайге с семнадцатого года. Ты думаешь, что он - штабс-капитан Плужников? Это не так. Плужников всего лишь легенда, сказки. Не мог Георгиевский кавалер дезертировать из белой армии.
  
  - Пал Палыч, а вы можете сказать, где был Синельников до семнадцатого года? Где его родные места, чем занимался? Его манеры вы видели, сами привечали, как "белую кость" императорской армии. Вдруг он сговорился с кем-то? Ведь и настоящего числа его людей мы не знаем. Да и с троицкой бандой он запросто мог сговориться. Ранним выступлением мы сорвём его планы. Ему придётся либо напасть на нас без подкрепления, либо сразиться вместе. Вот и посмотрим, кто он такой.
  
  Окладников долго хмурил белёсые брови, потом сказал:
  
  - На рисковое дело толкаешь меня, Степан. Но сейчас время такое, что верить никому нельзя. А почему у тебя усы-то в крови?
  
  - Запнулся да упал, губу прикусил, - ответил Степан.
  
  - Уж не оборотень ли ты, сын Кости Заващикова? - мрачно пошутил купец.
  
  Но Степан не счёл нужным шутить, поэтому высказался серьёзно:
  
  - Больной я, одержимый шаманкой. Только и всего.
  
  - Ну раз так, ложись вон там на лавке под образами. И почему только я не боюсь тебя?
  
  Заващиков ответил:
  
  - Да потому, что мы с вами, Пал Палыч, честные люди: своё добро защищаем и порядок в своём краю. Вы же тоже из крестьян, так? Знаете, что человеку нужно: работа до поту и хозяйство. И справедливость, добиться которой, кроме нас, некому.
  
  Но перекреститься на образа даже для того, чтобы вызвать доверие купца, Степан так и не смог. Задул лампу и улёгся не раздеваясь на лавку с чистой накидкой.
  
  Он открыл глаза, как только за незанавешенным окном забелел утренний туман. "Странно, - подумал Степан. - Вечером окна были закрыты. Значит, всё же побоялся купец. Подкрался да раздвинул тряпки на окнах. Поди, ещё и дозорного приставил, чтобы приглядывал". И беззвучно посмеялся над храпевшим Окладниковым.
  
  Замащиков вышел до ветру, только спрятался за деревьями. Из-за них он и увидел, что бывшую дворянскую дочь Юстиниану, а ныне потаскуху Устьку, вывел из землянки бурят, гружённый поклажей. Рот душевнобольной был завязан белым платком, руки примотаны к туловищу. Это правильно. Но когда Устька и её проводник скрылись в тумане, у него почему-то засвербело на сердце. Он не был влюблён в спасённую девчонку. Она не значила для него ничего. Просто Окладников мог бы дать коня для девки, не приученной ходить по тайге. А раз не дал, значит, согласился со Степаном, и завтрашнему выступлению быть. Вот так получилось, что он позволил втянуть себя в смертную борьбу, которой сторонился. Перестал быть хозяином самому себе.
  
  Над заимкой ещё не запахло кашей, как явился разъярённый Синельников. Махая руками, низко нагнув голову, он зашагал к избе купца, забухал в дверь кулаком. Орать не стал. Но Степану и так было ясно, для чего он пришёл. А также то, что хозяин тайги сытно поел ночью. А может, сожрав внутренности и голову, прикопал в буреломе вчерашнего покойника.
  
  Окладников недаром выбился в купцы второй гильдии. На лице его не отразилось ничего, кроме удивления и озабоченности, когда он выполнил требование Синельникова. Странный лесной человек присел на корточки и велел всем членам отряда купца пройти перед ним. Он внимательно оглядывал одежду людей, присматривался к обуви. Его широкие ноздри раздувались, злые чёрные глаза сверкали. Заващикову он приказал остановиться, поднялся и уставился чёрными щёлками в заспанные Степановы глаза, карие с зеленью и золотистыми крапинками. Выдержать этот взгляд оказалось трудно, гораздо труднее, чем идти по медвежьей тропе. Заващиков почувствовал, что ещё минута, и он не выдержит. Заорёт, бросится на Синельникова, учудит что-нибудь, к примеру, кинется убегать. Но наконец Синельников махнул рукой - проходи дальше.
  
  Степан ощутил, что под рубашкой взмокла рубаха и ещё раз подумал: кто же этот Синельников? Наверное, тоже полузверь-получеловек, как и он сам. А может, заговорённый какой-то силой. Как бы то ни было, он не нашёл того, кто убил его человека.
  
  Окладников снова увёл союзника в завтрашнем налёте в избу. Степан нашёл себе дело: стал колоть дрова для печки купца. И услышал их разговор даже сквозь толстую бревенчатую стену.
  
  Окладников пытался образумить взбешенного лесного человека:
  
  - Может, твой боец до ветру пошёл да не в ту сторону свернул, на медвежью тропу?
  
  - Да ты шутишь! Я следы борьбы сам видел! - ярился Синельников. - А вот других, возле нашей лёжки, не заметил. Даже не учуял. Не по воздуху же убийца летел?
  
  - Ну, в старину сказали бы, что без шамана не обошлось, - пошутил купец не без подначки. - А сам-то ты где был, а? Почему ничего не услышал? Дозорный твой на посту задремал?
  
  - Дозорного я нагайкой выпорол. Он поклялся, что глаз не смыкал, в пне прятался. Разве что враг его оморочил, нагнал сумраку в его голову. Вот он ничего не увидел и не услышал.
  
  - И снова всё упирается в то, что сделать такое мог только шаман. Может, ты враждуешь с одним из них? - усмехнулся Окладников.
  
  Синельников помолчал и сказал:
  
  - А этот... проводник твой... Его же шаманка ломала. Вдруг доломала?
  
  Купец возмутился:
  
  - Да он у меня ночевал. Говорил я с ним долго. Опять же буряты считают, что прежде, чем шаманом стать, нужно обряд пройти, продержаться какое-то время в Нижнем мире. Прости меня, Господи, за всякую ересь. А Заващиков только первый приступ одержимости выдержал, что с него взять? Наш он человек, на союзников руку не поднимет. И да, выступаем мы завтра, ждать не будем. Нужно выбить красных из Троицка, пока банды Тырети не подтянулись.
  
  После молчания Синельников сказал:
  
  - Завтра так завтра, хотя менять решение и петлять, как заяц по снегу, не годится. Но твоего проводника я сегодня заберу. Пусть ребятам сначала днём спуск покажет. И выступим мы первыми, ещё до света. На другой стороне Змеиного распадка будем дожидаться.
  
  Окладникову ничего не осталось делать, как согласиться:
  
  - Добро! Забирай Замащикова. Делайте, что хотите, но чтобы была ваша поддержка с тылу.
  
  Степан яростно колол дрова, ругая себя: ну как он не догадался замести следы на лёжке убитого? Пойти с Синельниковым означало близкую смерть: он не расстанется с подозрениями и запросто пустит пулю в затылок. Но Заващиков тут же успокаивал себя: если его убьют, придётся иметь дело с купцом. А за Окладникова многие стояли, и не только зажиточные крестьяне. Никому не хотелось жить в постоянном ожидании смертоубийства. Но если в Троицке случится перестрелка, никто не станет доискиваться, из чьей винтовки или ружья достала Степана смерть.
  
  Он почувствовал, что за ним наблюдают, хотя не слышал шагов того, кто к нему подкрался. Заващиков преодолел желание развернуться и глянуть в глаза тому, кто с неизвестной целью следит за ним. Продолжил так же размеренно, на выдохе, опускать топор на распиленные лиственничные брёвна до тех пор, пока не раздался голос:
  
  - Бросай дрова. Твой топор давно уж затупился, а ты всё им машешь. Силён, однако, без колуна листвяк пластать.
  
  Степан вздрогнул напоказ, вроде бы от неожиданности, обернулся.
  
  Синельников сидел на корточках. Его настроение явно не стало лучше: он покусывал губу, над которой топорщились редкие усики.
  
  "И бородёнка у тебя жидковата. Нет ли в тебе якутской крови?" - совсем некстати подумал Заващиков, но заставил себя улыбнуться похвале.
  
  - Ты сейчас пойдёшь со мной. Ребятам покажешь спуск в Змеиный распадок, пока светло. Скоротаешь часть ночи с нами. Потом мы потемну выступим. Пал Палыча дождёмся в Змеином, - распорядился Синельников.
  
  В его голосе прозвучали командные нотки и та твёрдость, с которой отдаёт приказ офицер.
  
  - Слушаюсь, ваше высокоблагородие! - встал навытяжку Заващиков и заслужил ненавидящий взгляд Синельникова.
  
  А ничего, пусть знает лесной человек, что и он среди подозреваемых. Степан забрал свой наплечный мешок в общей избе, попил из колодезного ведра, сполоснул лицо и только тогда подошёл к Синельникову, давая понять, что лесной человек над ним не хозяин.
  
  А он заставил Заващикова идти впереди. Но не на глупца напал: Степан посильнее вдавливал ногу в землю, постоянно оборачивался, мол, не знаю пути; спотыкался, норовил свернуть. Лесной человек указывал ему направление рукой. Но когда отошли от заимки на значительное расстояние, Степан снова оглянулся и увидел, что Синельников сидел и принюхивался к его следам. Лесной человек поднял на Заващикова глаза с покрасневшими белками. А шея ненавистника стала багровой от ярости.
  
  Степан не понял, учуял ли Синельников запах чужого на земле или просто осознал намерения ночного гостя. Но всей своей натурой воспринял, что мужичок-с-ноготок готов на него накинуться или выстрелить. Однако он не ожидал по-настоящему рысиного броска с корточек.
  
  Короткое, но мускулистое тело взвилось вверх, мгновенно пролетело расстояние между ним и Заващиковым. Но время для Степана как бы застыло, и он успел разглядеть растопыренные пальцы с когтями стального цвета, пасть с оскаленными клыками и рыжевато-серую шерсть, покрывшую лицо... нет, морду! Только ушей с кисточками не хватало. "Оборотень!" - мелькнула мысль. И от неё Заващикова затрясло.
  
  Всё его тело дёрнула судорога, затрещал и зашёлся в боли позвоночник, хрупнула грудина и суставы, череп сплющило от муки. Но он успел плечом сбить чудовище, которое чуть было не стало полосовать его клыками и когтями. И сам упал на землю, стараясь не потерять сознание.
  
  Степан глядел в едва видное из-за ветвей небо с пёрышками облаков и страшился посмотреть хотя бы на руки - ведь и он мог утратить человеческий облик. Но всё же набрался мужества и убедился: он таков, каким был всегда, каким родился на свет Божий. Синельников, который распростёрся рядом, тоже показался обычным, только закатились его глаза, да из носа и ушей обильно потекла кровь, едва парящая в утренней прохладе.
  
  Но Замащиков не успел перевести дух от внезапной схватки и подумать, каким зверем он был во время неё. Перья облаков потемнели, приобрели чёткие очертания, а вместо солнца сверкнул золотой клюв. Два круглых глаза, карих с зеленью и золотыми крапинками, грозно сверкнули на Замащикова с неба.
  
  Степан зажмурился. А когда открыл глаза, мир стал прежним. Убить сейчас врага, покушавшегося на его жизнь, нельзя - они должны быть вместе в завтрашнем нападении на банду в Троицке. А то ещё придётся объясняться с Окладниковым или спасаться от людей Синельникова.
  
  Но дублённая ветрами, коричневая от загара кожа врага посерела, от носа к губам поползла синева. Да он же сейчас сдохнет! Степан приподнялся, навис над Синельниковым, распахнул его кафтан и засаленную, грязную рубаху, чтобы послушать, бьётся ли ещё сердце. И отпрянул...
  
  На нечистой, но более светлой, чем лицо, коже он увидел выжженный рисунок с вкраплениями краски. Это же тамга! Значит, его враг - из северных народов, знатного рода-племени. Выбился в люди сын какого-то князька, или нойона, или кто там у них заправлял всем, послужил в императорской армии, да и был изгнан из своего края своим же народом. Но он мог быть и шаманом...
  
  Степан обхватил голову руками и немного посидел, покачиваясь. Угораздило же его связаться с этим человеком! Потащился в разведку... Ну, узнал, что Синельникова на этой лёжке не было... Может, шаман скитался по своим чёртовым мирам! Одно ясно: он враг и красным, и белым. Именно он известен как штабс-капитан Плужников.
  
  И что теперь делать-то? Да ничего! Если уж Степан смог сбить шамана-оборотня в прыжке, значит, противостоять ему можно.
  
  И Замащиков, ещё миг помедлив, отвесил Синельникову две пощёчины. А тот оказался крепок: не сдох, а открыл глаза. Причём их чернота потеряла яркость, вроде как посерела. А это значит, у врага случился мозговой удар.
  
  И точно: изо рта Синельникова плеснуло вонючей жижей, мотня штанов потемнела от мочи. Однако он уселся, щурясь на деревья, Заващикова. Значит, ничего не помнил и не понимал, как тут оказался. Степан знал, что такое состояние может быть очень недолгим. В его взводе был солдат, зарабатывавший деньги себе на выпивку тем, что дрался один против десятерых. Но обычный человек бы помер...
  
  - Тебе... чего... здесь... нужно? - спросил, с трудом шевеля губами, Синельников.
  
  - С тобой пошёл. Нужно твоим ребятам спуск в Змеиный распадок показать, - спокойно ответил Замащиков.
  
  - Ну так... ступай...
  
  - Я дороги не знаю.
  
  - Помоги... встать-то...
  
  Степан под локти поддержал Синельникова, поставил на короткие ноги. Но сам не двинулся: кто его знает, это отродье, может, он только прикидывается зашибленным. В любом случае нужно быть с ним осторожным.
  
  Синельников сделал один шаг, другой... и затопал в направлении к сосняку.
  
  "Силён, зараза!" - подумал Заващиков.
  
  У него сохранилось в памяти, как отлёживался солдат-драчун под телегой, как его самого укрыл чужой денщик в своей избе. Ведь Степан пять дней после избиения встать не мог! Синельников совершенно точно точно повязан с колдовством или шаманскими штучками. Но не Степану его осуждать...
  
  Они вошли на расчищенное место между соснами. Ни одного бандита не было видно.
  
  - Хэть! - рявкнул Синельников, и из-за деревьев показались люди в рванье.
  
  Под ноги предводителю бросился старый, согнутый человечек с лицом, похожим на сгоревшую в печке булку. Он обнял Синельникова за колени, запричитал на странном языке. Это главаря рассердило, и он пнул старика, который продолжил плакать, лёжа на спине. Потом встал на четвереньки и быстро-быстро скрылся в кустах.
  
  Синельников сказал, обращаясь к своей шайке и указывая на Степана:
  
  - Вот этот спуск покажет... позже... потому что я отдохну.
  
  Он уселся спиной к толстому стволу сосны, полузакрыл глаза и стал медленно, с шумом, дышать.
  
  "Да он лечится деревом, отдаёт ему свою хворь," - подумал Заващиков, который заметил, что сосна стала сорить иголками.
  
  Лесные люди занялись кто костром, кто оружием. Они старательно не обращали внимания на Степана, но он спиной чувствовал их скрытые взгляды.
  
  Выполз из кустов дедок с охапкой травы и корешков, закричал на костровых, и те подбросили дровец. Деду принесли чистый небольшой котелок, запечатанный кувшин. На огне скоро забулькало снадобье. По лесу поплыл запах, едкий и сладкий одновременно. Старик достал из-за пазухи тряпицу с порошком, отсыпал добрую часть в котелок, остальное спрятал. Потом налил в три чёрные снаружи, но блеснувшие золотом изнутри чашки своего варева и сел посередине поляны, что-то шепча. Махнул рукой и гортанно закричал на людей. Двое подняли Синельникова, ещё один грубо толкнул Степана к старцу.
  
  Заващикову был известен обряд якутов, которые иногда, отправляясь в дальний переход по лесу или тундре, выпивали вместе спирт с растёртыми сушёными мухоморами. Если хотели взаимопомощи или братства, добавляли в него своей крови. Но старик обошёлся только отваром.
  
  Он почтительно, с подобострастием и любовью, подал чашку Синельникову, сунул вторую Степану, а третью взял сам.
  
  "Это что же получается: теперь я третий по рангу в этой шайке? После вожака и знахаря?" - подумал Степан... и ошибся. Первый же глоток зелья лишил его возможности дышать и обездвижил. Муки удушья были ужасны, без воздуха жизнь вытекала из него с каждым мигом. Но он видел, что Синельников и его знахарь пьют этот отвар, не глядя на него, уставившись в никуда глазами-щёлками.
  
  И он на границе жизни и смерти понял: этим лесным людям не нужен был проводник для спуска! Его сюда привели... чтобы убить! Лишить Окладникова человека, который бы помог его группе постоять за себя, за свою землю, выбить красную банду из Троицка.
  
  Заващиков как бы со стороны увидел и самого себя, бледного до синевы, сидящего неподвижно. Толкнуть его - и он упадёт на землю, уставится мёртвыми глазами в небо. Станет пищей медведям и таёжным падальщикам, а через какое-то время забелеют его кости среди поднявшейся травы.
  
  Потом стали исчезать и зрение, и мысли; мир заволокли сумерки. Сейчас поступит кромешная тьма, и Степана не станет. Лучше не сопротивляться, а просто кануть в неё...
  
  Умереть вовремя, не нарушая закона жизни, честнее и правильнее.
  
  И Заващиков упал навзничь. А перья и золотой клюв со змеёй в чёрном небе, навепное, ему только почудились...
  
  Когда он очнулся, то не увидел вокруг себя никого, только всё ту же поляну среди сосен. Степан преодолел одеревенение тела и попытался хотя бы присесть. Лишь с пятой попытки ему это удалось.
  
  Лесные люди валялись на земле кто где. Рядом с ним раскинули руки на земле Синельников и его знахарь. Реденькая травка на песчаной почве и её заросли подальше, среди деревьев, кишели змеями. Гадюки сплетались клубками, расползались, скользили по трупам. Некоторые тела были отмечены синевато-красными точками укусов на лицах, шеях.
  
  Прочь отсюда, от банды предателей-убийц! Мёртвый ли шаман, своя ли земля, на которой нет ни одной лишней твари, даже ядовитой гадины, снова спасли его самого.
  
  Заващиков хотел было уползти или уйти, как получится, от логова врагов. Но что он скажет Окладникову, принявшего его в свой отряд; людям, которые нашли его, сумасшедшего от шаманки, и выходили? Могли ведь пристрелить или позволить ему бежать дальше - сам бы захлестнулся.
  
  А как же выступление? Так и позволить красным бандам сеять раздор и смерть? И красные они лишь от пролитой крови, не более. Степан хоть особо и не прислушивался к словам ссыльного учителя Котова, но запомнил - говорил он вовсе не о братоубийстве и разбое в таёжном краю. Заващиков наклонился к лесному вожаку, у которого расширились зрачки, когда тень врага закрыла солнечный свет. Значит, он жив после укуса в шею, уже окружённого чёрной каймой. Если промедлить, он сдохнет. Да и ладно бы, если б не договорённость с Окладниковым. Знахарь тоже оказался живуч - сморщенные веки чуть подрагивали. Степан осмотрел ещё восемь бандитов. Только один из них уже спустился в тьму Нижнего мира, где, как понадеялся Заващиков, его уже встретили жадные до чужой плоти духи.
  
  "Надо их поднять... то есть вдохнуть в них жизнь, - подумал Степан. - Северный народ всегда подчинялся силе. Мог предать в любую минуту, но пока чувствовал эту силу, сражался на её стороне. А Окладникову без лесных людей не обойтись. Однако как их поднять? А пусть каждый отпробует знахарского варева!"
  
  И он, оттягивая синие губы врагов, влил подлым предателям по нескольку капель во рты зелья, которое чуть было не погубило его самого. Сначала показалось, что они померли, на этот раз окончательно. Потом зашевелились. И через несколько минут расползлись, приникли к деревьям. Хвоя на соснах быстро пожелтела и стала осыпаться.
  
  "Вот почему здесь столько старых жёлтых иголок соснового опадня, что можно в нём прятаться. Штабс-капитан Плужников создал почти бессмертную банду", - подумал Степан.
  
  Первым стал более-менее способным к действию и осмысленному разговору вожак. Заващиков наставил на него ружьё - уж против пули и ножа лесной народ точно бессилен, - и спросил:
  
  - За что ты хотел меня убить? А, штабс-капитан Плужников?
  
  Штабс-капитан поднял на него ещё затуманенный взгляд:
  
  - Не убить. В этот раз не убить. Я подумал, что ты свой. Честь хотел оказать.
  
  "А ведь вправду, он и его знахарь пили чёртово зелье! - подумал Заващиков. - Но верить ему всё равно нельзя".
  
  - Да, здесь меня называют Плужниковым. И я действительно штабс-капитан, Георгиевский кавалер. А вот ты кто? Великий Белый шаман? Или его преемник?
  
  - Впервые слышу про такого. Рассказывай, - велел Заващиков.
  
  - Русские не знают русской истории. Для них нет другой, кроме той, что творится у них под носом. Ты хоть слышал, что Его Величество Император Российский Александр Второй путешествовал по Сибири? И однажды его любимый конь ранил ногу да ещё обстрекал её в ядовитой траве. И мальчишка из села вылечил коня шепотками и повязками с другой травой. Император велел ему странствовать, узнавать обычаи народов и постигать науку исцеления. Дал коней, денег и свиту. Так мальчишка оказался в учениках у шаманов разных народов. И стал называться Великим Белым Шаманом. Но не потому, что был белокож, а потому что отверг Нижний мир. Мой предок предупреждал его, что этого делать нельзя. Если не кормить Нижний мир жертвенной кровью, он сам придёт за ней. И вот у вас, русских, началось...
  
  Империя пала. И я всего лишь делаю то, что может вернуть порядок в Средний мир, кормлю землю кровью.
  
  Заващиков усмехнулся:
  
  - А что ж вы, ваше высокоблагородие, на фронтах не продолжали кормить землю кровью?
  
  - Ещё как кормил! Но для чего? Чтобы солдаты отказывались выполнять приказы, а среди офицеров был разброд? Вы, русские никогда не хотели узнать суть... искали, где вашей шкуре будет легче, выдумывали прожекты, вместо того, чтобы понять, что земле нужно.
  
  - Замолчи! Ещё раз про русских слово плохое скажешь!.. - вызверился Замащиков.
  
  - Я тебя терплю, потому что ты Великий Белый Шаман... - начал было Плужников. - И завтра мы вместе напоим кровью Нижний мир.
  
  - Вот это верно. Для этого я и поднял тебя, сумасшедшего, с твоей бандой.
  
  - А дальше что? - помедлив, спросил Плужников.
  
  - Ты просто уйдёшь со своими людьми в свои земли, к своему народу. Кстати, как он прозывается?
  
  - Это неважно. Но ты со своим народом к нам не сунешься.
  
  - Посмотрим, - ответил Степан только лишь для того, чтобы что-нибудь ответить и не показать: он не верит и никогда не поверит Плужникову, а ему со своим бы народом разобраться, не до северян.
  
  Он вообще ничего не понял и не хотел понимать, кроме того, что нужно выбить из Троицка красных. Его односельчане... да ещё Устька, которую связанной повели в имение Окладникова - вот и всё, что осталось от его прошлой жизни. Вот за них он завтра и прольёт кровь, отдаст жизнь, если нужно. И шаманом он не собирается становиться. "Я человек!" - сказал он себе.
  
  Ночное небо, как это всегда было в тайге, дышало на мир знобким холодом, играло искристыми огнями далёких звёзд. Это было время торжествуюшей силы зверя, искавшего себе пропитания, и беспомощной перед хищником жертвы. Заващиков чуял чужой голод и ещё не отнятые жизни. Но ни слова не сказал ни лесным людям, ни Плужникову. Сейчас, пусть они и вместе, но всё равно каждый сам за себя.
  
  Пришло время выступать. Плужников что-то рыкнул своим людям, и они быстро забросали свои костерки. Они были сложены так, что давали мало дыма и света, зато пылали жаром. На них можно было приготовить нехитрую еду таёжника: чай да сушёное мясо, размоченное в кипятке.
  
  Когда подошли к спуску, Заващиков сказал:
  
  - Здесь нельзя спускаться близко к кустам, по траве. Нельзя опираться ногой на вон те серые камни, потому что это кости, они просто рассылются. Нужно съезжать на заднице по твёрдой лысой земле, стремиться к скальным валунам. Только они могут быть опорой. У деревьев выступают корни, лучше сначала пошарить рукой, а потом уж хвататься за ствол. Иначе запросто запнёшься и полетишь вниз. Близко есть медвежья тропа.
  
  
  - Мы знаем, - ответил Плужников.
  
  Замащиков пожал плечами и начал спуск первым, и не на заднице, в полуприседе, потому что всем своим существом чуял, какое движение сделать, куда можно ступить.
  
  Он даже не поглядел в сторону, когда кто-то вскрикнул и с воплями полетел кубарем вниз. Гадюка ли "клюнула", оступился ли человек, а может, запах зверя унюхал - неважно. Он просто плохо отвечал за самого себя. Ещё и голос подал, чего делать вообще не следовало. В ночной тишине звуки разносятся далеко.
  
  Спустились быстро. Но от отряда или банды Плужникова осталось только шестеро, не считая вожака. Исчез ещё знахарь. Заващиков махнул рукой, мол, за мной ступайте. Он провёл группу, обходя скопище змей и полез на пологий склон.
  
  Ветёр донёс запах коней, одежды, сапог и людских тел. Степан улыбнулся в усы. Молодец Окладников! Привёл конных раньше, чем договаривались. Хоть и не военный, но догадался, что всегда лучше прийти первым, а не последним.
  
  Плужников тоже поймал всё, что донёс ветер, и рыкнул, вроде как выругался по-своему. Вот так-то, штабс-капитан, на любую удаль и могущество найдутся ещё большие. Штабс-капитан сделал знак оставаться всем на месте и нырнул в чернильную тьму. Как ни напрягал свои глаза Заващиков, ставшие особенными, но не увидел во мраке движения. Потом дошло: штабс-капитан пробирался перебежками, то и дело приникая к земле. Вернулся он не скоро, видимо, переговорил с Окладниковым. Велел залечь и отдыхать. Причём рядом со змеями, которые не хотели уступать человеку место своих свадеб.
  
  Степану-то было беразлично копошение змей. Одна даже проползла по его груди. Сначала хотела устроиться между плечом и шеей, но раздумала. Зато он по-звериному ощутил запах страха, псинистую вонь от членов группы Плужникова. Но какова ж была власть штабс-капитана над людьми! Ни один из них не издал ни звука, не шелохнулся. А ведь гады точно ползали по ним, даже вблизи напоминавшим всего лишь чёрные ночные тени, распластанные по пологому склону горы.
  
  Едва ночная чернота посерела, раздался конский топот. Это группа Окладникова понеслась в Троицк. Плужников поднялся, вслед за ним встали и другие. Он едва слышным шёпотом приказал двигаться вперёд, держась рядом с деревьями.
  
  С рассветом Степан и лесные люди с их вожаком оказались в Троицке. Заващиков во все глаза глядел на село, которое он покинул много лет назад и куда стремился, как в землю обетованную. А Окладников, спешившись, смотрел, как его люди волокут из разных изб красных, от хмельного угара не соображающих, что происходит. Он рассказал:
  
  - Не ждали они нас, перепились накануне наступления. Разбрелись по избам. Мы с криками "сдавайтесь" по улице промчались, потом назад. Из окон только раз-другой раздались выстрелы, да студентик в фуражке с красным околышем выскочил. А их предводитель, имени не знаю, вывалился из избы и направился на карачках первым делом к бочке с водой. Морду вытер красным флагом, засунутым за наличник. Буряты побросали оружие, кинулись прочь с мешками за спиной. Вы удивитесь, но у одного в мешке нашли старые сапоги и скалку. Мы их переловили и отпустили с Богом. Остальные уже повязаны. Похоже, жители Троицка помогли нам это сделать - надоела им до чертей эта банда.
  
  Степан с горечью посмотрел на одиноко стоявший во дворе пулемёт на колёсном станке без патронной ленты, сельчан, робко высовывавшихся из-за разрушенных заборов изб, на следы пуль на этих избах. Он подозвал самого смелого из них - отца когда-то зашибленного им Петьки Ружникова. Тот подошёл, комкая шапку в руках и кланяясь. Степан выхватил шапку из его рук и надёл ему на голову со словами:
  
  - Дядько Кирей, прости меня... но что было, то прошло. Спрячь с мужичками пулемёт и подбери оружие. Кто знает, что дальше будет.
  
  - Ваше благородие... - начал было Кирей, но Заващиков перебил его:
  
  - Не называй меня так. Я как был крестьянский сын, так и остался.
  
  - Могу назвать, кто с красными твоего отца и мать...
  
  Но Степан снова перебил:
  
  - Земля наша сейчас нам отец и мать. Я к тебе как-нибудь загляну, поговорим.
  
  Потом Заващиков подошёл к студентику, который валялся на боку. Из его рта лилась кровь, почти чёрная в рассветных сумерках. Степан сапогом перевернул его на спину, присел рядом и спросил:
  
  - Это вы из Тырети пришли? Сколько ещё там людей?
  
  В глазах умирающего от лёгочного ранения Степан, наверное, показался кем-то необычным, потому что студентик испугался, попробовал отползти и совершенно неожиданно для красного, которые ни в Бога, ни в чёрта не верили, стал шептать "Отче наш..."
  
  - Кто ты?.. - прошептал он тише, чем шорох сосновых иголок под ногой.
  
  Степан нагнулся к нему ещё ниже и тоже прошептал:
  
  - Крестьянский сын. Уроженец Троицка. Мой отец Константин Заващиков. Что вы с ним сделали?
  
  И вдруг на пороге смерти красная ересь стукнула студентику в голову, он заговорил, брызгая кровью из рта:
  
  - Казнили именем революции! Гад твой отец был и эксплуататор! Враг!
  
  - Сколько ваших людей в Тырети? - повторил свой вопрос Степан.
  
  - Достаточно... чтобы... защитить... завоевание рево... устано... Совет... власть... - еле выговорил студентик. - Брат... ские... наро... с нами... Мы побе...
  
  И тут в голове Степана закружились совсем не нужные мысли. Его отец Константин, по сути, был гадом- эксплуататором и в семье, и для наёмных работников на полях. Бил смертным боем и домашних, и тех, кто работал спустя рукава. Без кнута или нагайки не ходил. Но и сам трудился так, что его рубаху после работы можно было выжимать от пота. Зубами выгрызал каждую копеечку. Но на оплате наёмного труда не экономил. Ссужал копеечкой, которую добывал в полугодовых извозах тех, кто не ленился. Подумывал о преображении края за счёт промыслов... Он был не таким, как Бочаров. Скорее, как Пал Палыч, на деньги которого была построена не одна церковь в таёжном краю.
  
  Степан захотел возразить студентику, но... тот был уже мёртв. Заващиков поймал его предсмертное видение - толпы людей с красными флагами, множество юрт откочевавшей к народным защитникам бедноты.
  
  Он кинулся к Окладникову:
  
  - Пал Палыч, у меня было видение над трупом студента! Мы здесь не удержимся, нужно уходить из Троицка! Вы пожалели бурятов. А они ведь расскажут... да ещё и приукрасят, оправдают свою трусость нашими зверствами. Похоже, весь край поднялся. Уходить нужно!
  
  Окладников потемнел лицом. Степан понял его: хотел освободить Троицк, но вряд ли такое возможно сейчас - свобода. Купец согласно кивнул и отошёл к Плужиникову и его людям, которые уже порыскали по сеновалам, по огородам в поисках других членов красной банды.
  
  Окладников решил возвращаться в Малиновое и уже там решать, что ему делать. А Плужников со своими должен был пешим ходом доставить туда пленных.
  
  Глаза Заващикова полезли на лоб: оставить связанных людей во власти живодёра?!! Да как такое можно! Пуля - вот быстрая и чистая смерть. И ещё нужно разобраться, кто этой пули достоин. И он вызвался проследить за группой этого штабс-капитана, так и не раскрыв купцу, кто такой Синельников на самом деле. Зря он это сделал. И Степану долго придётся корить себя за скрытность.
  
  Он сам подошёл к Плужникову и сказал ему:
  
  - До встречи в Малиновом.
  
  В глазах убийцы не было ничего, кроме обычной темноты под спутанными волосами. Он спросил:
  
  - Ты здесь останешься?
  
  - Да, с земляками поговорю.
  
  И вот в эту-то минуту в опухших щёлках бандита сверкнула радость. Он явно знал о контрнаступлении со стороны Тырети. И совершенно точно, если вылазка Окладникова случилась бы завтра, насладился бы кровопролитием. Заващиков решил больше не думать, что он теперь только сам за себя. Уж слишком бы это сближало его с Плужниковым.
  
  Степан выждал, когда удалится сначала конный отряд, а затем скроется из виду вереница связанных в окружении людей Плужникова. И по-тихому, держась лесом, пошёл следом. Он надеялся вскоре увидеть пленных, но они как сквозь землю провалились!
  
  Заващиков, жестоко страдая от своей оплошности, попытался найти след бандитов. Но тайга велика, и непонятно, где зверски замучают красных. Что греха таить, в бою он бы сам застрелил любого. Но к поверженному врагу нужно относиться по-божески... Так учили его в школе прапорщиков.
  
  Ветер всего лишь приносил запахи леса... Но вот ноздри Замащикова затрепетали: дым! И это не дым от костра! Горела трава, живое смолистое дерево. Неужели этот урод Плужников устроил пал в тайге, чтобы сбежать с пленными?
  
  И в ту же минуту кто-то бросился ему на спину и холодная отточенная сталь прижалась к горлу. Плужников оставил дозорного, чтобы не подпустить ближе к пламени? А лесной ублюдок пожелал прихвастнуть, принести вожаку его голову! Скорее всего, он сидел на дереве. Выстрелил бы ему в спину - точно бы остался при трофее. Эти мысли только мелькнули в голове Заващикова, но он уже успел ногтями, с каждой секундой удлинявшимися, проткнуть запястье руки с ножом. Клинок, мелькнув серебристой рыбкой, упал в траву. Заващиков завёл другую руку за спину и, схатившись за лохмотья, перебросил через плечо напавшего. Лесной человек грохнулся оземь, открыв рот в зарослях рыжих усов и бороды. Заващиков надавил ему сапогом на грудь так, что напавший не смог вдохнуть. Его здоровая рука стала скрести землю и траву.
  
  Заващиков поглядел в вылезшие из орбит серые глаза, сказал ему:
  
  - Ты же русский... Русский, тварь, а подчинился чудовищу!
  
  И так вдавил сапог, что хрупнула грудина, а изо рта и носа неудачника хлынула кровь.
  
  А после пошёл прямо на дым, уже застилавший лес пеленой. К счастью, горело лишь две-три сажени леса с ольховым кустарником и несколькими соснами. Замащиков сломал молоденькую сосенку и кинулся прямо в пламя. Его одежда и картуз стали тлеть, но он не почувствовал укусов огня. Он сбивал рыжие языки, с треском пожиравшие кустарник, ничего не видя, кроме них и дыма. Топтал, разбрасывал, валил, отдирал горячую, как лава, кору сосен.
  
  Замащиков прекрасно понимал, для чего этот огонь - и пал устроить, потому что нет ничего страшнее него в тайге, и выиграть время. А когда он вышел на поляну, то понял - для чего понадобилось время.
  
  Двенадцать обезглавленных человек висели, привязанными за ноги к веткам сосен. С обрубков шей ещё падали красные горошины. А от стволов текли багровые ручейки, изгибаясь, как змеи.
  
  Заващиков бросился на землю, потом подскочил и, воя сквозь зубы, бросился бежать. За кем? Штабс-капитан Плужников исчез, как всегда, после жестокого убийства. Искать его бесполезно. Разве что встретить однажды на таёжной тропе. А может, Заващиков искал самого себя, пусть заплутавшего и запутавшегося человека, пусть с жаждой мести, пусть сходившего с ума от шаманки, но не осквернённого невольным соучастием в глумлении над человеком. Сначала выбор убивать ради славы Отечества был принял за него отцом. Но этот вот - связаться со зверем - он сделал сам. Конечно, он имел в виду совсем другое, когда говорил, что напитает землю кровью. А на деле вышло, что посодействовал чудовищному обряду кормления Нижнего мира.
  
  Он проплутал в тайге три дня, лишь изредка приникая к ручью или роднику, чтобы напиться. О еде он и помыслить не мог. И вышел наконец к Малиновому, селу, где жил Окладников. Его взяли в кольцо мужики с вилами и острогами, а он лишь глядел на них и думал: сдохнуть бы сейчас. Пришёл, называется, в родные места.
  
  Купец велел его привести. Он охнул, увидев Степана. А когда услышал о том, кем на самом деле оказался Синельников и что он натворил, побледнел, но не удивился.
  
  Оказывается, его лазутчик, мальчишка Ванька, сказал, что красные из Тырети пришли в тот же день и устремились в погоню. Причём кто-то нашептал им о том, что пленных казнят и даже указал точное место. Красные нашли мёртвого бродягу, у которого не было оружия - ни ножа, который он прижимал к горлу Степана, ни ружья. Нашли и горелое место, и казнённых единомышленников. А рядом - платок с монограммой Окладникова, выпачканный в крови и саже. Решили, что это купец, защищая старый режим, расправился с людьми. А помилованные и отпущенные буряты ни слова не сказали о благородном поступке купца.
  
  - Я же своё защищал, - развёл руками Окладников. - С пленными ничего делать не собирался, кроме того, что их в сарае держать.
  
  - Нет у нас уже ничего своего, - горько заметил Заващиков. - Кроме беды.
  
  - Но как ты-то не распознал в лесном человеке зверя! Почему мне не сказал? - разъярился купец.
  
  - Слишком многое я в нём распознал, чтобы просто взять и рассказать. Не поверил бы мне никто, и вы в том числе.
  
  - Что это значит - слишком многое?
  
  - К примеру, то, что он на меня напал. А я его убил, но он оклемался. Потом он меня убил, но я вернулся к жизни. Мне помогли змеи - вся шайка, сам Плужников со знахарем лежали полудохлые. И я их поднял из мёртвых.
  
  - Заче-е-ем? - вскричал Окладников.
  
  - Из-за вашего с ним договора.
  
  Купец обхватил голову руками, потом обмотал смоченным холодной водой полотенцем, которое услужливо подала горничная, и сказал:
  
  - Ты не всё рассказал, это точно... Там же ещё что-то было бесовское, о чём православному знать нельзя?
  
  - Верно, - согласился Заващиков.
  
  - Что ж нам теперь делать-то? На меня уже мои люди косятся, - сказал Окладников.
  
  - Вы, Пал Палыч, уезжали бы отсюда. Потерявши голову, по волосам не плачут. Прежней жизни точно не будет. А станете права качать - убьют и вас, и семью.
  
  - Всю жизнь Отечеству и народу, своему краю отдал. Оттого и почёта у меня больше, чем денег. Сыны в русско-турецкую головы сложили. Внука в германскую убили. Только и осталось, что дело, - загоревал купец, но Замащикову его не стало жалко.
  
  Слишком много он знал о потерях, гораздо больших, чем у купца.
  
  - Сейчас Отечество и народ другие, - жёстко сказал Степан. - Не согласны со мной - поступайте по-своему.
  
  - А ты, ты-то что делать будешь? Научи меня, старика, как надо!
  
  - Мой путь не для вас, Пал Палыч. Одно скажу - отстрою заимку в лесу на горе, чтобы никто не достал, и жить стану по своим правилам. Никто мне не указ. Женюсь вот...
  
  - Это ж кто за тебя пойдёт-то?
  
  - Устька. Её, как и меня, судьба наизнанку вывернула. Кстати, как она?
  
  Окладников покачал головой и признался:
  
  - Плохо, Степан. Мне пришлось её от добрых людей забрать, потому что она кричит сильно ночами. Всё вспоминает, как её отца и сестёр убивали. Только бражка и блуд её успокаивают. И ты не сможешь с ней жить. Я подумываю, может, в Иркутск в сумасшедший дом её отвезти.
  
  - Всё вокруг сейчас - сумасшедший дом. Но и в нём люди живут, - улыбнулся Степан.
  
  Купец долго смотрел в глаза Заващикову, потом сказал:
  
  - В средствах я сейчас стеснён. Но людям в Малиновом и тебе помогать буду.
  
  Заващиков ответил ему тяжёлым взглядом:
  
  - Благодарствуйте.
  
  На следующий день он взял топор, пилу, моток верёвки и лопату, отправился в тайгу выполнять свой зарок - хоронить шамана. Или хотя бы его вещи. Три дня брёл, не трогая краюху хлеба в котомке, не прикасаясь к фляге. Чувствовал, что для дела, которое он задумал, нужно отрешиться от всего человеческого. То и дело глядел в небо, заслонённое деревьями-гигантами. Однажды даже попробовал прибавить себе сил, как штабс-капитан Плужников, прислонившись спиной к лиственнице. Но пожалел дерево - достоин ли он пить из него силу, нужную ему для роста? И каждую минуту Степан был готов к встрече с штабс-капитаном и его бандой. Подкараулят, убьют его - и хорошо, не будет дальнейших страданий. А если сами оплошают... Туда им и дорога, в их чёртов Нижний мир!
  
  Наконец Заващиков увидел сосняк с расчищенным местом - прежнюю лёжку банды. Осыпавшиеся сосны с чёрными ветвями вряд ли возродятся. Может, от их шишек поднимется молодь, начнётся новая жизнь.
  
  А вот для шаманского погребального помоста как раз сгодятся. И Степан принялся подпиливать и рубить близкостоящие деревья. Это было очень опасно - валить лес в одиночку. Но после двенадцати обезглавленных и повешенных тел в лесу он позабыл, что это такое - боязнь за самого себя. Пусть и были это тела врагов.
  
  За день столбы из стволов были готовы. На другое утро Степан обрубил ветви павших исполинов и сделал из них помост. Спускаться к месту, где когда-то жил Белый шаман, пришлось на закате. Степан, выросший в таёжном краю, наконец-то вспомнил байки, которые предупреждали: после захода солнца нельзя тревожить прах мёртвых. Эх, жаль, что он забыл о них, когда в первый раз поднялся к шаману! И всё равно решил покопать там, где ранее не нашёл костей.
  
  Первыми же гребками лопаты он отрыл пропавшего знахаря Плужникова! Значит, тот даже не пытался спуститься в Змеиный распадок вместе со всеми, решил вырыть кости Белого шамана, чтобы поглумиться или использовать их в обрядах. Возможно, что этот сморщенный старикашка знал о месте упокоения своего противника, а вот достать его не мог. Пока не появился Заващиков - проводник.
  
  Открытый рот знахаря был забит землёй, уже пропитавшийся тем, что вытекало из покойника. Складывалось впечатление, что северный знахарь словно захлебнулся чужой землёй. Заващиков вышвырнул его тело из могилы, отволок подальше в чащу - пусть хозяин леса совершит поминальную трапезу.
  
  И кости Белого шамана отыскались. Степан вынул из-за пазухи белую тряпицу, бережно собрал их. Теперь нужно положить прах на помост вместе со всем, что принадлежало шаману.
  
  Заващиков разрыл под сосной железные обломки, фигурки, наконечники стрел и поразился тому, что в при свете они оказались покрытыми не то смолой, не то тёмным мутным лаком. Он осмотрел лезвие меча, отколупнул изъеденное временем железо и обнаружил жёлтый блеск другого металла.
  
  Стало быть всё, что он ранее нашёл, - это шаманское золото! Понятно, что таким мечом не повоюешь, стрелой с золотым наконечником шкуру зверя не пробьёшь, они слишком мягкие. Стало быть, служили для ритуалов.
  
  О таком кладе в Троицке часто рассказывались легенды. Мол, золото можно найти в день Исаакия, время змеиных свадеб. И откроется оно не всякому, а тому, кого шаман выберет ещё при жизни. И ни богатства, ни счастья оно не принесёт. Да и прикоснуться к нему обычному человеку опасно - невидимые змеи закусают до смерти.
  
  Степан склонил голову и застыл. Он словно вновь оказался в Троицке, ещё в их старой избе, когда о новой и речи не шло - добыть бы пропитания для пятерых ребятишек, мал мала меньше. Увидел давно умерших от болезни трёх старших братиков, заботливую сестрёнку Варьку, лучину на столе. И бабку Стешу, которая делила на пятерых три паренных в чугунке морковки, которые так и назывались - паренками. А чтобы никому не было обидно из-за маленьких кусочков, рассказывала сказку:
  
  - Давным-давно жил в наших местах Аникей. Неудачливым был охотником, слыл бобылем, потому что никому нужен такой. Шёл однажды из лесу пустой, только патроны зря потратил, никого не добыл. Видит: шалаш стоит, весь уже развалился. И решил Аника в нём пошарить - а вдруг хоть чугунок или кружку найдёт, всё прибыль. Только не посуду он нашёл, а золото, в монетах и самородках. У нас ведь какой закон: не ты положил, не тебе и взять. Вот если в бою отымешь, то всё твоё будет.
  
  Дурачок Аника обрадовался: воевать за добычу не с кем, шкуры-то на шалаше ветер пообрывал, жерди повалились. Хозяина здесь давно не было, вход сухой листвой и ветками завалило. Схватил золото и давай им мешок набивать. Да только вонзились ему в руки, в шею и лицо невидимые клыки. Заорал Аника, прочь бросился, перед собой ничего не видя, потому что и в глаза его ужалили. Бежал-бежал, да и без жизни на землю свалился. Через год только его охотники нашли, вырыли в том месте могилу и закопали. Возле него самородок маленький был, так его в могилу-то вместе с Аникой и бросили.
  
  Степан даже сейчас вспомнил вкус бабкиного лакомства и старческий суровый голос: не трожь в тайге чужого, есть на свете и незримые стражи, которые за окаянные дела накажут!
  
  Заващиков вынырнул из воспоминаний с большой неохотой: такими родными и милыми показались ему детские годы! А оборвались они не только со смертью старшеньких, но и с его болезнью, из-за которой мать обратилась к шаману.
  
  Ну что ж, пора до конца исполнить свой зарок - похоронить шамана вместе с прошлой жизнью, да и начать новую. Он взял останки и вещи, поднялся по горе к помосту. Уже по темноте забросал их лапником. Но уйти почему-то не смог. Затаился в ложбинке неподалёку, как это делала банда штабс-капитана Плужникова. Уснуть так и не смог, думал и о навсегда утраченном, и о том, как построит свою заимку в лесу.
  
  Ветер принёс запах давно немытых тел, закопчённой у костра одежды, пороха и протухшей крови. Заващиков подумал: это может быть только Плужников со своим отребьем-убийцами. С чего Степан решил, что штабс-капитан примкнёт к красным? А он, видимо, вернулся на старую лёжку, чтобы вперёд их оказаться в Малиновом. Но главное - кровавый бандит может разрушить помост с останками шамана. Значит его, Степанов, зарок будет не начать новую жизнь, а сложить голову в схватке с головорезами.
  
  Он даже не заметил, как бандиты подобрались к помосту. Плужников что-то забормотал на своём родном языке, потом сказал для ещё одного русского члена банды:
  
  - Разводи под помостом костёр. Столбов и веток не касайся.
  
  - У нас буряты хоронят своих шаманов вместе с их вещами. Там может быть и серебро, - возразил русский.
  
  Пятеро бандитов залопотали, не согласные со своим вожаком.
  
  - Делайте, как я сказал! - велел Плужников и наставил на них ружье.
  
  Однако четыре ружья поднялись против него. Видимо, опьянённые пролитой кровью и ощущением власти, головорезы больше хотели поживиться, чем униженно выполнять каждый приказ.
  
  Заващиков собрался вскочить и с топором кинуться на тех, кто собирался грабить и жечь захоронение, но словно какая-то сила придавила его к земле. Он мучился, дёргался, но не смог воспротивиться чьей-то воле. И это случилось с ним вовремя: люди возле помоста, в том числе и Плужников, завопили от боли, стали отмахиваться от кого-то невидимого, падать в корчах на землю. Так продолжалось недолго - человеку от невидимых стражей не уйти.
  
  Степан всю ночь не сомкнул глаз. Нужно было убедиться, что кровавая банда больше не поднимется. Утром он отправился в Малиновое.
  
  Оказалось, пока Заващикова не было, купец на трёх подводах отправился в Иркутск. Он оставил для Степана деньги и записку с именами верных людей, к которым всегда можно обратиться за помощью. В Малиновом появились люди из Троицка, в котором была провозглашена новая власть. Был среди них и дядька Кирей Ружников с последним из сыновей. Все они решили присоединиться к Степану. Вскоре у него образовался отряд в тридцать человек. А позже их назвали бандой, любое чёрное дело в тайге стали приписывать им. Степан понимал людей: живущий подневольно не поймёт свободного.
   Но жить ему осталось только семь лет. Ровно столько требуется, чтобы совершить погружение во тьму Нижнего мира и стать либо шаманом, либо героем Верхнего. Но семь лет свободы - это не так уж мало в мире, который сошёл с ума.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"