Володя Злобин
Любовь.
Лена умерла перед праздниками.
Был чистый снежный декабрь. В троллейбусах развесили гирлянды, и бумажные человечки весело держались за руки. На поворотах они чуть растягивались, тяжело скрипело сочленение, и скрип этот, и неторопливый ход троллейбуса, и толстая, в меховом переднике кондукторша — всё отзывалось близким новогодним счастьем.
Коля ездил на троллейбусе туда, где всё случилось, на опознание в судмедэкспертизу и в похоронное бюро. Троллейбус только до кладбища не ходил, и Коля долго брёл к нему по хрустким искристым обочинам. Растягивались перед глазами весёлые белые человечки, вели хоровод к могилам.
Прощаться решили из дома. Сердечный приступ случился вдруг, прямо на улице, поэтому казалось, что Лена обязательно должна вернуться домой с работы и устало где-нибудь полежать.
Пришли родственники, друзья, соседи. Говорили про 'неожиданно', 'так вдруг' и 'недавно же видели'. Было много непонимания, искреннего во всё неверия. Коля молча выслушал соболезнования, проводил до двери. Сказал, что на третий день всё. Послезавтра. Кто хочет... вот здесь, в общем... дома, не в столовой.
А когда все ушли, Коля подумал, что там, в холодильнике уже стоят приготовленные салаты.
Лена лежала в гробу. Молодая ещё, смерть ничего не заострила в лице. Коля осторожно прикоснулся к сложенным на животе рукам. Холодно, твёрдо. Часы на серванте отмеряли что-то. Из приоткрытого окна дуло. Как дух, клубился в зазоре воздух.
Коле не жаль было себя, и молодости своей тоже было не жаль. Они с Леной только думали о детях, и теперь не в ком было найти утешение. Родители Лены уже умерли, а Колины так разохались, что, казалось, больше переживали о сыне. Но вместо жалости — к себе ли, к покойнице — Коля ощущал ту полноту жизни, что зовётся любовью. Она не в своём сердце хранится, и Коля знал, что даже успей Лена состариться, она не получила бы ничего сверх того, что он мог и уже дал ей. Даже бездетность их была ясной, не позволяла ни на кого сослаться. Вот живой, вот умерший. Сможешь не пожалеть? Коля смог. Он чувствовал себя, как всё успевший. Ему просто хотелось немного побыть с Леной. Снова сказать ласковое. Погладить.
Улыбнувшись, Коля сказал. И погладил.
В приоткрытом окне гуще заклубился воздух. Смежили что-то стрелки. Лена открыла глаза и приподнялась в гробу. Коля, ничему почему-то не удивившись, помог ей выбраться. Отошёл на несколько шагов, сказал спокойно:
— Ты только никуда не уходи.
Не обуваясь, Коля вышел в подъезд. Продавил кнопку звонка.
— Ой, Коля-Коля, заходи! — запричитала соседка.
— Можно тебя на минутку? — Коля кивнул в темень своей квартиры.
В прихожей он замешкался, пропуская женщину в комнату. Закрыв глаза, прислонился к стене. Ждал. Долго, навсегда ждал. Секунду целую. Раздался крик. Грохот упавшего тела. Жутко скрутило живот. Бредовая, мерзкая отчего-то мелькнула надежда.
Соседка в обмороке лежала на полу. В гробу скомкалось потревоженное убранство. Лена сидела на диване в дешёвой похоронной одежде. Платье, косынка, чулки. Коля ещё подумал, что кто-то ведь надел эти чулки. И испытал ревность.
— Живая, стало быть? — нерешительно спросил Коля.
— Живая, — кивнула Лена.
— Как?
Лена взглянула на мужа потеряно, с тоской, словно знала что-то, чего знать ему было нельзя.
— Я же сам на опознании был. Не по камере, вниз спускался... У тебя же прямо в скорой сердце остановилось! Мне всё подтвердили! Да тебя же... — тут Коля вспомнил о жутком шве от любимой шеи, — тебе же вскрытие делали! Ты же на улице упала!
— Я знаю, Коленька, знаю. Упала я, Коля. А когда в скорой ехала, то как на облаке плыла — ватно-ватно всё и будто укол сейчас сделают. А затем вскрыли меня. И ты смотрел на меня, дважды голую. А мне так стыдно было. Я прикрыться хотела. Мёртвая я была, Коля. Умерла. А теперь живая.
Лена оглядела своё тело неохотно, как чужое:
— Коль, ты обзвони всех. Скажи, что ошибка. Нам бы до праздников со всем разобраться. Салаты эти ещё.
Весть о воскрешении Лены разнеслась стремительно, и уже к утру нагрянули все те социальные службы, которых мёртвые интересуют больше живых. Подняли заключение о смерти, нашли ошибившихся медиков. Так-то никто, конечно, не воскресал. Произошла ошибка. Трагическая, разумеется. У Лены просто какая-то редкая сердечная патология. Со вскрытием же в прозекторской напутали. С ними мы тоже разберёмся. А вы себя берегите. Ложитесь в следующем году на обследование. Вот вам направление.
После приехали с телевиденья. Эти никак не хотели верить в 'ошибку'. Коля еле отбился и после никого уже в дом не пускал — ни родственников, ни друзей. Не до них было. Гроб агентство забирать отказалось. На помойке он смотрелся бы жутко, поэтому Коля разобрал его на досочки для дачи.
— Ну и делов ты наделал, Коля... — когда улеглось, сказала Лена.
— А я тут причём?
— Это ведь ты меня оживил.
— Я? — оробел Коля.
Завтра был Новый год, и Коля считал, что нужно лишь дотерпеть до него, а дальше всё пойдёт своим чередом. Он боялся, что Лена вот-вот заговорит и расскажет такое, что никто не захочет знать. Коля тихо сидел в зале и слушал, как на кухне нож стучит о доску, и казалось, что это не Лена хозяйничает у плиты, а кто-то другой.
— Там, — Лена неопределённо качнула рукой, — я мало что запомнила. Только знала откуда-то: если тебя кто-то любит, по-настоящему любит, ты не можешь умереть. Не можешь и всё. Нужно только, чтобы кто-то тебя любил. Тогда воскреснешь.
Лена с благодарностью посмотрела на мужа:
— Спасибо тебе, Коль.
Мужчина оторопел.
— Погоди... это что, значит... если любишь — то жив?
— Да, Коленька. Ты так сильно меня любил, что я воскресла. Коль... я всегда знала, что ты меня любишь. И после всего этого... там вот... там я знала это ещё сильней.
В ту ночь они занимались любовью. Лена была растрёпана, раскрылась с книжным каким-то изломом. Коля боялся очнуться и вдруг увидеть, что взял в постель покорный труп, или жена закричит, но не забывшись от страсти, а наоборот, остервенело, как совсем чужая. Коля закрывал глаза и видел пустой гроб. Вокруг него кружились бумажные человечки.
Следующим вечером Лена с Колей поехали смотреть салют. Они помогли друг другу одеться, перебросились на улице парой снежков и половили распахнутым ртом снежинки. Лена потом долго поправляла ворот Колиного пальто.
В троллейбусе было многолюдно и радостно, будто тот вёз в новую жизнь. Провисли под потолком уставшие гирлянды. Пассажиры громко обсуждали, как проведут праздники. Гомон никому не мешал, ведь всё можно было в последний день декабря. Коля обнял жену, защищая от напора толпы. Та навалилась усталым вымокшим зверем. Лену с Колей качало в мокрой меховой утробе, душной и влажной. Лица их склонились друг к другу:
— Лен, а ты уверена, что если по-настоящему любишь, то... ну... человек оживает?
— Уверена. Там все это знали.
— Все? — похолодел Коля и крепче прижал Лену к себе.
Набережная была полна. Падал лёгкий праздничный снег, помигивали фонари. Реку прихватило морозом. На другом, пустом берегу, ветер мёл гуще, и казалось, что кто-то машет из тьмы, зовёт по льду к себе.
— Но ведь тогда получается, что все могут воскреснуть? Так ведь? Тогда почему... ну, не воскресают?
Лена посмотрела на мужа грустно и пронзительно, с чуть обледеневшими ресницами. Понял, наконец, мою печаль. Коля залепетал:
— Наверняка есть условия. Один раз только, при определённых обстоятельствах...
— У любви нет условий, — и Лена, помолчав, добавила, — У меня же самой мать, отец... Я месяцами ревела! И что же это... — недостаточно любила?
— Что ты такое говоришь! Конечно любила! Мне тогда так страшно за тебя было, думал, следом в могилу сойдёшь.
— Не любила, — покачала головой Лена. — Плакала, волосы на себе рвала, жить не хотела, но вот, оказывается, не любила. Хотя... кто сказал, что если тебе плохо — это и есть любовь?
— Что же это получается!? Вот ребёнок же... сын единственный, или невеста... и что же они все... что же, их никто по-настоящему не любил, что ли? Да не может такого быть! Все же тогда! Никто же...! А я, выходит, молодец? На отлично всё сдал? Но может я не хотел... то есть хотел, но не так вот! По-другому как-нибудь!
— Да-а, — горько протянула Лена, — наделал ты, Коля, дел.
В ларьках на набережной продавали чай с выпечкой. Со сцены разогревали народ, и тот отзывался хрустким притопом. Вдоль парапета медленно брели старики. Оглядываясь, пробегали подростки. Двое ребятишек, размахивая бенгальскими огнями, унеслись за фонари, к отяжелевшим деревьям. Мелькали среди хвои искристые белые звёзды. А с другого берега мёл снег, и в темноте удалялся огонёк — ехала куда-то по шоссе одинокая машина.
Коля с Леной купили пирожки с капустой и вишней. Пальцы приятно кольнуло. Потеплел живот. Искрошив остатки птицам, пара взялась за руки. Перчатка обхватила варежку, и соединилось что-то великое.
Повсюду сновали счастливые дети. Степенно прохаживались взрослые. Народ стягивался к смотровой площадке, откуда хорошо был виден салют. Тёмный тёк воск по набережной. Сквозь свет фонарей засеивал его мягкий снег.
Лену с Колей окружили радостные, румяные от мороза лица. Замедлялся поток, с каждым шагом становилось теснее. Поднималось над всеми одно дыхание. Лена с любовью смотрела на мужа. Коля с ужасом смотрел на жену. И они крепче держались за руки, и сильнее прижимались друг к другу.
В небе оглушительно лопнул салют. С земли ответил восторженный рёв. Его подхватил ветер и понёс на другой, тёмный берег, где исчезла уже одинокая машина.
|