Ему было сорок два года, сложения он был худощавого, роста довольно, но не слишком высокого. Что называется - неспортивного вида, хотя каждое утро перед работой делал тонизирующую зарядку, а по выходным совершал длительные прогулки. Ещё из набора в целом непримечательных черт его внешности выделялись длинный тонкий нос с небольшой горбинкой, на который были водружены крупные очки с рассеивающими линзами на минус два с половиной диоптрия, и залысина, начинающаяся от широкого лба и ползущая через макушку к затылку.
По характеру Алексей Иванович был тихоня и аккуратист, не любил ссоры и всегда старался держаться в стороне от всего, что могло бы невзначай к ним привести, или, упаси Бог, сделать его причиной чьей-либо обиды. Коллеги по финансовой службе, в среде которых он больше был известен как "Иваныч", очень приветствовали в нём это полезное и многогранное качество, и в мгновения катастрофической нехватки времени и сил всегда давали ему об этом знать. Иваныч отмечал про себя, что признание обычно приходит к нему в тесной связи со знаменательными датами в бухгалтерском календаре, однако вследствие природной неразговорчивости - одного из своих весьма обременительных недостатков, - редко когда с кем делился этим наблюдением.
Иваныч вообще очень хорошо сознавал свои недостатки. Поэтому с чётко распланированным на год вперёд и подверженным изменениям в бухгалтерском законодательстве признанием у коллег, с низко котируемой внешностью и со многими другими фрустрирующими фактами своей неприметной жизни он мирился стоически, остро ощущая, что сам виноват в собственной неудовлетворённости ею. В самом деле, ведь промолчал же он, когда начальство в лице молодого и хваткого Романа Игоревича без тени ложного смущения отказало ему в прибавке в виду "ну ты же понимаешь, Иваныч...". Промолчал же он, когда милейшая и интеллигентнейшая Ольга Арсеньевна, с которой у них тихим сапом в течение почти полутора лет или около того складывались тёплые и нежные взаимные чувства, вспылив после его рассказа о прибавке, заявила ему:
-Ну что ты за человек такой! Лёша, ну почему, почему ты не можешь хотя бы иногда повести себя как... Боже, прости меня, - как настоящий мужчина? Да надо было... знаешь что? Знаешь, надо было... дать ему в морду, сопляку, хаму этому! Вот что! Проявить хоть каплю самоуважения! Лёша, ну не всё же тебе быть таким... ах!
Затем Ольга Арсеньевна вышла из кафе, где у них в тот приветный летний вечер было назначено свидание, поймала такси и уехала. А сегодня начался отсчёт вот уже второй недели их размолвки.
Таким, на своё несчастье, был Иваныч.
Он думал обо всём этом с самого утра.
Думал всё время, что совершал ежедневные тонизирующие упражнения. Размышлял, пока ехал в метро на работу. Взвешивал и судил, сидя за своим столом в офисе в ожидании, когда, наконец, стрелки больших настенных часов, которые словно бесстрастный круглолицый надсмотрщик нависали над кабинетом на десять человек, отпустят его домой. На самом деле тяжкие, болезненные мысли о незадачливом Алексее Ивановиче нагнетались в его встревоженном уме много дней подряд с того самого последнего их с Ольгой Арсеньевной свидания. Теперь же, этим вечером, когда в пять часов пятьдесят восемь минут по полудню Иваныч завязывал шнурки на сменных ботинках, чтобы отправиться восвояси из дурацкого офиса, они просто достигли конечной фазы развития. Захлестнули, скрыли под собой ветхие залежи смирения, перевалили грозным строем через гряды стоицизма и прочую дребедень, что заваливала ухабистый ландшафт его характера. Полное значение этого мысленного потопа, от которого у него даже слегка закружилась голова, пока он оправлял брюки над петельками свежезавязанных шнурков, всё ещё оставалось для него туманным, однако вместе с тем внезапно явилось чётко оформленное понимание: надоело. Надоел Алексей Иванович. Опостылела до тошноты работа эта проклятая. Надоело, что всё не так.
Права Ольга Арсеньевна, - не насчёт морды Романа Игоревича, конечно, - а в принципе...
Хмурый и подавленный, Иваныч покину офисный центр, дошёл до метро "Павелецкая" и спустился на платформу кольцевой линии. Двигался Иваныч на автомате и едва ли замечал хоть что-то вокруг себя, в то время как мозг его мучительно искал выход для терпящего бедствие тихони и аккуратиста, вечного рохли Алексея Ивановича - исправить, изменить, сделать... ну... что-нибудь уже, для начала.
На автомате, с риском быть зажатым дверьми, он повис на мысках на самом порожке вагона, чтобы дать вошедшему перед ним господину как следует осмотреться, перед тем как пройти дальше. На автомате доехал до Курской и перешёл на Арбатско-Покровскую ветку - и как всегда в этот час она была запружена народом. На автомате вскочил в последний вагон из центра и прислонился к поручню у дверей. На автомате извинился перед какой-то пышной дамой в пёстром тренировочном костюме, которая наступила ему на ногу, когда заходила в вагон на Бауманской.
Секундой позже дама встретила препятствие на пути к сидячим местам в образе долговязого юноши с засунутыми в карманы джинсов руками, гордо расставленными в стороны локтями, в кожаной куртке с заклёпками и чёрным рюкзаком через плечо с изображением какого-то костлявого существа с электрогитарой на песчаном фоне.
-Молодой человек! - Зычно возгласила дама. - Встали на проходе на самом с баулом своим!
Юноша тут же, не без труда, но с превеликой расторопностью протиснулся между дамой и Иванычем, пахнув тому в лицо сильным табачным духом, и галантно предложил:
-Проходите, пожалуйста.
Дама посмотрела на толпу, в авангарде которой только что стоял юноша, покосилась на него со злобой в маленьких острых глазках, густо покраснела и стала пробираться вглубь вагона, производя волнение среди затрудняющих её движение пассажиров. По пути она со свойственной, видимо, её природе непосредственностью вспугнула двух туристов-японцев, которые с путеводителем в руках и недоумённым и потерянным выражением на лицах рассматривали табло над дверью. Красные кирпичики индикатора местонахождения безмятежно мерцали под конечной остановкой Филёвской линии.
"Пошли вы все. Провалитесь" - подумал Иваныч. И закрыл глаза.
И толи от духоты, толи от усталости, толи от нервного перенапряжения, а может, от всего сразу, он скоро провалился в дрёму...
Очнулся Иваныч от жаркого беспамятного забытья на выезде из туннеля после Партизанской. В первую секунду он решил, что проспал свою остановку. Но состав как раз выползал на улицу и Иваныч успокоился: нужная ему остановка была через одну.
Электричка почему-то ехала медленно-премедленно, и, похоже, собиралась и вовсе затормозить на перегоне. Как назло, подумал Иваныч. Спина у него взмокла, по телу пробегал мелкий неприятный озноб, как бывало с ним всегда после дневного сна.
Внезапно состав дёрнуло. В вагоне громыхнуло всеобщее "топ!" и электричка встала, въехав на взгорок перед депо.
-Смотрите, смотрите! - Крикнул кто-то. Рядом с лицом Иваныча в тонированное стекло дверного окна уткнулся палец. - Вон там! Смотрите! Что-то с неба падает!
Иваныч посмотрел в направлении, которое указывал трясущийся перст. И как ни был он подавлен, расстроен и разбит, увиденное против воли завладело его вниманием.
С неба действительно что-то безостановочно падало. Сплошь по всему небосклону. Что-то белое, продолговатое, едва различимое издалека, но явно живое. Планировало вниз и скрывалось за домами и деревьями, терялось в угловатых деталях городского пейзажа. Заметны были в этом мягком неспешном падении легчайшие движения, как бы вспархивания, которыми эти существа то и дело меняли траекторию по какому-то сложному, будто заранее определённому между ними замыслу...
Со стороны дороги, что тянулась метрах в ста вдоль перегона, раздался страшный лязгающий грохот. Столкновение? Иваныч поискал взглядом место аварии. Грохнуло ещё раз. И сразу же ещё, и ещё. И тут он увидел картину совсем уже странную. Автомобили, бывшие на дороге, точно все одновременно заглохли на пике скорости, потеряли управление, не реагируя ни на педали газа и тормоза, ни на повороты руля. Некоторые сталкивались друг с другом, некоторые съезжали с проезжей части и врезались в деревья. Один даже ухитрился беспрепятственно прокатиться через весь пролесок между дорогой и железнодорожным перегоном. Он врезался в бетонное ограждение, так что над служебной колеёй теперь торчал смятый и дымящийся, обсыпанный серыми обломками автомобильный капот. Другие, более удачливые, просто проезжали по инерции по прямой линии, пока не замирали на месте. Зрелище напоминало бильярдный стол, по которому только что, вот секунду назад, пока он не смотрел, кто-то одним мощным ударом разогнал в причудливой видимости некоего начального двустороннего порядка все шары. А Иваныч, обратив на них взор, застал лишь развязку, последние мгновения угасания оживившего и разметавшего их, в конце концов, по сторонам импульса.
Поразительно, но никто не вышел, когда движение полностью затихло. Ни один водитель не выбрался из своего искалеченного транспортного средства, чтобы оценить ущерб, или хотя бы просто осмотреться, узнать, что за чертовщина творится по всей улице.
Ни единой души, подумал Иваныч. Вообще никого.
Он отодвинулся от окна. На стекле в нескольких сантиметрах правее таял влажный след от чьей-то ладони. Иваныч обернулся. Вагон был почти полностью пуст.
Пять или шесть человек изумлённо озирались по сторонам, также как Иваныч застигнутые врасплох таинственным событием. Но все остальные - целая толпа народу, - словно испарились в мгновение ока...
И что-то случилось с самим вагоном. Пластиковые стены грязно-кремового цвета были изборождены каким-то тёмным фантастическим узором. Его линии кривились, перетекали одна в другую, сплетаясь в бессчётное число хаотических, неисследимой формы фигур. Прямо как если бы... Иваныч присмотрелся, и точно: это были человеческие тени, будто отброшенные от единой ярчайшей, выжегшей всё в секунду вспышки сотнями тел. Следы выплавились даже на стекле и на серебристой поверхности металлических поручней.
Снаружи взвыло, заревело. Из-за леса с ужасающим свистом падающей бомбы спланировал огромный пассажирский самолёт, скрылся за ближайшими домами и рухнул где-то несколькими кварталами дальше, потрясши своим падением землю.
Вагон наполнился отчаянными возгласами перепуганных насмерть людей. Иваныч крепко, до белизны в костяшках вцепился одной рукой в поручень у себя за спиной. Но между тем он не без удивления отмечал про себя, что в голове у него впервые за весь день были ясность и порядок. Словно вся эта вакханалия стала логическим и вполне ожидаемым завершением всех его злоключений, и ему оставалось лишь наблюдать, что будет дальше.
-О Господи, Господи, Господи, - причитала рядом с Иванычем пышная дама в пёстром спортивном наряде.
Молодой человек в кожаной куртке с заклёпками, который также по странной прихоти проведения оказался среди уцелевших, принялся без особого результата дёргать ручку разблокирования дверей. Слышались глухие удары: несколько человек пытались проложить себе путь на свободу через окна.
-Это что, террористы? - Спрашивал непонятно у кого мужчина в тёмном деловом костюме и красиво отливающем металлом сером галстуке. Он сидел, вжавшись в сиденье, ближе ко второй паре дверей. - Военное вторжение? Кто-нибудь читал новости?!
-Любезнейший, - возразил ему кто-то из смежного вагона, тоже взволнованно, но с толикой неуместной, выработанной с годами и оттого уже неуправляемой назидательности в тоне. - Какие террористы, какое вторжение? Кого, простите, терроризировать, если ни внутри, ни снаружи никого не осталось?
Галстук подозрительно уставился на своего оппонента.
-Умник, едрёнать, нашёлся... - огрызнулся он.
-О, Господи... - всё всхлипывала тихонько дама.
Противно взвизгнули и зашипели статикой динамики системы внутренней связи. Иваныч вздрогнул от неожиданности и вместе с другими пассажирами инстинктивно воздел взгляд к потолку.
-Проверка громкости, - по-южному смягчая звук "г", возвестил бортовой компьютер голосом заводского инженера-настройщика. - Проверка громкости. Проверка громкости. Проверка гро...
Запись сменил высокий тоновый сигнал. Потом динамики загремели лавиной шума, будто кто-то за пультом машиниста усердно продувал и простукивал микрофон.
-Меня слышно? Раз-раз. Раз, - произнёс довольно приятный мужской баритон, слегка скучающий и, как показалось Иванычу, чуть нагловатый. Таинственный обладатель баритона прочистил горло и продолжил: - Так. Внимание, внимание. Говорит Германия. Сегодня под мостом поймали Гитлера с хвостом. Шутка. Уважаемые пассажиры, с прискорбием объявляю вам конец света.
-Спасите, - прохныкала дама в тренировочном костюме. Она без движения стояла на месте, приподняв в бессмысленном тщетно-защитном жесте руки, и переводила взгляд мокрых от слёз глаз из стороны в сторону. - Спасите меня. Пожалуйста.
Остальные в растерянности смотрели друг на друга.
-Прошу всех сохранять спокойствие. Все, кому положено, обязательно будут спасены, обещаю, - раздалось из динамиков. - Японцев тоже удалось бы спасти, но они, к сожалению, не в нашей юрисдикции, так что пришлось их отправить.
Со своего места Иваныч увидел, как в соседнем вагоне к консоли экстренной связи с машинистом, что располагалась на противной от Иваныча стене, подбежал крепко сбитый мужчина с красным от натуги лицом, хорошо развитой мускулатурой и сверкающей глянцем лысой головой, с силой надавил кнопку вызова и прокричал:
-Слушай, ты, приколист хренов! Двери открыл! Быстро! Запомни, не откроешь, я всё равно выберусь, найду тебя и башку тебе оторву, понял? Выпусти нас, урод!
-Незачем орать в эту штуку, я и так вас прекрасно слышу, - с расстановкой, без малейших признаков беспокойства ответил баритон. - Не говоря уже о том, что вообще орать незачем. Вы посмотрите на улицу, и ответьте, куда вы собрались идти?
Манера его речи, безбоязненная и такая уверенная, чуть насмешливая, в столь парадоксальной степени контрастировала с творящимся кругом бедламом, что, похоже, уже сама по себе оказывала на мускулистого детину и других паникующих седативный эффект.
-Домой... - пробормотал лысый, отпустив кнопку консоли и глядя на пустынный, совершенно безлюдный пейзаж за окном.
-Да? Вы и правда всё ещё уверены, что вас ждёт дом? А дома родные и близкие? Как ни неприятна мне эта обязанность, но я должен вас разочаровать. Они ждут совсем в другом месте, и даже не столько вас, сколько того, что должно здесь свершиться.
-Кто ты? - Спросил галстук куда-то в пространство.
-Ангел, естественно, - с лёгким электрическим присвистом ответили динамики. - Зовут Миша, если что. И - нет, не тот самый. У того сейчас довольно незавидное назначение на другом континенте. Там надо, видите ли, расстроить кучу народа. Так-с, - Миша с энтузиазмом прихлопнул ладонями, - ну а нам тут с вами предстоит заняться своим Страшным Судом. В темпе вальса, желательно, а то тут, как я погляжу, личности есть довольно чувствительные.
-Ангел, можно было догадаться, - пробубнил себе под нос галстук. По всему, он всё ещё придерживался версии военизированного вторжения. - А если ты ангел, в чём я имею дерзость сомневаться, покажи нам какое-нибудь чудо. Иначе как мы можем быть уверены. Согласен?
-Хм... - задумчиво протянул Миша. И вдруг во всём составе отключилось освещение. Почти тотчас включилось, и затем снова наступила темнота, и так несколько раз, точно кто-то быстро щёлкал выключателем. Наконец игра со светом прекратилась. - Сойдёт?
-Развлекаетесь, Михаил? - Проворчал назидательный. - Очень кстати.
-Развлекаюсь. А как ещё поступать, когда за окном Армагеддон, на стенах Сикстинская капелла из человеческих теней, а тебя ещё о чуде просят в доказательство? Знаете что? Ладно. Получайте.
В ту же секунду с неба, озаряя алым ветхие кирпичные сооружения на территории депо и оставляя за собой столб чёрно-серого дыма и пепла, недалеко от ограды упал раскалённый добела камень. Земля дрогнула, поезд со скрипом закачался на рессорах. В воздух поднялись плотные тучи пыли и ошмётки насквозь промасленной земли. В обшивку вагона застучали полетевшие во все стороны обломки рельс и шпал. Когда непроглядная бурая завеса немного улеглась, пассажиры увидели, что на месте падения образовалась глубокая, излучающая огненного окраса свечение трещина, в недрах которой корчились какие-то смутные силуэты.
-Так-то, надеюсь, нормально? - Спросил Миша. Ответом ему было всеобщее ошеломлённое молчание. Он смягчился: - Хорошо. Прошу прощения за резкость, травмировать никого не хотел. Народ, давайте серьёзно. Всё это скоро закончится, и вы даже вспоминать об этих минутах не будете.
Он выждал, не последует ли возражений или новых излияний оскорблённых чувств. Но на сей раз, пассажиры прониклись увещанием и покорно ждали продолжения, лишь бы только от ангела не было ещё каких-нибудь чудес.
-Итак, - снова заговорил Миша. - Поступим следующим образом. Один из вас будет моим помощником. Делегатом, скажем так. Пожалуй, этот способ нельзя назвать чересчур традиционным, однако, если учесть все обстоятельства, например, что в мире семь миллиардов населения, не считая усопших за все прошедшие века... думаю, вы поймёте и правильно оцените такую затею. Поверьте, всё бы обстояло по-другому, если бы мы не должны были так спешить.
-Н-нет, прошу прощения... я не очень понимаю... - осторожно промямлил галстук. На него зашикали, но он отмахнулся. - Вот этот помощник... ты... то есть вы... хотите, чтобы мы судили друг друга?
-Вовсе не хочу. Нисколько. Но - семь миллиардов, - доверительно понизив голос, сказал Миша. - Оказалось, даже нашего брата маловато, чтобы управиться одновременно со всеми. Сегодня у каждого из нас в ведении кадастр таких размеров, что вам и не снилось, а разобраться с ним надо, как всегда, чуть ли не вчера. Не знаю уж, кто из моих как сейчас выкручивается, потом спрошу, когда будет досуг. Знаю только, что выкручиваться, так или иначе, приходится. В конце концов, день он и есть один день, даром, что Судный. Да ладно, народ, не притворяйтесь, будто вам это не знакомо. Вон, Алексей Иванович ежедневно это наблюдает. Да, Алексей Иванович? Это я о ваших коллегах и об их замечательной способности всегда найти выход за ваш счёт.
Иваныч озадаченно свёл брови над горбинкой на длинной тонкой переносице.
-Мне кажется, будет закономерно, если я выберу своим делегатом именно вас. С одной стороны, таким образом, я в ваших глазах поступлю вполне обыкновенно, а с другой, подарю вам заслуженное и бесспорное право наконец-то вершить справедливость. Не остроумно ли?
-Может, лучше не надо меня к такой роли... - начал было Иваныч.
-Надо. Так я решил, Алексей Иванович, - оборвал его Миша. - Времени, чтобы передумывать, теперь нет. И хватит об этом. Давайте-ка уже о деле. Сейчас я озвучу одно очень важное для вас всех правило, центральный, так сказать, момент, так что сосредоточьтесь лучше на нём, да и вообще на предстоящем, а не на том, что уже случилось. Итак. Просить вас пробежаться отдельно по каждому человеку на настоящем участке вверенной мне территории, с учётом вашей смертной натуры, было бы явно неправильно. Поэтому справедливость среди своих братьев и сестёр на сём клочке бренной земли вы будете устанавливать в лице своих спутников. Они все личности характерные, представительные. Я подбирал их специально, с величайшим тщанием. Осудите, к примеру, вот эту дамочку в спортивном костюмчике - она вам ножку отдавила, помните? - и вместе с ней осудите тысячу семьсот сорок пять таких же тётенек на пятнадцать тысяч двести сорок метров квадратных, как она. Да приложится подобное к подобному. И если надо, то и прах к праху. Это самое главное и, в общем-то, единственное, о чём вам следует помнить в своей работе, Алексей Иванович. Может, хотите что-то спросить напоследок, прежде чем приступить к отправлению возложенных на вас вышним соизволением обязанностей?
-Послушайте, ну так же нельзя, чтобы за одного и всех остальных... - попытался вставить кто-то.
-Пожалуйста, у нас не осталось времени спорить о морали, я уже объяснял, - с оттенком назревающего раздражения перебил Миша. - Ещё вчера я бы с удовольствием выслушал все ваши предложения, не будь вы слишком заняты для таких мелочей, а сегодня для этого слишком поздно. Так что если по существу дела вопросы отсутствуют...
-Нет! Подождите! Я хочу спросить... - торопливо проговорил Иваныч, оглушённый головокружительной Мишиной стремительностью. Облизнул губы. - Скажите, что потом будет со мной?
-Разумно, Алексей Иванович. Прозорливо. Очень хорошо. С вами - тоже будет суд, - Миша заговорил быстрее. - Простите, иначе нельзя, таковы правила. Я буду судить вас сам. Вас и ещё немногих подобных вам, делегатов на подведомственном мне кадастре. Разумеется с учётом оказанных вами услуг. Так что да не замутнит в вас страх чувства долга. Девяносто девять процентов, что для вас всё сложится наилучшим образом. Ну-с, раз мы всё выяснили, - тоном, не оставляющим в последнем никаких сомнений, закруглил разговор Миша, - приступайте. Мне придётся отлучаться время от времени, но я буду следить за процессом. Удачи.
Динамики издали короткий низкий гудок, щёлкнули и выключились. Иваныч остался один на один со своими подсудимыми.
-И что... всё? - Спросил галстук в потолок. - Пять минут, всех напряг и пропал?
-Какой-то чудной ангел, - выразил кто-то свою солидарность с галстуком.
-Да придурок он, - без обиняков заключил юноша в кожаной куртке. - И придурка нами заправлять оставил.
-Ты полегче, - осадили его из соседнего вагона, - ему же нас судить!
-А мне пофиг. Я тут ни перед кем стелиться не собираюсь.
-Вот это правильно, - сказал лысый, и недобро ухмыльнулся. - А вообще, если мозгами пошевелить, мы ведь можем ситуацию в нужное русло направить. По-моему, Мишаня мужик понятливый, и сам нам на это намекнул, когда сказал, что мы должны правильно оценить затею. Помните?
Юноша посмотрел на него секунду. Медленно кивнул:
-А точно. Догоняю. Эй, дядя, - обратился он к Иванычу и стал подбираться к нему бочком аккуратными шажками, - мы ведь действительно тут сейчас одни, никто за нами не подглядывает. Так чего ж мы, друг другу волки что ли? Ты пособи, подкинь счастливый билетик. Раз! И мы там. И никаких проблем. И нас всех выручил, и тебе слава и почёт.
Из-за спины юноши, опустив по-бычьи голову и свирепо вперившись в Иваныча, с очевидным намерением взять под свой патронаж установление справедливости, грозно и тяжеловесно надвигался лысый.
В другой день Иваныч, наверное, проглотил бы это, даже не моргнув. В другой день он бы счёл, что делает для них доброе дело, соглашаясь со словами молодого человека. Смешно, но сейчас он и сам не мог сказать, как бы повёл себя в другой день рохля и тихоня Алексей Иванович. Однако по стечению обстоятельств, именно сегодня того Алексея Ивановича просто не было на месте, и обращаться к нему было бесполезно.
Иваныч перевёл взгляд на мерцающий зловещим алым светом разлом в земле недалеко от ограды депо. Верхняя губа его подрагивала, нос сморщился, став похожим на изогнутый хищный клюв, уголки ноздрей вздёрнулись кверху. И всё сошлось в одном миге цельной, кристально ясной картинкой. Прикосновение юноши, когда он бесцеремонно, по-хозяйски взял Иваныча за лацканы пиджака. Размеренная поступь лысого великана за его спиной. Гнев и обида за попираемое право, которым его наделили перед ними во всеуслышание. Неистовые, агонистические движения теней в разломе. Всё это мелькнуло у Иваныча в голове как бы одним единым кадром, едва уловимым для сознания. Руки его сами собой взметнулись вверх, выронив по пути маленький потрёпанный рабочий портфельчик, упёрлись юноше в грудь и с силой оттолкнули назад. Тот неловко отступил, ухватился за поручень, чтобы удержать равновесие.
-Пошёл к чёрту! - С неожиданной даже для себя яростью, не своим голосом прорычал Иваныч.
И воздух между ним и молодым человеком вспыхнул ослепительной белизной, словно всё это время был пронизан каким-то чрезвычайно горючим веществом, в котором из-за этой фразы, а может, из-за самой вырвавшейся наружу ярости Иваныча вдруг началась цепная реакция. Вихрь белого пламени мощным шквалом обдал юношу с головы до ног, скрыв его от глаз окружающих. Кожей лица Иваныч ощутил неестественный холод этого ледяного огня. Он окатил его ударной волной и вызвал резь в барабанных перепонках, будто от ультразвукового импульса, а потом начал с силой затягивать обратно, к самому эпицентру...
И внезапно сгинул. Юноши нигде не было. Только на полу поверх узора из других теней протянулся от того места, где его настиг огонь, длинный тёмный след. На поручне рельефными углублениями от пальцев с отчётливой сеткой папиллярных линий запечатлелся след пятерни.
-Упс... - сказал, опомнившись, Иваныч. Сквозь рокот в заложенных ушах до него доносились вопли пассажиров. Лысого отбросило в дальний угол между сиденьями и дверью. Впрочем, пламя, кажется, действовало избирательно и нисколько ему не повредило. Он весь сжался, обхватив себя руками, и одичалым взглядом взирал на Иваныча.
-Ах ты, скотина! Пацана ни за грош ухайдокал! И ещё неизвестно, сколько людей вместе с ним! - Заорал он, разбрызгивая слюни, но от применения к неудавшемуся судье каких-либо контрмер благоразумно воздержался.
-А куда он делся-то? А? - На грани истерики снова взялась причитать упитанная дама. - Это вы его куда, а? Ну скажите! Куда?
-Во всяком случае, суть вы ухватили, Алексей Иванович, - задумчиво произнёс из динамиков Миша. За этой сценой никто не заметил, как они снова включились.
-Михаил! Михаил! - Отрывисто всхлипнула дама, услышав его голос, и задрала голову к потолку, откуда исходил звук. - А вы скажите, пожалуйста, он где, а? Я больше ни о чём вас спрашивать не буду! Только скажите, и всё!
-Нуууу... - протянул Миша, - скажем так, из плюсов в тех краях только хороший загар и рок-н-ролл почти каждый день. Но загорать надоедает быстро, по себе знаю. Так что советую по возможности метить в противоположный конец. Простите, если не утешил. Алексей Иванович...
Иваныч замер в напряжении, готовясь к немедленному и неизбежному возмездию за фатальное безрассудство в обращении со столь страшными силами...
-Вы не унывайте. Первый блин, мягко говоря, комом, но пусть вас это не слишком удручает. При вашей должности невозможно поступать так, как велит долг, и никого при этом не обидеть. Ваши ошибки мы обсудим наедине, без посторонних. А пока продолжайте.
-Михаил, Миша! Не уходите! - Закричали наперебой вскочивший на ноги галстук и ещё кое-кто из пассажиров. Впрочем, Миша их уже не слышал: динамики опять щёлкнули, связь с ангелом была отрезана.
Галстук посмотрел на Иваныча. Затем обречённо перевёл взгляд за окно, на алую трещину в земле.
Иваныч набрал полную грудь воздуха, так что у него даже хрустнуло меж рёбер, и сделал долгий выдох, отсчитывая про себя до десяти. Всё складывалось, прямо как он любил: хаос, крики, стенания, конец света, исчезновение по его вине людей в огненной буре из ада, чужие обида и ненависть, ответственность за чьи-то вечные муки, и так далее и тому подобное... и покуда безнаказанно. Ну, ладушки. Значит, сила и власть. Иваныч смиренно пригладил влажными ладонями волосы на висках. Значит, работа для рати небесной. Оглядел пассажиров. Не без умысла задержался взглядом на лысом богатыре в углу. Значит, справедливость...
Ему вдруг подумалось о Романе Игоревиче, и на губах его заиграла кривоватая улыбка. "Ну ты же понимаешь, Ромка..." И что бы тогда сказала Ольга Арсеньевна об этом вечном рохле Лёше Ивановиче? Однако мысль об Ольге Арсеньевне зацепилась в его взбудораженном мозгу и не дала фантазиям о применении орудий справедливости к пресловутому Роману Игоревичу безраздельно завладеть его сердцем.
Иваныч попытался взять себя в руки. Юноша, конечно, сам нарвался, с этим вряд ли кто поспорит, но лучше бы больше не допускать по своей горячности таких... скажем, трагичных случайностей. А для этого...
Он нагнулся к своему портфельчику, радуясь собственной изобретательности, покопался в нём и достал блокнот. Выудил из внутреннего кармана пиджака десятирублёвую голубую ручку. Движением пальца скинул на пол колпачок и, отлепившись от поручня, который всё это время служил ему опорой, вышел нетвёрдой разболтанной походкой на середину вагона.
-Прежде всего... - он неуклюже расчертил страничку на строки, затем быстрым царапающим штрихом рассёк её снизу доверху вертикальной линией. - Прежде всего, прошу прощения за то, что вам пришлось стать свидетелями... того, что случилось с этим несчастным молодым человеком. Я сегодня... нет, ничего... это не важно. Главное, я ни в коем случае не хочу, чтобы подобное повторилось. Поверьте. Давайте для начала, наверное, представимся друг другу. Я думаю, так всем будет легче, и мне тоже для... для того, чтобы... - он наигранно заперхал в кулак. - Меня зовут Алексей Иванович.
-Иваныч, - закивал галстук. Иваныч недоверчиво скосился на него, но судя по сосредоточенному и глубокомысленному выражению на лице мужчины, никакого подтекста здесь искать не следовало.
-Вот вы... - Иваныч мысленно отмахнулся от галстука и поискал глазами кого-нибудь, с кем было бы проще завязать этот судьбоносный разговор. - Вы, - он указал кончиком ручки на низкорослого сухопарого господина. Возрастом он казался старше своих попутчиков. В окладистой шевелюре виднелись степенные серебристые пряди, смугловатая кожа вокруг глаз и рта была усеяна множеством глубоких складок и морщин, которые будто некий племенной знак утверждали перед всеми выкованную годами личность их носителя. Иваныч остановил на нём свой выбор инстинктивно. Пожилой возраст этого господина указывал на то, что от него скорее, чем от более молодого поколения, можно ожидать снисходительности и понимания, которые, несомненно, были бы большим подспорьем на старте. - Как вас зовут?
Пожилой господин, прикрыв веки, перекрестился, и вышел вперёд.
-Николай Дмитриевич Евстигнеев, - представился он и Иваныч пляшущим почерком вписал его имя в первую строку и добавил снизу на всякий случай, чтобы не забыть: "старик", - приятно познакомиться.
-Очень приятно... вы, может быть нам... - Иваныч покрутил рукой, точно надеялся таким образом собрать из воздуха предательски разбегающиеся от него слова.
-Расскажу о себе? - Закончил за него Николай Дмитриевич. Резкими отточенными движениями оправил тёмно-зелёную водолазку и ремень. Было в его выправке что-то, выдававшее в нём военного, и Николая Дмитриевич тут же подтвердил эту догадку: - Да что ж, расскажу. Отставной подполковник. Служил в ракетных войсках стратегического назначения. Два года тому назад схоронил жену, Авдотью Сергеевну, царствие ей небесное, рабе Божьей. Что ж ещё... в браке она подарила мне двух прекрасных детей, Аркашу и Машеньку Евстигнеевых. У них теперь у каждого свои семьи, а я вот в отставке, живу - не тужу. Жаловаться мне не на что, жизнь я прожил долгую, полную всякого разного. И теперь не боюсь держать за неё ответ.
Иваныч хотел было что-то пометить в блокноте, но рука не слушалась, и кончик ручки, дрожа в нерешительности, завис над бумагой.
-Знайте, Алексей Иванович, - видя его колебания, твёрдым голосом произнёс подполковник в отставке, - я не виню вас за то, что произошло. Не по вашей воле на вас возложена эта сложная миссия. Но вам понадобятся вся ваша воля и выдержка, чтобы довести её до конца. Поэтому, как бы ужасно это ни звучало, я предлагаю считать, что ваших подсудимых с самого начала столько и было, сколько нас сейчас здесь есть.
Говорил он с поднятой головой и спину держал ровно, как на плацу, а взгляд его между тем неотрывно следил за ручкой, зависшей над блокнотом.
Иваныч подумал ещё секунду, и в колонке напротив имени подполковника записал: "По-моему, в рай?" На душе стало капельку легче.
-Благодарю вас, - Иваныч слабо улыбнулся Николаю Дмитриевичу, и плечи Николая Дмитриевича расправились чуть шире.
-К вашим услугам, - вежливо ответствовал он.
-Давайте теперь вы, молодой человек, - воодушевлённый удачным началом, сказал, показывая на лысого великана, Иваныч с эмфазой на последних словах, хотя тот был моложе от силы лет на пять. - Встаньте и представьтесь.
Лысый поднялся, отряхнул джинсы.
-Василий Ломин, - сказал он угрюмо. - Работаю тренером в фитнес-клубе. Вообще езжу обычно на машине, а тут вот подфартило в ремонт отдать. Вредных привычек не имею, не пью, не курю, кофеином не злоупотребляю. С женщинами... ну это... пока ни с кем постоянных связей не установил, но я стараюсь. Веду здоровый, мирный образ жизни...
-А что ж на Алексея Ивановича напасть хотел? - Николай Дмитриевич сложил руки на груди и исподлобья посмотрел на Васю Ломина. Вася что ответить не нашёлся.
Иваныч украдкой глянул на подполковника. Слушая апологию гражданина Ломина, он совсем об этом позабыл. А ведь справедливость требовала принимать во внимание все мелочи, и личные счёты здесь были ни при чём.
-Да я всем как лучше хотел, - запоздало ввернул Вася.
Однако Иваныч уже что-то нацарапал во второй строке напротив его имени с памятной припиской "лысый", и высматривал для дознания следующего пассажира.
-Вы, мужчина в галстуке, - Иваныч отступил назад, чтобы его было видно всем.
-А я... - протянул галстук. Брови его от испуга дыбились кверху широкими дугами. - Георгий Петрович Скрябин, рекламное агентство... забыл. Забыл какое. Вроде, видеоролики какие-то снимали про еду... Чёрт его знает... Я... я, вот честно, до сих пор поверить не могу. Конец света? Да позвольте, это же ходовой товар! Вы телевизор, фильмы последние посмотрите. Как терроризм тот же самый - давно в бренд превратился. Ну и как теперь в это поверить? Всё равно, что корпоративный флаер получить, или там фирменную пластиковую карту. Я не могу, не могу, хоть убейте, - он затряс головой и закрыл лицо руками.
-Вы, продажники, со всем, до чего дотянетесь, так поступаете, - с издевкой бросил обладатель назидательного голоса, и Иванычу, наконец, представилась возможность лицезреть его крупную мешковатую фигуру. Облачён он был в широкие штаны и безобразный тёмно-серый пуловер. Между полных щёк какого-то болезненного землистого цвета топорщилась распорка плохо постриженных усов. - Я знаю, я на работе постоянно с такими, как он, дело имею. Ни людей, ни труд чужой не ценят. Меня, кстати, зовут Михаил, как и нашего общего знакомого. Вы вот это запишите, пожалуйста.
И Иваныч, скрипнув на него зубами, стал записывать.
Записал он и показания хныкающей без устали дамы в спортивном костюме. За нею перешёл к немногословной девушке, одетой во всё розовое и белое, отчего она была похожа на плюшевого медвежонка. Выслушал мужчину со сломанной рукой и других пассажиров.
Николай Дмитриевич был при нём неотлучно и своевременно с неизменной вежливостью подсказывал Иванычу всё то, что ненароком ускользало у него из виду. Впрочем, очень скоро участие в судьбах своих попутчиков принимали уже всем вагоном, и голос Николая Дмитриевича, который без стеснения срывался к тому времени на крик и при нехватке аргументов даже пускал в ход руки, затерялся в общем гвалте. В деле каждого поминутно возникали всё новые факты и перипетии, и Иванычу приходилось регулярно, со всё большими неудобствами править свои каракули...
Хотя часы Иваныча остановились, ещё когда только всё завертелось, по его ощущениям миновал целый час беспорядочного раздрая, который чем дальше, тем сильнее напоминал какой-то фарс. И если верить его блокноту, выходило примерно следующее. С одной стороны, самым святым был Михаил, стареющий и циничный системный администратор, практикующий самолечение своей непреходящей простуды фитотерапией, а гореть всех ярче адским пламенем была достойна скромная девушка-медвежонок, молча дрожавшая как осиновый лист где-то в сторонке, так как не уступила Михаилу посадочное место. Иваныч тоже не одобрял такого поведения, но сомневался в соизмеримости кары и преступления. С другой стороны, нельзя было осуждать Людмилу Евгеньевну, носительницу тренировочного костюма, за то, что она бывала иногда заносчива с другими. Виной тому приходились бедственные условия, в которых они существовали с мужем после того, как он вынужден был оставить престижную работу в крупном промышленном предприятии и устроиться в итоге электриком где-то на Вернисаже, а также её болезненное пристрастие к дешёвым сладостям. В то же время хорошая работа, спортивная форма, правильное питание и в целом неплохая жизнь грозили сыграть весьма скверную штуку с Василием Ломиным.
И обертоном ко всем этим вымученным и неоднозначным резюме регулярно звучала безумная рацея Георгия Петровича о бессмысленности их спора, так как Конец света давным-давно пустили с молотка...
-Алексей Иванович, - раздалось из динамиков, и в вагоне, наконец, восстановился относительный порядок, - прошу меня простить, я уже минут двадцать за вами наблюдаю. И мне кажется, что если вы не огласите свой вердикт сейчас, этого не произойдёт никогда.
Иваныч посмотрел в свой блокнот. На его страницах шло жуткое побоище букв, стрелок и всевозможных опознавательных знаков. У Иваныча возникло странное ощущение, что в какой-то момент он перестал внимать рассказам своих подсудимых, а его рука писала, писала, писала его собственные потаённые мысли. Стоило признать, что не начни он вести записи, быть бы ему теперь в вагоне одному. Вместе с тем, явно противоречивые выводы в его таблицах говорили о том, что, вероятно, кое-какие из его вердиктов были бы очевидно несправедливы.
-Я пока не могу, - устало ответил Иваныч.
-Ну же, Алексей Иванович, смелее. Больше ждать нельзя. Всё должно закончиться. Надо вынести приговор.
-Но здесь сплошная... ерунда! - Иваныч в гневе потряс блокнотом. - Этого просто недостаточно, чтобы судить! Вот просветите меня: что здесь такого, чего не было две тысячи лет назад? И при этом Конец света наступил именно сегодня! Почему?
-Да просто, знаете ли, наступил, - тоже начиная злиться, прошкворчал сквозь бурный электрический треск Миша. - Ну-ка, покажите мне, что там у вас написано? - Иваныч поднял блокнот к потолку. - Поверните к переходу между вагонами, на камеру. Так. Ну и? Что вам мешает высказать это вслух? "Толстую", как вы пишите, в огонь. "Лысого" на вилы. "Усатое хамло" на сковороду. Всякое решение лучше, чем его отсутствие.
-Нет, - заявил Иваныч, с мрачной решимостью захлопнул блокнот и поправил очки на вспотевшем носу.
Миша испустил долгий-долгий вздох, что, по всей видимости, означало принятие поражения. Иваныч промолчал. Извиняться он не собирался, потому что считал, что поступает правильно, хотя его снедал стыд за то, с каким апломбом он в глазах ангела под самый конец провалил свою роль в этой эсхатологической феерии. Он даже мог представить себе, как Миша сидит где-то за пультом машиниста с опущенной в глубоком разочаровании головой, и горько сетует про себя на твердолобость и упрямство своего делегата, в выборе которого он так ошибся...
Внезапно свет в вагоне, мигнув несколькими лампами, погас. Салон заполнился тусклым светом набрякшего тяжёлыми тучами вечернего неба.
-В одном ужасном-ужасном городе, - тихо и размеренно произнёс Миша, и от его приятного баритона неожиданно повеяло таким страшным холодом, что внутри у Иваныча всё застыло. Аккомпанемент сухого шуршания и статических потрескиваний системы громкой связи делал его речь похожей на запись на старой граммофонной пластинке, отчего звучала она совсем уж заупокойно, как голос вызванного из потустороннего мира призрака. - Жил ужасный-ужасный человек. И у этого ужасного-ужасного человека был ужасный-ужасный характер. Алексей Иванович, - вагон менялся по мере того, как он говорил. Металлические поручни обмякали и провисали над сиденьями, превращаясь во что-то осклизлое и красное, непрерывно пульсирующее, наподобие живой оголённой мышцы. Пол покрылся отвратительными бурыми сгустками. На нём становилось трудно удерживать равновесие. Он то и дело колыхался, будто гигантский язык в пасти какого-то колоссального, сонного пока монстра. - Ах, Алексей Иванович. Знаете... это была беспроигрышная комбинация. Красивейшая, тончайшая. Небывало, беспрецедентно гениальная по замыслу.
Из дальнего конца вагона, где была дверь в кабину машиниста, потянуло сквозняком. Воздух был зловонный, полный гнилостных ароматов перележавшего сырого мяса, и с силой выталкивался сквозь дверные щели со звуком, до дрожи походившим на грозное змеиное шипение. Затем стал втягиваться внутрь. Крыша и стены вагона медленно изгибались, деформировались под действием извне какой-то невидимой силы, заставляя скрипеть скрытые под обшивкой металлические кости и внутренности вагона.
-Я потратил немало недель на подготовку. Я вложил воистину титанический труд, чтобы найти и связать между собой столько жизней. Вы даже не представляете, в какой изощрённой хитрости мне пришлось упражняться, чтобы в нужный день мы были отгорожены от всех внешних помех и полностью предоставлены себе. До меня такого ещё не было в истории. И вот, когда всё уже приготовлено, остаётся взять по представителю от каждой касты, которые просто рождены, чтобы быть антагонистами, природными раздражителями друг для друга, и собрать вместе. Назваться ангелом, купить их доверие, затем выбрать из них самого забитого и задвинутого неудачника, и сделать его им всем судьёй. И ждать. Как гласит старая китайская поговорка, самые страшные властители - это бывшие рабы. А в подобной среде всё должно было само вести к нужной развязке. И даже если пьесе для финала не хватило бы разнузданности и мстительности судьи, ваш совокупный демон докончил бы дело наверняка. Доказательства моей правоты запечатлены в этом дрянном блокноте: всё почти получилось. Но я, видимо, идиот, Алексей Иванович, а настоящий гений здесь - вы. Потому что, растолкуйте мне, как иначе объяснить то, что эта задумка, в которую было вложено столько времени, ума, труда и сил, дала трещину на каком-то убогом человечке, даже не подозревающем об этой задумке? Я окружил вас всеми, кого вы ненавидите. Я подсунул вам этого враля и подхалима с армейской выправкой, у которого ни жены, ни детей от роду не было, и вы как нельзя удачнее сами его выбрали себе в помощники, даже приобрели у него индульгенцию в обмен на спасение его подлой душонки от адовых мук. Но Иванычу понадобилась одна единственная дохлая искра оригинальности, чтобы всё это рухнуло. Каким же образом, так называемый Алексей Иванович, у вас это получилось?
Иваныч не отвечал. Он стоял и улыбался жуткой, перекосившей всё его лицо улыбкой, пока Миша говорил из динамиков, всё громче, всё гневливее. Иваныч даже не замечал боль, которой отзывался в барабанных перепонках невыносимый гул, что складывался из перешедшего в настоящий вой шипения за дверью в кабину, Мишиного громоподобного речитатива и скрежета ломающегося кузова вагона. Стёкла в окнах не выдержали давления в искривлённых рамах и брызнули во все стороны осколками. В резиновых накладках сверху и снизу остались торчать крупные, треугольные с зазубринами обломки, словно зубы, довершая вкупе с прочими метаморфозами образ чудовищной пасти, в которую стремительно превращался вагон.
Пол-язык под ногами ходил ходуном и извивался. Его неистовые движения переломали все сиденья вдоль стен и погнули вертикальные стойки поручней, почему-то не изменившиеся вместе с другими деталями интерьера. Тёмный потолок над головой разом изогнулся вверх на всю длину. На его поверхности отчётливо обозначились сводчатые выступы, будто трахейные косточки в глотке аспида.
Иваныч вдруг понял, что смеётся. Просто заливается диким, сумасшедшим хохотом и не может остановиться. Его, как всегда, использовали. Удивительно ли? Его персона, вероятно, обрела положение легенды даже в преисподней, раз он был избран исполнителем этого бесовского плана. И сам же послужил причиной его краха. Хаос в центре хаоса. И тем самым, хотя ад разверзался у них на глазах и грозил поглотить их всех, выходит, он спас своих попутчиков.
Лучшего в карьере вечной никчёмности Алексея Ивановича и произойти не могло: он спас всех - и они всё равно неминуемо погибнут!
И Иваныч смеялся неудержимо, безостановочно.
Спас и погибнут! Погибнут, но он их спас!
-Отправляйся в брюхо к дьяволу! - Взревел Миша. - Варись там до конца времён!
Вагон несколько раз подпрыгнул на колёсах. Переборка левее входа в кабину смялась сверху и снизу, вспучилась, затрещала, и, разрывая и разламывая её вместе с дверью в щепки, из пола и потолка вытянулись навстречу друг другу два ряда зубов, вслед за которыми показались кроваво-красные, блестящие слюной дёсны.
Состав стал вздыбливаться над землёй на задних колёсах. Пассажиры хватались, за что могли, чтобы не скатиться вниз, туда, к клацающему неровными рядами толстых белых зубов рту, за которым была тесная, воющая тьма. Язык волнообразными движениями подгонял и подталкивал их, стараясь оторвать от уцелевших поручней. Мимо Иваныча летели обломки сидений, какие-то детали, ботинки, женская сумочка. Пасть под ним размалывала всё в труху без разбора, проглатывала и принималась за следующую порцию. И даже болтаясь на огрызке какой-то железяки, что торчала из изуродованной стены, Иваныч продолжал смеяться.
-Я сожру тебя! Слышишь? Выгрызу тебе потроха и буду смотреть, как ты корчишься! Нет никакого спасения! Для тебя его нет!
Состав задрался ещё выше, изогнулся вбок под собственной тяжестью. По депо разлетелись оторвавшиеся от вагонов тележки с шасси. Через разбитое окно было видно, что конец поезда, перетекая в какую-то отвратительную жилу, тянется и исчезает в зеве туннеля, столь же отвратительном, живом, с гребнями острых клыков по краям, жадно вздрагивающем...
Состав на большой скорости потянуло назад, в эту голодную пропасть. Его передняя часть грохнулась на постройки депо и заскользила по обломкам кирпича, бетона, шпал и рельс. Пассажиров бросило вниз и кидало то к пасти, то дальше от неё в противоборстве влекущих движений языка и силы инерции. И всё быстрее всасывала их мощными рывками в бездонную черноту перистальтика туннеля-зева под душераздирающий рык и проклятия Миши и бешеный смех Иваныча...
Состав дёрнуло. Из ускорения он резко, толчком перешёл в торможение. Иваныч хохотнул ещё раз и открыл глаза.
Электричка только что выехала на конечную станцию.
Его обступал народ. Многие поглядывали на него с опаской. Иваныч осмотрелся. Все были на месте. Никаких теней на стенах, никаких зубов в дверях кабины. Молодой человек в кожаной куртке и с неприятным табачным запахом изо рта, живой и здоровый тоже стоял рядом. Цвет его лица, вроде бы потемнел, как от загара, а на куртке был приколот круглый значок с непонятным символом, коего раньше как будто не было, но в остальном Иваныч не мог разглядеть в его облике никаких изменений.
Открылись двери, и толпа повалила на платформу. Лысый, проходя рядом с Иванычем, бросил на него быстрый взгляд, поднял руки вверх и заторопился прочь.
Иваныч потрогал свой лоб, влажный и горячий. Кожа занемела, словно после инъекции новокаина. Снял очки и провёл кончиками пальцев по щеке и подбородку. И обнаружил, что его губы всё ещё кривятся в полоумной ухмылке. Он постарался расслабить мышцы рта, потёр лицо ладонями.
-Возьмите.
Перед ним стояла розово-белая девушка-медвежонок. В руках у неё был его блокнот.
-Вы уронили.
Он взял блокнот, и она тут же убежала.
-Господи всемогущий, - прошептал Иваныч ей вслед, и так и стоял в оцепенении, пока над ухом у него не раздалось зычное:
-Ну идёшь ты или нет?
Иваныч вздрогнул, ошалело посмотрел на кондукторшу. Вспомнив, что у него был портфель, поискал его глазами. Нашёл на полу возле ног, под сиденьем, схватил и вышел из вагона.
-Иди-иди, не останавливайся, - напутствовала ему кондукторша, когда он замедлил шаг. Потом отвернулась от него и подняла кверху сигнальный флажок, показывая машинисту, что очистила подведомственную территорию от нежелательных элементов, и он может трогать. - Надерутся, сволочи, потом выпроваживай.
Он пропустил свою остановку, но от мысли, что ему придётся ждать электричку в обратную сторону, а затем ещё ехать в ней по тёмному туннелю долгие две минуты, ему стало дурно, и он направился к выходу.
Был ли то кошмарный сон, галлюцинация его распалённого последними днями, полными треволнений, мозга, или наваждение, в котором он предавался исполнению своих глубинных неосознаваемых жестоких желаний, он не знал. Но едва он очутился на поверхности, под светлым пологом золотистых лучей вечернего солнца, его сердце застучало ровно и спокойно и мысли как-то сами собой очистились от ступающих по замкнутому кругу размышлений о происшедшем, чем бы оно ни было.
Он посмотрел на блокнот, который всё ещё держал в руке. Ему не нужно было раскрывать его, чтобы убедиться, что его страницы испещрены вкривь и вкось следственными записями о его попутчиках. Он ощущал это по тому, как измялись и набухли от пота страницы.
Из урны у спуска на станцию поднимался дымок. Он бросил туда блокнот и тот исчез в серых клубах, среди тлеющих газет, окурков и прочего мусора.
Он спохватился, что в нём были и другие записи, с регулярными календарными "просьбами" его коллег, включая неофициальные поручения Романа Игоревича, и даже хотел извлечь блокнот из дымящейся могилы, однако всё-таки решил, что лучше ему остаться там.
Он зашагал к дому.
Он представления не имел, как ему быть с пережитым, были ли в том какой-либо смысл, который ему следовало отыскать, или мораль. Не знал, что по правилам должен бы чувствовать на его месте нормальный человек, и сможет ли он когда-нибудь обратиться хоть к кому-то за разрешением этого вопроса.
Но он совершенно точно был уверен в том, с кем хотел бы сейчас поговорить.
И, придя домой, он первым делом собирался позвонить ей.