Я не могу вспомнить значение некоторых слов. Как будто они на иностранном языке, которого не знаешь, и как ни крути, понять нельзя. Может, вещи, названные ими когда-то и существовали, а может, и нет. Может, это всего лишь делюзия. Точнее сказать не могу. Я понятия не имею, что такое "страна", "телефон", "машина", что такое "финансовая система", "политика", или, например, "фильм", "компьютер", "музыка". Призраки - вот, что это такое. Всё, что я знаю, это две вещи. Первое: есть правила, которым необходимо следовать. Они повсюду, куда бы ты ни делся. Они могут внезапно проступить на стене красной надписью или обнаружишь очередное в конверте, просунутом под дверь. Тот, кто их пишет, иногда доходит до крайности, требуя нечто абсолютно невыполнимое; либо же совершенно дурацкое. Его никогда не видно и не слышно - сначала можно даже решить, что никого и нет. Но когда поживёшь здесь немного... просто начинаешь чувствовать его бездоказательное присутствие.
И второе. Если не будешь следовать правилам, что-то чудовищное на другом конце земли начнёт двигаться. Скорость его приближения лишит смысла любые расстояния, и они уже не покажутся достаточной отсрочкой вашего столкновения. Для каждого человека - своё чудовище. Ты можешь ощутить его движение или нетерпеливое бездействие. Вы всегда связаны друг с другом, как магнитные полюса. Ощущаешь его слепую, бездумную и алчную силу. И когда оно доберётся до тебя, то разорвёт на куски. А разорвав, нацелит свою ненависть на ближайшего нарушителя.
Единственный способ оттянуть этот момент - выполнять все правила как можно быстрее, потому что двигаться оно способно только во время нарушения.
Я нашёл в столе несколько шариковых ручек, чёрных и синих, и пачку писчей бумаги. До меня в комнате жил заводской управляющий, вёдший хозяйственный учёт. Он умер от истощения, когда правила велели ему засеять поля в долине семенами мака. По зерну на каждый квадратный метр огромного поля. Никому нельзя было ему помогать. Он почти закончил работу, но вечно царящая в долине промозглая холодная погода, вкупе с усталостью от беспрерывного труда сделали своё дело. Теперь вы имеете некоторое представление о правилах. Даже самая бессмысленная глупость обретает смысл, если знаешь, что за ней стоит твоя жизнь. Мы хоронили его на месте кончины. Помню длинную колонну людей, по очереди кидающих землю в могилу. Это было два года назад. Я тогда подыскивал себе новое жилище: брат собирался жениться. Я решил оставить дом молодым. Сам перебрался в комнатушку управляющего в общежитии. По здешним меркам, довольно крупное здание. Два этажа, восемь комнат, два туалета, два душа, кухня. Семь семей, помимо меня. Вполне подходяще.
Итак. Я обнаружил письменные принадлежности, и через какое-то время стал записывать свои мысли и события в округе. Многие страницы оказались в печи, прежде чем что-то начало получаться. Днём работал, писал вечером. Работаю на заводе, таскаю разные железяки, мешки и прочий хлам. Так я могу не нагружать голову. Лучше пусть работают мускулы. Завод даёт электричество и, будучи совмещён с мельницами, перемалывает собранный в сезон урожай. Имеется так же столярный отдел. Завода хватает на долину с лихвой. На наш маленький, замкнутый мирок. Я не сомневаюсь, что где-то есть другие поселения, - у горизонта видны мерцающие точки света, и мы, сдаётся, выглядим такой же точкой для них, кто бы там ни обитал. Как не сомневаюсь и в том, что их жизнь ничем не отличается от нашей; и в том, что ни мне, ни кому-либо ещё не суждено увидеть эти поселения. Мы заточены меж этих вечнозелёных меланхоличных, безразличных ко всему холмов, где каждый испытывает этот странный привкус другой жизни, что была где-то и когда-то, но словно не с нами.
В то утро я пробудился в половине седьмого, раньше обычного на полчаса. Всю ночь ворочался, то и дело впадая в полудрёму, но вскоре снова просыпаясь. Как бы удобно ни лежалось, сон всё отвергал меня, точно я уже загостился в спасительной обители. Жаль. Сон - одно из немногих средств не участвовать в бесконечной покорной монотонности. Я открыл глаза. На потолке тут же, как пером по бумаге, стремительно и отрывисто, прочертилась надпись:
"Не открывай глаз, пока в них не посветит солнце".
Сердце мелко задрожало в груди. Глаза-то я закрыл, но про себя со страхом подумал, что могу ждать так сколько угодно, и не дождаться. Небо редко раскрывается, давая нам возможность насладиться солнечным светом. В основном над холмами весит тяжёлый, как тучи, сумрак. Мои окна выходят на восток, да. Однако случится ли солнечным лучам проникнуть сегодня внутрь, тем более упасть на мои веки? Дурацкий указ! Занервничав, я встал и на ощупь подошёл к окну. Так будет вернее всего. Надо только набраться терпения.
Я простоял минут двадцать, прежде чем мягкое рассветное тепло коснулось моего лица, разогнав неприветливую черноту. Потолок был чист.
Одеваясь, я заметил белый конверт под дверью. В конвертах обычно давалось задание на день. Не всем и не всегда. Но распечатывать их лично мне представлялось противнее, нежели обыкновенно следовать правилам.
"Собери с каждого дома по вещице".
Нередко, когда родители были живы, а брат только готовился перейти в выпускной класс, мы с ним вечерами сидели голодными. Мать с отцом подолгу не приходили домой, выполняя такие вот бесполезные задания. Ещё ребёнком я научился заботиться о себе сам. Сегодня, видимо, и мне предстояло отложить рутинную заводскую разгрузку, посвятив себя выполнению указа. И, весьма вероятно, это дело затянется надолго. Люди не любят расставаться с добром, даже самым мелким.
Спустившись в общую кухню, я наскоро приготовил себе завтрак и поел.
Утро едва успело начаться, а по улицам уже брели не проснувшиеся ещё до конца жители. Гравийные дорожки поскрипывали и похрустывали под ногами. Пастух Валька гнал стадо из четырёх коров к маковому полю, на ходу вслух считая шаги. Старик Трофим рылся в траве на широком лугу между домами, что-то отыскивая. Я поздоровался с ним. Трофим метнул на меня быстрый взгляд и коротко кивнул. Однако, посмотрев обратно на луг, он переменился в лице.
-Привет, - безрадостно, почти злобно произнёс Трофим. Периферийным зрением я отметил, как трава перед ним, до того раздвинутая, сомкнулась над землёй. Старик исполнил одно из первых за сегодняшний день указаний.
Я направлялся к заводу, предупредить бригадира о вынужденном пропуске и попросить о замене. У нас это практиковалось чуть ли не ежедневно. Завод располагался на отшибе, близ леса. На фоне тёмной зелени деревьев он производил на меня впечатление... своей неуместности, что ли? Бывает такое иногда, будто воспоминания путаются с чем-то другим. Нет, нет, будто я веду... толи вёл когда-то два параллельных существования, и воспоминания о них накладываются друг на друга. В общем, возвращаясь к заводу, с одной стороны, это было самое обыкновенное и вполне привычное здание. С другой, в какие-то мгновения он виделся мне в окружении таких же корпусов, выложенных из красного камня (бригадир называл их "кирпичами"), с длинными колоссами труб и жестяной кровлей, а вместо зелени вокруг простирались ровные и твёрдые серые ленты - вроде как один цельный камень неизвестной мне породы.
Народ медленно стекался ко входу. Рабочие и служащие всех мастей здоровались друг с другом, и на том утренние разговоры прекращались. Скоро они займут свои места, проснуться окончательно и разговоры возобновятся, уже более содержательные. Тем для бесед не так много, но, поверьте, говорить о ерунде лучше, чем молчать.
Мой взор привлекла надпись на полоске утоптанной земли, под чуть примятым, точно его раздвинули невидимыми руками, газоном. Роса придавала ему глянца, тяжёлое стальное полотно унылого неба - сероватый оттенок.
"Не наступай на цветы".
Чёрт. Тут полно клевера. Придётся быть повнимательнее.
Я шёл, опустив голову, и тщательно высматривал бело-лиловые бутончики клевера, пока передо мной не выросла громада кирпично-металлического здания. В небо устремлялись две закопчённые трубы, потолще и покруглее печных. Справа твердь кирпича переходила в древесные тулова двух мельниц. Обрамлённые по низу белой штукатуркой они были соединены между собой продолговатым коридором-перепонкой, так, чтобы лопасти первой, крупнее, не переломали лопасти мелкой. Зачем нужна вторая мельница? - вопрос так вопрос. Однажды я спросил у бригадира. На что он, пожав плечами, что-то невразумительно пробормотал о скорости и ручной тяге на экстренный случай. Фасад держал двумя огромными, двустворчатыми, немного ржавыми щитами ворота, в заводской и мельничной частях. На них свежим ровным цветом выделялись двери, внизу, посередине. В отличие от ворот, ими пользовались гораздо чаще, регулярно смазывали и красили.
Внутренние помещения, благодаря аккумуляторам, освещались круглосуточно, от бесчисленных приборов и механизмов исходило тепло. Ещё, на заводе правила появляются не так часто, - дополнительный плюс к моему выбору.
-Роман Борисыч, - я подступил к низкорослому, коренастому мужчине в синей рабочей робе.
-Здорово, - поприветствовал меня Роман Борисыч. Предвосхищая мою просьбу, он произнёс: - Что, опять каракули гадость какую учудили?
Меня поражала его манера изъясняться столь свободно и искренне, да к тому же не бояться подобных фривольностей в адрес правил. При всём при этом, он определённо был самым здравомыслящим и... свободным, не скованным человеком из мне знакомых. Не совру, если скажу, что в том или ином частенько подражаю ему.
-Ага, - кивнул я. - Придётся побыть в роли ревизора.
-Вот же штука, - он озадаченно хмыкнул, погладил пшеничные усы, пушистой щёткой примостившиеся под носом. Поправил синюю форменную кепку, под которой скрывалась залысина. - Сменщик твой прям перед тобой приходил. Рано пришёл, только шесть пробило. - В том, что Роман Борисыч начинает работать так рано, не было ничего удивительного: все бригадиры заступают спозаранку, дабы успеть всё проверить, пройти всё оборудование, все отделы и обсудить план на день. Впрочем, от их встреч нет-нет, да попахивало бражкой. Но вот Колькин ранний визит казался странным. Тем более, он же сменщик, а не основной рабочий.
-И? - Спросил я.
-Сказал, не будет сегодня никого подменять. Дёрганный весь, на нервах. Приключилось чего, не в курсе?
-Неа, - растерянно ответил я.
-Остальные сменщики тоже все заняты. Выходит, некому тебя сегодня заменить, - Роман Борисыч прихлопнул мозолистыми ладонями и поджал губы. Помолчал, раздумывая, а потом отмахнулся. - Ладно. Только постарайся хоть к вечеру прийти, а то уж тут совсем беда. Не сегодня-завтра без электричества к едрёной матери останемся.
Поблагодарив бригадира, я направил стопы прямиком к Колькиному жилищу. Начну ревизионный обход с него. Заодно утолю любопытство.
"Заверни рукава на два оборота".
"Переложи ключи из правого кармана в левый".
"Не заглядывай в окна".
"Переступай кочки".
Все эти указы, правила, иногда мне чудится, что они не исчезают, не деваются никуда, ни с крыш, ни со стен, ни с оконных стёкол. Даже почву покрывает плетёный гобелен красных, местами расплывшихся, местами смазанных букв. Молчаливые фразы угнетают, обступают, теснят. Но вот моргнул, и наваждение пропало.
Я вышел из задумчивости, когда мой слух уловил какой-то шум со стороны Колькиной хибары. Начать с того, что для долин вообще несвойственен какой-либо шум. Я ускорил шаг, машинально перебирая связку ключей в левом кармане. Крохотный одноэтажный домик с треугольной крышей скорее походил на будку. Всего одна комната, и та захламлена донельзя. Дверь резко распахнулась, Колька перескочил через порог и метнулся за угол хибары. Покопался там и снова появился в поле зрения, волоча за собой криво сколоченную лестницу. Мне пришлось его окликнуть, потому как он толи меня не заметил, толи попросту игнорировал. Коля задержался на секунду, открыл рот, намериваясь что-то сказать... перекошенное напряжением, осунувшееся лицо исказилось ещё больше, покраснело. Он так ничего и не сказал. Порывисто всплеснул руками, выдохнув воздух с таким напором, что с губ брызнула слюна, и ринулся внутрь. Впрочем, почти сразу вернулся, неся молоток с коробкой гвоздей.
-Коль?
Он бросил принесённое у стены, поднял лестницу и примостил к скату крыши. Я подбежал к нему.
-Да остановись ты! Можешь сказать толком, что с тобой творится?
Колька вытаращил на меня дикие, полные страха глаза. Несмотря на прохладу, особенно ощутимую по утрам, на нём кроме майки и брюк ничего не было. Всю кожу покрывала испарина.
-Я видел того, кто приносит проклятые конверты! - Сдавлено, хрипло прошептал он.
Я онемел. Считалось, того, кто пишет правила и приносит письма, невозможно увидеть. Язык сделался сухим.
-Меня разбудил шорох снаружи, примерно в пять утра. Посмотрел на дверь... слушай, я могу поклясться чем угодно, что там кто-то стоял!
-Но самого его ты всё-таки не видел? - Самому интересно, сказал я это с надеждой, или разочарованием.
-Нет! Но я видел тени от ног под дверью! А потом, как просовывается вот этот конверт! - Колька выхватил из заднего кармана помятую бумагу. Судя по грязным отметинам, он перечитывал письмо не единожды. - Этот самый чёртов конверт!
Я взял бумагу и прочёл ровно вычерченную строчку:
"Поставь на крыше по кресту за каждый раз".
Вернул ему.
-Я всё утро с ума сходил, гадая, чего же от меня требуют, - Коля опять пошёл за дом. - Загадка какая-то. Но, кажись, сообразил. Да. Ох, сообразил!
-Так чего волноваться тогда? - Я побрёл за ним. - И что это за "каждый раз"?
И тут же пожалел об этом. Словно я сказал какое-то оскорбление. Колька обернулся ко мне. Мы стояли у задней стенки. В траве валялись доски, длинные и короткие, вроде как из раскуроченного забора. Николай отшвырнул ногой ближайший обломок. В уголках рта, пенясь, собралась слюна. Грозя мне кулаком, он прошипел:
-Лучше тебе не знать.
И принялся собираться доски. Никогда ещё он не был таким, раздражённый, злой, напуганный. От остервенения, с коим Колька собирал обломки, некоторые выскальзывали, выпадали, жалили острыми краями. Он чертыхался. Принимался заново. Я счёл за благо пока оставить его.
Двадцать домов. Осталось обойти всего десять. Сума у меня на плече изрядно растолстела, накормленная разнообразными ненужностями. Как и предполагал, расставаться со своим барахлом никому не хотелось. Они кидали в мешок самое ненужное, что оставалось только выбросить. Здесь я их понимаю. Но почему у них этот завистливый, ненавидящий блеск в глазах? Неужели они считают, что моя нужда делает меня счастливее, коли я богатею их вещами? Разве надо мне их барахло?
Я приближался к старому родительскому дому, следующему по очереди в моём списке. Без пятнадцати шесть. Брат преподаёт в школе, в младших классах, и уже должен быть дома. Он любит детей, но своих до сих пор с Ленкой так и не завёл. Я не лез в их семейные дела, и не знал причин. Стоило мне потянуться к двери, щёлкнул замок.
-Чего тебе? - С порога, спросил брат. Я замялся. Вот это радушие... Ошарашенный, я промямлил что-то о задании, безделушках, письме. На скулах его напряглись желваки. Он схватил меня за грудки и втащил в прихожую. Захлопнул дверь. - Что письмо?
-Ну, в конверте, под дверью, - втолковывал я, пытаясь сообщить ему о своём поручении. Василий встряхнул меня. Рубашка затрещала в рукавах.
-Какой конверт? - Требовал брат. На тыльной стороне его ладони виднелся красный след. Костяшка среднего пальца кровила.
-Да что, чёрт возьми, с вами всеми сегодня? - Воскликнул я, рывком высвободившись из хватки. - Ты с катушек слетел, или просто очень рад мне, братишка? - Пройдя в общую комнату, я взял с дубового стола (раньше он служил обеденным и игральным, теперь - вдобавок рабочим, где Василий проверял домашние задания своих юных подопечных) первое, что подвернулось. Карандаши, скрепки, ластик. - Если не возражаешь, позаимствую у тебя немного мелочи. Не беспокойся, верну позже.
Рассерженный, я швырнул всё это в сумку. Встав при этом таким образом, что в поле зрения появилась незамеченная в пылу сразу женская фигура. Ленка, Васькина жена. Я ей сейчас не завидовал. Впрочем, на сочувствие, тоже оказался скуп. Стыдно. Я поднял голову от сумы.
-Извини, - слова застряли у меня в горле. Да что же это? Она стояла в противоположном углу, у окна. На её щеке расцветал огромный синяк. В самом центре его поблёскивала влагой ранка. Я посмотрел на вставшего рядом брата. На его трясущуюся, отмеченную ударом кисть.
-Тебе лучше уйти, - от него вдруг повеяло чем-то чужим, холодным. - Давай. Забирай, что хочешь, и проваливай. - Я отступил, не веря своим ушам. Взор потупился, в висках стучало. Я опёрся о стол, боясь упасть. Вот они, семейные дела... Под моей ладонью что-то сухо зашуршало. Опустив взгляд вниз, я обнаружил конверт. Тот был запечатан. Очень медленно, как из тумана, выплыло: не его. И не Ленкин.
-Не трогай, - сказал брат, уловив ход моих мыслей. Куда девались его ярость, злоба, сила?
-Ты что наделал? - Комната передо мной раскачивалась. Непослушными пальцами я попытался сгрести письмо. Не получилось. Тогда я смахнул его в сумку и поспешил к выходу.
-Что ты собираешься с ним делать? - Он кинулся за мной через предбанник. Его голос взволнованно дрожал. - Что?!
Я выбежал на улицу, оставив его позади, выкрикивать мне в спину всё тот же вопрос.
По пути старался ни о чём не думать. Голова пуста, значит, нет и всех этих головоломок. Сколько себя помню, подобному случаться ещё не доводилось. Монотонное спокойствие, изо дня в день. То, что произошло, воспринималось мной, как нечто не могущее быть, ошибочное, что мой рассудок прокручивал, и осознать никак не мог.
Из прострации меня выдернули звуки ударов, оглушавшие на открытом пространстве, среди вечного затишья. Точнее, это была картина в моём воображении, оживлённая реальными звуками: брат, наотмашь бьющий свою жену. Его кисть взлетает изнутри по восходящей дуге к её лицу...
Колька восседал на крыше своей хибарки, в окружении прибитых к ней косых крестов. "За каждый раз". Теперь-то я догадался. И вместе с тем, проникся к другу незнакомой доселе неприязнью. Молоток взметался вверх и опускался, поднимался и обрушивался на следующий гвоздь. Мой сменщик пребывал в состоянии гораздо худшем, чем то, в котором я оставил его утром. Измождённый, потный, в грязных разводах, он молотил и молотил без остановки. Я позвал его. Он прервался. Всё Колькино тело, казалось, сжимается и разжимается вместе с бешено работающими лёгкими. Как будто до того и не дышал. Руки безвольно опали. Правая так и не выпустила молотка, неизвестно, сколько часов в ней зажатого.
-Я... не знаю... много ли... - задыхаясь, выдавил Колька, - ещё... их надо...
Он сполз с крыши. Ноги подкосились при приземлении, но он удержал равновесие.
-Я понаставил чёртову уйму... этих крестов... без толку... - Колька вцепился мне в плечи, и даже через одежду я ощутил занозы, в великом множестве усеявшие его ладони. В глазах влажно блестело отчаяние. - Я чувствую, как оно движется... уже давно... близко...
Я вынул письмо. Протянул ему, отстранено подумав, не ошибся ли, полагая, что это именно Колькин конверт. Странно, однако, ни малейшего волнения я не испытал. Колька в изумлении вертел бумагу перед глазами.
-Откуда? - Сипло вымолвил он.
-Нашёл, - ответил я. - На твоём крыльце.
Колька распечатал конверт, прочёл.
-Что б тебя! - Засунул письмо в задний карман. - Мне нужна помощь. Пожалуйста! Иначе я не успею!
Я не стал ничего ему говорить. Помню, мною овладело полное безразличие. Я бесстрастно взирал, как Колька копается в груде одежды на своей кровати, натягивает свитер, берёт протёртый пакет. Потом он потянул меня куда-то за собой. А я наблюдал, будто бы со стороны.
Мы припёрлись на площадь (всего лишь пустырь почти в самом центре села). Жители миновали её по дороге домой. Некоторые посматривали на нас с вялым любопытством, но не задерживались надолго.
-Надо, - Колька громко сглотнул, - надо вырыть здесь двадцать четыре ямы, в четверть метра глубиной, и выложить их дно галькой. Ты мне поможешь? Эй!
Я кивнул. Не сдвинулся с места, когда Коля упал на колени и стал рыть. Я ещё не закончил собственное задание, и в моих членах, суставах, сердце начинало появляться томление, словно после долгого бездействия. Моё чудовище напряглось в ожидании старта.
-У меня ещё дела есть, - бросил я Кольке, и ушёл, не обращая внимания на его оклики.
Небосклон чернел. Ночь простирала с востока свою пятерню. Во многих домах запестрили зелёным, оранжевым, жёлтым, розовым самодельные люстры, семьи садились ужинать. Я собрал оставшиеся вещи не торопясь. Даже явственное ощущение кого-то другого в моём теле, кто неудержимо движется сюда через огромные расстояния, не понудили меня действовать быстрее. Отнёс добычу к себе в комнату, одел куртку потеплее. И лишь тогда вернулся на площадь.
Колька погружал закостеневшие от долгого однообразного труда пальцы в почву и комьями сваливал её рядом с двадцать четвёртой, последней ямой. Впрочем, к выкладке галькой он ещё не приступал. По краю площади толпились люди, перешёптываясь друг с другом. Коля работал, как заведённый. Он устал, вымотался. При этом целый день не ел и не пил, занятый ложным поручением. К тому времени мысли мои прояснились после шока. Мне стало совестно, что я бросил его одного. Но кроме стыда от собственного малодушия я никак не мог избавиться от горькой обиды. Как на моего друга, так и на брата, и на Елену.
По рядам зевак прошёл изумлённый возглас. Поднялся ветер. Колька всхлипнул и захныкал, точно дитя. Движения его ускорились. Очевидно, я подоспел к развязке. Хм. По сию пору все исправно следовали правилам. Поэтому до той минуты я и не мыслил о появлении здесь карателя всерьёз. Каратель. Лучшее название для него.
-Да поможет мне кто-нибудь? - Возопил Николай. Нет. Всех поглотило, заворожило это чувство надвигающегося... нечто. Вихри взбесившегося ветра приносили из-за холмов его вой. Страх обжёг мой живот противным, мокрым жаром. Должно быть, как и всех остальных в долине.
Я колебался.
Колька вырыл, наконец, треклятую яму, и принялся посыпать дно камешками. Большую часть, он, конечно же, выронил. Я устремился к нему. Взял пакет и высыпал горсть в ближайшую земляную чашу. В следующую. Ещё, и ещё. Колька ползал между этими самодельными оспинами на четвереньках, не поднимаясь. Я сбегал за новой порцией гальки, и опять опорожнил пакет в ямы.
Порыв ветра высвободил новый раскат жуткого, рычащего воя, раздавшийся теперь на самом краю села. Вместе с ним мы услышали возгласы жителей, расступавшихся перед его яростью.
Пакет опустел, последний камень упал в чашу.
-Не останавливается... - неизвестно кому сказал Колька. Поискал глазами ямы, которые мы могли пропустить. Нашёл одну и кинулся к ней.
Толпа на южной оконечности площади торопливо разомкнулась. Некоторые, не выдержав, бросились врассыпную. В открывшемся коридоре, я впервые увидел карателя. Человекоподобная фигура широкими шагами с невероятной скоростью неслась к нам. Его пасть - у него не было даже подобия лица! Сплошная, безгубая пасть со множеством нелепых, квадратных зубов, - непрерывно издавала надрывный ор. Что бы это ни было за существо, что бы его ни породило, оно было безумно. Напрочь лишено мыслей, эмоций, переживаний, их выкачали досуха. Оно было пусто внутри, физически и умственно. Для осознания этого факта мне хватило всего одного взгляда на него.
Оно ворвалось на площадь, подобно молнии, разрывающей тучу.
Колька упал, вытянув вперёд руку с горстью камней. Разжал кулак. Галька высыпалась в оспину, застлав дно.
Чудовище внезапно замерло. Пробежало по инерции ещё немного и встало, как вкопанное. В выжидательной, напряжённой позе: правая нога выставлена вперёд для шага, левая готова к мощному толчку, спина согнута, точно пружина, - но оно всё-таки остановилось.
Колька лежал ни живой, ни мёртвый, боясь пошевелиться. Как любой другой, кто присутствовал на пустыре.
Медленно, очень медленно и осторожно, я продвинулся немного вперёд, поближе к существу. Господи... я не знаю значения этого призрачного выражения, но именно оно сорвалось с моих уст, когда я подошёл к нему настолько, чтобы рассмотреть подробнее.
Плоть тёмно-серая, бугристая. Под кожей проступают столь же тёмные сосуды. Оно поминутно приседает и привстаёт, в такт хриплому, урчащему дыханию. За неровными, крупными и мелкими зубами прячется кончик синюшного, неживого языка. А дальше - непроглядная чернота. На нём была одежда. Потрёпанная, промокшая, изодранная, она служила свидетельством слепого, безрассудного стремления добраться к цели, несмотря ни на какие препятствия. Ступни босы. С ног свисают лохмотья, бывшие когда-то штанами, цвет коих определить невозможно. На теле - свитер, или кофта, походящая больше на болотную жижу. Поверх неё сидел клетчатый пиджак, сохранившийся лучше всего.
Неизменно притягивала, и вместе отталкивала его голова. Эдакий шар, комок плоти и костей, полный неровностей, с огромным провалом рта от того места, где у человека был бы подбородок, и до самого лба. Как же от него воняло!
-Глядите! Глядите! - Лепетал кто-то из зевак.
-Какой мерзкий...
Колька приподнялся. Увидел в траве правило и вновь покорно растянулся плашмя.
Сзади ко мне подошёл Роман Борисыч. Могу поспорить, завод сейчас стоит, все рабочие собрались здесь, вокруг создания. Бригадир встал рядом. Рот открыт, любимая форменная кепка сползла, приоткрыв лысину. Морщины на лбу углубились под напором вздёрнутых вверх бровей.
-Это... оно? - Недоверчиво спросил он. - Я хочу сказать, это вот так оно выглядит? Все они?
Я пожал плечами, не переставая потрясённо качать головой.
-Эй... - Роман Борисыч вышел из оцепенения, будто что-то придумав. - Оно ведь не тронется с места, пока Колька лежит... Вы! Быстро за мной! - Он помахал кому-то из толпы. Уже убегая, бригадир обратился ко мне: - Постой тут, последи, чтобы никто не подходил. Мы скоро!
Трое рабочих последовали за ним к заводу. Интересно, что они собираются делать? Вероятно, это как-то связано с существом.
Мне не пришлось особенно напрягаться, выполняя приказ бригадира. Смельчаков, что осмелились бы приблизиться существу, не нашлось. Колька продрог, развалившись на холодной земле, но вставать и не думал. Уткнулся в локоть и тихонько постанывал.
Примерно через треть часа вернулся Роман Борисыч с работниками. Каждый нёс на плечах какое-то жестяное ваяние. Вроде фрагментов металлического забора из частокола крепки прутьев, сваренные между собой поперечинами. Прутья прилично выдавались с обоих концов. Бригадир поставил свой фрагмент прямо перед чудовищем. Налёг всем весом, побагровев. Вогнал оконечности прутьев глубоко в почву. Потом велел сделать то же самое рабочим.
Вокруг существа выросла прочная, тесная клетка. Роман Борисыч попробовал расшатать одну створку. Та едва изогнулась, демонстрируя нормальную для такой длины гибкость.
-Лихо это вы смекнули, - буркнул я. Если честно, у меня серьёзность затеи вызывала сомнения. Выдержит ли?
-Коль, - позвал Роман Борисыч, - А ну, встань. Давай, давай, не дрейфь.
Колька опасливо приподнялся. В траве тот час же появилось правило.
"Не вставай. Не слушай".
-Он говорит, чтобы я не слушал и не вставал! - Проскулил Коля.
-Поднимайся, так тебя и перетак, - Проворчал бригадир.
Колька опасливо встал на четвереньки, внимательно следя за карателем.
Существо в клетке метнулось к нему... и, ударившись о препятствие, вынуждено было остановиться. Узилище не давало оттолкнуться для разбега. Похрабрев чуть-чуть, Колька поднялся на ноги.
Предприняв ещё пару бросков, каратель на секунду остановился, - жилы на шее напряглись и расслабились. И налёг всем телом, тщась выдавить мешавшую перемещению створку. Цепкие пальцы обвили прутья, ноги упирались, голова с силой вжималась в проём между столбиками. Его череп смачно захрустел, как хрящ вывернутого сустава. Как если бы был мозаикой из мелких косточек, он деформировался под чудовищным давлением. Мой желудок подпрыгнул и сжался от отвращения. Однако существо, казалось, совершенно не замечало ни боли, ни ломающихся костей. В какой-то момент, у меня в уме пробежала мысль дать дёру, ибо мне почудилось, что оно сейчас таким вот образом вырвется на свободу.
Но... нет. И эта попытка не увенчалась успехом. Оно отпрянуло, встав в прежнюю выжидательную стойку.
Меня вдруг осенило. Поверьте, лучше бы я успокоился нашей удачей, отвернулся, помог бы Кольке доковылять до хибары. Существо отошло от прутьев, и его череп вновь принял ту жуткую шарообразную форму, испещрённую буграми и неровностями - и в это самое мгновение до меня дошло, почему его голова именно такой формы... Меня замутило. Я отшатнулся, проковылял подальше, за подступившую плотнее толпу. Дышал глубоко и часто, стараясь вычистить из себя прохладным свежим воздухом тошнотворное ощущение.
Наши заводские коллеги под руки выволокли Николая из толчеи и направились к его домишке. Сам Колька еле ворочался. Я присоединился к их процессии.
Смёл с кровати все шмотки, покуда Кольку вносили в его конуру. Уложили, накрыли плетёным одеялом, и ушли. Я задержался ненадолго, удостовериться, что всё в порядке, хотя меня так и подмывало убраться восвояси, погромче хлопнув дверью.
-Спасибо, - скрипучим голосом сказал Колька, - что помог.
Я молчал. Открой я рот, непременно бы ляпнул, что делал это безо всякого желания. Единственно, потому что так было надо. Так надо поступать.
-Этот придурошный конверт чуть меня не сгубил, верно? - Продолжал он. Первое письмо так и осталось лежать на крохотной тумбочке у дивана, свидетельствуя о своей рукотворности. Настоящие послания бесследно исчезают, когда их выполнишь. - Сдаётся мне, я знаю, кто его подсунул. "Каждый, мать его, раз". Точно, знаю. - Колька подмигнул мне и невесело рассмеялся. Со злорадством ли, думая, что я не в курсе его вскрывшихся походов к Елене, или же печально? Не важно. Что важнее, я знал: он не оставит этой истории вот так. Второй раз за всю жизнь, - и второй раз за день, - моим рассудком завладело хладнокровное безразличие, какая-то спокойная уверенность. Я тихо вышел от Коли, и отправился в общежитие.
Я нервничал. Сразу по двум причинам. Во-первых, я потерял кое-что ценное для меня. Во-вторых, этой ночью стряслось непоправимое. Я знал уже, когда в дверь забарабанили, призывая идти на площадь.
Ветер задувал за шиворот. Я съежился под курткой, прячась от него. Безрезультатно. Справа и слева меня то и дело обгоняли жители долины, торопясь к пустырю.
-Он сбежал! Он сбежал! - Преисполненный благоговейного ужаса, разносил новость какой-то болтливый юноша.
-Да нет же, - вторил кто-то другой. - Его выпустили. Как бы он сам сбежал?
Площадь заполнилась людьми побольше вчерашнего. Все взирали на пустую клетку. Передняя створка валялась неподалёку, выкорчеванная из земли. Это событие заставило всех позабыть про свою утреннюю почту. Каждый боялся увидеть проклятые красные буквы и превратиться в новую цель для карателя. Ибо ни у кого не возникало сомнений, что Николай уже мёртв. Отправили человека, проверить так ли это. Он вернулся с моим приходом, бледный, как полотно.
-Нет его. Вся лежанка в крови...
Выяснилось, по дороге он заметил несколько домов с распахнутыми настежь дверьми, пороги которых так же были заляпаны засохшей кровью. Выйдя на свободу, каратель добрался до Николая. А затем, как это неизбежно и должно было когда-то произойти, обратил свой разрушительный гнев на ближайших нарушителей.
Трудно себе представить, сколькие из нас могут стать ими в следующую секунду.
Я наблюдал рождение паники. Её крик, словно крик новорожденного младенца, разнёсся по долине. Я становился свидетелем многих событий, которые случались за долгие десятилетия впервые. Но ни одно из них не казалось мне более уместным, чем назревавший хаос.
Долгожданным.
-Кто это сделал?
-Кто его выпустил?
-Найти! Найти его!
Поодаль от группки сельчан с северной оконечности, я заметил брата. Он пришёл без жены. Меня не интересовало, из-за чего он один. (Хотя размышлять тут особенно не над чем.) Он присел на одно колено, но едва я на него глянул, выпрямился, торопливо засунув в карман какой-то светлый матерчатый предмет. Я встретил твердь его глаз.
-Найти! Найти!
-Да уж поздно! Уходить надо отсюда!
-Да! Через леса, в соседнюю долину!
Вой... он раздался всего лишь на мгновенье позже тяжких вздохов из толпы. Вот и нарушители. Вой мчался, опережая стремительные порывы ветра.
Они вчетвером ворвались в человеческую массу. Мои уши заложило, я почти ничего не слышал. Возгласы, визг, мольбы, - единым, волнообразным шумом. Все бежали. Прочь, куда придётся. И в этом всеобщем комке только безлицие, ощерившиеся пастями фигуры двигались целенаправленно.
Меня задевали, чуть не сшибали с ног. Но я стоял и смотрел, как они расправляются с беспомощными нарушителями. На таком коротком расстоянии, у тех не было времени даже приступить к выполнению этих идиотских указов. Если вообще можно думать о глупых указах, когда смотришь смерти в разверстый зев.
Мощнейший удар от столкновения превращает в кровавую кашу лицевые и грудные кости мужчины. Он пролетает назад на три метра и падает плашмя. Чудовище, не останавливаясь, продолжает нестись. На бегу вонзает молитвенно сомкнутые ладони в чью-то спину и рывком разводит в стороны. Тело неуклюже падает, точно тряпичная кукла. Газон омывается пенистыми красными волнами.
Нет, они не просто убивали. Они делали что-то ещё... что-то такое, отчего люди лишались самих себя. Они высасывали человеческую сущность. Они уже поглощали человека, стоило наладиться незримой связи между нарушающим правила и чудовищем. Но почему их вдруг стало больше?
Смутно знакомые одеяния... головы ещё сохраняют подобие человеческих, не деформированы. Кожа здорового телесного цвета. Пасти немного различаются между собой. У кого пошире, у кого вытянутые, у кого совсем маленькие...
Многие попадали ступнями в вырытые накануне ямы и растягивались на траве, значительно затрудняя продвижение. Брат тоже спасался бегством. Его догонял каратель. Я зажмурился. Скомкал хрустящий конверт в глубоком наружном кармане куртки. С бумагой скомкалось и правило.
"Решай сам".
Брат...
Меня потянули за шкирку.
-Не стой столбом! Беги!
Роман Борисыч увлёк меня за собой к заводу.
Завод опустел, но его внутренности ярко освещались. Аккумуляторы хранили с ночи запас энергии, и посёлок снабжался электричеством даже при простое машин. Бригадир затащил меня за ряд высоких приборных панелей. Над нами на сквозняке раскачивались на длинных шнурах лампы в простеньких жестяных плафонах. Мы уселись на пол у самой дальней от входа стены.
-Послушай, - Роман Борисыч повертел головой в поисках кого-либо, кто мог нас услышать. Оных не обнаружилось, и он продолжал, напористо и вдохновенно: - Я понял, я понял! - Бригадир воздел кверху сотрясаемый жгучим откровением указательный палец. - Уверен, ты это тоже почувствовал... Они съедают нас!
Это звучало весьма приблизительно, по-детски, но, в принципе, было схоже с моими собственными впечатлениями. Я кивнул.
-Я всё время, всё время гадал, что же это такое? Эти приказы, чудища... Почтальон, в конце концов. Я понял! Всё сложилось! Надо было им сломать наш мир, чтобы я понял!
Его речь пугала и вместе завораживала меня, ничуть не меньше, чем то, что творилось снаружи. Одержимый идеей, Роман Борисыч путался и сбивался в своих объяснениях.
-Он не в единственном числе, почтальон. Их ровно столько же, сколько и нас в долине. А эти гады на улицах... круговорот, понимаешь? Круговорот!
Я не понимал.
-Ты не узнаёшь их? - Откровенно удивился Роман Борисыч. Так меня сверлил взглядом старый учитель в школе, когда я не понимал урок. - Не узнаёшь? Правда?
-Не вполне... - выдавил я, отстраняясь.
Хлопок. Ворота в мельничной части завода...
-Роман Борисыч, - я встал, намериваясь двинуть к кабинетам, - По-моему, они и сюда забрались. Пойдёмте, надо запереться где-нибудь.
-Запереться... - невразумительно бормотал себе под нос бригадир, как сумасшедший, покачиваясь взад-вперёд. Он жестикулировал, как если бы объяснял что-то новичку в своей бригаде. О, нет, он меня не слышал и не видел. И не мне предназначена его бредовая болтовня. - Ха, запереться. Нельзя запереться. Нигде. И незачем. Поверь, незачем. Это так и должно быть. Должно. Да. Я уверен, что всё понял правильно.
По мере того, как он говорил, поверх кирпичной кладки напротив него неспешно выписывалось правило. А я пятился, всё ближе к краю приборной панели.
Оглушительный скрежет взорвал гудящую тишину, цех озарился снопом искр. Романа Борисыча отшвырнуло к стене, слева от меня, за которой начинались офисы. Панель с рычажками, кнопками и цифрами завалилась на свою соседку. Фонтан искр брызнул мне в лицо, я упал. В воздухе запахло палёным. И опять огненные струи. Каратель молнией ринулся к выходу по сваленной панели, прыгнул. Входную дверь выбило, словно картонную.
Спина раскалывалась от боли. Было трудно дышать, отчасти из-за удара, отчасти из-за сожжённого замыканием воздуха. Я откашлялся. Кое-как приподнялся с осколков разбитых схем. Зал наполовину погрузился во мрак. Приборы поминутно трещали, заходились искрами.
Движение, там, в углу. Я быстро повернулся...
Роман Борисыч сел. Под козырьком его кепки более не было привычных черт. В обрамлении глубоких, мясистых морщин скалился один сплошной рот. Длинный, вертикальный прямоугольник. Губы истончились до острых полосок, задрались, обнажая хищные, очень длинные зубы и две тонкие гряды алых дёсен, снизу и сверху.
Сердце моё замерло, когда оно повернуло своё угловатое рыло ко мне. Оно не могло видеть, но оно вперилось прямо в меня, ни во что другое!
Мочевой пузырь был пуст, иначе я бы уже наделал лужу. Оно вскочило. Шейные мышцы раздались, приподняли ворот рубахи. Голова повёрнута ко мне, но "смотрит" поверх. Однако я не сомневался, что его органы чувств, что бы они собой ни являли, все прикованы к моей персоне.
Оно в два прыжка пересекло зал. Мимо меня, на улицу...
Я проковылял к выходу. Помятая дверь свободно болталась на одной петле.
Иди домой.
Послушно потрусил к себе. С каждым шагом криков становилось всё меньше. Агония нашей долины заканчивалась. Вот вошёл в уютное тепло, и крики стихли совсем. Свет в коридоре не горел. Я обернулся. Слепые создания усеивали луг перед общежитием, как до того толпа сельчан усеивала площадь. Напряжённость из их поз исчезла, они были... раскованы. Они знали. Никого не осталось. Один я. Они изучали меня с ленивым любопытством, созерцали. Кое-кто перенёс вес на одну ногу, вторую небрежно отставив. Кто-то скрестил на груди руки.
Иди к себе.
Я почти расслышал его голос. Почти. Да пошёл ты. Не хочу. Некоторые из существ сделали пару неторопливых шагов в мою сторону. Расслабленных, непринуждённых, точно на светской прогулке.
Иди.
Я стал подниматься по лестнице. На первом этаже гуляли тени. Отпер замок. Запирать за собой не стал. Нет смысла. Подошёл к столику под окном, взял пачку писчей бумаги, ручку.
Залезь на кровать.
На стене, справа, увидел я. Залез. Сел поудобнее, скрестил ноги. Пишу. Я уже догадался, каким будет последнее правило. Усмехнулся. Хитрый сукин сын. Да, я теперь знаю в чём секрет. Они идут наверх, к моей комнате. За окном, на горизонте, одна за одной гаснут мерцающие белёсые точки соседних поселений. Их жизнь ничем не отличается от нашей.
Я совершил смертный грех. По лбу стекла капелька холодного пота. Хотел было достать платок, но вспомнил, что его нет. Потерял ночью. Пришлось изрядно потрудиться. Створка упорно сопротивлялась моим потугам. Вынул-таки. А потом страх взял верх, я отшатнулся, угодил в оспину и плюхнулся на задницу. Наверное, тогда платок и выпал. Родители ещё в детстве подарили нам с братом по такому платку, с вышитыми узорами и нашими именами. Васька приметил его на площади и потихоньку спрятал. На то мы и братья, чтобы выручать друг друга.
То, что случилось, всё равно бы случилось, не по этой, так по какой-нибудь ещё причине. И позже случится опять.
Они разместились в комнате, все обращены ко мне. Стоят не впритирку, однако тесновато. Над их головами размашистыми красными крупными буквами появляется слева направо надпись. С застывшим сердцем, я замираю в том положении, в каком сижу. Лишь ручка царапает листок бумаги. Тот, кто выводит правило, - я знаю кто, - никуда не торопится. Я успею. Я пишу быстрее.