Гоголькрафт : другие произведения.

Дикань: кошмары потерянной Полтавщины

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В одном затерянном витке пространства и времени, между бастионами Полесья и степями Слобожанщины лежит удивительная земля Дикань. Там, где вечерние облака сливаются с болотными туманами, ютятся удивительные хутора и деревни, в которых живут не менее удивительные люди. Многое рассказывают проезжие о диканьских лесных ведьмах и болотных созданиях; многое рассказывают и о многом молчат. На что мудрена современная наука, на что сильна в горожанах христианская вера - но даже им не под силу покорить этот дремучий край. Вот светится в болотах огонек: и кто зажег его? Захватили как-то Дикань московские комиссары, построили дороги, провели электричество, да и сгинули как один, оставив за собой лишь участковых, асфальт и провода. Приходят в Дикань запорожцы, искать себе кто жену, кто приворотное зелье. Проходят через Дикань чумаки, везут в Крым горючее, а обратно - рыбу и соль. Многие, многие пропадают здесь и не возвращаются домой. Нетрудно здесь пропасть, посреди чащоб и болот, в которых скрывается неведомо что, и возится по ночам, и тяжко вздыхает нечеловеческим голосом. Быть может, на стебле над слизкой кровожадной пастью горит этот трепетный ночной огонек?
    Постапок-вселенная в восточно-европейском (гоголевском) колорите. Как если бы Гоголь, Лавкрафт и Чапек совместно решили написать нечто про болотистые и лесистые постапокалиптические глухие земли на месте Украины, Польши, Румынии и других колоритных местечек. При этом события происходят "в наше время", но цивилизация там слегка отсталая, кроме того, есть вся дрянь типа русалок и прочих кикимор, но это НФ-хренотень. Русалка, скажем, это утопленница, которую воскресили особые мутировавшие рыбки-мальки, устроившие внутри нее колонию. Она сохраняет часть сознания и может отомстить за себя, но при этом мы говорим уже не о няшной бабе с хвостиком, а о живом мертвеце-мутанте, болотном хищнике вроде лавкрафтианского Глубоководного.

А.С.Гоголькрафт Дикань

  
   В одном затерянном витке пространства и времени, между бастионами Полесья и степями Слобожанщины лежит удивительная земля Дикань. Там, где вечерние облака сливаются с болотными туманами, ютятся удивительные хутора и деревни, в которых живут не менее удивительные люди. Многое рассказывают проезжие о диканьских лесных ведьмах и болотных созданиях; многое рассказывают и о многом молчат.
   На что мудрена современная наука, на что сильна в горожанах христианская вера - но даже им не под силу покорить этот дремучий край. Вот светится в болотах огонек: и кто зажег его? Захватили как-то Дикань московские комиссары, построили дороги, провели электричество, да и сгинули как один, оставив за собой лишь участковых, асфальт и провода. Приходят в Дикань запорожцы, искать себе кто жену, кто приворотное зелье. Проходят через Дикань чумаки, везут в Крым горючее, а обратно - рыбу и соль.
   Многие, многие пропадают здесь и не возвращаются домой. Нетрудно здесь пропасть, посреди чащоб и болот, в которых скрывается неведомо что, и возится по ночам, и тяжко вздыхает нечеловеческим голосом. Быть может, на стебле над слизкой кровожадной пастью горит этот трепетный ночной огонек?
  
   1. Гость из семинарии
  
   Желтый аэроплан-кукурузник прожужжал в небе и пронесся прямо над головой Авдея Крутотрыщенко, нашего пана председателя, рядом с которым стоял писарь Витрянка. Оба, не ожидавшие столь низкого пролета летательного приспособления, дружно повалились наземь. При этом пан председатель выпучил осоловелые глаза с такой выразительностью, что приметил раздавленного ужа, налипшего на одно из колес; в то время как писарь Витрянка, согбенный вечной конторской каторгой, едва не распрямился раз и навсегда.
   - Чтоб тебе горя не стало! - в сердцах изрек пан председатель. Он поднялся и оправил волосы, похожие на паклю, уложив их поперек лысины. Затем поднял крокетный молот и спросил: - Витрянка? Живой?
   Молоту этому следует уделить особое внимание, потому что форму он имел двуглавого аиста (воротца же для игры им изображали двое хуторянских наймитов, вставших на колени - холопы Асмодей и Сатанаил).
   Витрянка пошевелился и боязливо посмотрел в небо, понимая, что рассыпал соль, только что лежавшую на хлебе, который покоился у него в руках.
   Пока пан председатель ходил за брылем, что отнесло пропеллером в сторону Асмодея, писарь Витрянка провожал глазами старый аэроплан, боровшийся в небе с тучами и стремившийся на северо-северо-восток.
   -- Чертова машина, -- сказал он.
   -- Бисова дивчина, -- отозвался Крутотрыщенко не без восхищения. - А машина допотопная, ляхи сработали еще до того, как все поумирали.
   -- Баскалыжится дивчина твоя, -- сказал писарь. Он отряхнул паляницу и вернул ее на полотенце-рушник, весь расшитый крестами и черепами.
   Тем временем кукурузник, управляемый Оксаной, что приходилась нашему писарю не иначе чем двоюродной сестрой, опустился до самых крон Поганого леса, прочесал по ним вдоль горизонта, обогнул высокие печные трубы Солохина хутора и снова взял курс на крокетное поле. Пан председатель и писарь замахали руками и на всякий случай разбежались в две противоположные стороны. Впрочем, на этот раз лётчица миновала их без приключений и уронила аэроплан на землю, посадив машину аккурат между живыми воротцами.
   -- Отдай сюда! Я сам... - Пан председатель вырвал у мявшегося писаря рушник с паляницей и помчался к кукурузнику.
   - Хлеб дель соль! - прокричал он.
   Оксана выбралась из кабины. Она была совершенно нагой, не считая старого кожаного лётного шлема на голове. Кожа ее блестела от какой-то согревающей мази; девица была распаренной и источала пряный и молочный аромат.
   -- Здравствуйте, пан председатель! - Она помахала рукой. - Как ваши дела, как ваш ревматизм?
   Крутотрыщенко не нашелся, что ответить, и лишь помахал в ответ, покраснев и отвесив челюсть.
   Оксана приблизилась к нему, взяла рушник, вернула паляницу, обтерлась грубой холстиной и небрежно накинула ее себе на плечи.
   - А пассажир где? - спросил Витрянка, бесстрастно переминавшийся с ноги на ногу.
   Семинарист Иванко, весьма бледный, поднялся с пассажирского сиденья, перебросил ногу за борт и вывалился наружу, сжимая в руках заветную книгу-гроссбух, куда он на досуге срисовывал древние знаки.
  

***

  
   Каким восхитительным, каким блестящим было полуденное пекло! Какими тихими были эти часы, когда над трясиной пляшут стрекозы, а над головой то и дело вьются мухи, когда редкая птица решается покинуть свое гнездо. Зной томительно и беспощадно обволакивал фигуры, что шествовали через сырой луг одна за другой. Впереди, качая бедрами, дефилировала Оксана. За ее парчовым сарафаном, а, точнее говоря, юбкой, натянутой по грудки, семенил потный Авдей Крутотрыщенко, пан председатель. Писарь Витрянка же, как пес, носился от председателя к семинаристу. Более привычный к прохладе келий, чем к солнцу, Иванко плелся в хвосте с бессловесными холопами, отставая даже от них с каждым шагом. Сверху на его голову лилось раскаленное золото. Жара давила на плечи Иванко, а земля расседалась под каблуком и хлюпала травой, будто трясина, что две сотни лет назад поглотила Антихриста Наполеона и всё его войско... Или то были стальные машины Бисмарка? Его исторические познания сдавались перед жарким полуденным солнцем. Ветер издох совсем, и луговой воздух начинал казаться несвежим, затхлым и болотистым. Из соседней трясины смердело падалью.
   -- Водяной, - пояснил Витрянка. Он дождался семинариста и на всякий случай подхватил того под руку. - Вон там, видишь? - писарь указал на пригорок. - Все равно не увидишь. Там озеро, завёлся один там...
   -- Водяной?
   -- Оно как было... мать рушники стирала, а дитё рядом в траве игралось. Тут она глядь - а его сом под воду тащит. Так и не успела отнять. Водяной будет.
   -- Почему? И как это "водяной"?
   -- Ну, как тебе объяснить... Утопленник, что против воли утоп. Чуешь теперь, как смердит? Русалка себе дитё взяла, наверное. Поцеловала под водой, ну и...
   Витрянка изобразил мизинцем, будто что-то мелкое и вьющееся пролезло ему в рот. Иванко в смущении потупил глаза и перехватил свой гроссбух покрепче.
   "Утоп против воли... - думал он. - Водяной - когда утоп против воли, вот, значит, как".
   Они сошли с тропинки и двинулись напрямик через стерню к разлапистому осокорю. Под деревом стояла серенькая "шкода-100" с рогатым коровьим черепом на капоте. Авдей Крутотрыщенко, сидя за рулем, нервно поворачивал ключ в замке зажигания так и эдак, но чудо закарпатской техники отказывалось заводиться. Оксана хихикала в ладонь и советовала под руку, докучая председателю еще больше.
   -- Садитесь! - гаркнул председатель на подошедших. Завидев семинариста, он принял более чинный тон: - Садитесь, гости дорогие. А холопы подтолкнут.
   Иванко и Витрянка послушно устроились на заднем сидении. Стекла в машине отсутствовали; боковые окна были затянуты рыбьим паюсом, спереди плева лопнула, и ее обрывки свисали над приборной панелью.
   -- Асмодей! Сатанаил! - прокричал Крутотрыщенко. - Кнута захотели, смерды? Раз, два - толкай!
   Холопы поплевали на руки и положили их на ржавый горб автомобиля.
   -- Толкай, кому сказано!
   Двигатель запыхтел, зафыркал... потом наконец затарахтел как надо, и "шкода" неспешно покатила по проселочной дороге, оставляя болотистые луга позади, петляя между верб и осин, что попадались у колеи всё чаще. Асмодей и Сатанаил побежали следом.
   -- Хотел спросить - отчего у ваших слуг имена такие... безбожные? - спросил Иванко-семинарист.
   -- Позвольте и нам полюбопытствовать. - Писарь указал на обтрепанный гроссбух семинариста, но Иванко еще сильнее прижал к груди свою пухлую тетрадь.
   -- Нет, - сказал семинарист. - Это личное.
   -- Геодезические показатели?
   -- Скорее - дневник. Путевые заметки...
   -- Разве, чтоб место для храма найти, непременно нужны путевые заметки?
   -- Витрянка, - обернулся председатель, - чего ты пристал к человеку?
   -- Где ж тут храм-то строить, - сказала Оксана. - Одни болота кругом.
   -- Для того и прислан, -- ответил Иванко. - Потому что храм нужен, а где строить - непонятно. Будем искать место, где камень без грунтовых... где вода не течет.
   - Покажешь?.. Ну, как найдешь... где вода не течет?
   Иванко смутился. "Всякая блудница суть бездна, прорва, пучина глубокая и тёмная", -- повторил он про себя один из любимых псалмов-оберегов, не раз защищавших его целомудрие от девичьего распутства.
   -- А имена у них такие, -- сказал председатель. - Очень легко почему. Аглицкий ли, немецкий обычай был - так детей называть, чтоб мара ночная испугалась и не забрала. Были у нас тут делишки...
   Председатель резко вдавил тормоз, и горбатый автомобиль со скрежетом остановился.
   -- Вот еще! - сказал Крутотрыщенко. - Это как следует понимать?
   Справа от дороги стояла вереница из четырех болотных аэросаней с праздничными венками на капотах и грязеступах. Все выступающие части агрегатов были сплошь обвязаны бубенцами, лентами и гроздьями консервных жестянок. Свадебные гости, покинувшие кортеж, разбрелись по лугу и отдыхали, смешавшись с мирно пасущимся колхозным стадом. Двое пастухов уже валялись поодаль, напоенные гуляками до мертвецкого состояния. Гости тем временем бродили среди коров и творили над ними всевозможные свадебные непотребства.
   По другую сторону дороги, у мотозака с большой стиральной машиной вместо коляски-клетки, сидел грузный детина, на груди которого блестело цыганское солнечное колесо, а в портупее на пузе болтался тяжелый вороненый нагант.
   Это был, конечно, участковый милиционер Воевода, усатый золотозубый цыган и на нашей Дикани сам себе господин. Он курил люльку и смотрел что на свадьбу, что на подошедшего председателя, одинаково сонно и безучастно.
   -- Это что же, Байстрюкова свадьба? - спросил председатель. - Байстрюкова! Раз невесту не кажут, значит, Байстрюкова, чья еще?
   -- Ну, -- сказал участковый, глядя в другую сторону.
   -- В Московию напишу на тебя, -- пригрозил председатель. - Думаешь, я Киевом посажен, так у меня власти нет? Пришлют на тебя чекистов пару...
   -- Сгинут твои чекисты. - Воевода презрительно сплюнул. - Вон, подарок от такого чекиста.
   -- Скажите, а почему мы остановились? - спросил Иванко, выбравшись из машины вслед за паном Крутотрыщенком.
   -- Дурак ты, пан участковый, -- в сердцах сказал Крутотрыщенко. - Байстрюк-то опять старуху берет. Помрет она скоро, а земля кому? А земля ему по кадастру. И что с той земли будет? Прошлый участок дали, что растёт теперь там? Не гарбузы, не дыни, черт его знает, что растёт теперь там. Дурак ты.
   -- Откуда пришло, туда и ушло, - туманно сказал участковый Воевода.
   Семинарист Иванко подошел к мотоциклу поближе и прильнул к иллюминатору стиральной машинки. Внутри, за толстым стеклом, плескалась мутная вода, и ничего разобрать было невозможно.
   Вдруг что-то белесое, большеротое и безволосое с размаху плюхнулось в окошко, распластав о него длинную узкую пасть.
   -- Гос-споди! Это еще что? -- Иванко отпрянул и перекрестился.
   -- Шут болотный, - сказал участковый. - Сом это. Подарок молодым на свадьбу.
   -- Ох и молодые, -- подала голос Оксана, что уже стояла позади. - Муж и жена: бабка ведьма, дед Сатана.
   -- Нам с лица не воду пить, -- отозвался участковый, вернувшийся к раскуриванию своей капризной люльки. - Пока церквы нет, венчает участковый, по московскому обычаю.
   -- За подписью председателя Земельного Кадастра, -- напомнил писарь Витрянка, незаметно подобравшийся. Он попросил: -- Пан Воевода. Вы нас угостите с паном председателем, пришлите вечером горилки нам, пришлите сома. Мы посидим и спасибо скажем. А поутру уже для молодых...
   -- Посмотрим, -- сказал Воевода. - Ночка-то шумная будет. Как оно еще там сложится...
   На этом председатель вроде бы успокоился, и все четверо опять погрузились в старенький автомобиль.
  

***

  
   Хата председателя, она же кадастровая контора, выделялась тем, что стояла на сваях, чуть выше остальных мазанок. Болото с жабами и гнусом от этих краев вроде бы отступало, зудя на почтительном расстоянии, но почва, пусть сухая на глаз, была чрезмерно червивой, годной лишь для того, чтобы грестись курам. Под днищем председателевой мазанки, куда сваливались дрязг и отбросы, в крапиве шуршали ползучие гады; всевозможные сорняки расползались по сторонам, обвивали бревна и поднимались по ним - к самому порогу дома.
   Над дверью хаты, снаружи, красовалась большая позолоченная подкова, хорошо заметная с дороги. Была она ненастоящей и неношеной лошадью, висела скорее для блезиру, а не как истинный оберег - приколочена была неправильно, вверх рогами, поэтому сроду не могла бы остановить нечистую силу. Обученный в Лавре правильным ритуалам геометрической науки, Иванко не сдержался:
   -- Злой дух посолонь ходит...
   -- А? - сказал председатель из дверного проема.
   -- Посолонь, - семинарист нарисовал пальцем кольцо. -- По окружности. Как наткнется на перевернутую подкову, так упрется, развернется, да и воротится обратно. А иначе - угодит в нее как в чашу, да меж рогов электричеством и поселится. И не будет в доме тогда ни удачи, ни счастья.
   -- Бабку надвое, - сказал Авдей Крутотрыщенко. - Другая версия есть, любезный. Легенду о святом кузнеце знаешь? Как прибил он лукавого к стене и жег раскаленными подковами, пока горелым мясом не завоняло. С тех пор черт так боится подковы, что даже не сунется.
   -- Нет, так не можно... -- возразил Иванко. -- Сысой Косой в послании к венедам ясно обозначает аксиому, а Иоасаф Гонометрий подтверждает его постулат теоремой...
   Тут Иванко-семинарист задумался, он плохо знал эту теорему.
   - В общем, лучше переверните подкову от греха подальше. Или перевесьте вовнутрь.
   Председатель только ухмыльнулся в ответ.
   Внутри хоромы были довольно широки, особенно в глубину, словно бабий ларец с приданым. Через зал простирался стол, за которым, пожалуй, могло бы уместиться все запорожское воинство. В роли сидений, по обе стороны, были предусмотрены лавы, длинные, грубые и массивные, каждая из цельного дубового ствола в обхват толщиной. Заканчивались они у камина, облицованного красивым мраморным камнем с прожилками, молочным и розовым, словно растянутое человеческое веко. Над каминною полкой висела утонченная берданка с бородавкой на затворе, оружие времен боев запорожцев против ходячих машин Бисмарка, а еще выше разлапились широкие лосиные рога.
   -- Дребедень, мелюзга, - сказал председатель, перехватив взгляд Иванко. - Но подстрелил сам, из этого самого карабинта, хотя и не охотник... и не рыбак.
   С этими словами Авдей Крутотрыщенко увлек семинариста за собой, мимо манекенов в шипастых кольчугах для охоты на крупного зверя, мимо диковинных луков, удочек и гарпунов, поплавков в виде человеческого глаза и блесен в виде ножек утопшего новорожденного.
   -- Вот оно! - председатель указал на окно. - Моя гордость, моя прелесть. Кристальное, из самой Моравии, чистоты необычайной, пропускает девяносто шесть лучей из ста, можешь сам проверить.
   Иванко посмотрел из вежливости -- в его семинаристской палате было точно такое. Куда больший интерес представляла мутная пленка на соседних окнах.
   -- Бычий пузырь, - пояснил председатель. - Заменю, когда привезут другие стёкла...
   Услужница-кухарка Лилит, дородная грудастая баба в очипке, внесла тем временем горячее - борщ с улитками и пампушки с чесноком. Председатель мгновенно забыл о моравском стекле и кинулся рассаживать гостей за столом: справа от себя усадил Оксану, слева, отогнав Витрянку - устроил семинариста.
   -- А не выпить ли нам малось горелки? - Крутотрыщенко потускнел, не увидев на столе спиртного. - Почему не принесла? Бегом за горилкой, да побыстрее, а то прикажу тебя выпороть по мягкому месту, где Тарас телят не гонял!
   Лилит развела руками.
   -- Нету, пан, - сказала она, - ни капли. Вы же ж сами утресь чумаков поили, так всё подчистую и выжрали.
   -- Экий стыд, право же. - Председатель посмотрел на Иванко и сразу потупился. - Позор на мою голову. Гость из самого Киева, устали с дороги, а их и угостить нечем, нечем горло смочить.
   -- Ничего, - сказал Иванко, облизываясь в парах над тарелкой, - не страшно.
   -- Всухомятку хлебать теперь...
   -- Ничего, - повторил Иванко.
   -- У гостей тоже всё не слава богу, - Оксана хитро прищурилась, подула на ложку и звучно сёрбнула. - Приехали без ничего, без инвентаря, инструмента. За что же пить?
   -- Верно, - сказал Витрянка, который уже успел выесть полтарелки борща. - Когда храм построит, тогда и обмыть можно.
   Председатель помотал головой:
   -- Все равно не по-божески, не по-людски...
   -- Мне только бур нужно построить, - сказал Иванко. - Не дали мне бурового снаряжения, не довезти аэропланом. Кузнец нужен, да механик.
   -- Был у нас кузнец, - писарь почавкал, - да утонул на тот свет в том году.
   -- Утонул? - Крутотрыщенко поднял густую седую бровь, похожую на гнездо ласточки на красной глине его высокой лысины. - Как же мы без кузнеца теперь?
   -- Да к запорожцам несем, - сказал Витрянка, - если приспичит.
   -- А механик? - Иванко куснул пампушку.
   Писарь пожал плечами.
   -- Мне аэроплан чинил недавно один чумак молодой, - сказала Оксана, - Дегтем тоже хорошо помазал.
   -- Мне баба рассказывала, встарь, когда у дивчины ворота не под засовом, - промолвил Витрянка из-подо лба. - Тогда дегтем и облить могли, не то что обмазать.
   -- Ну-ну, - сказал ему председатель. - Пошла писать фольклорная филармония.
   -- Да он старый был совсем, чумак тот, - отмахнулась Оксана.
   -- А тебе...
   Председатель хотел что-то сказать Иванко, но замолчал, когда вошла Лилит. Он подождал, пока услужница расставит вторые блюда - салат из аира, рогозы и ряски, галушки и свиные уши в кляре - а потом сказал наконец:
   - Кикимору водяную тебе надо искать, семинарист. Поймай старуху на некрещеное дитя, набрось на нее поводок и води кругом за собой. Где ведьма покрючится да заколдобится -- там точно болота нету, там фундамент свой и копай.
   -- Кикиморы бывают разве? -- сказал Иванко. -- Ненаучно это, кикимора.
   Резкий и гулкий стук в дверь заставил председателя вздрогнуть, писаря подскочить, а семинариста - перекреститься.
   -- Свят, свят!
   -- Испугались, - засмеялась Оксана, - своих же батраков испугались!
   Дверь тяжело скрипнула, и в проеме показались Асмодей и Сатанаил с трехлитровой бутылью мутной жидкости, называемой у нас самогоном или просто сивухою.
   - Что ж вы к ночи-то? - рыкнул председатель, но весело и без злобы.
   Холопы, уже переодетые в чистое и парадное, ловко разлили водку, после чего застыли на заднем фоне, в одном ряду с рыцарями-ежами и прочей охотничьей оснасткой.
   - Сперва хочу я чарку поднять, - сказал председатель, - за гетмана-кощея Брюхоненко, охранителя Вольной Слободы, Сечи и Дикани, сиречь архангела Михаила, Георгиевича Победоносца, покровителя нашего и заступника.
   Все встали, стукнулись кухлями, отпили по глотку и снова сели, занявшись галушками.
   Вскоре закрепили вторым тостом - за встречу.
   У Иванко потеплело в груди, и стало ему весело и светло, как в семинарии после хорошего налета на вишневый сад какого-нибудь киевского паныча, а то и визита в турецкую баньку по семинарской приказной бумаге.
   -- Так что, Иванко? - сказала Оксана. - Пойдем, с навками познакомлю? Кикимору найдем?
   Витрянка не донес галушку до рта - та, вся в сметане и укропе, прыгнула на китель семинариста -- где, впрочем, была сразу изловлена и водворена на место.
   -- Я не верю в такое, - Иванко огорченно посмотрел на рукав, забрызганный соком и сметаною. - Кикимор не бывает.
   -- А русалок? - Оксана улыбалась ему, выгнув дугой черные брови.
   Иванко не ответил; он погрузился в удаление сметаны с казенной ткани.
   -- Однажды встретился мне цыган, - сказала Оксана. - Статный, в глазах сам Сатана у него, как раз такой парубок, как мне нравятся. Вместе гуляли всю ночь мы, и потом хаживал он ночами ко мне и к моей подруге Маланье.
   -- А как его звали? - поинтересовался Крутотрыщенко.
   -- Например, Василько. Теперь уже не важно. Я съела руты корень и не родила. А Маланья родила, так ее батько с матерью из дома выгнали. Пошла она, бедная, да в болоте утопла. А потом этого парубка в лесу нашли у того болота. Безжизненного. Пан лекарь написал, с сердцем непорядок был у него, но я думаю, его Маланья защекотала. То-то он говорил, зовет его Маланья по ночам.
   -- А вот не надо, - сказал Авдей Крутотрыщенко, - не надо никуда ходить, даже если родная бабка позовет, коли уже покойная...
   -- ...Во рту у него маленькую рыбешку нашли, - продолжала Оксана. - Они-то, эти рыбешки, и строят в человеке гнездо. И оттого водяник получается.
   Иванко-семинарист раскрыл гроссбух, чтобы записать сведения, касаемые дивных превращений, но буквы стали разбегаться как букашки. Он ощущал себя снова в паровой бане, да еще на карусели, что гости из Посполитой возят в Киев на ярмарку. Комната тоже закружилась, и семинарист вдруг понял, что смотрит на груди Оксаны, едва прикрытые тонкой сорочкой.
   "Избави, преподобная мати, - прошептал про себя Иванко заговор против блуда, - от напасти страстей срамных ниже пояса, отгони всякую распутную мысль и... отведи лукавые бесы за коряги лесные, болота потайные, кусты колючие, за гряды огородные, за овраги заболотные. Чтобы тело не ныло, уд не зудел, душа не вожделела, сердце не маялось. Будь мое слово при тебе крепко, словно камень, аминь, аминь, аминь".
   И еще отхлебнул горелки.
   -- Эй, -- сказал Витрянка. -- Фальштарт! Куда пьешь?
   -- С тебя тост, вообще-то, семинария! - сказал председатель.
   -- Ладно... - Иванко поднялся и зашатался.
   Стараясь не смотреть на дивчину, он заставил себя думать о Церкви и Науке, неразъемных и неотделимых, как Христос и его Крест; о том, что необходимо освятить буровую установку, а лучше освятить тут всё, всю Дикань, окропить чистящей химией с неба, с кукурузника...
   Нет, окаянная Оксана никак не шла у него из головы.
   -- За успех в начинаниях? - подтолкнул его сбоку Витрянка. - Говори уже!
   Семинарист растерянно кивнул.
   -- Да, - сказал он, - за успех.
   - Давай, - сказал Крутотрыщенко, - чтобы дело делалось.
   Свиное ухо угодило ему за пазуху. Председатель тоже был готов.
   - До дна! - сказал Витрянка.
   Иванко осушил кухоль, скривился, закусил сочным стеблем аира.
   -- Найдем кузнеца, - сказал он, - и механика найдем. Святое дело зн... знаете как оно. Делается.
   -- Свята мельница... - промычал председатель, - ме-мелет верно. Но медленно. Так это что ж, семинария? Не бывает кикимор, говоришь? Так может и чертей, и дидька лысого не бывает? Вона как оно семинария учит.
   - Семинария учит, - сказал Иванко, - что всякая гипотеза о метафизическом должна явно быть тремя чудесами подкреплена. А если не было чудес, так и гипотеза неправдива. И что... у кикимор за чудеса?
   Председатель вопросительно посмотрел на писаря, тот промолчал.
   -- Папороть как зацветет, - донесся голос Оксаны, - кикимора клады обходит, сторожит.
   -- Вон, слышал, семинарист? -- обрадовался Крутотрыщенко.
   -- Так говорят, - сказал Витрянка. - Это на словах только, никто не видел, как папороть та цветет.
   -- Какое же это чудо тогда? - сказал Иванко.
   -- Тогда ты извини, пожалуйста, - сказал председатель. - Мы тут конечно все люди набожные... Но если предположим: а где этот бог? Мы тут, знаешь ли, на Дикани каких чудес не навидались...
   -- Пан председатель! - Оксана привстала.
   -- А бога-то вашего и не видели! -- упрямо закончил тот и спросил: -- Где чудеса, что бог есть?
   -- Ну как же, - сказал Иванко. - Был в старину Антихрист Наполеон, соединил многие земли в свою богопротивную Этрурию. Явился Господь тогда, и низверг на него многие воды, да и смыло всю его армию в океан.
   -- Как интересно! - сказала Оксана. - Это когда Второй Потоп случился?
   -- Другой Антихрист, Отто фон Бисмарк, стал тогда строить железные машины, хотел покорить нашу землю и другие земли, под прусской властью чтоб были. Наслал тогда Господь серу и огонь, и поглотила земля все его машины, что ходячие, что ползучие.
   -- А третье чудо? - председатель сгреб свое лицо в горсть и установил его более-менее вертикально.
   -- Блудница, что вышла на Звере шестиликом из моря, королева Виктория Вавилонская, что из Англии. Пощадил Господь ее Лондон, оставил на мелководье. Не смирилась тогда блудница, стала строить воздушную армию из саранчи железнокрылой...
   -- Как мой аэроплан! - сказала Оксана.
   -- Нет, намного больше, - сказал Витрянка, - и с брюхами.
   -- И наслал тогда Господь смерчи великие с ураганами... - сказал Иванко. Председатель, писарь и Оксана двоились и троились перед ним, водили хороводы и танцевали гопак. - Панове, мне, извиняюсь за выражение, нужно отлучиться в место...
   -- Отхожее? - сказал председатель. - Это на улице, сразу за огородом.
   -- Благодарю.
   Иванко мешковато перекантовался по лаве, задел ногой Витрянку, потянул на себя скатерть, зазвенел тарелками. С горем пополам он выбрался из-за стола, согнулся в поклоне и поплелся зигзагами к двери.
   -- Прошу меня извинить, - писарь ловко вывернулся следом за Иванко из-за стола. - Мне тоже нужно в это самое... место.
   - Что-то брат твой, Оксана, нервный стал, - сказал председатель. Его тяжелые веки вдруг упали на глаза, и Крутотрыщенко потянуло в сон, будто в морскую пучину.
   - Он ревнует, - сказала девушка издалека.
   Ее заливной смех остался снаружи, на поверхности.
  

***

  
   Дорожка к сортиру, проложенная бесчисленным множеством шагов самого председателя и его дорогих гостей, протаптывалась явно наспех, по сильной и неотложной нужде, прямиком сквозь крапиву да напролом через терновник. Запущенная бахча, переполосованная ею, была густо усеяна сломанными башнями лебеды и растоптанными усатыми плетьми гороха и колокольчиков. Тыквы всех мастей и величин выглядывали из поврежденных зарослей -- круглые и бутылочные, продолговатые и даже змееподобные; одни походили на уток, другие на гусей, а некоторые, не при дамах будет сказано, на большое старое гузно.
   Прижимая к своей немного костлявой груди тяжелый гроссбух, семинарист Иванко покинул отхожее место и снова побрел сквозь тьму, сопровождаемый писком комаров и цокотом поздних сверчков. Холодный пот стекал по его горячим щекам, а сердце билось всё чаще и отдавалось уже не в ушах, а где-то в горле. Ноги едва слушались пьяного семинариста - они тряслись как студень и подгибались, а затем внезапный приступ головокружения будто бы оторвал Иванко от земли и опять безразлично швырнул оземь, как лягушку.
   УЭ-Э-ЭРЬРЬРЬРЬ. От внезапного и близкого крика Иванко изрядно струхнул и отрезвел.
   "Козодой", -- понял он в конце концов.
   Раскрыв глаза, Иванко увидел в мутном лунном свете громадную отвратительную тыкву. Вся в трещинах, она раскрылась, словно цветок с лепестками. Кожура их, похожая изрядно на внутренность коры дуба, сплошь была изъедена, облеплена слизнями размером с ладонь, кишевших, ползавших и так и норовивших коснуться его лица.
   Иванко отпрянул и встал на четвереньки: ему показалось, что тыква облизнулась черным языком, хотя, скорее всего, это была просто игра тени и ночного света. "Вот тебе вот, - прошептал он заклинание-оберег, - И Бог - порог!" Когда он крестился, то заметил, что вляпался в грязь.
   "Сырость обычная, какое уж тут колдовство, - успокоил он себя, - полопался урожай от волглости почвы, только и всего".
   Семинарист рыпнулся было подняться, но опять свалился от слабости. Он вставал и падал подобным образом бесчисленное множество раз, пока наконец не уткнулся головой в деревянные сваи туалета.
   -- Пан бурсак? -- послышался сзади голос писаря.
   Его шаги стремительно приближались, терзая бурьян и сухую траву.
   -- Ишь ты где! -- сказал Витрянка. - А я вас обыскался. Думаю, пропали уже с концами.
   Он схватил Иванко за шиворот и оттащил подальше от скверной кучи. Потом усадил семинариста под тыном и заглянул ему в лицо, держа в руке фонарь со свечой.
   -- Вы это... - Писарь достал из кармана пузырек. - Ты, семинарист, перебрал-то малость, видимо.
   Иванко помотал головой.
   -- Ведь двинешь дуба, - сказал Витрянка, откупоривая скляночку. - Нам-то всем, деревенским, это пойло привычно... А ты и с Оксаной летал, а она тут меловую отраву по кустам иногда брызгает, а рук ты и не моешь, видно?
   Он влил в рот Иванко густоватую жидкость, похожую на кровь, только горькую как полынь, и сильно пахнувшую нашатырём. Семинарист скосомордился, покрючился и медленно ожил.
   -- Зачем отрава-то? - спросил он.
   -- Как зачем! От Вия, знамо дело. Как разбудится он, так - что ты думаешь, будет ли дома сидеть?
   -- Слышал я о Вие, - сказал он, сплюнув горечь в кусты. - Не страшна ему ваша отрава. Ибо он, писано, не божье создание, а старинный механизм из железа, автомат.
   -- Это еще как посмотреть... - сказал Витрянка. - Ежели на нем маска железная, то это еще не значит...
   -- ...а внутри у него лебедка, чтобы веки поднимать от земли. Крутят ручку сбоку, наматывают цепь на катушку - и...
   -- Вы, пан семинарист, осторожней в наших краях были бы, -- сказал Витрянка. - А то жил-то ты век в своем Киеве, семинария, да и не знаешь-то, небось, Дикани вовсе. В чужой монастырь, знаешь, да со своим уставом.
   -- Я не только в Киеве жил, -- оскорбился семинарист. - Я на Волыни бывал. В Румынии бывал, в Венгрии знался с самим Кровавым Князем...
   -- А вот я скажу тебе, идешь ты через болото, да видишь свинью на ходулях, -- сказал писарь. - Что ты будешь делать тогда?
   -- Нечистое это дело,-- сказал Иванко-семинарист. - Водой надо кропить. И участкового звать надо.
   -- То-то и оно. - Витрянка вздохнул. - Не знаешь ты, семинария, нашей жизни. Где тебе разобрать, что надо, а что не надо.
   -- Вы, конечно... - начал было семинарист, но осекся. - Не может быть, чтоб свиное рыло на ходулях - это надо.
   -- Я пошел, - сказал Витрянка, - некогда мне тут с тобой разговаривать.
   Писарь скрылся в крапиве, бросив Иванко у огорожи - ему пока не хотелось лезть в чащобу. Недомогание отпустило его и сердце успокоилось. Волна прохладного воздуха омыла сортир на паучьих ножках и отогнала прочь его знакомые миазмы. Иванко вздохнул, задрал голову и посмотрел на чистое ночное небо, где блестели лица ангелов. "Медведиэль, - узнал их Иванко, - Альдебараниэль, Рыбосфер, Ракаил".
   И беда-то в том, что семинарист наш, хоть и был очень набожен и верен делу Церкви, кое есть, как всем известно, наука о небесном и земном, где небесное стоит превыше, -- пускай и так, но семинарист наш желал знать Врага своего, лукавого, лучше, и поэтому склонен, грешно сказать было, к тайному и оккультному любопытству. Все свои находки он записывал в гроссбух.
   Оттого и напросился в Дикань, чтоб писать о местных навках лесных, да и о русалках болотных думал написать, интересу по научному исключительно. Оттого и не нравилось ему здесь, что много было напутано ненаучного, не ведьмовского, а истинно схоластического и сатанинского - бесы, кикиморы, ходульные черти со свиными харями. Если навок он считал ведьмами какого-то лесного шабаша, девицами из плоти и крови, а русалок - таких же дев, но склонных много купаться, то здесь ему был интерес до их тайной науки, то есть научный. А все эти черти, хари - всему этому места в науке не было, ни в земной, ни в небесной.
   -- Ты кто такой? - сказал ему вдруг старый глиняный кувшин, висевший все это время на палке, что торчала из тына. - Зачем зелье приворотное у чорта взял, для кого? Для Оксаны?
   Иванко вздрогнул и пригляделся. Кувшин обернулся козацкой шапкой-кучёмкой, а прут оказался не то, что прут, а целая копна, из-за которой выступил парень, уже слегка видавший виды, но всё еще козак хоть куда.
   -- Оксану мою увести хочешь? - спросил незнакомец. Был он не то чтоб толст, но и не очень тонок, зато и крепкий, покатистый, рукастый и плотный. Легкая сорочка рвалась у него на груди, перехваченная поясом сразу же над пузом; ниже развевались парадные шаровары из зеленого немецкого сукна, заправленные в кирзовые сверкающие сапоги. При незнакомце была люлька на золотой цепочке, с другого конца которой свисали карманные часы.
   "Запорожец, -- подумал Иванко. - Тебя-то мне и надо".
   Козак небрежно переступил через тын, с треском выломав несколько прутьев. Когда он приблизился, Иванко увидел пустые ножны под мышкой. Кривоватый кинжал блеснул через миг в правой лапище запорожца, что недавно пряталась за спиной. Как и Иванко, козак был немного пьян.
   -- Оксана - моя! Кто бы ты ни был, пошел ты к черту! Понял? - спросил козак.
   -- Понял... - Иванко передернул кадыком, почувствовав острие у горла.
   -- Чтобы я тебя больше не видел. Увижу снова - убью. Знаешь, сколько я тут рубился со всякими? Сколько кроли провил... крови пролил таких вот дураков, как ты. Писаря только не трогаю, потому что она не велит.
   -- На вашу Оксану, - осторожно сказал семинарист, - я никаких видов не имею.
   -- Не бреши, - сказал козак. - Оксана ведьма. А брат ее писарь ведьмак.
   -- Это против хмеля зелье было, нашатырь. Напился я, вот и...
   -- Зачем к нам пожаловал, расскажи для начала, -- Козак нехорошо прищурился.
   -- Место под церкву искать.
   -- Брехня! - сказал увалень-запорожец. - Все вы здесь, семинарский люд, приехать изволите за стопкою или за юбкой. Но я-то тебя понимаю.
   Он хлопнул Иванко по плечу здоровенной лапищей. Тот поморщился, видя, что кинжал из второй лапы козака никуда не исчез.
   -- Ну увязался б ты за навкой какой-нибудь. Волочился бы за дурой безграмотной из леса. Но Оксанка-то. Языки знает. Ероплан знает, бензин знает. Где ты еще такую бабу найдешь, ну?
   Иванко кивнул.
   -- Да, -- сказал он. - Я, если честно, очень рад был, что у вас нашелся аэроплан, потому что попасть в ваш отдаленный и затерянный хутор...
   Запорожец потемнел как туча.
   -- В ероплане с ней летал, говоришь?
   Иванко сглотнул.
   -- Работу мне одну нужно сделать, - сказал он.- Как только сделаю, так сразу уберусь отсюда.
   -- Работу? - сразу заинтересовался увалень-запорожец. - Какую работу? Вот мы на стройке, со стройкой можем хорошо помочь, я и кум. Еще козаковали...
   -- Твердь найти, -- сказал семинарист.
   -- А?
   -- Твердь найти, чтоб церкву построить.
   -- Да где ж тут твердь? - Удивился козак. - Тут же болота кругом на сто вёрст.
   -- Вот потому и церквы нет на сто вёрст. Потому Лавра и хочет...
   -- Везде-то им эта Лавра, -- прошипел козак. Он сплюнул, убрал кинжал в ножны и смиренно перекрестился. Потом сказал:
   -- Я и говорю, где только в этой хляби можно твердое дно искать.
   -- Где-то должно быть. Наука геология учит, что не бывает беспрерывной хляби. Даже у моря есть дно.
   -- У моря, может, и есть. Но только не в наших болотах. Когда с тевтонами рубились тут, так в трясину затянуло Железный корпус, тридцать пять тысяч человек вместе с лошадьми, латами и мортирами. Так и ушли, сгинули без следа, ни одного сапога не выловили мы, ни носового платка на онучи. А ты говоришь - дно.
   -- Говорю, - сказал Иванко, - и докажу, когда бур построю.
   -- Так у тебя и бура нет?
   Козак гыкнул и показал зубы - мелкие, но густые, как в кукурузном початке.
   -- А вы, - сдвинул черные брови Иванко, - где бы потешаться, так лучше подсказали, как найти кузнеца, а к нему умельца, чтобы выкованные детали воедино собрать. А бур как построить, я знаю.
   -- А ты, - сказал здоровяк-запорожец, - мне бы не выкал. Мы, знамо, оба вольные дворяне... мы сами из Гадяча, шляхетная семья... А скажи ты мне, родимый...
   Козак вдруг убавил тон. Он наклонился к уху Иванко и проговорил тише:
   -- Скажи-ка ты мне, родимый, а как найдешь свою твердь, так бур тебе, видно, и не нужен будет?
   -- Не нужен, -- сказал семинарист. - Ну, разве пятерку свай заложить, да под крылос еще четверку, да и готово.
   Запорожец отвел его в сторону.
   -- Смотри, у нас тут чумаки гостят.
   -- Да, мне нужен у них как раз механик...
   -- Нет, тебе нужен я, Петро Вовтузенков, - Козак ударил себя в грудь кулаком. - Потому что знаю я человека, который продаст тебе хороший немецкой работы геологический бур. Но ты купишь, а я потом его заберу, как разнадобится.
   Иванко напряженно пытался думать, но голова его слишком гудела после хмеля и думать отказывалась.
   -- На что тебе этот бур? - спросил он.
   -- Не скажу.
   -- И не нужно тогда. Просто чумаков покажи.
   -- И не покажу тогда. - Козак хитро прищурился. Потом не выдержал и рассказал: -- Торф искать. На поверхности тут всё куркули здешние отскребли уже, или забором обнесли. А на глубине... ну понял ты. Понял же?
   -- Понял. - Семинарист кивнул. - Но, я надеюсь, это подержанный бур. Мне выдали с собой всего пятьдесят золотых...
   -- Это такой как надо бур, -- сказал козак Петро. - Это лучший в мире бур. От моря до Днепра. Идем сейчас покажу!
   И раньше, чем Иванко мог поспорить, запорожец потащил его с баштана за собой. Поборов тын, оба двинулись во тьму по дороге. Комары погнались было за ними, но скоро отстали и воротились назад - на голову писаря Витрянки, что прятался в двух шагах, обнимая гладкую тыкву, похожую на огромную бутыль.
  

***

   Ночь сыро дымилась и стлалась над землей, скрывая под призрачным балдахином тьмы полные тайной жизни болотистые луга. Травы переливались в лунном свете с той же изменчивостью, как ползущие по небу клочья облаков. Неровный ветер, затхлый от дыхания топи, но освеженный в пути мятой и репейником, то слабо шелестел в зарослях вместе со сверчками, то вдруг срывался и разгонял волны осоки по всему полю.
   Довольно насвистывая, козак вел Иванко по извилистому маршруту, мимо невысокой одинокой скирды, что серебрилась посреди луга. Тропа была насыщена кочками, однако тяжелый шаг Петра оставлял от них мокрые прогалины. Иванко, ступая следом, изо всех сил старался избегать их. Он уже успел набрать воды за халявы, но, слава богу, пока ничего себе не вывихнул.
   "Ирод царя небесного, - ругался про себя семинарист. - Куда завел, терновый венец тебе на шею..."
   - Чего приуныл? - козак Петро обернулся. - Скоро придем, ты не боись.
   - Да куда же мы придем, когда всё кругом стога наворачиваем?
   - Ты, брат, в Бога веришь? Вот и мне поверь хоть на секунду. Для тебя же из кожи лезу. Ежели тропа здесь проложена, значит, так надо, понял?
   Иванко не ответил. Он только брел себе вперед, чавкая башмаками.
   - Видишь, трясина лугом притворяется? - сказал козак. - Многие тут канули, шаромыги, наполеоны. Наши места ты или знаешь, или не знаешь. Если не знаешь, то проводник нужен. Так что иди за мной, не выкобенивайся. Я не обману, ты меня видишь.
   "Истинно - вижу", - подумал Иванко не без иронии.
   - Чумаки тебя, конечно, попытаются обмануть. Их все обманывают, они сторицей потом отдают. Но ты не волнуйся, я тебя выручу, сторгуемся за твой бур запросто.
   Сбоку выглянула большая жаба, похожая на разбухшего младенца, и, крикнув протяжно, по-кошачьи, придала семинаристу такое ускорение, что тот обогнал Петра.
   - Постой, - козак схватил Иванко за плечо и развернул его к себе. - Я тебе рассказывал, как кум мой чумаковал? Поехал он, значит, в Крым за солью. Нанял, значит, конвой, заплатил ралец, как полагается. И что ты думаешь?
   "Раньше порядок в природе был, - вот что думал Иванко. - Твари были малорослые и безвредные, а человек царствовал над ними, как от Адама повелось. А сейчас никакого порядка нет".
   - На обратном пути, - продолжал Петро, - догнали кума Степные Ездоки на "чайках", прижали к обочине. Он своим конвоирам, мол, разберитесь. А те ему - ха-ха, мы сами Ездоки, обманули дурака, теперь давай плати. Делать нечего, отдал кум мешок червонцев, дали ему открытку с шестеренкой, чтоб ехал свободно, чтоб следующие такие же денег не требовали. Поехал он дальше. Доехал аж до Великого Новгорода, там блокпост комиссарский. Там остановился, показал открытку, а комиссары его на смех - вылезай, уже приехал. Забрали соль и фуру забрали. Кум такой им: а где справедливость? Комиссары в ответ - так и быть, уважаемый, оставь себе открытку. Теперь эта открытка у него дома на самом видном месте - в память о том, как чумаковал.
   Камыш становился выше и гуще, предвещая на пути скорую трясину. По сторонам клокотало и квакало все громче, но Петро нащупал носком сапога перешеек и провел Иванко на ту сторону. За трясиной раскинулось новое поле, слегка подсвеченное огнями костров.
   Иванко увидел табор, состроенный из множества рессорных возов: на одних громоздился груз, на других высилось разное жилье - от шалашей до небольших мазанок. Распряженные волы толкались у яслей фуры-автокормушки, громко стуча о борта своими длинными рогами. Везде желтели широкополые соломенные брыли, под ними чернела смазанная дегтем одежда.
   - Чумаки, - сказал Петро, - наши, хорольские!
   Они приблизились к надувному бассейну, где с настроением плескались раздетые и намыленные солеторговцы. Бассейн был освещен одиноким прожектором, возле которого жужжал генератор. Один из чумаков, голый до пояса и загорелый как арап, сидел прямо на нем и курил.
   - А, Петрусь! - крикнул он. - Кого ты нам привел, разбойник?
   - Тарасик, Мыкола, вы? - Козак расплылся в улыбке. - Иди ко мне, старый прохвост!
   Петро облобызался с загорелым чумаком, потом склонился над бассейном и отдался мокрым объятиям его товарища. Тот, высунувшись из воды, оказался безногим. Он повис на шее Петра, как ребенок и оскалил кривые желтые зубы, частично окованные металлическими коронками.
   - Верни долг, - прошипел он на ухо Петру. - Просто отдай долг, стерва.
   - Отдам, Мыкола, вот те крест, - заверил его козак. - Как раз по делу к вам и пришли.
   Он направился к ближнему возу и пристроил на него свою безногую ношу.
   - Мне все равно, - сказал Мыкола. - Ты мне сперва заплати за два пуда соли, а затем дела свои делай, хоть с чертями кувыркайся. Заплати - и всё!
   - Заплачу, ты же меня знаешь...
   - Извините, пожалуйста, - кашлянул Иванко. - Это у вас бур есть?
   - Бур? - вылупился безногий.
   - Нужен для богоугодного мероприятия...
   Иванко хотел было рассказать чумаку о своей миссии, но козак схватил его за руку и быстро оттащил прочь.
   - Отдай деньги, Петро! - крикнул вслед Мыкола.
   - С дуба рухнул? - спросил козак семинариста, когда они остались одни.
   - А что? - Иванко чуть обиделся. - Я ничего...
   Они миновали возы, укрытые брезентом. От них пронзительно пахло рыбой. Козак открыл рот, но заметил чумака в шляпе на голое тело, что пускал колечки дыма под колесом, и повел семинариста Иванко дальше.
   - Значит, слушай меня сюда, - сказал он, зайдя за грязный бульдозер, еще горячий от недавнего прокладывания пути. - Прямо скажу: чумаки везут рыбу, да непростую. Контрабанда, кефаль.
   - Это меня не касается, - сказал Иванко.
   - Подожди... - сказал Петро. - Под рыбой, чтоб ты знал, сныкана белоснежная соль, еще большая контрабанда, а в ней где-то зарыт бур немецкой работы - такая контрабанда, что и подумать страшно.
   - И что с того?
   - А то, что с тобой никто говорить не станет. Включат Маланку - и пиши пропало. Ты здесь чужой. Мало ли, может, тебя комиссары подослали, с них станется.
   - К чему им церква? - спросил Иванко.
   - Кто тебя, брат, знает, - сказал козак. - Так что, позволь, я говорить буду.
   - Петро! - донесся хрипловатый, но душевный голос, какой бывает у кобзарей и лагерных песенников. - А поворотись-ка ты, сучий сын!
   За мачтами телеги, исполненной в виде парусника, дымился казан. Чумацкий атаман, кашевар Бараболя, вислоусый и толстобрюхий, мерно мешал половником суп лагман, наполняя окрестности пьянящими пряными ароматами чеснока и заморских трав.
   - А правда, - сказал он Петру вместо приветствия, - что ты мне покупателя на бур нашел?
   - Вот этот спрашивал, - безногий Мыкола указал на Иванко.
   Уже одетый в накрахмаленную сорочку на голое бронзовое тело, он сидел верхом на поджаром кнуре и жевал масляную самсу, капая жиром на бурую свиную щетину.
   - Истинная правда, - вышел вперед Иванко, отвязывая мошну от пояса. - Очень прошу, продайте мне ваш бур. Без этого инструмента я как без рук. А мне замеры делать надо...
   - Присядь, друг, - добродушно прервал его атаман. - Откушай для начала с нами супа, преломи пирог-самсу.
   Не успел семинарист выдохнуть, как он уже сидел на коврике рядом с Мыколой и его хряком.
   - Тысячу золотых, - прошептал безногий.
   - Что? - спросил Иванко, принимая миску с полосками макарон, кубиками темного мяса, овощами и травами, большая часть которых была ему неизвестна.
   - Ты слышал, - сказал чумак Мыкола. - Мы этот бур в Кафе на три тонны смальца обменяли. Он универсальный совсем, раньше им нефть и газ добывали, да и янтарь, и черт знает что. Много чего добывали, но ни разу такого не было, чтоб этот бур подвел.
   У казана выстроилась очередь. Кашевар Бараболя наполнял миски чумаков густым ароматным варевом, и они садились хлебать тут же, где было свободное место. Вскоре у костра стало тесно, да и Петро то и дело норовил наподдать семинаристу в спину локтем, что был тверже камня.
   - Почем мы знаем, что этим буром нефть в Кафе добывали? - Петро звякнул ложкой. - Может, вы его в Сорочинцах за сто золотых выторговали.
   - А с тобой я вообще говорить не хочу, - Мыкола обильно подсолил лагман из солонки, которая висела у него на шее.
   - Эй, - сказал Петру Бараболя, - думай, что говоришь. Я сам лично этим буром могилы для побратимов долбил - и в камнях, и в земле мерзлой.
   - Триста золотых, - сказал Петро.
   - Девять сотен, - сказал атаман.
   Иванко сам толкнул козака локтем, однако тот понял по-своему:
   - Соли нанюхался? - сказал он атаману. - Или на возе укачало? Пятьсот. И ни монетой больше.
   - А ты, как я погляжу, белены объелся, - сказал Бараболя. - Так дела не будет. Ну-ка, плесните мне, хлопцы, горилки.
   Откуда ни возьмись появился старик в перепачканном дегтем кафтане, наклонил объемистый кожаный бурдюк и наполнил атаману стакан.
   - Тогда и мне налейте, - сказал Петро. - Угостите старого компаньона. Ежели, конечно, жаба не давит.
   Бараболя помолчал и похмурился, как курган-могила, после чего кивнул старику.
   - Восемьсот, - сказал он, осушив рог разом с Петром.
   - Семьсот! Мое это... - козак посмотрел на Иванко, жалкого и смятенного, - наше это последнее слово.
   - По рукам! - Бараболя со всей силы ляснул по пятерне козака.
   Виночерпий разлил еще горилки, чарка досталась и семинаристу.
   - Тащите ваш бур, - сказал Петро.
   - Не, деньги вперед, - сказал Мыкола.
   - Ваня, - козак обрушил на хрупкие плечи спутника тяжелую лапу и жарко дыхнул ему в лицо. - Слышь? Все улажено, как по писаному. Доставай свой скарб.
   - Нет у меня, - пробормотал Иванко.
   - Как "нет"?
   - Есть пятьдесят только... дали с собой пятьдесят. Да и то, вместе с работой.
   - Ты, паря, отборную свинью мне подложил, - сказал Петро.
   - "Ой, пье, чумак, пье-е, - протянул кто-то у костра. - У него гроши е-е".
   - Семьсот, - напомнил Бараболя. - Иначе - не взыщите.
   - Иначе дулю с маком, а не бур, - подтвердил Мыкола.
   - "Ой, не бросю я... ой, не бросю я горькую пить, бо она солодка-я"
   Чумаки продолжили возлияния. Козаку и семинаристу больше не наливали. Отвергнутые всеми, они сидели и слушали не то молитвы, не то песни о долгом пути через болота, о набегах грабителей и безвестной смерти на чужбине.
   - А Потебня, Степанов сын, не вернулся? - спросил кого-то Бараболя.
   - С концами. Ходили к участковому, так Воевода заявил, раз семь суток прошло, то пустое это дело искать. Стало быть, ведьмы забрали.
   - Экая досада, - сказал атаман-кашевар. - Верный был товарищ, и Крым, и Рым прошел, а в родных краях ни за грош сгинул. Помянем, что ли?
   Чумаки подняли свои разнообразные питьевые сосуды: у кого кружка, у кого чарка, у кого рог. Выпили, не чокаясь.
   - Не ведьмы это, - сказал Мыкола, - а навки, мертвячки. Давным-давно, когда у меня были ноги, встретил я одну в лесу на Русальную неделю. Волосы до персей, а перси что твои гарбузы. Говорит мне, дай гребешок расчесаться. Слава богу, был у меня гребешок, для своей старухи, царство ей небесное, выменял в Евпатории. Думаю, етить с ним, дал я мавке расчесаться, она кивнула и повернулась спиной. А спины у нее-то и нет совсем, братцы. Все внутренности, как на ладони - и сердце черное, и кишки буро-зеленые...
   - Чеснока лучше бы дал.
   - Или хрена.
   - Больно вы умные, - сказал Мыкола. - Потебня такой же был. И где он сейчас?
   - Да, пропал козак...
   - Помянем!
   - Земля ему пухом!
   - Болото, - поправил Мыкола. - Пусть ему будет там хорошо, как в женской утробе.
   Чумаки снова выпили.
   - Что ж получается? - Бараболя смахнул с глаз вислые брови. - Потебня на Ивана Вальпургия пропал?
   - На Вальпургия. Свидание у него было.
   - И какой это евиной дочке втемяшилось гулять на Вальпургия?
   - А той, - сказал Мыкола, - чей отец Сатана.
   Все принялись четвертовать свои туловища крестными знаками.
   - Дочка Байстрюкова это была, - сказал молодой чумак с нежными чертами, которого отличали от девушки только редкие усы над губой. - Наталка Байстрюкова.
   - Нет у Байстрюка детей, - сказал Мыкола. - Сколько баб было, а ничего не уродилось. Семя гнилое, Богом проклятое.
   Чумаки перекрестились еще трижды.
   - Навка это была, - Мыкола дернул хряка за узду.
   - Иванко, - шепнул Петро семинаристу, - надо клад искать.
   Тот промолчал.
   - Никак обижаешься? - сказал козак. - А у меня идея появилась.
   Огонь угасал, чумаки расходились. Один атаман Бараболя сидел у костра, зевал, потягивался.
   - У навок есть из папороти настойка, - сказал Петро. - Оксана мне рассказывала про них. Зелье у них есть, клады отворяющее. Идем в поле, расскажу тебе.
   - Навка человека боится, - сказал Петро, когда они снова вышли в поле. - Если найдем их, найдем и клад. А найдем клад - так будет и тебе на бур, и мне на обновки. Да, и не мёртвые они, не переживай. Обычные ведьмы.
   - Откуда... откуда ты знаешь всё, про навок, про клад? - спросил Иванко заплетающимся хмельным языком.
   - Оттуда, что с одной из них знаюсь, - ответил Мыкола.
   В небе жужжал далекий кукурузник. Его мотор звучал в тихой ночи так отчетливо, что семинаристу даже померещился запах Оксаниной мази.
   - А вот и она, - сказал козак. - Ну что, пойдем за ней в лесок, найдем да спугнем их?
   - Пойдем, если дорогу знаешь, - сказал семинарист. Он уже отчаялся было раздобыть и бур, и мастера, но горилка и слова Мыколы про клад удивительным образом оживили его воображение. Тем более что навки, странные лесные ведьмы, водились где-то совсем рядом, и козак определенно знал дорогу к ним.
  
   Продолжение следует...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"