Лыжина Светлана Сергеевна : другие произведения.

Дракулов пир

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 5.47*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Этот роман рассказывает об одном из самых известных деяний Дракулы - о мести за отца и старшего брата, погибших в результате боярского заговора. На эту месть главный герой потратил более восьми лет своей жизни, и так уж получилось, что путь к мести и путь к трону совпали. В итоге появился государь, которого впоследствии назвали "жестокий Цепеш", но поневоле станешь жестоким, если живёшь в жестокую эпоху, когда жизнь правителя ценится недорого, и её легко могут отнять слуги, ещё вчера верные. Поневоле станешь жестоким, если с каждым годом узнаёшь всё больше подробностей о гибели своих родичей, и эти подробности всё ужаснее. Поневоле станешь жестоким, если видишь подобное не только в твоей стране, но и в соседней Молдавии, где государи один за другим сходят в могилу, а ты совсем не хочешь умирать... Предысторией романа является книга "Влад Дракулович". Продолжение: "Дракула и два ворона".
  
  
   "Драконий пир" - под таким названием этот роман вышел в издательстве "Вече". Полный текст теперь есть на ЛитРес.
  
   Бумажная книга есть и в других интернет-магазинах, актуальный список которых пополняется здесь.
  
   На складе издательства в настоящее время осталось 89 штук, то есть чуть менее 3% процентов тиража. Огромное спасибо всем, кто купил, и тем, кто ещё купит!
  
   Аннотация от издательства:
   Середина XV века. Восточная Европа. Только что отгремела новая битва на Косовом поле, став вторым крупным поражением христиан после битвы при Варне. Турки готовы устремиться дальше на север, но княжичу Владу, позднее прозванному Дракулой, безразлична судьба христианского мира. Он стремится заполучить трон Румынской Страны (Валахии), но не из-за властолюбия, а чтобы отомстить за смерть отца и старшего брата, погибших в результате предательства бояр. В деле мести будущий Дракула готов принять помощь даже от турок, если христиане не хотят помочь, ведь он думает, что месть сладка и принесёт ему радость... Но пир, устроенный молодым князем вскоре после восшествия на престол, окажется совсем не радостным.
  
   Драконий пир
   Автор: Лыжина С.С.
   Издательство: "Вече"
   Серия: Всемирная история в романах
   Год издания: 2019 (по факту 2018)
   ISBN: 978-5-4484-0754-3
   Кол-во страниц: 480
   Формат книги: 84х108/32; твердый
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Дракулов пир
  
  
   Пролог
  
   В вышине, не скрывая голубое небо, плыли сероватые облака. Некоторые выглядели совсем тёмными, похожими на грозовые тучи. Один раз над горизонтом даже появилось нечто иссиня-чёрное, задевавшее кудлатым брюхом за верхушки деревьев. Небо вокруг этой тучи сделалось ослепительно ярким, а далёкая речка, очутившаяся в её тени, заблестела серебром. Казалось, что скоро будет ливень, но нет. Гроза так и не разразилась.
  
   В стране, которую турки называли Кара Эфлак, в октябре почти не бывало дождей, и потому под ногами турецкой пехоты, шагавшей по дороге этой страны, всё так же клубилась пыль, а под копытами конницы, что двигалась по прилегающим пастбищам, всё так же сухо шелестела жёлтая осенняя трава.
  
   Предводитель войска Караджа-бей находился в центре турецких толп, потому что это самое безопасное место. Откуда бы ни напали враги - спереди ли, сбоку или с тыла - всё равно не смогут сразу добраться до главного военачальника, чьи носилки с пологом из белого холста можно было опознать издалека по высокому древку с двумя конскими хвостами, которое держал ехавший рядом человек.
  
   Сам же военачальник отдыхал в носилках, но всё равно оставался облачённым в кольчугу, чтобы в любую минуту, если потребуется, препоясаться мечом, надеть шлем и сесть на осёдланного гнедого жеребца, которого вели следом.
  
   Сейчас Караджа-бей, полулежа на подушках, не дремал, а пребывал в глубокой задумчивости. Он думал о своём девятнадцатилетнем подопечном, который проявил опасное безрассудство - уехал вместе с разведывательным конным отрядом, когда мог бы остаться здесь, где ничего не грозит.
  
   Предводитель войска беспокоился, потому что помнил слова своего повелителя - султана Мурата:
   - Смотри, береги этого барашка. Он ни в коем случае не должен умереть раньше, чем окажется на троне Кара Эфлака. Также будет хорошо, если и после восшествия на трон он останется в живых хотя бы месяц. Ну а дальше пусть заботится о себе сам.
  
   Разумеется, султанов военачальник, будучи человеком опытным, перед тем, как отпустить "барашка", чья жизнь столь ценна, принял все меры предосторожности. Во-первых, взял со своего подопечного обещание, что тот, если увидит врагов, не ввяжется в бой, а сразу поскачет назад к войску, и, во-вторых, командиру разведывательного отряда было велено проследить, чтобы безрассудный юнец сдержал слово.
  
   - Храни его от опасностей. Ты знаешь, что в случае чего твоя голова скатится с плеч первой, - сказал Караджа-бей, на что командир отряда - человек молодой, но не раз смотревший смерти в лицо - лишь ответил:
   - Да, мой господин.
  
   Возможно, он добавил бы что-нибудь нелестное на счёт юнца, но тот стоял рядом. Караджа-бей затем и позвал начальника отряда, чтобы с рук на руки передать "барашка", уже облачённого в кольчугу и вооружённого, то есть полностью готового к предстоящей вылазке.
  
   Меж тем "барашек" всячески выражал нетерпение, а едва закончилась беседа, побежал к своему коню, вороному шайтану, вскочил в седло и умчался вперёд, сопровождаемый лишь своим слугой-оруженосцем на коне такой же масти.
  
   "Эх, с этими неугомонными одно беспокойство!" - подумал начальник отряда, быстро попрощался с Караджой-беем и, тоже вскочив на коня, припустился следом.
  
   Догнать подопечных получилось только на переднем крае войска, где юнец и слуга медленно рысили в одном ряду с полусотней турецких всадников, уже собравшихся, чтобы отправиться шарить по окрестностям.
  
   Командир отряда, обогнув всех и остановившись прямо перед мордами их лошадей, сказал:
   - Влад-бей, если хочешь, чтобы я взял тебя с собой, ты не должен выезжать вперёд меня.
  
   Тот улыбнулся и ответил:
   - Ладно, Челик-эфенди. Я же обещал твоему господину поберечь свою жизнь, чтобы его голова не скатилась с плеч. Значит, и о твоей голове побеспокоюсь.
   - Ты говорил так и в прошлый раз, но тогда я тоже боялся за свою голову, - ответил Челик, сохраняя серьёзный и строгий вид.
  
   Собеседник продолжал молча улыбаться, показывая, что ему больше нечего добавить к сказанному, поэтому командир взмахнул рукой, отдавая приказ "вперёд", и все всадники с гиканьем понеслись по дороге.
  
  
   I
  
   Юный Влад вёл себя в присутствии турков весело и задиристо, стремясь утаить, что чувствовал на самом деле. За показным нахальством скрывались сомнения и растерянность. Совсем не так он хотел бы возвращаться в родные края из чересчур гостеприимной Турции, в которой провёл четыре года.
  
   Только-только оказавшись на чужбине, Влад уже мечтал, как вернётся в Румынию, но даже представить не мог, что приведёт в родные края турецкое войско - то есть нечестивцев, убийц и разорителей. Это казалось невозможно, и вот теперь он привёл почти тридцать тысяч, а сегодня обговаривал с начальником этой армии, Караджой-беем, как они будут брать Тырговиште - румынскую столицу!
  
   "Я сам разоряю собственную страну. Страну, которой собираюсь править", - говорил себе Влад и в такие минуты сомневался, что достоин трона.
  
   К счастью, весть о появлении турков бежала далеко впереди войска. Селения, которые встречались по дороге, были уже покинуты жителями. Пленников попадалось мало, и всё же Влад знал, что они есть, и не приближался к ним. Он не мог смотреть этим людям в глаза, и у него всякий раз холодело внутри при мысли о том, что кто-нибудь из пойманных румын распознает в нём соплеменника, кинется в ноги, попросит о помощи. Что тогда? Как им помочь? Выкупить у турецкого хозяина?
  
   Конечно, у Влада имелись деньги и ценные вещи, но выкупить даже десятую часть новообращённых рабов он всё равно бы не смог. Выкупишь одного, и эта весть сразу разлетится по всему лагерю, и придут ещё люди, и будут просить. И как объяснить им, что у тебя не осталось ничего, на что можно купить рабов?
  
   В такие минуты Влад радовался, что носит турецкую одежду или турецкий доспех. Турецкий халат и турецкая кольчуга делали своего обладателя очень похожим на турка. Разговаривать в лагере Влад стремился только по-турецки. Разве что у себя в шатре, говоря со слугами, изменял этому правилу.
  
   Хотелось спрятаться, но от самого себя не спрячешься. Оставалось утешаться тем, что сбор урожая уже окончился, а значит, турецкая конница, хоть и топтала поля, не приносила вреда румынским жителям, не обрекала на голод. Главный вред ожидался при штурме Тырговиште, поэтому будущий князь дал себе слово сделать всё возможное, чтобы не допустить разграбления города. Если столица сдастся без боя, предотвратить турецкие бесчинства казалось вполне возможно.
  
   Только одно заставляло Влада забыть об укорах совести. Только одно разгоняло все сомнения - мысль о том, что он должен отомстить за своих убитых родных: за отца и старшего брата, которые оказались помехой для некоего Владислава, заявившего права на румынский трон.
  
   Влад знал очень мало подробностей этой истории. Знал лишь, что Владислава поддержал могущественный венгр Янош Гуньяди.
  
   Когда-то этот Янош дружил с отцом Влада - ещё с тех времён, когда отец вступил в рыцарский Орден Дракона, начал чеканить свою монету с драконьим знаком и получил за это прозвище Дракул. Венгр и Владов родитель дружили крепко, но вдруг рассорились. В памяти у сына навсегда остался тот день, когда в первый раз обнаружилось, что отец и Янош смотрят друг на друга холодно и отстранённо. Тогда казалось, что размолвка временная, но нет.
  
   Влад хорошо помнил и самого Яноша, ведь когда-то даже гостил в его родовом замке. Особенно запомнилось лицо - высокий лоб, рано начавший лысеть, мясистый нос и большие глаза, как у филина, вылетевшего на охоту.
  
   Раньше казалось, что в высоком лбу и необычных глазах есть знак того, что Янош - человек выдающийся, но теперь лицо венгра казалось Владу уродливым, и такими же уродливыми представлялись все люди, хоть сколько-нибудь на этого венгра похожие.
  
   А вот Владислава Влад не видел ни разу. И не знал, как тот выглядит, но ненавидел не меньше, чем Яноша, ведь именно ради Владислава некие бояре из отцовского окружения решились на предательство.
  
   Когда Янош Гуньяди во главе войска пришёл из-за гор в Румынию, чтобы посадить Владислава на румынский престол, то Владов отец, готовившийся сразиться с Яношем, оказался отравлен. Вот так сильно некоторые бояре не хотели воевать, что решили прибегнуть к помощи яда, чтобы не идти в поход! Трусливые твари! Однако отец Влада всё равно собрал войско и, превозмогая себя, выступил в сторону гор. Он стремился на битву, а бояре-отравители, следуя за ним, только и ждали, когда же он умрёт.
  
   Отец не дожил до дня встречи с венграми, умер раньше, после чего Янош, увидев труп, приказал, чтобы мертвецу отрубили голову, сделали из неё чучело и отправили в Турцию, ко двору султана, где тогда жил Влад вместе со своим младшим братом Раду.
  
   Влад видел отцовскую голову и запомнил её - помнил лицо мёртвого, которое казалось знакомым и в то же время незнакомым. Кожа на этом лице побелела, сделалась похожей на пергамент. Брови поредели. Глаз и вовсе не стало - веки были зашиты крупными неровными стежками. Губы иссохли, искривились в странной, ни на что не похожей усмешке, открывавшей и верхний, и нижний ряд зубов. Длинные чёрные усы поникли и спутались, а волосы прилипли к макушке, словно их приклеивали. Вот такой стала отцовская голова!
  
   "А мой старший брат? - спрашивал себя Влад. - Как теперь выглядит Мирча?" По слухам Мирчу похоронили заживо, но чтобы окончательно это выяснить, могилу следовало вскрыть. Влад не раз думал о том, что же увидит, когда откроет гроб - подобие лица или только белые кости черепа? Представить что-то определённое никак не получалось, да и само место могилы пока оставалось неизвестным. Её ещё предстояло найти.
  
   "Я спрошу про могилу у Владислава, когда встречусь с ним, - думал девятнадцатилетний мститель. - Я спрошу его, где похоронен мой брат, а затем убью". Правда, после таких рассуждений здравый смысл начинал брать верх над гневом, и Влад спрашивал себя, как, будучи ещё юнцом, сможет один на один победить взрослого человека, который ещё совсем не стар. Владиславу было чуть более тридцати лет. А если в бою твой враг окажется сильнее и искуснее?
  
   Конечно, Влад готовился к предстоящей схватке - каждый день упражнялся в битве на мечах. Сначала, взяв настоящее оружие, наносил удары по воздуху так и сяк, оттачивал движения, а затем брал деревянную палку и приказывал своему слуге, которого звали Войко, чтобы тоже взял палку и начинал нападать. Войко, светловолосый и сероглазый серб, был немного младше Влада, но казался старше из-за высокого роста и ширины плеч. Он возвышался над своим господином на целую голову, и потому Влад выбрал для учебных схваток именно его.
  
   К сожалению, этот слуга умел драться плохо, ведь его учили не воинскому делу, а другим вещам, очень мирным - к примеру, чистить хозяйские сапоги. Он вместе с несколькими другими слугами стал подарком от старого султана Мурата, желавшего, чтобы девятнадцатилетний юнец был окружён заботой и испытал как можно меньше тягот военного похода. Облегчить тяготы в дороге были призваны и другие подарки: просторный шатёр, три породистых вороных коня, отличавшиеся такой плавной поступью, что всадник сидел, как на облаке, и две повозки с добром, каждую из которых тащила пара волов.
  
   О большей части своего походного скарба Влад даже не помнил. Помнил про доспех, про кинжал и про меч, а ещё - про конскую сбрую, ведь они понадобятся для боя с Владиславом. Только это и занимало юнца. Про остальное он знать не желал, но слуги обязаны были знать обо всём, заботиться о сохранности этих вещей и, конечно, о своём юном хозяине. Они знали, как ставить шатёр, разводить огонь, готовить еду. Знали, как сделать так, чтобы господин всегда выглядел чистым и опрятным. Знали, как ухаживать за конями и волами, но вот в драках оказались малоискусны и не могли подсказать господину, как лучше держать оружие. Не мог подсказать и Войко.
  
   Владу самому, без помощи знатоков, приходилось вспоминать уроки воинского дела, которые он получал когда-то давным-давно - ещё до того, как был отправлен отцом в Турцию. Да, это казалось очень давно, поэтому незадолго до похода Владу дали турецкого наставника, который научил его нескольким простым, но действенным приёмам. И вот теперь девятнадцатилетний ученик оттачивал всё это на своём слуге.
  
   Войко искренне следовал приказу "не поддавайся", и к тому же оказался весьма смышлёным. Поначалу Влад легко побеждал его, но с каждым днём это становилось труднее, потому что Войко присматривался к господину, запоминал, как тот наносит удары, и мало-помалу перенимал науку боя на мечах. Слуга даже несколько раз победил господина!
  
   Временами Влад оказывался озадачен. Из-за смышлёного серба, который учился слишком быстро, приходила нелепая мысль: "Чем больше я упражняюсь, тем хуже получается". А ведь Владу было совсем не до шуток! Он готовился к встрече со своим смертельным врагом и не мог эту встречу отменить. Значит, следовало победить, во что бы то ни стало! Во что бы то ни стало!
  
   При мысли об этом девятнадцатилетнего мстителя охватывала ярость, он начинал быстро наносить удары деревянной палкой один за одним - то с одного боку, то с другого. Право, лево, право, лево, право, лево, а затем неожиданно нарушал этот ритм, просто уклонялся от палки противника вместо того, чтобы её отбить, и наносил удар с той же стороны, с которой нанёс только что. Так научил турецкий наставник, и в бою против Войки это часто помогало - слуга пропускал неожиданный удар. Но помогла бы такая хитрость против Владислава?
  
   Влад этого не знал. Он мог лишь гадать и надеяться на удачу. Просить о помощи было некого. Разве что Бога? Но можно ли всерьёз просить Бога, чтобы Он помог тебе кого-то убить? Так делалось в прежние времена - до того, как Христос пришёл в этот мир и установил законы милосердия и прощения.
  
   До Христа действовал закон - око за око, зуб за зуб. А вот в нынешние христианские времена мстить не полагалось, но как же откажешься, если помнишь отрубленную голову отца, превращённую в чучело по вине предателей, и если тебе говорят, что те же предатели погребли твоего старшего брата заживо.
  
   Когда Влад вспоминал об этом, то чувствовал себя железным или каменным, то есть таким, которому не страшны ничьи удары. Он казался себе непобедимым. Он беззвучно твердил, что достигнет всего задуманного. А вот что последует после? Вместе с мыслями о долге перед убитыми родичами, за которых надо отомстить, приходили мысли и об иных долгах.
  
   Владу вспоминалось, что перед отправкой в Турцию у него появилась невеста. Тогда невесте исполнилось совсем мало лет. Кажется, десять или одиннадцать, поэтому внимания на неё он не обращал. Это была просто девочка, которая вместе со своим отцом, боярином Наном, приходила к обедне в храм, построенный возле княжеского дворца.
  
   Нан являлся одним из самых влиятельных бояр в княжеском совете. Заседал там не первый десяток лет. Вот почему отец уверял, что боярин Нан никуда не денется, что бы ни случилось, а с государями случается разное, и они не всегда способны позаботиться о своих сыновьях. Ну, а после этих уверений обычно следовали слова, что Владу нужен надёжный кров, где всегда примут по-родственному, и что этим кровом должен стать дом Нана. Как тут поспоришь! Спорить с родителем нельзя, даже если не хочешь жениться и не хочешь думать о том, что государи не вечны.
  
   Конечно, родитель, когда говорил, что с правителями случается всякое, не думал о смерти, а предполагал лишь то, что может временно лишиться власти, сделаться изгнанником и оказаться где-нибудь в Молдавии или в ещё более далёких краях. В таких обстоятельствах он не смог бы помочь Владу, если б турки отпустили того раньше, чем ожидалось. Вот о чём думал отец, а всё повернулось совсем иначе!
  
   Влад не знал, причастен ли Нан к предательству и убийству. Возможно, что этот боярин остался в стороне, а поскольку был человеком изворотливым, то, даже не запятнав себя преступлением, мог договориться с боярами-преступниками, то есть остаться невредимым и сохранить хотя бы часть имений.
  
   Влад представлял себе, как, уже разделавшись с Владиславом и боярами-изменниками, обустраивается в отцовском дворце, начинает править, и вдруг, откуда ни возьмись, появляется Нан с напоминанием о свадьбе. Дескать, невеста уже вошла в возраст. Пора. Что тогда делать?
  
   Отказаться Влад не мог. Это стало бы неуважением к памяти покойного родителя, который договаривался о женитьбе, но представить себя в качестве женатого человека казалось ещё труднее, чем в качестве того, кто смог бы победить Владислава в честном бою один на один.
  
   * * *
  
   Сероватые облака плыли по небу. Дорожная пыль клубилась под копытами коней. Справа и слева от дороги стелились жёлтые поля. На горизонте, смутно различалась бледно-синяя полоска гор.
  
   Всадники, поначалу мчавшиеся во весь дух, чтобы быстрее оставить позади основное войско, теперь двигались не так быстро - широкой рысью.
  
   - Ну что, Влад-бей? - спросил Челик, обернувшись через правое плечо на своего подопечного, ехавшего с отставанием на один шаг. - Узнаёшь родные места?
   - За четыре года я многое забыл.
   - Значит, ты не скажешь мне, скоро ли покажется ваша столица?
   - Мы уже проехали лес, который был слева от дороги, - ответил Влад. - Значит, она должна быть скоро.
  
   Прошло ещё немного времени, и вот впереди появилась зелёная дымка фруктовых садов, а затем среди зелени стали различаться белёные стены домиков пригорода. Оборонительных стен и крепостных башен видно не было. Тырговиште стоял на равнине, не на холме, поэтому сады и дома полностью загораживали обзор.
  
   "Если бы столицу собирались оборонять, то сожгли бы пригород, ведь он подступает к самым стенам, - подумал Влад. - Всем же известно, что вокруг крепости непременно нужна пустошь, чтобы обороняющиеся видели, куда метать стрелы и камни. Если же пригород цел, значит, те, кто затворился в городе, готовы сдаться без сопротивления".
  
   Челику юнец этого не сказал, лишь ответил "да", когда турок спросил:
   - Это и есть ваша столица?
  
   Всадники из турецкого отряда, только что двигавшиеся плотной кучей, рассыпались и поехали кто вправо, кто влево. Они отправились искать, не осталось ли возле города чего-нибудь, что могло бы стать добычей - к примеру, стадо овец, опрометчиво пущенное на выпас, несмотря на приближение турецкого войска.
  
   Влад и его слуга Войко остались на месте и смотрели в сторону города. Челик - тоже. Начальнику отряда незачем рыскать везде в поисках добычи, ведь подчинённые воины и так обязаны с ним делиться.
  
   Вдруг Челик встревожился. Он сунул два пальца в рот и пронзительно свистнул, призывая тех воинов, которые успели уехать ещё не слишком далеко, немедленно вернуться. На дороге, на самой границе пригорода показалось едва различимое тёмное пятно, которое всё росло и приближалось. Чем ближе оно становилось, тем больше напоминало верховых людей - десятка два или полтора.
  
   - Давай узнаем, что им нужно, - предложил Влад, тоже заметивший верховых.
   - Нет, - коротко ответил Челик. Он огляделся и подсчитал, что к нему возвращается лишь одиннадцать его воинов. Остальные отъехали уже слишком далеко и не слышали, что командир зовёт.
   - Почему нет? - спросил Влад.
   - Потому что нам надо торопиться обратно к войску.
   - Уже? Ничего как следует не разведав?
   - Да.
   - А как же та часть твоих людей, которые не слышали свист? - не понимал Влад. - Они поехали вокруг города, чтобы осмотреться, а если не увидят тебя, когда вернутся, то будут удивлены.
  
   Челик снова глянул на незнакомых верховых, приближавшихся со стороны румынской столицы. Их было тринадцать или пятнадцать, а в турецком отряде осталось в общей сложности четырнадцать человек, если считать Влада и Войку.
  
   Челик нахмурился:
   - Будь ты обычным воином, Влад-бей, я бы остался, чтобы узнать, что нужно незнакомцам. Но твоя голова слишком ценна. Я не могу подвергать твою жизнь опасности.
   - А вдруг это посланцы? - не унимался юнец. - Вдруг они едут к нам, чтобы обговорить условия сдачи города?
   - А если нет? Что если это такой же разведывательный отряд? Тогда они, возможно, захотят вступить в бой. Ты совсем не дорожишь головой, Влад-бей!
  
   Влад твердил своё:
   - Если это посланцы, то они увидят, что мы трусливо бежали, и подумают, что наше войско слабое.
   - Они разуверятся в этом, как только увидят само войско, - возразил турок. - Не упрямься, Влад-бей. Поворачиваем.
  
   Одиннадцать воинов Челика уже почти подъехали к начальнику. Они тоже заприметили, что со стороны города кто-то приближается и, наверное, тоже считали за лучшее уехать.
  
   Влад делал такие предположения потому, что за годы, проведённые среди турков, успел изучить турецкие походные обычаи. Он участвовал в двух походах, окончившихся двумя большими битвами. Сначала было сражение под Варной, когда султан Мурат победил крестоносцев, а совсем недавно состоялась ещё одна победная схватка - на Косовом поле.
  
   В обоих сражениях Муратово войско превышало христиан по численности, и не случайно. Турецкие воины всегда считали глупостью принимать бой, если силы равны, и предпочитали действовать наверняка. Вот теперь и Челик стремился уклониться от встречи с врагами, подозревая, что придётся драться, когда превосходства нет:
   - Я взял тебя с собой лишь потому, что мне было приказано, - сказал он. - Но мне также было приказано проследить, чтобы ты выполнил обещание, которое дал. Ты обещал не вступать в бой.
  
   Влад внутренне насмехался над турецкой осторожностью:
   - Там не воины, а посланцы, - повторил он и уже хотел пустить коня вперёд, навстречу незнакомцам, но начальник отряда, угадав это намерение, ухватил своего неугомонного подопечного за пояс, на котором висел меч.
  
   Если бы Влад сейчас пустил коня в галоп, то просто вылетел бы из седла и оказался на земле в очень глупом виде.
  
   - Влад-бей, ты дал обещание и мне. Обещал, что будешь заботиться о сохранности моей головы, - сказал Челик, уже совсем хмурый. - Значит, твоё слово легковесно?
   - Хорошо, мы возвращаемся к войску, - вздохнул Влад и стал поворачивать коня.
   - Если всё же решишь поступить как глупец, то знай, что у меня аркан наготове, - предупредил Челик. - Я не дам тебе ехать в такую сторону, где тебя ждёт опасность.
  
   Войко - следивший за ходом беседы молча, как и полагается слуге - тоже повернул коня. Лицо Войки как будто ничего не выражало, но Влад почему-то подумал, что юный серб, почти не умевший драться, уж точно не позволил бы Челику набросить аркан.
  
   * * *
  
   Неизвестные верховые, замеченные возле румынской столицы, действительно оказались посланцами. Главных было четыре - скромно одетые бородачи. Остальные одиннадцать - не бородачи, а усачи - составляли свиту, чтобы посольство выглядело внушительнее.
  
   "Неужели, эти люди не знают, что туркам покажется внушительной лишь та свита, которая больше сотни? - подумал Влад и сам себе возразил. - Нет, наверняка, посланцы всё знают, но боятся попасть в плен, и поэтому ехать никто больше не вызвался". Такое предположение невольно приходило на ум, ведь посольство из Тырговиште озиралось так, будто оказалось посреди волчьей стаи. И всё же приехавшие могли считаться смельчаками.
  
   Вызывало уважение и то обстоятельство, что пятнадцать человек заставили остановиться всё турецкое войско. Конечно, они не прямо заставили, но посланцев требовалось принять, а это не подобает делать на ходу.
  
   Предводитель войска Караджа-бей выслушал их, по-прежнему оставаясь в своих носилках. Теперь эти носилки стояли на земле, а тот, кто в них находился, сидел, как султан на троне, скрестив ноги среди подушек. Владу принесли раскладной стул и поставили на траве немного в стороне справа, чтобы будущий румынский князь тоже слушал.
  
   Посланцы говорили только по-румынски. Караджа-бей не понимал румынскую речь, поэтому рядом с ним кроме многочисленных военачальников, стражи и слуг находился толмач, переводивший на турецкий. Влад турецкую речь понимал, как и румынскую, из-за чего невольно выслушивал всё дважды.
  
   - Кто вас прислал? - спросил Караджа-бей, и четыре главных посланца ответили, что они полномочны говорить от имени всех горожан Тырговиште.
  
   Услышав это, Влад чуть не вскочил. Беседа только началась, а уже стало ясно самое главное. Посланцев отправил не Владислав, а простые "горожане". Значит, Владислава в Тырговиште нет! А где он? Где он мог находиться в то время, когда его столица вот-вот грозила оказаться захваченной!?
  
   Об этом же спросил посланцев и Караджа-бей, на что было отвечено - Владислав сейчас за горами, в венгерских землях, то есть в Трансильвании, а когда же вернётся, никому не ведомо.
  
   "Значит, сбежал! Трусливо сбежал! - промелькнула мысль у Влада. - Ты всё боялся драться с Владиславом, а он сам тебя боится!" Конечно, юнец тут же себе возразил, что этот трус испугался не девятнадцатилетнего противника, а большую турецкую армию, но произошедшее всё равно казалось удивительным. Получалось, что мужества у Владислава куда меньше, чем у самого Влада, ведь трус сбежал уже дважды.
  
   Предыдущее бегство случилось чуть более десяти дней назад, на Косовом поле в сербских землях. Там состоялось сражение между турками и объединённой христианской армией, которую возглавлял Янош Гуньяди, а Владислав находился при Яноше.
  
   Влад и тогда надеялся встретиться с Владиславом лицом к лицу - встать в турецкие ряды, участвовать в битве и, улучив момент, добраться до своего врага, схватиться в смертельном поединке - но не пришлось. Юнец даже обратился к султану Мурату, самолично повелевавшему турецкой армией в той битве:
   - Я прошу позволения взять в руки меч и проявить отвагу, - однако в ответ прозвучало короткое и строе "нет".
  
   Турецкому правителю явно докучала эта просьба, и потому Влад не мог попросить снова. Он вынужденно остался в султанском шатре, надеясь, что Владислав доживёт до конца сражения и попадёт в плен, ведь тогда Мурат мог бы оказать неугомонному девятнадцатилетнему юнцу милость и позволить "поиграть с пленником".
  
   А возможно, оказался бы пленён и Янош Гуньяди. Сразиться с ним один на один Влада тоже тянуло. Юнец ясно представлял себе этот поединок и почти не думал то том, что сражение может окончиться не в пользу турок. Их победа казалась предрешённой - само место боя располагало к победе!
  
   * * *
  
   Косово поле в переводе означает "дроздовое поле", но по-сербски название вмещало больше смысла, потому что, говоря "кос", сербы чаще всего подразумевали чёрного дрозда. Когда-то здесь и впрямь можно было увидеть множество небольших чёрных птиц, которые прыгали по земле, неизменно держа хвосты приподнятыми.
  
   Дрозды шли вслед за пахарями, из развороченной почвы выхватывая дождевых червей, любимую свою пищу, а также - жуков и букашек, но это осталось в далёком прошлом. К тому времени, когда Влад оказался на Косовом поле, пернатых собирателей там почти не осталось. Они переселились туда, где кормят лучше, потому что на Косовом поле уже никто не пахал - разве что на самых окраинах. Серёдку не трогали, потому что более полувека назад там случилось большое сражение, в земле осталось много костей, и люди боялись тревожить мёртвых.
  
   В той битве полувековой давности сошлись сербское войско с войском турецким, и турки победили. Сербы не уставали оплакивать своё поражение, но Влад, оказавшись в Косово и зная эту историю, всё равно хотел, чтобы турки победили ещё раз, и вот в соответствии с его чаяниями всё повторилось - турки снова разбили христианское войско на том же месте. Султан Мурат, прямой потомок прежнего султана-победителя, не посрамил честь своего предка.
  
   За битвой на Косовом поле Влад наблюдал с большим воодушевлением, ведь она стала итогом войны, которую начал разгневанный султан, получивший "в подарок" от Яноша Гуньяди голову Владова отца.
  
   Сражение началась в четверг, и Влад, помнится, спросил своего слугу Войку, раз уж тот по рождению серб:
   - Чем по вашим поверьям хорошо заниматься в четверг?
   - По нашим поверьям? - не понял Войко.
   - Каждый народ придумывает свои поверья о том, что хорошо делать в тот или иной день, - сказал Влад. - Эти поверья ещё называются приметами. И они появляются не просто так. Сейчас мы на твоей земле, поэтому я хочу знать здешние поверья. Хорошо ли сегодня биться с врагом?
   - Прежняя Косовская битва была во вторник, - заметил серб. - Вот поистине плохой день! По приметам моего народа во вторник лучше ничего не начинать, чтобы не навлечь на себя беду.
   - Но сегодня-то четверг, - не отставал Влад. - Хорошо ли начинать битву сегодня?
   - Четверг - хороший день, - ответил Войко.
   - А для кого он хорош? - продолжал спрашивать Влад. - Он хорош для христиан? Если для них этот день благоприятен, значит, для султана неудачен?
   - Я не знаю, - признался слуга.
   - Значит, удача будет на стороне султана! - решил Влад. - Ведь это Мурат начинает дело. А треклятый Янош, который возглавляет крестоносцев, лишь принимает битву, ему навязанную.
  
   Вопреки расчётам Влада четверг оказался более благоприятным для крестоносцев, чем для турков. Янош атаковал турецкое войско, причинив весьма значительный урон, а на следующий день сумел пробиться почти до самого центра, где стоял султанский шатёр.
  
   Влад находившийся в шатре, просил позволения у султана отлучиться, чтобы выйти наружу и посмотреть, что там делается, но султан снова ответил "нет", и это прозвучало ещё строже, чем прежде. Девятнадцатилетнему юнцу ничего не оставалось кроме как стоять на месте и продолжать смотреть на шашечные фишки, расставленные на карте перед Муратом и показывавшие положение войск. Белыми обозначались турки, а чёрными - христиане.
  
   Лишь спустя несколько лет Влад, наконец, понял, что султан старательно берёг своего подопечного и потому не отпускал от себя. Мурат не хотел, чтобы юнца, который должен был сесть на трон Кара Эфлака, задела случайная стрела. Вот почему на позволение "поиграть с пленниками" тоже не стоило надеяться, даже если бы Янош Гуньяди и Владислав, в самом деле, попали в плен. Влад же, представляя себе эти честные поединки, проявлял полное незнание жизни.
  
   А битва шла своим чередом. Сила крестоносцев иссякла, но пробиться к султанскому шатру они так и не смогли. Турки отбросили их, а затем Мурат, желая окончательно измотать противника, велел обстреливать христианский лагерь из пушек. Грохот орудий слышался всю ночь с пятницы на субботу, а в субботу турки начали сами наступать и смяли весь христианский лагерь. Лишь тогда, когда исход битвы стал ясен, султан вышел из шатра, сел на коня и, окружённый янычарами со всех сторон, поехал к месту затихавшего сражения, позволив Владу надеть доспех и ехать рядом.
  
   Вокруг уже сгущались сумерки. Слева догорал розово-золотой закат. Впереди копошилась тёмная масса людей, чуть освещённая жёлтым пламенем горящих повозок христианского лагеря. Слышались крики, звон металла и всё тот же пушечный грохот, но теперь он раздавался совсем редко. Когда стреляли со стороны христиан, то среди поля боя на мгновение появлялся белый сполох, заметный даже издалека.
  
   К Мурату подвели четверых знатных пленных, но тот, узнав, что среди них нет Яноша, вытащил саблю из ножен и собственноручно зарубил всю четвёрку, сказав, что эти люди ему не нужны. Пожалуй, в тот вечер Влад впервые увидел, как турецкая сабля опускается на чью-то голову, и впервые увидел смерть так близко - в нескольких шагах от себя. Тем не менее, девятнадцатилетний юнец даже не вздрогнул, когда Мурат вдруг начал избавляться от "ненужных" пленных. Смерть на поле боя казалась чем-то обыденным.
  
   Битва закончилась тем же вечером победой турков, а утро воскресенья ознаменовалось благодарственной молитвой - войско султана возносило хвалу Аллаху.
  
   Утро выдалось туманным, как часто бывает в октябре. От рек, окружавших поле с трёх сторон, пришла серая дымка.
  
   Окутанные туманом воины-мусульмане, все как один смотревшие в сторону Мекки, на юго-восток, стояли на своих ковриках, воздевали руки, опускали, хором произносили суры из Корана, кланялись в пояс, распрямлялись, опускались на колени, падали ниц, снова распрямлялись, садились на пятки, затем снова падали ниц, и опять распрямлялись. Султан совершал священные действия на виду у всех, на холме рядом с шатром, но Влад мог бы побиться об заклад, что из-за серой пелены задние ряды молящихся не видели своего господина.
  
   Возле Мурата молились сановники. Здесь же, на холме, падали ниц, сгибались в поклонах и распрямлялись вездесущие дервиши, одетые в лохмотья и в высокие меховые колпаки шерстью внутрь.
  
   Дервиши, являвшиеся чем-то вроде странствующих монахов, вызывали у Влада странное чувство. Сначала они ему нравились, потому что напоминали христианских монахов, но чем дольше Влад жил в Турции, тем больше понимал, что это сходство поверхностное. К тому же дервиши считали, что каждый христиан одержим демонами. Влад всё ждал, что один из дервишей укажет на него грязным пальцем и скажет "шайтан", и пусть такого ни разу не случалось, но юному христианину казалось неприятно, что дервишей привечали при султанском дворе - давали пищу и одаривали деньгами.
  
   Когда султан направлялся в поход, все эти монахи шли следом, как прикормленные псы. Они воодушевляли турецких воинов на битвы, а в христианских землях ещё и громко поносили христианские армии, будто облаивали. Так было и во время недавней битвы - в турецком лагере раздавался лай и вой.
  
   Сейчас Влад вместе с другими придворными христианами стоял в стороне и молча наблюдал за молитвой. Утренний холодок заставлял ежиться. Так и хотелось зевнуть, но разумный христианин при подобных обстоятельствах никогда этого не сделает.
  
   Единственное, что можно было себе позволить, это посмотреть в сторону - на поле боя, почти скрытое туманом, где лежали тела людей и лошадей, и даже верблюдов. Влад снова пожалел, что не смог наблюдать за сражением воочию. То немногое, что он разглядел вечером, не шло в счёт. Днём же Влад видел лишь белые и чёрные фишки, которые двигались по карте, расстеленной на ковре султанского шатра.
  
   Наверное, эта карта до сих пор лежала там, в шатре, и фишки, подобно телам на поле, тоже оставались на вчерашних местах, ведь без приказа никто не стал бы трогать ни то, ни другое.
  
   Наконец, молитва окончилась, после чего Мурат сел на коня и проехал вдоль лагеря, устроив смотр войскам и одновременно желая явить себя людям. Приветственные кличи, громкие и раскатистые, сопровождали "великого и непобедимого" на протяжении всего пути.
  
   По окончании смотра главнокомандующий призадумался, ведь ни Яноша Гуньяди, ни Владислава не оказалось среди пленных. Возможно, эти двое могли оказаться среди убитых, поэтому Мурат велел янычарам обшарить всё поле боя, то есть выискивать там христиан, одетых в богатую одежду и в дорогие латы. У этих христиан следовало отсекать головы, приносить на холм возле султанского шатра и складывать рядами.
  
   - Иди сюда, мой барашек, - обратился султан к Владу.
   - Я здесь, повелитель.
  
   Султан придумал прозвище "барашек" давным-давно, четыре года назад, и за это время Влад вполне привык именоваться так. Слыша "барашек", девятнадцатилетний юноша уже не чувствовал обиды, и даже перестал гадать, что означает прозвище. Гораздо интереснее было узнать, зачем зовёт султан.
  
   - Ты видишь, что складывают янычары на холме? - спросил Мурат, когда "барашек" приблизился.
   - Да, повелитель. Это головы твоих врагов.
   - Верно, - султан улыбнулся. - А ты хочешь знать, для чего я позвал тебя?
   - Да, повелитель.
   - Иди и посмотри, есть ли там голова свиньи Юнуса, - так Мурат называл Яноша Гуньяди. - Никто не видел, куда он делся, но если мы не нашли его среди живых, то, возможно, найдём среди мёртвых. Ты ведь хорошо знаешь в лицо эту свинью?
   - Да, повелитель.
   - Я уверен - если голова Юнуса там, ты её не пропустишь. Поэтому повелеваю - если вдруг найдёшь, принеси её мне.
  
   Услышав приказ, Влад не испугался и не преисполнился омерзения, а наоборот - воодушевился: "Что если султан прав, и голова Яноша действительно там?" Также можно было надеяться, что на холм принесут и голову Владислава. Но как её опознать? Ведь Владислава-то никогда видеть не доводилось.
  
   Так размышлял Влад, рассматривая головы, количество которых увеличивалось довольно медленно, так что девятнадцатилетний "барашек" в нетерпении оглядывался - не несут ли ещё.
  
   Между тем туман всё никак не желал рассеиваться. Дальние предметы казались тусклыми и расплывчатыми. Поле боя почти терялось в этой серой дымке. Янычары, бродившие среди тел, тоже делались тусклыми, словно призраки. Они уходили вглубь тумана и на время терялись в этой стране мёртвых, но неизменно возвращались, притаскивая в каждой руке по две-три отрубленные головы - иногда и по четыре, если длина волос на головах позволяла ухватить столько разом.
  
   Кровь из шейных сосудов сочилась совсем тёмная, потому что тела пролежали на поле всю ночь. Лишь несколько раз Влад замечал ношу, которая, покачиваясь, брызгала в стороны красными каплями, оставляя приметные пятна на шароварах и сапогах янычара. Такие капли говорили о том, что смерть наступила недавно - возможно даже, что человек был ещё жив, когда голову отделяли от тела.
  
   При виде этого Влад чувствовал, что совершается несправедливость, но тут же ободрял себя: "Надо ли задумываться о таком? Если человек получил рану, но под покровом милосердной темноты не смог собраться с силами, чтобы отползти подальше и спрятаться где-нибудь, значит, рана слишком серьёзна, и человек всё равно обречён".
  
   Девятнадцатилетний юнец внимательно смотрел на неподвижные лица. Иногда, если голова, похожая на голову Гуньяди, лежала на боку, приходилось приседать и переворачивать руками, иногда - обтирать слой крови или грязи. А ряды всё прибывали, и Влад устал приседать, устал вытирать о траву испачканные ладони. Хотелось переворачивать уже не рукой, а ногой.
  
   И вдруг ему привиделось что-то непонятное. Среди лиц, лиловых от ушибов и кровоподтёков, коричневых от грязи, серых от пыли, он увидел одно лицо, необычайно белое. Глаза зашиты крупными неровными стежками, губы искривлены в странной, ни на что не похожей усмешке, обнажая и верхний, и нижний ряд зубов. "Отец?" - Влад едва не произнёс это вслух.
  
   Но ведь отцовской головы не могло здесь быть! Султан велел отнести её в свою сокровищницу, чтобы она хранилась там, как весьма ценная вещь и как напоминание о том, что следует "уравнять счёт". О способе уравнивания Мурат не говорил. Неужели, хотел поставить рядом с головой, подаренной Яношем, голову самого Яноша? Возможно. Но почему же отцовская голова оказалась здесь?
  
   Влад крепко зажмурился, а затем открыл глаза. Наваждение исчезло. Вместо отцовского лица было чьё-то другое, жёлтое. Наверное, при жизни покойник отличался светлой незагорелой кожей, а после смерти остался лежать так, что вся кровь отлила к затылку, вот и пожелтел.
  
   Девятнадцатилетнему юнцу подумалось тогда, что, возможно, он нашёл голову Владислава, но при ближайшем рассмотрении стало ясно, что это не так. Желтолицый выглядел лет на пятьдесят - гораздо старше Владислава.
  
   И снова пришлось изучать лиловые, коричневые, серые головы, выложенные в ряд на осенней жухлой траве. Требовалось рассмотреть их все, все до единой - так приказал турецкий правитель - и Влад снова принялся вглядываться в лица, но теперь уже не было соблазна начать переворачивать головы, упавшие набок, носком сапога. "Так нельзя, ведь это может оказаться голова православного христианина!" - говорил себе Влад, не желая уподобляться Яношу, глумившемуся над трупом врага, ведь превращать отрубленную голову в чучело - такое же глумление, как пихать ногой.
  
   Голову Яноша Влад так и не нашёл, но Мурата это не огорчило. Великий и непобедимый был весел:
   - Смотри, мой барашек - свинья Юнус сумел добыть себе лишь одну ценную голову - голову твоего отца. А я добыл себе сотни! Значит, и сила моя в сотни раз больше!
  
   Влад вежливо согласился, после чего предложил как следует поискать голову Владислава, но султан лишь отмахнулся:
   - Она - не настолько ценная добыча, чтобы тратить время на её поиски. Не огорчайся, мой барашек. Жив твой второй враг или нет, ты узнаешь совсем скоро, когда отправишься в свою страну, чтобы воссесть на трон.
  
   "Скоро" наступило уже на следующий день, когда султан отправил значительную часть турецкой пехоты и конницы в Румынию, чтобы с помощью этой силы "барашек" смог завоевать себе престол. Над войском Мурат поставил опытного военачальника Караджу-бея, поэтому уже не волновался об успешном исполнении своих замыслов. Сам же "великий и непобедимый" отправился домой, в турецкую столицу.
  
   Поход для султана прошёл не зря. В разгромленном христианском лагере нашлось достаточно добычи - дорогих и не очень дорогих коней, доспехов, разного оружия, в том числе пушек - поэтому Мурат не видел надобности заниматься грабежами. Для "великого и непобедимого" настало время отдыха.
  
   * * *
  
   Пока Влад выслушивал посланцев из румынской столицы, воспоминания то и дело озаряли его сознание. То, что говорили эти бородачи, заставляло о многом подумать, хотя, казалось бы, не было сказано почти ничего.
  
   - Не слишком ли вы торопитесь? - с лёгкой улыбкой спрашивал у них Караджа-бей. - Мы ещё не подошли к городу, а вы уже явились нас встречать!
   - Мы думаем, что чем раньше встретить воинов великого султана, тем лучше, - отвечали посланцы. - Мы торопились сказать, что не враги вам, и что не станем ничего делать вам во вред. Мы готовы без всякой платы привезти вам пищу для людей и корм для коней, сколько нужно. И мы готовы кормить вас столько, сколько вы собираетесь здесь оставаться. Так уже было пять лет назад, когда к нам пришло много воинов великого султана, и мы оказывали им гостеприимство, и все были довольны.
  
   Пять лет назад... Пять лет назад к румынской столице и впрямь приходили турки, приведённые отцом Влада, желавшим вернуть румынский трон, занятый очередным ставленником из Венгрии. Ведь не только нынешний выскочка Владислав зарился на трон - зарились многие, так что венгры, желавшие сменить в Румынии власть, имели возможность выбирать.
  
   Вот и Янош Гуньяди пять лет назад выбрал очередного проходимца и решил вручить ему власть в Румынии. Отцу Влада уладить это дело миром было уже невозможно - особенно тогда, когда стало известно, что Янош дал проходимцу войско, и что скоро оно окажется под стенами Тырговиште.
  
   Ничего не оставалось кроме как обратиться за помощью к султану Мурату - поехать к турецкому двору и выпросить такое войско, которое превышало бы по величине венгерские силы. Родитель провёл в Турции восемь месяцев, а сам Влад вместе с братьями и мачехой оказались вынуждены на это время покинуть столицу и прятаться в дальнем имении боярина Нана, "чтоб проходимец не нашёл".
  
   Временами казалось, что жизнь в захолустье будет продолжаться вечно, но она закончилась неожиданно. Приехал Нан, очень довольный и, даже не успев слезть с коня, сказал Владу:
   - Собирайся. И старшему брату скажи. Вернулся. Едем встречать.
  
   Нан привёз старших сыновей своего государя прямо в турецкий лагерь, устроенный возле Дуная. Там сыновья увидели отца после долгой разлуки, а затем все вместе отправились к Тырговиште.
  
   Это была радостная поездка. Отец возвращался домой совсем не так, как теперь это делал сам Влад. Была не осень, а весна. Светило яркое солнце. На пастбищах зеленела трава. Страна не казалась пустыней. Не было покинутых селений. Жители выходили на дорогу, чтобы встретить своего вернувшегося государя, который, презрев все опасности, ехал далеко впереди турецкого войска.
   - Человеку, который прав, бояться нечего, - так он говорил.
  
   А ещё отец Влада обещал туркам, которых привёл, что если они не будут сами брать себе добычу, то есть разорять румынские земли, то в возмещение получат много золота.
  
   Влад, теперь повторяя отцов путь, тоже рад был бы дать такое обещание, но не мог. Родитель обещал озолотить воинов султана потому, что до отъезда в Турцию припрятал в надёжном месте свою княжескую казну, а у Влада никакой казны не было. Да и ехать впереди девятнадцатилетнему юнцу никто не давал - опасно, и к тому же негоже ехать одному.
  
   К отцу, когда тот возвращался из Турции пять лет назад, сразу примкнули верные бояре - не только Нан - так что родитель ехал впереди войска с большой свитой. А вот теперь всё происходило совсем иначе - встречать Влада не приехал никто. Совсем никто, если не считать посланцев из румынской столицы, которые, сказать по правде, обращали на своего будущего государя очень мало внимания. Все их поклоны и улыбки оказались обращены главным образом к предводителю турецкого войска Карадже-бею.
  
   - Мы просим ваше войско остановиться здесь и не подступать к самому городу, - осторожно сказали бородачи и тут же пояснили, что опасаются повторения событий пятилетней давности, когда торговцы, видя турков близ столицы, стали бояться возить товары на городской рынок. Конечно, смельчаков тоже хватало, но цены на рынке поднялись, что вызвало в народе ропот.
  
   Влад узнал об этом только сейчас и был сильно уязвлён таким открытием. Он помнил, как народ в Тырговиште радовался, когда отец проезжал по улицам. А когда через неделю, в воскресенье, вся княжеская семья отправилась к обедне не в дворцовый храм, а в митрополичий собор, чтобы показаться народу, то на площади перед собором стояла огромная толпа. Увидев своего государя, горожане сняли шапки с голов и кричали "слава".
  
   Они кричали "слава", а турецкое войско к тому времени находилось возле города уже довольно долго. "Значит, и цены начали расти, - думал Влад. - Так что же получается? Народ внешне радовался, а про себя вздыхал, что опять теряет в деньгах? Да что ж за мелочность такая! Почему нельзя порадоваться чему-нибудь от всей души, без задних мыслей! Или народ не радовался вовсе, а лишь притворялся? Нет, радовался. Ведь иначе народ не явился бы к собору. Не станет же целая толпа нарочно идти на площадь, чтобы лицемерить, если никто её туда не гонит".
  
   Девятнадцатилетний юнец пытался убедить себя, что люди радовались искренне, но всё же полностью избавиться от подозрений не получалось. "А если б народ мог выбирать? - спрашивал себя Влад. - Если бы люди заранее знали, что из-за моего отца вырастет цена на хлеб и на другое, то кого бы они выбрали? А вдруг выбрали бы того выскочку, которого пришлось прогонять с турецкой помощью? Вдруг предпочли бы его, чтобы выгадать несколько серебряных монет? Неужели, им всё равно, законный ли правитель сидит на троне? Неужели, им главное, что цены не вырастут, и что войны не будет, а до правды и справедливости им дела нет? А кто тогда для этих людей я? Законный наследник румынского престола или нежданная напасть на их головы?"
  
   Между тем Караджа-бей торговался с посланцами:
   - Если вы хотите, чтобы мы не трогали город, то заплатите нам шестьдесят тысяч золотых, - сказал он.
   - Мы весьма сожалеем, но собрать такую сумму не сможем, - возразили посланцы. - Тридцать тысяч мы готовы дать.
   - Пятьдесят, - сказал предводитель войска. - А иначе мы возьмём город и сами соберём с вас эти деньги.
   - Увы, не соберёте, - посланцы покачали головами. - Даже если вы перетрясёте всех жителей, то не соберёте больше тридцати тысяч. Все купцы сбежали из города и увезли с собой свои деньги. Месяц назад мы могли бы собрать даже пятьдесят тысяч, а теперь денег не стало.
  
   Караджа-бей, услышав это, призадумался, явно расстроенный, но посланцы начали утешать турка новыми обещаниями:
   - Вместо денег мы можем дать дорогих тканей, можем дать мех пушных зверей, и ещё - мёд. В городе осталось много хорошего товару, который купцы не успели увезти. Если же вы будете брать город штурмом, то товар, что хранится в лавках и на складах, может погореть. Разве это хорошо? Лучше мы отдадим его вам.
  
   Предводитель войска согласился. Так румынская столица оказалась спасена от разграбления. Её спасли сами жители без всякого участия со стороны Влада, отчего будущий государь опять оказался уязвлён и раздосадован: "Значит, я всё же для них напасть, а не наследник, который пришёл взять принадлежащее по праву. Значит, никто не будет кричать мне "слава", когда я въеду в ворота города".
  
   Конечно, если бы наследник сказал посланцам, что хочет приветствий, то его пожелание было бы в точности исполнено. Влад подумал об этом, когда Караджа-бей указал вправо, то есть на своего девятнадцатилетнего подопечного, и произнёс:
   - Это ваш новый государь.
  
   Бородачи повернулись к Владу и поклонились. Поклонилась и усатая свита бородачей. Казалось, эти люди проявляли почтительность и покорство, но в глазах так и читалось: "Кто ты такой? Зачем пришёл к нам? Лучше б оставался там, где был".
  
   Влад же мысленно отвечал им: "Я сын убитого отца. Я брат убитого брата. Я пришёл потому, что не мог не прийти. И вы примете меня. Мне не надо ваших лживых славословий и притворной радости! А надо, чтобы вы помогли мне исполнить то, что я обязан исполнить. Если же кто откажется мне помогать или вздумает мешать, пусть пеняет на себя!"
  
   * * *
  
   Широкая улица пригорода, по бокам обрамлённая высокими дощатыми заборами и глубокими сточными канавами, вела прямиком к приземистой кирпичной башне, в которой находились Южные ворота. Справа и слева от башни - на крепостной стене, также сложенной из кирпича - толпились люди и растерянно глядели на приближавшегося Влада, всё так же облачённого в турецкие доспехи и восседавшего на вороном коне.
  
   Девятнадцатилетний юнец, которого турки старательно оберегали, наконец, получил возможность ехать впереди, чему был весьма рад. По правую руку от него ехал Войко. По левую - Челик, а за ними следовали ещё трое Владовых слуг и все люди Челика.
  
   Турецкий разведывательный отряд выполнял те же обязанности, что и всегда - должен был разведать, что делается в городе, и уберечь "барашка" от возможных опасностей - однако, судя по тому, как вёл себя народ на крепостной стене, опасаться было нечего. Челик уже не хмурился, а угодливо улыбался:
   - Влад-бей, ты ведь не обиделся на меня за то, что я тогда схватил тебя за пояс? Не сердишься, что я говорил про аркан? Я ведь заботился о сохранности твоей головы, и только. Я не имел цели тебя оскорбить.
   - Да, я понимаю, и я не в обиде, - ответил Влад.
  
   Вдруг что-то заскрипело. Это стала подниматься деревянная решётка, закрывавшая въезд в город. Располагавшиеся за ней тяжёлые ворота, окованные железом, уже были распахнуты, поэтому конники, не задерживаясь, поехали вверх по городской улице в сторону государевых палат.
  
   Влад вдруг вздрогнул от нахлынувших воспоминаний. А ведь за последнее время успел повидать всякое и полагал, что чувства его огрубели. Он полагал, что разные мелочи уже не способны задеть его за живое, но вот увидел обычную улицу, и начало щемить сердце: "Вот по этой самой улице ты ехал четыре года назад в Турцию. Но это ведь мелочь! Такая мелочь! Мало ли в Тырговиште улиц, по которым ты проезжал!"
  
   Тогда, четыре года назад, рядом ехал отец, который посадил впереди себя, на конскую холку, другого сына, маленького Раду, и всячески пытался убедить обоих отпрысков, что они едут в увлекательное путешествие.
  
   Влад вспомнил, как слушал родительские слова и верил. В тот давний день как-то не думалось о том, что всё имеет свою цену, и что войско, которое отец взял у султана Мурата, чтобы прогнать венгерского ставленника, не могло быть дано в обмен на пустые слова. К тому же, турецкий правитель оказал отцу Влада и другую милость - были отпущены сыновья некоторых румынских бояр, которые удерживались при турецком дворе в заложниках около десяти лет. Султан проявил большую щедрость, поэтому Влад и Раду оказались вынуждены занять освободившееся после боярских сыновей место во дворце Мурата.
  
   Всё имеет свою цену, но кто же знал, что эта цена окажется такой высокой! Кто же знал, что отец отвезёт своих детей в Турцию, но уже не увидит, как Влад приедет домой! Кто мог знать, что жизнь так повернётся! Никто не мог знать. Разве что венгр Янош Гуньяди мог, ведь он уже тогда замышлял недоброе...
  
   Городская улица, по которой Влад теперь возвращался в отцовский дворец, была безлюдна, если не считать чьих-то лиц, смотревших в окошки. Эти лица казались такими же белыми, как белёные стены домов. "Неужели, горожане бледны от страха? - мысленно усмехнулся Влад. - Кого же они испугались? Меня?"
  
   Из-за высоких заборов тоже выглядывали чьи-то головы, но как только замечали на себе взгляды турков, сразу прятались.
  
   * * *
  
   Справа показался частокол в два раза выше самого высокого городского забора, составленный из очень толстых брёвен. Это ограда государева двора. Влад проехал ещё немного и увидел большие деревянные ворота. Они были приоткрыты, как если бы не осталось никого, кто мог бы задвинуть засов, находившийся с внутренней стороны.
  
   По указанию Челика двое турков, ехавших позади, спешились и открыли створки широко, чтобы весь отряд мог проехать. Теперь за воротами стал виден широкий деревянный мост. Справа и слева от моста виднелась серая гладь воды, наполнявшей оборонительный ров. На другой стороне рва возвышался ещё один ряд частокола, а сам мост вёл к воротам высокой кирпичной башни. Ворота в ней также оказались приоткрыты - заходи, кто хочет.
  
   "При желании Владислав мог долго сидеть здесь и обороняться, - подумал Влад. - Однако этот трус не захотел".
  
   Государев двор в Тырговиште имел серьёзные укрепления, построенные с умом. Через два ряда высокого частокола казалось очень трудно перебраться. Конечно, частокол можно было сжечь, но толстые брёвна вековых деревьев горят плохо - снаружи обуглятся, а насквозь не прогорят. Чтоб сгорели, требовалось облить их особым маслом, а если его не оказалось бы, то стволы оставалось разве что выкопать, но и это получилось бы не так легко, потому что нижние концы брёвен глубоко сидели в земле - на полтора человеческих роста.
  
   Существовало лишь два входа в эту крепость: главный - с городской улицы, и задний - со стороны садов и огородов, также относившихся к государеву двору. Там же, возле задних ворот, находился коровник, свинарник, птичник и много чего ещё, о чём Влад помнил потому, что в детстве играл там со старшим братом в прятки и догонялки. "Где ты теперь, Мирча? - думал он. - И что осталось от прежней жизни?"
  
   Тем временем конный отряд успел проехать по деревянному мосту и через арку ворот кирпичной башни, чтобы оказаться перед дворцом. Вот и сам дворец - длинная хоромина с высоким каменным крыльцом и множеством квадратных окошек в белёных стенах. Из-за дальнего угла этого строения выглядывал дворцовый храм.
  
   И опять ни души. Вытоптанную землю перед крыльцом запорошило опавшими листьями. Кое-где среди них валялись какие-то тряпки, а в стороне стояла телега со сломанной задней осью. По всему было видно, что недавние обитатели дворца покидали это место в спешке.
  
   - Значит, ты не сердишься на меня, Влад-бей? - всё допытывался Челик. - Ты ведь проявишь гостеприимство?
   - Чего ты хочешь? - не понял Влад.
   - Я сейчас твой гость? Так? Значит, я могу взять в твоём доме то, что мне понравится?
  
   Влад, занятый совсем другими мыслями, наконец, сообразил - турку хотелось пошарить здесь, поискать добычи, несмотря на запрет Караджи-бея, уже получившего от города деньги и обещавшего, что турецкие воины не станут заниматься грабежом.
  
   - Ты же видишь, что мой дом разорён, - безразлично произнёс Влад. - Здесь нет ничего ценного... но если всё же найдёшь, то забирай.
  
   Он спешился, передал конский повод Войке и направился к крыльцу.
  
   - Сначала я, - крикнул Челик, первым взбегая по ступенькам. - А то вдруг там внутри затаился враг.
  
   Турки рассыпались по полупустым комнатам, а Влад, почти не обращая внимания на торопливый топот, нетерпеливое громыхание дверьми и разочарованные возгласы, направился в тронный зал. Ноги почему-то сами понесли именно туда.
  
   Обстановка казалась почти прежней - всё те же каменные своды, опиравшиеся на множество столбов; всё те же серые каменные плиты пола. На возвышении напротив главных дверей стоял всё тот же трон, но рядом с троном уже не было двух кресел, как четыре года назад, когда в этих креслах сидели Влад и его старший брат, присутствовавшие на советах вместе с отцом.
  
   Что ж. Отсутствия кресел следовало ожидать. Владиславу эти кресла были ни к чему. Он наверняка приказал выкинуть их прочь или даже изрубить в щепки, для наглядности. "Трус! Только и умеет, что воевать с пустыми креслами!" - думал девятнадцатилетний юнец.
  
   Он прошёл мимо боярских скамей. Шаги звучали непривычно гулко, потому что в прежние времена на полу лежали ковры, а теперь исчезли. Мелькнула язвительная мысль: "Ишь, Владислав - рачительный хозяин. Даже ковры вывез!"
  
   Наконец, Влад взошёл по ступенькам тронного возвышения и осторожно сел на княжеское место. Отсюда, с трона, зал выглядел непривычно, ведь четыре года назад сюда входил княжич, который лишь присутствовал на советах и совсем не думал, что когда-нибудь станет возглавлять их. Отец был ещё не стар, а после отца на трон следовало сесть старшему брату. Влад не раз слышал это и от родителя, и от своих наставников: "Мирча станет править, а ты станешь ему помогать". И никогда речи не заходило о том, что будет, если помощнику придётся самому взять в руки бразды правления. Казалось, что такое просто невозможно.
  
   Вот почему Влад, когда живы были отец и Мирча, ни разу не посмел прийти в эту залу, когда нет заседаний, и попробовать посидеть на отцовском месте. А вдруг увидел бы кто? И что подумал бы? Что Влад желает власти? Но он её не желал! Ведь для того, чтобы он властвовал, отцу и Мирче следовало исчезнуть с лица земли. Нет, платить такую цену Влад никогда не был согласен. Сегодня он сел на трон впервые и сидеть оказалось неуютно, тоскливо. Девятнадцатилетний юнец подумал, что не готов принять на себя бремя управления государством. Пусть он считался взрослым, но для такого дела одной взрослости мало. Чтобы исполнять обязанности государя, нужна мудрость.
  
   Влад оглянулся и мысленно спросил: "Отец, ты здесь? Я знаю, что твой дух где-то рядом, ведь ещё не все твои дела завершены. Ты здесь, потому что тебе ещё есть, чему учить своего сына. Скажи мне, как управляться со всем этим огромным хозяйством, именуемым "Румынская Страна". Где взять верных людей? У меня пустая казна, долг перед турками. Я ведь обязался платить султану дань - привозить пять тысяч золотых ежегодно. Да, платить дань. Но это ничего, ведь и ты платил, и даже твой отец платил, вы не считали это позором".
  
   Юнец на троне помедлил и продолжал: "Ты, наверное, смеёшься, слушая меня? Конечно. Ведь я ещё не правитель, чтобы думать об этом. Сперва надо разыскать митрополита, который помажет меня миром и возложит на мою голову корону. Тогда я начну править. Найти бы ещё этого митрополита. Найти бы ещё корону. Или опять придётся делать новую? Ведь когда-то и для тебя пришлось заказывать венец к церемонии помазания, потому что золотая корона твоего отца исчезла неведомо куда. Я помню, как ювелир снимал с тебя мерку. Ты думал, я забыл? Ты полагал, что у детей быстро всё выветривается из головы? Когда тебя помазали, мне не было ещё и восьми лет, но я помню. Я всегда отличался хорошей памятью".
  
   Влад посмотрел на пустые скамьи бояр: "Я помню многое. К примеру, помню в лицо каждого из твоих слуг. Скажи мне, кто из них тебя предал. Да, я знаю, что мёртвым трудно говорить так, чтобы живые понимали. Тогда просто укажи, укажи мне того, кого я могу спросить об этом. Ведь должен же остаться в Тырговиште хоть кто-то, кто знает имена предателей..."
  
   - Господин, посмотри, кого мы нашли! - крикнул Войко, вбегая в залу.
  
   Вслед за ним другие Владовы слуги, действуя негрубо, но настойчиво, тащили под локти некоего остробородого человека в монашеской рясе.
  
   Даже людям, никогда не бывавшим во дворце, хватило бы одного взгляда на этого незнакомца, чтобы сразу понять, где он служит и кем - высохший и сутулый, голова как будто присыпана пылью, а руки испачканы в чернилах.
  
   - Э! - воскликнул Влад. - Да это же писарь из отцовой канцелярии!
  
  
   II
  
   Воспоминания Влада о жизни в гостях у султана Мурата нельзя было назвать ни плохими, ни хорошими - в них смешалось и сладкое, и горькое. Вместе с султаном Влад бывал на войне, видел груды мёртвых тел, и именно во дворце Мурата увидел отрубленную голову отца, присланную венграми. Да, всё это было, но у Влада сохранились и другие воспоминания о турецких временах, дорогие сердцу. Четыре года назад, когда отец отвёз его и маленького Раду к Мурату, это был последний раз, когда родитель проводил с сыновьями так много времени!
  
   Прибыв в турецкую столицу Эдирне и представив сыновей султану, отец не сразу поехал обратно, а жил вместе с детьми в дворцовых покоях ещё недели две. Всё это время он давал наставления и водил сыновей по городу, показывал им казармы янычар и многое другое, а однажды утром родитель и сыновья, прогуливаясь по большому дворцовому саду, предназначенному для придворных, увидели одну любопытную сцену.
  
   Некий дервиш, оборванный старик, решил доказать свою святость, совершив "чудо", ведь известно, что духовно просветленный человек способен творить чудеса. Правда, ни отец Влада, ни сам Влад не считали дервишей просветлёнными, а Раду был ещё слишком мал, чтобы иметь суждения на этот счёт, но происшествие в саду всё равно казалось интересным и весьма поучительным.
  
   "Святой" обращался к придворным, которые неспешно прохаживались по дорожкам и тихо беседовали. Так же неспешно прогуливался и отец с сыновьями, а старик нарушал общее спокойствие, размахивал руками и тряс головой, так что шапка этого "чудотворца" - меховой колпак, вывернутый шерстью внутрь - будто танцевала на макушке.
  
   - Вот смотри, - сказал отец Владу. - Все люди в детстве резвые, но некоторые и в старости никак не угомонятся. Приучайся к спокойствию, а то вырастешь и будешь смешон.
  
   Наконец, старику удалось собрать вокруг себя толпу любопытных, и он начал что-то громогласно вещать. В потоке слов два раза прозвучало "алла", то есть Аллах.
  
   - Что он говорит? - спросил Влад у отца.
   - Говорит, что с помощью Аллаха сделает невозможное, - начал переводить родитель. - Говорит, что из нескольких монет угадает ту, которую люди втайне выбрали.
   - А как угадает?
   - Погоди, - пробормотал отец, вслушиваясь. - Сейчас об этом речь... Сперва люди должны положить ему в чашку для подаяний несколько монет. Затем дервиш отвернётся и даже зажмурит глаза, а в это время самый недоверчивый из нас должен взять из чашки одну монету, хорошенько запомнить, передать соседям, чтобы те тоже запомнили, а затем положить обратно. После этого дервиш сам возьмёт чашку и, направляемый Всевышним, вытащит из неё ту самую монету, которую мы выбрали.
  
   Сын слушал и мельком подумал, что непременно должен овладеть турецкой речью так же, как отец: "Если он сумел выучить этот язык, то и я смогу, ведь мне жить здесь долго. Делать всё равно нечего".
  
   Меж тем среди придворных султана, совсем не бедняков, нашлось пять человек, которые положили в чашку дервиша по одному золотому, а Влад успел заметить, что монеты, отчеканенные, судя по всему, в разные годы, сильно разнились меж собой. Один золотой был почти новый и блестящий, другой - затёртый и тусклый, третий - оплавленный с одного края, четвёртый оказался обрезан неровно и потому имел острые углы, а пятый выглядел тёмным, потому что золото, если примесей в нём много, со временем темнеет. Различий хватало, но они никак не помогли бы дервишу с угадыванием - надо ведь не просто различать монеты, а знать приметы именно той, которая выбрана.
  
   Влад не знал, как старик ухитрится угадать, но дервиш выглядел уверенным - неторопливо поставил чашку для подаяний на траву под тенистым деревом, повернулся спиной и крепко зажмурил глаза, а один из придворных нарочно встал напротив, чтобы следить, не подглядывает ли "святой", пока люди выбирают.
  
   Тем временем в толпе зрителей произошел спор - какую монету взять. Многие подозревали, что один из присутствующих может оказаться с дервишем в сговоре, поэтому выбор монеты был доверен почтенному человеку, за которого поручились несколько других.
  
   Наконец, одна из монет пошла по рукам - та, что темнее всех - а когда она снова оказалась в чашке, дервишу разрешили повернуться. Тот сунул в чашку нос, бормоча молитву, и стоял так некоторое время, будто клевал носом деньги, как птица клюёт зерно. Наконец, старик взял одну монету и протянул её зрителям на открытой ладони. Аллах не дал ошибиться!
  
   Толпа испустила удивлённый и в то же время радостный возглас, а Влад сначала тоже удивился чуду, но затем его вдруг осенило:
   - Отец, - зашептал он по-румынски, повернувшись к родителю, - этот старик - не святой. Я знаю, как он угадал монету. Я видел такое у нас в Тырговиште, когда цыгане на рынке тоже угадывали. Они трогали монеты носом...
  
   Кончик носа очень чувствителен к горячему и холодному - гораздо чувствительнее, чем кончики пальцев, а поскольку выбранную монету долго передавали от одного зрителя к другому, она запомнила тепло человеческих рук. Остальные монеты, сначала покоившиеся в кошельках, а затем лежавшие в тени под деревом, остались чуть холоднее.
  
   Всё это Влад хотел объяснить родителю, но тот перебил сына:
   - Я тоже такое видел. Но ты не говори никому, что это не чудо. А то турки решат, что ты не уважаешь их веру, и сильно обидятся.
   - Значит, я должен скрывать, что старик - обманщик, а они - простаки? - возмущённо зашептал Влад.
   - Ты ещё слишком мал, чтобы судить о том, что такое настоящий обман, и кто истинный простак, - ответил отец, строгим взглядом дав сыну понять, что спор окончен.
  
   Княжич замолчал, но история с монетой показалась ему прямым доказательством того, что в Турции все делятся на обманщиков и простаков. Позднее он узнал, что монахи в восточных странах, именуемые арабским словом "факир", то есть "бедняк", часто показывают фальшивые чудеса, чтобы получить побольше милостыни, и это знание о факирах ещё больше укрепило Влада в мысли, что в Турции все либо дураки, либо обманщики.
  
   Логика рассуждений казалась верной, но после отцовой смерти она нарушилась, и история с угаданной монетой стала видеться княжичу совсем иначе. Теперь многие турки представлялись ему не глупцами, а людьми с благородным сердцем, которые ждут такого же благородства от других.
  
   Турки хоть и называли христиан недостойными, однако полагались на честное слово христианина. Если христианин давал обещание не нападать на турков, те верили, хотя, казалось бы, лишь простак станет полагаться на слово врага. Даже султану Мурату случилось попасться на такой обман - поверить клятвам крестоносцев - но разве султан был простаком?
  
   А ещё турки твёрдо верили, что христианин вернёт долг, если обещал вернуть. Например, отец Влада собрал боярских сыновей, живших в заложниках у султана Мурата, и увёз назад в Румынию, а своих собственных сыновей, которые должны были занять место тех заложников, обещал Мурату только через год. Удивительно, но турецкий правитель терпеливо ждал новых заложников и не сомневался, что получит их!
  
   "Попробовал бы кто в христианской стране провернуть такое! - мысленно восклицал Влад. - В христианской стране, если кто удерживает знатного человека в плену, то никогда не отпустит, пока не получит всего того, что обещано взамен - деньги, земельные угодья или что-то ещё. В христианских странах все боятся быть одураченными. Странно, что у султана не так".
  
   Живя в Турции, девятнадцатилетний юнец привык полагаться на слова султана и султанских слуг и не допускал мысли, что слова разойдутся с делами. Жаль, что это ощущение уверенности в окружающих людях мигом улетучилось с приездом в Тырговиште - Влад вдруг обнаружил, что не верит здесь никому за исключением тех, кого привёл с собой. В Тырговиште ведь жили вовсе не турки.
  
   * * *
  
   Увидев, что в зал пришли, Влад уселся на трон поглубже и постарался казаться спокойным, как когда-то учил отец. Девятнадцатилетнему юнцу совсем не хотелось выглядеть смешно, поэтому он принял расслабленную позу и ленивым движением сделал знак слугам, чтобы писаря подвели ближе.
  
   Этого остробородого человека, облачённого в рясу, Влад помнил хорошо - имя его было Калчо, и происходил он не из румынских земель, а из соседних, болгарских.
  
   Калчо в молодости жил монахом в некоем болгарском монастыре, но не усидел там, ушёл, полгода странствовал, перебрался через Дунай и, наконец, оказался в Тырговиште, где поступил писарем в государеву канцелярию, благо знал славянскую грамоту, а людей, знавших такую грамоту, при румынском дворе всегда привечали.
  
   Государем в то время являлся дядя Влада, звавшийся Александр Алдя. Калчо прослужил у него несколько лет, а затем достался в наследство отцу Влада, ставшему новым правителем.
  
   К тому времени Калчо уже успел выучить румынский язык, но со страной не сроднился, смотрел вокруг, словно гость, который слегка разочарован, и всё твердит: "Как-то у вас тут не так". Конечно, вслух этого никогда не произносилось, но на лице писаря читалось явственно. Потому и не мог он никак дослужиться до должности повыше, а оставался среди низших. Может, его бы и вовсе прогнали, но уж очень оказался грамотен, обладал красивым почерком, так что писания, выходившие из-под руки Калчо, всегда радовали глаз.
  
   Когда Влад, будучи ещё отроком, только-только начал присутствовать на боярских советах и сидел слева от отцова трона, то часто наблюдал за писарем Калчо, примостившимся за столиком у левой стены зала. Писарь то и дело разглаживал чистый пергамент перед собой, грыз оконечность пера и будто говорил: "Да что ж вы всё ходите вокруг да около. Один полагает, что надо эдак, другой - что не эдак, а я уж давно понял, как составить эту грамоту, и что в ней надо. Только дайте знак!"
  
   - Я тебя помню, - произнёс Влад, стараясь говорить как можно медленнее. - Тебя зовут Калчо. Когда я заседал с отцом на советах, тебя часто приглашали записывать.
   - Да, всё верно, - отвечал остробородый человек в рясе. - Я - Калчо. Доброго дня тебе, молодой господин.
  
   Писарь поклонился, несмотря на то, что слуги Влада продолжали держать его под локти, а затем сощурился и вгляделся в лицо собеседника:
   - Неужто ты - Влад?
   - А что? Не похож? - усмехнулся девятнадцатилетний юнец.
   - Похож, господин Влад. Похож. Ещё усы бы тебе, и совсем стал бы как твой покойный отец. Прямо одно лицо...
  
   Калчо чуть запнулся, видя, что собеседник помрачнел после слова "покойный". Писарь опустил глаза и продолжал:
   - А я всё гадал, ты ли это. Тебя трудно узнать в турецком одеянии и доспехе.
   - Да, я одет по-новому, - ответил Влад. - А ты - всё так же в поношенной рясе, как был четыре года назад. Я помню, мой отец хотел прибавить тебе жалования. Значит, он не успел?
   - Не успел.
   - А что же Владислав, который занял место моего отца? Он тоже жалования не прибавил?
   - Да где уж взять денег на прибавку жалования, господин Влад, - вздохнул Калчо. - Казна пуста. Одна война идёт за другой. В прошлом месяце Владислав ушёл в поход, а теперь ты к нам пришёл с войском...
   - В прошлом месяце ушёл в поход? - перебил Влад. - И с тех пор не возвращался?
   - Нет, не возвращался, - ответил писарь. - Он лишь прислал письмо, в котором велел своей супруге взять сына, собрать всё, что можно из вещей, и скорей ехать за горы, пока не пришли турки и не ограбили дочиста.
  
   Влад не удержался от ехидного смешка, представив себе, как семья Владислава бежит за горы, в венгерскую Трансильванию со всем скарбом, но затем подозрительность снова возобладала над весельем, и на ум пришёл вполне резонный вопрос:
   - А что же ты остался? Не боишься турков?
   - Бояться-то боюсь, - ответил Калчо, - но только года мои уже не те, чтобы по первому слову отправляться в неведомый путь. Ноги плохо ходят. В молодости я за горами не был, а сейчас и побывать не хочу. Лучше уж я здесь посижу, подожду, что дальше случится, да и за канцелярией надо кому-то приглядеть, - писарь помолчал и добавил. - Господин Влад, окажи милость, вели туркам, чтоб ничего в канцелярии не трогали. Всё равно там для них поживы нет. А то они уже приходили, ничего не взяли, но вещи разбросали, ларь один запертый сломали, а я бы им и так открыл, да только они не стали ждать, пока я за ключом схожу, сорвали навесной замок. Только зря силы потратили, ведь в ларе не нашлось ничего - только печать Владислава запасная, да воску красного кусок, да чернил банка, да перьев пучок, да листов...
   - Хватит причитать. Сам же сказал, что ничего не взяли, - оборвал его Влад.
   - А ещё в том ларе письмо было для тебя, - продолжал писарь. - Я его для сохранности в ларь положил, чтоб вручить, ведь важное, наверно, письмо. Кто бы стал тебе по пустякам письма слать в такое время?
   - Мне? Письмо? - удивился Влад.
   - Тебе, господин, - кивнул Калчо. - Тебе.
   - Как это возможно? - продолжал недоумевать Влад. - Я только прибыл. Ещё никто не знает, что я здесь.
   - Хоть и не знают, но догадываются, - ответил Калчо. - Это письмо привёз гонец из Брашова. Просил передать в собственные твои руки, если появишься.
  
   Брашов был одним из семи немецких городов Трансильвании - больших богатых городов, каждый из которых подчинял себе не только территорию внутри своих стен, но и округу. Такие города, как небольшие государства, вели свою политику, хоть и считались - наряду со всей с Трансильванией - частью Венгерского королевства.
  
   - А что же гонец сам мне не передал? - насторожился Влад и даже подался вперёд на троне.
   - Турков испугался, - пояснил Калчо, - вот и уехал прежде времени. Он всё печалился, что придётся ему остаться и тебя дожидаться, а я сказал, что передам. Ну, он обрадовался и поспешил восвояси.
   - И где же письмо? - спросил Влад, снова откинувшись на спинку трона и напуская на себя безразличный вид.
  
   Калчо ещё ничего не успел ответить, а Войко, всё это время стоявший рядом с писарем, проворно сунул правую руку в левый рукав своего кафтана и вынул оттуда лист, сложенный в несколько раз и запечатанный печатью красного воска:
   - Оно у меня, господин.
  
   Серб с поклоном подал своему хозяину письмо, после чего Влад взломал печать, развернул бумагу и досадливо поморщился:
   - Латынь. Я плохо её понимаю.
  
   Влад уехал в Турцию в пятнадцать лет и потому не успел выучить этот язык. Детям румынских государей начинали преподавать латынь после семнадцати, потому что так делалось во дворце константинопольского правителя, где была устроена школа под названием Золотая палата. В Тырговиште учили по образцу той школы. Когда же стало ясно, что Влад должен отправиться в Турцию и не сможет, как следует, доучиться, ему наспех преподали азы латыни, но за четыре года он почти всё забыл.
  
   Сейчас в голове у Влада сидели одни лишь турецкие фразы, поэтому латинские строчки, написанные быстрым, размашистым почерком, виделись ему ничего не значащим сплетением закорючек.
  
   Калчо аккуратно потянулся и взялся двумя пальцами за край письма, которое, казалось, вот-вот выпадет из левой руки раздосадованного юнца, сидящего на троне.
  
   - Я могу прочесть, - сказал писарь.
   - Ты? - Влад глянул на него испытующе. - А может, ты сам и сочинил это письмо, и запечатал? Может, не было гонца из Брашова? А?
   - Гонец был, - ответил Калчо, но руку от письма убрал.
   - И когда же он приезжал?
   - Позавчера.
   - А семейство Владислава к тому времени уже уехало?
   - Да.
   - Странно, - Влад покачал головой. - Шлют гонца в пустой дворец, где письмо даже принять некому. Никто ведь не знал, что ты тут окажешься.
   - Вот я и говорю, господин, что гонцу было велено тебя дожидаться, - повторил Калчо свои недавние слова.
   - Странно, - Влад снова покачал головой. - Что же это за письмо такое важное, которое мне необходимо получить сразу же по приезде?
   - Я могу прочесть, - повторил писарь.
   - Ладно, читай, - неохотно согласился девятнадцатилетний юнец, ведь делать было нечего. Калчо оказался единственным на всю округу, кто мог прочитать и понять это послание.
  
   Влад повелел своим слугам, чтобы перестали держать того под локти, и с высоты трона протянул писарю документ.
  
   - Так-так... - пробормотал Калчо, уткнувшись в бумагу и пробегая её глазами.
   - Что же там написано?
   - Тебе пишет Николае из Визакны, господин. Он приглашает тебя приехать в Брашов.
   - Николае из Визакны? - Влад пожал плечами. - Я такого не знаю. И зачем мне ехать? Я ведь почти государь! Почему должен ехать я? Это ко мне должны ехать люди из Брашова, а не я к ним. Если я сам к ним поеду, это умаление моей чести. Разве не так? Они смеются надо мной? - это было произнесено уже с тенью гнева, поэтому писарь согнулся в поклоне так, что не стало видно лица:
   - Нет, господин. Письмо - вовсе не насмешка.
  
   Влад помолчал немного и спросил:
   - А сам этот Николае объясняет, зачем приглашает меня в Брашов?
   - Да, - с готовностью ответил Калчо, чуть приподымая голову. - В письме сказано, что тебя приглашают в Брашов, пока там не появился господин Янку из Гуниада...
  
   Писарь называл этого венгра на румынский лад, но Влад сразу понял, о ком речь:
   - Янош!? - он вскочил с трона, позабыв все отцовские уроки о спокойствии. - Выходит, Янош жив? Не погиб в Косово? И в Брашове это знают!
   - Выходит, да, - тихо проговорил писарь.
   - И почему же мне следует приехать к брашовянам раньше, чем этот негодяй Янош?
   - Потому что брашовяне хотят заключить с тобой союз, ведь ты теперь новый государь вместо Владислава, а Янош может помешать этому союзу.
   - Странно, - в который раз повторил Влад и сел обратно на трон. - С чего это брашовяне так ко мне добры? Они ведь меня не знают. Вот отца моего они знали, но он всё время с ними ругался. Так почему они так обо мне заботятся? Уж точно не в память о нём.
  
   Калчо молчал.
  
   - А может, они думают, - продолжал рассуждать Влад, - что если заключат со мной союз, то турецкая армия, которую я привёл с собой, не пойдёт грабить брашовские земли? Может, именно грабежей опасаются брашовяне? А Яношу всё равно, что турки станут заниматься грабежами. Ему важно, чтобы брашовяне оставались в союзе с Владиславом, потому что Владислав - ставленник Яноша.
  
   Писарь молчал.
  
   - Ехать или нет? - спросил Влад, обращаясь к Войке. - Как думаешь?
  
   Серб пожал плечами:
   - Прости, господин, но я ничего не смыслю в этих делах и потому не могу давать советы.
   - Что бы я ни решил, надо сочинить им ответ, - задумчиво проговорил Влад и посмотрел на писаря. - Распрямись, Калчо. Хватит прятать от меня глаза. Я хочу спросить тебя и при этом видеть твоё лицо. Пойдёшь ли ты ко мне на службу? Мой отец не успел прибавить тебе жалования, а я прибавлю. Пойдёшь? Грамотный писарь, который ещё и латынь знает, мне нужен.
  
   Калчо как-то странно посмотрел на девятнадцатилетнего юнца, сидящего на троне, и тяжело вздохнул:
   - Послужить-то я тебе послужу, господин. Послужу охотно. В память о твоём покойном родителе, хоть он и не прибавил мне жалования. Послужу, сколько бы ни продлилась эта служба.
   - Про что ты сейчас говоришь? - насторожился Влад, но прежнего недоверия к писарю уже не чувствовал. - Ты намекаешь на то, что сидеть на троне я буду недолго? Почему?
  
   Калчо снова вздохнул и опять склонился так низко, что не стало видно лица:
   - Прости меня, господин. Вначале я сказал тебе неправду. Но теперь скажу всё, как есть.
   - Про что?
   - Тот гонец, который привёз тебе письмо из Брашова, и тот гонец, который привёз сюда послание для супруги Владислава, это один и тот же человек. Однако гонец просил меня не говорить тебе этого. А уехал он не потому, что испугался турков. Он уехал, потому что испугался тебя. Испугался, что ты как-нибудь узнаешь, что он служит Владиславу и что возит его письма. Ведь если бы ты узнал, то казнил бы этого посланца.
   - Почему казнил бы? - не понял Влад, но тут же сам начал рассуждать. - Если оба письма доставил один гонец, значит, Владислав знает о том, что написано в письме для меня, и не возражает против этого. Если б возражал, брашовянам пришлось бы слать другого гонца. А гонец один и тот же. Значит, Владиславу зачем-то нужно, чтобы я приехал в Брашов. Зачем? - этот вопрос был направлен писарю.
  
   Калчо повернул голову чуть боком, посмотрел на Влада исподлобья одним глазом, будто боялся посмотреть обоими, и сказал:
   - Я, конечно, простой писарь, а не государственный муж, но за свою жизнь многого наслушался на советах, поэтому есть у меня соображения. И вот думаю я, что отправители сего письма замыслили хитрость. Они хотят, чтобы ты, господин, поехал в Брашов и тем самым остался без турецких воинов, которые защищают тебя, пока ты в Тырговиште. Не езди, господин. Ты ещё так молод. Будет жаль, если...
   - Что "если"?
   - Если тебя в Брашове схватят, а затем убьют. Ты приедешь, и окажется, что там Янку тебя уже дожидается, чтобы отрубить тебе голову, как уже отрубил твоему родителю.
   - Так значит, гонец хотел заманить меня в ловушку!? - Влад опять вскочил с трона.
   - Вот потому гонец и уехал, - начал кивать писарь. - Испугался, что его уличат. Он уже испугался, когда узнал, что я тут останусь. Видать, забеспокоился, что я скажу тебе лишнего. Я уже заподозрил неладное, когда он супруге Владислава письмо передал, а с ней не уехал. Все уехали, а он ходит тут один по двору. Я сначала подумал: "Может, стащить чего хочет, так ведь ничего ценного во дворце и не отыщет". Спрашиваю осторожненько: "Чего это ты, господин, тут забыл?"
   - А он?
   - А он мне в ответ: "А ты чего тут делаешь?" Я отвечаю, что при канцелярии состою и никуда из дворца не денусь, пусть хоть светопреставление начнётся. Гонец оторопел и странно так смотрит на меня. Я удивился. А когда гонец поведал мне, что имеет к тебе поручение, тут я подумал грешным делом, не убьёт ли он меня, чтоб я не проболтался, что тот и для Владислава письма возит. Но, слава Богу, не такой этот гонец оказался человек. Не способный оказался на убийство. Он только взял с меня слово, что я передам тебе письмо и не стану говорить, что он Владиславу служит.
  
   Влад стоял, поражённый услышанным и смотрел куда-то перед собой невидящим взглядом. Так, наверное, чувствует себя человек, который давно не был дома, приезжает, открывает дверь, надеясь найти если не радушный приём, то хотя бы покой и тишину, а вместо этого видит, что в комнате устроили себе гнездо злющие осы. Человек стоит, и даже не думает о том, что надо окурить это гнездо дымом, а затем взять длинную палку, сбить гнездо на пол, выкатить вон и поджечь. Нет, он замирает на пороге и не может понять: "Как так? Неужели я даже в собственном доме должен ждать опасностей?"
  
   Наконец, Влад немного пришёл в себя, спустился по ступенькам с трона, взял писаря за плечи, заставил приподняться, посмотрел ему в лицо и сказал:
   - Это ничего, что ты сказал неправду вначале. Я вижу, что ты - честный человек. Может, ты один и остался честным в этом дворце. Неспроста, наверное, здесь нет ни одного слуги. Наверное, все убежали вместе с Владиславом, потому что все тоже испугались моего гнева, как тот гонец. Вот, к примеру, Нан. Где он сейчас?
   - Нан? - переспросил писарь. - Тот, что был одним из самых доверенных советников твоего родителя?
   - Да. Где сейчас Нан?
   - Он умер, господин, - Калчо вздохнул. - Вскоре после твоего отца умер.
  
   * * *
  
   На улицах Тырговиште опять не оказалось ни души, хотя Влад и старался показать жителям, что настроен мирно - он уже снял доспехи, оставив только меч, и ехал без турецкой охраны.
  
   Нового хозяина дворца сопровождал лишь Войко, а направлялись они к дому Нана - вернее к тому месту, где этот дом раньше стоял. Калчо сказал, что теперь там почти одни головешки, ведь пожар случился сильный. Остались лишь стены первого этажа, потому что они были сложены из камня, а больше ничего не осталось.
  
   Писарь также сказал, что люди, тушившие пожар, долго рылись на пепелище прежде, чем им удалось найти обгорелые кости. Чьи кости нашлись - лишь Бог знает. В доме было много людей: сам Нан, его жена, сын, дочь, а ещё - трое слуг. Ещё четверо челядинцев избежали смерти, потому что спали в другой части дома. Прежде, чем огонь до них добрался, успели вылезти на улицу через окно.
  
   Странный это был пожар. Четверо спасшихся после рассказывали, что хотели хозяйскую семью выручить, но хозяев не нашли. Обыскали все комнаты, кроме одной, дверь в которую была намертво закрыта. Спасшиеся говорили, что бились-бились в неё, пока не увидели, что из-под порога коричневый дым течёт, к потолку поднимается, глаза ест - значит, за дверью уже всё было в огне.
  
   А ещё они хотели открыть ворота, чтобы впустить с улицы народ с вёдрами, но ворота никак не открывались. Засов не двигался, будто снизу намазан чем-то липким. Хотели топором засов рубить, а топор пропал. Пока народ снаружи ворота бревном протаранил, в доме уж всё полыхало.
  
   Неспешно проезжая по улице, Влад вспоминал эти пояснения писаря, которые сами были повторением чьих-то слов. "Всё слухи, - думал юнец. - Найти бы тех четверых челядинцев и расспросить. Но где их теперь найдёшь?"
  
   Дом боярина Нана был виден издалека, и казалось, это место невозможно спутать с другим. Чёрный провал вместо крыши. Рядом - чёрные обугленные ветви садовых деревьев.
  
   Когда-то это строение походило на крепость. Не в пример большинству жилищ в Тырговиште, жилище Нана окружал не дощатый забор, а высокая стена, которая срасталась со стенами самого дома. Когда-то белая, теперь она выглядела серой, вся в трещинах, а местами слой штукатурки и вовсе отвалился, обнажая кирпичи.
  
   Влад спешился возле ворот, в которых теперь появились широкие щели, потому что доски наполовину сгорели. Сквозь щели виднелся двор, заросший бурьяном и кустарником. Войко со всей силы налёг на правую воротину, чтобы она чуть приоткрылась внутрь, и господин мог пройти.
  
   Даже сейчас в этом дворе ощущался лёгкий запах гари, или Владу это только казалось. Под ногами при каждом шаге что-то ломалось и похрустывало - головешки или кирпичное крошево.
  
   Вот заросший травой холмик, который некогда был крыльцом со ступеньками. Возле холмика прямоугольная дыра в стене - дверь. В комнатах все стены стали чёрными от копоти, и тоже везде разросся бурьян и кустарник.
  
   Внутрь дома кто-то протоптал еле заметную дорожку. Влад огляделся: "Неужели здесь ещё кто-то может жить?"
  
   В кустах раздался шорох. Из листвы бурьяна выглянули две рыжие морды бродячих псов. Войко, увидев их, поднял с земли камень, но морды исчезли раньше, чем камень просвистел в воздухе.
  
   - Прочь отсюда! - на всякий случай крикнул слуга.
  
   Влад ещё раз огляделся.
  
   - А знаешь, Войко, - сказал он, - ведь я этого Нана не очень жаловал, хоть и должен был с ним породниться. А теперь... вот если бы сейчас оказалось, что он не умер, я бы обнял его, как отца.
   - А за что же ты его не жаловал, господин? - спросил Войко не столько из интереса, сколько из-за того, что понял - юному хозяину требовалось выговориться.
   - За что не жаловал? Да... - Влад махнул рукой, - если подумать, из-за пустяка. Дело давнее. Пять лет назад это случилось. Отец тогда вынужден был гостить у султана, на румынском троне сидел проходимец вроде Владислава, но другой, а я с братьями и с мачехой прятался в дальнем имении у Нана. Мне там показалось скучно. И я сбежал. И пропадал недели три. А когда вернулся, Нан велел меня запереть в пустом амбаре и держал там долго. А после сказал, что если б был мне отцом, то высек бы меня.
  
   Влад внимательно посмотрел на Войку, пытаясь угадать, как серб оценит этот рассказ - посчитает ли, что Нан тогда позволил себе лишнего, или не посчитает. Войко при слове "высек" только чуть поднял брови от удивления, потому что знал, что княжеских сыновей можно сечь, только если на то будет воля их отца, а иначе даже мысль о таком деле является дерзостью, и всё же слуга не оказался возмущён.
  
   - Нан был по-своему прав, - продолжал Влад, - ведь из-за меня такой переполох случился. Все боялись, что я попался людям того проходимца, который сидел на троне. Если бы я вправду попался, моему отцу было бы куда сложнее вернуть себе власть. Вот все и испугались. И Нан, наверное, тоже испугался. Но я тогда сильно обиделся на него. Думал, он себя выше меня ставит.
   - А на самом деле?
   - А на самом деле он просто хотел поучить меня уму-разуму, чтобы я не стал позором для своего отца. Мне ведь тогда четырнадцать было. Я только и думал о том, что передо мной весь мир открыт. Всё хотелось изведать, всё попробовать. Наверное, мой старший брат должен был за мной приглядывать, но он и сам тогда ещё из отрочества не вышел. Вот Нан и решил посадить меня в амбар, а после сделал внушение.
   - Значит, из амбара выпустил?
   - Конечно. И всё же велел своим слугам приглядывать за мной, чтобы я снова не сбежал. А тем временем мой отец выпросил у султана войско и вернул власть, а после с Наном уговорился, что я женюсь на дочери Нана. А я жениться не хотел. И про невесту знать ничего не хотел. А теперь мне жалко. Мне бы хоть узнать, красивая она была, или не очень. Я ведь даже лица её не помню. Значит, забуду скоро, а я не хочу забывать. Всё-таки, хоть мы с Наном и не успели породниться, а его семья, это и моя семья была тоже. И этот дом - мой дом.
  
   Слуга слушал внимательно и не перебивал.
  
   - Посмотри, - сказал Влад, широким жестом показывая вокруг. - Вот ведь как получилось. Приехал я домой, и что же нашёл? Вот что. Один мой дом разорён, а другой сожжён дотла. Отец, когда сосватал мне Нанову дочь, говорил, что этот дом станет для меня кровом в том случае, если во дворце опять поселится некий проходимец. Отец говорил, что в этом доме меня всегда радушно примут. И вот я приехал, и нет мне радушного приёма ни там, ни здесь.
  
   Влад говорил уже не столько для Войки сколько для себя. Девятнадцатилетний юнец будто размышлял вслух:
   - Пока мы не добрались до Тырговиште, я всё гадал, стал ли Нан предателем или не стал. Выходит, что нет. Ведь его убили подло - дом подожгли. Если б он что-нибудь дурное совершил и за это поплатился, то умер бы по-другому. Когда правые люди неправому мстят, они не так мстят - домов не поджигают. Они выбирают открытое место и нападают с оружием при свете дня, чтобы все видели, что это Божий суд. А Нана убили подло. Значит, он за правду пострадал.
  
   Влад замолчал, но продолжал размышлять, как же могло случиться, что во время пожара Нан с семьёй куда-то делись, а вернее собрались все в одной комнате, дверь в которую оказалась наглухо заперта. Почему сам Нан, жена, сын, дочь или кто-то из троих челядинцев не открыли на стук? Не смогли, потому что к тому времени были крепко связаны или мертвы?
  
   "Поджигатель не мог действовать один", - размышлял Влад. Слишком много всего следовало сделать - затащить всех хозяев и ближних слуг в одну комнату, запереть дверь, поджечь дом и сделать всё, чтобы затруднить тушение. А ещё этим поджигателям следовало убить сторожевых собак, чтоб не мешали и не шумели, и это, наверное, оказалось самым сложным - убить собак без шума.
  
   "А может, не было никого постороннего? Может, те четверо челядинцев, которые чудом спаслись, сами всё учинили, а затем дом подожгли, выбрались и начали рассказывать, будто ничего не знают. Их бы отправить к пыточных дел мастеру, да расспросить хорошенько!" - думал Влад.
  
   Конечно, казалось удивительным, что четверо человек, долго и верно служивших своему господину, вдруг решились его убить. "А не удивительно, что слуги моего отца, верно служившие ему, вдруг взяли и сделали то же самое?" - с ожесточением твердил себе девятнадцатилетний юнец. "Пусть бояре избрали другой способ убийства, но действовали похоже, - повторял он. - Ведь они не только на самого господина подняли руку, но и на семью. Брата моего не пощадили. А если бояре смогли, то отчего же простые люди не могут?"
  
   Сложно теперь было докопаться до правды. Прошло уже почти два года. Почти два года с тех пор, как погиб отец Влада. Почти два года с тех пор, как старший брат оказался погребён заживо. Почти два года с тех пор, как сгорел Нан с семьёй. Почти два года с тех пор, как во дворец султана доставили весть, что на румынском троне теперь сидит Владислав, венгерский ставленник, смело перешагнувший через множество смертей. Два года Влад жил мыслью о том, что вернётся в Тырговиште, всё выяснит и отомстит. И эти два года пролетели как один день.
  
   * * *
  
   Когда Влад вместе с Войкой вернулся во дворец, то увидел, что остальные его слуги, подаренные султаном, уже доставили сюда обе телеги с походным добром и готовятся обживаться.
  
   - Господин, - с поклоном произнёс один из слуг, - не прикажешь ли запереть ворота? А то заходят сюда чужие люди, не поймешь, откуда взявшиеся.
   - И кто же заходил? - рассеянно спросил Влад.
   - А вот, - слуга указал на некоего парнишку, стоявшего возле крыльца. Рядом с парнишкой на ступеньках лежал огромный узел - что-то завёрнутое в серую холстину.
  
   Заметив Влада, парнишка встрепенулся, сгрёб узел в охапку - значит, не очень тяжела была ноша, хоть и велика - а затем бодрым шагом направился к новому хозяину дворца. Приблизившись на расстояние семи шагов, паренёк бережно опустил ношу на землю и поклонился.
  
   - Доброго дня, господин, - произнёс он и тут же попросил. - Возьми меня на службу. Я много чего могу делать - комнаты убирать, печи топить. Стряпать не умею, но знаю, как правильно подавать блюда на государев стол. Да и весь распорядок дворцовый знаю: в котором часу государю вставать положено, и в котором - спать ложиться. И знаю, что все слуги в такое время должны делать - что отнести, что принести государю, чтоб он сам не утруждал себя распоряжениями. Человек вроде меня тебе пригодится.
   - Пригодится? - Влад покачал головой. - У меня достаточно слуг. И они знают мои нужды лучше тебя.
  
   Паренёк смутился на мгновение, но сразу нашёлся:
   - Вот и Владислав мне то же сказал, когда я к нему просился в услужение. Достаточно, у него, говорит, слуг. И я, раз такое дело, отступился.
  
   На лице Влада не отразилось никакого отклика на эти слова, но соискатель дворцовой должности смело повторил:
   - Я отступился и теперь к нему на службу не пойду, даже если сам звать станет.
   - А мне ты это зачем говоришь? Угодить хочешь? - спросил Влад.
   - Может, и угожу, - хитро сощурился паренёк. - Ты глянь, господин, что у меня в узле.
   - И что же?
   - Я сначала думал, не продать ли, - последовал уклончивый ответ, - но совестно мне стало такие вещи продавать.
   - Отчего же совестно?
   - Да оттого, что принадлежали они твоему родителю, господин. А я у него служил и за сохранность тех самых вещей отвечал.
   - Служил? Я тебя не помню, - строго произнёс Влад. - А слуг своего отца я помню хорошо.
   - Так я к нему на службу пришёл уже после того, как ты, господин, отправился к султанскому двору, - признался паренёк. - Послужить я успел недолго. Всего полгода прошло, а затем появился Владислав.
   - И ты ему тоже думал послужить? - зло спросил Влад. - А ведь наверняка знал, что смерть моего отца и смерть моего старшего брата совершились не без его участия.
   - Да откуда ж я мог знать? - соискатель дворцовой должности сделал особое ударение на последнем слове. - После смерти государей всегда слухи ходят. Меня старый Митру учил не всякому слуху верить. Я и не верил.
  
   При упоминании имени Митру в голове у Влада возник образ седоусого старика, который прислуживал в личных отцовских покоях. Старик следил за чистотой и подкладывал дрова в печки, если дворцовый истопник не успевал это делать. Бывало, что Митру прислуживал и за трапезой, но не на пиршествах, а тогда, когда отец обедал и ужинал у себя. "Может, не врёт? - подумал Влад. - Может, этого паренька и впрямь назначили старику в помощники?"
  
   - Я и не верил, - меж тем продолжал паренёк, - но когда самого Владислава воочию увидел, а затем оказалось, что старый Митру при нём тоже служить не будет, потому что неугоден, вот тогда я и призадумался.
   - И что же надумал?
   - А то, что не нравится мне Владислав, раз слуги прежнего государя ему не угодны. Что бы он там ни сделал, а мне он не нравится. И решил я, что не должен он владеть вещами твоего отца. Тогда я, пока ещё из дворца не выгнали, собрал, что мог, ну и вынес потихоньку. Уж мне было известно, как пройти так, чтоб меня не...
   - Так значит, там, в узле - вещи моего отца? - перебил Влад.
   - Да, - кивнул паренёк. - Вот я и решил отнести это тебе. А если тебе не надо, тогда...
  
   Договорить он не успел, потому что новый хозяин дворца спрыгнул с коня:
   - А ну-ка покажи, что принёс.
  
   Войко тоже спешился и, вынужденно бросив коней стоять без присмотра, побежал вперёд господина, оттеснил паренька в сторону и поставил узел на угол одной из телег. Негоже ведь господину к самой земле нагибаться.
  
   Влад не помнил, как развязал туго стянутые концы холстины, но вот они разошлись, и глазам предстали однотонные и узорчатые ткани государевых кафтанов, лежавших один на другом. Наверное, отец и впрямь носил их, но вспомнить, где и когда, не получалось. Когда Влад вспоминал родителя, то ясно видел перед собой только лицо, а остальное - как в тумане. Сквозь этот туман трудно различался даже цвет одежд, хотя... Сын, перебирая разноцветные кафтаны, вдруг увидел ярко-красный рукав и вспомнил, что этот цвет всегда был отцу приятен. Несомненно!
  
   Влад, взявшись за рукав, вытянул красное одеяние из стопки. Затем, ни слова не говоря, снял пояс с мечом и передал Войке, после чего скинул с себя турецкий кафтан, непременно упавший бы на землю, если б не подоспел один из слуг.
  
   Вместо турецкого одеяния Влад надел отцовскую вещь. Прислушался к себе и только тогда подумал, что одежда могла оказаться пропитанной ядом. Девятнадцатилетнему юнцу приходилось слышать истории о подобных отравлениях. Вряд ли таким способом мог быть отравлен отец, но даже если родителя отравили не через одежду, а через пищу или питьё, то в этот раз, чтобы разделаться с сыном, могли поступить иначе...
  
   К счастью, обошлось. Одежда не жгла кожу, как обычно бывает, если она вымочена в отраве, и даже почесаться не хотелось. Значит, верными оказались отцовские слова, слышанные когда-то: "Человеку, который прав, бояться нечего".
  
   - Рукава чуть длинноваты, а так впору, - заметил Войко, подворачивая господину рукава, имевшие такую же красную подкладку.
  
   Влад снова препоясался мечом и спросил паренька:
   - Как тебя зовут?
   - Нае, - ответил тот.
   - Хорошо. Беру тебя на службу, - объявил Влад и сделал знак Войке преклонить ухо.
  
   Серб склонился.
  
   - Приглядывай за этим новым слугой, - тихо сказал Влад, хоть и не сомневался, что Нае достаточно сообразителен, а потому догадается о смысле приказа.
  
   Нае, будто в подтверждение, произнёс с поклоном:
   - Благодарю тебя, господин. Ты не беспокойся. Я стану служить честно. Старый Митру учил меня, что за всяким слугой, даже если за ним никто не следит, всё равно пригляд есть, ведь Бог за нами за всеми следит, и все наши дела записываются в небесные книги. Я эту науку помню, поэтому буду верен и старателен.
  
   Вдруг у Влада появилась одна мысль. "Записываются, - про себя повторил он. - Записываются. А ведь не только в небесной канцелярии записываются все наши дела, но и на земле в канцеляриях запись ведётся".
  
   Девятнадцатилетний хозяин дворца, теперь уже в отцовском кафтане, взошёл на крыльцо и быстрым шагом направился в канцелярию. Калчо был там и прибирал вещи, разбросанные Челиком и другими турецкими воинами.
  
   Увидев своего юного господина, писарь остолбенел.
  
   - Что? Опять не по нраву тебе моя одежда? - с лёгкой улыбкой спросил Влад.
   - Будто родитель твой с того света вернулся, - пролепетал старый болгарин. - Только усы бы тебе, и ты был бы совсем как...
   - Покажи мне грамоты Владислава, которые составлялись на советах, - перебил Влад. - Все, что есть, покажи.
  
   Если государь издаёт приказы, одаривает верных слуг новыми имениями или пишет письмо в сопредельные страны, то в княжеской канцелярии непременно должна остаться копия приказа, дарственной или письма, потому что ни один государь не в силах помнить свои дела во всех подробностях.
  
   В то же время для канцелярии считалось редким случаем, чтобы копию делали нарочно. Иногда, конечно, снисходило на некоего писаря вдохновение, и он составлял документ сразу набело, без единой помарки, чтобы показать своё искусство. А так копиями служили черновые записи - те, что с зачёркнутыми строчками, приписками на полях, кляксами. Смысл ведь в этих записях оставался тот же, а красота была не важна. Она создавалась только напоказ - для тех документов, что расходились из дворца во все стороны.
  
   Такие документы, выпущенные в мир, уподоблялись птицам, выпушенным из клетки - ищи и не найдёшь, а вот исчирканные и замаранные бумаги и пергаменты оставались в канцелярии, причём за два года, пока Владислав пребывал у власти, разных его грамот, составленных на совете, появилось достаточно, и черновиков накопилось много.
  
   - А для чего тебе, господин, эти грамоты? - спросил Калчо, открывая сундуки и стопками выкладывая требуемое на столы.
   - Хочу узнать, кто из отцовских слуг оказался предателем, а кто остался верен до последнего часа, - ответил Влад. - И раз уж нет у меня живых свидетелей, я призову в свидетели пергамент. Письмена всегда правду говорят, ведь нет у них ни страха, ни корысти.
  
   Девятнадцатилетний юнец уселся за стол, пододвинул к себе стопку черновиков и принялся читать. Скользя взглядом по очередному листу, он обращал внимание только на самые последние строчки, где указывались имена бояр, присутствовавших вместе с Владиславом на совете в тот день, когда составлялся текст.
  
   Влад хотел найти в этих строках знакомые имена - имена отцовых бояр. Вернее хотел бы не найти ни одного знакомого имени, но знал, что непременно найдёт.
  
   В отличие от писем в сопредельные страны, частенько сочинявшихся на латыни, грамоты составлялись на славянском языке, и этим языком новый хозяин дворца владел отлично. Никакой помощи в разборе символов, нацарапанных чёрными чернилами на пожелтевших пергаментах, Владу не требовалось.
  
   Ему был знаком и сам порядок составления грамот. Список бояр начинался словами "се же свидетели" - дескать, вот кто наблюдал за составлением документа. Сами же бояре, упомянутые в списке, назывались словом "жупаны" и, чтобы называться так, то есть попасть в княжеский совет, они порой шли на многое.
  
   - Се же свидетели: жупан Мане Удрище, брат его Стоян, - прочитал Влад и задумался. Он помнил Мане Удрище и Стояна - невысокого роста неприметные бояре с короткими чёрными бородами.
  
   Когда на троне сидел отец Влада, эти люди упоминались в грамотах последними, а теперь оказались упомянуты первыми. Значит, теперь они в совете стали наиглавнейшими, не считая самого князя. "Что же они такого сделали для Владислава, что он настолько возвысил их? Неужели, это они - главные заговорщики? Вот двуличные души! Псы паршивые!" - думал девятнадцатилетний Влад.
  
   Именно при его отце боярин Мане Удрище и боярин Стоян впервые стали заседать в совете, то есть именно Владов отец дал им в руки власть, но как видно, им захотелось получить больше, и тогда они... Влад не стал дальше распалять в себе гнев и продолжил чтение.
  
   Следующим в списке стоял жупан Тудор, и как только глаза наткнулись на это имя, перед мысленным взором возник крупный человек с тёмно-русой бородой, с годами становившийся всё крупнее, а борода его - всё шире. В своё время Тудор первый поступил на службу к отцу Влада. Это случилось, когда отец, изгнанник, вынужденный жить в Трансильвании в Шегешваре, ещё только претендовал на престол. Самому Владу тогда едва исполнилось шесть, но он помнил, как впервые увидел в родительском доме, в столовой странного незнакомца с заросшим щетиной подбородком. Да, тогда этот Тудор ещё не был бородат, и маленькому Владу запомнился именно подбородок, а ещё - большие запылённые сапоги из толстой кожи.
  
   - Называй меня дядей, - сказал Тудор сыну своего господина.
  
   Казалось, что этот жупан никогда не станет предателем, ведь именно Владов отец возвысил его, подарил ему обширные имения. До этого Тудор был почти нищ, а благодаря милостям стал богат, да и в совете занял одно из первых мест. "И вот теперь он тоже в милости у Владислава! Гнусный человек!" - мысленно воскликнул Влад.
  
   Следующим в списке оказался жупан Станчул, но это совсем не могло никого удивить. Мане Удрище с братом Стояном и Тудор попали в княжеский совет лишь при отце Влада, поэтому их отступничество казалось чёрной неблагодарностью, но вот со Станчулом дело обстояло иначе. Он заседал в совете с незапамятных времён и успел состариться, заседаючи. Он пережил четырёх правителей и теперь служил Владиславу - пятому! "Пятого он и на шестого сменит, если случай представится", - ехидно подумал девятнадцатилетний юнец.
  
   Ничуть не удивило и появление жупана Юрчула в списке предателей. Он, будучи родным братом Станчула, переходил от государя к государю точно так же! Очевидно, у этих братьев предательство уже вошло в привычку, заставляя предавать снова и снова! "Выродки! Оба выродки!" - сказал себе Влад.
  
   "А вот жупан Димитр", - отметил он в очередной грамоте. При Владовом отце этот человек служил начальником конницы. При Владиславе свою должность сохранил. И, конечно, для этого постарался! Такое не могло произойти просто так!
  
   Обращало на себя внимание и имя Михаила, который хоть и не являлся боярином, но занимал при дворе важную должность - начальника канцелярии. "Уж не тот ли это Михаил, который при моём отце имел должность простого писаря?" - подумал Влад, но всё же засомневался, поэтому решил спросить у Калчо, а старый болгарин, как оказалось, уже выложил на столы все документы и теперь стоял неподалёку, с любопытством наблюдая за своим юным господином.
  
   - Много ли поведали господину письмена? - спросил Калчо, как только Влад встретился с ним взглядом.
   - Достаточно, - ответил новый хозяин дворца. - Я вижу, что предателей было семеро.
   - Семеро? - Калчо покачал головой. - Письмена назвали тебе только семерых, господин?
   - Из тех, что служили моему отцу, а теперь служат Владиславу, я насчитал семерых, - сказал Влад, довольный своим расследованием и полагавший, что улов предателей получился крупным. - Вот ведь как любопытно получается. Государь сменился, а жупаны остались те же и по-прежнему заседают в совете. Некоторые даже возвысились. Например, Мане Удрище с братом. А ещё я вычитал, что начальником канцелярии сделался некий Михаил...
   - Да, это тот самый, что служил у твоего отца писарем подобно мне, - подхватил Калчо.
   - Ну, вот. Значит, предателей семеро, потому что Михаил - как раз седьмой.
  
   Писарь снова покачал головой:
   - Увы, тебе известно не всё.
   - А что ещё я должен узнать? - спросил Влад.
   - Увы, бумага не всё может рассказать.
   - В самом деле?
   - Вот если бы ты, господин, расспросил меня самого, то узнал бы больше.
   - Так значит, ты - живой свидетель! - воскликнул Влад и стукнул себя по лбу. - Я и сам мог бы догадаться. А что ж ты меня не поправил, когда я сказал, что живых свидетелей у меня нет?
   - Не посмел поправлять, господин.
   - Так расскажи мне то, чего я не знаю!
  
   Влад встал из-за стола и подошёл к писарю. Новый хозяин дворца старался говорить и смотреть милостиво, чтобы собеседник не боялся. Ведь если бы старый болгарин испугался, то принялся бы кланяться вместо того, чтобы рассказывать.
  
   - Не все жупаны, что предали твоего отца, вошли в совет Владислава, - медленно и тихо произнёс Калчо, - но предатели не остались без награды. Те, кто не получил место в совете, получат землю.
   - Получат? - переспросил Влад. - А почему до сих пор не получили? Почему Владислав ещё не выполнил обещание?
   - Если бы он сделал это сразу, то стало бы ясно, за что получены новые имения, - пояснил Калчо. - Но не все жупаны захотели, чтобы об их предательстве знал целый свет. Некоторые предпочти сохранить своё предательство в тайне, но и от награды отказываться не пожелали, поэтому они с Владиславом договорились, что он подарит им землю в течение ближайших лет.
   - И кто же эти хитрецы? - сощурился Влад. Он уже убедился, что в архивах всего не вызнаешь, но считал своё упущение не очень значительным: "Сейчас добавится два-три имени".
  
   Калчо вздохнул и будто нехотя начал перечислять:
   - Землю получат жупан Радул, жупан Влексан, который Флорев сын, а ещё жупан Татул, жупан Шербан и жупан Баде.
  
   Влад помнил их, но сейчас перед глазами прошли какие-то серые тени. Главным были не они сами, а их число. Пять это больше, чем два или три.
  
   - Ещё пятеро? Вот сколько развелось людей с гнилым нутром, - юнец перестал щуриться и вместо этого нахмурился. - Значит всего предателей двенадцать?
   - Нет, их больше, - сказал писарь.
   - Погоди. Как это больше? - Влад подошёл к собеседнику совсем близко и глянул ему в лицо. - Помимо тех, что ты назвал, есть Мане Удрище и его брат Стоян. А ещё есть Тудор. Также есть Станчул и брат его Юрчул. Есть Димитр и, наконец, бывший писарь Михаил, который теперь начальник канцелярии.
   - Ты позабыл ещё одного Мане, - послышался тихий ответ. - Этот Мане при твоём отце был главным распорядителем двора, а при Владиславе сделался начальником дворцовой конюшни.
   - Значит, предателей тринадцать?
   - Нет, ещё больше, - продолжал Калчо.
   - Ещё!?
   - Да. Ты, господин, не знаешь ещё одного жупана, который зовётся Нягое. Он стал служить твоему отцу уже после того, как ты отправился жить ко двору султана. Однако Нягое тоже предал твоего отца и, как многие, предпочёл ему Владислава.
   - Многие... - повторил Влад и после этого слова вдруг сник. - Итого четырнадцать.
   - Да.
   - Но четырнадцать это слишком много.
  
   Это только в сказках четырнадцать врагов - пустяк. В сказке враги гибнут так же легко, как и появляются. Когда по слову рассказчика главный герой взмахивает мечом, то головы негодяев и предателей тут же скатываются с плеч - скатываются легко, будто и не прикреплены к шеям. Рассказчик даже не успевает устать, повествуя, как всё случилось.
  
   А вот попробуй расправиться с четырнадцатью, если это не тени, порождённые живым воображением, а люди из плоти и крови, большинство из которых ты знал на протяжении многих лет. Попробуй представить, как убиваешь их. Попробуй, если никогда никого не убивал и совсем не уверен, что у тебя хватит сил снести взмахом меча даже одну голову.
  
   Ну, а прежде попробуй представить, как все четырнадцать совершили злодейство, и это будет не похоже на сказку. В сказке все злодеи-заговорщики действуют, имея в головах одну общую мысль и весьма простую. А в жизни у каждого человека свои мысли и свой путь, сложный и извилистый. Попробуй представить все эти запутанные пути и понять, как они могли привести разных людей к одному общему решению - к решению предать и убить.
  
   Четырнадцать разных людей, а цель одна, причём задумали они то, на что даже в одиночку решаются немногие... Если вдуматься, такое совпадение покажется невероятнее самой удивительной сказки!
  
   - Это слишком, - пробормотал юнец. - Значит, отца предали почти все его жупаны.
   - Так уж вышло.
   - Но как так может быть!? - теперь Владу захотелось кричать. - Откуда вдруг столько? Двенадцать и то много, а их четырнадцать! Теперь я понимаю, почему ты не хотел быть свидетелем. Пусть лучше бы мне сказали всё письмена, верно? Но они не сказали. Поэтому ты решил исполнить свой долг? Значит, ты сам, как пергамент - нет у тебя ни страха, ни корысти?
   - Тебе видней, господин.
   - Я хочу видеть, но я как будто слеп, - признался Влад. - Я смотрю на тебя, но не знаю, верить тебе или нет. Ты говоришь, что предателей четырнадцать. А как так могло выйти!?
   - Так уж вышло, - повторил Калчо и поспешно добавил, - но тебя должно утешить, что нашлись и такие жупаны, которые не предавали твоего родителя и умерли за него. Это жупан Нан, жупан Станчул Хонои, жупан Семён, жупан Радул Борчев и ещё Нан по прозвищу Паскал.
  
   Боярин Нан сразу встал перед глазами, как живой, и посматривал с укоризной: "Ну вот. А ты меня не жаловал".
  
   Станчул Хонои тоже вспомнился Владу сразу. Рыжий боярин с веснушчатым лицом. Возвысился при отце Влада и до конца остался благодарным своему князю за милости - не поменял его на другого. Не то, что Тудор!
  
   Раду Борчев, то есть Борчев сын, помнился Владу как человек с гордо вскинутой головой и большими чёрными полуседыми усами. Этот боярин был весьма богат, а его отец в своё время тоже заседал в княжеских советах. Радул Борчев часто говорил, что всегда служил и продолжит служить лишь одной княжеской семье. Он служил дяде Влада, звавшемуся Александр Алдя, а затем - отцу Влада, но вот Владиславу, происходившему из другой ветви румынского княжеского рода, служить не стал.
  
   Нан Паскал тоже был человеком примечательным. Русоволосый боярин, над которым все добродушно посмеивались. Он ведь получил своё прозвище потому, что родился на Пасху, то есть в день, когда воскрес Христос. Вот все и говорили, что этому боярину можно давать самые опасные поручения - кто родился на Пасху, тот точно проживёт долгую жизнь, и удача станет сопутствовать ему во всём, а значит, ему ничего не страшно... Жаль, не оправдалось это поверье. Нан Паскал был ещё совсем не стар, когда умер.
  
   Чтобы вспомнить боярина Семёна, Владу пришлось чуть-чуть призадуматься, но лишь чуть-чуть. Из серого тумана, окутавшего прошлое, возник в меру дородный серобородый человек, который своей судьбой был подобен Станчулу. Всю жизнь тоже служил только одному князю - отцу Влада, причём всю жизнь занимал при нём одну и ту же должность - заведовал княжескими застольями. Невольно мелькнула мысль: "Наверное, те, кто отравил отца, первым делом хотели взять Семёна в сообщники, но он отказался. Однако если отказался, тогда почему сразу же не доложил обо всём своему господину?" Этот вопрос пока оставался без ответа, но как бы там ни было - Семён не предавал.
  
   - Пятеро, - угрюмо произнёс Влад. - И их всех убили?
   - Да. Нан сгорел, а остальных убили. Как убивали Станчула Хонои, Радул Борчева и Нана Пскала, я почти сам видел. Это прямо здесь, во дворце случилось, в тронном зале, - сказал Калчо. - Твой отец и брат к тому времени уже умерли, а Владислав ещё не приехал в Тырговиште. Междувластие наступило, и вот собрались бояре на совет, чтобы решить, что дальше делать. Все собрались - и те, кто предал твоих родичей, и те, кто их поддерживал. И случилась ссора. Я там не присутствовал. Только слышал, как кто-то крикнул: "Ой, убили!" И все дворцовые слуги побежали туда, откуда был крик. Я пришёл тоже, но уже всё кончилось. Станчул Хонои, Радул Борчев и Нан Паскал лежали в крови на полу. А Димитр стоял над ними и стража - рядом. Что случилось, точно не знаю. Стража была при мечах, но мечи, когда я пришёл, находились в ножнах, поэтому я ничего не знаю. К тому же, Мане Удрище, который стоял там среди других бояр, вдруг начал кричать, что трое убитых сами виноваты. Дескать, они сами первые стали кидаться на всех и хотели убить. Однако оружия при убитых я не видел.
   - Почему же никто не обратил на это внимание? - удивился Влад.
   - Все слушали, что кричал Мане, - ответил писарь. - К тому же в зале получился страшный беспорядок. Мебель была разбросана, ковры - смяты. Возможно, люди подумали, что оружие затерялось в этом беспорядке.
   - А Владислав, когда приехал, то, конечно, разбираться не стал? - со злой улыбкой спросил Влад.
   - Вдовы убитых ходили к Владиславу с прошением, чтобы нашёл виновных и покарал, - сказал Калчо, - а Владислав ответил, что уже всё выяснил, и что все бояре, которые присутствовали при убийстве, поклялись, что убитые сами во всём виноваты, раз нападали первые. Владислав сказал, что не будет наказывать тех, кто всего лишь защищал свою жизнь.
   - А Семёна как убили? - Влад опять сделался угрюмым.
   - Его убили раньше. Неподалёку от дворца. Там я совсем ничего не видел. Только слышал, что это случилось.
   - Пятеро убитых, - повторил Влад. - Пятеро честных людей, которые отправились на тот свет, против четырнадцати здравствующих предателей. Пятеро отважных людей, а против них - четырнадцать подлецов и трусов. И те, кого оказалось больше, одержали верх. Простым большинством. Вот так дрянное обычно и побеждает. Побеждает потому, что злого в мире куда больше, чем доброго. В мерзости тонет всё доброе и чистое... Ты полагаешь, что это и впрямь утешительно, Калчо?
  
   Писарь потупился.
  
   - А вдруг ты всё-таки врёшь? - с подозрением глянул на него Влад. - Мой отец был добрым государем. С чего бы стольким людям предавать его? С чего!? Ради обещанных земель? Но ведь у бояр и так много земли. Они, может, и рады были бы получить ещё, но не такой же ценой!
   - То, что не делается из жадности, делается из трусости, - сказал писарь. - Бояре испугались того войска, которое привёл с собой Янош, когда сажал Владислава на трон. Сказать по правде, бояре и так поддержали бы Владислава, без всякого подкупа, но Владислав-то этого не знал и наобещал им многое, а они не стали отказываться.
  
   Девятнадцатилетний юнец вдруг почувствовал, как правая рука сама собой сжимается в кулак. Но в чём был виноват писарь? Он говорил скромно. Не дерзил. Не швырял слова горькой правды прямо в лицо своему господину. Если б вздумал делать так, то непременно получил бы зуботычину.
  
   Влад оглянулся, не зная, куда деть эту руку с кулаком, которая так и хотела ударить. Не найдя другого предмета, ткнул в стопку пергаментов. Они прогнулись под ударом без всякого сопротивления, поэтому Владу легче не стало. Чувства всё равно просились наружу - теперь уже слезами, но Калчо не должен был этого видеть, и никто не должен, поэтому девятнадцатилетний хозяин дворца повернулся к двери и пошёл прочь.
  
   * * *
  
   "Почему предателей так много? Почему?" - спрашивал себя Влад, быстрым шагом идя по широкой дороге, ведшей через фруктовые сады к озеру, в котором разводили форель для княжеского стола. Девятнадцатилетний юнец торопился, будто собирался обогнать собственные мысли, хоть и понимал - они не могут выветриться из головы и остаться позади, даже если ещё немного прибавить шагу.
  
   Возле озера дорога поворачивала и теперь вела вдоль берега, но Влад вдоль берега не пошёл, остановился у большой раскидистой ивы. Эти деревья, на первый взгляд бесполезные, росли вокруг всего озера, чтобы создавать тень для форели. Считалось, что так рыбе в жаркие летние дни будет прохладнее.
  
   "Почему?" - в который раз спросил себя Влад и вдруг со всей силы впечатал кулак в толстый ствол дерева. После удара показалось, что кора у ивы такая же мягкая, как стопка пергаментов, ведь боли почти не чувствовалось.
  
   Вернее эта боль казалась ничтожной по сравнению с тем, что Влад чувствовал внутри себя. Ему теперь предстояло ненавидеть скольких людей! И он хотел ненавидеть, но эта ненависть не вмещалась в сердце, ей было тесно. Чувствовалась странная тянущая боль. Казалось, сердце сейчас разорвётся, а ведь раньше Влад думал, что подобные чувства - выдумка.
  
   Два последних года Влад жил с чувством ненависти и жаждал мести, но готовился совсем к другому. Он думал, что убьёт Владислава... и Яноша убьёт, если сумеет до него добраться. А ещё Влад думал, что устроит казнь на главной площади Тырговиште, где будут посажены на кол несколько предателей. Несколько. Это значит, человек пять-шесть. Может, семь-восемь. А теперь речь шла о четырнадцати, но Влад уже начал понимать, что и этим дело не кончится, ведь у четырнадцати бояр-предателей были слуги, которые помогали своим господам, то есть слуг тоже следовало казнить. Выходило, что число казнимых выросло до трёх десятков или даже до четырёх.
  
   А ещё у бояр имелись родственники - братья, сыновья, племянники - которые тоже наверняка знали о готовящемся предательстве и позволили ему совершиться. Значит, всех молчаливых соучастников тоже следовало казнить, потому что им не понравится государь, который приговорит предателей к казни. Казнь послужит поводом для мести со стороны этих самых братьев, сыновей и племянников, то есть поводом для новых предательств.
  
   Весь этот широкий круг людей уже сейчас вызывал у Влада ненависть, и этой ненависти было тесно в сердце, но в то же время было и мучительное чувство сомнения - сомнения в том, что поступаешь правильно.
  
   Султан Мурат на Косовом поле зарубил четверых человек и даже глазом не моргнул. Теперь Влад знал, что сам должен будет поступать так - отправить на казнь четыре десятка человек и при этом не моргнуть глазом. Но ведь Влад ещё ни разу за всю жизнь никого не убил и даже не приказывал убить. Это в мыслях он уже расправился с Владиславом и с Яношем тысячу раз, но действительная расправа - совсем другое.
  
   Влад поднял голову и посмотрел куда-то сквозь ветви ивы, где на пасмурном небе через облака пробивалось солнце: "Господь, - мысленно произнёс он, - Ты велишь мне любить врагов моих, прощать их семижды семьдесят раз. Но Ты видел, что сотворили предатели! Ты видел, скольких они убили, и как убили! И за это тоже прощать!? Ты не велишь мстить, не велишь убить их, а велишь мне и дальше терпеть от них. Почему? Неужели в Твоей бесконечной доброте Ты любишь и врагов моих? И жалеешь их?"
  
   Влад не мог больше смотреть на солнце и опустил взгляд: "Что же это получается? А как же справедливый суд? Где теперь справедливость? Ушла из этого мира? Значит, она ушла в ту минуту, когда Ты в лице Христа велел прощать до семижды семидесяти раз? Значит, справедливость я найду лишь на том свете, а на этом царствует беззаконие!? Так что ли, Господь!? О ком ты больше заботишься - обо мне или о моих врагах!?
  
   В голове тут же отыскался готовый ответ, когда-то вложенный туда наставником-монахом, преподававшим сыну румынского государя закон Божий. Теперь же государев сын лишь усмехнулся этому ответу: "Да, я помню-помню. Ты говорил устами царя Соломона - Ты наказываешь лишь тех, кого любишь, а у тех, от кого Ты отвернулся, жизнь легка и беззаботна".
  
   Влад снова усмехнулся: "Только не верю я в это, Господь. Не верю я в это. Яви мне хоть малую часть той милости, которую Ты являешь святым и мученикам. Или я мало пострадал? Да уж, конечно, со святыми не сравнить. Но ведь ты являешь свою милость и врагам моим. Не Ты ли Сам говорил, что в засуху изливаешь благодатный ливень на головы праведных и неправедных? Значит, если Ты являешь милость врагам моим, которые во много раз хуже меня, то почему не хочешь явить мне!? Почему Ты не хочешь сделать мою жизнь лёгкой!? А если не хочешь, так позволь мне самому позаботиться о себе, и я устрою всё по своему убогому разумению. Что молчишь?"
  
   - Прости их, - послышалось из-за спины.
  
   Оказалось, что за спиной стоял Войко. Значит, "прости их" только что произнёс он, однако Влад был не вполне уверен, что правильно понял:
   - Кого "их"?
   - Предателей, - с готовностью пояснил серб.
   - Я что, разговаривал вслух?
   - Нет, господин, но я догадался, о чём ты думаешь, - сказал Войко.
   - Ты подслушивал мой разговор с писарем?
   - Нет. Но Калчо сам мне сказал, что тебя огорчили его слова, и что ты отправился куда-то в эту сторону, а я отправился тебя искать, потому что не надо тебе, господин, ходить одному.
  
   Влад не ответил и, не зная, на чём остановить взгляд, задумчиво посмотрел на озеро.
  
   Всё пространство было поделено на садки, в которых плавала рыба, выловленная в горных реках, привезённая сюда и выпущенная, чтобы дожидаться того часа, когда придётся отправиться на княжескую кухню. Рыба и сейчас жила в озере, только её никто не кормил уже несколько дней, и потому форель в ближнем садке, видя на берегу человеческие фигуры, устремлялась к ним, как к богам в ожидании манны небесной.
  
   Влад заметил это, потому что вода пошла волнами, а ведь в других частях озера оставалась спокойной.
  
   Новый хозяин дворца опять глянул на Войку и спросил:
   - У тебя есть хлеб?
  
   Слуга порылся за пазухой и достал кусок пресной лепёшки, от которой господин стал отщипывать по нескольку мелких кусочков, а затем швырять в озеро. Вода в садке как будто закипела, каждая из сотен рыб не находила себе места, страшно заволновалась, боясь упустить корм. Влад улыбнулся - яростное бурление воды и толкотня рыб, почти драка, вполне соответствовали его нынешнему настроению. Он начал успокаиваться.
  
   - Тебе лучше простить своих врагов, господин, - снова произнёс Войко.
   - Простить? - новый хозяин дворца покачал головой. - Тогда мои враги начнут думать, что им всё позволено.
   - Бог велел прощать, - продолжал серб. - И тебе так будет лучше, господин. Ты приобретёшь верных слуг, потому что человек, которого простили, всегда чувствует себя обязанным.
   - Он считает себя обязанным, только если у него есть совесть, - возразил Влад. - Здесь не тот случай.
   - И что же ты хочешь делать? - забеспокоился Войко.
   - Казнить.
   - Всех?
   - А также тех, кто находится с ними в кровном родстве. И всех слуг, которые помогали своим хозяевам творить зло. Это, наверное, полсотни человек или даже сотня, но я раз и навсегда истреблю это змеиное отродье. Раз и навсегда! - у Влада задрожали руки. Кусочки, которые он отрывал от лепёшки, стали неравными. Один чересчур большой, а другой - несколько крошек между пальцами. Пришлось глубоко вздохнуть, чтобы руки снова начали слушаться.
  
   Войко забеспокоился ещё больше, чем прежде:
   - Господин, ты задумал страшное дело. Если станешь говорить об этом, все решат, что ты безумен.
   - Да, ты прав, - согласился Влад. - И потому найти помощников будет трудно. А ты стал бы помогать?
   - Господин, - серб опустил голову, - я должен тебе помогать, потому что я твой слуга, но сейчас ты хочешь вредить самому себе. Должен ли я помогать тебе в таком деле?
   - Вредить самому себе? - не понял Влад.
   - Ты собираешься поступить не по-христиански и знаешь это. Сейчас в тебе говорит обида.
   - Обида? - Влад с силой швырнул в озеро остатки хлеба. - Во мне говорит неотомщенный дух моего отца! А ещё - неотомщенный дух моего брата!
   - Господин, сперва подумай, к чему тебя это приведёт!
   - Ты прав, - сказал господин, снова успокаиваясь, но думал при этом не о прощении. - Надо поразмыслить. Тут с наскока всё сделать не получится. Поразмыслить надо как следует.
  
   * * *
  
   Влад полагал, что в первую ночь во дворце, да ещё в бывших отцовых покоях, не сможет заснуть, однако заснул и даже видел сон, поначалу показавшийся вполне приятным.
  
   Приснились колья посреди пустой немощёной площади. На колах застыли тела предателей, а Влад, кажется, сидел на коне и смотрел на казнь. Рядом с собой он видел Челика с отрядом и нескольких своих слуг. Толпы зевак не было. Люди боязливо выглядывали из окон ближайших домов, а на улице никто не показывался.
  
   Влад нисколько не досадовал из-за этого: "Пусть прячутся, если хотят. Не нужны они мне". Он развернул коня и поехал прочь, испытывая чувство лёгкости и даже радость от только что свершившегося возмездия. Челик ехал рядом и просил позволения пошарить в домах казнённых - вдруг там найдётся что-нибудь ценное. Влад дал позволение, и Челик с отрядом исчез.
  
   Через мгновение Влад уже въезжал на свой княжеский двор, но там оказалось так же пусто, как на улицах Тырговиште. Ни одного слуги не нашлось ни во дворе, ни в коридорах. Не оказалось и бояр в тронном зале. А ведь там должны были сидеть бояре! Не предатели, разумеется, а верные бояре, которые есть у всякого государя.
  
   "Куда же они делись?" - подумал юный князь. Он прошел дальше по коридору, заглянул в некую дверь и увидел незнакомую комнату.
  
   "Ну, наконец-то, хоть одна живая душа", - улыбнулся Влад. В комнате он обнаружил девочку того особого возраста, когда видно, что уже не маленькая, но и взрослой не назовёшь.
  
   Платье она надела почти взрослое, пошитое из тяжёлого тёмно-жёлтого бархата, но юбка опускалась не до пят, как положено девушке, а лишь до лодыжек, так что оставались видны башмачки, отделанные той же бархатной тканью.
  
   Лицо девочки Влад не видел, потому что та покрыла голову белой кисеёй, словно невеста. "А ведь рано ещё в невестах ходить - в двенадцать-то лет, - подумал Влад. - Ведь видно же, что ещё и тринадцати не исполнилось, хотя скоро должно".
  
   Девочка вертелась перед небольшим зеркалом, висевшим на стене - то правым боком встанет, то левым. Поправит кисею ручкой, унизанной колечками, и опять вертится, довольная собой.
  
   Влад хотел спросить: "Кто ты?" - но не успел, потому что девочка обернулась к нему и лукаво произнесла:
   - А ты на мне женишься?
  
   Влад понял, что это дочь Нана. Сколько ей было два года назад, когда сгорел дом? Двенадцать. Значит, ей и теперь оставалось двенадцать, ведь мёртвые не растут и не стареют.
  
   - Я бы женился, если б ты не умерла.
   - Я же не виновата, что я мёртвая, - возразила дочь Нана с детской обидой в голосе. - Ну, скажи - женишься? Женишься?
  
   Влад молчал, думая, как бы лучше отвязаться от покойницы, а девочка в ожидании ответа вертелась перед зеркалом, как ни в чём не бывало.
  
   Вдруг что-то случилось. Она ахнула и схватилась за левый бок. Влад ринулся вперёд, на помощь и тут увидел, что между пальчиков с колечками сочится алая кровь. Однако дочь Нана не испытывала боли, а только досаду.
  
   Именно таким, досадливым движением девочка отняла руки от бока. Спрятать под ладонями внезапно появившуюся рану не получалось. Как же скроешь алое пятно, которое расползается по платью очень быстро! Вот уже и на пол капает кровь.
  
   Влад по-прежнему не видел лица своей невесты, но знал, что та растеряна и огорчена. Она ведь хотела выйти замуж, а внезапно появившаяся рана мешала ей в этом.
  
   - Ты на мне уже не женишься, да? - спросила дочь Нана. - Потому что я такая? Но ведь ты обещал! Мой отец сказал, что ты женишься. А теперь его нет, и некому призвать тебя к ответу! Ты меня обманул!
   - Да как же я могу на тебе жениться, если ты мёртвая?
   - Потому что ты обещал!
   - Я спрашиваю не почему, а как, - раздражённо повторил Влад. - Как это можно теперь? Я что, землю из твоего дома в платочке к алтарю понесу? Ведь я знаю, что от тебя только горстка пепла осталась, да и тот давно пропал.
  
   Дочь Нана потупилась.
  
   - А почему ты тут стоишь и кровь свою льёшь? - продолжал спрашивать Влад. - Если ты сгорела, почему у тебя на боку рана? Или ты умерла не в огне?
  
   Девочка вдруг глянула своему несостоявшемуся мужу куда-то через плечо, и он даже сквозь кисею увидел, как её глаза расширились от ужаса. Влад начал оборачиваться, одновременно правой рукой нащупывая рукоять кинжала, заткнутого за пояс, и в это мгновение проснулся.
  
   Сновидец обнаружил, что уже не стоит посреди незнакомой комнаты, а лежит в кровати в отцовских покоях, очень знакомых, и что сейчас не день, а ночь.
  
   Сердце колотилось. Правая рука, собиравшаяся сжать рукоятку кинжала, которого наяву не было, сама собой сжалась в кулак, и Влад даже стукнул кулаком по одеялу, потому что очень хотелось вернуться в сон и увидеть тайного врага, но после пробуждения это стало невозможно. Всё, что теперь можно было делать, это размышлять о том, кто бы такой мог привидеться.
  
   Серебряный свет заливал комнату - была ночь накануне полнолуния - и Влад, оглядывая обстановку вокруг, не мог отделаться от странного чувства, что, если очень захотеть, то неизвестный враг, которого не удалось увидеть во сне, сейчас привидится наяву, выйдет из самого тёмного угла.
  
   Девятнадцатилетний юнец даже произнёс тихо:
   - Ну, что же ты... Выходи...
  
   Никто не вышел, и тогда Влад начал размышлять о боярах-предателях, ведь неизвестный враг мог оказаться одним из этих людей.
  
   Новый хозяин дворца уже знал достаточно, чтобы попробовать составить в голове картину событий двухлетней давности. "Чтобы устроить заговор, предателям следовало собраться где-то и всё решить, - начал рассуждать Влад и почти сразу пришёл к мысли, что собрание случилось в доме главного заговорщика, то есть боярина Мане Удрище, и что первым в заговор оказался вовлечён Тудор, ведь в грамотах князя Владислава имя Тудора стояло сразу после имени Мане. Вряд ли такой порядок в грамотах мог оказаться простой случайностью!
  
   Владу почему-то представился поздний вечер и некая обеденная комната, освещённая лишь свечами. А ещё представилось, как Мане со своим братом Стояном сидит за столом, где выставлено скромное угощение, ведь к тому времени, когда бояре начали готовить заговор, Рождественский пост уже начался.
  
   Владу представлялось, как в комнату вваливается Тудор. В совете у Владислава Тудор оказался ниже Мане, а вот в совете у Владова отца дело обстояло наоборот, и, значит, пока заговор ещё не составился, Тудор должен был говорить с Мане и Стояном свысока.
  
   Истово перекрестившись на иконы, висевшие в правом углу от двери, Тудор, наверное, произнёс небрежно: "Доброго вечера хозяевам. Зачем звали?"
   "Поговорить надо", - конечно, ответил Мане, причём тихо, ведь он всегда казался скромным и незаметным.
   "О чём поговорить?" - наверное, спросил Тудор, громыхая лавкой и усаживаясь за стол.
   "О беде, которая на нас надвигается, - вероятно, сказал Мане и, разумеется, добавил. - Господин Янку из Гуниада очень недоволен нашим государем".
  
   Влад был совершенно уверен, что с этой фразы начался заговор, и что её произнёс Мане Удрище. Она отражала всю суть! Могущественный венгр, которого в Румынии многие называли на румынский лад - Янку - оказался недоволен отцом Влада. Это недовольство, зревшее далеко за горами, породило страх уже в Румынии и стало причиной предательства, пусть никто кроме Мане поначалу не боялся.
  
   "Не доволен? И что?" - должен был небрежно ответить Тудор, но всё же насторожиться.
   "Янку, если захочет, сможет собрать большое войско, и ты это знаешь", - конечно, напомнил Мане.
   "И что? - наверное, повторил Тудор. - Зима уже почти наступила. Все горные дороги скоро занесёт снегом. Значит, если Янку не собирается перейти горы в ближайшие три недели, то в эту зиму уж точно к нам не явится. Чего ты вдруг всполошился?"
   "Я имею сведения, что Янку собирает войско и придёт к нам до того, как дороги станут непроходимыми, - наверняка сказал Мане. - Я получил эти сведения от купца из-за гор. Я продал этому купцу пчелиный воск и согласился уступить в цене, когда купец обещал рассказать мне весьма важную новость".
   "Тогда почему ты не сказал об этом во дворце на совете?" - конечно, удивиться Тудор.
   "А наш государь призадумается, если я скажу? - Мане должен был с сомнением покачать головой. - Я могу сказать об этом на следующем совете, и ты увидишь, что наш государь, не задумавшись ни на мгновение, тут же повелит нам собирать войско. Он решит сразиться с Янку, а ведь ты знаешь, что биться с Янку бесполезно. Войско у этого человека лучше вооружено и обучено, чем наше. Разумнее сразу начать переговоры о мире, но наш государь ничего такого не станет начинать. Он пойдёт в бой и погубит себя, а также нас заодно".
  
   Подробность про купца, покупавшего воск, Влад придумал, потому что не знал пока, откуда боярину Мане Удрище стало известно о планах Яноша, но в то же время не приходилось сомневаться, что Мане, узнав о намерениях Яноша, сразу решил, что отец Влада станет воевать. Отец непременно стал бы воевать и не покорился бы венгерской власти, ведь иначе погубил бы двух своих сыновей, оставшихся в заложниках у султана Мурата как доказательство верности туркам - туркам, а не венграм! Отец ценил жизни детей, а бояре, конечно, ценили свои жизни... А ещё очень ценили своё добро!
  
   Владу так и слышался тихий голос Мане, увещевавший Тудора, а вот голос Манева брата Стояна не слышался. Представлялось, что Стоян ничего не говорил, но кивал непрерывно.
  
   "Только подумай, что случится, - должен был говорить Мане боярину Тудору. - Придёт Янку, сместит нашего государя. А мы, даже если сохраним наши жизни, впадём в нищету, ведь у нас отберут все наши имения..."
   "Отберут?"
   "Да. Чтобы вручить тем, кто поддержит нового государя".
   "Ты зря так беспокоишься, - наверное, ответил Тудор. - Вспомни, что было не так давно. Янку отобрал трон у нашего государя, но наш государь всё вернул себе с помощью султана. Вернёт и на этот раз".
   "Да, я помню, как было, - конечно, отвечал Мане. - Помню, как мы жили при том государе, которого поставил Янку. Я лишился своего имения возле Тырговиште. И у тебя тоже отобрали многое. Ты помнишь?"
   "Когда наш государь вернулся с турецким войском, ты получил всё обратно. И я тоже вновь обрёл потерянное", - должен был сказать Тудор, а Мане не мог не твердить своё:
   "Да, но я потерпел многие убытки. Я лишился доходов, которые мог бы получить по осени. Оброк собрал временный владелец. Да и дом мой оказался разорён. Мне пришлось всё восстанавливать. А тебе?"
   "Убытков я не избежал, согласен".
   "Так и впредь не избежишь, - должен был говорить Мане. - Янку не оставит нас в покое. Он снова придёт, поставит некоего своего ставленника, а после придут турки и возвратят трон нашему государю, а затем опять придёт Янку воевать с нами, и так без конца. Янку - упорный человек, а вот у султана много других забот, кроме как помогать нашему государю. Что если однажды султан не захочет помочь? Мы лишимся всего, если раньше не сгинем в бесполезной битве, которую затеет наш государь этой зимой. Рано или поздно мы сгинем или разоримся. Ты хочешь этого?"
   "Никто не хочет, - конечно, ответил Тудор, - но я верю в разум нашего государя. Завтра на совете ты скажешь, что Янку собирает войско, а если ты не скажешь, то я сам скажу".
   "Что ж... скажу, и посмотрим, что будет, - конечно, согласился Мане. - Надеюсь, наш государь не станет отдавать губительных повелений".
  
   Мане оказался хитрым человеком. Он знал, как поступит отец, заботящийся о своих сыновьях, отданных в заложники. Мане знал, что отец Влада решит сразиться с Яношем, а после того, как на совете были отданы "губительные повеления", хитрый Мане, разумеется, говорил с Тудором снова, и на этот раз Тудор был согласен, что надо что-то предпринять. "Поддался предателю и тоже стал предателем!" - думал Влад.
  
   Выдуманное походило на правду, но тратить время на выдумки новому хозяину дворца больше не хотелось. Он поднялся с кровати, натянул турецкие шаровары, надел поверх белой исподней рубахи длинный турецкий халат, сунул ноги в турецкие домашние туфли и вышел в соседнюю комнату, где спали трое слуг.
  
   Слуги, разумеется, тут же проснулись, вскочили со своих постелей, сонно моргая, но старались принять бодрый вид.
  
   - Позовите писаря Калчо, - сказал Влад.
   - Что-то случилось, господин?
   - Нет.
  
   Влад понимал, что заниматься государственными делами предпочтительнее днём, а не ночью, но надежды заснуть уже не было, поэтому потратить следующие несколько часов на хождение из угла в угол и на пустые рассуждения казалось жалко.
  
   - Предупредите писаря, что сейчас мы будем составлять ответ на письмо в Брашов. Я придумал складный красивый ответ и хочу изложить всё на бумаге, пока не забыл.
  
   * * *
  
   Сон, виденный в первую ночь во дворце, наверняка был предзнаменованием, но жизнь совсем не походила на то, что было явлено. К примеру, ни город, ни дворец не остались пусты.
  
   Прошла пара дней, и вот жители Тырговиште перестали бояться. Влад встречал на улице всё больше людей, которые почтительно кланялись, давали дорогу. Во дворец вслед за Нае стали возвращаться слуги, а затем начали приезжать бояре, которых Владислав по разным причинам не захотел к себе приблизить, так что в тронном зале очень скоро не осталось ни одного свободного места.
  
   Лишь священник дворцового храма по-прежнему отсутствовал, поэтому новый хозяин дворца оказался вынужден ездить к обедне в митрополичий собор, но и это в итоге обернулось к лучшему - в соборе вдруг объявился митрополит, который в воскресенье сам совершал службу.
  
   После её окончания некий дьякон передал Владу устное приглашение явиться "к владыке", то есть в митрополичьи палаты, которые находились совсем недалеко - на другой стороне городской площади.
  
   Пришлось вместе с дьяконом пешком пересечь площадь, затем - двор митрополичьих палат, подняться на крыльцо, а в палатах, напустив на себя скромный вид, вежливо говорить с седобородым старцем, который был облачён в чёрные монашеские одежды и восседал в резном кресле.
  
   С этим человеком Влад не был знаком. Четыре года назад, когда румынских княжичей провожали в Турцию, благословение в дальнюю дорогу давал другой митрополит. Про нынешнего Влад знал только то, что этот помазывал Владислава на трон. Теперь же старик был совсем не прочь провести обряд для нового правителя, если от этого будет выгода церкви. "Владыке тоже нет дела до того, законный ли государь носит корону", - подумал Влад, и эта мысль очень мешала обращаться к митрополиту почтительно.
  
   Всё же пришлось сдержаться, и сдержанность была вознаграждена. Через неделю Влад прошёл церемонию помазания в том же соборе на площади и, окружённый боярами, торжественно проследовал во дворец, чтобы сесть на трон.
  
   К тому времени в казне уже появились деньги, поскольку Владислав по осени не успел собрать все подати, и их привозили теперь уже новому государю. Влад понимал, что привозят далеко не всё - многое прикарманивается - но пока он с этим ничего не мог поделать.
  
   Искать новые доказательства боярского заговора Влад тоже не мог. Вместо этого приходилось ездить по стране, посещать города и крепости, утверждать там начальников из числа своих людей, хотя, конечно, эти люди остались бы своими лишь до поры. Они не стали бы проливать кровь за своего государя.
  
   Может, поэтому во сне тронный зал виделся пустым? Ведь верными до поры были и бояре Влада. Они бы рассеялись, как дым, при первой же опасности. Это понимали даже турки, и потому новый румынский государь совершал дальние поездки в сопровождении большого турецкого отряда из нескольких сотен всадников, приставленных Караджой-беем.
  
   Наконец, Влад добрался до монастыря Снагов, где был похоронен отец. Там юный государь узнал подробности похорон, но они не пролили свет на историю с боярским заговором. Влад надеялся, что узнает больше. Надеялся, что дух отца как-нибудь заговорит с сыном. Даже была минута, когда казалось, что заговорил - дух просил о мщении. Но произошло ли это на самом деле?
  
   Влад даже приказал вскрыть могилу, хотел устроить что-то вроде встречи с родителем - последней встречи на границе мира живых и мира мёртвых. Юный государь видел отцово тело и на мгновение почувствовал, будто сам пролежал два года в могиле. От этого окрепло решение мстить, но отец так ничего и не сказал.
  
   Наверное, всё, что он хотел сказать, было ниспослано во сне. А может, ничего не было ниспослано, и сон-загадку Влад загадал себе сам. "Если сам загадал, значит, сам и отгадаешь, - говорил себе юный правитель. - Кто напугал Нанову дочь? Кто прятался за спиной? Возможно, Янош и Владислав, ведь от них ты в своём сне не избавился, не посадил их на кол заодно с боярами-предателями!"
  
   В поездках и бесплодных раздумьях время летело незаметно. У христиан уже почти настал декабрь, а у магометан закончился месяц рамазан, который, как известно, является периодом строгого поста, поэтому окончание рамазана - большой праздник.
  
   По случаю окончания рамазана Влад был приглашён в турецкий лагерь, где пировал с Караджой-беем и другими турецкими военачальниками, но приглашение не могло считаться знаком настоящего уважения. Христианин, пусть и высокородный, никогда не станет ровней мусульманину - эту истину Влад усвоил твёрдо и потому, узнав, что Караджа-бей зовёт на пир, сразу подумал: "Это неспроста. Ведь я туркам не настоящий друг".
  
   Османское войско и впрямь вело себя не как в гостеприимных землях, а так, словно находилось на войне. Лагерь обнесли рвом, за рвом поставили дреколья как защиту от вражеской конницы, а за дрекольями - ещё один оборонительный круг из повозок, однако наибольшая часть этих повозок, судя по их строению, были не турецкими. На них туркам привезли купеческие товары в уплату за то, что никто не станет грабить Тырговиште.
  
   В лагере царило шумное веселье. Турецкая армия сидела вокруг костров, ела баранину, сушёные фрукты, запивая лошадиным молоком, пела, а кто-то даже пускался в пляс. Зато жители в румынской столице не очень веселились, ведь за их счёт праздновался и теперешний праздник. Влад знал, что шесть тысяч румынских овец пошло под нож, чтобы турки могли по обычаю отметить окончание рамазана, а уж возы с сушёными фруктами никто не считал.
  
   Даже бояре на совете нет-нет да и спрашивали, когда же турецкие воины отправятся восвояси. Юный государь отвечал, что скоро, но в то же время не мог не понимать, что его положение на троне после ухода турецкой армии сделается очень шатким. Сегодня Влад в сопровождении небольшой свиты, состоявшей из его слуг, некогда подаренных султаном, явился в турецкий лагерь, чтобы узнать свою дальнейшую судьбу.
  
   Вот и огромный узорчатый шатёр Караджи-бея, где пировало полсотни турков - именно столько могла вместить эта тканая гора, из недр которой теперь доносились разговоры и музыка.
  
   Гость спешился, отдал оружие Войке и по расстеленному прямо на земле ковру пошёл ко входу.
  
   Снаружи было светло и холодно, а внутри - темновато и душно. В полумраке, разгоняемом десятками подвесных светильников, вокруг белых скатертей, выстланных в длинный ряд и уставленных яствами, сидели все турецкие военачальники. Пили они не лошадиное молоко, а вино, поэтому некоторые уже порядком захмелели и, шутки ради, хватали за ноги новоприбывшего гостя, которого турецкий слуга вёл вдоль стенки шатра - туда, где во главе собрания сидел сам Караджа-бей.
  
   Подойдя к нему на расстояние пяти шагов, Влад прижал правую ладонь к груди и, отвесив поясной поклон, произнёс положенное по случаю витиеватое приветствие:
   - Желаю всяческого счастья верному слуге великого и непобедимого султана Мурата. Пусть твоя слава множится вместе со славой твоего господина. Пусть никогда не затупится твоя сабля, и не ослабеют руки. Пусть хрустят вражеские кости под копытами твоего коня.
   - И тебе всяческого счастья, Влад-бей. Садись и будь моим гостем, - ответил Караджа-бей.
  
   Гостя усадили справа от хозяина, совсем рядом, и это говорило о том, что приглашение, в самом деле, было получено неспроста - предстояла важная беседа - однако предводитель турецкого войска не стремился сразу перейти к делу. Обычай гостеприимства требовал сначала поговорить о пустяках. Или пустяками это только казалось?
  
   - Небеса часто посылают нам дождь, а снега почти нет, - задумчиво проговорил Караджа-бей. - Выпадет и растает. Можем ли мы ждать настоящего снега в ближайшие дни?
   - Я думаю, что настоящий снег мы увидим через неделю, - так же неспешно ответил Влад.
   - Моим верблюдам такая погода неприятна, - заметил военачальник. - Холодная вода пропитывает верблюжью шерсть, и животные мёрзнут.
   - Верблюды не созданы для северных стран, - сказал Влад, - но многое в таких случаях зависит от военачальника. Я слышал, что у одного искусного полководца даже теплолюбивые слоны могли преодолеть заснеженный горный перевал. Полагаю, что ты, Караджа-бей, не менее искусен в том, чтобы водить войска.
   - Да, я тоже думаю, что мои верблюды не падут, - улыбнулся султанов военачальник.
  
   Меж тем слуги начали разносить чай, подслащённый мёдом. В первую очередь, конечно, несли Карадже-бею и сидящим рядом с ним военачальникам. Влад же, чуть повернув голову, наблюдал, как один слуга держал поднос с чашками-пиалами, а второй наполнял их из большого медного чайника и по очереди подавал пирующим.
  
   В Румынии чай пили разве что заезжие купцы с востока, поэтому вид пиал, да и самого чайника казался юному румынскому князю необычным даже после четырёх лет, прожитых в Турции.
  
   По традиции Влад получил чашку последним - гостю давали возможность убедиться, что хозяева пьют, и питьё не отравлено. Слуга с поклоном протянул пиалу двумя руками, а Влад принял её правой рукой и, не торопясь, пригубил угощение.
  
   Караджа-бей, сидящий рядом, целую минуту причмокивал, наслаждаясь напитком, и, наконец, решил, что обычай гостеприимства соблюдён, поэтому можно перейти к делу:
   - Я узнал, где сейчас находится свинья Юнус, - произнёс турок, а Влад, услышав уничижительное наименование, прочно закрепившееся за Яношем Гуньяди, навострил уши:
   - И где же эта свинья?
   - За горами совсем близко. В большом городе в двух днях пути отсюда.
   - В Брашове? - удивился Влад.
   - Да, вы называете этот город так, - невозмутимо отвечал Караджа-бей.
   - Ах, вот почему брашовяне ничего не ответили мне на письмо, - пробормотал Влад и пояснил турецкому военачальнику. - Я говорил тебе, что они прислали мне приглашение приехать в гости. Я ответил, что занят и не могу приехать, но думал, что они станут уговаривать меня, а они не стали. Больше писем из Брашова не было, и я всё думал - почему. Значит, потому, что Юнус уже там.
   - Мои разведчики только что вернулись из тех краёв и говорят, что свинья Юнус собрал войско, которое вот-вот готовится выступить, - почти перебил Караджа-бей.
  
   После таких новостей история с письмом интересовала его очень мало, да Влад и сам понял, насколько важны нынешние события:
   - Твоё войско сразится с Юнусом? - спросил он.
  
   Караджа-бей не ответил, лишь поднял брови. У турков это означало не удивление, а безоговорочное "нет", но Влад, даже зная это, решил настаивать. От турков сейчас зависело, осуществит ли юный румынский государь свою месть:
   - Но почему бы тебе ни сразиться с этой свиньёй?
   - Свинья Юнус умён, - твёрдо произнёс Караджа-бей. - Он сейчас не придёт. Он придёт позже.
   - Тогда оставайтесь, - сказал Влад, совсем позабыв, во что обходится жителям Тырговиште содержание войска, и что народ уже ропщет.
   - Моё войско должно уйти до того, как пойдёт снег, - всё так же твёрдо произнёс Караджа-бей. - У многих воинов нет тёплой одежды. Если я останусь, эти воины заболеют и уже будут не воины. А свинья Юнус надеется на такой поворот дела. Хочет, чтобы моё войско ослабело в ожидании. Лишь после этого он нападёт, поэтому я не стану ждать. Я уйду.
   - Юнус не сможет долго выжидать, - попробовал возразить Влад. - Если пойдёт снег, войску Юнуса трудно будет перейти горы, и чем больше выпадет снега, тем труднее.
   - Я слышал, что два года назад он перешёл горы, когда снега уже было много, - недоверчиво заметил Караджа-бей.
  
   Два года назад... Турецкий военачальник имел в виду поход, когда Янош Гуньяди пришёл в Румынию, чтобы свергнуть Владова отца. Это случилось в конце декабря. В конце.
  
   "А сейчас только начало, - понял юный румынский государь. - Турки не станут ждать целый месяц. Не станут мокнуть под холодным декабрьским дождём. Не станут мёрзнуть под снегом, если на это нет воли султана".
  
   - Но разве ты не должен помогать мне? - Влад предпринял последнюю попытку уговорить Караджу-бея. - Великий султан приказал тебе это. Значит, ты должен остаться.
  
   Турецкие брови, успевшие вернуться на прежнее место, опять сдвинулись вверх.
  
   - Но почему? - не отставал Влад, поэтому Караджа-бей оказался вынужден пояснить юному глупцу:
   - Великий султан не приказывал мне воевать с Юнусом. Он приказал лишь помочь тебе получить трон твоего отца. Я в точности исполнил повеление своего повелителя и больше ничего не должен.
  
   Влад плохо помнил, как прошло оставшееся время пира. Говорить с Караджой-беем было не о чем, а другие турецкие военачальники, сидевшие рядом и слышавшие разговор, словно в насмешку надавали юному румынскому князю разных советов, как сразиться с Яношем Гуньяди, когда венгерское войско придёт.
  
   "Они разве не понимают, что у меня нет воинов? - думал Влад. - Та дружина, которая есть, разбежится по домам при первом же слухе о том, что Янош идёт".
  
   Из лагеря юный румынский князь возвращался с понурой головой. Теперь стало совершенно ясно, что месть в ближайшее время не осуществится. Владу ничего не оставалось - только бежать из Румынии.
  
   После духоты шатра осенний ветер казался ещё более холодным. С севера, с гор, наползало стадо тяжелых туч. "Может, из них и повалит первый снег? - спрашивал себя юный правитель. - Может, не стоило уверять турецких военачальников, что снег мы увидим лишь через неделю? Нет, всё правильно. Для снега слишком рано".
  
   Кони Влада, Войки и остальных Владовых слуг мерно вышагивали по дороге, которой ещё месяц назад здесь не было. Её проложили турки, точнее вытоптали. Обустраивая свою стоянку, они сновали туда-сюда, и вот поглядите - почти такой же широкий тракт, как те, что существовали испокон веку и соединяли Тырговиште с соседними городами. "И почему султановы военачальники так боятся Яноша Гуньяди? Если б не этот страх..." - думал Влад.
  
   - Послушай, Войко, - с напускной весёлостью произнёс юный румынский князь, - а может, и нам с тобой отправиться в турецкие земли вслед за Караджой-беем?
   - Караджа-бей спросит тебя, зачем ты едешь с ним, - слуга покачал головой. - И что ты ответишь? Надо будет найти достойную причину. Достойную, - повторил он. - А разве она есть?
   - Я скажу, что хочу отвезти султану дань за этот год, - всё так же весело ответил Влад. - Тогда Караджа-бей не посмеет препятствовать моему возвращению в Турцию. Я приеду ко двору, вручу дань, а если к тому времени мой трон окажется захвачен Владиславом, то останется только руками развести. Ах, как же это вышло!
  
   Девятнадцатилетний юнец натужно рассмеялся, представляя, как будет разыгрывать перед султаном простака, а вот Войко, кажется, испугался. Судя по всему, серб не хотел возвращаться в Турцию. Наверное, не хотел оттого, что здесь он являлся слугой, а в турецких землях снова стал бы слугой-рабом. Такое никому не понравится.
  
   Войко ещё минуту назад полагал, что возвращение в Турцию для господина невозможно, но выплата дани, пусть даже в этом году её никто не ждал, и впрямь могла стать хорошим предлогом.
  
   - Не езди, господин, - взмолился серб.
   - Почему? - теперь уже недовольно спросил Влад и продолжал. - Я что, должен ждать, пока Гуньяди появится здесь со своим войском и снова посадит Владислава на трон? Не-ет, я предпочитаю убраться восвояси, пока не поздно! В прошлый раз Гуньяди не пожалел даже моего брата. Думаешь, я останусь жив?
  
   Войко замолчал, но всем своим видом выражал несогласие, поэтому господин решил продолжить разговор:
   - Куда мне ехать, как ни в Турцию? Может, в Молдавию? Но ты же знаешь, что там сейчас стоит войско, которое подчиняется Яношу.
   - В Молдавии сейчас правит твой дядя, - робко возразил Войко. - Он не даст воинам Яноша схватить тебя.
   - Не даст? - усомнился Влад. - Я для молдавского государя никто. Он только по названию мой дядя, а так мы даже ни разу не виделись. К тому же, ты ведь помнишь, что я отправил ему письмо две недели назад, а он не ответил. Думаешь, если я приеду, он будет считать меня за родственника?
   - Кто знает...
   - Нет, - покачал головой Влад. - Я думаю, он потому и не ответил, что боится иметь со мной дело. Воины Яноша находится в Молдавии не просто так. На них держится трон моего дяди. Точно так же, как мой трон держится на турецких воинах. Дядя полностью зависит от Яноша и к тому же женат на его сестре. Нет, я в Молдавию не поеду. В Турции меня примут радушнее. И лучше ехать туда сейчас, вместе с многочисленными попутчиками, которые станут мне ещё и охраной. К тому же, в Турцию рука Яноша точно не дотянется.
   - Султан Мурат будет недоволен, когда поймёт, что ты приехал не только для того, чтобы привезти дань, - снова принялся возражать серб.
   - И всё же пять тысяч золотых его задобрят, - усмехнулся Влад.
   - Должно быть, ты надеешься снова получить от султана войско?
   - Скажешь, я глупец?
   - Султан не даст тебе войско. Господин, подумай. Мурат только что воевал. Он ещё не скоро накопит денег для следующей большой войны. А вдруг он захочет сначала пойти в Азию и воевать с тамошними беями и эмирами?
   - Я подожду, - теперь юный румынский князь сделался угрюмым.
   - Ты будешь ждать пять лет... или десять.
   - Лучше ждать десять лет, чем разделить судьбу моего отца и старшего брата. Или я должен встать на колени перед Гуньяди и молить о милости!? - Влад, до этого сидевший в седле вполне спокойно, вскинулся, из-за чего конь решил, что хозяин сейчас пошлёт его в галоп.
  
   Пришлось успокаивать коня, а Войко меж тем твердил своё:
   - Господин, ты знаешь, что султан в гневе не менее опасен, чем Гуньяди. Подумай. Ведь ты будешь полностью во власти султана. Когда станет ясно, что Владислав снова на троне, тебе придётся просить султана об убежище. И Мурат непременно спросит - неужели ты не предвидел, что в твоё отсутствие твой трон окажется занят? И что ты скажешь? Признаешься, что сбежал от Яноша? Или притворишься дураком и скажешь, что ничего не предвидел? А вдруг султана разгневает твой страх перед Яношем? Или разгневает твоя глупость? Или то, что глупость притворная? Знаешь, как говорят у меня на родине? Голова - не вербное дерево, и если её срубят, из пня уже ничего не вырастет.
  
   Сербская поговорка произвела на юного румынского князя весьма сильное впечатление, и всё же он возразил:
   - Это моя голова. Так позволь мне рискнуть ею.
   - Господин, прошу тебя - доверься мне, - Войко чуть склонился в сторону господина и положил ему руку на отворот рукава, давая понять, что хочет сказать что-то важное.
  
   Влад остановил коня, а серб продолжал вполголоса:
   - Доверься мне, и я найду тебе хорошее убежище в моих родных землях. Пусть я давно не был там, но я знаю эти места. Там есть горные деревни, где ты сможешь пожить вдали от любой власти, будь то власть местных правителей, власть Яноша Гуньяди или султана. А тем временем я съезжу в Молдавию и всё разведаю. Господин, подумай. Ведь в моих краях ты не будешь зависеть от воли султана. Ты сможешь сам определять свою судьбу. Разве тебе этого не хочется?
  
   Влад задумался и решил, что Войко прав, но всё же господин не стал сообщать своё решение слуге немедленно.
  
  
   III
  
   День выдался холодным. Декабрьское небо по цвету напоминало блестящий клинок. Холодный воздух тоже заставлял думать о металле. Если резко вдохнуть полной грудью, то казалось, что в лёгкие вонзаются тысячи мелких игл.
  
   Холодам предшествовала оттепель. Недавно выпавший снег растаял, дорогу развезло, а теперь она замёрзла, сделалась твёрдой, но вместе с тем оставалась неровной с застывшими на ней следами лошадиных копыт и колеями от повозок. Кони - всё те же трое вороных, подаренные султаном - с трудом находили, куда ступить, и шли, будто не по дороге, а по каменистой горной тропе, так что лишь иногда удавалось перейти в рысь.
  
   - Может, поедем полем? - предложил Влад. - Там земля должна быть мягче.
  
   Войко, ехавший справа, оглянулся по сторонам. Вокруг были лишь серо-жёлтые равнины - ни одного селения поблизости, и ни души вокруг. Впереди высился тёмный лес.
  
   - Господин, давай всё же въедем в лес по дороге, - сказал серб. - На поле свежие следы будут видны, а нам лучше следов не оставлять, ведь мы в этом лесу заночуем.
  
   Нае, ехавший слева, подал голос:
   - В самом деле, господин. Так будет лучше.
  
   Пусть Нае за прошедший месяц сумел заслужить доверие Влада, но сейчас господину было как-то не по себе. В самой глубине сердца мерзкий голос не уставал повторять: "Вот сейчас твои слуги заманят тебя в лес и убьют там, чтобы завладеть твоими деньгами".
  
   Куш возможным убийцам достался бы большой. Обе перемётные сумы Владова коня были туго набиты мешочками с золотыми и серебряными монетами - княжеской казной, которую Влад взял с собой, когда покинул Тырговиште, спасаясь от венгров.
  
   Венгры, узнав, что турецкое войско уходит, двинулись в Румынию со всей возможной поспешностью, но Влад сейчас почему-то опасался не венгров.
  
   "Почему Войко не хотел, чтобы ты ехал в Турцию? - продолжал мерзкий внутренний голос. - Войко знал, что если ты поедешь в Турцию, то казна достанется султану. Ведь в твоих перемётных сумах те самые пять тысяч золотом, которые ты собирался вручить Мурату как дань. Войко потому уговорил тебя довериться, что решил забрать золото себе".
  
   Сейчас Влад был закутан в длинный тёмный плащ и выглядел обычным путником, но слуги-то знали, что под плащом скрывается кольчуга, надетая поверх кафтана. На боку, разумеется, висел меч и всё же господин почему-то опасался своих слуг, не имевших доспеха, а вооружённых только для вида - ни Войко и Нае не умели толком пользоваться мечами.
  
   "Пусть Войко крупнее меня, но если бы он вздумал напасть на меня, я бы его победил, - мысленно спорил Влад со своим недостойным страхом, угнездившимся в сердце. - Нае так вообще хлипкий. Одного удара хватит. Да и не собираются они на меня нападать. И убивать тем более не собираются".
  
   "А вдруг, когда ты упражнялся в битве на мечах, Войко нарочно поддавался тебе? - продолжал шептать мерзкий голос. - Вот сейчас окажется, что он владеет мечом гораздо лучше, чем ты думал. И ты умрёшь. И твой труп будет брошен на растерзание лесным зверям, а неприкаянный дух останется бродить меж деревьев вплоть до конца времён. А значит, твоя месть Яношу и Владиславу останется неосуществлённой".
  
   "Замолчи! - мысленно приказал Влад. - Рядом со мной не просто слуги, а лучшие слуги. Этим людям я верю. Я не стану подозревать их в измене как раз потому, что хочу осуществить свою месть. Ни одно большое дело не делается в одиночку. Если я перестану верить всем вокруг, то не смогу отомстить. А если не смогу отомстить, то мне и жить незачем. Пусть будет, что будет, а веру в людей я не утрачу".
  
   В лесу путешественники довольно скоро съехали с дороги и углубились в чащу. Коням стало идти проще, несмотря на то, что им приходилось грудью проламывать лесные заросли. Наконец, обнаружилась небольшая поляна, удобная для стоянки. Деревья, окружавшие её, ещё не вполне облетели. Кроны задерживали снег и дождь, поэтому под ними было сухо - пожухлая трава даже не заиндевела. Иней виднелся лишь на стеблях высокого бурьяна, разросшегося на середине поляны, но этот бурьян всё равно мог послужить хорошей разжишкой для костра.
  
   Все спешились, но Владу только и оставалось наблюдать, как его слуги ловко и быстро рассёдлывают лошадей, достают припасы, разводят костерок. Усевшись на одно из сложенных на землю сёдел, Влад только-только протянул ладони к огню, чтобы погреть, а Войко, кланяясь, уже подал господину на жестяном блюде кусок холодного жареного мяса и пресную лепёшку, ещё не зачерствевшую, ведь они находились в пути всего третий день:
   - Лучший способ согреться, это поесть, господин.
  
   Вслед за господином принялись за еду и слуги. На костерке тем временем подогревался горшочек с разбавленным вином, а привязанные кони нашли себе пищу сами, объедая ту траву, которая ещё не успела пожухнуть окончательно.
  
   - Если дозволишь, господин, то я, не дожидаясь завтра, отправлюсь посмотреть, добрались ли остальные до места, - сказал Войко, доедая свой кусок мяса, а лепёшку пряча за пазуху.
  
   Он имел в виду остальных слуг Влада, которые вместе со всем хозяйским скарбом - на телегах, запряжённых волами - должны были добраться до селения, которое находилось отсюда довольно далеко - в нескольких часах пути.
  
   Ещё в Тырговиште было решено, что путешествовать так будет безопаснее - слуги на телегах отправятся из города по главной дороге, ни от кого не таясь, а Влад, Войко и Нае, взяв с собой самое ценное, поедут на конях кружным путём. Соединиться всем предстояло в деревне Былтэнь, но не той Былтэнь, что возле Тыргу-Жиу, где отец Влада два года назад встретил свою смерть, а другой - возле города Слатины.
  
   Деревень с названием Былтэнь в Румынии было много. Когда выбирали место встречи, один из слуг ткнул пальцем в это селение, отмеченное на карте, не зная, что господину оно может показаться дверью в могилу:
   - Может, здесь?
   - Нет, туда мы не поедем, - горячо возразил Войко, ведь он знал о Былтэнь больше, чем тот слуга, однако Влад заставил себя усмехнуться и сказал:
   - Я не суеверен.
  
   И вот Былтэнь приближалось. Может, поэтому Влада одолевали мысли о том, что все вокруг - предатели?
  
   Войко тоже беспокоился, но по другой причине. Сидя возле костерка и поедая нехитрый ужин, он всё думал, не встретит ли в деревне засады.
  
   - Будет лучше, если я приеду туда ночью, - продолжал он объяснять, почему хочет наведаться в Былтэнь сейчас, толком не отдохнув. - Если люди Яноша схватили твоих людей и устроили в деревне западню, ночью мне будет легче уйти от погони.
   - Хорошо, поезжай сейчас, - согласился Влад.
   - А если Войко завтра к предрассветному часу не вернётся, я поеду вслед, - сказал Нае и запоздало спохватился. - Можно мне так сделать, господин?
  
   Влад подумал немного и покачал головой:
   - Нет, так не годится. Поезжайте сразу оба. Если к предрассветному часу не вернётся ни один из вас, я пойму, что дела плохи, и что мне в Былтэнь соваться нельзя. А вы, если попадётесь, думайте больше о себе. До крови не бейтесь, тогда и вас не убьют. Начнут расспрашивать - слишком уж сильно не запирайтесь, тогда никто вас калечить не станет. А когда люди Яноша явятся на это место в лесу, меня уже здесь не найдут. Завтра по приметам будет такой же морозный день. Если что, я уеду по замёрзшей дороге, не оставив следов.
   - Да, пожалуй, так будет лучше, - сказал Войко. - Но господин, как же ты тут один останешься?
   - Неужели, я без слуг и ночи не проживу? - улыбнулся Влад.
   - А если волки?
   - Людей они редко трогают. А если что, меч при мне. Отобьюсь и коня отобью.
  
   Войко и Нае поседлались и уехали, а Влад остался сидеть возле костерка один. "Как там теперь в Тырговиште?" - думал недавний князь, ставший беглецом.
  
   Ему вдруг представился дворец и Владислав, сидящий в тронном зале на княжеском месте. Представились и бояре, расположившиеся на скамьях справа и слева от прохода к трону - все те предатели, кто отсиживался в Трансильвании вместе с Владиславом.
  
   "Не так давно я называл их трусливыми, а теперь они, наверное, веселятся и называет трусом меня", - думал беглый князь. Мысленному взору виделись открытые рты, из которых вырывался смех, а также сотрясающиеся от хохота боярские бороды и бока.
  
   "Почти все хохочут, а кто не хохочет, тот угодливо хихикает", - говорил себе Влад, и сейчас ему было так досадно из-за неудачи, которую он потерпел со своей местью. Он ведь полагал, что к этому времени месть уже будет совершена... А что на деле? Враги не вышли на честный бой. И на честный суд не явились, а разбежались, кто куда! Даже свидетелей преступления не нашлось!
  
   Пусть Войко, ободряя своего господина, говорил:
   - Ты ничего не мог поделать, - но Влад всё равно был недоволен собой. Ему казалось, что временем, проведённым на троне, следовало распорядиться разумнее и не расточать дни на поездки по стране, посещение крепостей.
  
   По правде говоря, Влад думал, что останется у власти дольше и успеет расследовать хотя бы смерть Нана. Как-никак Нан чуть не стал Владу тестем, поэтому расследование причин пожара в боярском доме представлялось почти таким же важным, как расследование смерти отца и брата. Однако и тут юный князь не преуспел!
  
   Конечно, Калчо подсказал кое-что, но знание, полученное от писаря-болгарина, оказалось отнюдь не полным. И не только в отношении Нана. "Это лишь начало долгого пути к истине. Я всё узнаю и призову предателей к ответу. Так призову, что они не посмеют не прийти. Тогда и посмотрим, кто засмеётся, а кто заплачет", - вот о чём думал недавний князь, опять представляя хохочущего Владислава и весь совет, а затем вдруг вспомнил себя, стоявшего посреди тронного зала четыре дня назад.
  
   После того, как состоялся разговор с Караджой-беем, Влад поначалу собрался ехать в Турцию не только потому, что там казалось безопасно. Он думал о том, что отъезд должен выглядеть достойно. Одно дело, когда ты едешь из своей отвозить дань, и совсем другое, когда ты бежишь.
  
   "Если я поеду в сербские земли, то как объяснить это моим боярам?" - спрашивал себя Влад, однако дело разрешилось само собой, когда он, явившись на боярский совет сообщил "своим верным слугам" две новости.
  
   Первая, которую бояре поначалу посчитали хорошей, состояла в том, что турецкое войско уходит. А вторая новость состояла в том, что Янош Гуньяди с войском стоит в двух днях пути от Тырговиште.
  
   - Надо собирать ополчение, - сказал тогда Влад, и бояре согласились, однако на следующий день половина из них на заседание не явилась, а слуги, посланные к домам отсутствующих, доложили, что дома заперты, а хозяева уехали.
  
   На следующий день на совет не пришёл вообще никто, а Влад, стоя один посреди пустого зала, не выдержал и рассмеялся. Он отлично понимал, что все люди, которые не явились, предали его - да, предали, и это было так похоже на то, что случилось с отцом - но всё же Влад смеялся.
  
   Конечно, это оказался невесёлый смех, поэтому в зал заглянул Войко и спросил:
   - Господин, что случилось?
  
   Господин, ещё раз оглядев пустые боярские скамьи, пояснил:
   - А я всё беспокоился, как станут думать обо мне мои слуги, если я побегу. Значит, зря беспокоился, ведь сами они не видят в бегстве ничего недостойного - ишь как скоро разбежались! Хорошо хоть, что я поручил хранение казны не им, а то они бы и казну с собой утащили. Значит решено. Не поеду в Турцию, а поеду в твои земли.
  
   Вспоминая это недавнее событие, Влад, сидевший у костерка, невольно посмотрел на перемётные сумы, которые лежали рядом с седлом - ведь в них покоилась та самая "казна". Затем он глянул на небо. Оно стало сиренево-голубым, что свидетельствовало о скором приближении ночи.
  
   "Когда станет тёмно-синим, в лесу уже будет ничего не разглядеть", - напомнил себе недавний государь, а ведь с золотом требовалось кое-что сделать, пока окончательно не стемнело, поэтому он вынужденно поднялся и обошёл поляну кругом, исследуя все деревья вокруг. Наконец, в некотором отдалении Влад нашёл приметное дерево с раздвоенным в виде рогатки стволом и подумал: "Под ним закопать клад будет удобно".
  
   Везти золото дальше казалось опасным, да и ни к чему. Такая большая сумма денег могла понадобиться своему обладателю нескоро.
  
   Время тоже казалось подходящее - пока Войко и Нае ездили в Былтэнь, Владу всё равно было нечего делать. Всю ночь сидеть у костерка, дав волю собственным невесёлым мыслям - с ума сойдёшь. Лучше уж заняться полезным трудом, ведь главное - найти подходящее место, а копать можно и в темноте.
  
   О том, чтобы скрыть от Войки и Нае местонахождение клада, их господин особо не думал, хоть такая мысль и мелькнула. Влад решил закопать золото сейчас вовсе не потому, что хотел воспользоваться отсутствием своих слуг. "Если бы они стремились завладеть золотом, то давно бы попытались, а если не попытались, значит, в их верности не следует сомневаться", - так он всё время повторял себе.
  
   "А вдруг они не уехали в Былтэнь, а притаились за деревьями и наблюдают за тобой? - вдруг опять послышался мерзкий голос страха. - Они узнают место, где ты зароешь клад, но к назначенному времени не вернутся. Тогда ты решишь, что они схвачены людьми Яноша и уедешь отсюда прочь, и вот тогда-то Войко с Нае появятся, чтобы выкопать твоё золото, и им даже убивать тебя не придётся".
  
   - Замолчи, - Влад даже произнёс это вслух, процедив сквозь зубы, и мысленно добавил: "Если б они, в самом деле, наблюдали, то делали бы это потому, что я собираюсь закопать золото. Но откуда им знать, что я собираюсь? Ведь я сам решил это только что".
  
   Он понимал, что слушать мерзкий голос, доносившийся из самых тёмных глубин сердца - это прямая дорога к безумию. Человек должен хоть кому-то верить. Должен! А голос призывал не верить никому, твердил: "Даже если они вернутся, то всё равно будут знать, что золото зарыто где-то поблизости, и эта мысль начнёт смущать их. Им захочется покинуть тебя, чтобы идти и искать клад. Зачем тебе такие слуги?"
  
   - Я верю им, - сквозь зубы повторил Влад, после чего вынул из перемётных сумок почти все мешочки с золотом, завернул в свою запасную шёлковую рубаху - ведь шёлковая ткань в земле почти не гниёт - и понёс к запримеченному ранее дереву.
  
   Опустившись на колени, он положил свою ношу рядом, затем кинжалом аккуратно срезал пласт дёрна, чтобы впоследствии закрыть закопанную яму. Если зарытую яму присыпать только опавшими листьями, их вскоре разметал бы ветер, и голый холмик оставался бы заметным даже спустя полгода, а значит - другие путешественники, которые, возможно, решили бы заночевать на поляне и отправились бы в лес за хворостом, могли сразу догадаться, что под деревом что-то есть.
  
   Теперь осталась самая трудная работа, ведь земля в лесу была твёрдой, а сверху ещё и смёрзлась - копать было тяжело, особенно, не имея лопаты. Вместо лопаты Влад пользовался всё тем же кинжалом - раз за разом вонзал в землю, разрыхляя, а затем вычерпывал ладонями и складывал рядом, на корни дерева.
  
   Меж тем сумерки окончательно сгустились. Копатель уже почти ничего не видел, и лишь рубаха, в которую был завёрнут клад, ясно белела в темноте.
  
   Чем глубже Влад копал, тем мягче становилась земля - внизу-то она не промёрзла - и вот ему уже казалось, что он вонзает кинжал не в землю, а в чью-то плоть, раз за разом. Слышавшийся при этом лёгкий скрежет казался скрежетом клинка о кольчугу врага, прорванную в результате удара. А сырое чавканье, всякий раз раздававшееся, когда клинок выходил обратно, вызывало перед глазами образ раны, наполняющейся кровью.
  
   "Вот вам, вот вам", - мысленно повторял Влад, вызывая в памяти образы врагов, а когда ощущение их присутствия пропадало, вычерпывал взрыхленную почву и вновь начинал наносить удары.
  
   Он вдруг обнаружил, что выкопал яму куда глубже, чем собирался, потому что чуть не кувырнулся в эту яму, в очередной раз замахнувшись кинжалом - лезвие уже не доставало до дна, и рука, не найдя опоры, пошла вниз, а вслед за ней и всё тело. Копатель еле удержал равновесие, ухватившись за край ямы другой рукой. Стало даже весело.
  
   - Хватит, глупый мальчишка. Ишь, разошёлся. Всех уже поубивал, на дно ямы загнал, - сказал копатель сам себе, и тут почувствовал, что глупая ярость, которая жила в нём уже два года, старательно поддерживаемая и лелеемая, исчезает.
  
   Вернее, сама-то ярость осталась, но начала меняться, чтобы сделаться холодной, как морозный воздух вокруг. Ей по-прежнему было тесно в сердце, но вместе с ней и сердце, казалось, остывало. "Я отомщу всем предателям до единого, но больше не стану вести себя как глупец, который совершает ошибки, потому что не может совладать со своими чувствами", - решил Влад. Тот, кто решил отомстить, не может позволить себе нетерпения, слепого гнева, необдуманных поступков, опрометчивых слов.
  
   Девятнадцатилетний мститель ещё месяц назад, стоя возле озера, говорил по поводу грядущей мести, что "поразмыслить надо как следует", но лишь сейчас понял, почему должен поступить именно так. Владу следовало обуздать своё безрассудство, которое так и порывалось броситься в бой, а иначе враги так и продолжали бы потешаться, как потешались теперь, находясь в Тырговиште.
  
   Размышляя об этом, мститель положил клад в яму, завалил землёй, притоптал её, закрыл дёрном, отряхнул корни дерева, на которые складывал землю, а затем, пошарив вокруг, набрал опавших листьев. Ими Влад посыпал на корни и на то место, где сам находился, пока рыл яму. Вокруг уже давно сгустилась тьма, поэтому итогов своей работы копатель не видел, но почему-то был уверен, что сделано хорошо.
  
   Наконец, распушив примятую траву близ закопанной ямы, он вернуться к костерку, пока огонь не погас. Если б погас, отыскать дорогу к полянке оказалось бы невозможно - пришлось бы так и сидеть на месте, пока не рассветёт - однако, обошлось.
  
   Влад снова присел на седло, лежавшее на земле, и подумал: "Скорей бы уж Войко с Нае вернулись, принесли хорошие новости".
  
   Остаток ночи он провёл в ожидании, иногда проваливаясь в сон, но тут же просыпаясь, а Войко и Нае вернулись почти на рассвете, усталые и, казалось, всё время прислушивались, не едет ли погоня.
  
   - Плохо дело, господин, - сказал Войко. - Нет у тебя больше других слуг. Только мы с Нае остались.
   - Говори, как было, - велел Влад, уступая сербу своё место на седле, положенном возле костерка, а сам сел на корточки напротив.
   - В Былтэнь целый отряд Яношевых людей, - проговорил Войко, тяжело присаживаясь на седло и, несмотря на тревогу, радуясь долгожданному отдыху.
  
   А вот второй слуга, казалось, так боялся погони, что даже об усталости забыл - Нае, спешившись, жадно отхлебнул вина из походной фляги, после чего тут же принялся собирать хозяйские и свои вещи, уже этим давая понять, что от злосчастной деревни следует немедленно уехать подальше.
  
   "Зря я тогда сказал, что не суеверен", - подумал Влад, а серб меж тем рассказывал:
   - Въехали мы в Былтэнь, отыскали постоялый двор, ещё и в ворота постучать не успели, как слышим - речь нерумынская. Вернее, это Нае понял, потому что я румынскую речь ещё плоховато знаю, а он сразу сказал, что там не румыны.
   - Ну... и... - начал понукать Влад, а Войко продолжал:
   - Глянули мы поверх частокола и видим - люди во дворе. Двое. Они дверь не закрыли, а из двери свет шёл. Видать, вышли по нужде, впотьмах боялись ходить, вот и оставили себе освещение, поэтому мы их хорошо разглядели - увидели, что одежда у них, как у воинов. А сами они вина выпили многовато, поэтому нас не заметили.
   - А тут я вижу, - встрял Нае, - во дворе волы стоят нераспряжённые. Я даже впотьмах понял, что наши. У одного звезда белая во лбу.
   - Стало нам тревожно, - сказал Войко. - Конечно, на постоялых дворах всякий народ попадается: здешний и нездешний. Да и волы могли быть нераспряжены оттого, что слуги твои только прибыли, не успели ещё о скотине позаботиться.
   - Начали мы решать, как быть, - опять встрял Нае. - Нам же следовало всё доподлинно разузнать.
   - Мы в ворота стучать не стали, - продолжал Войко. - Отъехали подальше и договорились, что Нае через забор перелезет и в окна хаты глянет - что внутри делается. Договорились, что с улицы я его подсажу, чтоб частокол перелезть, а обратно на своём поясе вытяну - ремень-то у меня длинный, потому что я сам человек немаленький.
   - Так и сделали, - продолжал Нае, не забывая при этом складывать вещи. - Я через забор перелез, к окнам подкрался. Заглядываю, а хата полна воинов - кто за столами ест-пьёт, а кто спит прямо на полу у печки, в плащ завернувшись. И оружие никто из них не снял. Там только шлемы лежали на лавке внавалку, а вот мечи никто не снял, как будто ждали кого-то.
   - Так... - многозначительно произнёс Влад, понимая, кого ждали воины, однако рассказ Нае ещё не подошёл к концу:
   - Заглянул я с другого окна. Ведь там столько людей в хату набилось, что я сразу всего не разглядел... И вот тогда-то увидел твоих слуг. Сидят на полу, верёвкой обмотанные, понурые, и битые к тому же.
   - А выручить их было никак не возможно? - спросил Влад, но тут же сообразил, что вопрос получился глупым. Конечно, невозможно, когда их целая толпа воинов охраняла!
  
   Нае на минуту перестал собирать вещи и, казалось, чего-то испугался, но это он вспомнил свой недавний испуг:
   - Я тоже об этом думал. Вот об этом как раз и подумал, когда один из твоих слуг увидал меня через окно. Он голову повернул, с надеждой так смотрит, но... вот только глянули мы в глаза друг другу, как вдруг в хате крик: "Эгей!" Остальных слов я не понял, потому что не по-румынски кричали. Вижу только, что все воины разом вскочили, и тут один из них пальцем тычет на моё окно. Значит, это они меня увидели! Я только от окна прянул, а уж понял - человек двадцать из хаты на двор кинулись меня ловить! Побежал я к тому месту у забора, где Войко пояс перекинул, да поздно - там уж эти воины. Оглянулся, а мне и обратный путь отрезан. Сам не знаю, как выбрался. Наверное, Бог мне на время крылья отрастил, потому что я вот с того места, где стоял, так и взвился, подпрыгнул, руками за острые верхушки кольев ухватился, подтянулся. Сам не знаю, как перелез. "Войко, - кричу, - где ты!? Спасайся! И меня спасай!"
   - Я, конечно, сразу на крик примчался, - сказал Войко. - Сам на коне уже и второго коня за повод держу. "Вот, - говорю, - Нае, влезай скорей". И только-только успел Нае в седло забрался, как на постоялом дворе ворота открылись, оттуда толпа - кто верхом, а кто пешком с факелами. Припустились мы во весь дух. Верхом за нами гналось человек восемь, остальные все пешие, но те, кто верхом, долго не отставали. У них кони были свежие, а у нас уставшие. Но всё-таки отстала погоня, потеряла нас в темноте.
  
   Нае, глаза которого только что были широко раскрыты от страха, успокоился и начал думать теперь о будущем, которое представлялось омрачённым большой потерей:
   - Эх, сколько добра всякого было в телегах. Всё пропало. И вся одежда твоя пропала, господин. Жалко. Особенно кафтанов жалко, которые родителю твоему принадлежали. Два года я их хранил, и вот так в один день всё потерялось. Только один и остался, который на тебе.
   - Господин, ты, я вижу, золото закопал? - меж тем спросил Войко.
  
   Влад сидел перед ним на корточках, поэтому сербу было видно, что руки и колени господина испачканы в земле.
  
   - Закопал, - подтвердил Влад и, глянув на небо, которое уже начало светлеть, добавил. - Пойдите, поищите. Место от поляны недалеко. Если не найдёте место, значит, закопано хорошо.
  
   Войко устало возразил:
   - Господин, темно ещё. Что я там разгляжу?
   - Тогда можем дождаться, пока чуть светлее станет.
   - Господин, уезжать надо, - сказал Войко, но, не мог ослушаться повеления, поэтому всё-таки поднялся, порылся в вещах, уже наполовину уложенных расторопным Нае, достал из мешка короткую палку, обмотанную паклей - в походе вещь нужная - запалил её от костерка и пошёл в лес, освещая себе путь.
  
   Влад шёл следом. В предрассветной мгле лес выглядел не так, как накануне вечером - трудно было узнать знакомые места. Дерево с раздвоенным стволом отыскалось не сразу, но даже тогда, когда отыскалось, Войко, внимательно осматривая землю, ничего не заметил и прошёл мимо.
  
   Влад не удержался и тронул слугу за плечо:
   - Здесь, - сказал он, указывая на подножие дерева, и добавил многозначительно. - Почти пять тысяч золотых зарыто.
  
   Войко оглянулся, но вместо того, чтобы подойти ближе к дереву, подошёл к господину, поднял факел, чтобы осветить ему лицо, произнёс обиженно:
   - Так вот, значит, как ценится моя верность. В пять тысяч золотых ценится. Лестно слышать, господин, что ты оценил мою верность так. Значит, ты полагаешь, что за сотню или полтысячи золотых я тебя не предам, а за пять тысяч предам? Высоко ты ценишь мою верность. Весьма высоко. Благодарю. Великая мне честь.
  
   Слуга произнёс это не по-румынски, а по-сербски, что считалось само по себе непочтительно. Пусть Владу был понятен сербский язык, но ведь это слуги обязаны говорить на языке господина, а не господин - на языке слуг.
  
   И всё же господин не обиделся. "Неужели и этого доказательства верности тебе мало?" - спросил он сам себя. Наверное, раскрытие тайны о месте, где зарыто золото, могло кому-то показаться опрометчивым, но Влад считал иначе. Уверенность в том, что Войко, даже зная точное место, не станет обкрадывать господина, определённо стоила того, чтобы ради неё рискнуть пятью тысячами. Определённо стоила!
  
   * * *
  
   Несмотря на то, что Влад попытался обратить всё произошедшее в шутку, Войко ещё неделю продолжал хмуриться и даже позволял себе ворчать. Когда Влад спрашивал, куда они едут, то слышал в ответ:
   - Известно, куда - прямиком к Яношу. Он мне за тебя награду обещал.
  
   За Войку всё пояснял Нае, и благодаря пояснению Влад знал, что они удалились от Яноша и всего венгерского войска настолько, что могли уже не опасаться погони. Потому и ночевали теперь не в лесу, а на постоялых дворах, ели горячую пищу, а кони получали хороший овёс.
  
   Через несколько дней путешественники приехали в горы, но эти горы мало походили на те, что возвышались на севере Румынии и отделяли её от венгерской Трансильвании.
  
   Если бы Влад сейчас ехал в Трансильванию, то, следуя через горные долины, часто видел бы возвышавшиеся над лесом ряды скалистых вершин, увенчанных снежными шапками, но здесь этого не было. Здесь по правую и левую сторону от дороги ему виднелись лишь огромные холмы, иногда заросшие деревьями и кустарником, а иногда покрытые лишь жухлой травой, запорошенной снегом.
  
   Меж тем снег выпадал всё чаще. Теперь даже в тёплые дни он не успевал растаять весь, а вскоре начались сильные метели. Бывало, что навстречу начинали лететь огромные белые хлопья, величиной с кулак, но такое светопреставление никогда не длилось долго - полчаса или около того, а затем снег становился мельче и просто падал, обеляя долину и горные склоны вокруг.
  
   Влад смотрел на эту слепящую белизну и вдруг вспомнил, что уже два года не видел снега. В турецкой столице, располагавшейся чуть южнее болгарских земель, снег почти никогда не выпадал, поэтому зима там становилась временем серых туманов. Тоскливые дни.
  
   Лишь однажды там выпал настоящий снег - вскоре после того, как во дворец, где тогда находился Влад вместе со своим братом Раду, пришла весть о смерти их отца. За одну ночь навалило сугробы почти по колено, и даже утром продолжало сыпать. Всё вокруг изменилось, Турция сделалась похожей на родные румынские края, а Раду даже забыл о печалях. Он выбежал из дворцовых покоев во двор и принялся лепить снежную бабу.
  
   Вспоминая об этом, Влад жалел, что Раду остался в Турции, но в то же время следовало понимать, что в Турции одиннадцатилетнему мальчику сейчас будет лучше. "Как бы он перенёс ночёвки в лесу и холодную пищу? - думал старший брат о младшем. - Он бы наверняка простудился и заболел".
  
   Сказать по правде, Влад не всегда проявлял такую заботу. Это началось только в Турции, а прежде дело обстояло иначе. Было время, когда Влад почти не замечал Раду потому, что младший брат казался совсем уж малышом. Разница в возрасте между ними составляла более восьми лет. Как можно подружиться при таких обстоятельствах? Это трудно, очень трудно.
  
   До отправки в Турцию Влад тянулся к лишь старшему брату - Мирче, который теперь лежал в могиле. Именно вместе с Мирчей Влад играл, обучался наукам, а Раду рос отдельно, порученный заботам няньки.
  
   Лишь при турецком дворе у Влада запоздало проснулась совесть. "Стыдись, - говорила она, - ведь этот маленький мальчик - твой единокровный и единоутробный брат! Единокровный и единоутробный! Раду ничем не заслужил твоего пренебрежения. Посмотри внимательно - он очень похож на мать. Неужели в память о ней ты не можешь проявить чуть больше братских чувств?"
  
   Сходство с матерью явно проглядывалось - те же русые волосы и светлые глаза. А ещё было видно, что Раду привык держаться за нянькину юбку, ведь как только малыш окончательно понял, что няньку доведётся увидеть очень не скоро, то сделал Влада своей новой нянькой. Чуть что, так сразу слышался тоненький голосок:
   - Братец! Братец!
  
   Поначалу Влад просто не знал, что делать, когда младший брат просил помочь высморкаться или говорил, что упал и больно ударился. Приходилось обращаться к слугам, а они обычно звали лекаря, и начинался настоящий переполох. Понимая, что суета возникла на пустом месте, Влад чувствовал себя глупцом, поэтому вскоре научился-таки соображать.
  
   - Братец, у меня живот болит, - однажды пожаловаться Раду.
   - А где болит? - спросила "новая нянька".
   - Тут, - брат указал себе на пупок. - И вот здесь, - он взялся руками за бока возле пояса.
   - Иди-ка сюда, - сказал Влад, и после минутного осмотра всё стало ясно. - Ты себе ремень затянул на две дырки туже положенного. Зачем ты это сделал?
   - Не знаю, - ответил Раду.
   - А теперь не болит? - спросила "нянька", ослабляя ремень.
   - Не болит, - удивленно ответил мальчик.
  
   Пусть с тех пор Раду повзрослел и стал куда самостоятельнее, но если бы он сейчас находился не в Турции, то непременно задавал бы детские вопросы: "А куда мы едем? А скоро приедем?"
  
   Ответа на эти вопросы Влад толком не знал. Он слепо доверился Войке, а тот тоже не мог сказать ничего наверняка, потому что находился в поиске - в очередной горной деревне, беседуя с местными жителями, спрашивал будто невзначай, что за селения расположены по соседству, и легко ли туда проехать.
  
   Влад понимал сербскую речь, потому что знал славянский язык, имевший с сербским языком много общего. И всё же различались они явно, поэтому следовало помалкивать, дабы лишний раз не выдать в себе чужестранца. Оставалось лишь прислушиваться к разговорам своего сербского слуги, который искал такую деревню, добраться к которой было бы как можно труднее.
  
   Наконец, она нашлась. Об этом сказал сам Войко, когда все трое путешественников, увязая в снегах, ставших довольно глубокими, ехали через незнакомое горное ущелье вдоль маленькой речки, почти затянутой тоненькой коркой льда.
  
   Остановив коня и дождавшись, когда господин, ехавший вслед, окажется рядом, серб пояснил:
   - Когда нет снега, то здесь даже телеги ездят, а зимой дороги нет. Сейчас ещё можно проехать, а скоро, говорят, так снегу навалит, что коням будет по самую холку. А там дальше - долина, и в ней всего одна деревенька дворов на пятьдесят.
   - Значит, там ты меня поселишь? - спросил Влад.
   - Это хорошее место для тебя, господин, - сказал серб. - Ты сможешь жить спокойно. Зимой никто не доберётся туда, к тебе, даже если б захотел. Да и оттуда народ не станет ездить, что тоже хорошо, потому что не начнут разноситься слухи. Знаешь, как бывает? Приезжает человек из глухого уголка в большое село, рассказывает свои новости, да сболтнёт, что поселился у них богатый господин. А вдруг эта весть дойдёт до слуг Яноша? Ведь, кому надо, тот сразу поймёт, что богатый господин - ты.
   - Это ты уже говорил, - напомнил Влад. - И я тебе не раз отвечал, что согласен затаиться получше. Не знаю, настолько ли упрям Янош, чтобы разыскивать меня даже здесь, но я согласен.
  
   Войко кивнул и продолжал:
   - А тут ущелье снегом занесёт, и будешь жить всю зиму, как за каменной стеной. А мы с Нае тем временем съездим в Молдавию, узнаем, что там и как, а когда снег растает, вернёмся, всё тебе расскажем, и ты решишь, что делать дальше.
   - Это ты говорил тоже, - устало заметил Влад. - Я давно согласен.
  
   Серб лишь пожал плечами. Он больше не обижался, но теперь, наверное, стыдился, что держал обиду так долго. Только чувством стыда Влад мог объяснить то обстоятельство, что теперь Войко проявлял заботу о господине ещё сильнее, повторяя важные вещи, как мать повторяет непоседливому сыну, а то сынок забудет, и стрясётся с ним беда.
  
   По пути через долину серб продолжал проговаривать уже сказанное когда-то - например, о том, что господину лучше жить в деревне безвылазно и никуда не отлучаться, особенно по весне. Влад, не желая отдавать резкого приказа "замолчи", обречённо кивал и посматривал вперёд - на гладкий заснеженный холм среди лесистых гор, на котором виднелась россыпь деревянных домишек, выпускавших в небо белые струйки печных дымов.
  
   "Когда приедем, Войко прекратит материнские наставления сам, без приказа", - мелькала обнадёживающая мысль, а серб по прибытии в деревню и впрямь стал вести себя по-другому. Он уже нисколько не напоминал мать-наседку, а всем своим видом показывал, что служит очень умному господину, и что именно господин придумал поселиться здесь, а Войко ничего сам не знает и лишь исполняет чужие замыслы.
  
   Теперь, если серб говорил что-нибудь, то поминутно оглядывался на Влада, будто спрашивал у него, всё ли так, а Влад напускал на себя важный вид, понимая, что Войко предусмотрителен, ведь в деревне об умном господине станут заботиться явно лучше, чем, если бы приезжий был дурак, поскольку дурака обмануть - большой соблазн.
  
   Меж тем серб быстро вызнал, что в селе есть одна вдова с малыми детьми, живущая весьма бедно, которая не откажется взять на постой пришлого человека, если ей будет от этого выгода. Детей-то кормить надо! Про саму вдову говорили, что она не ленивая, не безрукая, да и не глупая вроде, так что о постояльце позаботиться сумеет.
  
   Договариваясь уже с самой вдовой, Войко долго торговался, хотя денег у Влада оставалось с лихвой. И всё же господин не позволял себе выглядеть безразличным, когда его слуга обсуждал с "хозяйкой", чем кормить постояльца, во что одевать, сколько раз обстирывать, и в зависимости от этого менялась общая цена за постой.
  
   Наконец, сговорились, после чего слуги вместе с господином жили в доме у вдовы ещё три дня, будто проверяя, хорошо ли она умеет хозяйствовать, а затем Войко с Нае уехали, оставив Влада зимовать.
  
   Он уже переживал что-то подобное когда-то - пять лет назад, когда отец ещё не умер, а отцовская ссора с Яношем Гуньяди только-только случилась. Влад вспомнил, как вместе с братьями и мачехой жил в дальнем имении боярина Нана, скрываясь от очередного проходимца, с помощью Яноша усевшегося на румынском престоле. Отец тогда пропадал где-то в Турции...
  
   Влад вспоминал всё это не раз, и вот снова настало время, когда приходилось прятаться, но теперь место казалось ещё более глухое. Рядом с имением Нана находилось по соседству сразу несколько больших сёл, а тут - вокруг только горы, непроходимые из-за снегов.
  
   Деревенька, в которой теперь жил Влад, имела всего две улицы, пересекавшиеся крест-накрест. В центре деревеньки стояла деревянная церковка, крытая дранкой и имевшая невысокую башенку на крыше. Вдоль улиц - деревянные хаты из бруса, крытые всё той же дранкой, а рядом - хлева, колодцы, навесы, под которыми возвышались огромные стога сена. Всё как везде, и смотреть не на что.
  
   На улицах бегала ребятня, играла в снежки. Взрослые показывались редко, занимаясь зимней домашней работой, а если и показывались, то всё больше женщины да старики.
  
   Когда-то давно Влад слышал, что в сербских землях много вдовых женщин, а "мужей сильно убыло", потому что мужья полегли в битвах с турками и прочих войнах. Похоже, всё оказалось правдой. Даже в этой деревне было куда больше женщин, чем мужчин. Пусть здешние места считались глухоманью, но и здешние жители тоже платили подати и исполняли повинности, в том числе - воинскую.
  
   - Будь прокляты эти поганые турки! Если так дальше пойдёт, изведут они нас совсем, - сказал один из деревенских стариков.
  
   Старики сидели на завалинках, но долго не выдерживали на холоде и шли по домам греться, зазывая к себе и Влада, чтобы продолжить начатую с ним беседу.
  
   Влад же с удивлением поймал себя на том, что пять лет назад, живя деревенской жизнью, стремился сблизиться со сверстниками, а теперь искал общества седоусых старцев. Со стариками можно было поговорить обстоятельно - о раздорах между правителями сопредельных земель, а также о податях, которые всё растут, и о том, скоро ли ждать новой войны с турками. Всё это больше притягивало Влада, чем беззаботные песни и игры молодых, а ведь ему было всего девятнадцать. Может, причина заключалась в том, что теперь он постоянно вспоминал о несовершённой мести?
  
   Вспоминалась и дочь Нана, но больше не снилось. "Хоть бы и дальше не приходила", - думал Влад, но сомневался, что она отстанет, пока он не отомстит за неё.
  
   Временами снились грамоты, виденные к канцелярии в Тырговиште, но если в действительности они читались очень легко, то во сне становились мудрёными - разбираешь, разбираешь, а никак не разберёшь, но в то же время чувствуешь, что вот ещё немного, и тебе откроется вся правда.
  
   Наверное, поэтому Влад приобрёл привычку по утрам, сразу после пробуждения размышлять об истории боярского предательства - продолжать складывать в голове историю двухлетней давности.
  
   Виделась недавнему государю всё та же комната в доме у боярина Мане Удрище, освещённая свечами, но народу за трапезой сидело больше, чем вначале. Хозяин дома теперь принимал у себя двух новых гостей, которыми стали седобородые братья - Станчул и Юрчул. Эти престарелые бояре заседали в княжеском совете дольше, чем кто бы то ни было. Владов отец стал четвёртым по счёту государем, которому они служили.
  
   Несомненно, Мане со своим братом Стояном, а также боярин Тудор, замыслившие ослушаться своего князя и не идти в поход, решили посовещаться со стариками, уже привыкшими менять одного князя на другого.
  
   "Угощайтесь, гости, - конечно, говорил Мане, принимая этих стариков у себя. - Благодарю вас, что почтили своим вниманием мой скромный дом".
   "Это ты сам по обыкновению скромен, - должен был ответить Станчул, старший из седобородых братьев, - а дом твой не хуже, чем у всех".
   "Ох, не знаю, надолго ли, - наверное, вздохнул Мане. - Вы ведь были на недавнем совете у нашего государя и сами всё слышали. Беда на нас надвигается. Скоро война начнётся. Кто знает, чем она окончится. Так и вижу свой дом разорённым врагами. Да и не только свой дом вижу в таком плачевном положении".
   "Дай Бог нам победить врага", - разумеется, ответил Станчул, ещё не зная, зачем приглашён.
   "Больше, чем война, Богу угоден мир, - конечно, возразил Мане. - Только мир способен принести нам достаток и процветание, а война приносит лишь разорение".
   "Что ж делать, если войны не избежать", - должен был вздохнуть Станчул, а вслед за ним не мог не вздохнуть и его седобородый брат Юрчул.
   "Неужели, избежать войны никак нельзя?" - возможно, встрял Тудор.
   "На всё воля Божья, но наш государь собрался воевать", - наверняка, ответил Станчул, теперь уже догадываясь, о чём речь, но прикидываясь непонятливым. Он пережил многих государей именно потому, что отличался осторожностью!
  
   Тудор же, устав от уклончивых ответов Станчула, вполне мог вспылить и сказать седобородым боярам: "Вам двоим хорошо. Вы оба - старцы и потому в поход не пойдёте, в столице останетесь".
  
   Конечно, так дерзко говорить со Станчулом и Юрчулом не следовало! Если это случилось, то Мане Удрище и его брат Стоян должны были призвать Тудора к спокойствию, однако вспыльчивый боярин не обязательно послушал сразу: "Думаете, война вас не коснётся? Нет, не удастся вам, почтенные, отсидеться за нашими спинами! Когда Янку придёт к нам со своим войском, придёт к нам ко всем разорение, даже если мы живы останемся. Отберут у нас у всех имения и передадут тем, кто поддержит нового государя, которого Янку поставит. А на помощь султана нельзя всё время надеяться. Он уже раз помог, а в другой раз поможет ли? А в третий раз поможет?"
  
   "Дай Бог нашему государю победить врагов, чтоб не пришлось звать воинов султана", - возможно, сказал Станчул, всё ещё прикидываясь непонятливым, а Тудор тогда должен был сказать: "Молитесь или не молитесь, а победы не будет. Вы сами это знаете. У Янку войско сильнее нашего, но нашему государю до этого нет дела".
  
   Если Тудор так говорил, то Станчул и Юрчул, конечно, начали хмуриться - седые боярские брови пришли в движение. Только Мане своим тихим вкрадчивым голосом мог предотвратить назревавшую ссору.
  
   "Вот потому мы вас и позвали, - должен был говорить Мане. - Тудор, а также я и мой брат Стоян хотели узнать ваше мнение по одному весьма важному делу. Вы в совете дольше всех нас, и опыта вам не занимать. Подскажите, как избежать бессмысленного кровопролития. Помогите сохранить мир, который угоден Богу больше, чем война. Мы не хотим войны и желаем жить в мире с Янку. Как нам сделать так, чтобы Янку не наказывал нас за нашего государя, заключившего союз с погаными турками?"
   "Способ только один - направить к Янку письмо и ждать ответа", - должен был сказать Станчул.
   "А если письмо попадёт не в те руки?" - конечно, забеспокоился Мане.
   "Придётся положиться на волю Божью, - наверняка сказал Юрчул, ведь ему уже давно следовало вступить в беседу. - Однако Бог милостив. Не слишком это опасное дело - слать письма. Важно другое - если отправлять письмо, то сейчас. А иначе поздно станет".
   "И вы поможете нам составить письмо?" - должен был спросить Тудор, наконец, понявший, что престарелые бояре тоже не одобряют безрассудства своего государя и желают договориться с Яношем.
   "Да, мы поможем, - конечно, кивнули Станчул и Юрчул. - Однако вам следует быть готовыми, что Янку, если примет ваше прошение благосклонно, может потребовать оказать услугу".
  
   Влад верил, что события развивались именно так, ведь, насколько он помнил, в грамотах Станчул и Юрчул упоминались среди бояр Владислава отнюдь не последними. Значит, старые предатели тоже сделали многое, чтобы Яношев ставленник взошёл на трон, и это отразилось в документах.
  
   Ах, как хотелось снова увидеть эти грамоты и убедиться, что память не подводит! А ещё хотелось снова поговорить с Калчо и спросить, не вспомнит ли он ещё что-нибудь про заговор. Наконец, хотелось просто пройтись по улицам Тырговиште, и, наверное, Войко всё-таки не зря говорил:
   - Ты уж без нас никуда не отлучайся, господин.
  
   Временами Владу всё-таки не сиделось на месте, и он, сев в седло, доезжал почти до самого ущелья и останавливался лишь там, где сугробы поднимались коню до брюха. "Никуда не уедешь, - убеждался всадник, - но и ко мне никто не приедет, ведь дальше снегу ещё больше".
  
   Впрочем, если б вопреки всем препятствиям приехал сюда чужак, то мог и не распознать во Владе недавнего государя. Разве у человека из княжеского рода может быть на голове баранья шапка вместо лисьей? Разве окажется на плечах не плащ и кафтан, а длинный овечий тулуп? Разве человек из княжеского рода наденет вместо сапог опанки с полотняными обмотками? Да и остальное - простые серые штаны из шерстяной ткани, льняная рубаха и тканевая опояска вместо кожаного ремня - всё это приличествовало лишь деревенщине.
  
   Недавнего государя мог выдать разве что конь - породистый, тонконогий. Из-за холодов этот конь оброс более длинной шерстью, сделался мохнатым, но всё равно вёл себя как господин всех лошадей, который легко рысит по глубокому снегу, потому что отъелся, и силу девать некуда. Деревенская лошадёнка, когда тянет по сугробам даже пустые сани, бежит неохотно, а этому всё было словно в забаву.
  
   Временами, уже возвращаясь из поездки к ущелью и видя, что конь не устал, Влад с разгону взбирался на холм, где стояла деревенька, а затем, давая коню отдышаться, медленно ехал вдоль околицы и обозревал долину. Она лежала перед глазами, как на ладони - все уголки делались видны. Точно так же в камере узника видно каждый угол, поэтому приходила мысль: "Я заперт здесь".
  
   "Эх, - думал недавний государь, - прав оказался Войко. Незачем мне было ехать в Турцию. Ведь здесь я ещё и месяца не провёл, а уже тесно, скучно, и утешает меня лишь то, что весной грядёт моё освобождение. А в Турции я бы мучился вот так в скуке и тоске лет пять. Вот, на что я хотел себя обречь! Хорошо, что не обрёк".
  
   От скуки стали приходить и разные мысли, с местью не связанные. Например, Влад стал замечать, что вдова, у которой он живёт, ещё совсем молода - лет на пять старше его самого - и по-своему мила. Конечно, будь он государем, ему не подобало бы с ней сходиться. Государю, если уж хочется завести себе женщину для утех, следовало найти красавицу, которой не более семнадцати лет, и непременно такую, чтоб даже просватана не была, а уж замужем побывать тем более не успела.
  
   Теперь же Влад начал думать, что его нынешнее положение по-своему выгодно: "Когда, если не теперь, я смогу узнать, что означает сойтись с такой, как эта вдовушка? Если снова сяду на трон, подобные женщины окажутся для меня под запретом".
  
   Конечно, даже сейчас существовало множество затруднений. Например, было неизвестно, как сама вдова примет ухаживания, поэтому Влад, в один из дней сидя на завалинке и беседуя с местным стариком, будто невзначай завёл разговор о женщинах, а затем спросил:
   - А вот та, в доме которой я живу... Что о ней слышно в селе?
   - На счёт чего? - неторопливо спросил старик, пожевав беззубым ртом.
  
   Влад, не желая выдать себя, тоже сделался неторопливым - поправил шапку, поддёрнул рукав тулупа и лишь затем пояснил:
   - Как она вдовство своё переносит? Себя соблюдает или гуляет?
   - Гуляет, господин.
   - Да? И с кем же?
   - С тобой, господин, - ответил старик и хитро прищурился, будто хотел добавить: "А ты выведываешь, знаю ли я? Да все мы знаем, что у вас давно шашни".
  
   Влад от неожиданности крякнул, но спорить не стал. Однако новость была хорошая - если всё село уже "знает", значит, вдова не станет отвергать ухаживания того, с кем её и так свела молва. Сомнения оставались у него лишь по одному поводу - как к вдове подступиться, чтоб наверняка. Этого Влад не знал и потому решил пойти по самому простому пути - сделать дорогой подарок.
  
   Поразмыслив ещё немного, Влад вспомнил, что не раз видел, как эта женщина бросала завистливый взгляд за соседский забор - как раз тогда, когда там стояла корова, которую на время выводили из хлева, чтобы этот хлев вычистить.
  
   Также вспомнилось, что эта женщина покупает у соседей молоко для своих трёх детей - для девочки и двух мальчиков. Девочке было восемь лет. Старшему мальчику - шесть. Младшему - пять. "Хорошие дети, - думал Влад. - Пусть им тоже будет польза от подарка".
  
   Он не знал, во сколько оценивается корова. Конечно, следуя примеру Войки, хорошенько поторговался, но, наверное, всё-таки переплатил. Уж слишком легко хозяева расстались со своим рогатым "сокровищем". Возможно, они втайне посмеивались над покупателем и уж точно посмеивались, когда он покидал их двор вместе с покупкой.
  
   Больше никогда за всю жизнь Влад не делал то, что делал в тот день - вышагивая по улице, тащил за собой на верёвке корову, а животина то и дело останавливалась и оглядывалась на дом, который покидала.
  
   Наконец, Влад привёл-таки подарок к вдове, но та вначале ничего не поняла и даже испугалась:
   - Зачем ты привёл сюда соседскую корову, господин?
   - Затем, что корова теперь твоя, - с улыбкой отвечал даритель.
   - Моя? - не поняла женщина.
  
   Казалось, она ушам не поверила. Или не поверила своему счастью, ведь сколько раз с завистью смотрела через забор, а теперь рогатое сокровище очутилось по эту сторону забора.
  
   - Корова твоя, - повторил Влад.
   - Да как же моя?
   - Да так. Я купил её для тебя... и для твоих детей.
   - Так значит, это корова твоя? - наверное, вдове было гораздо проще поверить в это, чем в то, что она сама является обладательницей коровы.
   - Нет, твоя. Я дарю её тебе.
   - Мне?
   - Да.
  
   Женщина в крайнем волнении стояла перед дарителем, не знала, куда деть руки, и куда посмотреть, а Влад с беспокойством смотрел на неё: "В чём дело? Неужели откажется от подарка? Она ведь понимает, почему я его дарю? Должна понимать. Но что её смущает? Деревенские сплетни? Нет, не может быть. Тогда что? Неужели она - мне на беду! - праведна сверх всякой меры?"
  
   Меж тем женщина вдруг улыбнулась, довольная, но даритель, уже готовясь услышать некие приятные слова о себе, услышал не то, что ожидал:
   - Господин, я благодарю тебя за подарок, только...
   - Что?
   - Только... ты уж не обижайся...
   - Да говори уже!
   - Где я возьму сено для коровы? Ведь её всю зиму теперь кормить, а у меня сена нет, поэтому... если уж ты раскошелился на корову, раскошелься ещё и на сено, а иначе толку от твоего подарка будет мало.
  
   Пришлось Владу раскошелиться ещё и на сено, после чего женщина благодарила дарителя, но не так, как он бы хотел - поклонилась ему в пояс и велела своим детям, чтобы тоже поклонились и поцеловали господину руку.
  
   Даритель коровы, конечно, улыбался, но продолжал думать с беспокойством: "Вдова ведь не глупа и понимает, что этого мало? Она ведь понимает, что я жду иной благодарности?"
  
   Существовал лишь один способ проверить. Благо дом был небольшой, ночью все спали в одной комнате. Хозяйка дома - на широкой деревянной кровати в углу. Дети - на полатях, а Влад - на широкой скамье-лежаке возле печки.
  
   Он решил попытать счастья нынче же, как стемнеет, и... оказался в недоумении, потому что был принят так, будто слухи на селе соответствовали истине, и шашни длились уже не первую неделю - вдова оказалась ничуть не взволнована приходом гостя.
  
   Когда в потёмках Влад спустил босые ноги со своего лежака и, стараясь, чтоб не скрипели половицы, подошёл к ложу хозяйки дома, то не столько по виду, сколько по звуку дыхания понял, что она дремлет или даже спит. Если б волновалась, не уснула бы. Не настолько же она устала за день, работая по дому, чтобы уснуть незаметно для себя? Правда, когда ночной гость приподнял одеяло, чтобы лечь с ней рядом, женщина тут же проснулась и чуть подвинулась, освобождая место.
  
   Она не задала ни одного вопроса. Даже шёпотом. Может, боялась разбудить детей? А может, сказалась вечная привычка неграмотных деревенских жителей при любых обстоятельствах делать вид, что всё "понятно" - дескать "мы не глупее других".
  
   Влад отметил это только краем сознания, потому что и сам не расположен был вести разговоры. Он думал больше о себе и о том, что коротать зимние ночи так, как сейчас, весьма приятно.
  
   Когда дело было кончено, ночной гость вернулся на лежак возле печки так же молча, как и пришёл, и хозяйка дома опять ничего не спросила, но утром оказалось, что ей, несмотря на её спокойное и понятливое поведение, "понятно" не всё...
  
   Это выяснилось после утренней трапезы, когда дети с шумом повскакивали из-за стола и, наспех одевшись, убежали играть на улицу, а Влад в задумчивости остался сидеть. Подперев руками подбородок, он смотрел, как в узкое заиндевевшее окошко старается пробиться яркий белый луч солнца.
  
   Вдруг за спиной раздались робкие шаги:
   - Господин, может, тебе ещё каши?
   - Нет, благодарю, хозяйка, я сыт, - рассеянно ответил Влад, привычно назвав хозяйку своего временного пристанища именно так, а не каким-нибудь ласковым словом. Наверное, он назвал её по-старому из-за того, что она сама привычно назвала его господином.
  
   И всё же женщина ушла не сразу - помедлив несколько мгновений, робко опустила руку ему на голову, плавно провела вниз по волосам один раз, как давеча ночью, и тут же заспешила прочь, очевидно, не уверенная до конца, как же теперь следует себя вести.
  
   Влад обернулся, вскочил с лавки, в два шага нагнал женщину, поймал за пояс передника, развернул лицом к себе и начал целовать в шею.
  
   - Нет, не сейчас, - хозяйка дома попыталась мягко отстраниться.
  
   Влад в те минуты не видел её лица, но по голосу понял, что она улыбается:
   - Отчего же не сейчас?
   - А вдруг дети увидят. Ночью приходи.
  
   Впоследствии Влад даже сомневался - а стоило ли дарить корову? А если дело сладилось бы и так, без подарка? Попробовать разузнать об этом у самой вдовы казалось как-то неудобно: "Ещё подумает, что я жаден". Конечно, можно было повернуть разговор таким образом, чтобы не обвинили в жадности, то есть спросить: "А был бы я тебе люб, если б оказался беден?" Но и тут Влад предпочитал не спрашивать, потому что избегал разговоров о любви.
  
   Женщина тоже не говорила о любви. Спросила лишь однажды, увидев, как постоялец, вернувшийся из очередной поездки к ущелью, заводит коня во двор:
   - Весной уедешь, господин?
   - Да, - коротко ответил тот.
  
   Влад всё гадал, что кроется в этом вопросе - пожелание, чтобы постоялец остался подольше? Или вдова хотела спровадить его поскорей?
  
   Расставание было неизбежно. Может, поэтому в середине февраля женщина напомнила, что совсем скоро начнётся Великий пост:
   - В пост грешить - двойной грех. Поэтому в пост ты меня не тронь.
  
   Откуда взялась эта внезапная праведность? Наверное, хозяйка дома просто хотела ещё до отъезда постояльца точно понимать, родится ли у неё по осени четвёртый ребёнок или нет?
  
   Вот почему в марте Влад совсем заскучал. Ему казалось, что сугробы в горах даже не думают таять. Он почти привык думать, что они никогда не растают, поэтому просто глазам не поверил, когда однажды, выехав прогулять коня, вдруг увидел с холма, что через долину, по-прежнему белую, движутся две верховые фигуры. Один всадник крупный, а другой - маленький. Да и кони под ними оказались знакомой масти - оба вороные.
  
   Влад припустился с холма во всю мочь. Войко и Нае тоже сразу поняли, кто к ним мчится:
   - Э-ге-ге, господин! - крикнул Нае.
   - Товарищи мои верные, - только и мог проговорить недавний государь, останавливая коня и пристраивая его слева от Войки. - Как же я вас заждался! Выпьем сегодня? Отпразднуем встречу? Сердцу праздника хочется, пусть и пост на дворе.
   - Можно и выпить, - серьёзно отвечал Войко, - выпить за помин души твоего дяди.
   - За помин души? - удивился Влад. - Ты говоришь про моего молдавского дядю?
   - Да, - сказал серб. - Дядя твой Пётр, младший брат твоей матери, скончался.
   - Отчего? - продолжал спрашивать Влад. - Ведь он был ещё совсем не старый человек.
   - Слухи ходят, что отравили его, - встрял Нае.
   - Однако это точно не дело рук твоего врага Яноша, - добавил Войко. - Яношу совсем не выгодна была эта смерть. Не для того он свою сестру выдал замуж за твоего дядю. Тут скорее, кто-то из бояр постарался. Из тех, кто на ляхов оглядывается и хочет видеть Молдавию под покровительством ляшского короля, а не Яноша.
  
   Веселье с Влада как ветром сдуло. "Что ж такое делается! - подумал он. - И там, в Молдавии, такие же бояре, которые ради своей выгоды готовы предать и отравить государя. Куда ни сунешься, везде одно и то же! Везде измена и убийство!"
  
   - И кто же теперь правит в Молдавии? - наконец, спросил Влад.
  
   Войко начал обстоятельно объяснять:
   - Поначалу там заправлял Яношев военачальник. Чубэр некий - так его все называли. Он помогал твоему дяде сохранять власть, а когда твой дядя умер, то Чубэр постоял-постоял с войском в молдавских землях ещё месяца два, понял, что делать нечего, да и ушёл. А на престоле теперь сидит твой двоюродный брат Александр. Юноша ещё совсем. Сам ничего не решает. За него боярский совет правит. Однако все бояре ищут покровительства ляхов, поэтому ты, поскольку враг Яноша, при молдавском дворе легко приживёшься.
  
   * * *
  
   Велика и богата была Сучава, столица Молдавской земли. Если в остальной Молдавии многие жаловались на бедность, то в столице народ жил хорошо, потому что торговля в городе велась бойко, приносила хороший доход местным купцам и ремесленникам, а те охотно тратили заработанное, принося достаток всем вокруг, у кого они что-то покупали даже по мелочи.
  
   Князья в столичном дворце сменяли один другого, а город будто не замечал этого - днём шумел, ночью затихал, иногда окутывался дымом пожаров, но быстро отстраивался и рос, рос.
  
   После тихой и неторопливой жизни в глухой горной деревеньке Влад особенно ясно ощущал суету города, ещё только въезжая в его южные ворота. Такой ему помнилась и румынская столица, но не та, в которую он вернулся прошлой осенью, а та, которую он запомнил, когда вместе с отцом уезжал ко двору турецкого султана Мурата.
  
   Между Сучавой и Тырговиште было много общего - такие же ничем не мощёные улицы, такие же белые дома-мазанки, такие же храмы на площадях. Вот только оборонительные стены в молдавской столице были сложены из камня, а не из кирпича. "Я почти как в родных краях", - думал Влад, миновав ворота.
  
   Погода в тот день стояла хорошая. Небо сделалось по-весеннему ясным. Лишь иногда набегало стадо белых облаков, но вскоре, гонимое ветром, устремлялось дальше, и тогда яркое солнце снова могло озарять широкую улицу, по которой двигалось множество народа - в том числе и Влад, одетый в серый крестьянский кафтан с простой вышивкой вокруг ворота и на рукавах.
  
   Сверху, из седла только и виделись войлочные и бараньи шапки, белые женские платки, чей-то холщовый заплечный мешок, чей-то вихрастый русый затылок. Иногда это людское море расступалось, чтобы дать проехать купеческим возам, следовавшим на гостиный двор, где с каждого воза возьмут пошлину, а товар из возов разместят на хранение.
  
   Владу проехать не очень-то давали - иногда даже оглядывались и грозили кулаками, если его конь начинал особенно дерзко прокладывать себе путь к корчме, которая уже виделась впереди, на краю широкой торговой площади.
  
   - Да куда ж ты ломишься! Осади! - говорили возмущённые прохожие, которых толкнули, а недавнему князю нравилось, что люди вокруг считают его ровней, не кланяются, шапок не ломают. От этого он чувствовал себя здесь своим, местным, ведь язык в Молдавии был почти тот же, что в Румынской земле, если не считать некоторые слова.
  
   Войко и Нае ехали следом за господином, но держались не как слуги, а как друзья или попутчики. Въехав во двор корчмы, они даже обогнали Влада, но всё же любезно отвоевали ему место у коновязи, которое хотел занять ещё какой-то незнакомец.
  
   В самой корчме оказалось людно, шумно, пахло нестиранной одеждой, кашей и жареным мясом. Между столами едва удавалось протиснуться, но Владу нравились и теснота, и галдёж, слышавшийся со всех сторон. За прошедшую зиму так надоели безлюдье и тишина!
  
   Свободный стол удалось найти только потому, что четверо посетителей собрались уходить. Нае заботливо уложил на освободившуюся скамью три дорожных мешка и устало плюхнулся рядом:
   - Надо бы комнату подыскать для ночлега, - сказал он, глядя на Влада, но не называя его господином. - Ишь народу-то сколько! К Пасхе что ли в столицу понаехали? Как бы все места не позанимали.
   - Сейчас хозяин корчмы подойдёт - спрошу его, - задумчиво ответил недавний государь, но самого его заботило иное.
  
   Затаённо жить в молдавской столице Влад не собирался. Ему хотелось непременно попасть ко двору, увидеть своего двоюродного брата Александра, нынешнего правителя Молдавии. Со слов Войки было известно, что при дворе не жалуют венгров и стремятся к союзу с поляками, поэтому Влад думал, не удастся ли уговорить молдаван отправиться в поход, дабы свергнуть в Румынии венгерского ставленника Владислава.
  
   Надеяться на то, что молдаване согласятся, особо не стоило, но Владу следовало хоть попытаться. Ничего другого придумать он пока не мог. Вернее мог - оставалась возможность съездить в Турцию и попросить войско у султана, но это следовало делать лишь тогда, когда положение станет совсем безвыходное.
  
   - Как думаешь к Александру попасть? - спросил Войко у Влада, когда все уселись за стол.
   - Не знаю ещё, - ответил недавний государь. - Вот так просто заявиться, наверное, не выйдет, хоть мы с ним и родня.
   - Можно составить письмо, а я отнесу, - предложил серб. - Только, думаю, ответа ждать придётся долго.
   - Если письмо составлять, это надо делать с умом, - сказал Влад. - Не надо в письме говорить, что я уже здесь, в Сучаве. Надо сказать, что я лишь собираюсь приехать, если меня примут.
   - Верно, - кивнул серб и оглянулся по сторонам. - Что ж хозяин корчмы-то всё нейдёт? Схожу что ли, потороплю его...
  
   Влад тоже принялся оглядываться по сторонам и вдруг понял, что хозяин корчмы давно бы пришёл, если б не разбирался с неким смутьяном, который сидел за столом у дальней стены.
  
   Лица смутьяна видно не было - только тёмные взъерошенные волосы. Голос звучал молодо - лет на тридцать или тридцать пять. А затем в воздухе мелькнула ладонь этого человека, которая выразительно хлопнула по столешнице:
   - Ну, поверь мне в долг! Разве ты меня не знаешь?
   - Знаю, - отвечал хозяин корчмы, дородный человек с длинными усами.
   - Тогда поверь, а?
   - Знаю, потому и не верю. Ты и без этого задолжал мне.
   - Ну, а что ж мне делать, если у меня сейчас с собой денег нет!? - продолжал кричать смутьян. - Ну, нету! Хоть обыщи!
  
   Корчмарь нависал над ним, уперев руки в бока, и Влад видел, что эти руки уже начали сжиматься в кулаки. Даже издали кулаки казались весьма внушительными по размеру.
  
   - Нет денег - тогда снимай кафтан.
   - Да как же? - смутьян опешил. - Мне нельзя по улице так идти. Я - лицо важное. Я к самому государю вхож. И что ж я, как голый оборванец, пойду? Не-ет!
   - Раньше надо было думать, - возразил хозяин корчмы. - Вот тебе наука - сперва кошель свой проверяй, а затем пей. Тогда и долгов не наделаешь.
   - Да ты всерьёз? Не надо. А? - просительно произнёс должник.
  
   Меж тем корчмарь успел знаком подозвать двух своих помощников - тоже весьма крепких молодцев - и велел:
   - Держи-ка его. Бережно. Сейчас мы с него мой кафтан снимем. Как бы не порвать.
  
   Загремела лавка. Это должник вскочил с места, но деться было некуда, поэтому затевать драку смысла не имело:
   - Не сметь меня трогать! Я - лицо неприкосновенное! Я к самому государю вхож...
   - Ой, да знаем мы! - насмешливо ответил хозяин корчмы, а его помощники уже успели зайти смутьяну-должнику за спину и порывались ухватить под локти.
  
   Тот не давался и даже, пробуя силы, резко наступил каблуком сапога одному из молодцев на ногу, но сразу получил предупреждающий тычок под рёбра. Затевать драку действительно не имело смысла, когда трое на одного.
  
   - Да что ж это делается! - крик смутьяна, уже схваченного, раздался теперь на всю корчму. - Воры честного человека раздевают! Эй, люди...! Да что ж вы...! Ну, дайте кто-нибудь в долг...!
  
   Хозяин корчмы начал деловито расстёгивать пуговицы на кафтане должника, когда рядом появился Влад и спросил:
   - Сколько тебе не заплатил этот человек?
  
   Хозяин, не отвлекаясь, назвал сумму.
  
   - И ты из-за такой малости его позоришь? - спросил Влад, потому что сумма действительно показалась ему небольшой. По дороге из Сербии в Молдавии он выкопал часть зарытого клада, причём достаточную, чтобы чувствовать себя богачом.
  
   - Для кого малость, а для кого - деньги, - не оборачиваясь, возразил корчмарь. - А ты не встревай. У самого-то деньги имеются? Или тоже задаром есть-пить пришёл?
   - Имеются, - ответил Влад, достал из кошелька пригоршню серебра и, не считая, высыпал на край стола. - Хватит тут, чтоб долг покрыть?
  
   Хозяин корчмы оглянулся на звук звенящей монеты, а затем с подозрением посмотрел на Влада, чей кафтан выглядел куда проще, чем кафтан смутьяна, у которого денег в кошельке не оказалось. Смутьян был одет как боярин, а тот, кто собирался заплатить за него - как крестьянин. Это ли не повод для подозрений! Однако взять деньги для корчмаря было выгоднее, чем пытаться продать кафтан, снятый с посетителя за долги.
  
   Дородный усач наклонился над столом и медленно отсчитал из кучи серебра ровно ту сумму, которую назвал только что. В итоге на столе осталось ещё несколько монет.
  
   Влад не собирался их забирать, но человек, которого он выручил, сгрёб их в кулак и протянул своему спасителю:
   - Благодарю тебя, добрый человек. А это лишнее. Лишнего мне не надо.
   - Что ж. Тогда возьму назад, - ответил Влад, принимая серебро и ссыпая обратно в кошелёк.
   - Скажи, как тебя звать, и где найти, - продолжал недавний смутьян. - Я ведь теперь должен тебе. Верну, не сомневайся. Я же не пьяница какой-нибудь.
   - Не пьяница? Однако тебя здесь знают, - заметил Влад, кивнув на корчмаря, который уже успел удалиться и теперь стоял возле того стола, где устроились Войко и Нае. Судя по всему, Владовы слуги беседовали с корчмарём на счёт еды и на счёт комнаты для ночлега.
  
   - Ну, да, знают, - согласился смутьян и снова сел на лавку, с которой недавно вскочил, - однако я не пьяница. А если и пью, то со скуки. Не те нынче в Молдавии времена, когда можно полезным делом заняться, вот и маюсь.
   - А что для тебя полезное дело? - спросил Влад, усаживаясь рядом на табурет.
   - Ну, к примеру, было бы у меня хоть несколько сот хороших воинов в подчинении, уж я бы пользу принёс.
   - Значит, ты - человек военный? - пожалуй, только теперь Влад взглянул в лицо своему собеседнику и мысленно отметил, что тот и вправду мог бы принести пользу в войске.
  
   Смутьян смутьяну рознь, ведь есть такие, которые в заварушке всякий раз оказываются биты, а есть такие, которые сами умело машут кулаками, и поэтому битыми не оказываются. Человек, сидевший на лавке, принадлежал ко вторым.
  
   Лицо его раскраснелось от выпитого вина, но глаза смотрели по-прежнему внимательно. Если попробовать ударить, успел бы уклониться, однако такое умение явно было не всегда. Над левым глазом обращала на себя внимание рассечённая бровь, которая давно зажила, но след остался. А вот нос этому человеку не ломали ни разу - тут сомневаться не приходилось. Да и по зубам он получал редко. Губы, пусть и полускрытые усами, не имели даже застарелых следов побоев. К тому же руки недавнего смутьяна ясно говорили, что они привычны к кулачному бою, а не только к тому, чтобы держать меч.
  
   Конечно, этот человек и сам понимал, что воина определяют не по словам, поэтому на вопрос Влада ответил просто, полагая такую краткость вполне оправданной.
   - Да, я воин.
   - А когда мир, тебе скучно? - продолжал спрашивать Влад.
   - В том-то и дело, что нет в Молдавии никакого мира, - грустно вздохнул смутьян. - Что ж это за мир, когда приходят к нам рати то от мадьяр, то от ляхов, и всё свои прядки норовят установить. А, глядишь, скоро и турки начнут приходить, и тоже со своими порядками.
  
   С такими рассуждениями трудно было не согласиться. Особенно это касалось мадьярской, то есть венгерской армии, которая подчинялась Яношу Гуньяди. Янош любил везде навести свой порядок.
  
   Влад задумался о Яноше, а смутьян повторил недавний вопрос:
   - Так как же тебя зовут? Мне нужно знать, кому вернуть деньги.
  
   Недавний румынский правитель не хотел раскрывать свою личность, да и деньгами он сорил вовсе не по доброте душевной:
   - Можешь считать, что ты мне ничего не должен, если дашь совет, который окажется полезным.
   - Что же я могу тебе посоветовать, если тебя не знаю?
   - Ты тут кричал, что вхож к нынешнему молдавскому государю, а я как раз хочу к нему попасть. Вот и скажи, как мне пройти во дворец.
   - А ты, оказывается, хитёр! - засмеялся смутьян. - Деньги, которые ты дал, чтобы заплатить мой долг, это и впрямь небольшая плата за ценный совет.
   - Так что же? Посоветуешь? - улыбнулся Влад.
   - А зачем тебе к государю? - теперь смутьян уже не смеялся, а пристально вглядывался в своего собеседника.
  
   Влад молчал, но его новый знакомый начал сам отвечать на свой вопрос, проявив себя человеком наблюдательным:
   - Нет, ты совсем не прост. Пусть на тебе простая одежда, но вот лицо у тебя не простое. Видно, что ты науки изучал. Ты, наверное, знатного рода? Но кто же ты? Может, твоя матушка в своё время приглянулась кому-то их прежних молдавских государей? У нас такие государи, что никогда случая не упускают. Если дальше так пойдёт, то государевых отпрысков станет больше, чем подданных.
  
   Влад возмущённо нахмурился вопреки тому, что его собеседник почти угадал, ведь по материнской линии Влад действительно состоял в родстве с правителями Молдавии, последние лет двадцать постоянно сменявшими друг друга на троне. Все эти правители происходили из рода Мушатов, как и мать Влада. Однако она была не кто-нибудь, а законная дочь великого молдавского государя Александра Доброго, в честь которого, наверняка, получил своё имя нынешний молдавский князь Александр.
  
   Княжну нельзя равнять с любовницей очередного недолговечного правителя. Влад уже думал возразить, но его собеседник примирительно улыбнулся:
   - Нет? Ну, прости меня. Ты ведь сам ничего не говоришь, а я своим скудным умом соображаю, как могу... А если подумать... Нет, ну, конечно, ты не наследник кого-то из Мушатов. Будь у тебя право на молдавский трон, ты бы не добивался приёма у нынешнего государя, а сидел бы сейчас у мадьяр или у ляхов за столом и подговаривал бы их собирать войско, чтобы прийти в Молдавию и посадить тебя на трон.
   - Это больше похоже на истину, - снисходительно отозвался Влад.
   - Тогда кто же ты?
   - Я потому и заплатил тебе за совет, чтобы ты меня ни о чём не расспрашивал, - усмехнулся недавний румынский государь. - Просто скажи мне, как попасть во дворец, и разойдёмся. Если твой совет окажется хорош, тогда скоро ты узнаешь, кто я, ведь при дворе мы встретимся. А если твой совет окажется плох, то, возможно, ты никогда меня при дворе не увидишь, а значит, имя моё тебе ни к чему.
  
   Смутьян подумал ещё немного и, наверное, решил, что и впрямь незачем ломать голову:
   - Ты вовремя приехал, - наконец, сказал он,- ведь совсем скоро Пасха, а на Пасху во дворце будет пир. Сначала все бояре вместе с государем пойдут в церковь на праздничную службу, а затем толпой повалят во дворец пировать. Если ты наденешь богатый кафтан, то стража тебя пропустит вместе с ними, и имени спрашивать не станет. Когда тут спрашивать, когда столько гостей!
   - Благодарю, что надоумил, молдаванин, - улыбнулся Влад. - Совет хороший. Исполнить его будет легко.
  
   * * *
  
   После деревенской церковки главный храм молдавской столицы мог показаться очень просторным, но в нынешнюю, пасхальную ночь в этом большом храме было так же тесно, как в той церковке в горах, потому что молдавские бояре и их жёны набились под высокие каменные своды плотной толпой.
  
   Влад в красном отцовском кафтане, единственном из оставшихся, поэтому теперь тщательно сберегаемом и надевавшемся только по особым случаям, стоял в правой части храма, где полагалось находиться прихожанам-мужчинам. Недавнего румынского государя оттеснили к самой стене и всё равно продолжали напирать, так что Влад вынужден был смиренно, но всё же с укором попросить:
   - Братья, ради праздника не давите меня.
  
   Влад пожалел, что не отличается высоким ростом, ведь увидеть происходящее перед входом в алтарь не мог, даже вытянув шею. Вот если б стоял на почётном месте, впереди всей толпы, то и не вспомнил бы о своём росте! Однако незнакомца, даже подобающе одетого, на почётное место никто не пустит. Приходилось мириться с тем, что за ходом службы удаётся следить лишь на слух - по басовитым возгласам митрополита, священников и дьякона, а также по пению хора, состоявшего сплошь из отроков с высокими чистыми голосами.
  
   Влад видел только боярские затылки, тщательно причёсанные и приглаженные, а также часть стены с древней, потемневшей и потрескавшейся росписью. Впрочем, затылки и роспись он видел смутно, ведь ночью в храме, несмотря на зажжённые свечи, царил полумрак.
  
   Пасхальная ночь была безлунная, только звёзды ярко блистали на небе, не освещая землю, поэтому Владу не составило большого труда затесаться в толпу знати, совершавшей вместе с клиром крестный ход вокруг храма. Стража, призванная отделить знать от простолюдинов, также собравшихся возле храма на площади, ничего не заметила.
  
   Затем церковнослужители и прихожане вошли в храм, а Влад последовал туда вместе со всеми, но теперь стоял в толпе один, предоставленный сам себе - никого знакомого здесь не обнаружил. Даже святые, изображённые на стене в ряд, будто воины в строю, казались незнакомыми, а их имена, написанные возле нимбов белой краской, не удавалось разобрать.
  
   Наверное, не только Влад чувствовал себя так, ведь в толпе бояр мало кто знал друг друга. В Сучаву по случаю восшествия на престол нового государя съехались многие знатные люди, которые прежде жили в своих поместьях, но теперь надеялись, что смогут занять должность при дворе.
  
   Недавний румынский государь, следя за ходом службы, вдруг услышал, как по соседству двое неизвестных тихо разговаривали:
   - Сам-то откуда?
   - Из Нямца.
   - А ты?
   - Из Хотина.
   - Первый раз здесь?
   - Нет, но в прошлый раз не повезло.
   - А я в прошлый раз не был, но теперь хочу счастья попытать.
   - Тихо вы, - сказал кто-то третий. - Служба же идёт.
  
   Все замолчали, а Влад подумал, что под "прошлым разом" должен разуметь недолгое правление своего дяди Петра, поддержанного Яношем Гуньяди и неожиданно умершего. Теперь же оба боярина, обсуждавшие свои дела во время церковной службы, явно хотели пристроиться у нового государя - Александра.
  
   Заходя в церковь, Влад всё же смог разглядеть этого Александра, своего двоюродного брата, и потому сейчас, даже оказавшись заслонённым чьими-то спинами, мысленно продолжал его видеть. Новый молдавский князь, которому едва исполнилось двадцать лет, стоял на почётном месте, недалеко от Царских Врат, облачённый в богатый кафтан, расшитый золотом, а светлые волосы, ниспадавшие на плечи, тоже казались почти золотыми.
  
   Также мысленно Влад видел, что неподалёку, на левой половине храма, где положено стоять женщинам, находилась государева матушка - вдовица, облачённая в чёрные одежды монахини. Наверное, приехала из своей обители, чтобы помочь сыну устроить во дворце пасхальный пир, и тотчас по окончании праздника соберётся ехать обратно.
  
   Вокруг Александра, конечно, толпились избранные бояре с сыновьями, а жёны и дочери избранных собрались вокруг матери князя. Об этом можно было судить по облаку света перед Царскими Вратами, которое создавалось зажжёнными свечами в руках княжеской семьи и избранного боярского круга. Держать в руках свечи - пасхальная традиция, но плотная толпа за спинами избранных не могла её соблюсти. Приходилось слишком тесниться, и существовала опасность поджечь кого-нибудь. Вот почему церковь озарялась светом не вся, а только та часть, где стояли наиболее знатные прихожане.
  
   Влад, пока что далёкий от них, тоже стоял без свечи, и вдруг подумал, что слишком самонадеян и зря рассчитывает легко попасть к молдавскому князю в приближённые. Просто предстать перед Александром, назваться родственником и попросить убежища вряд ли могло оказаться достаточно, чтобы тебя приняли при дворе и не выгнали из Сучавы. Требовалось за короткое время ещё и подружиться с Александром так крепко, чтобы этот юноша проявил неподдельное участие к судьбе румынского беглеца. Только тогда бояре из княжеского совета не стали бы требовать, чтобы беглец уехал.
  
   Пусть Войко говорил, что в Молдавии нынче не любят венгров и врага венгров примут наверняка, следовало помнить, что бояре всегда осторожны и могут побояться злить Яноша Гуньяди. На гостеприимство казался способным лишь Александр, который действовал бы не по расчёту, а по зову благородного сердца.
  
   Так рассуждал Влад, краем уха следя за ходом службы, но пока не мог придумать, как исполнить свой замысел и понравиться родичу, ведь ничего не знал об Александре - о его привычках, пристрастиях. Запоздало понял, что следовало расспросить об этом незнакомца в корчме, но теперь уже ничего нельзя было поделать, разве что этот незнакомец отыскался бы среди толпы в храме.
  
   Надеяться на встречу и подсказку особо не стоило, но времени для самостоятельных раздумий пока хватало, ведь нынешнее богослужение стало долгим. По окончании утрени почти сразу началась литургия, и из храма никто не выходил - все старательно перебарывали усталость.
  
   Очевидно, из-за усталости такое оживление в толпе вызвало "слово" Иоанна Златоуста, которое читал с амвона митрополит. В речи Златоуста среди прочего говорилось об обильной трапезе, которой надобно насладиться. Правда, тут же пояснялось, что речь идёт о пире веры, но большинство собравшихся явно предвкушали праздничное застолье в княжеском дворце, которое ожидалось по окончании богослужения - люди сразу зашушукались, заволновались.
  
   "Попасть на пир - полдела, - меж тем продолжал размышлять Влад. - Главное, чтоб не выгнали. Не даром говорят, что незваному гостю всегда сесть некуда".
  
   И вот служба окончилась.
  
   Когда всё вышли из храма, было уже раннее утро. На улице оказалось очень свежо, прохладно. Солнце поднималось из-за куполов храма, отбрасывавших на вытоптанную землю перед папертью тёмные, почти чёрные тени.
  
   Пасха - светлый праздник, но Влад замечал лишь тёмное - не огонь свечей, а темноту вокруг них; не солнце, а тени. Всё из-за того, что нынешнее празднество странным образом напоминало об отце и старшем брате, а точнее - о боярах, по вине которых отец и брат умерли.
  
   Влад как высокородный человек привык, что бояре всегда обращают на него внимание, а теперь он стал для них будто невидимым, но это новое положение позволило ему услышать то, чего не доводилось слышать прежде - как бояре говорят о государях.
  
   - Пир решил закатить, а у самого казна пустая, - ехидно проговорил один приезжий, глазами указывая на Александра. - Лучше б поберёг последние гроши на случай войны. А то денег не станет даже на порох.
   - Тебе-то что? - усмехнулся другой. - Когда угощают, так ешь-пей вволю. Не у тебя же казна оскудеет.
  
   Да, молдавские бояре, даже не входившие в избранный круг, чувствовали себя вольготно и говорили об Александре весьма дерзко. Влад же думал о боярах румынских: "Наверное, именно так они о моих родичах рассуждали, твари двуличные. В глаза говорили одно, а за глаза - другое". Ему хотелось окрикнуть нынешних бояр, назвать своё имя и спросить, как они смеют разговаривать непочтительно, но он сдерживался.
  
   Александр меж тем христосовался с наиболее знатными боярами и дарил им куриные яйца, окрашенные в красный цвет и покрытые росписью. Князь вынимал свои подарки из корзины, покоившейся на руках у слуги, причём для кого-то вынимал не одно яйцо, а по два и по три, желая почтить особо.
  
   Матушка князя точно так же поздравляла боярских жён и дочерей. Она первая заметила, как из храма вышел митрополит и священники, успевшие снять богослужебные одежды и остаться в чёрных монашеских.
  
   Александр, обернувшись по слову матери, похристосовался с митрополитом, но яйцо владыке подарил не крашеное куриное, а отлитое из чистого золота.
  
   Влад, стоя за спиной кого-то из бояр, опять услышал дерзкие речи - некий наглец в синем кафтане хмыкнул и сказал соседу слева, одетому в зелёный кафтан:
   - Видал, что владыке досталось? Неужто, Александр хочет показать, что не беден? Кого обмануть решил? Или надеется, что мы подумаем, будто он сам научился яички нести, да не простые, а золотые?
  
   Народ, собравшийся на площади, тоже ждал своей очереди получить от Александра что-нибудь. Впрочем, только сейчас, при свете солнца, Влад увидел, что это не просто люди, а бедняки и даже нищие. Судя по всему, они надеялись получить не яйца, а деньги.
  
   Недавний румынский князь не мог избавиться от подозрения: "А вдруг эти оборванцы - такие же притворщики, что и я? Вот я надел дорогую одежду и потому нахожусь среди бояр. А если б надел рубище, то мог бы так же оказаться среди нищих и получить подаяние, которое мне не положено. В этой толпе наверняка много бездельников и даже разбойников, которые пришли сюда в надежде, что удастся получить от государя золотой. Для них даже один золотой - богатство".
  
   Наконец, стража расступилась, чтобы несколько десятков счастливцев могли прорваться к молдавскому государю, сказать "Христос воскрес" и получить милостыню. Между нищими едва не дошло до драки, но Александр отнёсся к этому спокойно и, опустошив свой кошелёк, вместе с митрополитом и матерью отправился пешком во дворец.
  
   Бояре и боярские жёны, следуя за своим князем, тоже на ходу одаривали милостыней, кого успевали, но нуждающиеся, даже получив подаяние, почему-то не отставали, а продолжали идти по улице вместе со всеми.
  
   Влад понял, в чём причина, как только миновал широкие, настежь распахнутые ворота княжеского двора - во дворе, прямо перед дворцовой хороминой были накрыты столы. Пусть угощение на них стояло самое простое, но беднякам казалось довольно и этого - возле столов началась толкотня и давка, а Александр и его знатные гости, уже не обращая внимания на чернь, взошли на крыльцо и проследовали в пиршественную залу.
  
   Влад старался держаться спокойно. Ему почему-то всё время казалось, что сейчас его кто-то грубо окликнет:
   - А ты куда? - или даже схватит за руку, однако ничего этого не произошло.
  
   Место на лавке непрошенный гость, к своему удивлению, нашёл без всякого труда. Собравшиеся бояре знали друг друга плохо, поэтому не спорили меж собой, кому положено сидеть ближе к князю, а кому - ближе к дверям.
  
   Конечно, пробраться в дальний конец залы, где стоял княжеский стол и столы избранных бояр, можно было даже не пытаться, но середину и пространство возле дверей гости могли делить, как хотели.
  
   Государева матушка, а также боярские жёны и дочери кушали отдельно в другом зале, так что мужчины, не боясь женских ушей, стали вести себя вольнее. Иногда в речи прорывалось крепкое словцо.
  
   Стало шумно. К тому же перед столами стояли музыканты и играли, кто на чём - тут были и флейты, и дудки, и гусли. Эта музыка заглушала голоса. Расслышать друг друга могли лишь собеседники, сидящие бок о бок. Никто уже не боялся оказаться услышанным посторонними, и потому речи сделались злее - особенно после второй чарки вина:
   - Глянь-ка, как гордо восседает. Будто всё ему нипочём, - говорил один боярин другому, указывая краем кубка на Александра. - Посмотрим, долго ли просидит.
   - Вот-вот, - согласился товарищ, разламывая ягнячью ногу, и спросил небрежно. - А отец-то Александров отчего умер? Молодой же был.
   - Да кто его знает. Может, от яда, - сказал первый боярин.
  
   Услышав про яд, Влад невольно начал прислушиваться лучше.
  
   - А почему от яда? - продолжал спрашивать второй. - Может, хворь напала.
   - Знаем мы эти хвори, - усмехнулся первый боярин. - Что-то у нас все государи хворые. Тебя послушать, так они как чихнут, так сразу с ног валятся, и прямо в гроб.
   - Я такого не говорил, - возразил второй.
   - Да разве от хвори может быть такое, что у нас творится! - продолжал первый боярин вполголоса и тут догадался. - Так тебя же при дворе не было - ты не знаешь ничего...
   - Ну... чего-то знаю, а чего-то не слышал, - уклончиво ответил второй.
   - Так я тебе расскажу, - раздобрился первый. - В позапрошлом году дядя Александров умер. А в прошлом году совсем худо было. Только одного покойника успевали проводить, так ему вслед - новый. Весной отец Александров умер. Летом - старший брат. Осенью - ещё один дядя. Слава Богу, год кончился. А теперь поглядим, доживёт ли сам Александр хоть до лета.
  
   Услышав такое, Влад, которому всё вокруг казалось мрачным, вдруг почувствовал, будто погрузился в тёмный омут - свет померк перед глазами, а голоса и музыка сделались далёкими, нечёткими.
  
   Чтобы избавиться от странного наваждения, недавний румынский государь сильно тряхнул головой, дёрнул плечами, как будто хотел вынырнуть. Затем сам не заметил, как вскочил, да так неловко, что ударился ногой о край столешницы. Сдвинувшийся стол громыхнул; каждое блюдо, плошка и чаша на тонкой скатерти стукнули или звякнули, чуть подпрыгнув.
  
   Опомнившись, Влад увидел, что беседа прекратилась, и даже музыканты смолкли, причём все смотрят на него, стоящего перед столом, где по скатерти на пол стекало пролитое красное вино. Что тут было делать?
  
   Влад взял со стола свой кубок, ещё не пустой, и провозгласил:
   - Пью за здоровье и удачу моего венценосного брата Александра. Живи долго, брат. Правь долго. Пусть казна твоя полнится золотом, пусть боевая слава год от года множится, а у тех, кто злословит о тебе, пусть языки отсохнут.
   - Ты мой родственник? - удивился Александр, наклоняясь вперёд через свой стол, чтобы лучше разглядеть незнакомца. - Кто же ты?
  
   Влад назвался, и никто вокруг не усомнился в истинности его слов. Наверное, смотрели на него точно так же, как недавний знакомый в корчме, и мысленно отметили, что по лицу и по повадкам "государев родственник" явно похож на человека из знатного рода.
  
   Влад меж тем добавил:
   - В прошлом году был я государем, а сейчас - не государь и потому решил вот явиться в гости запросто, - затем он оглядел стол перед собой. - Ты уж прости, брат, побуянил я немного - со столом повоевал. Толкнул его, а он не упал, и потому не знаю я, кто победил - он или я.
  
   Недавний румынский государь виновато развёл руками и улыбнулся с нарочитым простодушием, так что многие в зале улыбнулись, а некоторые беззлобно засмеялись.
  
   - Мои столы победить непросто. Они и не таких буянов выдерживали, - отозвался Александр, добавив. - А ты, брат Влад, раз уж там навоевался, иди теперь сюда, сядь рядом со мной. Наверняка, тебе есть, что рассказать про свою жизнь, вот и расскажешь, а я и мои гости послушаем.
  
   По правую руку от Александра находился митрополит - владыка восседал в таком же резном кресле с высокой спинкой, как сам молдавский князь, и, наверное, сегодня чувствовал себя хозяином праздника наравне с Александром.
  
   Владу показалось, что митрополит только что говорил о чём-то духовном, а молодому государю это слушать порядком наскучило - поэтому-то Александр и решил пригласить за стол своего внезапно объявившегося родича.
  
   Тем не менее, гостю следовало проявить к духовному лицу уважение. Резные кресла митрополита и Александра, а также боярские скамьи рядом с ними стояли плотно, так что сбоку было не подступиться, а приветствовать владыку, зайдя тому за спину, казалось неудобно, поэтому Влад, ещё не дойдя до княжеского стола, остановился, поклонился в пояс:
   - Христос воскрес, владыка.
   - Воистину воскрес, сыне.
  
   Протягивать руку для поцелуя через стол тоже было неудобно, поэтому сидящий митрополит просто осенил Влада крестным знамением.
  
   - Давай, садись, брат, - нетерпеливо сказал Александр, раскрасневшийся от вина и потому сам уже склонный буянить.
  
   Митрополит посмотрел на князя неодобрительно, поэтому Александр добавил:
   - Продолжим пир, которым святой Иоанн Златоуст велел нам насладиться!
  
   Александр выделил Владу место слева от себя, так что боярам, восседавшим на почётной скамье, пришлось немного потесниться.
  
   - Так откуда ты приехал? Из Тырговиште? - спросил молдавский князь, который до сих пор явно не интересовался румынскими делами.
   - Нет, Тырговиште я покинул ещё осенью, спасаясь от убийц, преследовавших меня, - ответил Влад. - Зимовал я в горах, а теперь вот к тебе явился.
  
   Влад рассказал Александру всё подробно - и про то, как по вине Яноша Гуньяди лишился отца и старшего брата, и про то, как вместе с турками недавно возвращал себе престол. Поведал и обо всём, о чём удалось узнать по приезде в Тырговиште. Даже про свою невесту, которая сгорела, поведал. Затем рассказал и про осенние приключения, когда едва не попался людям Яноша и вынужденно пережидал некоторое время в сербской глухомани.
  
   - А надолго ли господин Влад в наши края? - вдруг спросил один из Александровых бояр.
  
   Этим вопросом боярин явно намекал, что гостю лучше уехать поскорее, но Влад, предвидя такие речи, даже не обернулся в сторону говорившего, а продолжал обращаться к Александру:
   - Скажу, как есть, брат - ехать мне особо некуда. К туркам разве что могу податься, но не хочется опять жить у поганых. Думаю, не для того Господь избавил меня от их гостеприимства, чтобы я снова к ним вернулся.
   - Ну, так оставайся здесь, в Сучаве, сколько захочешь, - махнул рукой Александр. - Завтра на охоту поеду. Поехали со мной.
   - С радостью, брат.
  
   Александр явно увлёкся повествованием - особенно внимательно слушал про то, как Влад осиротел и лишился старшего брата. Молдавский князь хмурился и будто спрашивал: "Неужели, правда? Не сочиняешь ли?" Он ведь и сам недавно пережил подобное, пусть в разговоре об этом не помянул, но Влад помнил слова молдавских бояр: "Прошлой весной отец Александров умер. Летом - старший брат".
  
   Влад рассказывал, что чувствовал тогда, а Александр слушал и понимал - нельзя такое придумать. Так может рассказывать только тот, кто сам подобное пережил. "Я-то всё гадал, как сдружиться со своим родичем и как ему понравиться, - отметил про себя недавний румынский князь. - А оказалось, мне следует просто быть самим собой, потому что мы с Александром - будто отражение друг друга. Смерть вокруг нас ходит, и раз уж одинаковые у нас с ним беды, то кто меня поймёт, как ни он!"
  
   Когда Влад покинул пиршественную залу, время перевалило за полдень. Можно было и ещё остаться, но тогда пришлось бы последовать примеру многих бояр, которые, устав после пира и бессонной ночи, спали прямо в углах залы, на лавках в коридорах дворца или во дворе, где накрытые столы давно опустели, поэтому бедняки и нищие разошлись восвояси.
  
   - Ну, что господин? - спросил Войко, который, как оказалось, ждал возле дворцового крыльца и тут же подхватил господина под руку, когда тот, чуть пошатываясь, спустился по ступенькам.
   - Лошадей ты, надеюсь, не привёл? - спросил Влад.
   - Нет, - коротко ответил серб.
   - И правильно. Пешком пойду. Так хмель быстрее выветрится. Завтра мне с моим братом Александром на охоту ехать.
   - Хорошая новость, - обрадовался слуга.
   - Со мной поедешь.
   - Как прикажешь, господин. А в котором часу?
   - Не сказали, - ответил Влад и, присев на последнюю ступеньку крыльца, устало привалился правым плечом к резному деревянному столбу. - Пойди, узнай у Александровых слуг, когда их господин завтра на охоту собирается. Заодно узнай, на кого охотиться будем.
   - Господин, может, сперва я тебя до корчмы доведу? - спросил Войко.
   - Нет, сейчас узнай, а я тут посижу. Иди, - Влад устало махнул рукой. Его, как и всех недавних участников застолья, клонило в сон, поэтому Войко, видя это, не стал больше спорить, взбежал на дворцовое крыльцо и скрылся в дверном проходе.
  
   * * *
  
   После удачного разговора с Александром румынский беглец должен был вздохнуть с облегчением, ведь теперь ехать в Турцию не требовалось, однако на сердце легче не стало. Влад вдруг понял, что в прежнем неопределённом положении чувствовал себя куда спокойнее, а всё потому, что помнил о своём одиннадцатилетнем брате Раду.
  
   Раньше, пока ещё не было твёрдой уверенности, что удастся остаться в Молдавии, Влад говорил себе, что, может быть, вернётся ко двору султана. Да, ехать туда казалось бесполезно, ведь султан не дал бы новое войско. К тому же турецкий правитель мог разгневаться на своего "барашка", не удержавшегося на румынском троне, и даже при самом благоприятном стечении обстоятельств не оказал бы тёплого приёма. Да, пришлось бы провести долгое время в тоскливом ожидании, пока султан Мурат сменит гнев на милость, и всё же, вернувшись в Турцию, Влад мог бы утешаться тем, что не бросил своего брата. А теперь получалось, что бросил.
  
   То и дело возникала мысль: "Я не поеду к туркам ни в этом году, ни в следующем, а Раду всё равно станет меня ждать". Младший брат казался ещё слишком несмышлёным, чтобы понять, почему старший не едет. Раду мог даже озлобиться, решить, что старший забыл его. И, наверное, поэтому старший должен был как-то дать знать о себе. Например, через письмо.
  
   Влад подумал, что мог бы отправить Войку на юго-восток - туда, где река Нистру впадает в Чёрное море. Там находилась крепость Албэ и торговый порт, куда часто приезжали купцы-греки. Эти купцы торговали и в турецкой столице - в Эдирне, поэтому Войко мог бы найти какого-нибудь честного купца, который на небольшую мзду согласился бы передать письмо... нет-нет, не во дворец. Послание можно было передать настоятелю православного храма в греческом квартале Эдирне - того храма, куда Раду вместе со слугами-греками каждое воскресенье ходил послушать обедню.
  
   Пока Влад жил в Турции, он и сам ходил туда вместе с братом. Настоятель, седой старик, не был для них совсем уж чужим человеком. Этот старик хорошо помнил всех своих прихожан, поэтому передал бы письмо именно тому, кому оно предназначено.
  
   Старик делал много добрых дел. К примеру, предоставлял кров паломникам, которые, несмотря на все опасности путешествий через Турцию, следовали по её землям в Иерусалим. Паломники ночевали в церковном дворе, а иногда - прямо в храме, и Влад поначалу не одобрял такого, считая, что храм - не корчма, но со временем стал судить об этом иначе.
  
   Ночевать в храме или, по крайней мере, внутри его ограды для христиан казалось безопаснее, а само здание от них совсем не страдало. Даже если кто-то вдруг решил бы украсть в церкви что-нибудь, то не обнаружил бы ничего ценного. Внутреннее убранство этого дома Божьего отличалось крайней скромностью, а снаружи и вовсе казалось похожим на амбар, потому что не имело ни одного креста на крыше, "дабы не смущать взор правоверных мусульман".
  
   Когда братья только-только оказались в Турции, Влад ходил в этот храм один. Обедня, которую служили на греческом, а не на славянском языке, была непонятна, но зато столько всего интересного попадалось по дороге в храм и обратно! Шумный пёстрый восточный город - там всегда есть, на что посмотреть!
  
   Пусть султанские слуги-греки, присматривавшие за Владом, не давали надолго останавливаться на улице и глазеть по сторонам, но прогулка всё равно давала много, ведь после того, как отец оставил сыновей у султана, а сам уехал в Румынию, Влада и Раду почти не выпускали из дворца. Посещение храма по воскресеньям стало единственным достойным предлогом, чтобы покинуть дворцовые стены и увидеть окружающий мир.
  
   Когда Раду исполнилось восемь лет, братья стали ходить в храм вместе. Старший брат поначалу боялся, что младшему не понравится ходить по шумным пыльным улицам, а в храме мальчик заскучает, начнёт хныкать, но нет. По дороге в храм младший с такой же жадностью оглядывался по сторонам, а в храме даже умудрился выучить те греческие фразы, которые в ходе службы время от времени повторялись. Раду не понимал смысла того, что запомнил, а просто подражал гнусавой речи старого священника-настоятеля, что звучало очень забавно.
  
   И вот теперь, находясь в Молдавии, Влад представлял, как тот самый старик передаст одиннадцатилетнему Раду запечатанный лист со словами, что это весточка от старшего брата.
  
   Младший, конечно, обрадуется и, может, даже успеет взять письмо в руки, но оно будет тут же отобрано. Отберут султановы слуги-греки и скажут, что сперва это должны прочитать в канцелярии их повелителя. Раду, ошарашенный, посмотрит на них, воскликнет: "Отдайте!" - затем подумает, что письмо могут не вернуть совсем, и заплачет.
  
   Влад с грустью сознавал, что так и будет, потому что нечто подобное уже случалось - с посланиями, которые он и Раду в своё время получали от отца.
  
   Родитель, отвезя сыновей в Турцию, о них не забывал. Он отправил им первое письмо в тот же год, и, по правде сказать, Влад и Раду, оказавшись у султана летом, не ожидали, что уже в начале осени получат от родителя весть. На самом же деле ничего удивительного тут не было - осенью к турецкому двору приехали бояре из Тырговиште, чтобы привезти дань, а заодно привезли княжичам отцовское послание.
  
   Изначально бумагу скрепили печатью, но Влад получил письмо уже распечатанное. Слуги султана прочли и даже не потрудились скрыть это! Вот наглость!
  
   Наверное, родитель предвидел подобные вещи и поэтому обращался к сыновьям так, как делал бы это при посторонних. Даже выглядело послание чересчур красиво, будто написано напоказ: очень разборчиво выведенные слова, ровные строчки, красная буквица в начале, а в конце - большая красная подпись на весь остаток листа, сделанная уж точно не отцовой рукой. Такие подписи ставились на указах и грамотах, чтобы кто-нибудь самочинно не приписал в конце ничего лишнего.
  
   В своём письме, составленном, как государственная бумага, по-славянски, отец обращался по очереди к каждому из сыновей, "гостивших" в Турции и призывал проявить терпение. Особой теплоты в этих словах не чувствовалось, а тон казался поучающий.
  
   За время пребывания в Турции Влад и Раду получили три таких письма - в тот год, когда приехали, затем осенью на следующий год и ещё через год, опять же осенью. Вскоре после отправки третьего письма отец умер.
  
   Влад уже после получения скорбной вести не раз перечитывал все три письма, надеясь найти там скрытую сердечную теплоту, но не мог. А ведь ни минуты не сомневался, что своих сыновей родитель любил! Казалось непонятным - почему письма такие холодные.
  
   И вот теперь Влад понял, что его собственное письмо к Раду получится таким же. О чём он мог сказать брату? О том, что сожалеет о разлуке? Это могло оказаться истолковано, как скрытое намерение выкрасть младшего брата из Турции.
  
   Можно было честно сказать маленькому брату, чтоб не ждал скоро, но это тоже истолковали бы превратно - если Влад избегает возвращаться, значит, не считает турков друзьями и ищет себе других друзей. То есть, когда "барашек" всё же окажется в Турции, ему это припомнят.
  
   Но что же в таком случае старший брат мог сообщить младшему? Лишь дать наставления, то есть сказать, чтоб был терпелив и во всём проявлял покорность султану. Получилось бы такое же послание, как у отца. А следовало ли отправлять такое?
  
   Поразмыслив, Влад решил не отправлять письмо вовсе.
  
   * * *
  
   Охота, на которую Александр пригласил Влада, оказалась охотой на волков, ведь этих серых разбойников следует истреблять во всякое время года. Уж очень жадны волки до домашней скотины. Им она милее, чем лесная живность, а значит - крестьянам убыток.
  
   "Что ж. Если от государевых забав селянам польза, то это хорошо", - размышлял Влад, когда вместе с Александром рано поутру ехал прочь из города по широкой наезженной дороге, уже оставив позади и крепостные стены, и пригород.
  
   А ещё невольно пришла мысль, что двоюродный брат, несмотря на оскудение в казне, на свою псарню денег не жалел. У молодого молдавского князя оказалось псов великое множество, и первыми обращали на себя внимание волкодавы. Восемь огромных псов, заросших длинной светлой шерстью, так что даже глаз было не видно. Зато волк прокусить такую шерсть едва ли сумел бы.
  
   Как объяснил Александр, в его охоте эти псы считались главными:
   - Волка без них не добыть, - сказал он. - Копьём серого не достать. Даже если и подпустит он тебя так близко, чтобы попробовать ткнуть, увернётся ведь. Вёрткие твари! Стрел волк тоже не слишком боится. Шкура у него крепкая - не как у вепря, но всё же. Стрела этого разбойника только уколет. Ему такая рана - пустяк, да и попасть надо ещё суметь. Остаётся собаками травить. Но только этих..., - молдавский князь любовно посмотрел на волкодавов, невозмутимо бежавших возле лошади начальника псарни, - этих я под конец спускаю. А сначала гончие в дело идут.
  
   Гончие в отличие от волкодавов были небольшими, все пятнистые, вислоухие, вертлявые. Иногда они принимались тявкать, но это многоголосое тявканье казалось странно мелодичным, не резало слух и не пугало лошадей.
  
   Разве что один не в меру ретивый кобелёк пару раз норовил подскочить к Владову вороному и облаять, на что конь поворачивал голову, начинал прижимать уши и щёлкал зубами - дескать, я тоже кусаться умею.
  
   - Хорошие кони. Турецкие? - спросил Александр, с видом знатока оценив вороных, на одном из которых восседал Влад, а на другом - Войко.
   - Да, подарок от султана, - ответил Влад. - Мне говорили, что такие обычны в землях, где находятся главные мусульманские святыни. Но это очень далеко. Вряд ли султан привёз этих коней оттуда. Наверное, у себя где-нибудь разводит.
  
   Кони и впрямь отличались от местных формой голов и странной привычкой держать хвост трубой во время бега, будто коты. Влад даже подумывал продать этих жеребцов и купить обычных, но теперь, когда двоюродный брат позволил жить в Молдавии, продавать было ни к чему, пусть кони и казались очень приметными.
  
   Прошлой осенью, спешно покидая Тырговиште, Влад не оставил их только по той причине, что других для себя не нашёл. По пути из Сербии не продал, потому что таких дорогих коней быстро не продашь, а теперь казалось хорошо, что так сложилось.
  
   "Жалко было бы лишиться их. Резвые, под седлом удобные. Может, и на охоте службу сослужат?" - думал Влад, а его двоюродный брат уже забыл о конях и опять рассказывал о предстоящей охоте.
  
   Александр увлечённо объяснял, что есть у волка одна слабость - он всегда возвращается по своему следу. Поэтому если волк уйдёт в лес и заляжет там на днёвку где-нибудь в буреломе, то оттуда станет уходить тем же путём, что и пришёл.
  
   Вот для этого и нужны были гончие. С их помощью выгоняли волков из дневного укрытия, а на волчьей тропе поджидал Александр со своими волкодавами. Тут-то и начиналась самая потеха.
  
   Волк - быстроногий зверь. Волкодавы не всегда могли за ним угнаться, но благодаря гончим серый оказывался утомлён, и мог стать добычей, а затем Александр довершал дело.
  
   Обычно на одного волка спускали двух волкодавов - так полагалось, но бывало, что на одного волка двух собак оказывалось мало.
  
   - Такой зверь живучий, - рассказывал Александр. - Два пса его к земле прижмут, а он ничего. Приходится его прямо из-под собак ножом резать. Да и то изловчиться надо, чтоб собак не стряхнул и не убежал. А то бывало. Вот Косма не даст соврать, - молдавский князь указал на начальника псарни.
  
   Косма оглядел волкодавов, бежавших возле его коня, кивнул и добавил:
   - Но это чаще бывает, когда волка возьмут гончие. Бывает, схватят аж вчетвером, а он их стряхнёт и убежит.
  
   Помощники начальника псарни, которые ехали следом, окружённые сворой гончих, наверное, тоже могли что-нибудь рассказать, но скромно молчали. Говорил в основном Александр, и успел рассказать много, потому что путь к месту охоты был неблизкий.
  
   Лишь во втором часу после полудня охотники прибыли в некую деревню, и, судя по тому, как хорошо здесь знали Александра, молдавский князь получил её во владение задолго до своего помазания. Все знали и то, зачем он пожаловал, поэтому вокруг князя всё совершалось по давно заведённому порядку.
  
   На самом въезде встретил местный староста и другие важные люди села. Встретили с караваем и солью, благодарили, что Александр избавляет их от волчьей напасти, а затем проводили в княжий дом.
  
   Дом оказался большой, с большим двором и большими деревянными резными воротами, но в общем мало отличался от прочих деревенских мазанок с крышами из дранки. Вот почему казалось неожиданно, что в этом доме так же, как принято во дворце, откуда ни возьмись, появились слуги. Они приняли коней, а затем подали князю и остальным умыться.
  
   - Собак кормить не вздумайте, - строго сказал Косма, наблюдая, как гончих и волкодавов отводили на обустроенный для тех отдельный двор.
  
   В большой комнате уже ждал накрытый стол. В котле, только-только вынутом из печки, дымилась похлёбка из кислой капусты и свинины, однако Влад тогда ещё не знал, что кислая капуста хороша, чтобы избавиться от похмелья. Как позже оказалось, эту похлёбку Александр весьма любил.
  
   Грузная пожилая женщина поспешно выставляла на белую скатерть некие плошки, а, увидев вошедшего князя, с трудом согнулась в поклоне:
   - Доброго дня тебе, господин. Садись, покушай. Я и пирожков твоих любимых напекла.
  
   Александр с гордо вскинутой головой переступил через порог, перекрестился на иконы, сел, широко расставив руки, положил ладони на скатерть. Казалось, в этой деревне он чувствовал себя господином куда больше, чем в Сучаве. Здесь молдавский князь забывал о государственных делах и боярах. Никто в этой деревне не шептался у него за спиной, все уважали.
  
   Деревенский староста и остальные, кто встречал князя и провожал в дом, не скрывали, что почитают за великую честь сесть со "своим благодетелем" за один стол. Однако, получив приглашение присоединиться к трапезе, они посидели совсем не много, пожелали Александру доброй охоты и, кланяясь, ушли.
  
   Влад и Александр устали с дороги, поэтому говорили мало. В таких случаях развязать языки собеседникам обычно помогает вино, но пить накануне охоты не полагалось.
  
   Молдавский князь, судя по всему, только и думал что о предстоящей забаве, но вот румынский гость думал совсем о другом: "Не слишком ли опасную дорогу выбрал Александр? У него кругом враги, а он почитает за лучшее не замечать их. Посвящает время развлечениям, а государственные дела заброшены".
  
   Влад всё-таки решился спросить о молдавских боярах. А когда ещё спрашивать? Не в Сучаве же, где князь окружён этими самыми боярами и их слугами со всех сторон! Здесь, по крайней мере, все свои.
  
   - Скажи, брат, а как думаешь править? - начал недавний румынский князь. - Я не для того спрашиваю, чтобы дать совет, а для того, чтобы поучиться у тебя. Сам я, ты знаешь, пробыл на своём троне всего месяц. Вот хочу увидеть на твоём примере, как можно удержаться дольше.
   - А чего тут учиться? - отозвался молдавский князь. - Да, я знаю, что у меня казна пустая, но ничего не могу с этим поделать. Главное - дотянуть до осени, когда придёт время собирать подати. Тогда казна моя наполнится, и я смогу выплатить жалование тем, кому задолжал, и оплатить то, что сейчас беру у торговцев под честное слово. Вот и вся наука.
   - А бояре? - осторожно спросил Влад.
   - А что бояре?
   - А если они не захотят, чтобы ты дотянул до осени?
  
   Александр вздохнул:
   - Не буди собаку, которая спит, тогда она не укусит. Государь должен делать то, что должен, и не лезть в то, во что лезть не следует.
  
   Влад покачал головой:
   - Я слышал очень печальные рассказы. В прошлом году смерть собрала слишком богатый урожай с вашего родового древа. И мне невольно вспомнился мой отец.
   - Да, ты говорил вчера... - начал было молдавский князь, но Влад помотал головой:
   - Я не о том. Мой отец пришёл к власти тринадцать лет назад... после того, как его брат, то есть мой дядя, внезапно заболел и умер. Многие подозревали, что дядя был отравлен, но отец не хотел разбираться в этом деле, ворошить прошлое. А через десять лет оказался отравлен сам. Моего дядю звали Александр, как тебя... А теперь ты говоришь, что государю не следует лезть в некоторые дела.
  
   Александр помрачнел:
   - Да, я говорю об этом. Но не хотел бы говорить.
   - Почему? - не отставал Влад. - Смерть ходит вокруг тебя, и от неё не спрячешься. Так не лучше ли посмотреть ей в лицо или попытаться поймать за руку, пока не стало слишком поздно?
   - Пока она не сорвала ещё один плод с моего родового древа? - горько усмехнулся Александр.
   - Да.
   - Это похоже на совет, а ты сказал, что не собираешься давать советы.
   - Я всего лишь хочу понять, почему ты ничего не делаешь.
   - А ты? - в свою очередь спросил молдавский князь.
   - А что я?
   - Почему ты ничего не сделал, пока был у власти? - в свою очередь начал спрашивать Александр.
   - Я хотел, но... - смутился Влад.
   - Что "но"? - Александр пристально посмотрел ему в глаза.
   - Все бояре, которых я хотел бы допросить и, возможно, уличить, убежали прочь из моей земли, скрылись за горами.
   - Если мои родичи действительно были отравлены, - строго произнёс молдавский князь, - почему ты полагаешь, что отравители находятся при моём дворе? Я бы на месте этих злодеев убрался подальше.
   - И ты не станешь их разыскивать? - допытывался Влад.
   - А как, если я не знаю, кого искать? Бояре при молдавском дворе часто меняются. Как понять, почему ушёл тот или иной? Кто-то - злодей, а кому-то просто оказалась не по плечу служба. Как отличить одних от других?
   - Спросить тех, кто остался.
   - Спросить? - удивился Александр. - А они ответят, что ничего не знают, и что тогда?
  
   Влад припомнил историю со старым писарем-болгарином:
   - Когда я прибыл вместе с турками в Тырговиште, то неожиданно для себя нашёл одного человека, старого писаря из канцелярии, и он рассказал мне кое-что о том, как моего отца предали...
   - У меня в канцелярии таких знающих нет, - отрезал молдавский князь. - Что мне делать?
   - Значит, допросить бояр с пристрастием, - произнёс Влад.
  
   Сам он собирался сделать именно так, когда снова обретёт власть. Правда, он собирался допрашивать не всех, а лишь тех, кого назвал ему старый писарь.
  
   - То есть я должен схватить тех бояр, которые заседают сейчас в моём совете, запереть в темнице и пытать? - продолжал удивляться Александр.
   - Ну, если нет другого пути... - кивнул Влад.
   - И этим расследованием я своими руками уничтожу своё государство, - сказал Александр. - Бояре заседают в совете не просто так. И на должности при дворе назначаются не просто так. Бояре помогают государю вести дела, управлять страной. А ты хочешь, чтобы в моём государстве все дела остановились? Как иначе, если бояре окажутся в темнице?
   - Назначь на их место других бояр - тех, чья верность проверена, - сказал недавний румынский государь, но понимал это совет не слишком удачный.
  
   Те бояре, которые сами напросились к Владу на службу, когда он оказался в Тырговиште, при первой же опасности сбежали, как и бояре Владислава за месяц до них. Очевидно, все бояре имели склонность к предательству. Тогда где же взять верных? Из своих слуг Влад мог назвать верными и проверенными лишь Войку и Нае, но они не принадлежали к боярским родам.
  
   "Где взять верных?" - сам себя спрашивал румынский беглец, а молдавский князь как будто прочёл его мысли и опять сделался строгим:
   - Откуда же взять верных и проверенных? Я правлю всего ничего. И месяца не прошло. Я вынужден полагаться на тех бояр, которые служили моим родичам. Как иначе? Даже если кто-то из них помог моим родичам отправиться на тот свет, я не могу отделить зёрна от плевел, а овец от волков. Всё слишком перепуталось. Потому я и говорю, что государь не должен лезть в то, во что лезть не следует.
   - Что ж... Благодарю за науку, Александр, - проговорил Влад и потупился.
  
   Молдавский князь больше не хотел говорить об этом, тем более что увидел некоего бородатого мужика в войлочной шапке - мужик топтался в дверях, ожидая, когда Александр на него взглянет.
  
   Князь улыбнулся:
   - Это ты, Паву. С хорошими ли вестями?
   - С хорошими, господин, - кланяясь, ответил мужик.
  
   Александр жестом пригласил того за стол. Паву примостился у дальнего края. Грузная женщина налила пришедшему подостывшей похлёбки, а тот ел и ничего не говорил, потому что князю и так всё было понятно - логово волчьей стаи найдено.
  
   Когда мужик доел, Александр сказал Владу:
   - Поехали к лесу. Оглядимся... и вой послушаем.
   - Вой? - переспросил Влад. Никогда прежде он в таком не участвовал, поэтому поездка оказалась весьма захватывающей.
  
   Уже в сумерках они подъехали к лесной чащобе, которая высокой чёрной стеной огораживала поле. У кромки неба уже догорели последние отблески заката, и вот тогда Паву, деловито поправив на голове шапку, сложил ладони возле рта, при этом зажимая себе ноздри большими пальцами, и завыл по-волчьи, да так похоже!
  
   Волки тоже приняли его за своего. Из лесной темноты послышался разноголосый вой.
  
   - Сколько там? - спросил Александр, когда всё стихло.
  
   Паву ответил, что четверо - три молодых волка из прошлогоднего помёта и их матушка-волчица. А волк-отец, как видно, на охоту уже ушёл, раз не отвечает.
  
   - Как нашёл? - спросил Александр, и мужик начал не без удовольствия рассказывать:
   - Я ещё на минувшей неделе это место заприметил, когда дождь был, а утром уже дождя не было, и по мокрой траве вижу - следы входные. Они тут через поле, через кусты вошли. Я с ребятками моими обошёл - выхода нет. Ага. Ну, мы начали ходить по лесу, где старые волчьи норы. Смотрели. Норы не разрытые. Дальше стали горельник смотреть. Посмотрели и видим - ага. Обжитое логово. И шерсть слинявшая на ветках - свежая.
  
   Утром на рассвете, когда Александр вместе с Владом и остальными приехал на то же место, чтобы начать охоту, Паву показал им свежие волчьи следы. На веточках кустов виднелись мельчайшие капельки росы, будто иней, отчего ветки казались светлее, но в некоторых местах они были тёмными - росу стряхнул проходивший зверь.
  
   Затем мужик снова выл, и на этот раз отозвались все пятеро волков.
  
   - Все там, - улыбнулся Паву.
  
   Косма меж тем уже прикидывал что-то в уме. Так уж сложилось, что не Александр, а начальник его псарни распоряжался на охоте, ведь Косма знал собак, которых воспитывал, куда лучше князя, их владельца. Вот почему не следовало удивляться, когда распорядитель охоты начал давать указания даже самому Александру - выбрал место в поле, чтобы князю видеть волков, которые станут выскакивать из лесу, но не спугнуть их, не заставить повернуть обратно в чащу.
  
   Также указания получили помощники Космы и ещё полсотни деревенских мужиков, которых Паву привёл с собой, вооруженных дубинами, вилами и рогатинами.
  
   Вместе с князем следовало остаться Владу, Войке, а также трём мужикам и одному из помощников. Войко и мужики должны были держать волкодавов, чтобы в нужное время спускать их попарно по знаку Александра, а помощнику следовало следить, чтоб волкодавы не подавали голос, заслышав гончих.
  
   Остальных людей Косма разделил на две равные ватаги и также поровну поделил между ними гончих. После этого одна ватага пошла направо вдоль кромки леса, а другая - налево, чтобы зайти в чащу издалека и окружить волчье логово, причём всё делалось без лишнего шума, а собакам, если те пытались подать голос, тут же приказывали молчать.
  
   Александр задумчиво наблюдал, как удаляются люди, а когда они скрылись из виду, просто сказал:
   - Ждём.
  
   Затем Александр, по-прежнему восседавший на коне, спешился, и это означало, что ждать придётся довольно-таки долго. Влад решил спешиться тоже.
  
   Прошло не менее часа, солнце уже взошло, озарив поле и окрестности розоватым светом, когда из лесу послышался далёкий заливистый лай.
  
   Молдавский князь, только что бродивший по полю туда-сюда возле своего мирно пасшегося коня, сразу встрепенулся. По всему было видно - ради нынешних минут Александр и проделал такой длинный путь из Сучавы. Ради них проснулся сегодня до рассвета. Ради них!
  
   Теперь Влад, следуя примеру Александра, вскочил в седло и беспокойно оглядывался. Помощник Космы тоже вскочил на коня, ведь очень могло статься, что волкодавы настигнут волков не сразу, а далеко в поле - не пешком же туда поспешать!
  
   Лишь Войко, которому, как и троим мужикам, требовалось держать собак, остался пешим.
  
   - Если охота удачно пойдёт, дам тебе зарезать волка, - пообещал Владу молдавский князь, поглаживая ножны клинка, висевшего на поясе, и это был не кинжал, а большой нож.
  
   Влад задумался, является ли такое оружие для князя подходящим, но мысль прервалась внезапным событием. Всё случилось на удивление быстро. Казалось, лай приблизился ненамного, как вдруг из кустов, преграждавших вход в лес, выскочила серая тень. Увидев людей и собак, она не остановилась, и, казалось, сначала бежала по полю прямо на них, но затем увернула в сторону - направо.
  
   Александр предупреждал, что так будет - вожак стаи попытается взять всех собак на себя, чтоб молодым волкам легче было спастись.
  
   - Войко, пускай! - только и крикнул молдавский князь.
  
   Два волкодава кинулись вдогонку за серым зверем, но тот оказался удивительно быстр. Даже утомлённый, он бежал далеко впереди них и, конечно, ушёл.
  
   Вот из кустов почти одновременно друг за другом выскочили ещё три тени. Прошла целая череда томительных мгновений, прежде чем Александр счёл, что волки достаточно удалились от чащи и обратно не повернут.
  
   - Пускайте! - крикнул он.
  
   Умные волкодавы сами распределили, кто кого будет брать. Каждая пара собак припустилась за своей жертвой, а волки кинулись врассыпную: два - направо вслед за вожаком, а один - налево.
  
   Волкам, что кинулись вправо, не повезло. Из лесу, им наперерез вынырнула часть гончих. Деваться серым стало некуда. Волкодавы настигли их. Как позже выяснилось, именно тогда попалась волчица, а с ней бежал молодой волк, но Александру было недосуг разбираться, кто пойман.
  
   Князь помчался вслед за двумя волкодавами, преследовавшими того зверя, что метнулся налево. Волкодавы бежали за серым разбойником, едва не касаясь мордами его хвоста. Это значило, что наверняка догонят, но перед этим он всё же успеет убежать далеко в поле. "Не вырвался бы", - наверное, так думал Александр, когда предоставил возиться с двумя пойманными волками помощнику Космы, мужикам и Войке, а сам ринулся за третьим беглецом.
  
   "Этого третьего Александр, конечно, зарежет сам, а вот на счёт двух других... Может, и мне дадут что-нибудь сделать", - размышлял Влад. Пусть он оказался лишь наблюдателем, но происходящее увлекло его. Сердце забилось сильнее, и даже ладони вспотели.
  
   Казалось, что из леса уже никто не выскочит, ведь очень могло статься, что гончие и люди обнаружили не всех волков. Один из серых мог затаиться где-нибудь или просочиться сквозь кольцо облавы по одному ему известной тропе.
  
   Лай гончих стал совсем близким. Значит, из лесу вот-вот должны были выбраться те, кто делал облаву.
  
   И тут из лесных зарослей прямо перед Владом выпрыгнул ещё один волк. Выпрыгнул и так же, прыжками, понёсся по полю, а волкодавов-то на этого волка не осталось.
  
   Серый разбойник мигом смекнул, что к чему, и, по широкому полукругу огибая то место, куда свернула пара менее удачливых сородичей, кинулся через поле снова к лесу, надеясь добежать до дальней опушки и в ней спастись.
  
   "Да что ж это! Уходит ведь!" - только и успел подумать Влад. Им всецело овладела охотничья страсть. Больше подумать он ни о чём не успел, только развернулся корпусом, глядя вслед убегавшему волку, а конь под Владом вдруг тоже развернулся, с места поднялся в галоп и припустился за зверем, чуть не уронив седока.
  
   Всё произошло так стремительно, что Влад не сразу опомнился, а когда опомнился, то понял, что волк широкими прыжками несётся через поле, делая большой полукруг, а конь скачет вслед, делая полукруг поменьше. Владову коню ведь не было нужды сторониться ни собак, ни людей.
  
   Казалось невероятным, что в этой скачке конь почти не отставал от волка - расстояние не сокращалось, но и не увеличивалось. "Эх, куда я, дурак, рвусь, ведь в руках-то ничего нет! - подумал Влад. У него как у новичка, которому полагалось только смотреть, в руках и не могло ничего оказаться. - Эх, была бы хоть дубина!"
  
   Тут он вспомнил о плётке, заткнутой за пояс. Но разве могла причинить волку вред простая плётка, совсем не большая? Она предназначалась для коня и была тонкой - больно хлестнёт, а шкуру не портит. Влад во время поездок почти не пользовался ею, ведь конь и так бегал резво. Просто жеребец, зная, что у седока она есть, слушался лучше.
  
   И вот плётка оказалась единственным, чем располагал Влад. "Ладно, зря я что ли погнался за этим серым? - подумал он, вынимая её из-за пояса. - Хлестну, а там видно будет". Новоявленный охотник плотнее прижал ноги к конским богам, подал руку с поводом вперёд, чтобы дать коню больше свободы, и припустился во весь дух.
  
   Вот уже серый справа. Волк и конь несутся плечо в плечо, косятся друг на друга, как если б примеривались цапнуть. Влад размахнулся и ударил. Шкура у волка крепкая, а всё-таки больно, когда огреют вдоль спины. Казалось, ничего дальше не последует - зверь вот-вот скроется в лесу - но даже одного удара оказалось достаточно. От резкой боли волк на мгновение сбился с хода, запутался в собственных ногах, и тут же оказался под копытами преследователя.
  
   Владов конь наскочил на зверя и принялся топтать, крутился на месте, будто сам знал, что делать - знал точно так же, как и минуту назад, когда только ринулся вдогонку за зубастым врагом.
  
   Кто научил этому коня? Давно ли? Да не всё ли равно! Думать было некогда! У Влада в глазах начало рябить от постоянных поворотов. Небо и земля слились в одно. Есть ли волк под копытами или сбежал, понять казалось невозможно.
  
   Наконец, пришла мысль остановить коня, заставить его отойти чуть в сторону и с седла посмотреть, что произошло.
  
   Волк лежал на боку в траве. Лежал неподвижно. Голова зверя была проломлена, да и сам он весь выглядел как-то странно. Наверное, целых костей в его бездыханном теле осталось немного.
  
   Влад заткнул плётку за пояс, спешился и, ведя коня в поводу, приблизился к мёртвому зверю, поднял за шкирку, оглядел: "Да, помят основательно".
  
   - Ну, брат! Ну, молодец! Вот побасёнка теперь у нас будет! Станем рассказывать про тебя и волка, а никто нам не поверит! - засмеялся неизвестно откуда приехавший Александр, который, судя по всему, успел увидеть, что произошло.
   - Я слышал, так охотятся татары и прочие степняки, - задумчиво проговорил Косма, вдруг оказавшийся рядом со своим князем. - Только плётка-то должна быть не такая, а тяжёлая, и чтоб на конце камень был или кусок свинца. Вот этим камнем они волка с размаху по голове бьют, и даже матёрый не выдерживает.
  
   "Вот бы и в государственных делах всё стало так просто, как здесь. Здесь волков и овец не спутаешь", - вдруг отчего-то подумал Влад.
  
   * * *
  
   На следующей неделе Александр снова пригласил на охоту, которая обошлась без особых приключений, однако на этой новой охоте Влад наконец-то по-настоящему узнал, что значит убивать. Двоюродный брат исполнил прошлое обещание и позволил румынскому родичу самому зарезать волка, придавленного волкодавами.
  
   Владу почему-то показалось, что убить такого зверя так же трудно, как убить человека. Серый совсем не хотел умирать, пытался вертеться, надеясь вырваться из собачьих пастей. Да и вонзить нож меж рёбер оказалось куда сложнее, чем втыкать кинжал в твёрдую землю.
  
   Влад ещё помнил это странное ощущение, которое испытал, когда зарывал казну, и теперь сравнивал. "Тут всё иначе", - думал он, но дело было, конечно, не в том, что плоть твёрже земли, а в том, что руку сдерживал кто-то невидимый, говорил: "Не надо. Одумайся!" "Надо, - твердил себе Влад. - Надо".
  
   С каждым разом делать подобные дела становилось всё проще, и тогда Влад стал лучше понимать Александра, жаждавшего волчьей крови. А меж тем время шло - окончилась весна, настало лето.
  
   Охота на волков стала другой. Теперь она велась также по темноте, если луна ярко светит. Влад, Александр и Александровы люди истребляли не только взрослых волков, но и волчат, пробираясь к логовам уже за полночь - в то время, когда взрослые волки охотились где-нибудь далеко. Найти волчье логово помогал, в том числе, запах - густая вонь от тухлых недоеденных останков и от испражнений.
  
   Паву в своей неизменной войлочной шапке подходил к логову, где в норах или завалах ельника затаивались волчата, и начинал выть. Волчата вылезали из нор, думая, что это родители принесли пищу, однако на месте родителей оказывались собаки, которые нещадно душили весь выводок.
  
   Влад взирал на это, пусть и хотелось отвернуться, потому что волчата - пока ещё не серые, а бурые - походили на собачьих детёнышей, да к тому же скулили так жалобно.
  
   - Жалко? - однажды спросил Александр, глянув на румынского родича. - Ну, так позволь этому выводку вырасти. Пускай волки режут крестьянский скот. Скот не жаль. И крестьян не жаль. Верно?
   - Нет, не верно, - коротко ответил Влад.
  
   Надо ли говорить, что в этой охоте он видел нечто совсем иное, чем видит обычный охотник. Возможно, и Александр тоже видел в волках совсем других своих врагов, но у него недоставало смелости бросить вызов тем - другим своим недругам.
  
   Чем больше Влад размышлял об этом, тем больше хотелось ему съездить в Румынию - пусть тайно, назвавшись чужим именем - и просто посмотреть, что там делается, раз уж нельзя самому что-нибудь сделать.
  
   Недавний румынский государь поймал себя на том, что очень хотел бы услышать от жителей Тырговиште похвальные слова, которыми молдавские крестьяне награждали Александра - "благодетель", "избавитель от волчьей напасти". Ах, как было бы приятно услышать такое! Однако Влад слишком хорошо помнил хмурые взгляды горожан, когда он заявился в румынскую столицу вместе с турецким войском.
  
   "Возможно, - думал недавний румынский князь, - если бы я пожил среди своего народа, лучше узнал его мысли и чаяния, то позднее, снова взойдя на трон, смог бы учесть это и понравился бы своим подданным, и они в свою очередь поняли бы, почему я хочу устроить большую казнь, пролить столько крови".
  
   Влад поделился этими мыслями с Войкой, когда они ехали по улице Сучавы, возвращаясь с очередной охоты в своё жилище - в домишко на окраине города, где теперь обосновались, договорившись с владелицей этого домишки, древней старушкой.
  
   Сама она была уже слишком дряхлая, чтобы кормить и обстирывать троих мужчин, поэтому хозяйством занимался Нае и неплохо справлялся, а Влад и Войко вечно находились в разъездах.
  
   Может, отчасти из-за этих разъездов пришла Владу мысль отправиться в путешествие - не в очередную Александрову деревню близ Сучавы, а дальше, за пределы Молдавии. Если уж ехать, так почему бы ни доехать до Тырговиште!
  
   Серб выслушал эти соображения и неодобрительно покачал головой:
   - Не надо тебе ехать, господин. Опасность слишком большая.
   - А что мне тогда делать? - спросил Влад и принялся жаловаться. - Пусть в Молдавии житьё хорошее, и Александр гостеприимен, но здесь я живу в праздности. Раньше мне думалось, что Александр всё-таки даст мне войско, и я смогу отобрать свой трон у Владислава, но теперь ясно, что надежды на это никакой нет. Вот я и думаю поехать в Тырговиште. Осмотрюсь и, может, узнаю что-нибудь для себя полезное. Не может быть, чтобы в народе не ходило никаких слухов о том, как и почему умерли мой отец, старший брат, а также Нан, с которым я должен был породниться. Да и не только об этом хочется знать, а вообще обо всём. Вот я был государем, а своего народа не знаю.
   - Господин, тогда давай я поеду вместо тебя, - предложил серб.
   - Ты?
   - Да. Поживу там, посмотрю, послушаю, а вернусь и всё тебе расскажу.
   - Опять? - спросил Влад. - Помню, как мне жилось в той глухой деревеньке в горах, пока ты и Нае ездили в Молдавию, чтобы посмотреть и послушать.
   - Так ведь хорошо всё вышло, - Войко пожал плечами.
   - Для вас с Нае хорошо, а мне было так скучно, что даже вспоминать не хочу.
   - Лучше так, чем убитому быть, - сказал серб и вспомнил пословицу, которую и прежде вспоминал. - Голова - не вербное дерево, и если срубят, из пня ничего больше не вырастет.
   - Значит, тебе нужен другой конь, - задумчиво сказал Влад, ведь Войко по-прежнему восседал на одном из трёх вороных не виданной в здешних местах породы.
   - Нет, господин, мне конь не нужен, - улыбнулся серб.
   - А что же ты - пешком в Румынскую Землю пойдёшь?
   - Где пешком буду добираться, а где - сидя на возу, - ответил Войко и пояснил. - Я найду купца, который скоро собирается в Тырговиште, и наймусь к нему охранять обоз. А когда купец вернётся в Сучаву, вернусь и я.
  
   Серб сделал, как говорил, и это казалось действительно лучшим решением, однако почти сразу после Войкиного отъезда Влад стал изнывать от скуки, ведь молдавский князь Александр звал на охоту или на пиры не так уж часто, а в остальные дни его румынский родственник был предоставлен сам себе.
  
   Пока Войко не уехал, занятие Владу находилось, потому что слуга-серб и его господин продолжали воинские упражнения - бились на деревянных мечах. Влад не оставлял надежд когда-нибудь сразиться со своим врагом Владиславом и хотел быть готовым к бою, но когда Войко уехал, биться стало не с кем, а просто стоять и размахивать оружием казалось бессмысленно. Ну, разомнёшься так, а что дальше? С Нае было драться бесполезно. Совсем не бойцовского склада оказался человек!
  
   Бесцельно слоняясь по улицам Сучавы, Влад иногда заходил в тот самый трактир, в котором поселился, когда только приехал. Заходил просто потому, что место казалось очень шумное и многолюдное. Отовсюду доносились обрывки разговоров, так что, проходя мимо, удавалось стать как будто участником беседы - слушаешь, о чём другие толкуют, и вроде ты не один, и вроде при деле.
  
   В том трактире недавнему румынскому государю однажды снова повстречался молдаванин, которому были даны деньги в обмен на совет.
  
   - А это ты, Влад, сын Влада! - старый знакомый встал из-за стола, шутливо распахнул объятия, но обнять своего благодетеля не решился, потому что теперь знал - благодетель принадлежит к княжескому роду, пусть и соседней страны.
  
   Влад лишь усмехнулся, видя, что молдаванин даже по плечу похлопать стесняется.
  
   - Да, теперь я знаю, как тебя зовут, - продолжал старый знакомый. - Слышал, что мой совет пошёл тебе на пользу. Ты теперь в друзьях у Александра.
   - Да, - ответил благодетель, - но вот тебя, я почему-то при дворе не увидел, а ведь ты сам говорил, что к Александру вхож.
   - Вхож, - согласился молдаванин, - но я вхож так же, как ты был поначалу. То есть по большим праздникам.
   - Значит, ты у Александра не служишь?
   - Нет.
   - А у кого же ты служишь?
   - Пока я сам себе хозяин, и это лучше, чем служить абы кому.
  
   Влад обратил внимание, что молдаванин даже сесть не считает возможным, пока высокородный благодетель остаётся на ногах: "А ведь в прошлую встречу садился первый и не робел".
  
   Глядя на это непрошенное, но искреннее почтение, недавний государь произнёс:
   - Остался бы я государем, может, принял бы тебя на службу.
   - Что ж, я это запомню, - кивнул старый знакомый и сразу осмелел, предложив теперь уже по-приятельски. - Садись, выпей со мной. Долг я тебе вернуть пока не могу, но угощу тебя.
  
   Влад отмахнулся:
   - Да забудь ты про этот долг. Я же говорил, что если твой совет окажется хорошим, тогда ты мне ничего не будешь должен.
   - Нет, я так не могу, - помотал головой молдаванин. - Я верну. Ну, так выпьешь со мной, а? - он всё никак не садился первым.
   - Что ж. Можно и выпить, если делать нечего, - согласился Влад, усаживаясь на табурет.
   - Вот и хорошо, - обрадовался старый знакомый. - Теперь ты меня поймёшь. Я ведь говорил, что пью от безделья. А теперь мы станем от безделья пить вместе.
  
   Когда они выпили по первой кружке вина, Влад вдруг спохватился:
   - Слушай-ка, молдаванин, я ведь даже не знаю, как тебя зовут.
  
   Тот назвался, но в следующие три часа выпито было столько, что имя вылетело у Влада из головы. Позднее Влад, конечно, запомнил, но к тому времени так привык называть своего нового приятеля молдаванином, что это наименование закрепилось, а затем превратилось в новое имя - Молдовен.
  
   Пили приятели много. Через раз эти попойки оплачивал Влад, но оскудение в кошельке всё не наступало, ведь даже на одну серебряную монету можно было купить много дешёвого вина, а пьянило оно едва ли не лучше, чем дорогое. Пусть на вкус казалось кисловатое, но ведь такое пьют не ради сладости - ради веселья.
  
   - Знаешь, Молдовен, - сказал однажды Влад, - ты не обижайся, но... Вот я с весны тут живу и за это время, кажется, выпил больше, чем за всю предыдущую жизнь.
   - Конечно, - согласился Молдовен, со стуком ставя пустую кружку на стол. - А чем тут ещё заниматься? Разве что с женщинами знакомства искать, но тут я тебе не помощник. Сам ищи.
   - А кроме этого? - продолжал спрашивать Влад. - Не может быть, чтоб совсем уж нечего было тут делать.
   - Тогда что ж ты себе занятие до сих пор не нашёл? - в свою очередь спросил Молдовен и, чтобы ещё лучше оправдать безделье, начал допытываться. - Вот если бы ты со мной не пил, то что бы делал? Женщины у тебя, как вижу, нет. У Александра ты не каждый день. А что делаешь, когда не у него?
   - Ещё недавно я коротал время тем, что упражнялся в битве на мечах, - ответил Влад.
   - А сейчас почему забросил? - оживился молдаванин.
   - Не с кем упражняться, - вздохнул Влад. - Был у меня рослый и сильный слуга, который становился моим противником, но недавно я отправил его по одному важному поручению, и, пока тот не вернулся, мне упражняться не с кем.
   - Тогда давай, я его заменю, - предложил Молдовен, - но учти, что я не твой слуга, а воин, и биться мы будем на настоящих мечах.
   - Зачем на настоящих? - Влад немного опешил. - Может, лучше заменить мечи палками?
  
   Молдовен засмеялся:
   - Да, я так и знал, что настоящий меч ты в руках держишь редко! Пора исправить упущение.
  
   Этот разговор они продолжили на следующий день, стоя за заднем дворе Владова дома, раздетые по пояс и с настоящими мечами в руках.
  
   - Может, всё-таки не надо? Ещё пораним друг друга, - неуверенно произнёс малоопытный боец.
   - Нет, надо, - успокаивающе улыбнулся Молдовен. - Пора тебе отвыкать от деревяшек. А после, если вдруг случится участвовать в настоящем смертельном бою, вспомнишь меня и благодарить станешь.
  
   Молдовен вдруг сделал шаг вперёд и со всего размаху нанёс рубящий удар. Влад аж глаза вытаращил, хотел отпрянуть, но его рука сама приняла правильное положение - лезвие меча скрестилось с мечом противника, а затем Влад оттолкнул чужое лезвие в сторону, ведь это движение было много раз им отработано, пусть не на мечах, а на палках.
  
   - Ну, вот - ты же умеешь! - засмеялся наставник. - Главное, чему тебе теперь надо научиться, это не робеть перед настоящим мечом. Научишься - и будешь воином.
  
   Не успев договорить, Молдовен уже нанёс следующий удар - теперь сбоку, скользящий - но и это нападение Влад тоже отразил.
  
   - А сам-то чего!? Нападай! - снова засмеялся Молдовен.
  
   С тех пор они уже не пили, раз нашлось другое дело. Почти каждый день на заднем дворе домика на окраине города слышался звон металла и ободряющие крики наставника:
   - Давай, давай! Не робей! Наступай! Видишь, я утомился? Видишь? А зачем мне отдых даёшь, раз у самого силы остались? Это всё равно считаётся честный бой. Давай!
  
   Седая старушка - хозяйка жилища - глядя из окошка на поединщиков, махавших настоящими мечами у неё во дворе, только крестилась и охала.
  
   Так минуло два месяца, а к концу лета у наставника вдруг появились некие дела, не позволявшие проводить поединки ежедневно. В доме Влада он появлялся всё реже, а в начале осени пропал.
  
   Молдовен дал о себе знать на исходе второй декады сентября. Именно тогда Владу, вернувшемуся из Александрова дворца с очередного пиршества, Нае передал кошелёк с серебряными монетами:
   - Молдовен приходил, пока тебя не было. Долг вернул, - сказал слуга, а сам уселся у окна и принялся чинить рубаху.
  
   Влад задумчиво подбросил кошелёк в руке и поймал:
   - А откуда у Молдовена деньги взялись?
   - Сказал, что теперь нашёл себе службу, - ответил Нае.
   - У Александра? - не понял Влад.
  
   Нае задумался:
   - Кажется, нет. Если б он стал Александру служить, то не говорил бы так запутанно.
   - Запутанно?
   - Да, господин, - кивнул Нае и добавил. - Молдовен не только долг вернул, но и просил передать тебе на словах... Ой, запутанно как-то говорил, - слуга снова задумался, вспоминая.
   - Что говорил-то?
   - Говорил, чтобы ты не держал на него зла. Говорил, что он тебе не враг, но ты, возможно, станешь думать иначе.
   - А почему я стану считать его врагом?
   - Он сказал, что ты скоро сам всё увидишь.
  
  
   КОНЕЦ ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ФРАГМЕНТА
  
  
   ФАКТЫ И ЦИФРЫ
   Исторический фон романа "Дракулов пир"
  
   I
  
   Действие романа начинается в октябре 1448 года.
  
   Возраст Дракулы, как и в романе "Влад Дракулович", рассчитывается, исходя из предположения, что Дракула родился в ноябре 1428 года. В действительности год рождения Дракулы неизвестен. Обычно историки называют промежуток между 1429 и 1431 годом.
  
   Дракула прожил в турецком плену 4 года - с лета 1444 по октябрь 1448 года.
  
   В декабре 1446 года умер отец Дракулы, которого предали его бояре, поддержавшие другого претендента на румынский престол - Владислава. Владислав также пользовался поддержкой Яноша Хуньяди, фактического правителя Венгерского королевства.
  
   Обстоятельства смерти отца Дракулы неизвестны. То, что отец Дракулы был отравлен, является предположением. То, что у него была по указанию Яноша отрублена голова - исторический факт.
  
   Старший брат Дракулы - Мирча - согласно преданию был похоронен заживо.
  
   Осенью 1448 года началось первое правление Дракулы, который с помощью турецкой армии сверг Владислава. Турецкую армию, насчитывавшую около 30 000 человек, возглавлял некий Караджа-бей.
  
   Незадолго до этого (с 17 по 19 октября 1448 года) состоялась битва в Сербии на Косовом поле между турецкими войсками и войсками Яноша Хуньяди, в которой участвовал Дракула. Во время Косовской битвы турецкими войсками командовал султан Мурат Дервиш. Битва началась в четверг, а закончилась в субботу.
  
   Эпизод с отрубленными головами христиан, которые султан Мурат Дервиш после победы приказал складывать на холме, это исторический факт.
  
   Предыдущая битва между турками и христианами на Косовом поле, упомянутая в книге, состоялась в 1389 году 15 июня, во вторник. Сербские суеверия, связанные со вторником как несчастливым днём, действительно существуют.
  
   Серб Войко, слуга Дракулы - реальное историческое лицо. Впоследствии стал боярином в совете у Дракулы, однако год, когда Войко оказался у Дракулы на службе, точно неизвестен.
  
   II
  
   Писарь Калчо, упомянутый в романе - реальное историческое лицо. Служил в канцелярии у князя Александра Алдя (дяди Дракулы), а также у отца Дракулы, у Владислава и у самого Дракулы.
  
   Биография Калчо реконструируется, исходя из того, что Калчо - болгарское имя, и того, что писарями в княжеской канцелярии традиционно служили монахи.
  
   Боярин Нан, который в книге назван несостоявшимся тестем Дракулы, это реальное историческое лицо. Занимал видное место в совете у отца Дракулы. Вместе с отцом и старшим братом Дракулы стал жертвой боярского заговора. Конкретные обстоятельства смерти Нана неизвестны. То, что у Нана была дочь, которая должна была выйти замуж за Дракулу - предположение.
  
   Боярин Мане Удрище, его брат Стоян и сын Драгомир - реальные исторические лица. Мане Удрище и Стоян возглавили заговор против отца Дракулы, а спустя 10 лет помогли самому Дракуле прийти к власти.
  
   Бояре Тудор, Станчул, Юрчул, Димитр, Мане, Нягое, Радул, Влексан Флорев, Татул, Шербан, Баде и писарь Михаил, предавшие отца Дракулы - также реальные исторические лица. Их политическая карьера - не выдумка.
  
   Бояре Станчул Хонои, Семён, Радул Борчев и Нан Паскал тоже реальны. Они действительно погибли вместе с отцом и старшим братом Дракулы, не пожелав участвовать в заговоре.
  
   Исторических данных о внешности всех вышеперечисленных персонажей не сохранилось. Конкретная роль каждого в событиях зимы 1446 года, когда отец и старший брат Дракулы умерли, реконструирована приблизительно. Деталей мы не знаем.
  
   Письмо Николае де Визакны к Дракуле с приглашением приехать в Брашов, написанное осенью 1448 года, не сохранилось. Оно упомянуто в ответном письме Дракулы в Брашов, которое действительно было написано ночью - в ночь на 31 октября (в канун Дня Всех Святых). Дракула не принял приглашение, опасаясь, что в Брашове окажется схвачен и передан в руки Яноша Хуньяди.
  
   Первое правление Дракулы длилось до конца ноября 1448 года. Янош Хуньяди и Владислав, благополучно избежавшие плена на Косовом поле, добрались до Трансильвании и собрали там новое войско. 23 ноября 1448 года Янош уже находился в Брашове, откуда было всего 2 дня пути до тогдашней румынской столицы - Тырговиште.
  
   Окончание рамазана (месяц в мусульманском календаре, когда мусульмане соблюдают пост) в 1448 году пришлось на последние числа ноября. Судя по всему, турецкое войско во главе с Караджа-беем праздновало окончание рамазана именно в румынских землях.
  
   После этого турки не стали дожидаться прихода венгерского войска и ушли.
  
   III
  
   С апреля 1448 года в Молдавии правил князь Петру, который был близком родственником Дракулы (братом его матери), но в то же время породнился с Яношем - женился на одной из его младших сестёр. В конце октября 1448 года Петру неожиданно умер, но в Молдавии по-прежнему хозяйничали венгры. В ноябре 1448 года всеми делами заправлял некий военачальник Яноша Хуньяди, известный как Чубэр.
  
   Где находился Дракула с декабря 1448 года по март 1449 года, неизвестно. Его пребывание в сербской деревне, описанное в романе - предположение.
  
   Александр - двоюродный брат Дракулы - пришёл к власти в Молдавии не позднее весны 1449 года.
  
   Илиаш, отец Александра, умер 23 апреля 1448 года. Роман, старший брат Александра, умер 2 июля 1448 года. Упоминавшийся князь Петру, дядя Дракулы, умерший осенью 1448 года, также приходился дядей и Александру.
  
   Пасха в 1449 году отмечалась 13 апреля.
  
   Боярин Молдовен - реальное историческое лицо. Впоследствии стал боярином в совете у Дракулы и начальником княжеской конницы. То, что Молдовен одно время служил молдавскому князю Богдану - предположение.
  
   Первое правление молдавского князя Александра, двоюродного брата Дракулы, завершилось осенью 1449 года.
  
   IV
  
   Князь Богдан, двоюродный дядя Дракулы, правил в Молдавии с октября 1449 года по октябрь 1451 года. В этот период Дракула подружился с сыном Богдана - Штефаном, будущим молдавским князем Штефаном Великим.
  
   В первой половине 1450 года Богдан издал две грамоты, в которых клялся в верности Яношу Хуньяди и венгерской короне. В этих документах говорилось, что Янош должен оказывать Богдану военную помощь и при необходимости дать тому возможность укрыться в Венгрии со всеми боярами. Также говорилось, что Богдан будет "врагом врагов" Яноша, но к высылке Дракулы из Молдавии это не привело.
  
   В ночь на 17 октября 1451 года Богдан был убит в селе Реусень. Молдавские бояре поддержали притязания на молдавский трон со стороны Петра Арона.
  
   Штефан бежал в Трансильванию и доехал до Брашова, воспользовавшись договором своего отца с Яношем Хуньяди. Дракула сопровождал Штефана, но в феврале 1452 года был изгнан из Брашова по приказу Яноша Хуньяди. Не исключено, что с конца осени до середины февраля 1452 года брашовяне держали Дракулу в заточении, поскольку, чтобы отправить письмо Яношу в венгерскую столицу и сообщить о появлении Дракулы в городе, а затем дождаться ответа, требовалось довольно много времени. За это время Дракула мог бы уехать из Брашова, если б не был заперт.
  
   В том же феврале 1452 года двоюродный брат Дракулы - Александр - снова сделался молдавским князем, свергнув Петра Арона. Дракула, узнав об этом, снова обосновался в Молдавии.
  
   V
  
   Об отношениях Дракулы с турками известно немного. Историки согласны только в том, что турки помогли ему прийти к власти в первый раз (в 1448 году). Некоторые историки отрицают, что турки помогали Дракуле также в 1456 году.
  
   Приезжал ли Дракула в Турцию в период с 1448 по 1456 год - неизвестно. В романе поддерживается версия, что Дракула приезжал, чтобы попросить нового турецкого султана, Мехмеда, о политической поддержке и повидать своего младшего брата Раду, по-прежнему остававшегося в турецком плену.
  
   Также неизвестно, знал ли Дракула об особых отношениях между Мехмедом и Раду. В романе поддерживается версия, что Дракула ничего не знал и именно поэтому принял турецкую помощь в возвращении престола в 1456 году.
  
   Историк Критовул пишет: "С помощью султана (Мехмеда) Воевода Влад Дракула получает правление Дакией (Румынией)". Позднее тот же историк добавляет, что Дракула получил от турков помощь благодаря Раду: "Любовь его (султана) к мальчику (к Раду) была... сильна... И поскольку имел он (Раду) такое влияние на султана, стал брат его Влад воеводой Молдавии (Румынии)".
  
   Историк Халкокондил пишет: "Басилевс (султан Мехмед) пожаловал брату, который был у этого мальчика, (т.е. Владу) трон Дакии (Румынии)".
  
   VI
  
   В сентябре-октябре 1452 года Владислав начал чеканить в Румынии золотую монету, что вызвало неудовольствие в Венгерском королевстве, поскольку она пользовалась у купцов большей популярностью, чем венгерская золотая монета - в венгерской золотой монете было больше примесей. Янош Хуньяди выразил Владиславу недовольство, но это было проигнорировано, что привело к ссоре. Владислав потерял свои владения в Трансильвании (Амлаш и Фэгэраш). Лишь в 1455 году состоялось примирение.
  
   В мае 1453 года турецкому султану Мехмеду удалось захватить Константинополь - столицу Византийской империи и всего православного мира. После захвата города Мехмед стал именоваться Фатих - Завоеватель.
  
   После захвата города венгры поняли, что перемирие, которое они заключили с турками в ноябре 1451 года сроком на три года, закончилось досрочно.
  
   Где родились два старших сына Дракулы - Михаил и Влад - доподлинно неизвестно. О Михаиле известно, что он долгое время жил в Турции, а затем сбежал оттуда ко двору венгерского короля Матьяша. То, что Михаил и Влад родились в Турции - лишь гипотеза. На сегодняшний день у историков нет никаких данных о детстве и отрочестве Михаила и Влада. В романе поддерживается версия, что два старших сына Дракулы были рождены турецкой невольницей.
  
   Бояре Кордя, Опря, Буда и Йова - реальные исторические лица. Эти бояре действительно служили Дракуле и упоминаются в его грамотах.
  
   Боярин Миклие - реальное историческое лицо. Служил отцу Дракулы, Владиславу не служил. При Дракуле стал занимать ту же должность, что и при отце Дракулы - заведовал винными погребами во дворце.
  
   VII
  
   В мае 1455 года закончилось последнее правление молдавского князя Александра, двоюродного брата Дракулы. С мая 1455 года по лето 1456 года Дракула находился в Трансильвании, живя инкогнито и собирая армию для похода в Румынию.
  
   Приблизительно в этот период должна была состояться встреча Дракулы с боярином Мане Удрище, который когда-то возглавил заговор против отца Дракулы, за что получил первое место в боярском совете у Владислава. Мане Удрише решил покаяться, и Дракула его простил - это исторический факт, как и то, что Мане Удрище вместе с родственниками помог Дракуле занять румынский престол.
  
   Боярин Штефан по прозвищу Турок - реальное историческое лицо. Состоял на службе Дракулы, входил в боярский совет. Неизвестно, кто был отцом Штефана Турка, но прозвище свидетельствует о том, что Штефан был одним из тех боярских сыновей, которых румынский князь Александр Алдя (дядя Дракулы) отправил к турецкому двору в качестве заложников в начале 1430-х годов. Затем, в 1444 году, этих заложников вернул домой отец Дракулы, а вместо них оказался вынужден отправить в Турцию двух своих сыновей (Дракулу, бывшего в то время подростком, и малолетнего Раду).
  
   VIII
  
   Монах-францисканец Джованни да Капистрано - реальное историческое лицо. Он действительно был отправлен в Венгрию Римским Папой, чтобы собирать народное ополчение и идти в крестовый поход освобождать Константинополь. Этот папский посланец действительно не принимал в ополчение православных, чем воспользовался Дракула. Всё, что рассказано в романе про Джованни да Капистрано - исторические факты.
  
   Не позднее зимы 1455/1456 годов на Дракулу было совершено покушение. Инициаторами покушения стали Гереб де Вингард и Николае де Визакна, которые действовали по указанию Яноша Хуньяди. Гереб де Вингард состоял в родстве с Яношем - их жёны были родными сёстрами - а Николае де Визакна был как раз тем человеком, который в 1448 году отправил Дракуле подозрительное письмо с приглашением приехать в Брашов.
  
   IX
  
   В начале июля 1456 года турецкая армия во главе с султаном Мехмедом начала осаду Белграда. Янош Хуньяди начал защищать крепость, стянув к ней все имеющиеся войска, в том числе ополчение, собранное монахом-францисканцем Капистрано, в результате чего в Трансильвании не осталось войск. Дракула, собирая свою армию для похода в Румынию и для свержения Владислава, мог не опасаться, что окажется атакован на территории Трансильвании.
  
   3 июля 1456 года Янош Хуньяди сообщил саксонцам Трансильвании, что поручил Дракуле охранять южную границу Трансильвании, то есть Дракула получил такую же должность, которую в своё время (в начале 1430-х годов) получил его отец как знак поддержки в притязаниях на румынский трон. Свидетельствовало ли назначение Дракулы, что Янош поддерживает Дракулу в стремлении к власти, мы не знаем. Сопутствующие обстоятельства говорят скорее о том, что Янош хотел задержать Дракулу в Трансильвании и не допустить его похода в Румынию.
  
   Дракула вернул себе румынский престол 20 августа 1456 года. В тот день Владислав был убит. За 9 дней до этого, 11 августа, Янош Хуньяди умер в Белграде от чумы. Монах-францисканец Джованни да Капистрано также умер от чумы, успев уехать из Белграда. Официальная дата его смерти - 23 октября 1456 года, но он мог умереть и раньше.
  
   В романе поддерживается версия о том, что знаменитый пир, во время которого были схвачены бояре, предавшие отца и брата Дракулы, был устроен не в честь Пасхи, а в честь восшествия Дракулы на престол.
  
   Боярин Мане Удрище к тому времени уже был прощён, поэтому он со своими родственниками схвачен не оказался.
  
   У историков нет единого мнения по поводу того, когда Дракула казнил бояр, предавших его отца и старшего брата. Некоторые называют 1459-й год. В романе поддерживается версия о том, что казнь состоялась в начале 1457 года (в январе).
  
   Масштабы этой казни в разных источниках оцениваются по-разному. В румынских княжеских грамотах отразилось исчезновение чуть более десяти бояр. Это были бояре Тудор, Станчул, Юрчул, Димитр, Мане, Нягое, Влексан Флорев, Татул, Баде.
  
   Боярин Юрчул не обязательно был казнён. Он мог умереть от старости ещё до того, как состоялась казнь. Эта версия поддерживается в романе.
  
   Вместо эпилога
  
   Месть Дракулы предателям получила логическое завершение только к 1460 году.
  
   Писарь Михаил, бежав от Дракулы в Трансильванию, умер там своей смертью. Дракула его не казнил, поскольку не успел поймать.
  
   Бояре Раду и Шербан, также сбежав в Трансильванию, поступили на службу к одному из претендентов на румынский престол. Претендента звали Дан, и он был старшим братом Владислава.
  
   Сражение между армиями Дракулы и Дана случилось в начале апреля 1460 года. Затем последовала казнь Дана. В романе она описана немного не так, как о ней говорят исторические источники. Источники утверждают, что Дану сначала дали посмотреть на могилу, в которой он будет похоронен, а затем Дан, ещё живой, присутствовал на собственном отпевании, и только затем состоялась казнь. Есть основания полагать, что Дракула сначала хотел похоронить Дана заживо, но затем передумал.
  
   Казнь бояр Раду и Шербана, возможно, проходила по-другому. Они могли погибнуть в битве Дракулы с Даном и оказаться на колах, уже будучи мёртвыми. Сохранилось венгерское письмо (письмо Блазиуса из Бартфы), где сказано: "Тот Дракулиа людей того воеводы Дана, которые, как известно, были убиты, не замедлил насадить на колья".
  
  
Оценка: 5.47*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"