Есть у меня добрый старый приятель, Петрович. Сошлись мы с ним ещё в годы учёбы в военно-морской академии. Причём не где-нибудь - не за партой или, скажем, в курилке, как это случается с обычными людьми, а на волейбольной площадке - оба мы тогда увлекались этой игрой и выступали за сборную факультета.
Надо сказать, что Петрович - человек одарённый. И даже немало. Прежде всего физически. Правда, когда он в шинели или в тужурке, этого не скажешь: выглядит он этаким увальнем, от спорта человеком далёким. Но это впечатление обманчиво: стоит ему только остаться в одной рубашке, как под лёгкой тканью сразу же угадывается могучий рельеф мускулатуры тяжелоатлета. И если простым смертным такую груду мышц обычно удаётся нарастить за годы упорных тренировок, то Петровичу она досталась от природы. Он её только поддерживает в меру сил, чрезмерно себя в том не утруждая. В чём это выражается? Поясню на примере.
Оказавшись рядом со спортивным снарядом, он тут же "примеривает" его на себя, будь то турник или гимнастический обруч. Играючи, он непринуждённо перекидывает с руки на руку полуторапудовую гирю, а как-то даже обмолвился, что в лучшие годы мог подтянуться с помощью только одной руки.
В такое обычно веришь с трудом, но когда видишь его на перекладине, сомнения тут же исчезают. Он легко перекрывает положенные для его возраста спортивные нормативы, по-юношески лихо накручивая на турнике подъёмы переворотом и выполняя склёпки. Но, что парадоксально, при всей своей недюжинной силе, внушительной комплекции и некоторой мешковатости он обладает отменной прыгучестью, что в совокупности с завидной реакцией делает его незаурядным волейболистом. И даже очки ему в этом ничуть не мешают.
При всех его физических особенностях по натуре он добряк. И здесь природа не допустила промашки - наделять силача жестоким нравом непозволительно: расправившись с тварями послабее, он доберётся и до себе подобных, и планета вмиг опустеет. Но, что самое удивительное (а многие привыкли слепо доверять пословице "сила есть - ума не надо"), с интеллектом у него тоже всё в порядке. Хотя ничего удивительного тут нет: примеры подобного сочетания качеств в дикой природе встречаются нередко - взять хотя бы тех же слонов. Не задирай их попусту, и будет тебе счастье. Поэтому я склоняюсь к тому, что такого рода поговорки - плоды обыкновенной людской зависти.
Следует отметить, что мне в жизни редко приходилось встречаться с людьми такого масштаба мышления, целеустремленных и обладающих энциклопедическим складом ума, но в то же время несколько наивных, верящих во вселенскую справедливость и торжество добра. Он умудрялся - когда только успевал - почерпнуть знания в различных сферах знания. Коньком Петровича была история, причём не только современная, но и древнеримская. Но особенно его увлекала военная тематика. Авиация и бронетехника времён второй мировой были ему известны поистине досконально. Он мог часами говорить об особенностях устройства отечественного и немецкого стрелкового оружия, о принципах отвода в нём порохового газа и особенностях устройства шептала одиночного огня, о судьбах изобретателей и конструкторов военной техники.
При всём при этом некоторая его рассеянность и небрежность по отношению к мелочам, казалось бы, второстепенным и совершенно никчёмным для человека, мыслящего глобально, нередко приводили к забавным курьёзам и давали повод для подтрунивания над ним в среде тех же завистников. А последние всегда находились. Ну как не задеть личность неординарную, выделяющуюся на фоне безликого окружения и не попытаться принизить её достоинство? Такова уж природа человека.
Всё это отчасти отражалось и в отношениях Петровича с сослуживцами в академии. При всём уважении к его статям он неизменно оставался объектом их шуток и дружеских розыгрышей. Впрочем, все они, как правило, были вполне незлобивы и безобидны. И это понятно - позволить себе лишнее никто не рисковал.
Излюбленная тема для подобных шуток - вес Петровича. Потому как свои килограммы уже с первых дней обучения он попытался взять под контроль. Как я уже упоминал, даже в юные годы он был человеком весьма габаритным. А здесь и обстановка спокойная, можно даже сказать, энергосберегающая, и столовая рядом, поэтому любой здоровый организм, проводящий за партой львиную часть рабочего дня, легко набирает вес даже при стеснённом рационе питания. У Петровича же организм здоровый во всех отношениях, и толк в еде он знает. А то, что живот служивого человека не красит, знают все, и этого принципа старается в меру сил придерживаться каждый, будь он интендант или даже сумоист. Другая причина его борьбы с килограммами - давнее увлечение волейболом. И здесь оно оказалось как нельзя более востребованным. В академии эта игра всегда в почёте, и одно первенство сменяет другое. А для волейболиста прыжок - наипервейшее дело.
Видя, как Петрович мечется между буфетом и весами, кто-то из доброхотов предложил товарищам общими усилиями и, по возможности, не афишируя этого, довести его вес до центнера и торжественно отметить это событие. Потому, что на факультете другого такого слушателя с подобными массогабаритными характеристиками вряд ли сыщешь, а у них в группе - вот вам, пожалуйста!
Идея одобряется всеми - какое-никакое, а всяк развлечение в условиях монотонного и небогатого на события прозябания в стенах бурсы. И с этого дня товарищи начинают как бы невзначай подкармливать Петровича сайками, пончиками и разным прочим печевом - знали ведь, подлецы, его слабость. А надо сказать, что отсутствием аппетита он и раньше никогда не страдал, а потому противостоять этому соблазну оказался не в силах.
Тайным контролёром веса к нему отрядили Валеру Альбертова, его закадычного приятеля. Ему вменялось незаметно, чтобы не вызывать лишних подозрений и, не дай бог, не вспугнуть дичь, наблюдать за процедурой взвешивания своего товарища. Петрович, как все уже успели заметить, регулярно проделывал это в раздевалке спортзала после очередного занятия по физподготовке и каждый раз при этом неудовлетворённо покачивал головой. Полагалось, что то, что теперь за его спиной будет маячить фигура Валеры, смутить его никак не должно было.
На первых порах всё шло довольно гладко. Но вскоре Петрович стал подозревать что-то недоброе. С чего бы такое трепетное внимание к его персоне? Вроде, раньше этого не замечалось. А тут чуть ли не в каждом перерыве между занятиями кто-то принимался шуршать упаковкой, разворачивая очередной бутерброд или свежеиспечённый пирожок, который тут же начинал источать вокруг себя пленительный аромат домашней еды.
- Петрович, будешь?
Ну как тут отказаться! Да нет, какие подозрения, ребята ведь от души предлагают, вполне искренне.
И всё бы ничего - намеченная цель была уже не за горами, если бы не досадный прокол, допущенный кем-то из одногруппников. А, может быть, не выдержал тот же Валера, которому стало как-то уж совсем неудобно перед товарищем. Петрович вознегодовал.
- Экие вы негодяи, господа! Какое низкое коварство! - Пушкин, да и только.
В порядке извинения пилюлю ему решили подсластить. Согласно новой концепции, процедура достижения намеченной цели, которая стала носить название "Центнер интеллекта", должна была выглядеть следующим образом. Вес Петровича подлежал ежедневной, теперь уже легальной регистрации. Кто-то для этих целей даже принёс в класс напольные весы, позаимствовав их на время у жены. Ну, а главным стимулом для достижения Петровичем круглой цифры была определена бутылка водки, которую спрятали в напольном ящике-сейфе, предназначенном для хранения партийной документации. Что называется, от греха подальше. И на этикетке бутылки после названия "Особая" была сделана соответствующая приписка: "Центнеру интеллекта, титану экономической мысли".
Далее процедурой предусматривалось, что при достижении Петровичем веса девяносто девять с половиной килограммов он должен был торжественно встать на весы и опустошить извлечённую парторгом из сейфа поллитровку. Заветная цифра на весах встречалась бы при этом бурей оваций. За последствия этой церемонии никто не опасался - Петрович мог себе легко позволить и не такую дозу, что уже неоднократно было им продемонстрировано.
Покачав головой - ну прямо дети малые, - наш герой смирился с неизбежным, тем более что до заветной цели недоставало всего лишь несколько килограммов, а угощение причиталось "за счёт заведения".
К сожалению, достичь намеченного так и не удалось. Не то водка оказалась слишком слабым стимулом, не то желание повысить свою прыгучесть оказалось весомее. Скорее, последнее: предстояла финальная встреча с ракетчиками, и Петрович всё свободное время не вылезал из спортивного зала.
"Усугубило" ситуацию и то, что после игры, которая, кстати, закончилась победой, у него внезапно проснулась давняя тяга к утренним пробежкам, выработанная им ещё в училищные годы и утраченная за годы службы на сквере.
Большой круг, на который в курсантские времена каждое утро выгонял себя молодой крепыш, тогда, наверное, ещё не Петрович (хотя мне кажется, что его так уже звали если не самого рождения, то как минимум с первых самостоятельных шагов) пролегал вдоль набережной Невы, через Петропавловку и Троицкий мост и далее, к Зимнему дворцу, где его кровь начинала усиленно насыщаться стайерскими эндоканнабиноидами. Это забытое ощущение эйфории, испытанное им как-то после очередной изнурительной тренировки, вновь напомнило о себе, и он снова вернулся к своему юношескому увлечению. Так зачем же тут водка?
Бороться с этими пробежками товарищам оказалось не под силу, и у всех вскоре опустились руки. Потому как с этих пор стрелка весов стала неуклонно ползти вниз, и пончики не помогали, образно выражаясь, ни на грамм, хотя это выражение сюда подходит просто идеально. Как говорится, не в коня корм.
Так бы он и бегал себе вплоть до выпуска из академии, если бы не одно неожиданное обстоятельство под названием "Соболюк", которое, к сожалению, вмешалось в ситуацию, когда о центнере стали уже забывать. Но об этом речь пойдёт ниже. А что касается не оправдавшего надежды стимула, то о нём, похоже, все так и забыли. Возможно, эта бутылка до сих пор покоится в сейфе и исправно передаётся по описи следующим поколениям слушателей. Ожидая пришествия наиболее достойного её "титана экономической мысли".
Допрыгался
Летом Петрович обычно совершал велосипедные прогулки за город. Прогулкой, правда, это не назовёшь: поездка до Зеленогорска и обратно, на круг под сотню вёрст набегает. Любил он это дело, и даже не столько за эндоканнабиноиды, о которых он тогда понятия не имел, сколько за радость покорения пространства и ощущения тепла живительных лучей солнца на своих плечах. Ведь на севере этим себя не особо побалуешь. Но всё это летом, а вот зимой...
Как уже упоминалось, Петрович решил возобновить своё старое увлечение и совместить эти пробежки с дорогой на службу. А что - удобно и очень даже мудро: и времени до академии даже в режиме "трусцой" уходит столько же, сколько на поездку трамваем, и для здоровья, опять же, полезно.
Задумано - сделано: процесс пошёл. И всё бы хорошо, если б не одна неприятность. Случилась она в первый же месяц апробирования новой схемы ежедневного развёртывания им своих сил на заданном нынешним этапом службы направлении.
Как-то утром заместитель начальника факультета, а если короче - замначфака Соболюк, их старший строевой командир и вдобавок личность, легендарная в среде многочисленных выпускников факультета, решил проверить форму одежды своих подчинённых, прибывающих на службу. Кстати, замечу, что легендарность его обязана не столько тому, что он, как это часто бывает на флоте, умел лихо, в "черномырдинском стиле", скроить фразу и поставить нарушителя дисциплины на место (что он не раз блестяще демонстрировал), столько тому, что мог проникнуть в суть происходящего и вынести мудрый, отнюдь не солдафонский вердикт. Впрочем, излишняя строгость его тоже порой отличала - а как без этого строевому командиру?
Почему решил он проверить форму - потому, как некоторые слушатели, освоившись в расслабляющей и щедрой на разнообразные искушения атмосфере культурной столицы и почувствовав прелесть не стесняемого погонами пребывания в ней стали оставлять свои шинели в академии. Непорядок! Эдак можно утратить требовательность к себе и подорвать боеготовность флота. А где такую проверку лучше осуществить? Ну, конечно же, на проходной.
И вот тут-то наш Петрович ему под руку и подвернулся а, правильнее сказать, предстал пред начальственные очи. В олимпийке, в трениках, выразительно обтягивающих его мускулистые ноги и всё прочее, что полагается мужчине. Ни дать ни взять, готовый натурщик для скульптора, получившего неожиданный заказ на статую Аполлона Бельведерского.
- Это что за вольности, товарищ Илюхин? - лицо замначфака вытягивается. - Даже и не знаю, как к вам правильно обратиться.
Соболюк окидывает Петровича взглядом с ног до головы до ног и задерживается где-то в средней части его туловища.
- Может, мин херц?
Он-то рассчитывал поймать здесь кого-нибудь в гражданском пальто, или в куртке, скрывающей погоны. На худой конец - в нечищеных ботинках. А тут - в кроссовках "Динамо"! А выше - и того хлеще...
Петрович пыхтит что-то невразумительное в ответ. Растерялся, не ожидал такого вот сюрприза. Для офицера, говорит, спортивная форма и форма одежды если не родные братья, то, по крайней мере, двоюродные. Слышит свои слова и сам себе удивляется - надо же, эк я хватил! Но остановиться уже не в силах, вошёл во вкус. Нашёлся, чем крыть и кого вразумлять, чудила! Продолжает излагать что-то в таком роде и даже не краснеет. Потому, как дальше уже некуда - и так уже весь пунцовый, запыхался от бега. Хотя и мог бы, увидь он себя, такого красавца, со стороны.
У Соболюка от этих откровений глаза на лоб вылезли. На службе у него всякое бывало, но таких вот философских обобщений и филологических смычек слышать ещё не приходилось. Опомнился он немного, пришёл в себя и ну радоваться - не зря ведь припёрся в такую рань на службу. Доволен уловом.
- Илюхин, вы определитесь для себя: вы спортсмен или слушатель?
Словом, срезал он Петровича с его новой схемой по самые кроссовки, да ещё и дилемму перед ним поставил. Подумал, Петрович, подумал, и решил остаться слушателем.
Но природа всё равно время от времени берёт своё.
Самоподготовка. Петрович уныло сидит в классе и с завистью наблюдает в окошко за двумя байдарками, рассекающими водную гладь Невки и состязающимися между собой в скорости. Ему вспоминаются курсантские годы, когда, сидя загребным на шестивесёльном яле, под команду старшины "Навались!" он что есть мочи тянул на себя валёк, помогая шлюпу обойти соперников. За сломанное весло не ругали: напротив, "виновнику" даже полагался краткосрочный отпуск.
Сидит, стало быть, Петрович, мечтает о своём. А наблюдать мечтающего Петровича, доложу я вам, - событие редкостное. Потому что, как природа не терпит пустоты, так и Петрович не терпит бесполезного времяпровождения, особенно за партой. Сидя за ней, он или осмысленно конспектирует излагаемое лектором, если информация представляется ему полезной, или делает это автоматически, в состоянии анабиоза. Но как только возникает пауза, он тут же засыпает, причём независимо от степени его вовлечённости в суть вопроса. Преподавателей это часто пугает. Потому как, несмотря на то что Петрович сидит в первом ряду, сквозь очки традиционный прищур его глаз воспринимается педагогом, как состояние бодрствования подопечного. Но это обманчиво, поскольку, когда Петрович засыпает окончательно, он тут же начинает сучить ногами и при этом неизбежно задевает ими стол преподавателя. Хотя не все преподаватели такие пугливые - бывают внимательные и чуткие. Последние не обижаются и воспринимают эти удары, как сигнал к тому, чтобы поскорее завершить лирическое отступление и вернуться к диктовке.
Так вот, сидит Петрович и мечтает. Он сегодня выспался, и нерастраченная энергия ищет своего выхода. Пробежки уже в прошлом, в спортзале баскетбол, а это не про него. Скучно.
И вот тут в их класс заглядывает Шура Тарасов, известный в академии каратист и, вообще, непоседа по жизни. Кстати, тоже волейболист-любитель. Что привело в их края слушателя с другого факультета, никто в толк взять не может, да, в общем-то, и не утруждает себя поисками ответа на этот вопрос. Главное, что ему все, похоже, рады. Устали в буквари пялиться. А он, видимо, просто пробегал мимо, и, почувствовав идущий из-за дверей зов родственной, метущейся души, заглянул туда. Так это или иначе - суть не в этом.
Тарасов, окинув взором сонную братию, ни с того ни с сего бросает ей странный клич: "А кто прыгнет дальше меня? Сомневаюсь, что сможет!" Он хватает мел с доски, проводит им черту на полу, делает прыжок и ставит отметку у себя за пятками. Победно взглянув на обомлевших зрителей, он исчезает за дверями - словно его и не было.
Публика ошарашена. Разинув рты, все смотрят ему вслед - что это было? - и снова возвращаются к своим учебникам. И только Петрович по достоинству оценивает это явление каратиста народу. Прекрасный повод размять затёкшие от долгого сидения, не побоюсь этого слова, члены. Почему делаю на этом слове акцент, поймёте позже. Петрович поднимается места с твёрдым намерением опровергнуть заносчивое утверждение этого выскочки. Да и кому, как не ему, пристало отстаивать честь коллектива?! Но его прыжок оказывается менее удачным. Это явно не устраивает нашего героя, и он выполняет новую попытку. Уже лучше. А ну-ка, ещё раз!
Народ начинает проявлять интерес к этой затее и осторожно пробует свои силы. Всяк занимательнее, чем конспектировать речь генсека на очередном пленуме ЦК. Но вот же незадача - кабинет Соболюка находится аккурат напротив помещения будущих военных экономистов. И было бы удивительно, если бы его чуткий слух не уловил странный звук методичных ударов в пол каким-то тупым предметом, доносящийся из-за соседних дверей и напоминающий работу сваебойной машины. Это сходство дополняет слабое дребезжание стёкол, которое временами сопровождается одобрительными возгласами, раздающимися в знак приветствия очередной забитой сваи. А тут ещё и звонок из приёмной начальника академии.
- Что там у вас происходит? В кабинете начальника люстра уже качается!
Когда черёд выполнить очередную попытку выпадает долговязому Олегу Чербакову, любителю вздремнуть на занятиях и во сне соскользнуть в проход между партами (что и было наглядно продемонстрировано им накануне на лекции по тактике флота), дверь в класс бесшумно открывается. Находясь лицом к товарищам, Чербаков не в состоянии адекватно оценить происходящее у него за спиной. Поэтому он продолжает сосредоточенно готовиться к осуществлению задуманного. Он низко приседает, группируется и, заводя руки далеко за спину, впивается глазами в ближайшую к нему черту на полу - нужно постараться обойти хотя бы Веню Шустрова. Тот сегодня вернулся из "ночного", еле живой, а, гляди ж ты, - сиганул, как обоссанный олень. Но тут по воцарившейся в классе тишине он осознаёт, что происходит что-то неладное. Он застывает в своей нелепой позе и медленно поворачивает голову назад.
- Товарищи офицеры! - запоздало реагирует на появление Соболюка старший офицер группы Слава Мухалёнков. Все вскакивают со своих мест и вытягиваются.
Увидев замначфака, Чербаков, словно застигнутый врасплох за каким-то неблаговидным занятием, стремительно поднимается вверх, причём так резво, что можно подумать, что он собирался сделать прыжок именно вверх, а не туда, куда, не дай бог, мог бы предположить Соболюк, но внезапно приросшие к полу ботинки не позволили ему этого сделать.
- Та-а-а-к! - протягивает Соболюк. - И чем это мы тут занимаемся?
Ему на глаза попадается жирная линия, прочерченная на полу возле ног Чербакова, и несколько других на некотором удалении от него.
- Поня-я-ятно, - не дождавшись ответа, всё также растяжно заключает он. - Кто инициатор? - Соболюк переводит взгляд на аудиторию.
Петрович опускает глаза. Остальные искоса поглядывают в его сторону. Он ощущает на себе эти скромные "знаки внимания". Тоже мне, товарищи! Про Тарасова и упоминать нечего - его след уж давно простыл. Да и ссылка на третье лицо прозвучала бы несолидно, как попытка оправдаться.
- Я.
- Илюхин, кто бы сомневался! Выходит, что вы не только сами так и не определились с тех самых пор, но и других в этот блуд втягиваете! А производите впечатление вполне половозрелой (видимо, вспоминает треники) и сознательной особи. Целый капитан третьего ранга!
Он поворачивается к Мухалёнкову.
- А вы куда смотрите? Развели тут ипподром, скачки с барьерами. У начальника академии в кабинете люстра вот-вот с потолка рухнет!
Что ему на это возразить?! В общем то, не совсем скачки, и барьеров тоже нет. Но сути это не меняет. Кони-то в наличии, даже ещё не остыли. Сам то он, правда, в этой затее участия не принимал. Но разве можно укротить эту стихию под названием "Петрович"?
- Мухалёнков, объявляю вам замечание за низкую организацию хода самоподготовки.
- Есть, замечание.
Отличился
Петрович сегодня заступает дежурным по факультету. Длинный конец коридора упирается в окно. По ту сторону стекла - Строгановский сад, по эту - стол дежурного. Но сидеть за столом положено спиной к окну, чтобы не отвлекаться на созерцание ворон. Обитают же они здесь в огромном количестве, не меняя своей численности ни зимой, ни летом. Но зимой на фоне голых деревьев они различимы особо отчётливо, и поэтому кажется, что в это время года их гораздо больше. А сейчас как раз начало зимы.
Лампа, чёрный телефонный аппарат с наборным диском, перечень номеров под оргстеклом. Рядом - потерявший форму диван с выпирающими из-под потёртого дерматина пружинами. За диваном - сейф с документацией. Главное среди прочего, хранящегося здесь - журнал приёма-передачи дежурства и списки оповещения по тревоге педагогов факультета с перечнем их домашних телефонов. Зачем им ночной сбор по тревоге, спросите? Вовсе не для того, чтобы прочитать в срочном порядке лекцию или провести практическое занятие. А чтобы не забывали, что они какие-никакие, а всё же военные.
На стене над головой - доска с ключами от кафедр и поточных аудиторий и портрет какого-то адмирала с бакенбардами, не то флотоводца, не то учёного. Вот и всё нехитрое хозяйство.
- Значит так, - инструктирует Петровича сдающий дежурство кап-три - капитан третьего ранга.
- Главная твоя задача - вечером собрать ключи от помещений, проводить "начфака", а утром не проспать его приход и доложить об отсутствии происшествий. Какие тут происшествия за ночь могут произойти, спросишь? И правильно спросишь. Личного состава нет, напиваться некому и случаться нечему. А если и случится, то, разве что, ещё одна вмятина на паркете от головы, если во сне вовремя не спохватишься и не скатишься с этого приятеля. - Он кивает на диван.
- Круглый, сволочь, но спать всяк лучше, чем на стуле с опорой о стол. В шесть утра появляются уборщицы, начинают греметь ключами и вёдрами и шмыгать вокруг своими швабрами. Это твоя главная проблема. Материшь их как следует, запускаешь в ближайшую подушкой и поворачиваешься на другой бок. - Он криво улыбается.
Петрович понимает, что сарказм этот обусловлен всего лишь тем, что тот не выспался. Никогда офицер не позволит себе бранного слова в отношении дамы, это святое.
- Проблема, рангом пониже, - продолжает он всё тем же назидательным тоном, - это отсутствие журнала инструктажа по противопожарной безопасности. Пропал год назад, если не более того. И так уж повелось, что каждый, сдавая дежурство, делает приписку в журнале приёма-передачи, что не принимал его по описи.
Он перелистывает страницы журнала и для вящей убедительности демонстрирует образцовое поддержание заведённого каким-то въедливым офицером порядка.
- И ты тоже так запишешь, потому как сам знаешь, что лучше начальству об этом не докладывать. А то тебе же и придётся заводить новый журнал, а это на полдня работы. Стало быть, ночью делом обеспечен.
Ну и ловок же этот словесный напёрсточник, проникается к нему завистью Петрович. Эк завернул - ночью на полдня работы. И не придерёшься: это ведь только у нормальных людей вслед за вечером ночь наступает, а у дежурного это самое что ни на есть продолжение дня.
- Пока всем сходило с рук, - заканчивает инструктаж кап-три. - И тебе повезёт, если сменщик дятлом не окажется. Ты ведь не из их числа, надеюсь?
Петрович пожимает плечами в ответ на столь провокационный вопрос. Попробуй, не согласись.
- Да, вроде, не замечалось за мной такого. - Он слегка потирает верхнюю губу, словно проверяя отсутствие клюва.
- Ну вот и прекрасно. Тогда расписывайся здесь и держи повязку "Рцы". - Дежурный стаскивает с руки сине-голубую повязку и протягивает её Петровичу. - А теперь бери журнал и идём к Соболюку докладываться.
При упоминании этой фамилии Петрович инстинктивно ёжится.
Они заходят в кабинет к замначфаку, докладывают о приёме-передаче дежурства и протягивают ему журнал на подпись. Петрович нерешительно держит в руке повязку, ожидая команды на заступление.
- Это что же такое получается? - недовольно вскидывает брови Соболюк, глядя на него.
Петрович настораживается: неужели, наконец, обнаружена запись об отсутствии этого несчастного журнала? И что тогда?
- На старом дежурном повязки нет, на новом - тоже. Выходит, на факультете и вовсе нет дежурного? Безобразие, товарищ Илюхин!
В логике ему не откажешь. Петрович живо натягивает повязку на руку.
- Ну так-то. Меняйтесь.
- Есть.
Соболюк ставит роспись в журнале. Замечание, как обычно, остаётся без внимания или попросту игнорируется. Пронесло. Теперь это проблема следующего заступающего.
Но вот дежурство принято, ключи сданы, начфак провожен: "Смирно!", "Вольно!" Бока на диване помяты, уборщицы мысленно обруганы (всё же прав в чём-то этот кап-три!) Начфак вновь встречен традиционным докладом: "За время дежурства происшествий не случилось!" И бровью не ведёт. А ну, случись что? Не поверит...
Звонок на занятие, пошла учёба. День течёт вяло, в коридоре тишина: народ на лекциях, и даже вороньё в Строгановском саду притихло и перестало галдеть. И вот тут раздаётся телефонный звонок дежурного по академии.
- Передайте командованию факультета распоряжение начальника академии, что завтра прибывает комиссия из Москвы, как всегда планово-внезапно, будет проверяться уровень физической подготовленности слушателей одного из факультетов. Начальником выбран ваш, поэтому вам надлежит сегодня же выполнить контрольную проверку нормативов по подтягиванию.
Петрович докладывает распоряжение Соболюку; тот приходит в тонус и объявляет общее построение, где доводит до слушателей задачу. После окончания занятий все дружно отправляются в спортивный зал. Петрович, сидя за столом, с сожалением смотрит, как в конце коридора исчезает последний офицер. Идёт с явной неохотой, прихрамывая, словно немощный и больной. Эх, мне бы на его место!
Вечером старший офицер курса Стас Головин протягивает зачётные ведомости Соболюку.
- Так, что там у нас? Сколько несдавших? - Он надевает очки и читает. - Всего один? Неплохо.
- С этим, - он произносит фамилию, - будем разбираться. А это кто тут у нас подтянулся целых двадцать пять раз? Красавец!
Соболюк читает фамилию, снимает очки, с недоверием осматривая их, и снова водружает на нос.
- Неужели Илюхин? Он же дежурил во время сдачи зачётов! А ну-ка, сюда его!
Головин исчезает. Через пять минут в проём дверей протискивается фигура Петровича.
- Прибыл по вашему приказанию.
- Это как же понимать, товарищ капитан третьего ранга? Почему вы сегодня во время проверки физподготовки без разрешения покинули пост дежурного? - Соболюк тычет в ведомость. - А вы знаете, что в военное время за это полагается?!
Петрович моргает, не находя сразу, что ответить.
- Так ведь комиссия, товарищ капитан первого ранга...
- Опять у вас спорт впереди службы! Значит так, Головин, поставьте его снова в наряд, завтра же. Хотя нет - завтра, действительно, эта комиссия. Завтра вы поставьте... - он склоняется над ведомостью и зачитывает фамилию двоечника. - А этого спортсмена, - он кивает на Петровича, - послезавтра, после того как он хоть чем-то факультет прикроет. Двадцать пять, не меньше! Но чтоб впредь никаких подобных "опять двадцать пять" больше не было. Вам всё понятно?
- Так точно!
- Пока же объявляю вам выговор в устной форме.
- Есть, в устной форме!
- Идите, уникум! Чудо природы.
Вычленился
Приближается Новый год, а с ним и зимняя сессия. Первая и наиболее ответственная. Старое студенческое правило - сначала ты пашешь на зачётку, потом она на тебя - работает и здесь, причём более наглядно, а иногда даже парадоксально и в чём-то цинично. Особенно это проявляется в общественных дисциплинах. Получивший "отлично" по истории партии по определению не может срезаться на марксистско-ленинской философии, даже если беспечно путает немецкого философа Гегеля с вождём германского пролетариата Бебелем. Четвёрка ему гарантирована при любом раскладе. Ну как может получить тройку тот, кто твёрдо помнит, на каком съезде партии был взят курс на поголовную коллективизацию? Потому как полученная им отличная оценка по этой самой истории предполагает безусловное знание последнего.
Руководство факультета тоже ратует за успеваемость своих подопечных. Нужно выглядеть не хуже других, иначе тень упадёт на уровень требовательности и принципиальность, проявленные на вступительных экзаменах. Поэтому контроль за ходом самоподготовки перед сессией утраивается.
И вот тут-то наш Петрович подаёт рапорт по команде. Дескать, прошу отпустить меня на двое суток в Москву по семейным обстоятельствам. Причина вполне себе уважительная - "хочу встретить новый год в кругу членов семьи". Слава Мухалёнков по сути рапорта не возражает, хотя журит подчинённого за словесный выверт: что это ещё за круг членов?
- Хорошо ещё не члена. Так бы и написал прямо, что соскучился по безопасному сексу.
Он, улыбаясь удачно подвернувшемуся каламбуру, ставит подпись на рапорте и кладёт его в папку. Народ оживляется, услышав знакомое, ставшее уже почти родным, слово.
Тема так называемого "члена" в его многоликих проявлениях, как и всего, что с ним связано, давно здесь весьма актуальна. Зарождением не совсем здорового интереса к этому, по сути, вполне безобидному термину послужил глагол "вычленять", который с завидным постоянством использовал на своих лекциях старший преподаватель кафедры общественных наук Антонов. Докапываясь до сути той или иной проблемы, он неустанно обращался к методу "вычленения" в ней ведущего звена. И, вычленив его как следует, он каждый раз победным взором окидывал аудиторию. Та в восхищении замирала. Во всяком случае, так ему казалось.
На самом же деле многие с недоумением гадали, звеном какой цепи являлось только что выуженное им. А поскольку речь шла о марксистко-ленинской теории научного коммунизма, то на ум всем приходила лишь одна единственная цепь, упоминаемая в этом могучем учении, - та, что сковывала пролетариат. Но не всего целиком, а, скорее, лишь его ноги, поскольку в противном случае тот бы не смог вырабатывать прибавочный продукт. А если так, то что же тогда? Потянув или дёрнув за его как следует - а что ещё с этим звеном обычно делают, чтобы вытащить всю цепь, - вместо избавления от оков этого представителя угнетённого класса можно было только уронить и основательно извалять в грязи. Перспектива пугала.
Не удивительно, что после нескольких лекций Антонова кафедру общественных наук многие слушатели факультета с лёгкой руки экономистов стали называть кафедрой "марксизма-вычленизма". Впрочем, делали это не напрасно. Как выяснилось несколько позже, многие преподаватели этой же кафедры тоже были адептами метода "вычленизма", не брезгуя применять его в рамках других общественных дисциплин. Так что словечко это было на слуху. Поэтому понятно, с каким оживлением коллеги встретили рапорт Петровича.
Уже поднаскучившая всем тема веса однокашника тут же окончательно предаётся забвению. Ещё бы - новая повестка дня необычайно благодатна и открывает широкие просторы для фантазии. Коллеги на все лады принимаются склонять тему кругов Петровича, как явных так и скрытых, и обсуждают физиологические подробности строения его богатырского организма, сплошь состоящего из различных членов, каждый из которых имеет свои специфические потребности и в силу этого диктует хозяину свою собственную волю. Объявляется конкурс на лучший рапорт, в котором "члены" и "круги", их всевозможные производные и смежные с ними понятия начинают фигурировать в самых невообразимых комбинациях.
- Петрович, а как ты к треугольнику относишься? - провоцирует его Веня Шустров. Этот убеждённый холостяк и стойкий приверженец учения Камасутры уже многое успел попробовать на своём веку, и рапорт приятеля по-новому открывает ему перспективы в этой области.
Петрович играет желваками и мрачно огрызается на совсем уж откровенные изыски шутников. Зубоскалят, паразиты. Почти все тут с семьями окопались: им-то что - сел на трамвай, и через полчаса ты уже в кругу этих самых ..., ну хорошо, пусть не членов, но всё же.
Но самым печальным в этой истории оказывается то, что на следующее утро Слава Мухалёнков получает в канцелярии рапорт Петровича, на котором стоит размашистая резолюция замначфака "Отказать". Петровича, правда, это не сильно обескураживает - похоже, он и так не очень-то рассчитывал на удачу, и подачей рапорта хотел лишь соблюсти установленный порядок. Но лучше бы он этого не делал...
В перерыве между занятиями он подходит к Мухалёнкову и что-то шепчет ему на ухо. Тот, немного скривив лицо, недовольно реагирует:
- Смотри сам, я тебя покрывать не стану. Ты мне ничего не говорил.
После обеда Петрович исчезает.
К концу самоподготовки в класс неожиданно врывается сам начальник факультета контр-адмирал Нагорских в сопровождении Соболюка.
- Где у нас Илюхин? - вопрошает он грозно он, окинув взглядом вскочивших офицеров. При этом вид у него такой, как если бы сейчас Петрович срочно потребовался самому главкому ВМФ. Но дело, конечно же, вовсе не в главкоме.
Буквально за полчаса до этого адмиралу срочно понадобилось переслать в Москву пакет с какими-то документами. Он вызвал Соболюка.
- У нас никто из слушателей сегодня в столицу не собирался?
- Илюхин подавал рапорт, но я ему отказал. Вы же сами распорядились...
- И вы думаете, это его остановит? - Нагорских прекрасно разбирается в психологии слушателей, а о Петровиче он уже был наслышан.
- Вряд ли осмелится.
- Идём, если ещё не поздно!
И вот сейчас они стоят перед экономистами.
- Где Илюхин? - повторяет адмирал.
В классе по-прежнему царит молчание. Он поворачивается к старшему группы.
- Я вас спрашиваю, где он?
У Славы Мухалёнкова лицо покрывается пятнами. Он пытается выдавить нечто вразумительное, но слова застревают в горле.
И тут, среди гробовой тишины, откуда-то из заднего ряда, звучит приглушённое: "Вычленился". По лицам стоящих проскальзывает подобие улыбки. К счастью, Нагорских этого не слышит или не придаёт ему должного значения. Его глаза по-прежнему горят негодованием. Как же так: он ещё неделю назад строго указал всем накануне сессии усилить контроль за самоподготовкой. И тут такое вопиющее непослушание!
Адмирал резко поворачивается к Соболюку.
- А я тебе что говорил?! - тычет он ему пальцем в грудь с какой-то злорадной усмешкой.
По бледному лицу Соболюка можно предположить, что он только что проспорил ящик коньяка.
Вернувшись из Москвы, Петрович огребает строгача. Теперь уже в письменной форме.
Срезал
После выпуска из академии пути наши надолго разошлись, и до меня долетали только скудные обрывки информации о моем приятеле. Чаще всего - через нашего общего товарища Валеру Альбертова, который поддерживал с ним более тесные отношения. Иногда мы перезванивались, а иногда даже встречались на теннисных турнирах. Петрович, как и я, тоже увлёкся новым, в ту пору ставшим модным способом перекидывания мяча через сетку, теперь уже с помощью ракетки.
Демобилизовался он уже вскоре после окончания академии, а перед этим со скандалом покинул ряды партии. Причём, сделал это задолго до поголовной деполитизации вооружённых сил, чем навлёк на себя гнев и негодование командования. А в дни противостояния Ельцина и его сторонников с мятежным парламентом даже примкнул к защитникам Белого дома.
Можно было бы долго описывать его приключения, которые имели место в пору пребывания его в различных ипостасях, как военных, так и гражданских, а таковых было немало на его пути. Случались среди этих событий и забавные, как это нетрудно предположить, поскольку его незаурядная фигура и харизматичная личность притягивали вещи, не только и не столько обычные и рутинные, сколько неординарные и парадоксальные, нормальных людей обходящие стороной.
Чего стоит хотя бы те из них, регулярно повторяющиеся в ходе его деловых визитов в различные города и веси, в результате которых Серега, его охранник и водитель, не раз выигрывал не одну бутылку, а то и целый ящик благородных напитков. Приезжая с ним в какой-нибудь город, он умудрялся разыскать там - откуда он только их откапывал - местного силача и вызвал его на поединок по армрестлингу со своим боссом.
- Это тот, который в очках и при галстуке? - спрашивал снисходительно очередной бугай у Серёги, кивая на Петровича. - Почему бы и нет.
Иногда среди них попадались и настоящие мастера по этому непритязательному, не требующему серьёзных бюджетных ассигнований на инфраструктуру виду единоборств, а потому широко распространённому в массах. Но, зная скрытую силу Петровича, Серёга смело ставил на него и никогда не проигрывал.
Петрович привычно злился на своего проныру-водителя, видя, как у того глаза горят знакомым азартом: видать, опять отыскал кого-то. Но отказать ему не мог. Впрочем, он и сам был не прочь снова проверить свои силы. И каждый раз, одерживая верх над соперником, убеждался в их наличии и исправном состоянии.
Но, пожалуй, наиболее выпукло характеризует пройденный Петровичем непростой путь воина, а позже и коммерсанта (сейчас он уже отошёл от дел и растит внуков в своём загородном доме), один случай, которым он поделился со мной и который мне не терпится поведать и вам. Произошёл он в больничной палате, где Петрович проходил какое-то обследование. Богатырское здоровье нашего приятеля к тому времени уже начинало пошаливать и требовало внимания.
Компания в палате подобралась разношёрстная и на редкость общительная, даже с избытком - гомон здесь не стихал до самого позднего часа. Каждый мнил себя знатоком в той или иной предметной области человеческих знаний и жаждал чем-либо удивить соседа или, что ещё лучше, вразумить его, непутёвого. А как же - жизненный опыт то за плечами недюжинный: попробуй, утаи его и не поделись с "сокамерником", как они в шутку называли друг друга. Да и чем тут ещё заниматься в промежутках между клизмами и капельницами.
Нельзя сказать, что Петрович по натуре человек нелюдимый или вовсе мизантроп. Но уж больно коробит его вся эта щедрая россыпь наукообразных рассуждений и авторитетность мнений, порой и вовсе граничащая с дилетантством. Да и тишины тоже хочется иногда. Поэтому в беседу он включается крайне редко, а временами, сдерживая себя от желания ввязаться в разгоревшийся из-за какой-то ерунды спор и положить ему конец, встаёт с койки и начинает отжиматься пола.
- Вот ты на сердце при поступлении жаловался, - наставляет его К. - А сам пыхтишь тут на полу, надрываешься. А что тебе за прок от этого? Гляди, не переусердствуй.
- Зарядка ещё никого инвалидом не сделала, - парирует Петрович, закончив отжимания. - А польза от этого прямая - от долгого лежания на койке мышцы атрофируются. В том числе и сердечная. И нельзя этого допускать.
- Много ты знаешь про пользу-то. Врач, что ли?
- Да нет, но отец в своё время был главным отоларингологом Военно-морского флота. Он мне много дельного и полезного сумел поведать. В том числе в плане физиологии и физической активности. Организм в любых обстоятельствах надо поддерживать в тонусе.
- От других услышать - это одно дело. А пока на своей шкуре не проверишь, правды не сыщешь. Я вот по себе знаю: перенапрягся - жди беды. Так что лучше лишний раз поберечься.
Сказал бы я ему - поберечься, сдерживает себя Петрович. По себе он знает! То-то бледный такой, и живот вон, наверное, уже давно обвис. Он садится на койку.
Вскипел чайник. К. наливает в чашку кипяток, кладёт туда пакетик с заваркой и достаёт из тумбочки пачку сахара. Читает надпись на упаковке: "Русский сахар", рафинад. Качает головой.
- Эх, сейчас бы тростникового сахарку. Коричневого. Говорят, он полезнее. А то пичкают нас этим вот. - Он вытаскивает из пачки пару кубиков и размешивает их в чашке - А от него, я вам скажу, прямая дорога к диабету.
Товарищи принимаются дружно обсуждать достоинства и недостатки разных сортов сахара. Солирует М.: его свояк работал когда-то на сахарном заводе, и М., наслышавшись от того разных баек, с видом знатока поясняет тонкости обработки сырца и сетует на технологическую отсталость отрасли.
- А сейчас на большинстве заводов оборудование старое, всё разворовано, да и традиции утрачены, - завершает М. очередную тираду. - Потому у нас и сахар такой.
Он тоже кладёт себе в стакан несколько белых кубиков и, размешав их, недовольно морщится.
- Нет, не тот нынче продукт, не тот. - М. берёт ещё один кусок и добавляет его в стакан. - Одно слово - свекольный. Тростниковый - тот слаще и чище, хотя и коричневого цвета. Он даже в рафинированном виде остаётся таким же. Потому, что в нём солнца больше.
Петрович не выдерживает.
- Да не солнца в нём больше, а мелассы - чёрной патоки. Ею иногда даже специально пропитывают готовый рафинад, чтобы аромат ему придать. А рафинированный тростниковый сахар такой же белый, как и свекловичный, и ничуть он не слаще. Гранулы только крупнее, вот и кажется вкус насыщеннее. А по поводу пользы тростникового - это ещё как посмотреть. Ну да, гликемический индекс у него пониже, а вот то, что в нём гораздо больше кальция, микроэлементов и витаминов из группы В, это ещё ни о чем не говорит. Во всём нужна мера.
- Это тебе тоже, наверное, отец рассказывал? - ухмыляется М.
- Ну-ка дай сюда этот сахар. - Петрович протягивает руку К.
Тот с недоумением передаёт ему пачку. Петрович вертит её в руках.
- Знаменский сахарный завод, Тамбовская область, - читает он. - Так вот, я вам скажу, что катионовые фильтры там регулярно меняются, да оборудование добротное - лет пять назад всю линию полностью обновили.
- С чего это ты взял? - вскидывает брови М.
- Когда я был генеральным директором компании "Русский сахар", этот завод в неё входил. И руководит им единственная женщина в отрасли, - Петрович называет её фамилию.
В палате тут же становится тихо. Слышно только, как М. автоматически продолжает помешивать ложечкой в стакане: кубик уже давно растворился. Петрович берёт книгу и удовлетворённо погружается в чтение.
Долго пребывать в тишине "сокамерникам" не под силу. Скучно. Из угла раздаётся голос Р.
- Мне тут жена яблок принесла, одному, боюсь, не справиться. Да и пропадут они. Угощайтесь, коллеги.
Первым откликается на предложение М. Он выбирает из россыпи зелёных плодов, протянутых ему на большой тарелке, слегка подрумянившийся экземпляр, и, потерев его привычно о рукав, с хрустом вонзается в сочную мякоть.
- "Семеренко", - заявляет он авторитетно.
- Нет, не похоже. - включается К. - "Семеренки" полностью зелёные, и у них есть белые подкожные пятна, - блещет он познаниями. - Это, скорее, "Кутузовец".
Угасшая было дискуссия о сортах сахара вместе с нерастраченной энергией говорунов выплёскивается на яблоки. Как же - у каждого на даче растёт по нескольку фруктовых веток, и они все в этом предмете неплохо разбираются. Петрович с досадой косится на них. Опять отвлекают от книги, эти знатоки. Когда спор заходит о времени созревания и правилах хранения урожая для различных сортов, он не выдерживает.
- Можно полюбопытствовать? - он снимает очки, берёт яблоко и, слегка повертев его в руках, резюмирует: - "Гренни Смит".
Он кладёт его обратно на тарелку.
- Да ты попробуй, что откладываешь-то. Сладкие! - Р. делает огорчённый вид.
- Спасибо, не хочется. Да и раньше февраля они свой полный аромат не успевают набрать. И не портятся вовсе, а хранятся отменно даже при комнатной температуре, желательно в темноте.
- Ну, братец, ты и загнул - в феврале. Да и с чего ты взял, что это какая-то там "гренни"?
- Когда я был генеральным директором яблоневых садов компании "Алма Продакшен", которые не так давно разбили в Краснодарском крае, - Петрович называет имя француза, её владельца, - мне приходилось принимать решение о выборе наиболее зимнестойкого сорта, подходящего для тамошнего климата. Так вот, в числе прочих я этот сорт тоже выбрал, и плоды его смог бы отличить даже наощупь. Кстати, Битлз записывались на пластмассе фирмы с этим вот самым лейблом. "Эппл" называется.
В этот раз пауза затягивается на более длительный срок, нежели чем в предыдущий. К. включает телевизор, Р. углубляется в газету, М. берёт телефон и выходит с ним в коридор. Ну, слава богу, угомонились. Петрович, и снова надевает очки.
Через полчаса Р. не выдерживает и нарушает тишину.
- Это надо ж, как в жизни бывает! - Он тычет в газету. - Здесь, вот, пишут, что кардиостимулятор, оказывается, изобрели по ошибке. Делали регистратор биения сердца, но что-то там не так спаяли, и прибор стал выдавать импульсы. Они-то и повлияли на сердечный ритм.
Р. мечтательно глядит в потолок. Сделав паузу, он продолжает.
- Я в своё время тоже старался изобрести что-нибудь эдакое. Бывало, на работе придумывал разные штуки, делал рационализаторские предложения. И мне за это ещё и приплачивали.
Петрович выходит из себя окончательно.
- Была бы моя воля, я бы не только не приплачивал, а штрафовал бы таких рационализаторов.
У Р. отвисает челюсть - кажется, на мгновенье он даже утрачивает дар речи.
- Петрович, погоди! - искренне возмущается К, заступаясь за соседа. - А как же научный прогресс?
- Прогрессом должны учёные заниматься, а не работники в цехах и даже не конструкторы. Разве что, некоторые, особо одарённые. Да где же их нынче сыщешь!
- Ну, может, у вас там, в колхозах и учёные должны, а на производстве технически грамотный работник тоже может своё слово сказать, - теперь уже опомнился Р.
- Когда я был начальником конструкторского бюро завода связи ВМФ, такие, как вы, с вашего позволения горе-рационализаторы, только и тормозили этот ваш прогресс.
У всех, сидящих в комнате, от такого поворота событий слегка отвисают челюсти. Петрович продолжает невозмутимо.
- На выходе эффективность от этих "рацух" - ноль целых ноль десятых, а работы целому коллективу на неделю. Из-за одной гайки конструкторам нужно всю документацию переделывать, нормоконтролю сверять её со стандартами, а бухгалтерии составлять экономическое обоснование. Гнал бы я таких изобретателей, один вред от них. Но никуда не денешься: начальство их поощряет, а те, чуть что, сразу повсюду вопят - дескать, зажимают инициативу на местах.
Никто больше не находится, что сказать.
Ну и точку во всей этой забавной истории ставит спор о причинах аварии на Чернобыльской АЭС, завязавшийся в палате на следующее утро. Обсуждается несколько версий, одна краше и причудливее другой. Когда же речь заходит чуть ли не о диверсии, Петровича снова прорывает.
- Да всё дело в йодной яме и некомпетентности тамошних управленцев! Когда при расхолаживании станции они стали в неправильном темпе, без поэтапной задержки, поднимать стержни, чтобы по просьбе из Киева срочно повысить мощность выработки энергии, накопившийся йод, поглощающий нейтроны вместе с ксеноном, быстро выгорел, и реактор пошёл вразнос. И брошенные стержни помочь беде уже не смогли.
Все смотрят на Петровича в нерешительности, уже наученные предыдущим опытом, не зная при этом, требовать ли от него дополнительных разъяснений относительно такой осведомлённости или поостеречься в своём желании. Не унимается только К.
- Только не говори, что тебе и с реакторами приходилось иметь дело.
- Когда я служил на атомных подводных лодках в должности командира группы дистанционного управления главной энергетической установкой - а заканчивал я спецфакультет "Дзержинки" - мы не раз выводили реактор на заданную мощность и глушили его. Вам остальную физику процессов растолковывать?
Оставшиеся в больнице дни Петрович спокойно дочитывал свою книгу в обстановке, полностью благоприятствующей этому занятию. Начинать новую околонаучную полемику никто больше не рисковал - кто знает, где ещё успел попробовать свои силы их загадочный, немного замкнутый "сокамерник".
Правда, Петрович сам как-то не удержался, когда увидел, с каким аппетитом М. за чаем хрустит ярко жёлтым печеньем и расхваливает его на все лады.
- Я бы на твоём месте ел его поменьше - там сплошное пальмовое масло.
- С чего это ты взял?
- Да я по цвету определяю, да и по упаковке. Печенье-то пензенское - "Волга", если не ошибаюсь?
- Ну да, кондитерская фабрика "Волга", город Пенза. - М. с оторопью посмотрел на Петровича. В его глазах светился немой вопрос - неужели?
- Когда я был директором этой фабрики, - подтвердил его опасения Петрович и для пущей убедительности назвал её адрес, - я категорически запрещал использование пальмового масла для выпечки. Но с моим уходом главный технолог, этот пройдоха, - Петрович, стиснув зубы, назвал его фамилию, - опять, вижу, взялся за своё.
Это признание добило всех окончательно.
Покидая через несколько дней палату, Петрович ловил на себе полные почтения и даже какого-то благоговейного ужаса взгляды своих бывших соседей.
Ну а при чём здесь Соболюк, спросите вы? А вот при чём.
Когда Петрович закончил это своё повествование, я задал ему довольно каверзный вопрос.
- А не кажется ли тебе, что многие качества, которые помогли тебе стать столь успешным в жизни, были заложены в том числе и в академии?
- Вне всяческих сомнений.
- И я тоже не сомневаюсь. Я даже знаю конкретного человека, который внёс немалый вклад в формирование твоих управленческих навыков.
- И кто же это?
- А ты сейчас сам мне его назовёшь. Я иногда вспоминаю, как однажды, будучи у тебя в кабинете, я видел, как ты распекал одного нерадивого подчинённого, проявившего халатность. И знаешь, кого ты мне тогда напомнил?
- Неужели Соболюка?
- Именно!
Петрович задумался на мгновение.
- А, знаешь, пожалуй, так оно и есть!
Повисла пауза. Тут мне на память пришла пророческая строка Тютчева "Нам не дано предугадать...". Только сейчас она рождала не столько ассоциацию с её классическим продолжением "...как наше слово отзовётся", сколько мысль о том, каким странным и удивительным образом может повлиять на нашу судьбу порой даже мимолётная встреча с тем или иным человеком. Человеком неординарным.
Посмотрев на Петровича, я вдруг ощутил, что он думает о том же.