Лысенко Сергей Сергеевич : другие произведения.

Черволог. Глава 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    - Начинается... ается... ается, - голосит женщина.

Пролог

   О Создатель! Считаю нужным уведомить Тебя, что 17.06.200.. в 20:13 я подверглась взлому, в результате которого на серверную часть программы был отправлен ряд запросов, сформированных без моего участия. Мой код данных был запорчен выходом соседней программы за пределы выделенного в оперативной памяти массива. Использование системой регистра защиты не предотвратило вылезания неизвестной программы за пределы отведенной ей области. При установке сетевого соединения, согласно первоначальной задаче, были закачаны стандартные данные, но в момент завершения процесса были произведены повторные запросы. Полученные файлы выводились на внешнее устройство до тех пор, пока оно не произвело критическую ошибку.
   Я, клиентская часть программы "Шингала", следуя инструкции, отправляю это сообщение в фоновом режиме и деинсталлируюсь.
   Файлы настроек и отчетов, а также сведения о компьютере и программном обеспечении прилагаются.
   20:44, 17.06.200.. Шингала
  
   Лучи пробудившегося солнца настойчиво пробиваются сквозь серые от пыли гардины, с разгона врезаются в трюмо, рикошетом попадая в лицо спящего человека. Тот недовольно кривится, поворачивается на другой бок и натягивает одеяло на голову. Но минуты его сна сочтены. Дернув босой ногой, мужчина приподымается на локте, мотает головой, а потом выбирается из постели. Он подходит к зеркалу и разглядывает свою небритую физиономию. Вытаскивает паспорт из нагрудного кармана висящей на стуле рубашки, открывает его, читает по слогам: "Шим-ко-вяк Гер-ман Мар-ко-вич". Сличив фотографию с отражением лица, он утвердительно кивает головой, и топает в душевую. Не проходит и десяти минут, как он, освежившимся и побритым, забегает на кухню, где ставит на плиту чайник. Сделав кофе, Герман выходит на балкон с чашкой в руках и, жадно вдыхая воздух, смотрит на улицу.
   По улице снуют пешеходы, с ревом проносятся машины, тарахтят трамваи. Прямо под его балконом голосистая бабка продает жареные пирожки. Рядом с ней седовласый газетный продавец раскладывает на прилавке периодические издания, а цветочница протягивает розы улыбающейся покупательнице. У светофора группа прохожих переминается с ноги на ногу в ожидании зеленого света. Из-за угла появляется плешивый коротышка, с натугой толкающий перед собой тележку, на которой, прикрытая пледом, лежит черноволосая девушка. Отхлебнув кофе, Герман перегибается через перила и заинтересованно рассматривает странную парочку. Девушка не шевелится. Закрыв глаза, она тоскливо улыбается, вытянув руки вдоль тела, лежит, как покойница. Коротышка останавливает тележку около очереди за пирожками, кивком головы благодарит за мелочь встречного пешехода, поправляет сползший плед. Тут же, отойдя назад, он претенциозно впивается взглядом в удивленного Германа.
   Чашка выпадает из рук Германа и летит на землю. Испуганно зажмурив глаза, он пятится, налетает на ящик с инструментами и с грохотом растягивается на полу. На улице брань и крики. Шимковяк сконфуженно прислушивается, с нетерпением ожидая окончания шумовой атаки, аккуратно поднимается и, шатаясь, садится на краешек кровати. Печально вздыхая, он массажирует глаза и, наконец, включает радиоприемник. В дверь звонят. Дернувшись, словно ошпаренный, Герман встает, нерешительно плетется к двери и, дотронувшись пальцами до массивных засовов, замирает. Смотрит в глазок, - за дверью покачиваются три подбородка, мясистые губы и картофельный нос.
  -- Откройте, Герман Маркович, - булькает толстяк, надувая бульдожьи щеки. - Это я, Гена Маталов.
   Герман выводит пальцем на двери невидимые узоры.
  -- Велели явиться в десять. Я пришел.
  -- Знаете что, Геннадий, - мямлит Герман. - Сможете прийти завтра в это же время? Я... э-э... не очень хорошо себя чувствую.
  -- Ну, Герман Маркович... Что, даже на порог не пустите? Я принес отчеты... И ещё кое-что, - говорит Маталов, поднимая коробок.
  -- Оставьте коробку у двери и уходите. Я заберу. До завтра, Гена... Спасибо!
   Геннадий послушно трясет подбородками, наклоняется, чтобы поставить коробку, отходит от двери и нажимает кнопку лифта. Прильнув к глазку, Герман с нетерпением ждет, пока уедет Гена. Наконец, лифт со скрипом останавливается на 4-м этаже. Маталов заплывает в кабину. Медленно закрываются дверцы лифта. Приготовившись выходить, Герман возится с замками, но останавливается, слыша торопливые шаги. Кто-то спускается с верхнего этажа, тормозит у двери и, схватив коробку, стремглав несется вниз. Герман хлопает себя по лбу, распахивает дверь, выбегает из квартиры. Открывает рот, собираясь крикнуть, но, не найдя подходящих слов, возвращается назад. Впопыхах он натягивает штаны, надевает белую рубашку, хватает портмоне. Не дожидаясь лифта, преодолевает лестничные пролеты и выходит из подъезда.
   Нещадно припекает солнце. Капли пота стекают по широкому лбу Германа, рубашка прилипает к телу. Остановившись, он осматривает внутренний дворик, видимо, ожидая увидеть вора с коробкой. Прикусив губы и нахмурив лоб, крутится, как юла.
  -- Право же, Герман Маркович, - говорит сидящий на скамейке Маталов, - Не ожидал от вас такой прыти. А нехорошо врать! Гена ложь за версту чует.
   Удивленно уставившись на Гену, Герман стоит столбом, бурчит себе под нос что-то невнятное.
  -- Ну чё вылупился! Падай сюда, - кричит Геннадий, показывая на край скамейки. -Щас раскидаешь мне, шо произошло. Задрал уже парить!
  -- Э-э... Я... Не... А что в ней? - спрашивает вдруг Герман, заметив белую коробку в прозрачном пакете.
  -- Я, глубокоуважаемый Герман Маркович, туфли новые себе купил. Видите, в чём хожу? - улыбаясь, булькает Маталов, покосившись на свою стоптанную обувку.
  -- Здравствуйте, Герман Маркович, - говорит заходящая в подъезд женщина.
  -- Добрый день! - мигом произносит Герман, отходя всё дальше от скамейки. - До свидания, Гена. Спасибо за всё!
  -- Стой, кретин! Смотаться решил? Жига. Жига, мать твою! Ну-ка останови его!
   Герман бежит к бетонному ограждению, подпрыгнув, цепляется за край руками, подтягивается. Справа слышится топот и ругань. Уже забравшись наверх, Шимковяк видит карабкающегося на стену длинноволосого парня. Не долго думая, Герман наступает ногой на его пальцы и под аккомпанемент пронзительного крика прыгает со стены. Преодолев стройплощадку, он ныряет в дыру под забором, отряхивается, переходит улицу. Переведя дыхание, заходит в подворотню.
   Путь преграждает знакомая тележка. Выскочивший из тени коротышка, расставив руки, идет навстречу. Прищурив глаза и выпятив грудь, он достает из бокового кармана бутылку газировки, открывает её зубами, делает несколько глотков.
  -- Не угодно ли промочить горло? - спрашивает он.
   Отталкивая коротышку, Герман подходит к тележке, склоняется над ней и окидывает плед, приготовившись увидеть мертвую девушку. Но видит ряд бутылок с прохладительными напитками.
  -- Где она? - спрашивает Герман, оборачиваясь, и тотчас получает удар по макушке.
   Его ноги подкашивается, гул в голове нарастает и, падая, он цепляется за жилетку странного торговца.
   Выгрузив бутылки в мусорный ящик, коротышка с трудом затаскивает Германа на тележку и прикрывает его покрывалом.
   - Отдыхайте, Герман Маркович, - улыбаясь, говорит он.
  

Глава 1

  -- Я готов, Гена, включайте, - говорит Шимковяк, откинувшись на спинку кресла.
   Его руки привязаны к подлокотникам, на голове тяжелый шлем с пока ещё неактивными индикаторами. Нижняя губа прикушена, ноздри раздутые, по щеке стекает то ли слеза, то ли капля пота.
   Маталов, щелкая мышкой, запускает программу. Выбирает из выпадающего списка пункт "Начальные данные". Пыхтя и ерзая на стуле, он устанавливает нужные параметры, подводит курсор к кнопке "Загрузка", но останавливается. Неуверенно смотрит на введенные цифры, повернувшись к Герману Марковичу, переспрашивает:
  -- Вы уверены?
  -- Да, черт возьми! Сейчас или некогда. Стартуйте, Геннадий, не томите.
  -- Как пожелаете, Герман Маркович. Один момент...
   Гена подымается со стула, заходит за спину Шимковяка, проверяет выходящие из шлема шнуры, постукивает пальцем по выключателю.
  -- Что это вы надумали, Геннадий? Сейчас же выполняйте приказ или, обещаю, ноги вашей здесь больше не будет!
   Тяжело вздыхая, Маталов грузно падает на своё место у монитора и, буркнув что-то себе под нос, нажимает на кнопку. Зажмурив глаза, слышит стон, постепенно переходящий в крик:
   - Т-т-т-т... т-т-тваю мать! Т-т-т-т... т-т-т-т... мат-т-т-ть!
   Герман Маркович трясется и извивается, его пальцы впиваются в обивку кресла. Сопли ручьем текут из носа, слюна заливает рубашку.
  -- С-с-т-т-топ... Г-г-г-е-енна... С-с-с-с-с!
   Схватившись за голову, Гена наматывает круги по кабинету, с надеждой смотрит на индикатор загрузки. 33%, 34%, 35%... Достав из кармана носовой платок, вытирает бледное лицо Германа.
  -- С-с-с-с! - теряя силы, свистит Шимковяк.
   46%, 47%. "Ошибка соединения". Гена подбегает к монитору, кусая ногти, закрывает программу.
  -- Герман Маркович, - тихо зовет он, - кажется, обломился процесс.
   Шимковяк вяло шевелится, открывает рот.
   - Вольтов... столб, - повесив голову, говорит он, - 1800 год, электроды, гальваническая батарея, первый источник тока, великое математическое построение астрономии, Альмагест, Птолемей... в 1747 году убит иранский шах Надир, изначально запись велась справа налево... пропустить строку и слева направо, 7-й век до нашей эры, Латинская письменность... Камерлинг-Онесс, полная потеря сопротивления материалов постоянному току при температуре близкой к нулю, 1911... 1965 Пензиас и Вильсон, остальные 3 градуса устранить не удалось, реликтовое излучение...
  -- Что-что? О чём вы, Герман Маркович?
  -- Здесь каждый Божий день людская кровь течет!
   Три шестилетия! Ужасен этот счет!
   Скопленье мертвых тел остановило реки.
   Но что позор и смерть, что голод и беда,
  Пожары, грабежи и недород, когда
  Сокровища души разграблены навеки?!*
   * А.Грифиус "Слезы отечества", пер. Л.Гинзбурга
  -- С вами всё в порядке, Герман Маркович? - стаскивая шлем, спрашивает Маталов. 47% только загрузилось, говорю...
  -- Вы кто? Похоже, мы незнакомы. Что вы хотите от меня?
  -- Я Гена. Инженер по знаниям. Маталов, помощник ваш.
  -- А! Геннадий, простите, извините. Право слово, после такого и собственное имя забудешь, - говорит Шимковяк.
   Гена отсоединяет провода, кладет шлем на стол. Игнорируя вопрос Германа Марковича, садится за компьютер, внимательно читает файл отчета.
  -- С-с-стоп, Гена! Вырубите эту машину! - внезапно кричит Герман.
  -- Ч-ч-то случилось?
   Герман бесчувственно лежит в кресле, вылупив глаза, изучает потолок. Похлопав по щекам, Гена приводит Шимковяка в чувство.
  -- Похоже, вам лучше поехать домой и основательно отдохнуть, Герман Маркович. Завтра я вам привезу отчеты.
  -- Да, вы как всегда правы. Поеду-ка я домой, - мямлит Шимковяк, выбираясь из кресла.
   Удивленно разглядывая свои подгибающиеся ноги, он опускается на корточки, а потом вовсе ложится на пол. Скрутившись калачиком, Герман закрывает глаза и мигом погружается в сновидения.
  -- Жига! - говорит по телефону Гена Маталов. - Подгони машину к лаборатории.
  

***

   Проходя мимо пекарни, я с наслаждением вдыхаю запах свежевыпеченного хлеба. В этот момент я переношусь в прошлое, вспоминаю, как вставала ни свет, ни заря, уловив приятный запах, и на цыпочках заходила на кухню. Цеплялась за подол бабушкиного платья, вынуждая её поставить в угол длинный ухват и угостить меня горячим пирогом. Бабушка нежно гладила меня по головке, а потом подходила к столу.
  -- С картошкой? - улыбаясь, спрашивала она у меня.
  -- Бе-е! - кривлялась я и указывала на громоздящиеся кучей пироги с капустой.
   Я их всегда узнавала по горизонтальной полоске. Уплетая пирог, размером с полбуханки, макая его в тарелку с густой сметаной, я раздумывала, какой сорт пирогов попробовать следующим. На столе лежали треугольные - с клубникой, круглые - с печенкой, отрытые - с творогом. Были пироги без начинки, были таинственные пироги с песком, которые я боялась пробовать.
  -- А как это с песком? - чавкая, спрашивала я.
  -- А ты попробуй, Катенька, и узнаешь, - отвечала бабушка, подливая в тарелку сметану.
   Вздохнув, я иду дальше по тихой улочке. Цокая каблуками, привлекаю к себе внимание. Сидящие на скамейке юноши, - скорее всего студенты, - поворачивают головы в мою сторону, отхлебывают пиво и, как по команде, ставят бутылки на землю. Внимательно изучают белую блузку, таращатся на мои ноги. Бог миловал, - молчат, хотя я уже приготовилась услышать несколько непристойных словечек. Прохожу мимо, оставляя после себя шлейф сладких запахов.
   Опять мысленно переношусь в родную деревню. Вот я палкой подгоняю корову к дому, сочувственно смотрю на разодранный бок и тяжелое вымя. Тогда у нас была корова Ромашка, которая за раз давала более 10 литров молока.
  -- Ванька! - кричу я едущему на лошади пастуху. - Что с Ромашкой?
   Ванька хлопает батогом, подгоняя стадо, бросает в мою сторону неприветливый взгляд:
  -- А шо? Пускай по болоту не лазит твоя Ромашка.
   И тут я слышу пулеметное шлепанье. Коричневые лепешки падают на асфальт, забрызгивая мои ноги. Скривившись, я отпрыгиваю назад.
  -- Ромашка! - гневно кричу я, замахиваясь палкой.
  -- Ха-ха-ха! - ржет Ванька.
   Запах был ещё тот.
   Я перехожу дорогу, внимательно смотря по сторонам. Захожу в арку, усаживаюсь на скамейку у входа в подъезд. Закидываю ногу за ногу, достаю из сумочки ультралегкие сигареты, поджигаю, затягиваюсь. Скоро он придет.
   Отучившись два семестра в педагогическом институте, я на лето отправилась в деревню. Ночным поездом прибыла на вокзал городка Ильмово, взяла такси. Ехали по горам, по лесам и, наконец, прибыли в мою деревню.
   - Остановите, пожалуйста, вон за тем садом, - сказала я, доставая деньги из кошелька.
  -- Окэй, - сказал усатый таксист.
   Вылезла я из машины, душа затрепетала в предвкушении встречи с родными. Подошла к калитке, - вроде бы не наша. Да и дом вовсе на наш не похож. Прошла дальше и узнала двор соседей. Вернулась назад, вновь уткнулась в незнакомый старый забор. Протерла глаза, головой помотала, ущипнула себя за руку. Нет, точно не сон. Разозлившись, забарабанила в ветхую калитку. По прошествии нескольких минут из дома, пошатываясь и зевая, вышел совершенно незнакомый мне человек, - низкорослый, грязный, плешивый.
  -- Шо н-надо?! - воскликнул он.
  -- Извините, я ищу Штаньковых. Я их дочь.
  -- Н-нэт з-здес-сь никаких Штань... вых! Так-ких н-нэ з-знаю, - пролепетал коротышка.
  -- Они... мы... здесь жили!
  -- Н-нэ! Я т-тут... С-с-слушай, родная, у т-тибя н-нет м-мелочи... Д-дай, а? П-п-о-х-х-х....
  -- Меньше пить надо! - заорала я и побежала к соседям.
  -- ... п-похмелиться. - наконец выговорил хозяин.
   Но я уже штурмовала ворота соседей. Вскоре мне открыл сонный Павел Макарович.
  -- Дядя Паша! А где наши-то? Домой приехала, а тут какой-то алкаш живет.
  -- Ты кто ваще такая? - насупившись, проговорил сосед.
  -- Я Катя. Штанькова. Соседка ваша.
  -- Чаба - сосед наш. А тебя я впервые вижу! - сказал Павел Макарович, захлопывая перед моим носом калитку.
   И я разревелась. Наконец, вытерла слезы и побежала в лес. Бросив сумки, покарабкалась на гору. Забралась, отгоняя комаров, принялась знакомые места рассматривать.
  -- Да что же происходит! - верещала я.
  -- Ш-ш-ш... - шумел лес мне в ответ. - Ш-ш-ши, Ш-ш-ши...
  -- М-м-м... М-м-му... - мычали во дворах проснувшиеся коровы.
  -- Ква... Ква... Квак... - распинались на болоте жабы.
  -- Ш-шимквак какой-то - сказал, незаметно появившийся коротышка. - Ничего, доченька, разберемся.
   Вот так я познакомилась с Захаром Чабой. А Шимквак-Шимковяк - как раз тот, кто мне нужен. Он украл у меня прошлое, стер с лица земли мой дом, отнял у меня родителей. И очень скоро он поплатится за это. Обещаю.
  -- Ну где же вы, Герман Маркович? - вопрошаю я, нащупывая в сумочке рукоятку пистолета.
  

***

  -- Щит! Щит! - шипит он, одержимо стуча по клавиатуре.
   Он сидит в темноте; лишь свет от монитора освещает бегающие по клавишам крючковатые пальцы и снующий по периметру экрана римский нос. Недопитая бутылка пива стоит справа, рядом с нею пачка анчоусов.
  -- О й-е-е! Йес! Йес! - ухмыляясь, восклицает он.
   Рассматривая дерево каталогов, тянется к бутылке. Делает несколько глотков, кладет в рот мелкую рыбинку.
  -- Ну, осталось программулину по эфтипи запутить, - тряся носом, произносит он. - Ламерская система.
   Откинувшись на спинку кресла, он поет: "Программулина моя, где ты скрылась от меня". Громко хохочет, рассмешив себя, продолжает: "Атрибут ты, что ль, сменила, провести меня решила?" Хлопает в ладоши, допивает пиво. Без труда находит программу.
  -- Дык я ж мегапоэт, - чавкая, произносит он, - Так, шо там у нас со стэком? Йо...
   Тряся носом, он барабанит по клавиатуре, ерзает на стуле.
  -- Ай да гребаный Маркович! Повесит щас прогу, запорет всё дело. Фф-у-х.
   Справившись с проблемой, он хватает пустую бутылку, замахивается, видимо, собираясь разбить её о стену, но, в конце концов, аккуратно кладет её в мусорный ящик.
  -- Только подумать, - силой мысли из о-пэ процессы вытеснить. Только подумать! - говорит он, выпятив нижнюю губу. - Что ж, океюшки... пошел-ка я за пивасиком.
   Закрыв дверь на ключ, он спускается по ступенькам. На нем бежевая куртка и потертые джинсы. Остановившись на лестничном пролете, он завязывает шнурки. Приглаживает торчащие ёжиком волосы и, бухая под нос какую-то металлическую композицию, мчится вниз.
  -- Привет, Юрик! - говорит солидный человек в костюме-тройке.
  -- А, здрасти, Валерий Денисович!
   Выйдя на улицу, он складывает пальцы пистолетом, и стреляет по проезжающим автомобилям. Замечает пожилую женщину и смущенно краснеет. Подождав, пока она пройдет мимо, тихо стреляет ей в спину и перебегает дорогу.
  -- Два "Багряных"! - громче, чем необходимо, кричит он продавщице, зайдя в магазин. - Чипсы с беконом ещё.
   Получив сдачу, он выходит из магазина и, открыв бутылку, жадно отхлебывает. Осторожно переходит дорогу, подмигивает стоящему у двери вахтеру, поднимается по лестнице.
  -- Сбацать ли в "Чу", иль не сбацать? - спрашивает он у себя, зайдя в кабинет.
   Ставит пиво на столик, садится за компьютер и, посмотрев на монитор, удивленно распахивает рот.
  -- Щит! Щит! 47%. Таки облом! - бубнит он.
   Закрыв кабинет, он идет по коридору, стучится в предпоследнюю дверь.
  -- Чё надо? - орет появившийся в проеме Маталов.
  -- Сорри, - смущенно говорит Юрик, - Я, кажись, дискету у вас забыл.
  -- Пшёл прочь! Нет здесь никакой дискеты! - истерически визжит толстяк, хватая Юрия за шкирку.
  -- Что с ним? - вопросительно восклицает Юрик, увидев разлегшегося на полу Германа Марковича.
  -- Плохо ему, перетрудился. Поэл? Слышь, я не шучу, - ща точно между глаз рубану.
  -- Понял, понял. Извините. Похоже, дискета в другом месте. До свиданья!
  -- Пока! Проваливай... - говорит Гена, хлопая дверью.
   Юрик возвращается в свой кабинет. Включив свет, с негодованием рассматривает следы от грязных пальцев на ветровке. Залпом опустошает открытую бутылку, выключает компьютер. Спустившись в вестибюль, подходит к вахтеру.
  -- Это вам! - говорит Юрик, вручая ему бутылку и пачку чипсов. - Я велик заберу.
  -- Пошли! Я тебе помогу вывести, - охотно говорит вахтер.
  

***

  -- Жига! - гаварит он, - Подгони машину к лаборатории. Марковича забрать надо.
   А я уже в краватке лижала, к снавидениям гатовилась. Нисказать, што выматалась за день я сильна, но тимната за акном, ночинька наступила, ниахота пастель пакидать и мчацца куда-та. Аднака, вапервых, званил сам Жиравик, а йиму, как бабулька гаварила, атказывать низзя. А, вавтарых, всетаки он придлагал на автамабиле паганять, што, апридиленна, я льюблю. Можна сказать, што эта увличение симейнае. Паэтаму аделась я быстра, - падштаники, джинсы, свитер, витровка, бийсболка, - в красовки запрыгнула и выбижала из квартиры. Машина майя стаяла возли падъезда, гиде я йийо абычна аставляю. Залезла я в нийо, завила и к лабараториям памчалась. Долга-ли, коратка-ли, преехала я на места, автамабиль припаркавала и патопала к трехэтажнаму зданию, в каторам Жиравик работает.
  -- Вы куда направляетесь? - интирисуецца Вакхтер в вистибюле.
  -- К Жиравику, к камуж ищё! - атвечаю.
  -- А! К Маталову, значит, - смиецца он вакханальна. - Хо-хо! Он ещё у себя. Проходите.
  -- Чиво ржешь, Вакхтер? - злобна спрашеваю. - Тибе жиравики смишными кажуцца?
  -- Нет, что вы! - атвечает он, атвернувшись и всё в кулачок прыскаит.
  -- Сматри мине! - пугаю, - Эта плахая премета!
   А сама па ступенькам прыгскокаю, весела мине, думаю, здорава я Вакхтера напугала, - типерь точна будит уважать жиравиков. Паднялась я на третий этаж, каридор приадалела и в пасленюю дверь пастучала. Аткрывает мине Жиравик, - падбародки дражат, пот па лицу стекаит, шивилюра растрипалась.
  -- Запарился ждать! - кречит он. - За что я тебе бабки плачу?
  -- Словна ветер, лител! - васклицаю. - Ты что, Жиравик!
  -- Слушай сюда! Щас быстренько грузим Шимковяка в машину, и ты его отвозишь домой. Пусть в себя приходит. А назавтра...
  -- Тяжелый, - гаварю я, хватая Шимкавяку пад мышки.
  -- Ничё. Я помогу! Но в вестибюле сам потащишь. А я вахтера отвлекать буду!
   Патащили мы Шимкавяку па ступенькам. Харашо хоть вниз, атоб точна кишки у миня наружу вылизли. Даже Жиравик ат тяжисти кряхтел.
  -- Всё, - гаварит Жиравик, пот абтирая. - Дальше сам. Поднатужься как-нить. А я с вахтером побазарю.
  -- Акеюшки, - саглашаюсь я.
   Слышу голас йиво внизу и Вакхтера голас. Пра футбол вродибы гаварят, ссоряцца, Жиравик всё даказывает, што каманда какая-та пабидила низаслужена, а Вакхтер йиму пиречит. Пративный Вахктер, мине он сразу нипанравился. Думаю, как-раз мамент удобный наступил, - пара тащить Шимкавяку. Сабрала я все силы, сасридаточилась и талкнула йиво вниз са ступеник. Нипрасыпаясь, скатился он. Папыталась талкать йиво перед сабой, но пол нигладкий. Паднять нимагу и всё. А Жиравик па-прежниму пра футбол балтает, априделенна ни сабираецца мине памагать.
  -- Шимкавяк, - всдыхаю я, - Праснись, а? Скока дрыхнуть будишь?
  -- А? - спрашевает он. - Вы кто?
  -- Я Жига! Дамой тибя атвезти пытаюсь, - атвечаю.
  -- Брат Фиделя*?
   *Фидель - старинный музыкальный инструмент, предшественник виол и скрипок
   Жига - Западноевропейский средневековый струнный смычковый музыкальный инструмент.
  -- Чиво-чиво? Нету в миня братьев!
  -- А, - печальна гаварит Шимкавяк, атключаясь. - А я-то думал.
  -- Жигуль, - шипчу йиму на уха. - Жигуль Бойко!
  -- Не правнук ли Ивана Никифоровича?* - спрашевает Шимкавяк, приаткрыв глаз.
   *Бойко Иван Никифорович (1910-75), советский танкист, дважды Герой Советского Союза
  -- Не-а, - матаю галавой, - дет мой ни Иван.
  -- Вы уверены, что мы знакомы? - зивая, вапрашает Шимкавяк. - Что вам, молодой человек, надобно?
  -- Даставить тибя дамой. В мягинькую пастельку и пад адияла хочишь?
  -- Да, очень хочу! - кречит Шиковяк.
  -- Герман Маркович? - атзываецца Вакхтер, услыхав знакомый голас. - А я думал, вы давно домой уехали.
  -- Он задремал в кресле, - гаварит Жиравик.
  -- Сутчий Вакхтер, - шиплю я, и дастаю из кармана ножичик.
  -- Вечер добрый! - васклицает Шимкавяк, встав нанаги.
  -- Дасвиданья, - гаварю я паявившимся Вакхтеру и Жиравику, биря Шимкавяку пад руку. - Я атвезу йиво дамой в целасти и сахраннасти.
  -- Он отвезет, - падтверждает Жиравик, галавой кевая.
   Давела я Шимкавяку к автамабилю, дверь аткрыла и на заднее седение йиво улажила. Сладка зивнул он, абрадавался и задримал сразу-же. "Вотэта сон", - думаю. - "Скока-же ты ниспал, преятель?" А самой спатаньки хочицца, глаза слипаюцца, - нивазможна машину висти. С-горем-папалам даехала я да йиво дома, возли падъезда астанавилась и стала будить Шимкавяку.
  -- Праснись! Преехали! - на уха кречу. - Паследний рывок, - и ты в мягкай пастели.
  -- А? - сквазь сон вапрашает он, - Вы кто?
  -- Жига! Жига я! - ару. - Ни брат Феделю, ни внук Ивану Никифаравичу.
  -- Стало быть, мы не знакомы, - мычит он.
  -- Вставай! Вылизай из машины, Шимкавяк! - тармашу йиво.
  -- Давайте я вам помогу, - гаварит нипанятна аткуда паявившаяся женщена.
  -- Давай, - атвечаю. - Тока он тяжелый. Мож и нипасилам тибе. Бири за ноги.
   Вытащили мы Шимкавяку из машины и панисли патихоньку. "Странная женщена. Чиво ни спит пасриди ночи? Можит моньячка?", - размышляю я. И ришила я пристальна слидить за ней, - хоть и памагает мине, а все-ж странна как-та. Данисли мы йиво да лифта, падаждали пака дверьки аткроюцца.
  -- Спасиба! - гаварю я. - Типерь я сам справлюсь.
  -- Не за что, - атвечает ана. Но ниуходит, стаит сталбом.
  -- Чиво тибе ищё? - спрашеваю и быстра на кнопку нажимаю. - Пака, падруга. Вали атсюдава, пака жива-здарова!
   А ана в атвет злобна на миня смотрит и ногу между двирей вставляит.
  -- Нипонял! - васклицаю я. - Нарвацца ришила? Ты, дурачка, абарзела што-ли?!
   Выхажу я из лифта и за шею йийо хватаю. А ана каленкам миня пряма в живот бьет. Аднака в миня пресс накачанный, нибольна савсем. Выпрямилась я и апперкотам йийо вырубить папытылась , но ана как-та увирнулась ловка и миня па носу, - хрясь. Сматрю, - ни ана миня била, а каратышка какой-та плишивый. Замахиваецца, штоб миня ищё раз ударить. А женщена в эта время писталет из сумачки вытаскиваит. "Тут мине и канец пришел", - пичальна думаю, блакируя удар каратышки. Но нет. Не в миня ана целицца, а в Шимкавяку, каторый ачнулся мигам и адержима на кнопачку давит. Дверцы закрываюцца, лифт палзет вверх. Женщена ругаецца, прячит писталет, паднимаецца па ступенькам. Каратышка лупит миня па башке и топает следам.
  -- Лью-ю-ди! - кречу я. - Па-ма-ги-те! Спа-си-те! Шимкавяку убивают!
  -- Заткни её, - слышу ввирху голас пративнай женщены.
  -- Давай, папытайся, каратышка, - шипчу я, даставая ножичик.
   Ани спускаюцца вмести. Абазленная женщена абходит миня стараной, каратышка напрявляецца ка-мне, видима, сабираясь врезать напаследак. Прижавшись к стине, я угражаю йиму нажом.
  -- Тока папробуй, - гаварю я.
  -- Пошли, Чаба! - преказывает женщена
  

Чаба

   В ту пору я был вождем славного племени.
   Сидел на троне и ничего не делал.
   Трон мой стоял на высокой горе.
   Оттуда хорошо видно, - земли как на ладони.
   Заморский гость подарил мне бинокль
   И я смотрел в него дни напролет.
   Бывает, напрягаешь око, жмуришься,
   Толком ничего рассмотреть не можешь.
   Люди не крупнее букашек.
   С биноклем совсем другое дело.
   Наведешь резкость, - видны даже лица
   Счастливые или печальные.
   Видны ручки и ножки, фигура, одежда.
   Так интересно наблюдать,
   Что невозможно оторваться.
   И все работы находились
   Под моим неусыпным контролем.
   Я был отличным вождем,
   Меня уважал стар и млад.
   Ко мне приходили за советом,
   Мол, Ваше Величество, подскажите
   Как поступить, что делать, где взять?
   И я советовал, наставлял, подсказывал.
   Ведь мудрости у меня навалом,
   Приходите, - и на вас хватит.
   Меня любили, меня боготворили
   И говорили: "Чаба - всему голова".
   В знак благодарности подарки дарили.
   Или просто так что-нибудь приносили,
   Вождям ведь положено дары получать.
   Жилось мне кайфово.
   Кормили сытно, как на убой,
   Я становился всё толще, всё румянее.
   У вождя должен быть представительный вид.
   Ну, вы знаете, круглый живот, подбородок
   Щеки солидные, как у бульдога.
   Походка вальяжная, медлительный взгляд.
   Я сидел на троне, болтая ногами.
   Мои пятки щекотали наложницы.
   Чернокожий слуга-амбал
   Неистово размахивал опахалом.
   В сторонке пиликал оркестр,
   И певец выл известную песню.
   Не знаю как другим,
   Но мне она никогда не нравилась.
   Да ну их - слуг, наложниц, артистов!
   Пусть себе резвятся-дурачатся.
   Я брал в руки бинокль
   И смотрел на земельные угодья,
   Смотрел на своих подопечных.
   Как там они, мои труженики?
   Я знал в лицо почти каждого,
   И переживал, как за родного ребенка.
   Когда мне надоедало смотреть,
   Когда я уставал, трон тащили в покои.
   Прислуга быстренько стелила постель,
   И я, сладко зевая и потягиваясь,
   Перекатывался с трона на мягкое ложе.
   Доползал до подушки и тотчас отключался,
   Проваливался в сон, как в трясину.
   Ни разу не просыпался ночью,
   Не подымался по нужде, -
   Нет у меня такой привычки.
   Открывал глаза только утром.
   Не с петухами, конечно,
   Но и не очень поздно.
   Мне ведь надо бдеть!
   Нужно править своим народом!
   Но как-то раз будит меня среди ночи
   Чернокожий слуга-амбал
   (тот, что по опахальной части).
   Говорит, Ваше Величество,
   Приехала принцесса заморская.
   Ждать до утра не намерена.
   Подавай ей средь ночи правителя.
   Разумеется, мне это не понравилось,
   Но делать нечего, - поднялся я.
   Слуги быстро меня искупали.
   Причесали, одели в наряды богатые.
   Вывезли трон в приемную.
   Смотрю, - на диване сидит принцесса.
   Взгляд у нее недобрый, вид расстроенный.
   Спрашиваю, какими судьбами, красавица?
   Почему разбудила меня среди ночи?
   Отчего я не вижу подарков диковинных?
  -- Ах, ещё и подарки! - принцесса кричит.
  -- Ты присвоил именье родителей!
   Отдавай-ка назад всё, что мне причитается.
   Рассердился я, рассвирепел точно зверь.
   Мало того что мой сон прерывает,
   Так ещё и взводит напраслину.
  -- Слушай, девка, - прошипел я.
  -- Может ты и принцесса,
   Но тоном ниже. Пыл поумерь.
   Если хочешь, утром поговорим,
   Нет - домой отчаливай.
   Приказал оттащить меня обратно в покои.
   В постель залез, но сна ни в одном глазу.
   Остаток ночи в кровати проворочался.
   Ай да принцесса! Ай да негодяйка!
   Весь кайф поломала, мысли загадила.
   Только про неё думал.
   А наутро, после завтрака,
   Приказал я тащить трон на гору.
   Думал, хоть так удастся расслабиться,
   Успокоиться, за именьями своими наблюдая.
   Но не тут-то было!
   Принцесса на горе сидела.
   Возле лужи с собственными слезами.
   И стало мне её жалко.
  -- Ладно, - сказал я, - Рассказывай
   Кто тебя дезинформировал.
   И она рассказала. И проникся я.
   В это трудно поверить, - бросил я свое племя.
   Поставил я наместника -
   Мускулистого слугу-опахальщика.
   И поехал вместе с принцессой
   В тридевятое государство,
   Наказать чтоб лгуна-информатора.

Катя

  -- ... начинается... ается... ается... - голосит женщина.
  -- держите её, - приказывает мужчина, и меня хватают под руки.
   В помещении шум и гам. Каждый пытается перекричать соседа, но его голос лишь вносит лепту сумбура в неистовую какофонию звуков. До моего слуха долетают обрывки предложений, осколки слов. Я подвергаюсь бомбардировке: гласные звуки - отскакивают прочь, согласные - впиваются в кору головного мозга. Голова раскалывается от боли.
  -- Заткнитесь... - шепчу я. - Пож-ж-жалуйста, замолчите.
   Перед глазами проносятся цветные фигурки, цифры и буквы. Иногда вспыхивают картинки. Будто киноленты, прокручиваются события из моего прошлого. Я жмурюсь от рези в глазах, пускаю слезы. Это конец, конец. Ещё немного и...
   Даже с наступлением темноты я не ощущаю облегчения. "Тум-тум", - стучит в висках. Приступы холода сменяются жарой. Мне душно. Куда подевался весь воздух?
  -- Откройте окно! - ору я, хлопая ртом, подобно рыбе. - Задохнусь ведь.
   Но никто не приходит на мой зов. Я кувыркаюсь в кровати, выкручиваю себе руки, царапаю лицо. Я падаю на пол и на четвереньках ползу к светящейся щели. Упираюсь в стену, нашариваю в темноте дверную ручку. Открываю дверь и выхожу на улицу. Жадно вдыхая воздух, я иду босиком по асфальтированной дороге. На мне странная черная пижама и шляпа пасечника. "Ну и видок!", - думаю я. - "Хоть бы никто не увидел".
   Слышу рёв мотора, оборачиваюсь и вижу красный комбайн. Краснокожий водитель усмехается в кабине, дергает рычаги, направляет на меня зерноуборочную машину. Мама дорогая! Я убегаю, сверкая пятками. Бегу я неожиданно быстро, - комбайн остается позади, и лишь матерный крик водителя напоминает об опасности. Передо мной мост без поручней. Подхожу к его краю, смотрю в бездну. Сняв шляпу, машу ручкой комбайнеру и прыгаю в пропасть.
  -- Прощай! - кричу я в полете.
  -- Только не это! - орет водитель комбайна. - Без тебя мне жизнь не мила!
  -- Катя! Катя, проснитесь! - тормошит меня мужчина в медицинском халате.
  -- А? Кто вы? - открыв глаза, интересуюсь я. - Где это я?
  -- Зовут меня Герман Маркович. Вы в больнице.
   Откинув одеяло, я двигаю ногами и руками, ощупываю лицо, выгибаю спину. С облегчением вздыхаю, - всё на месте, всё функционирует.
  -- Не волнуйтесь, вы здоровы, - говорит доктор.
  -- Не пойму, почему я здесь, - говорю я.
  -- Вы были участником эксперимента, Катя. Смею напомнить, добровольным. Деньги вы получите в бухгалтерии. Но перед этим...
  -- Что это был за эксперимент? - перебиваю я Германа Марковича.
   Тень раздражения мелькает на лице доктора. Расстегнув верхнюю пуговицу безвкусной клетчатой рубашки, он отвечает:
  -- Ну, скажем, по увеличению умственных способностей путем активизации дремлющих участков головного мозга. Нет-нет, никакого хирургического вмешательства...
   Я добродушно улыбаюсь, киваю головой.
  -- Успешно ли завершился эксперимент, Герман Маркович?
  -- Ну да. Нам удалось повысить синаптическую* пластичность, а это, знаете ли, основа памяти... Скоро мы вас всех протестируем, а потом выпишем. Собственно, за такую вправку вы, Катенька, должны нам денежку, а не мы - вам.
   *Синапс - зона контакта между нейронами и другими образованиями (нервными, мышечными или железистыми клетками), служащая для передачи информации от клетки, генерирующей нервный импульс к другим клеткам.
  -- Что ж, я готова. Давайте ваши тесты, Шимковяк! - усмехаясь, говорю я.
   Подложив подушку под спину, я усаживаюсь на кровати поудобнее. Беру со столика авторучку с зеленым колпачком.
  -- Э-э... Э-э... Прошу прощения, я не Шимковяк, - скривившись, говорит доктор.
  -- А я не Штанькова! - восклицаю. - Ой, не надо Герман Маркович, мы уже это проходили.
   Шимковяк, словно ошпаренный, выбегает из палаты, зовет докторов. Я выскакиваю следом, кричу:
  -- Помогите! Спасите меня!
   Бегу по коридору к предполагаемому выходу.
   "Вот это попала, Катенька", - размышляю я. - "Долбанный эксперимент!"
   Впереди стоят знакомая карга-медсестра и два санитара.
   - Держите её, - кричит Герман Маркович.
  

Тайота

   Нравяцца мине машины, - эта в нас симейнае. Ищё дет па абьиздным дарогам с гаичным ключикам расгуливал, знаки ловка атвинчевал или новые превинчевал, а патом к таму месту шагал, гиде аварея праисхадила, есле ана праисхадила, канешна, патамушта далико ни все вадители тока па знакам ариентируюцца. Дет гаварил, што йиму па душе сматреть на автамабиль пиривернутый, што йиму нравяцца, када ани врубываюцца друг-в-друга, иле в кувет скатываюцца, када ани переварачиваюцца, агнем гарят и взрываюцца. Такой был в миня дет. Был он бизабыдным и давольнатаки добрым, миня он льюбил, па галовке гладил и инагда с сабой брал. Но йиво нильюбил никто, фуражичники ваще йиво б павесили пряма на знаке, еслеб паймали. Тока паймать дета маево нимагли. Ани ваще - дурики, ахотились за бандай каких-та анархистав-дарожникав, дакументы правиряли, аблавы устраевали. Дет гаварил, што он их абдурил, - пазванил в Автаинспекцию и сказал, што эта тиракты и што ани будут прадалжацца, есле нибудет абеспечина свабода двежению анархистав-дарожникав. Фуражичники галовки свайи ламали, шивилюры свайи вырывали и пальцы выкручевали, а дет прадалжал аставацца в целасти и сахраннасти, прадалжал дурить автамабилистав-вадителей, знаки дарожные пирикручевать. Так и жил он, пака нистал немащным и мы с атцом нипалажили йиво на дарогу и йиво самасвал нипириехал.
   Атец мой знаками ни увликался, савсем па-другому действавал. Он называл сибя папутчикам. Льюбил он на машинах катацца, страх как льюбил. Стаял на абочине и руками расмахивал, дискать, падвизите миня к гарадку такому-та. Сачинял на хаду байки, мол, автастопам он путишествует, иле машина сламалась, иле к жине в бальницу, иле на работу апаздывает, а автобус уже таво, - след прастыл. Ну йиво и брали вадители сачувствующие. Всю дарогу байки травил, внидрялся в даверие. А патом гаварил, дайка мине парулить преятель. Преятель, есле пиречил, аказывался в лису с физианомией пацарапаннай, есле сапративлялся, - с членами пириломанными, есле лягался - с галовкай аторваннай, а есле проста уступал вадительское седение, то аставался в целасти, но с настраением, канешна, нисамым харошим. Атец же мой ганял на автамабиле, пака ни надаедала, а посли этава разбивал машину, иле с абрыва йийо сбрасывал, иле паджигал, иле в речке тапил, кароче, исбавлялся ат автамабиля. Дамой вазвращался и мине истореи пирисказывал. Фуражичники за ним тоже ахотились. Ани думали, што он - моньяк, и патаму ни-ели-ни-спали, а свайим долгам паймать йиво щитали. Атец, атлична ат дета, нидурил их и ни залигал временна на матрацы, паэтаму папался аднажды. Мама гаварила, што ехал на автамабиле фуражичник пириодетый с писталетам, и када атец йиво из машины праганял, выстрилил пряма в лабешник маему папашке. Так приждивременна абарвалась йиво карьера.
   Мамашка майя диржала придарожную забигалавку. Тоже на автамабили таращилась, всё пакатацца мичтала. Но папашка, пака был жевой, йей ниразришал, гаварил ниженскае эта дела, ты дарагуша гатовь кушать, пасуду мой и дом пылисось. Аднака, када йиво нистала, мамашка мая увликлась этим ниженским делам. Бывала, аставались наначь вадители, а мама ключи в них варавала и на автамабиле разъежжала. Ани да-пары-да-времини ничиво ни падазривали, а патом адин разарался, абнаружив на машине царапену. Гразился даже фуражичникав пазвать. Мамашка тем-же вечирам и убижала. И никада я йийо больше нивидила. Жила с бабулькай старай, но ни немащнай. Ана ищё на многае была спасобна. Гаварила мине, мол, Тайотка(миня так завут) ни увликайся этими машинами, плоха кончишь, ты па хазяйству мине лучше памаги. Канешна-же, я йийо не паслушалась и автамабилями увликлась, всё свабоднае время правадила у дароги. А када падрасла, када налились майи бицепсы, када расправились плечи, адела я атцовкие штаны, валосики абрезала, с бабкай папращалась и атправилась занимацца промыслам симейным.
   И стала, падобна атцу, папутчицей. Тоже прасила миня падвезти, а патом выталкевала из машины вадителя, а сама на ней ганяла. Панятна, што фуражечники мгнавенна заинтирисавались маей пирсонай. Но ани как были дуриками, так и астались. Ани ахотились за парнем, - фатаробат саставили, па тиливизару майи приметы абъявляли, а я сразу-же в платье пириадевалась, сутулицца пириставала, лицо папроще делала. И прадалжала свайо дела уже пад женским видам. Када ани начинали за женщинай ахотицца, я в парня пириваплащалась. И так да бисканечнасти. Инагда к бабке вазвращалась, бурю дома пирижидала. Рассказывала йей истореи дарожные, а ана галавой матала, мол, плоха ты, Тайя, кончишь. Я лыбилась, дискать, пасмотрим, бабулька.
   Аднажды, пирикусив на акраине горада, ришила я машину астанавить. Тада я была па-мужски адета, ниприглядна савсем, но и ни па-нищински, иначе в машину-бы миня нипустили. Паказываю я палец, ажидаю пака автамабиль астановицца. И тут старый жигуль возли миня тармазит. Я вадителю, мол, праежжай, нихачу я на жигулях катацца. А он улыбаецца, в салон преглашает. Вздахнула я и забралась в машину.
  -- Куда тебе, паренек? - булькаит жирный вадитель.
  -- Э-э... а-а... э-э... а хатяб к абъездной дароге, - атвечаю.
   И паехала я с ним. На бесрыбье сгадицца и жигуль.
  -- Как зовут? - спрашевает он. - Шо у тебя с голосом, парниша?
  -- Тонкий голас, - гаварю. - Миня и в школе даставали. Што паделаешь.
  -- Да уж, не повезло, - смиецца талстяк.
   "Эта тибе нипавезло", - думаю я.
  -- Зави миня Жига, - дабавляю. - Майи радители эту марку автамабиля льюбили.
  -- Ха-ха-ха! - хахочит он. - Это как же в паспорте? Жигули?
  -- Жигуль... Жигуль Бойко.
  -- Ха-ха-ха! Субару Импреза... Тойота Королла! Хо-хо-ха.
   Всдрогнула я, и па морде йиво, - хлоп.
  -- Хвать хахотать! Тибя-та как? - спрашеваю.
   Расмял он щику, на миня злобна пасматрел и гаварит:
  -- Геннадий... А за пощечину, сука, ответишь!
   Припаднялся он на седении, за горла миня схватил, а я в этат мамент ножичкам йиво лигонька в живот укалола. Штоб знал, какая я апасная.
  -- Праваливай, - гаварю. - И бабки гани, даставай кашелек!
  -- Понял, понял, - кивает он галавой и, атдав денги, из автамабиля выбираецца. - Я тебя запомнил! Ещё встретимся.
   Стаит он на тратуаре и агромным языком свайи губы аблизывает. Пирибралась я на седение вадителя, но не уежжаю, на ниво сматрю. Апределенна, где-та видела я йиво.
  -- Жиравик?! - васклицаю я, вспаминая картину на кухне. Там добрый дух, брат Дамавова, - Жиравик, - аблизывал тарелки.
  -- Шо ты сказал? - вапрасительно смотрит талстяк.
  -- Зализай абратна, - гаварю, - Бабушка вилела ниабижать жиравиков.
   Скревился он нинавистно, но в машину залез.
  -- Так ты тот самый маньяк-угонщик? - спрашевает Жиравик.
  -- Ага. Папутчик. Весь в атца, - атвечаю.
  -- Наслышан, - булькаит он, завадя машину. - Хошь на меня работать?
  -- Канешна. Жиравикам низзя атказывать. Тока можна я паведу?
  

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"